Негарантийный случай

— Что это? — Кенма смотрит на картонный стаканчик в руках Куроо со смесью недоверия и скепсиса. Тецуро следовало бы оскорбиться, но он лишь растягивает улыбку нарочно медленно, чтобы Кенма мог насладиться каждой секундой шоу. — Какао, — голос его мягок и воздушен, как тот зефир, что плавает на поверхности, белыми подушечками выглядывая из пузырьков пены. И слова его тоже тают во рту сладко-сладко. — Две тысячи иен. Я говорил: две тысячи иен, а не две тысячи калорий, — Кенма сонливо щурится, трёт глаз запястьем, размазывая дрёму по лицу. Куроо уверен: если найти в словаре антонимов понятие «эротизм», первым в ряду стояло бы имя Козуме Кенмы. С пометкой: пятница, час дня, в растянутой до колен байке, в которой он, похоже, спал. Но также Тецуро прекрасно понимает, что его собственное имя в этом словаре стоит прямо напротив определения «здравого смысла». Потому что тянет, тянет, тянет в животе липким зефирным послевкусием. Потому что ладони сводит от проказливого желания коснуться холодом горячих боков, неосторожно выпуская сонное тепло. Потому что у Кенмы на щеке отпечатаны крестом X, Y, A, B от кнопок портативного Nintendo, на котором он явно уснул. Куроо до дрожи, до судороги хочется опустить руку на его лицо, устроить палец под скулой и прочувствовать неровность каждой буквы. Возможно, он даже активирует какой-нибудь спецприём, если нажмёт на них в определённом порядке. Возможно, Кенма зажмурится, чутко впитывая его касания, и Куроо окончательно проиграет. Fatality. — Хватит. — Хватит что? — у Куроо голос вовсе не хриплый, он просто запёкся до хрустящей корочки прямо на губах. — Пялиться. — Ты красивый, — говорит Тецуро, поддразнивая, и Кенма тотчас же морщится в отвращении, словно пытается мерзкой гримасой опровергнуть комплимент: вот, смотри, никакой я не красивый, я злобный мелкий уродец, а если ты думаешь иначе, мне тебя жаль, я даже готов сделать пожертвование в фонд помощи умственно отсталым. — Так я зайду? — Ты уже зашёл, — вздыхает Кенма и закрывает за ним дверь. Подношение в виде какао берёт нехотя, но ладони тут же уютно обхватывают стаканчик, и Куроо невольно думает о тарантулах, которые любят погреться о тепло человеческих рук. Им особенно приятно, если кожа чуть влажная от волнения. Любители пауков находят это очаровательным признаком привязанности, но всё дело исключительно в их собственном хладнокровии. — Так где мои деньги? — Вот, — Куроо, донельзя довольный собой, демонстрирует тяжёлый пакет из супермаркета, поднимает его якобы небрежно одним пальцем, но Кенма не впечатлён ни его силой, ни хитростью. Наверное, чтобы впечатлить его, надо пройти последний, двести пятьдесят шестой уровень «Пакмана» или вроде того. — Здесь продуктов как раз на две тысячи иен. Надеюсь, ты любишь окономияки. — Я люблю яблочные пироги. — Я запомню, — улыбается Тецуро и деловито оглядывается по сторонам. — Где тут у тебя кухня? — Без понятия, ни разу там не был, — бормочет Кенма, и на этот раз его сарказм звучит для Куроо приглашением. Козуме зябко передёргивает плечами, с болью косится на развороченную постель, с суставным хрустом поджимает пальцы ног. Носки у него всё такие же толстые, шерстяные, но на этот раз разные. Один явно из рождественского комплекта, с ёлочками и оленями, а другой чуть сполз, оголяя щиколотку. Ну нет, думает Куроо, настолько тяжёлая эротика должна быть запрещена. На двери Кенмы вместо номера квартиры должна висеть табличка с буквой «Z» по рейтингу CERO: продукт