Негарантийный случай

В «Старбаксе» Куроо понимает, что Кенма не умеет есть. Не научили. Не прописали нужный код. Не показали, как нужно, на той ферме генетических мутантов, в лаборатории которой его вырастили из пробирки. «Он однозначно не человек», — пишет Куроо Яку, прикрепляя фотографию Кенмы, который в очередной раз промазал куском пирога мимо рта: словить момент даже не было трудно. Это как быть сафари-фотографом, но вместо ягуаров снимать ленивцев. «Рептилоид, может, я не знаю». «Гомункул, блять». Кенма с подозрительным взглядом отрывается от приставки, которую ещё по пути умудрился выхватить из штанов Куроо незаметно, как карманник. Вундеркинд прям. Талантище. Такими руками да фокусы бы показывать. Такими руками… «Не обижай Кенму», — отвечает Яку, и Куроо едва ли не давится своим кофе. «Да его попробуй обидь. Он сам меня отобижал на двадцать лет вперёд», — возмущённо набирает он. Яку ему не верит: говорит, что Куроо сам виноват. Наверняка он считает Кенму тихим и покладистым. Наверняка думает: на такого руку поднимешь — и он съёжится, бедняжка, будет глядеть жалостливо. Ага. Конечно. На такого руку поднимешь — отгрызёт по плечо и не подавится. Оближется ещё и попросит передать благодарности шеф-повару. — Коть, тебе помочь? — ласково уточняет Куроо, когда Кенма в очередной раз уродливо корчится над столом, чтобы откусить от лежащего на тарелке пирога, потому что для приставки нужны две руки, а для еды — только рот. — Ты не пройдёшь этот уровень даже с божьей помощью, — фыркает Кенма с набитым ртом, и на деле звуки его речи нечленораздельны, но Куроо восстанавливает слова интуитивно. — Нет, ты не понял: я предлагаю покормить тебя с рук. Никакой романтики, простая помощь ближнему. Ролевая игра, ну, знаешь: ты — беспомощный паралитик, я — твоя сиделка. — Надеюсь, всё закончится эвтаназией? — О, ты тоже смотрел тот фильм? — Какой фильм? — хмурится Кенма. — С Дейенерис в пчелиных колготках. Кенма мотает головой и тянется к пирогу, который Куроо подносит к самым его губам, но затем, дразня, убирает в сторону. Смертельный номер, только сегодня совсем без страховки. Даже не думайте повторять дома. Когда Тецуро всё же даёт ему сделать укус, Кенма мстительно цапает его за пальцы. Куроо не возмущается: заслужил. — Давай посмотрим, — предлагает он. И не то чтобы ему хотелось снова пускать скупую мужскую слезу, размазывая по лицу совсем не мужские сопли, но если Кенма согласится, это можно будет считать свиданием. Демо-версией. Без задних рядов в кинотеатре и их рукоблуднических преимуществ, но всё же. — Зачем? Ты уже проспойлерил мне концовку. — Суть не в результате, а в процессе, — нравоучительно подмечает Куроо. — Уверен, твои партнёры от тебя без ума, — закатывает глаза Кенма. — «Я не кончил, но было миленько». — Пока никто не жаловался, — ухмыляется Тецуро. — Хочешь быть первым? Я ради тебя даже книгу жалоб и предложений заведу. — Ну, видимо, только её ты и заведёшь. — Ауч, — Куроо шутливо хватается за сердце, и уголки губ Кенмы чуть дёргаются вверх, и, боже, может, Тецуро действительно стоит упасть замертво из-за инфаркта, чтобы он улыбнулся. И — повезло — он уже идёт к своей цели. — Но серьёзно, киса, дай мне только шанс — и я заставлю тебя кончить. — Сначала заставь меня начать, — неосторожно бросает Кенма. Сам понимает, насколько сильно проебался. Смотрит напряжённо. Поясняет: — Я пошутил. — А я нет. — Конечно, ты же не умеешь. — Научишь? — Легко. Записывайся на мой онлайн мастер-класс клоунов, по четвергам инвалидам скидка. — Сегодня пятница. — Не повезло. Кенма возвращается к игре, Куроо — к наблюдению. Скоро он достигнет прям-таки буддистского просветления в этом гармоничном созерцании. Скоро сможет моделировать каждое движение Кенмы в своей голове и скроется навечно в чертогах разума, прокручивая свои безуспешные подкаты снова и снова, как шахматист — партии, в которых каждый раз несмотря ни на что проигрывает. В которых каждый раз шах и мат — отборный трёхэтажный мат сквозь стиснутые зубы. Куроо провожает его до дома, но за порог Кенма его не пускает — устал, видимо. Ну ничего. Тецуро медленно приучит его к своему присутствию. Постепенно увеличит дозу, вызывая привыкание. И скоро, совсем скоро Кенма будет просыпаться и чувствовать пустоту на месте, где должен быть Куроо. — Четыре косаря. Завтра, — бросает Кенма, придерживая дверь, словно Куроо может в любой момент броситься внутрь его квартиры. Словно, если он захочет, Кенма может его остановить. — А услуги-то дорожают. — Так и твои проёбы эволюционируют, — хмыкает Козуме. Куроо посылает ему воздушный поцелуй, который уже привычно врезается в захлопнутую дверь. И всё же победа за ним. Потому что Кенма наверняка мог починить всё сегодня, переведя Куроо в режим ожидания. Но он сказал: завтра. И что это, если не приглашение?..

