Your chemical romance

Тяжёлые веки медленно поднимаются открывая взгляду насыщенно-красное небо, алое, как кровь, бордовое, как вино, в тысячу раз краснее, чем во время любого заката, красное по зловещему, тяготяще красное, настолько, что при длительном взгляде на него начинают болеть глаза. Тело лежит на чём-то твёрдом и холодном, неприятное чувство, должно быть асфальт. Где-то издали доносятся звуки чьей-то жизнедеятельности — музыка, ругань и проезжающие машины. Голова кружится после длительного падения, точно, она же падала. Падение вниз, будто бы по тоннелю, длинному и тёмному, последнее, что она помнит после попадания пули в её белокурую головку, а сверху свет постепенно удаляющийся от неё к которому она по идее должна была тянуться, но нет, он был слишком ярким, слишком ослепляющим, было в нём нечто более чужое и опасное, чем в тоннеле по которому она спускалась вниз, она и руки к нему не протянула, даже не подумала о чём-то таком, то, что ждало её на дне, месте назначения её спуска, казалось чем-то более понятным, не столько зазывающим и манящим, сколько… Близким, своим, сколь бы это безумно не звучало. Как же долго длилось это падение, по ощущениям будто она рухнула с вершины Эвереста на самое дно Марианской впадины, а может и дольше, значительно дольше, вот только она не падала, не так, не совсем точно, скорее постепенно опускалась, сначала медленно, как пушинка подхваченная ветром, а затем набирая скорость, всё быстрее и быстрее, уже как булыжник брошенный на дно колодца. Спенсер, чёртов ублюдок, она знала, что не стоило его прощать, не стоило вообще начинать с ним роман. Пухленькие ярко-розовые губки, которые пошли бы скорее молоденькой девчушке, а не сорокалетнему мужчине, лицо кажущееся квадратным из-за массивного подбородка и реденькие блондинистые волосы до плеч собранные в хвост, а в придачу к тому плохая компания и связи с всякого рода шпаной, и что только могло зацепить её в этом мужчине, что вообще могло зацепить в нём хоть одну женщину? Ничего, ничем он её не цеплял, ничего она в нём не находила, он был лишь одним из многих безразличных ей мужчин коротая ночи с которыми она разбавляла одиночество и забывала про старые душевные раны зарабатывая новые. Конечно она знала, знала о том, что та любвеобильная брюнетка не была его сестрой, знала, что он не бросит своих связей с преступным миром, она ни единому его слову не поверила тогда, в тот вечер, когда он пьяным пришёл под окно её квартиры и умолял его простить, умолял вернуться, с бутылкой дешёвого виски, фингалом под глазом и остатками чужой от помады на губах наложившимися на краснеющий след от пощёчины, очевидно, поцелуй был недобровольный. Видимо барышня к которой он решил наведаться в первую очередь оказалась значительно более преисполненной чувства собственного достоинства раз послала его на все четыре стороны, а если быть точнее, к такой пропащей женщине как она. Было ли ей мерзко? Конечно же было, но именно такого мужчину она и хотела, такой ей и нужен был. Потерянный, ненадёжный, с социального дна, с ним она не чувствовала бы контраста, не терзалась бы мыслью, что обманывает находящегося рядом человека, человека хорошего, любящего её. Ей не нужен был ни защитник, ни добытчик, ни принц на белом коне, только шваль разящая перегаром и чужими дешёвыми духами, лишь она могла заткнуть дыру в её душе не создавая при этом новую. Любящий карьеру больше родной матери, и уж точно больше чем саму Мимзи, Брайан, преуспевающий бизнесмен подающий большие надежды, моложе её на пять лет, блестящая партия для любой разумной девушки, сделавший ей предложение хороший человек Итан, школьный учитель в свободное время проповедающий сиротам из приюта, заботливый, набожный, и такой чертовски правильный, до скрежета в зубах, пускай и не богатый, влюблённый в неё скорее из жалости, чем из настоящих чувств, воспринимающий её как личный проект по вытаскиванию павшей души из грязи и видевший в ней будущую домохозяйку-католичку в бигудях и в переднике, ни в коем случае не на голое тело, счастливую мать трёх, а лучше пятерых ангелочков, до беспамятсва влюблённый в неё горячий итальянец Джузеппе Марино Младший, начинающий голливудский актёр с ослепительно белой улыбкой и пышными усами, несколько ветренный молодой человек находящий каждую неделю новый объект своей коротковременной привязанности, но наверняка добьющийся в будущем больших успехов благодаря природным таланту и обаянию, от всех них становилось тошно, от каждого, от осознания того, что она никогда никого из них не полюбила бы. У каждого человека есть своя грань морального разложения и её была выдавать равнодушие за любовь. Вот трахаться с ублюдком которого ненавидишь зарядив ему смачную пощёчину, а после поздно ночью уезжать с квартиры пока тебя не выгнали, это пожалуйста, это каждый вечер. Она не была удивлена, когда тогда в притон завалились те громилы в костюмах с битами и криками «Где деньги?!», последний из её отвратительных любовников брал в долг у каждого, кого знал больше двух дней, не занимать ему денег кажется было единственным удачным решением принятым в её