пригоден для людей от 18 и выше. Особо впечатлительным просьба воздержаться от посещения. — Почему бы тебе не закрыть окно, раз ты всё время мёрзнешь? — не выдерживает Куроо. Он уверен, что честного ответа не получит — не настолько они близки, а это — почему-то Тецуро знает — слишком личное, чтобы делиться с недоповарами и переклиентами. Но Кенма отзывается на удивление искренне, и искренность его особая — безразличная и сухая. Искренность его — ни к чему не обязывающая подачка, и Куроо тянется к ней, как бездомный к милостыне. — Мне нравится. — Нравится мёрзнуть? — Нравится греться. Тецуро коротко хмыкает и смотрит на распахнутое окно по-новому. С благодарностью за возможность когда-нибудь Кенму согреть. Но это потом. Куроо никуда не спешит. Диких зверьков надо приручать постепенно. Сначала их нужно терпеливо подкармливать, и Тецуро идёт на кухню. Она тесная, сжатая и неуютная, словно Кенма действительно редко сюда заходит. В холодильнике ожидаемо пусто, а сковороду приходится искать в далёких ящиках. Антипригарное покрытие на ней нетронутое, не исцарапанное, а металлические пластины на обратной стороне выглядят так, будто ни разу не встречались с огнём конфорки. «Как же ты дожил до своих лет, золотце?» — думает Куроо очарованно. Живо представляет себе лицо Яку, когда завтра, с мечтательной ухмылкой подперев щёку кулаком, он будет рассказывать ему в универской столовой о том, что Кенма не умеет готовить: «Представляешь, Яку, он совершенно беспомощен в быту. Дико сексуально, да?» «Твои фетиши начинают меня пугать», — наверняка скажет Мориске. Пф, обыватель. Филистер. Ни черта он не смыслит. Готовить Куроо никогда особо не любил, просто воспринимал как необходимость, но готовить для кого-то — это ведь совсем иное. Разница почти такая же, как между мастурбацией и сексом. Разница в отдаче. Так что Куроо раскладывает продукты почти любовно, моет тщательно, нарезает вдумчиво, жарит капустные оладушки по маминому рецепту и намеренно не включает вытяжку с расчётом на то, что Кенма явится на аромат домашней еды, как кот на перезвон сухого корма в миске. Но он не приходит, даже когда Тецуро приглашающе мурлычет: — Дорогой, обед готов. То ли вредничает из-за издевательского «дорогого», то ли давно стал растением и перешёл на фотосинтез. В любом случае приходится выложить еду на тарелки и взять инициативу в свои руки. Всем известно, что если гора не идёт к Магомету, то Магомету не остаётся ничего иного, кроме как прийти к подножию, разбить лагерь и ждать благоприятных для восхождения погодных условий. Куроо всегда считал альпинистов романтиками. Он и сам своего рода альпинист, отправившийся покорять пик без снаряжения за плечами. Только флаг с собой взял, чтобы установить на вершине. Чтобы обозначить: моё. Когда Куроо, примеряя на себя роль официанта, возвращается в комнату, Кенма сидит в кресле, и его взъерошенная макушка — единственное, что выглядывает из кокона одеяла. Так что Тецуро не сразу понимает, что он спит. Заснул в неловкой, неудобной позе прямо так: поджав к себе колени, со стаканчиком остывшего какао в ослабевших пальцах. Зефирки внутри растеклись бесформенными грязно-белыми пятнами, и Куроо даже немного завидует их участи, потому что сам он — даже не в пятно, в лужу. Не хватает только таблички рядом: «Осторожно, скользкий пол». «Осторожно, скользкие, скользкие мысли». Например: наклониться и ткнуться носом в его щёку. Например: укусить за палец. Например: состричь прядь волос и трофеем забрать себе. Может, сделать