***
Неделя Куроо проходит спокойно. Проходит мимо: мимо дома-коробки, мимо неработающего лифта, мимо квартиры с недостатком кухонной утвари и переизбытком мониторов. Неделя Куроо тянется, нет, он сам её тянет — крестом на спине, игрушкой на верёвочке. Волочит за собой упирающейся собакой, которая останавливается у каждого дерева и тычется мордой во всякую дрянь. Куроо приходится застывать где-то между понедельником и вторником, где-то посреди четверга и вырывать из слюнявой пасти полуразложившиеся мысли о пальцах, греющихся о стаканчик с какао. Брось эту гадость. Фу! Нельзя! А потом случается вот что: кружка кофе в опасной близости с ноутбуком. Неосторожная идея. Неосторожное движение рукой. Крепкий нефильтрованный, растекающийся между клавиш, затапливающий сначала «Enter» и «Shift», далее — всю латиницу, соседствующую с хираганой, а после — всю голову Куроо кофейно-терпким ликованием. Происходит короткое замыкание. И длинное-длинное размыкание — тоже. Это расцепляются тиски, сжимающие его внутренности ожиданием новой встречи. «Упс, — думает Куроо, когда ноутбук с щелчком выключается — да у этой машины инстинкт самосохранения развит сильнее, чем у него, — какая досада». Прискорбная случайность. Руки из задницы. Оторвать да выкинуть. Куроо закрывает ноут, кидает в рюкзак. Рисом его, что ли, засыпать?.. Нет, не стоит, а то вдруг поможет. Рисом лучше засыпать себя по самую макушку, чтобы впитал всю лишнюю влагу, все эти липкие скользкие мысли, чтобы прийти к Кенме абсолютно сухим. Высушенным. Ссохшимся. Чтобы мумией ворваться в его захламленный саркофаг и наслать на него какое-нибудь древнее проклятие. Звучит как отличный план, и Куроо собирается по-армейски быстро: к началу военных действий опаздывать нельзя — пропустишь всё самое интересное. Не дай бог не успеешь словить гранату лицом, не дай бог все мины истопчут, пока ты доковыляешь до линии фронта, не дай бог у снайперов кончатся патроны, до того как ты войдёшь в раж. Так что Куроо почти бежит и успевает как раз вовремя, чтобы застать Кенму ещё сонным, ещё помятым и тёплым — с пылу с жару из постельной печи. И вот оно: — Опять ты, — гранатой в лицо. — Я зайду? — по неразорванным минам. — У меня проблемы с ноутбуком. — У тебя с головой проблемы, — сквозным через снайперский прицел. Куроо улыбается. На его персональной войне простуженным холодом веет из распахнутого окна. — Что на этот раз? — Кенма смотрит на то, как Куроо достаёт ноутбук, так, будто уже заранее устал его чинить. — Я же поставил тебе антивирусник с самой надёжной защитой. — Даже самая надёжная защита терпит поражение перед крепким ароматным кофе, — нравоучительно тянет Куроо, мельком оглядывая комнату: что-то поменялось за неделю? Нет? Хорошо. Славно. Он ничего не упустил. — Кстати, об этом. Пройдёмся до ближайшего «Старбакса»? Кенма прикрывает глаза, словно даже смотреть на это безобразие ему больно. Словно он с предыдущей встречи ещё не оправился от Куроо-токсикации и до сих пор мучается похмельем. Но Тецуро-то отлично знает, что лучшее средство в таких случаях — хлопнуть с утреца ещё сто грамм. И он подходит непозволительно близко и заботливо поправляет сползшее одеяло на плечах Кенмы. Укутывать его поплотнее — почти так же интимно, как с других — срывать одежду. Те же эмоции, другое направление по вектору. Куроо, конечно, не физик, но про потенциальную энергию кое-что помнит. И с силой притяжения на «ты». И вообще, всегда готов получить Нобелевскую премию за новую теорию относительности. Покойся с миром, Эйнштейн, но ты облажался: между временем и пространством нет никакой фундаментальной связи. Время измеряется готовностью Кенмы терпеть Куроо рядом, а пространство сужается до концентрата раздражённой усталости в его зрачках. — Ага, пробежимся, — фыркает Кенма и критически оглядывает масштабы катастрофы. От клавиатуры соблазнительно пахнет кофе, и Куроо слышит, как урчанием отзывается желудок Козуме на этот аромат. Ну же, давай. Соглашайся. — Если плате кранты, придётся заказывать новую. Дорого выйдет. — На ужина три? — А то и все четыре. Но давай лучше деньгами. Свадебные церемонии нынче недешёвые… Это запрещено, думает Куроо. Использовать его шутки в качестве патронов и стрелять прицельно в голову — запрещено. Кенма садится за стол и заново разбирает его компьютер. Хмурится. Кажется, плата всё же повреждена. Что-то вбивает в поисковике, смотрит цены, адреса. — Смотри-ка, — Куроо тычет пальцем в экран, — рядом с этим магазином как раз есть «Старбакс». Можем заскочить по пути. — Я не потащусь в