"Sex Is Not Enough"

      — Я готова молиться тебе уже сейчас… — счастливо простонала Ости из соседней душевой кабинки барака. — Шампунь, мыло… Какой же кайф!       Тихо рассмеявшись, я выполаскивала волосы, вполне понимая её желание побаловать себя такими благами цивилизации, которые в условиях лагеря добыть невероятно сложно. Стоило попасться со всей своей «походной косметичкой» на глаза чертовки, как надутые губки сообщили, что парный душ никем не возбраняется, девочкам так и вовсе стесняться нечего. Красноречиво поскребённая ноготками голова… Словом, вооружившись полотенцами, мы заперлись в банном бараке и балдели.       Настроение не портила даже прохладная довольно-таки вода в лейке, чахлыми струями смывающая пенную шапку шампуня. Полным счастьем ещё было бы натянуть футболку и шорты, но они остались в школе. Так что пришлось натягивать то, что прихватила с собой из комнаты. Я замоталась в полотенце, выходя из кабинки и смахивая грязной кофтой конденсат с зеркала. Ости уже мурлыкала какую-то песенку, причёсывая густые смоляные волосы. «Даже в условиях войны и отсутствия условий девочки остаются девочками…» — хмыкнул мой внутренний голос.       Я неожиданно расхохоталась, вспомнив её подарок накануне побега Бонта и реакцию Фенцио и Геральда на маску. Ости вскинула бровь вопросительно.       — Ностальгия… — я отмахнулась, — Мужчины слабонервные… Вспомнила, как твою осветляющую маску на лицо нанесла, только расслабилась — грохот, стук, влетают в комнату учителя с обыском и проверкой. А тут я с застывшей глиной на лице…       Ости согнулась пополам:       — Я бы убила, если бы меня во время процедур прервали, — она вздохнула. — Кажется, это так давно было… Косметика, дорогущие тряпки, парфюмерия, обувь на каблуках, метнув которую, можно запросто кого-то проткнуть насквозь… И где это теперь?       Внимательно рассматривая топ, кардиган и чёрные легинсы, ботинки на плоской подошве, которые были на ней, я пожала плечами:       — На смену красоте пришло удобство. Когда всё наладится, думаю, нам не составит труда вернуться к прежним предпочтениям в выборе одежды или чего-то ещё, — я хмыкнула. — Правда, первое время по привычке будем подбирать тряпки, которые помогут без труда выхватить оружие.       Демоница хохотнула:       — О да! Бронелифчики и стринги с кодовым замком на раскрытие только нами и нашими избранниками, — она собрала волосы в хвост. — Как думаешь, скоро всё завершится?       Поджав губы, я натянула носки и сунула ноги в кроссовки. Ответ был примерный. Меньше недели, но больше суток. Уже близко к развязке. Мне снова становилось страшно. Сегодня должен был состояться разговор с Мальбонте. Вчера я смогла только с его помощью доковылять до постели. Раздевал уже Фенцио, шутя под моё недовольное ворчание о «трудовом поту» целителей Равновесия.       — Надеюсь, что поскорее. Тоже хочется завершить этот крестовый поход во имя справедливости и уйти на покой…       — Какой покой?.. — она улыбнулась, проводя пальцами по моим мгновенно просохшим волосам. — Учиться ещё чёртову уйму времени. Впрочем, что-то мне подсказывает, что всем нам, кто приложил руку к событиям, Геральд сунет в зубы дипломы и прицельным пинком отправит подальше из школы…       Я расхохоталась:       — О, да! Со словами: «Чтоб я вас здесь больше не видел даже на родительских собраниях!», — смех утих, и я потёрла лицо ладонями. — На самом деле, всё только начнётся, когда Шепфа будет повержен. Привести миры в баланс и взаимодействие, где не будет подавляющей величины… Не будет равенства в полном формате — не будет нашего будущего. Всё вернётся на круги своя…       Ости вздохнула, прислонившись плечом к двери:       — Путь только начинается. Увы… Но мы хотя бы знаем маршрут, верно? Это уже много с учётом ситуации.       Кивнув, я натянула кардиган:       — Верно… Идём. Мне нужно зайти за оружием и на рандеву к Малю.       — У меня такое ощущение, что ты его боишься. Вечно при оружии… — хихикнула чертовка.       — Я не его боюсь, а тех, кто может завалиться без предупреждения, насаждая свою «справедливость», — я вздохнула. — Это, скорее, с целью защитить его, а не самой от него защититься. Он не то неконтролируемое зло, каким нам его рисовали для устрашения. Или… или перестал им быть.       Она согласно кивнула, отодвигая щеколду и выходя из барака. На мытьё мы ушли с рассветом почти. Сейчас же лагерь лишь начал просыпаться. Я несла в руках мыльницу и шампунь, чувствуя, что день задался с начала, лишь бы не испортился к концу. Планы были грандиозные. От разговора с Мальбонте, который наконец выстроит всю цепочку моих знаний в полноценный вид, как я хотела верить, до просьбы зачаровать дополнительное зеркало. Я прошла к жилому бараку «командного состава». В комнате Маля уже было тихо и пусто. Из нашей… Я замерла, положив ладонь на дверную ручку: «Наша комната… Почему это не кажется нелепым? В школе почти все закаты вместе, но рассветы в одиночестве, чтобы не вызывать подозрений. Первое попадание в лагерь — опять разные спальни. А сейчас это определение выглядит… правильным?».       Улыбнувшись этим мыслям, я всё же провернула ручку и шагнула в комнату. «Утро становится ещё лучше…» — хмыкнула я, глядя на широкую спину Фенцио, застёгивающего брюки. Пока сверху ничего надето не было. Я нервно закусила губу, чувствуя, что температура в комнате поползла выше. Если бы не понимала, что нужно разобраться со всеми вопросами, наверняка попробовала бы спровоцировать как-то сейчас же… Только наблюдать за тем, как приоткрываются крылья, как перекатываются мышцы рук и плеч. Воздух в лёгких начал припекать…       Отставив ношу и сбросив в угол вещи на стирку, я сократила расстояние, продевая руки под его крыльями и обнимая со спины. Издав довольный стон, потёрлась щекой о гладкую светлую кожу. Поверх ладоней на его животе легли тёплые руки, сплелись пальцы.       — С лёгким паром и доброе утро, — усмехнулся Фенцио.       — Доброе, — я чуть тронула поцелуем его спину, и неохотно отстранилась. — Новый день и новое приключение?..       — Думаю, да, — он развернулся, поддев моё лицо за подбородок и осторожно тронул губы поцелуем. — Вот теперь точно «доброе». Итак, на повестке дня…       Я вздохнула:       — Нам нужно будет покинуть лагерь на несколько часов. И мне нужно… зеркало. Ещё одно. Произошло нечто занимательное и я предпочту это выяснить сейчас…       Ангел хмыкнул, натягивая свитер:       — Зачем покидать лагерь?       — Те, кто остался в цитадели, надеются, что я уничтожу ключ неким артефактом. «Камень преткновения», знаешь о таком?..       Он вздрогнул, не до конца зашнуровав ботинок, и разогнулся:       — Разрушительная штука. Да, значений множество, но самые слабые последствия от него, когда применять решается человек с чистым помыслом — несведущий в происходящем. Руна… — он осёкся, глядя, как я улыбаюсь, — Ты уже всё просчитала и спрятала камень.       Я усмехнулась, садясь на постель рядом:       — Всё ещё припоминаю твоё «безнадёжна» на первом дополнительном.       Фенцио с виноватым вздохом развёл руками:       — Уже тысячу раз готов это произнести и повторить: был неправ, каюсь, больше не скажу такого никогда, — он коротко усмехнулся. — Разобралась в значении руны, определила опасность… Вопрос в том, что с учётом твоей осведомлённости это будет сродни детонации атомной бомбы. Уничтожен будет не только ключ, но и ты сама, и все, кто будет в радиусе, который я даже определить не берусь.       Кивнув, я дождалась, пока он поднимется, чтобы застелить постель. Мысли о попытке наладить быт даже в таких спартанских условиях стирались уже от того, что приходилось отбрасывать мысли о следящем амулете, который я позавчера нашла в вещах. Взгляд прошёлся по комнате. Я закончила заправлять одеяло и взбивать подушки и подошла к зеркальцу, висящему на стене под тазом для умывания.       Вопрос задать не успела:       — Бери. Думаю, не будет лишним — знать обстановку в школе, — проговорил Фенцио. — Да и Ребекке, полагаю, будет спокойнее от знания, что ты в безопасности. Я… рад, что вы смогли найти общий язык. Правда, предвкушаю капитальный скандал за то, что нас связывает.       Я хихикнула, подходя к рюкзаку и вынимая свою папку. Из стопки пергаментов показался портрет. Протянула изображение ожидая реакции. Ангел вскинул бровь, рассматривая своё умиротворённое лицо на бумаге. Невольное удивление, переходящее то ли в смущение, то ли… «Дьявол, он так редко краснеет, что я готова этим любоваться вечно…» — насмешливо пронеслось в моей голове. И всё же второй или третий раз за проведённое вместе время увидеть такую реакцию на собственные действия было удивительно.       Я широко улыбнулась:       — Мама сообразила раньше, полагаю. Уж слишком рьяно я тебя защищала в словесных перепалках. Но вот когда у постели портрет нашла… Выкрутиться мне не дали, — недоверчивый взгляд продолжал скользить по пергаменту. — Скажешь что-нибудь?       Фенцио прочистил горло:       — Я тут какой-то… спокойный…       Меня разобрал хохот:       — Это в столице. Второй визит… Там ты явно меньше нервничал, чем сейчас, — он чуть нахмурился, но всё же неуверенная улыбка отразилась на лице. — Возможно, потому этот момент мне и въелся в память. Хотелось видеть такое умиротворение чаще, и я решилась его показать. Спрятать, правда, забыла. Ты ещё и прилетал перед разговором. Словом, я выслушала короткую истерику, выслушала её доводы и объяснила свои. Вроде, на том и порешили… С остальным, надеюсь, свыкнется.       Ангел со вздохом натянул неизменный плащ, пристегнув оружие. Я спохватилась, убрав портрет обратно в папку и подхватила свою амуницию, справляясь с ремнями. Пора было идти к «начальству» и слушать очередную часть исповеди. Предвкушала, что после этого откровения мне придётся пить успокоительное вёдрами. В противном случае, нервный срыв переставал быть отдалённой перспективой. Снятое с гвоздя зеркальце перекочевало в карман кофты, и мы вышли из комнаты.       На удивление, направились не в штаб. Всего лишь в соседнюю комнату. Я уже без какой-то паники шагнула в помещение, рассматривая убранство. Куда лучше и уютнее, чем у прочих, но тоже достаточно по-спартански. Пожалуй, при свете дня я эту комнату видела впервые. Ещё и будучи в адекватном состоянии, а не после перерасхода или нападения. Стопки книг в углу, грубо сколоченный из досок стеллаж их уже не вмещал. Мне стало даже немного смешно от разнообразия: физика, ботаника, какие-то романы, фантастика…       Часть пергаментов, в кучу сваленная у этого безобразия, раньше находилась в «штабе». Я помнила эти разметки. Внутри стало тепло от того, что все карты были грубо перечёрканы. «Не пригодилось. Всё удалось решить малой кровью, судя по всему. Может, на память оставил…» — подумала я, застыв посреди комнаты и глядя на едва тлеющую печь.       Фенцио шагнул к импровизированной «поленнице», которую заменяло прохудившееся ведро и подбросил в очаг несколько поленьев:       — Он любит тепло и ненавидит полную темноту в одиночестве.       — И мне сложно его винить… — призналась я, — Где Маль?       — Проверяет раненных, — ангел чуть улыбнулся, задвинув заслонку печи и отряхивая руки. — Полагаю, ты сумела ему показать, что стоит быть милосердным и сострадательным…       Мальбонте шагнул в комнату, плотно запирая дверь и проворачивая ключ:       — Собственным примером она бессознательно учит меня тому, что я пропустил, будучи в заключении, — он усмехнулся, приглашающе указав на постель.       Я устроилась на краю постели, Фенцио качнул головой, рассматривая содержимое стеллажа. В комнате повила тишина, заставившая меня неуютно заёрзать. Маль, кажется, собирался с мыслями, устроившись, как обычно, в кресле. Хотелось ободряюще улыбнуться, но я, кажется, окаменела в предвкушении беды. Наконец, он со вздохом поднялся на ноги, повернулся ко мне спиной и стянул с плеч верхнюю часть одежды.       К горлу подкатил комок тошноты:       — Откуда это, и кто это сделал??? — хрипло поинтересовалась я.       Фенцио отвлёкся от книг, подходя ближе и рассматривая… То ли тавро, то ли печать, то ли…       — Это клеймо. Им меня «наградил» тот, кто привёл меня в этот день, в какой-то мере. Ты слышала его шёпот на болоте, не так ли?.. — я судорожно напрягла извилины: «Ты спасёшь их, лишь став им врагом…». Пришлось согласно кивнуть. — Ты его улавливаешь из-за той части сил, что смогла вобрать, но прежде… Прежде его различал только я.       Я нервно сглотнула:       — Шепфа?..       