Поцелуи

У Хатаке Какаши есть собственный небольшой свод правил относительно работы. Одно из них гласит «на миссии почти всегда что-то идет не так». Это просто, как записка на холодильник. Констатация факта. Всегда что-то идет не так. К этому нужно быть готовым. Помогает ли ему это? Пожалуй, по крайней мере — рассчитывать силы, чтобы всегда оставалось еще немного. Немного больше, чем, казалось бы, нужно. И, когда что-то пойдет не так, ты не будешь беззащитен. Помогает быть максимально осторожным, внимательным, оставаться натянутой струной, даже когда вокруг нет ничего подозрительного. Ждать подвоха. Наблюдать, анализировать. Это изматывающе, но это спасает жизнь. В деревне шутят, что все джонины двинутые… Ха, смешная шутка. Но с такой работой как не быть двинутым, серьезно? Сегодня «не так» оказалось засадой неподалеку от Листа. Этого следовало ожидать от шиноби Камня, если честно. Цучикаге всегда чуял слабость, как хищники чуют кровь, и держал на Коноху обиды старые, как он сам. После атаки Орочимару деревня ослабла. И сколько бы сил шиноби Листа ни тратили на то, чтобы доказать всему миру, что это не так, Ооноки наглел. Вкратце — и внимательность, и запас сил Какаши пригождаются. Первое — чтобы не попасться в ловушку, второе — чтобы отвязаться потом от джонина из отряда Камня с минимальными потерями. Пытаться захватить кого-то из них нет смысла: Ивагакуре и Коноха обменялись любезностями. Какаши, разумеется, не было в Стране Земли, а этого отряда не было здесь. С миссиями высокого ранга всегда такая морока (ну, опять же — почти всегда). Вот только после этой встречи не остается уже ничего — ни сил, ни чакры. И даже перекинувшись коротким кивком с часовыми на воротах родной деревни, Какаши не чувствует себя в безопасности. Стоит поздний вечер, когда на улицах в основном уже редкие, спешащие домой прохожие, зато в большинстве домов горят окна. Окна. Какаши останавливается в каком-то переулке, стараясь перевести дыхание, приваливается к стене. Горящие окна с детства вызывают у него в груди какое-то странное, давящее ощущение. С тех пор, как он сам начал говорить «я дома», возвращаясь в пустоту. Это сложно объяснить, но невозможно не почувствовать. Где в окнах горит свет, там настоящая, уютная, неподдельная жизнь. А ты стоишь на темной улице, в этом чертовом переулке и просто пялишься, как дурак. Как последний дурак. Все еще сведенные напряжением мускулы ноют от остановки. Беги, беги, продолжай бежать. Ну и что, что мир уже проваливается в темноту? И это не окна гаснут, просто силуэты Конохи меркнут перед единственным глазом. Нельзя свалиться прямо здесь. Беги! Тело слушается беспрекословно, несмотря на то, насколько оно измотано. Два прыжка, и вот уже Хатаке бежит по крышам. Туда, где безопасно. Туда, где горит свет. Еще несколько месяцев назад он не решился бы на это. Не то что бы даже сложно позволять кому-то видеть себя разбитым, просто твои проблемы — это твои проблемы, держи их при себе. Если тебе совсем плохо после миссии — идешь в госпиталь. Если кровь на тебе в основном чужая, то можно к Ируке, и там смыть ее. А если так, как сегодня, то забиваешься в свою нору и пережидаешь. Чувствуешь себя раненым животным, даже если из ран — одни кровоподтеки, слышишь каждый звук, ощущаешь на себе взгляды, которых нет. Запиваешь снотворное саке, только бы вспомнить, как дышать, и спать без снов. Еще несколько месяцев назад он бы так и поступил. Но сегодня в окне Ируки виден медовый свет, и Какаши знает, что раз он уже здесь, то не сможет пойти туда, где его никто не ждет. Джонин переступает подоконник, словно порог, с его губ срывается: — Я дома. А потом он просто сползает по стене на пол и опускает ресницы. Звуки, запахи, свет… Всего слишком много. Ирука оказывается рядом через пару мгновений. Шорох одежды и дыхание. Тепло, исходящее от чужого тела совсем рядом. Голос. Спрашивает: — Ты ранен? Какаши качает головой: — Нет, по крайней мере, ничего серьезного… Просто устал как собака. Он слегка подается вперед, уткнувшись лбом в плечо сенсею. Запах. Свежесть и травы, значит, уже принял душ… Наверное, собирался спать. К этому примешивается немного пыльный аромат квартиры. — Прости, что я так поздно и в таком виде, — шепчет Хатаке, не поднимая головы. — Тише, — отзывается Ирука, пытаясь приобнять его за плечи. — Ты же сам сказал. Ты дома, Каши. Джонин едва заметно дергается от рук, пытающихся удержать. Взять в плен. И, когда те не исчезают, тело реагирует почти само, резко перехватывая смуглые запястья и останавливаясь лишь в моменте от того, чтобы заломить их. Какаши все еще не открыл глаз и не видит выражения лица Ируки в этот момент, но представляет, и ему становится не по себе. Он разжимает хватку, снова откидываясь спиной на стену, и тихонько стонет от того, какой он идиот. Не стоило сюда приходить. — Извини, — шепчет Ирука. Какаши качает головой. Его не за что извинять. Но звуки, запахи, прикосновения… Слишком много. Еще и свет. «Прекрати» — говорит себе Какаши и от злости ощутимо