город ради платы, — кривится Кенма. — Доставку оформлю. Но фортуна, похоже, не просто на стороне Куроо: фортуна поставила на него все деньги и теперь не может допустить его поражения. Потому что сроки доставки расплывчато обозначены: «2-3 дня». — Прекрасно, — скалится он. — Значит, встретимся снова, а? Или, ну, знаешь, можешь просто отмучиться сегодня, сгоняв со мной в город и бонусом получив бесплатный кофе. Если будешь послушным котёнком, куплю тебе яблочный пирог с корицей. В «Старбаксе» они такие хрустящие, м-м-м… Кенма сверлит экран взглядом, бездумно крутит колёсиком мышки. — Хер с тобой. Идём, — сдаётся он, поднимаясь и сдирая с себя одеяло, как старую кожу. Куроо победно ухмыляется своей правоте: даже самая надёжная защита терпит поражение перед крепким ароматным кофе.***
Кенма стоически игнорирует его всю дорогу к метро, пока Куроо молитвами и пустыми обещаниями выторговывает у Вселенной возможность прижаться к нему в толпе людей, но в вагоне как назло немноголюдно. Кенма зашивается в укромный уголок между поручнями, и Куроо ничего не остаётся, как встать рядом, спиной отгораживая его от возможных взглядов и столкновений. — Выигрываешь, сынок? — шутит он, без особого интереса наблюдая за тем, как Кенма ловит очередного покемона, уткнувшись в свою приставку. Тёмно-красный шарф скрывает его лицо наполовину, так что приходится любоваться оставшейся частью: неумытыми, слипшимися со сна ресницами, подрагивающими от резкости механических объявлений станций бровями, лезущими в глаза прядями. — Косым будешь, — говорит Куроо и убирает их за уши. Кенма потревоженно уходит от его прикосновений, втягивает голову в плечи, не говорит с ним ни ртом, ни глазами. Даже кончики его ушей не краснеют, как Куроо бы хотелось. — Вот и кто тебя такого косоглазого и нелюдимого полюбит? — Найдутся извращуги, — бормочет Кенма и с явным намёком поднимает на него взгляд. В упор и на поражение. И тут же возвращается к своим покемонам, будто только что не разрушил человеку жизнь. Бесстыдник. А извращуги, которые, конечно же, найдутся, пусть сразу и потеряются, потому что Куроо его себе уже застолбил. Из поезда они выходят в последнюю секунду, потому что Кенма за игрой теряет связь с реальностью, а Куроо просто не хочет покидать вагон. Везите до конечной, дядя, а можно и дальше. Куроо готов весь день кататься по кругу, стражем стоя над Кенмой и защищая его от действительности. Он даже плату за свой труд не возьмёт. Это своего рода волонтёрство. Помощь сирым и убогим. Он и выводит его из метро, как слепого, придерживая за локоть, чтобы Кенма не врезался в столбы и прохожих, пока играет. Говорит: «Осторожно, ступеньки», когда ступенек нет, чтобы словить за секунду до падения и получить злобный взгляд в качестве благодарности. Вот и вся его зарплата. Кенма тут же выдёргивает свой локоть из его хватки: Куроо уволен с поста телохранителя, пора писать заявление на пособие по безработице в размере одного сердитого фырканья и двух украдкой брошенных взглядов: что, всё? Больше трогать не станешь? Куроо не станет, он же не дурак. Он феерический долбоёб, а это другое. Это — дёрнуть его за кончик шарфа, пытаясь раздразнить. Это — забрать у него приставку и с жалостью заглянуть в глаза: — Тебе твои покемоны дороже меня? — Не задавай вопросов, на которые не хочешь получить ответы, — советует Кенма. — Не обижай человека, у которого в руках твой «Nintendo», — опасно ухмыляется Тецуро. Кенма на его угрозы не ведётся. — Сделаешь с ним что-нибудь — до конца жизни не расплатишься. — До конца жизни? Мне подходит. В горе и в радости, а? — тянет он, пряча приставку в карман джинсов с расчётом на то, что Кенма туда полезет. — В богатстве — моём, и бедности — твоей, — хмыкает он. — В болезни — твоей, и здравии — моём. — Пока несущаяся на красный машина не разлучит нас. — Что? — Осторожнее, говорю, блин, — вздыхает Кенма и хватается за рукав Куроо, резко тянет его назад. Мимо по пешеходному переходу проносится автомобиль. Действительно на красный. — Котёнок, ты мне сейчас что, жизнь спас? — Куроо переводит дыхание. Не от близости смерти, пф. Не так уж она была и близка. Кенма вот ближе. Всё ещё сжимает его рукав в пальцах. Всё ещё смотрит на него с негодованием. — Просто не хотелось терять постоянного клиента, — отвечает он, отводя взгляд и убирая руку в карман. — Тем более у тебя моя приставка. Отмывать её от твоей крови было бы… энергозатратно. — Ещё разбилась бы, а компенсацию взять не с кого — ужас, а? — улыбается Куроо. — Ужас, — кивает Кенма. Магазин они находят