жизни, но какой к чёрту уже от этого толк. Вопли, удар по лицу, «положи пистолет, засранец, или я прострелю твоей птичке бошку», можно подумать риск её смерти мог заставить его передумать, чёртов мерзавец, как же ей хочется, чтобы эти бугат таки поймали его и заставили плясать под свою дудку, а ещё лучше так же выпустили бы его мозги на стену, как и её, это он, он один во всём виноват, к громилам у неё претензий нет. Вот и все её последние воспоминания о жизни, а потом секундная, хотя и сильная, но показаашаяся такой незначительной отдалённой боль, мир ставший из серо-чёрного красным от её собственной крови и длинный, ведущий куда-то вниз тунель, в центр ядра, бесславный конец для бесславного человека. Или нет? Она чувствует прикосновение асфальта, холодное и жёсткое, видит небо, пускай и не такое, к какому привыкла, слышит доносящиеся звуки издали чего-то существования, чьей-то жизни, не слишком похоже на конец. Но что это? Может это ещё не всё, не может всё ощущаться вот так, так живо. — Наконец ты пришла ко мне. — Слышит она над ухом знакомый голос который становится причиной тысячи электронных разрядов пробежавших по её телу, самый желанный, самый красивый, самый родной голос в мире, тот, который, как она думала до сих пор, навсегда умолк в тот роковой день, когда служащие исполнявшие свой долг, шавки закона, что они вообще знают, устроили облаву, да ещё с собаками, загнали его в угол, как дикого оленя, избавили мир от опасного серийного убийцы, а на деле от человека сделавшего его чище в бесконечное множество раз, чем все неуклюжие и продажные поедатели пончиков по всему миру. Будь он сейчас жив, ни один подлый любовничек не сумел бы её подставить, ни один громила и пальцем к ней не притронулся бы, и она не вела бы столь опустошающий, разрушающий снаружи и изнутри образ жизни, а точнее её усиленного сокращения, не было бы нужды. Никогда после этого не могла она больше смотреть на мужчин в форме, на служащих без формы, никогда больше ни с одним из них она не делила ни койку, ни тем более душу, хотя до этого у неё было множество любовников из их числа и едва ли среди них нашлось бы хотя бы двое тех, кого можно было бы назвать без зазрения совести порядочными людьми. — Аластор! — Ещё не отшедшая от пули пущенной в мозг и от длительного падения, Мимзи поворачивается в сторону откуда прозвучал голос едва ли не подскакивая, но усталость, шок и кружащаяся голова вновь грубо тянут её на асфальт. Она не успевает упасть, когтистые руки в перчатках не дают этому случиться во время подхватывая её за плечи. — Не надо резких движений, дорогуша, ты ещё не отошла от шока, такой хрупкой леди они на пользу не пойдуй. Одна когтистая рука продолжает держать её за плечи, а вторая ныряет под туловище тем самым поднимая его над землёй, таким образом Мимзи оказывается у него на руках. — Теперь мы снова вместе, так оно и будет. — Аластор? — Обращается к своему давно утерянному, а теперь недавно обретенному другу певица. — Да, дорогуша. — Ты изменился. — Признаю, к этим ушам нужно некоторое время чтобы привыкнуть. — Ты умер, Аластор? — Так точно, дорогуша. — А я, получается я тоже умерла? — Нет, дорогуша, это не будет твоей смертью. Это только начало для тебя. Ты всегда была живее практически всех людей на том свете, и так будет оставаться и на этом. Перехватив свою дорогую ношу поудобнее, так, чтобы девушке было комфортно, радио демон понёс её, куда-то в неизвестном для неё, но совершенно точно безопасном направлении. — А ты всё так же продолжаешь говорить загадками. — А ты так же продолжаешь разгадывать их, дорогуша. — Как ты узнал, что я… Что я… — Какая разница? Разве я мог пропустить новый день рожденья моего дорого друга? — Аластор… — Да? — Спасибо тебе. — Скорейшее появление улыбки на твоём лице будет для меня самой большой благодарностью. Эти слова вызвали у недавно умершей певицы улыбку, появившуюся не столько как обязательство перед давно утерянным товарищем, сколько в качестве естественной эмоциональной реакции на его слова. — Знаешь, беру свои слова назад, ни капельки ты не изменился на самом деле. — А надо было? — Ни в коем случае. — Спи, Мимзи, ты устала, тебе стоит отдохнуть. Даже душам бывает необходим отдых. Он так редко называл её по имени, да и кого угодно, всегда предпочитал ограничиваться прозвищами разной степени забавности, как бы окружающие к этому не относились, то ли делал это из присущей ему театральности, то ли ему так было легче, будто бы он ничего не обязан тому, чьего имени не произносит, словно для него это был прямой взгляд в глаза другого человека. — А когда ты проснешься, на твоих губах вновь будет играть твоя бессменная улыбка, и даже ещё более широкая чем раньше, уж я позабочусь об этом. А пока спи. Я так сказал. Повинуясь совету старого друга, как она это обычно и делала, Мимзи облокотилась о его плечо и провалилась в темноту, не такую, как в том туннеле по которому она падала, совсем нет, в манящую, спокойную, безопасную темноту несущую в себе лишь восстановление и отдых, и совсем не страшную, точно не таящую никаких чудовищ, потому что эту темноту охранял он.