из неё куклу вуду. Посадить на батарею. Носить за пазухой, где теплее всего. Нормальных мыслей в голове Тецуро не водится. Не завезли, приходите завтра. Украсть поцелуй с призывно приоткрытых губ — верх пошлости. Так неинтересно. А вот протянуть руку и почесать под подбородком… — Клешни убрал, — бурчит Кенма сквозь зубы и слишком резко для спящего открывает глаза. Они у него топкие, они — остывшее какао, и Куроо в них дурацкий, никчёмный зефир. Куроо сдаётся так легко, словно на победу и не рассчитывал. Это было бы слишком просто. Слишком скучно. — Кушать подано, — говорит он, опуская порцию Кенмы перед ним на стол. Прямо на крышку своего ноута, так и оставленного там. Сам падает в кресло-мешок, всё ещё хранящий форму его тела. — Для двух тысяч иен выглядит дёшево, — Кенма тычет палочками в тарелку, как если бы вместо аппетитных оладий там лежали сушёные тараканы. — Тем более половину ты собираешься сожрать сам. — Намекаешь на то, что я должен тебе ещё и ужин? — ухмыляется Куроо. — Говорю прямым текстом, что ты должен мне два косаря. — Сочтёмся на одном, — решает Тецуро. В конце концов, клиент всегда прав. В конце концов, у Кенмы уже слишком набит рот, чтобы ему перечить. — Вкусно? — торжество в его тоне можно измерять амперами. Можно — калибрами. Можно — каратами. — Норм. А можно и так. Куроо почему-то уверен, что если бы Кенме не нравилось, он бы выкинул всё в окно, не пожалев и тарелки. Всё равно он ими, похоже, не пользуется. Наверняка жрёт какую-нибудь готовую гадость в пластиковых упаковках. Наверняка у него гастрит, язва и авитаминоз. А Куроо и не прочь стать его личным диетологом. Впишет это бонусом в длинный список особых навыков и талантов сразу после археологии, альпинизма, кулинарного искусства и кейтеринга. Отличное выйдет резюме. Просто так жевать Кенме, видимо, скучно, так что он наугад тарабанит по клавиатуре, будя компьютер ото сна, и включает фоном какую-то игрушку. Куроо в них — пока что — не разбирается, но с упоением следит, как Кенма подключает гарнитуру. Слушает, как симфонию, его ворчливые реплики на непонятном геймерском языке. Он ругается забавно: колко и тихо. Никогда не встревает в споры сокомандников. Кажется, выигрывает. Легко, скучающе. Куроо смотрит его, как самое увлекательное реалити-шоу. Куроо чувствует себя теми самыми извращенцами с твича, готовыми заплатить за то, чтобы красотка-геймерша улыбнулась в камеру. — Ты ведёшь стримы? — вдруг загорается он. Идея появляется внезапно, и это не просто «Эврика!», это не просто вспыхивающая над головой лампочка. Это — грёбаный атомный реактор, мигающий тревожным сигналом. Вопящий: взрыв через пять, четыре, три… — Ну, — подтверждает Кенма односложно. Косится с недобрым предчувствием. — Прекрасно. Тогда я задоначу тебе туда оставшуюся тысячу. Когда следующий стрим? Кенме отвечать явно не хочется. — Я всё равно узнаю, — подстёгивает Куроо. — Яку сдаст тебя с потрохами за паршивый кофе из автомата за две сотни. Я в любом случае получу твой ник с той лишь разницей, что останусь богаче на тысячу восемьсот иен. — Не зря экономику учил, а? — Кенма смотрит на него сквозь злобный прищур, и Куроо греется в его взгляде, как в лучах софитов. Наконец-то всё внимание направлено на него. Наконец-то его реплика. Суфлёр под сценой может пойти нахуй: Тецуро предпочитает импровизацию. — Кстати, проект мы сдали на «отлично», спасибо, что спросил, — улыбается он. — Я не спрашивал. — Но твои глаза спросили. — Никогда бы не подумал, что они у меня