***

Утром Куроо снова у его двери с термосом и великими планами. Лишь бы получилось. На этот раз даже не приходится ждать, прежде чем Кенма открывает ему дверь. Ждал, что ли?.. — Ебучие жаворонки, — бормочет он, сонный, но не заспанный. Безодеяльный. А это может значить только… — Ты что, ещё не ложился? Кенма молча пропускает его в квартиру. На двух его мониторах мельтешит игра, третий показывает непрестанно пополняющийся чат. Судя по всему, стрим в самом разгаре. В девять утра. Куроо понимает: не ждал. Много чести. — Будешь мешаться — выгоню, — предупреждает Кенма и возвращается за стол. Надевает наушники, включает камеру и переносится в другой мир, где и язык непонятный, и нет места Куроо. Тецуро делает самый прилежный вид. Послушным мальчиком садится на своё почётное место в кресле-мешке. Складывает руки на коленях, смотрит на Кенму лукаво и преданно, и тот закатывает глаза. Говорит почти одними губами: «Что, уже посетил клоунский мастер-класс?» Куроо улыбается. Вальяжно разваливается и наливает в отвинчивающуюся крышку термоса сваренное по особому рецепту какао. Кенма заинтересованно ведёт носом, но в его сторону даже не смотрит: поглощён игрой. Надо подождать. Выждать. В терпении ключ к успеху. Быть выгнанным Куроо не боится: ему даже интересно посмотреть на то, как Кенма будет пытаться сдвинуть его с места. Ему даже заранее жарко от потенциальных прикосновений. Так что первые полчаса он действительно просто смотрит. Тише воды в самой низкой траве. Потом проверяет обстановку: на пробу встаёт с кресла. Ходит по комнате. Гремит тарелками в раковине. Копается в шкафу, перебирая худи и свитера, которые были бы велики даже ему. Ноль реакции. Прекрасно. То, что Куроо стоит за его плечом, Кенма понимает по сообщениям в чате: «Кто этот парень сзади?» «ОМГ, кодзукен, это что, твой бойфренд?!» «Вааа, какой красавчик!» Кенма злобно оборачивается и буравит его взглядом. — Сгинь, — говорит. — Кодзукен, как ты разговариваешь со своим красавчиком-бойфрендом? — упрекает его Куроо, по-свойски опираясь на спинку кресла локтями. Смотрит прямо в камеру. Подмигивает. Чат сходит с ума. — Он не бойфренд, он клиент, — цыкает Кенма. «Неправильные слова в неправильном порядке, милый», — думает Куроо, и чат с ним абсолютно солидарен. — Деньги оставить на тумбочке, как обычно? — издевается Куроо. Кенма щерится, но быстро меняет тактику: — А что, в этот раз продлевать не будешь? — Я бы рад, но там очередь у двери. Их трое, и они такие здоровые, не хочу проблем. — Да ты не бойся, оставайся — четвёртым будешь, — любезно предлагает Кенма. И Куроо пора бы уже привыкнуть, что переиграть его не так просто. Вот только выигрывать Тецуро никогда особо и не пытался. Он всё ещё считает, что процесс важнее результата. Чат затапливается пошлыми шутками и вопросами о тарифах и свободных окнах. «Можно и мне записаться?». «На среду места остались?». И Куроо от этого неожиданно… мерзко. Корёжит внутри, царапает, дерёт ещё призрачно, но уже ощутимо. — Извините, ребята, но график плотный, всё забито до конца года, — говорит он обманчиво расслабленным тоном. Кладёт руки Кенме на плечи, а когда тот пытается их стряхнуть, сжимает сильнее. Он — его. Пусть видят. Пусть смотрят. — Да не такой уж и плотный… — тянет Кенма. Издевается, скотина. Понял, где болит, и давит с врачебным прям-таки садизмом. — Плотнее некуда, — с нажимом повторяет Куроо. Обнимает его со спины, опускает