Маль опустил голову, возвращая одежду на исходную и перетягивая пояс заново. Когда он обернулся, на его лице была, кажется, вся вселенская горечь. Опустившись в кресло, он потёр лицо ладонями:       — Фенцио, знаешь ли ты истинную историю небес? Слышал ли какие-то иные сведения, кроме как о Шепфа, как о создателе трёх миров?       Ангел отрицательно качнул головой, садясь всё же рядом со мной и беря за руку, ощущая, видимо взметнувшийся изнутри гнев от одного лишь упоминания светлоликого ублюдка. Я только сейчас ощутила, как всё внутри клокочет. Если бы не обволакивающее давление мятного ветра на вместилище, пожалуй, уже бы и сила активировалась, планируя что-то разнести к собакам. Пришлось прикрыть глаза, успокаивая готовое сорваться на вандализм негодование.       Голос Фенцио пробился словно через подушку и слой воды:       — Нет. Всё, что имеется в библиотеках и на виду, диктует лишь о единоличной власти Шепфа и его воле. Этому учат с пелёнок всех от мала до велика в любой из фракций…       Маль кивнул:       — Совершенно верно. Как и в моей истории — сведения были уничтожены или исправлены до полной недостоверности. Небеса не знают своей истиной истории, которая тянется уже долгие века. Не видят исходника. Шепфа — «благой всесоздатель». Начало начал… Альфа и омега всего сущего от микроба до серафима.Вот только у истока мира стоят два существа. Могущественных и превосходящих по силе кого угодно, но не друг друга. От них взяли начало обе фракции. Вторым был Шепфамалум…       Я помотала головой:       — То есть всё это время мы винили одну тварь, когда на деле их две?..       — Виктория, погоди. Ты снова начинаешь строить выводы, имея часть мозаики. В этом случае так не выйдет. Этой части истории не знает абсолютно никто, — Маль неожиданно мягко улыбнулся, заметив, что я покраснела. — Близнецы создали этот мир, заложив основы света и тьмы. Братья были сильны, амбициозны, всё чаще сталкивались в вопросах правления и власти. Шепфа в свойственной себе манере предпочитал нейтралитет и невмешательство, но Малум желал, чтобы ему поклонялись собственные дети, чтобы боялись и молились. Он решил, что Шепфа излишне отстранён и не заслуживал быть вторым повелителем миров, решил свергнуть брата. Между ними случилась война, длившаяся многие тысячелетия, — голос Мальбонте звучал отстранённо, словно он пытался рассказать сказку, но реальность, как всегда вносила коррективы. — Равны, словно… две части одного целого. Ни один не был слабее. Шапфамалум решил укрепить свои позиции, создав Землю и населил её людьми — слабыми, беспомощными смертными, которые должны были молиться ему, преклоняться, дабы спастись. И они действительно сделали его сильнее, почти переломив исход битвы в пользу тёмного близнеца. Он не гнушался насылать кары за отказ в молитвах себе: голод, болезни, катаклизмы. Земля приходила в упадок с каждым его явлением, уничтожаемая первыми проявлениями дисбаланса, — горькая усмешка искривила его губы, он поднял на меня взгляд, ловя зрачки, следя за реакцией. — Шепфа не мог смотреть на мучения смертных, и он явился им наравне с братом, подарив не агонию и смерть, а надежду…       Я скривилась, вцепившись в руку Фенцио, и отвела взгляд:       — Какой, оказывается, он великодушный был… А потом встал не с той ноги и резко решил: «А не пойти ли мне херню творить?!».       Маль потёр глаза пальцами, сдерживая усмешку:       — Ты, как всегда, радикальна… — я изобразила, что буду молчать, снова обратившись в слух, и он продолжил, — Шепфамалум начал терять своё влияние на смертных. Люди начали молиться надеждам, а не угрозам расправы. Шепфа получил больший отклик от детей брата, и вскоре смог его сокрушить. Вот только загвоздка была в том, что братья — столпы этого мира — творцы сущего. Умрёт один, умрёт и второй, что повлечёт падение миров за собой. Тогда Шепфа создал мир Небытия и сослал туда Малума… — я приоткрыла рот, но помотала головой, решив дослушать до конца, прежде чем начинать сыпать вопросами. Маль улыбнулся понимающе, но продолжил, — В тот момент, когда братья разделились, разделились и свет со тьмой. Разделился сотворённый ими мир. Так появились благородный и непорочный Рай и ненавидящий и поглощающий пламенем злобы Ад. Шли века, и вся информация о Шепфамалуме уничтожалась. Их потомки стали считать, что всегда были врагами, противоборствующими началами. Напрочь позабыв, что света без тьмы не будет, так же, как и тьмы без света. Шепфа пронёс себя через века, укрепив в разумах детей мысль о том, что он — единственный создатель. Второй же… Второй до сих пор заперт в темнице, из которой не выбраться никак.       Я продолжала стискивать руку Фенцио своей. В голове спешно перестраивались гипотезы. «Выходит, теория об узурпаторе перестаёт быть состоятельной?.. С другой стороны — упомянутый Азазелем «творец»…Малум?.. Всё же что-то тут не вяжется…» — стремительно носилось в голове. Страдальчески покосившись на воду в глиняном кувшине, я получила благосклонный кивок, налила себе немного, чтобы попить и попытаться разгрести кашу в голове.       Не выходило…       — Погоди, мне всю дорогу говорили, что Небытие — окончательная смерть. То есть, да — понятно, что выхода нет оттуда и всё такое… Но выходит, что это очередное перерождение? — я помотала головой. — Ничего не понимаю… Азазель…       Мальбонте помрачнел:       — Откуда ты знаешь его?..       — Я ведь говорила, мы… — я потёрла виски пальцами, — Азазаеля совет серафимов собирался посадить на трон Ада. Мы с Люцифером говорили с ним. Старик прекрасно знал, что, если вступит в правление — Ад рухнет, как единая система части Равновесия. Азазель сделал вывод из разговора, поняв, что Люци достаточно мудр и упорен, чтобы занять своё место по праву крови. Он наложил на себя руки, чтобы избавить трон от своих притязаний и не заставлять наследника Ада испачкать руки в своей крови, — я настороженно посмотрела на парня. — А в чём дело?       Откинувшись на спинку кресла, Маль вздохнул:       — Когда меня ловили по приказу Шепфа, Азазель был одним из «охотников». Во время одной из погонь он был последним выжившим. Я был обессилен и не смог убить его. Демон привёл меня в чертог, доставил Шепфа, — полукровка потёр лицо ладонями. — Он был одним из тех, кто выменял свою жизнь на молчание. Он жил ещё в те времена, когда…       — Когда были братья… — закончила я, сглотнув, — Великолепно. И всё же, есть одна загвоздка. Азазель оговорился, что уходит к некоему «творцу». Имелось ли в виду Небытие, которое во власти Шепфамалума? Или всё так, есть кто-то выше?.. Ну не вылупились же эти два брата-акробата из яйца?..       