не сразу, потому что тяжёлые случаи топографического кретинизма не лечатся даже навигатором и GPS, а Куроо, хоть и прекрасно понимает, куда надо идти, нарочно молчит. Совместное блуждание по лабиринтам Токио — отдельный жанр урбанистического романтизма. Осенняя элегия недоуменного ворчания: «Каким боком мы пришли сюда, когда маячок мигал вообще в другом месте?» Или: «Да какой криворукий дебил проектировал этот город?» Или: «Странная вывеска у этого магазина… А, это секс-шоп». — Заглянем? — предлагает Куроо лукаво. — Сомневаюсь, что они продают материнские платы. — Но проверить-то надо. Кенма с этим явно не согласен, а потому в «Экстаз» Куроо отправляется в гордом и независимом одиночестве. Когда он выходит оттуда с блестящим пакетиком, Кенма мрачнеет и с предупреждением говорит: — Нет, я не хочу знать, что там у тебя. Плату я забрал. Валим. — Вообще-то, я купил тебе подарок. Мог бы и «спасибо» сказать, — Куроо хотел бы звучать обиженно, но обидой в его голосе можно разве что поливать румяные блинчики: такой она выходит сладкой. — Если этим нельзя заткнуть тебе рот, я не заинтересован, — бурчит Кенма, на всякий случай отходя от Куроо на пару шагов. Будто это его спасёт. Наивный. Картинкой, складывающейся в голове Куроо после его слов, можно возбудить половину интернета. Заткнуть рот, значит?.. — Вообще-то, очень даже можно, — у Куроо на лице даже не улыбка, у него на лице — парад в честь дня победы, слава героям, да здравствует мужество, отвага и честь. — Откроешь? — он протягивает лакированную коробочку вкрадчивым движением змея-искусителя. И ей-богу, видел бы это Адам, ни за что не обвинил бы Еву в том, что она приняла чёртово яблоко. — Если там меховые наручники или костюм медсестры, я клянусь, Куро, я запихну их тебе в рот и не поморщусь, — говорит Кенма, вырывая подарок из его рук, словно желая поскорее уже с этим разделаться. А Тецуро клинит, замыкает прямо посреди улицы от этой проглоченной в его имени «о». Будто Кенме лень выговаривать его имя как следует. Или будто он хочет оставить его частичку себе. Послевкусием во рту. — Вибратор? Серьёзно? Я ожидал от тебя большего, — фыркает он. — «Большее» там тоже есть, можем сходить поменять. Размеры на любой вкус, — с готовностью поддерживает Куроо и открывает рот: ну давай, выполняй свои угрозы, котёнок. Разве не знаешь, как работает дрессировка? Если только обещать, но никогда не делать, зверь совсем отобьётся от рук. Зверь совсем обнаглеет. Кенма достаёт небольшое устройство из коробки. — На ощупь приятнее, чем я думал, — хмыкает он, вертя игрушку в пальцах. Куроо не дышит. Нафиг надо. Лучше сразу отпевайте. — И форма такая… обтекаемая. Сука. Куроо понимает: проиграл. Сам себя загнал в ловушку. Попался на такой очевидный крючок, что так ему и надо. Кенме теперь только и остаётся, что намотать леску, протыкая ему нёбо, и вытянуть из воды, заставляя жадно глотать жабрами воздух. Так. Ему. И надо. — Три режима вибрации, разъём для зарядки и, смотри-ка, даже bluetooth есть для удалённого пользования. Высокотехнологичная штуковина, ничего не скажешь. Такой хоть Пентагон взламывай, — ровным голосом проговаривает Кенма, и Куроо чувствует себя не просто рыбой, выброшенной на берег, а китом, нанизанным на гарпун и распотрошённым на корабельной кухне. Кушать подано. Подавитесь. Куроо думает: заканчивай уже, блять, свой анбоксинг в прямом эфире. Не те стримы ты, кисонька, ведёшь. Ой, не те… Кенма меж тем без всякого выражения на лице запихивает ему вибратор в рот. Вдавливает скрытую кнопку, и у Куроо между губами всё жужжит, резонирует по зубам и щекочет язык. — М-гм-хпф, — мычит он невнятно. — Классный подарок. Мне нравится, — Кенма усмехается. Усмехается, понимаете? Плевком в лицо, лёгкой победой, самым быстрым блицкригом и самым детским матом. Усмехается. И Куроо готов набить рот всеми вибраторами мира, Куроо готов играть в «Пухлого кролика» со страпонами вместо зефирок, если это заставит Кенму улыбнуться снова. — Рад стараться, — отвечает он, вынимая игрушку изо рта. Она теперь влажная от его слюны, и мысли в голову лезут совсем не для улицы, на которой прохожие смотрят на них с ханжеским непониманием. Кенму это вообще не смущает, и Куроо интересно: а это вообще возможно? Смутить его. Он бы хотел. Он бы жизнь на это положил, как Дон Кихот, бросающийся с копьём на мельницы. Кенма вручает ему коробку и говорит: — Идём в «Старбакс». Есть хочу. И уходит. А Куроо ничего не остаётся, кроме как следовать за ним, нёбом ощущая боль от натянувшейся лески и впившегося намертво крючка.