ударяется затылком о стену, так, что темнота взрывается фейерверками. Когда он открывает глаз, Ирука все еще близко, и на лице у него нет обиды или злости, только беспокойство в широко распахнутых карих глазах. Какаши хочет ответить ему — «тебе не за что извиняться». Он хочет сказать хоть что-нибудь. Но дыхание перехватывает, а горло превращается в наждачную бумагу, и он просто протягивает руки вперед, очень медленно и бережно, ладонями вверх. Он берет Ируку за запястья — в этот раз нежно-нежно, почти невесомо — и возвращает его пальцы себе на плечи, показывая без слов — «тебе можно». Он тянет вниз маску, ощущая еще больше — запахов, воздуха. И, наконец, он собирает всю свою решимость и подается вперед, касаясь губ Умино своими губами. Тот сидит, как будто остолбенев, не пытаясь ни отодвинуться, ни ответить. Какаши почти теряет надежду, когда чувствует — пальцы на его плечах едва-заметно сжимаются. Тогда он целует Ируку снова. Это похоже на грохот десятка взрывных печатей. Это накрывающая его с головой волна — воздуха не хватает. Это самые легкие прикосновения губ, а Какаши кажется, что его сейчас затрясет, как от электричества. Но он не отстраняется, и постепенно другие ощущения блекнут, сходят до фонового белого шума. Звуки. Запахи. Возвращаются на свои места. Вместе с этой болезненной настороженностью тело покидают остатки сил. Мир опять темнеет, но это уже не важно. Теперь можно… Отдохнуть. Какаши приходит в себя уже на кровати, без жилета. Ласковые пальцы перебирают сбившиеся волосы. Расслабившееся тело начало ломить. Еще не поднимая век, он тихонько стонет. — Сколько времени прошло? — спрашивает джонин. Обморок, переходящий в сон — логическое продолжение перерасхода чакры, и может длиться от нескольких минут до нескольких суток. Впрочем, в худшем случае Ирука просто доставил бы его в госпиталь, а Какаши уже точно знает две вещи: что он все еще дома у сенсея и что на улице ночь. — Немного, меньше часа, — следует ответ. Какаши удовлетворенно кивает и приоткрывает глаз. В комнате стоит приятный полумрак, горит только настольная лампа, Ирука, сидящий рядом, ободряюще улыбается ему: — Привет. — Йо, — глухо отзывается Какаши и пытается улыбнуться в ответ. Выходит жалко, но для начала сойдет. Повисает недолгая тишина, но в ней нет неловкости. Хатаке просто наслаждается тем, как его обволакивает тепло и запах квартиры Умино — на грани слышимости, но такой родной. Ирука дает ему это время, которое необходимо джонину после утомительной миссии, чтобы прийти в себя. Продолжает гладить по волосам. Такой нежный. Какаши чувствует, как его веко снова наливается тяжестью, а разум медленно гаснет — на этот раз не болезненно, а мягко… — Снова засыпаешь? — спрашивает сенсей, целуя его в висок. — Тебя донести до душа? — Маааааа… — бормочет Какаши, пытаясь проснуться. — Сам дойду. Он садится в кровати, стягивает маску и водолазку, бросает на пол. Спускает ноги с постели. — Точно? — Умино смешливо щурит свои теплые глаза. — Потому что мне не трудно. Какаши оборачивается и смотрит на него. Чего Ирука добивается? Просто хочет поносить его на руках? Шестеренки в мозгу продолжают вращаться слишком медленно, почти болезненно. — Все под контролем, — отзывается Какаши, не придумав, как отшутиться. Ладонь сенсея ложится ему на плечо. Кожа к коже. До сих пор сложно привыкнуть, что кто-то может касаться его так… просто. Особенно после того, как недавно Хатаке напал на него за попытку обнять. — Это хорошо, — говорит Ирука тем вкрадчивым тоном, который использует, когда Какаши, по его мнению, ведет себя неразумно. — Но не обязательно. Не обязательно… Эти слова эхом звучат в голове у Какаши, когда он стоит под обжигающей водой. Такой водой, чтобы горело все тело, а не только поврежденные участки. Он не понимает их, но они звучат. Слова. Звучат, когда он выходит из ванной, отряхивая волосы, как пес — пол слегка качается под ногами вслед за движениями головы — и залезает под одеяло. Но там утомленный разум Какаши отвлекается на вспоминания о временах, когда у сенсея была совсем узкая кровать, и как они нелепо ютились на ней вдвоем… Джонин улыбается. Повезло, что планировка позволила сменить ее на двуспальную. На которой сейчас уже лежит Умино, изучая какую-то книгу и держа в руке кружку чая, который, как всегда, забывает пить. В ответ на появление Какаши он привычно ворчит, что тот не вытерся как следует и ложится в постель мокрым. Потом, смирившись с ситуацией, протягивает любовнику кружку: — Я с мятой заварил, будешь? Какаши усмехается и не говорит ничего про саке и снотворное. Какаши делает пару глотков чая — мята приятно вяжет язык. Сегодня этого должно хватить. Он не чувствует на себе взглядов, кроме ласкового взгляда Ируки. Узел натянутых нервов ослабевает. «— Все под контролем — Это необязательно». Он дома. С улицы поздний прохожий может увидеть мягкий свет лампы в окне Ируки. Какаши вспоминает, как дышать. Какаши сворачивается клубком, уткнувшись куда-то в бок читающего сенсея, и засыпает без снов.