Фенцио нервно рассмеялся. Уже было не понятно, кто за чью руку цепляется в поисках поддержки. Если раньше у него менялось понимание жизни и он готовился к тому, чтобы изменить будущее, то теперь ещё и всплывали нелицеприятные детали о прошлом фракции. Уже даже не о своём. Его боль и страхи резали меня без какого-либо ножа. Ещё и полное понимание, что разницы между светлыми и тёмными представителями фракции нет никакой. Всё губит только перекос в ментальном поле, который лишь разрастается.       Его большой палец чуть погладил мои фаланги. Я перехватила испытующий взгляд, в котором плескалось осознание истины: «Запретов нет. И никогда не было…».       Маль прервал затянувшееся молчание:       — Этого я не знаю.       — Азазель перед смертью сказал, что грешен перед прежним правителем миров и перед новым… — я поджала губы, — Думаю, он осознал ошибку, но изменить ничего не мог. Ладно. Оставим это. Как Шепфамалум смог до тебя добраться?..       Он задумчиво кивнул:       — Как я уже говорил, я — единственный ребёнок ангела и демона, который миновал нестабильность. Просто стечение обстоятельств и событий, не более того. Я слышал его в своей голове. Слышал поскольку был тем, кем перестали быть все прочие представители фракций. Я не разделял себя… И он смог связаться со мной по зову крови. Он рассказал мне секрет происхождения фракций, так долго укрывавшийся от сторон всеми, кто ещё помнил прежние события, — Мальбонте опустил голову, слова стали звучать глухо и снова смахивали на исповедь. — Нас не всегда преследовали. Какое-то время мне было позволено жить, как всем. Наступило очередное рождество. Традиционный пир, когда дети благодарили родителей и Шепфа за то, что у них есть. Очередь дошла и до меня… И я поблагодарил обоих высших: Шепфа за мать и Шепфамалума за отца. По залу пролетели шепотки, следом недовольное роптание… Имя было забыто, стёрто и проклято. И светлый брат услышал, что кто-то назвал имя тёмного. Ко мне подошёл какой-то серафим, едва ли не волоком попытавшись утащить подальше от пирующих. Я… испугался. Златокрылый был гневен и зол, мне чудилось, что он способен меня уничтожить за одно лишь чёртово имя. Дети глупы и пугливы. Я не был исключением. Когда он ухватился за моё плечо, я окончательно струсил. Внутренние механизмы привели от испуга в движение силу, которую мама старательно блокировала во мне. Я не умел контролировать её, и она вырвалась на свободу…       Он умолк, с кривой усмешкой покосившись на язычки пламени, весело облизывающие поленья в очаге. Мне казалось, что достаточно молодое лицо прорезали морщины. Не старость, а усталость и тоска. Стыд, сожаление, грусть и вина… Вина за то, что не мог противиться.       Мальбонте сглотнул:       — Ты видела это, Виктория. Чёрные жилы и яд, отравляющий кровь. Яд Небытия. Он убил Ади, а прежде — того самого серафима. Златокрылый упал на колени, с ужасом глядя на меня, а я даже не понимал от чего он умер. Я убил серафима, которого не убить всем остальным. Расколол, словно семечку. — он скривился: — родители чудом увели меня оттуда. А дальше вы знаете. Гонка на выживание. Шепфа лишил меня своей защиты, подвергнув гонению, но Малум… Нет. Он научил меня пользоваться силой. Вскоре я научился приходить к ангелам и демонам в виде шёпота, снов и видений. Бонт был якорем, позволяя мне изредка выбраться из тьмы. — лицо полукровки стало каменным, взгляд твёрдым и уверенным: — Я всё ещё слышу его. Всё чаще. Но тот путь, что он мне предначертал не для меня. Его мотив лишь один — выбраться из заточения и уничтожить тех, кто перестал ему поклоняться, лишив сил. Стереть всё и обратить миры в то самое привычное Небытие из-за того, что его подвергли забвению даже в Аду.       Я качнула головой:       — Но и миры под властью Шепфа изгнили дотла. В твоих руках созидательная мощь, которая создаст третью силу. Сбалансированную и в равной степени тёмную и светлую, чтобы не… — я опустила лицо в ладони, начиная соображать, — Убить нельзя… А что с ними можно сделать? Ещё и чертог… Там столько энергии скоплено, если мои мысли верны — откроем и всё рванёт к чертям. Каков шанс, что тогда Небытие не выпустит Малума? — я отчаянно вытаращилась на Мальбонте. — Что делать с этим?..       Он лукаво взглянул на меня, склонив голову набок. По взгляду я уже понимала, что ответ мы оба знаем. Он был где-то на поверхности, но мне предложили дошуршать до него собственными извилинами без подсказок. Не получалось. Либо я до такой степени забила свой мозг, что уже не получалось уложить что-то новое или выдернуть старое. Я виновато свела бровки домиком, всматриваясь в лицо Мальбонте ожидая подсказки.       Закатив глаза, парень усмехнулся:       — Ты всё ещё сосуд… И вспомни, что я говорил тебе в раздевалке до обряда в тренировочном лагере… — «не дай бог сейчас ещё про мой кружевной лифчик вместо подушки вспомнит…» — нервно подумала я. — Ты абсорбируешь энергию и силу. Вбираешь и рассеиваешь в себе… Как и я. Если всё действительно так, как ты предполагаешь, то… — он оценил скепсис на моём лице, — Виктория, ты вобрала энергию убитого Сатаны, если забыла. Там явно больше твоего резерва было.       Я поджала губы:       — Сравнил. Старого чёрта и тысячелетия накапливаемую верой энергию. Меня порвёт, как хомячка, которого решили напоить из крана под напором.       — Может быть опасно… — согласился Фенцио, — И всё же… Я рискну предположить, что ментальный удар и перерасход ей организовал Малум. Зачем?..       Мальбонте отвёл взгляд:       — Моё неповиновение карается. Прежде мы были похожи с ним… Похожи в том, что желали одного. Мести, свободы и воздаяния. Мой полюс сместился. Точнее… Сместился он очень давно, вот только я этого не осознавал в полной мере, — он пристально посмотрел на Фенцио. — Можешь оставить нас? Сегодня день тишины и подготовка. Завтра, в полнолуние, можно будет открыть чертог. Нам с Викторией нужно… поговорить. Обсудить предстоящее…       Ангел поджал губы, всё же поднимаясь с края постели. Заботливый, уже без всякого стеснения и зажатости, поцелуй в мою макушку. Он коротко кивнул, указав глазами на стену. Стало понятно, что меня будут ждать, и что затея с поглощением энергии ему не по душе. Вот только спорить сейчас не было резона. Всё равно выбора особо не было. Вопрос требовал решения в сжатые сроки. Двое суток. А дальше мы либо погибнем от рук Шепфа или взрыва чертога, либо придётся ещё ждать несколько недель до очередного полнолуния.       