подбородок на макушку. Сжимает так, что рёбра хрустят. Не у Кенмы, нет, ему он не сделает больно. У него самого похрустывают под натиском сердца — обезумело, болезное. Того и гляди пробьёт нахрен грудную клетку. — Отвянь, — ворчит Кенма, передёргивая плечами, выкручиваясь, пытаясь избежать его удушающих объятий. Куроо не отпускает. Не сейчас. Ещё минуточку. Ну пожалуйста. — Куро. Ладно. В этот раз — ладно. Но только из-за «о», которую ты оставил себе. Маркой на языке. Леденцом за щекой. Тающим зефиром во рту. Остаток стрима он Кенму не трогает. Ходит туда-сюда зверем, натыкается на тупики стен, заламывает руки, всё ещё ощущающие чужое тепло под байкой. Окно по-прежнему распахнуто, но в комнате жарко. Душно. В комнате воздуха нет, в комнате вообще ничего нет, кроме Кенмы. И его так много, что снесёшь стены — не поможет. Город снесёшь — не спасёшься. Блять. Блятьблятьблять. — Ты чего мечешься? — Кенма смотрит на него странно, будто не понимает, как реагировать: то ли врача вызывать, то ли полицию. То ли поздно уже, теперь разве что священника. Exorcizamus te, omnis immundus spiritus. Наушники Кенмы болтаются на его шее, мониторы показывают рабочий стол, и до Куроо запоздало доходит, что стрим окончен. — Не мечусь, — говорит он и застывает. Образец спокойствия. Образец образца. — Ага, вижу. Ноут свой забирать будешь? — спрашивает. — Я починил, нормально всё. Нормально. Нормально всё, слышишь? И с ноутом твоим, и с тобой. Успокойся. — Даже деньги вперёд не потребуешь? — выдавливает улыбку Куроо. — А ты что, кошелёк не забыл? — Не забыл. Куроо достаёт деньги, отсчитывает четыре тысячи, кладёт на стол. Забирает ноутбук, даже не проверяя, работает ли. Зачем Кенме врать? Нежелание видеть Куроо снова — своеобразная гарантия качества. Тецуро без раздумий променял бы её на все глюки мира. И дальше что? Уйти? Просто так взять и уйти, оставив Кенму наедине с осознанием: а вот можно было и так. Можно было как у людей. Но Куроо не хочется проверять, будет ли Кенма думать о нём, если он уйдёт, потому что отчаянно кажется: нет. Не будет. И потому что так же отчаянно хочется показать: не уйду я никуда. С тобой буду. Смирись уже, а. — Какао будешь? Я сам варил, — говорит Куроо вместо прощания, и Кенма принимает это как данность. — Мышьяк добавил? — Конечно. — Ну ты смотри мне, я без мышьяка не люблю. Куроо щедро наливает в одну из пустующих кружек своё варево, и Кенма придирчиво принюхивается, будто и впрямь ожидает подвоха. И подвох есть, но Тецуро не подаёт виду. Блефует, делая первый глоток. Какао по-ирландски. Будь он хозяином бара, назвал бы коктейль «Пьянящей нежностью» и прогорел бы в день открытия. — Видишь, не отравлено. Кенма обнимает кружку ладонями и пьёт. — Что за сладкий привкус? — щурится он. — Сироп, — невинно отзывается Тецуро. — Мышьячный, разумеется. Спаивание — это тоже способ. Он не обещал честной игры. Он вообще ничего никому не обещал. Тихо жужжат вентиляторы в системном блоке. Кенма задумчиво смотрит на него поверх кружки. Пасторальная идиллия двадцать первого века. Сентиментальная новелла без конца и начала. Куроо остался бы в ней навечно даже так, без права на взаимность. — Зачем тебе это? — спрашивает Кенма, и это не то чтобы «вдруг». Уже с минуту сверлит его взглядом с усердием дрели. Бесплатная лоботомия, оказывается, входит в спектр услуг. Всё включено. Всё выключено. — Что? — переспрашивает, будто не понимает. — Таскаться