такие разговорчивые, — фыркает Козуме. — Может, ты тогда у них про стрим и узнаешь, раз у вас тут беседа в самом разгаре? Ох, детка. «Зачем же предлагать нечто столь заманчивое таким едким тоном? Неужели ты рассчитывал, что я откажусь?» Куроо подаётся вперёд хищником, почувствовавшим запах крови. Оказывается близко-близко, прежде чем Кенма успевает отшатнуться. Едва ли не впечатывается своим лицом в его — вот это была бы авария. Настоящая катастрофа. Лобовое столкновение с ужасающими последствиями. Смотрит в глаза, отвечающие на его вызов вызовом. Тем, что: «911, здравствуйте». Тем, что: «Хьюстон, у нас проблемы». Нет, Хьюстон, постойте. У нас никаких проблем. У нас намечается внеплановая стыковка, но всё под контролем. — Ну как? Наговорились? — спрашивает Кенма, и Куроо почти может почувствовать вкус своих окономияки в его дыхании. Нет, думает он. Не наговорились. Разговор, понимаешь ли, не клеится. У нас, понимаешь ли, возник языковой барьер. Ах, точнее: безъязыковый. А надо, чтобы с языком. Чтобы по-французски. — Я узнал всё, что хотел, — ухмыляется Тецуро. — И какой же мой ник? — «ЗлаяКиса6969»? — Угадал, — цедит Кенма и бесцеремонно отпихивает Куроо от себя, потому что тот ему это позволяет. Потому что почувствовать ладонь, упирающуюся в грудь, даже всего на секунду — это уже джекпот. Большего ему пока и не надо. Разорять казино во второй визит — моветон. Куроо улыбается. Вальяжно подхватывает тарелки и приборы, идёт на кухню наводить порядок. Клининговый сервис Куроо Тецуро. Всегда к вашим услугам. Оплата одним касанием. Нет, уберите свою бесконтактную карту, дотроньтесь лучше до груди. Сквозь рубашку. Небрежно и грубо. Оттолкните, не жалко — я всё равно вернусь. Как ёбаный, мать его, бумеранг. Йо-йо на тонкой ниточке сексуального напряжения. Когда с уборкой покончено, Куроо неторопливо собирается, но застывает у стены, приваливается к ней плечом. — Я не уйду, пока не скажешь мне ник и время стрима. Шантаж — это тоже способ. Он не обещал честной игры. Он вообще ничего никому не обещал. И ему даже совсем не обидно, когда Кенма сквозь зубы цедит: «Кодзукен, десять часов», лишь бы только от него поскорее отделаться. — И ноут свой забери, — добавляет он, когда Куроо уже идёт к двери. — Что это, вотум доверия? — нет, Тецуро не удивлён. Тецуро поражён. В самое сердце. — Просто не хочу, чтобы ты возвращался. В самое, блять, сердце. — У твоего рта снова рассинхрон с глазами, — подмечает он. — Да я же задом к тебе сижу. — Значит, не боишься удара в спину, — улыбается Куроо. — Я польщён. — Тебе бы даже плевок в рожу польстил, да? — Кенма не оборачивается, но Куроо уже достаточно его изучил, чтобы детально представить гримасу, которую он при этом корчит. — Польстил бы, — подтверждает он с жадным оскалом. — Но если тебе так не терпится начать обмениваться слюной, мог бы просто сказать, мы бы что-нибудь придумали. — Гадость, — брезгливо бормочет Кенма, и есть в этом что-то такое невинное, непосредственное и детское, что Куроо вдруг понимает, что возможно — только возможно, — Кенма ещё ни разу ни с кем не целовался. И эта мысль… О, эта мысль. С этой мыслью Куроо хочется остаться наедине, так что он сначала забирает со стола Кенмы свой ноутбук, а потом забирает из его квартиры себя — уволакивает силой, как непослушного ребёнка, канючащего: ну ещё немного. Пять минут. Приходится прибегать к тактическим уловкам, увещевать: будешь хорошим мальчиком — дома получишь конфетку. Целую гору конфет с самой горькой начинкой.