Дверь закрылась за ним с тихим щелчком.       Я сглотнула:       — На случай, если мы сейчас будем обсуждать нечто ещё более неприятное… — я вытянула из кармана зеркальце, — Закрепи пожалуйста канал связи с твоей прежней комнатой. Мне нужно матери мозги вынести…       Маль вскинул бровь, забрав зеркало. Под его пальцами появилось свечение и начала выстраиваться невербальная формула:       — Чем она заслужила такой бунт?       — Перед тем, как мы пошли за ключом, я попросила её отнести в условленное место мои вещи, с которыми я прилетела. В рюкзаке оказался следящий амулет… — я поджала губы, — Мне теперь не терпится спросить — какого хрена, когда мы только наладили отношения, она откалывает такие номера. И хорошо, если это было для её спокойствия, чтобы знать, где я нахожусь. Если же чтобы привести сюда армию цитадели…       Я видела, как поджались его губы. Недоверие, передавшееся от меня, можно было ощутить почти физически. Но он вздохнул с неожиданно понимающей усмешкой. В руках Мальбонте засветилось зеркальце, и он передал его мне.       — Не суди сгоряча… Мы не вправе с тобой видеть себя, как мать и сын… Ты младше и слабее. Но я вижу это, как и ты, полагаю. И не в праве просить то, что ты не в силах дать мне, но стараешься, Виктория… — он улыбнулся, опустив глаза, — Почему порой мне хочется порой звать тебя Вики, как звала Ребекка, когда молилась о тебе?..       Сморщившись, я отвела глаза. Лет до двенадцати меня никто не называл полным именем. Только папа. И то… не часто. У него было короткое и ёмкое обращение: «Дочура». Соседи звали только кратким и звонким сокращением. И только в университете появилась, кажется, совершенно другая — Виктория. Как и здесь. Может, Фенцио и прав, иногда из-под железной Виктории пробивается девочка Вики. Но мне безумно хотелось бы, чтобы меня называли полным именем.       Маль улыбнулся, и я вспомнила, как Анабель называла его только светлой частью имени. «Бонт» — то, что раздражало мальчика, который видел себя полноценным. «Меня зовут МАЛЬбонте…» — вспомнилось из видения. Может и я такой же была?.. Какое-то время считаемая ребёнком, всё же отстоявшая имя Виктория. А победа ли… время покажет. Или действительно победа, или погибель…       Маль поднялся из кресла, подходя ко мне, вставая как прежде в штабе — на колени. Карие глаза уцепились за мои зрачки. Я не была готова ко второй части откровения, но он тихо проговорил:       — Я лишь прошу тебя запомнить мою подлинную историю и сделать в последний раз вывод: имею ли я право возглавить этот мир? Или же… Или же нет, и стоит оставить всё так, как есть. Свою жизнь я готов вверить лишь в одни руки. — он осторожно обхватил горячими пальцами мои запястья, прижав их к своему лицу и закрыв глаза: — Знаю, это слишком жестоко… просить… Нет, требовать от тебя исполнить долг той, что канула сотни лет назад. Жестоко просить любить того, кто связан тобой кровью, но никогда этой связи не хватит…       Я вздохнула, проведя большими пальцами по его щекам и снова заглядывая в распахнувшиеся карие глаза:       — Не отступлюсь от обещаний. Показывай…       Мир уже привычно и без сопротивления померк.              То, что я прежде уже видела… осыпающиеся тёмные и белые перья, надсадный крик боли пары из несочетаемых частей. Мальчик, бегущий от охотящихся за ним тех, кто должен преклонить колени, но никто не понимает, что это лишь дитя. Обрыв и мёртвые преследователи. Мои губы прижимаются ко вспотевшему высокому лбу. Маленькие детские ладошки скользят по моим, словно уговаривая не бросать. Изнутри снова салютом разливаются слёзы, словно кто-то открыл кран.       Лицо Азазеля… То же, что я видела в башне цитадели, но в тысячи раз моложе. Нет той мудрости в глазах. Только одно: исполнить приказ. Ведь иначе — смерть. Милосердный Шепфа скор на расправу не меньше собственного брата, но мальчик не читает этого в глазах своего пленителя. Он в них видит только одно — наказание. Ещё немного… порог и ноги ступают в рыхлые небеса иллюзии чертога.       — Ч-что я здесь делаю?       «Создатель» взирает на дитя, даже не являя свой истинный облик. Я, как и прежде, где-то внутри… лишь наблюдатель. Действительно, зачем знать свою погибель?..       — Ты виновен в стольких смертях…       Но я упрям… упряма… Мы оба упрямы и назревает, кажется, бунт:       — Я не виноват!       Ведь ему не объяснить, что разум ребёнка подвижнее… Мы воспринимаем любую угрозу всерьёз. Мы видим, какую боль можно причинить одним неверным решением. И Шепфа, после паузы, говорит почти безучастно, почти спокойно. В его голосе нет эмоций. Лишь механическая констатация факта: — «я сильнее тебя, дитя…».       — Мальбонте, ты слишком опасен для этого мира и можешь всё испортить… — кажется, по небесам ветром проносится вздох, — Я должен убить тебя…       «Неужели конец?.. Неужели так и закончится?» — носится в мыслях, когда мы падаем на колени. Я в теле мальчика и мальчик, держащий в себе два разума. Я могу лишь наблюдать со стороны. Детские руки хватаются за края одежд Шепфа, но ткань, кажется, просачивается сквозь пальцы. Плач, как тогда, на скале. Удушливый страх и понимание, что это закономерный итог после того, что мы натворили…       — Что с мамой и папой? Я их тоже… убил?       Безликий образ Шепфа не отражал эмоций, лишь внушал бесконечный страх. Хотелось хотя бы отчасти понять — о чём именно он думает сейчас. Божество вздохнуло, и его голос прозвучал глухо, кажется, со всех сторон:       — Я чувствую свет и добро внутри тебя… Как я могу уничтожить их?..       Мальчишка затрясся, свернувшись у ног Шепфа:       — Пожалуйста… прошу… Я… я не хочу умирать…       Рука бога легла на мою голову:       — Что было однажды, то будет и дважды. Да будет так…       Вердикт совершенно не понятный. И следом невыносимая боль. Шёпот заклятия, перерастающий в громыхающую, смахивающую на тираду речь. Каждая клеточка тела рвалась пополам. Словно кто-то пытался расколоть кусок камня на две абсолютно равные части, разделить элементы, свет и тьму. Разделить неделимое, кажется. Уничтожить связующие части, делающие цельную испуганную личность мальчика разрозненной.       