сюда. — Ты удивишься, но в других ремонтных мастерских так дёшево не берут. Кенма морщится, отворачивается. Ладно, мол. Храни свои секреты. — В следующий раз будет дороже, — мстительно заявляет он. — Ладно, — пожимает плечами Куроо. — Ты разоришься. — Как скажешь. — Почку продать придётся. А то и две. — Все три продам. Подорву экономику чёрного рынка переизбытком предложения над спросом. — И не стыдно? — Очень, — улыбается Куроо совершенно по-блядски. Они молчат, пока Кенма пьёт какао — сначала одну кружку, потом вторую. Понравилось, значит. На губах у него пенные коричневые следы — почти усы. Вот же!.. Даже пить нормально не умеет. Гомункул. — То, что ты в универе на экономике учишься, я уже понял. А ещё что? — спрашивает без особого интереса, но смотрит изучающе. Будто пытается найти в Куроо какую-то замочную скважину, открывающую второе дно. Да вот зря только, нет в нём никакого второго дна. Даже первого нет. Бездна. — Подрабатываю. В волейбол играю. С друзьями зависаю. Ну, знаешь, жизнь живу, — пожимает плечами он. Говорить о себе скучно, куда скучнее, чем о Кенме, но тот впервые спросил что-то, и отшутиться было бы рискованно. Вдруг больше не спросит. — И чем обычно занимаешься? На подработке, — поясняет он, чтобы Куроо не дай боже не начал рассказывать ему что-то про друзей или личную жизнь. Кому это надо, фу. Перекреститься и сплюнуть. — Разным, — коротко отзывается Куроо. Кенма хмыкает, воспринимая его немногословность отказом от продолжения разговора, и Куроо поспешно пытается выудить из головы слова, чтобы задержать его в новом обоюдном, двустороннем континууме. Потому что, доктор, мы его теряем. — Иногда разгрузить что-то надо, иногда доставить. Когда лень выбираться из дома — просто фриланшу. Но самое классное — это собак выгуливать. Десять поводков, десять обезумевших от счастья морд, запускаешь им мячи в парке — и тебя просто с ног сносит слюнявой волной радости. Кенма смотрит на него слишком внимательно, и Куроо даже прокручивает в голове всё, что успел сказать: не сморозил ли какой дичи? Вроде, нет. — Собак, значит, любишь, — бормочет Козуме. Его щёки кажутся слегка румяными, и он трёт их так же неловко, как обычно: всей кистью сразу, выламывая запястье. Его тон чуть вялый, чуть спотыкающийся, и у Куроо внутри победные фейерверки. Ликёр в какао начал пропитывать Кенму изнутри. — А своя есть? — Нет, я не настолько ответственный, — отмахивается Куроо. — А ты? Любишь собак? Кенма пожимает плечами, дезориентированно оглядывается по сторонам и трогает голову. Прикрывает глаза, морщась. Неужели его так быстро развезло? Ух ты. Вот так открытие — Колумб нервно курит в сторонке. Крепкие колумбийские. — У меня аллергия, — говорит Кенма. Будто бы с сожалением, но каким-то давним, пережитым, переболевшим. — На шерсть? — уточняет Куроо, и картинка в его голове, где одно на двоих пространство и общий щенок с дурацким именем, сменяется на другую, где одно на двоих пространство, общий щенок с дурацким именем и антигистаминные по утрам. Не забыл принять? Вот, запей водичкой. — Не только. На пыльцу ещё, на алкоголь, на пенициллин… У Куроо внутри застывает и обрывается. Сосулькой вниз, прямо на макушку. И всё — черепно-мозговая и осколки в голове. — Что ты сказал?.. — не своим голосом спрашивает он, осипшим каким-то, замёрзшим и выщербленным льдистым крошевом. — Ну, на пенициллин. Антибиотики, — поясняет Кенма, как идиоту. Впрочем, почему «как». Он и есть идиот. Самый безответственный из всех. Блять. Как же он проебался, как же он… — Нет, до этого. — На алкоголь? Ну да. Не на сам спирт, конечно, он не может выступать в роли аллергена в принципе, а на компоненты: стабилизаторы, микропримеси всякие… Всё, что на этикетке мелким шрифтом, короче, — Кенма снова морщится, отставляет кружку с какао, и она тихо звякает о стол, потому что он ставит её криво. Потому что у него руки ходуном ходят. Куроо вскакивает с кресла. — Едем в больницу, — говорит он, чувствуя своё сердце в горле, в ушах, в пятках — везде, где ему, сука, быть не положено. — Нахера? — Кенма тоже поднимается — рефлекторно. Смотрит встревоженно, чуть шатается. Куроо делает шаг и впивается пальцами в его предплечья. Не падай, не падай, не падай. Если ты упадёшь — я тоже. Это как в «Титанике», только вместо айсберга — чувство вины. Раскроит борта, затопит ледяной водой. И всё, северно-атлантическая паника, убийственная воронка и квинтет, играющий «Ближе к тебе, Господи». — Потому что я добавил в какао ликёр. Да-да, я мудак, обсудим это позже. Ты как? Тебе плохо? Откидываться будешь сейчас или потерпишь до больницы? Кенма молчит. Долго. А может, это Куроо так кажется. Может, время взбунтовалось и пожирает само себя. Зацикливается, замыкается долбаным уроборосом. — Мда, — вздыхает. — Лучше бы и впрямь мышьяк подсыпал. Куроо нервно усмехается. — Всё, идём. Ты же можешь идти, да? Я вызову убер. Или скорую. Вызвать скорую? — Да всё в порядке, — цыкает Кенма и чешет шею. Она у него вся в красных пятнах, и щёки тоже, и Куроо меняется в лице, бледнеет стремительно, будто вся кровь то ли выкипела, то ли вымерзла, то ли впиталась, блять, в рис. — Так. Без паники, — говорит он. — Единственный, кто тут паникует — это ты, — справедливо отмечает Кенма и выпутывается из его судорожной хватки. Его голос звучит хрипло, сдавленно, и Куроо живо представляет, как ещё немного, ещё минута промедления — и он будет хватать ртом воздух в попытке вдохнуть. И Тецуро ничем ему не поможет. — Я звоню в скорую. Где мой телефон? Какой номер у скорой? Блять, стой, не подыхай, сейчас я… — Один, один, девять, боже. Этому учат в детском саду, — закатывает глаза Кенма и неуклюже опускается в кресло. Ещё чуть-чуть — и рухнул бы мимо. — Ага. Да. Точно, — Куроо слушает гудки, крутится на месте, не знает, куда себя деть, и в итоге падает на колени рядом с Кенмой. Твёрдый пол болью врезается в коленные чашечки, Козуме смотрит на него, как на двинутого, смазанным жестом крутит пальцем у виска. Прикрывает глаза, дыша тяжело, но поверхностно. Плохо. Так плохо, что Куроо сейчас наизнанку вывернет органами наружу. — Да, здравствуйте, тут человеку плохо. Не человеку, точнее, а рептилоиду пробирочному. Но вы всё равно помогите, а. Помогите. Адрес он называет без запинки, получает безразличное: «Дежурная машина в паре кварталов. Ждите» и тянется к Кенме, подхватывает его подмышки, пресекает любое сопротивление и тащит к выходу. — Стой, — просит Кенма. Куроо напрягается всем телом, всматривается в его плавающий взгляд, затопленный какао. Ебучее какао. У Куроо на него теперь, кажется, тоже аллергия. Приобретённая. Ввинченная заточкой в солнечное сплетение. — Если ты собираешься испустить последний вздох на моих руках и сказать напоследок какую-то пафосную чушь… — предупреждающе начинает он. — Дебил, — цыкает Кенма. — Приставку мою захвати. И оденься, блин. Холодно же.