В памяти промелькнул образ: странная девушка, скользящая по нашим щекам пальцами, стирающая слёзы, шепчущая, что нужно вытерпеть, подождать. Что скоро мы встретимся. У неё светлые крылья ангела и яркие голубые глаза, но в ней чувствуется то же, что есть в нас. И этот жест… он успокаивает лучше всего — так делала мама, гладя щёки, целуя лоб, чтобы унять силу, успокоить мысли, позволить выдохнуть.       И он принимает этот исход, потому, что она обещает, что обязательно встретится с нами, обязательно защитит… Только нужно направить свои силы на… созидание?..       Сознание разделяется, соединённое тонкой нитью, почти истёртой почти не имеющей значение. Он не помнит прошлого, не видит будущего. Только почему-то всё более одиноко… И одиноко светловолосому мальчику, который стоит у окна школьной башни. Он не знает, где он, как здесь оказался и почему его никогда не выпускают. Он наблюдает за точками летящих по небу ангелов и демонов. Не различает силуэтов, не видит лиц. Только крылья…       «Кто они такие? Такие же, как и я, возможно?.. Каково это — быть свободными, общаться с другими, летать в небе так же легко и беззаботно? Что я сделал, чтобы меня заперли и лишили этого права?.. Каково это — хотя бы час оказаться вне стен опостылевшей комнаты, башни?..» — мечется с тоской в мыслях, когда точки, махнув крыльями исчезают из поля зрения. Угнетающие мысли туманят разум, вынуждают снова думать о том, кто мы, как оказались здесь, и за что?..       Маленькая ладошка легла на прохладное стекло с таким желанным лазурно чистым небом… В памяти почему-то мелькает смутная аналогия с цветом чьих-то глаз. Но мы не видим других… Откуда мы можем знать, как выглядят чужие глаза? «Чужие?..» — удивлённо мелькает мысль, которую не ухватить, и тут же исчезает.       И губы упрямо шепчут:       — Я хочу полетать, поиграть с другими детьми! Я хочу дышать воздухом и бегать по траве!.. — бессильный плач, — Что я сделал не так?..       Вопросы, которые никогда не получат ответа.       Одиночество утягивает в глубокий сон. Мы не просыпаемся больше. Незачем. Идут века. Десятки, сотни лет… Пустая комната, растущий во сне мальчишка, который видит разрозненные образы и никак не может собрать их воедино, чтобы понять. Понять самую простую истину — его наказали просто за то, кто он есть… И сон становится всё глубже…       Картинка меняется, меняется антураж знакомой комнаты, рассыпаясь на мелкие песчинки, открывая безобразную, словно усыпанную углями долину. Мы стремительно бежим по какой-то укрытой пеплом тропе. Ноги передвигаются быстро, потому, что выбора нет. У нас сломаны крылья, и мы не можем улететь. Позади слышен грохот… копыт. Ледяной ужас проходит от головы до пяток — почти догнал…       Почти…       Удар силы в поясницу заставляет рухнуть, пролетев по инерции несколько футов. Встать уже не успеваем. Копыто придавливает к уродливой иссушенной тропе. Удаётся чуть повернуть голову, видя… его. Маль уже привык, это не первый раз. Я же, словно вплетясь в его разум вздрагиваю от вида несоразмерно высокой фигуры с кожистыми крыльями. Пульсирующее огненное сердце в раскрытой грудине, чёрно-серая, словно отражающая уродливый антураж, кожа, искривлённые узловатые пальцы… Горящий взгляд, кажется, испепеляет нас, выжигая последние силы.       Копыто вдавило ещё сильнее, послышался треск рёбер. Маль зарылся лицом в землю, пытаясь хотя бы как-то вывернуться, чтобы иметь возможность дышать. Бессилие, слёзы… Уже даже не страшно — привык. Только хриплый шёпот на остатках дыхания с медным привкусом, срывающийся с губ:       — Пожалуйста… помогите!       Инфернальный голос над головой, словно рокот камнепада и буйства ураганов. Он поднимает волосы на загривке, вызывает очередные слёзы — будет ещё больнее.       — У кого ты просишь помощи, мальчик?.. Твоё наказание здесь — не игры. Шепфа отправил тебя сюда, ко мне, за то — кто ты есть. Так будь наказан!..       Давление возросло тысячекратно. Упирающееся в спину копыто раздробило позвоночник и рёбра, пробило насквозь грудную клетку. Нет сил сопротивляться, нет… сил… Противный хруст костей, когда оно проворачивается, разрывая осколками органы, разрывая, но… не желая убить. Бесконечная агония в наказании. С губ срывается булькающий от крови крик. Сознание уже даже не меркнет от той боли, что приходится переносить.       Маль всхлипнул:       — Помо…ги… те…       Шепфамалум склонился, шепча:       — Плачь, мальчик, плачь… Я хочу, чтобы ты видел. Хочу, чтобы ощутил в полной мере ту кару, что предначертана тебе этим святошей…- он сплюнул в пыль и пепел: — Создатель…       Удар в спину, но мы уже не чувствуем. Всё, что могло быть сломано и разбито уже отказало. Нет ничего, кроме запаха крови и скрежета костей. Нет ничего. Но на щеках всё ещё ощущение тёплых женских пальцев. Поможет пережить и это. И как прикасались ко лбу губы. Шёпот незнакомки: «Мы очень скоро встретимся…». Время стирается здесь, тело разрывается, пребывая в двух мирах одновременно. Запертое в адской тюрьме сознание, светлая половина в башне, а тёмная… тело тёмной части оказывается здесь раз за разом. Не понятно — как, не понятно — за что…       «За то, кто я есть…» — проносится в гаснущих мыслях.       — Мама… папа… помо… ги…те…       С чавкающим мерзким звуком копыто вышло из спины. Послышалась тяжёлая удаляющаяся поступь. Громовые раскаты и аммиачный запах мешается с ароматом железа от собственной крови.       Малум обернулся через плечо:       — Подожди немного. Ты восстановишься и боль вернётся. И тогда мы продолжим эту занимательную… игру, — гневная усмешка. — Помни, кто обрёк тебя на это… Помни, мальчик, и никогда не забывай…       — Мама…       Но нас никто не слышал…              Видение осыпалось, показывая коленопреклонённого Мальбонте в его комнате лагеря. Я задыхалась от беззвучного плача. Трясло, будто припадочную. Всё ещё остро щекотал нос пряный запах крови, в ушах стоял гул от шагов Шепфамалума. Безумная боль и страх: «Это будет длиться вечность…». Мозг не пытался выбраться из увиденного кошмара, переваривая, укладывая истинную картину истории одной загубленной жизни, одного ребёнка, утратившего семью, право на жизнь и свободу.       Не увидела, как к губам прижалась кружка с водой, мутный от слёз взгляд блуждал по облезлым стенам. Истерика накрывала волной хлёсткого ужаса — так быть не должно. Ни с кем. НИКОГДА! Зубы лязгнули о край кружки. Мальбонте придерживал её, осторожно позволяя немного успокоиться. Кто кого утешал? Как это вообще можно было пережить и остаться в трезвом разуме? Как можно было собраться по кускам и всё же найти в себе силы уйти из штопора предначертанных Малумом разрушений?       Вода иссякла, я хватала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Пришлось зажмуриться, попытаться осадить скачущие из крайности в крайность мысли. Неоправданная жестокость. Убить было бы милосерднее, чем то, что пришлось пережить мальчишке. Мальчишке, который вырос, окреп, и сейчас сосредоточенно ждёт вердикта. Моего ответа и решения… Ответа на один вопрос: «Я достоин?..».       Глаза открылись, когда разум начал выходить из пике. Я со вздохом подняла ладони, уже привычным жестом обхватывая ими его лицо. «Мальчик вырос, мальчик стал сильнее, мальчика закалили кровь, боль и одиночество… Мальчик смог из страданий выйти, только причинив страдания другим. Оправдано ли?.. Может, и нет. Агония и тьма ценой жизней, которые оборвались из-за ритуала?.. А сколько бы из них было утрачено, не случись всего этого?..» — думала я, скользя большими пальцами по его щекам, следя за этим сосредоточием света и тьмы. За «злом», которое прикрыло глаза, упиваясь обычной лаской женских пальцев, которые похожи на руки матери, баюкавшей его перед сном непомерно давно.       Я вздохнула:       — Мы пройдём до конца. До черты, которую ты увидишь для себя Рубиконом. Достоин ли? Да. Достойны ли жить эти «братья»? Нет. Твоя свобода стоила дорого, но о цене той крови будем думать тогда, когда всё закончится, — на взвихрившиеся энергии внимания уже не обращал никто. Мы привыкли к тому, что каждое прикосновение вызывает какой-то всплеск. — Или не будем думать вовсе. Мы не можем изменить прошлое. Но я помогу тебе изменить будущее.       Он прикрыл глаза, сдержано кивнув. Опустился ниже. Картинка стала полной, когда крепкие руки овились вокруг моего пояса. Устроившись головой на коленях просто замер, вслушиваясь в прикосновения, в скольжение пальцев в волосах. Утраченный тысячи лет назад покой возвращался в руках чужачки, которая была тем не менее ближе кого бы то ни было. Я не смогла бы отказать в этой малости. Особенно после увиденного. Особенно зная, что вместо крепких объятий отца были только боль и пытки, а вместо губ и рук матери — одиночество и пустота комнаты в башне у школы.       Маль тихо произнёс:       — Мне помогала ты. Всё это время… Всё встало на свои места, когда ты успокаивала Бонта перед обрядом. Прикосновение рук, поцелуй в лоб. То, что заставляло не потонуть в этом безвременье. Черты стёрлись со временем, оставался только размытый образ, но почему-то именно это помогло ужиться со светлой частью, когда я обрёл тело, — он вздохнул. — Бестелесная часть разрывалась между мирами, мечась между темницей в тюрьме Ада и тем, что Шепфа нарёк громким словом «Небытие»…       Я сглотнула:       — Мне казалось, что Небытие — это покой. Как истинный рай, где нет боли, насилия, куда уходят души, чтобы раствориться навечно. Я… я не думала, что это место, которое страшнее Ада, — пальцы продолжали перебирать тёмные отросшие волосы, лаская уставшую голову, стоящего на коленях Мальбонте. — Выходит, я ошибалась… И ненавижу покровителей этих измерений. Обоих. За то, что сделали с тобой, со всеми нами… Не знаю, будет ли эта война праведной, но я уверена, что, кроме победы, не приму никакого иного исхода.       Усмехнувшись, Мальбонте отстранился:       — Храбрый демон и молодой ангел. Сильная Непризнанная и слабая смертная. Мать и жена… — я смутилась от последнего сочетания, и его улыбка стала шире, — Это тоже не за горами. Я поражаюсь тому, сколько всего ты сумела в себе сочетать. Сколько в тебе того, что многих разорвало бы противоречием. Сила в слабости, которую хочется защитить, но которая, не раздумывая, сама встанет на защиту тех, кто ей дорог. И я… я горд тем, что мы идём вместе. И благодарен за то, что ты находишь в себе силы не презирать меня за то, что когда-то лишилась по моему приказу смертного существования.       Выдавив усталую улыбку, я тронула его лоб губами:       — Никто не становится «злом» на пустом месте. У всего есть первопричина. Не забывай об этом… — он поднялся на ноги, отступая. Я тоже встала с края постели, осторожно сделав шаг вперёд и обнимая его за пояс, — Ненависть — удел слабых. Презрение — тех, кто не познал падения. Сила… Силу нельзя осознать, если никогда не был слабым. Подумай над моими словами. Доброй ночи, Мальбонте.       Он спокойно кивнул, наблюдая, как я отступила и направилась к двери. Под пальцами щёлкнул замок и ручка. Прохладный коридор вызвал мурашки по всему телу после протопленной комнаты. Мы говорили, кажется, всё утро, видение заняло ещё какую-то часть дня. Усталый взгляд в пробивающийся через плёночное окно закат. Я опустила голову и побрела к комнате, которую заняла с Фенцио. Немного кружилась голова: слишком много мыслей, слишком страшные образы. Слишком явное осознание, что нужно в очередной раз искать выход.       Преодолев расстояние от одной двери до другой, я толкнула свою. Внутри теплилась надежда на то, что ангел там, но было пусто. Вытащила зеркальце из кармана, задумчиво прикидывая, выдержу ли сейчас ещё один разбор полётов. Уверенности в этом не возникало… И всё же, вернув его на гвоздь в стене, я устало провела пальцами по холодной поверхности. Едва ли мать караулит в комнате Бонта пока я выйду на связь…       Отражение растворилось, ментальный канал потянулся через мили разделяющего расстояния в сторону школы. Тени неохотно расступились, показывая знакомое убранство. Поначалу показалось, что комната пуста. В школе уже были густые сумерки, кажется, либо на окне кто-то задёрнул занавески.       Я неуверенно поинтересовалась:       — Мама?..       Над кроватью поднялась немного встрёпанная голова. «Боже, я её такой никогда не видела…» — нервно пронеслось в мыслях. Ребекка потёрла лицо ладонями, поднимаясь с постели и подходя к зеркалу.       — Думала, что не дождусь… — она устало улыбнулась, рассматривая меня, — Как ты там?..       Сглотнув, я отвела взгляд, коротко ответив:       — Всё в порядке. Добралась, сутки латали раненых, и было не до привязки канала, — внутри снова поднималась буря, даже невзирая на ощутимое волнение с её стороны о моей безопасности и состоянии. Вопрос сорвался с языка слишком резко. — Зачем ты подложила в рюкзак следящий амулет?       Выражение лица матери стало озадаченным. Кажется, даже сонливость испарилась. Она непонимающе свела брови к переносице:       — Я его даже не открывала. Оставила всё так, как ты мне отдавала. Отнесла на крышу прежде, чем пришёл гонец от цитадели с сообщением о твоём аресте, — по комнате пролетел вздох. — Честно, я совершенно не понимаю о чём речь…       С души, кажется, сорвался камень. Я опустила голову, упираясь руками в ящик, заменивший столик под тазом для умывания. «Кто-то другой… Хорошо, что не она. Как же это, чёрт возьми, прекрасно, что подбросила не она…» — выдохнул внутренний голос. Оставался только один вопрос: кто это сделал и для чего. Пришлось несколько раз вдохнуть и выдохнуть густой от волнения воздух комнаты. Почему-то я доверяла ей сейчас. Ей не было нужды мне лгать, и в это хотелось верить.       Я прочистила горло:       — Кто-то видел тебя с рюкзаком?       — Н-не знаю, — мама поджала губы, стараясь согнать обиду. — Мне жаль, что тебе пришлось усомниться в моей честности, но это… справедливо.       — Не справедливо, — я отрицательно качнула головой. — Мне пора переставать думать критериями, которые привил этот мир. Нужно лишь выяснить — кто это сделал.       Снова вздох:       — Надеюсь, ты успела его обнаружить до… прибытия в лагерь? — с напускным спокойствием поинтересовалась Ребекка.       — Успела. Уничтожила в полёте, рассеяв частицы амулета, — я поджала губы. — Кто-то пытается вывести армию цитадели на лагерь, судя по всему, и…       Дверь открылась, заставив меня вздрогнуть и взглянуть на вошедшего в комнату Фенцио. В обзор зеркала он не попадал, но мама безошибочно поняла, кто оказался в моём поле зрения. Снова электризующийся воздух и вакуумная тишина. Я напряжённо застыла, ожидая начала кардебалета.       Оценив расстановку сил, ангел запер дверь, прислонившись к ней спиной и сложив руки на груди:       — Здравствуй, Ребекка.       Хриплый ответ матери, всё ещё силящейся увидеть его в отражении:       — Здравствуй, Фенцио.       «Теперь ещё реверансы, поклоны и примирительная беседа, чтобы меня добить…» — истерически хохотнула ревнивая тварь внутри. Он отступил от двери, попав всё же в «кадр», вставая чуть позади меня, и положив руки на мои плечи. Ничего предосудительного, но, почему-то стало немного спокойнее. Я видела взгляд матери, направленный чуть выше моей головы, видела, как дрогнули её руки, стиснув край одеяния. Лицо отражало уже знакомый мне спектр отстранённости и льда. Вот только венка… венка в воротнике загрохотала с такой частотой, что скрыть не представлялось возможным.       Кашлянув, я тихо проговорила:       — Надеюсь, при встрече вы будете так же спокойны…       Мама выдохнула, проговорив сквозь стиснутые зубы:       — Если он что-то с тобой сделает… Если причинит тебе боль…       За спиной раздался смешок:       — Это вряд ли. Я допустил ошибку один раз и бремя этого греха буду нести пока дышу. Виктория мне дорога больше, чем ты можешь помыслить… — я опустила голову, чувствуя, что с каждым его словом начинаю забывать дышать, — Боли не будет, но я готов приложить все силы, чтобы она продолжала жить и была счастлива.       Одна его рука с плеча пропала. Я застыла, едва удержавшись от того, чтобы обернуться. Шелест пальцев, перебирающих что-то в кармане. Тихий звон, едва уловимый. Перед моим носом показалось кольцо. Самое обычное маленькое аккуратное кольцо с ярко-голубым камнем размером с горошину. Брови полезли, кажется, уже не на лоб, а на затылок, и в комнате стало предельно душно.       Из зеркала раздался истерический смешок:       — Вы с ума посходили?! Война в разгаре… Ладно ещё Мими с Люцифером… А если Равновесие выстоит?!..       — Ответ давать ей, — спокойно ответил Фенцио, чуть разворачивая меня за плечо, и вставая напротив. Поддетое пальцами лицо. — Когда всё закончится, ты позволишь быть с тобой до конца? Любить, беречь и оставить собственное сердце в твоих руках… навсегда.       Я нервно сглотнула, всматриваясь в совершенно серьёзные серые глаза. «Такими перстнями предложение не делают…» — пролетел в памяти разговор в столице. Не представляла, где он раздобыл кольцо. Не представляла, почему именно сейчас… Слишком отчаянный шаг. Мы через столько прошли рука об руку, и сколько ещё предстоит пройти — бес его знает. Он не просил у матери нелепого «благословения» не потому, что считал это лишним. Нет… Он просто видел меня достаточно взрослой и целостной, чтобы принимать такое решение самой. Но делал это на глазах матери… В пику ли ей, или чтобы наоборот убедить в том, что его слова и чувства — истина.       По спине бежал пот и мурашки. Хотелось спрятаться. Ответа ждали двое. Мать надеялась на благоразумие, ангел на положительный ответ. Я прикрыла глаза, понимая, что, возможно, завтра или послезавтра я могу погибнуть. Как и он, как и все мы… «Так есть ли смысл оттягивать то, чего я ждала значительно позже?.. Разговоры о детях, о том, что мы исчезнем, едва всё закончится, чтобы перевести дух, отдохнуть… Но видеть себя полностью его… Ничего не изменится уже хотя бы потому, что это уже сейчас именно так…» — подумала я.       Мысли распутались, оставив на поверхности единственный верный ответ:       — Да…       Зеркало вздохнуло, голосом матери, проворчав:       — Ненормальные…       Изображение померкло. Ангел уже не реагировал, осторожно переодев перстень с моей левой руки на правую. На смену ему пришёл золотой ободок с блестящим гранями сапфиром. Я неверяще рассматривала символ собственной веры, верности и… принадлежности? Пожалуй, что так… «Право на то, чтобы получать тебя до остатка, я буду подтверждать всякий раз, пока не признаешь поражение…» — проносится в памяти разговор в башне после отселения от Мими. Это обещание он сдержал… Как и многие прежде.       Притянув мою ладонь к лицу, тронул тёплыми губами палец с кольцом:       — Спасибо, мой свет…