Люблю, когда ты краснеешь

Макс горестно стонет и отпихивает учебник. Она не справится с этой контрольной, даже если продаст душу дьяволу. И дело не в запредельном объеме материала, а в Джефферсоне — он почему-то вдруг взъелся на Макс. Не то чтобы без оснований — последние пару занятий она, по его мнению, считала ворон. Макс скорее откусила бы себе язык, чем призналась, что считала не ворон, а пуговицы на рукавах пиджака Джефферсона. Если расстегнуть эту и вот эту, можно ли увидеть запястья? Какие у него руки, если закатать рукава… или вообще без пиджака… и рубашки? Едва эта мысль пробила дно стыда Макс, Джефферсон доказал, что у дна есть нижний этаж — пошутил так, что она еле дождалась звонка, чтобы вылететь из класса. А сегодня добил известием о завтрашней контрольной. Еще и взглянул так, что до Макс сразу дошло: он всё понимает. Да что уж там, только слепой не заметил ее чувств. Как бы Макс ни пыталась шифроваться, ее фантазии, сны и прочие глупости лезут изо всех щелей. Потому-то Джефферсон и обрадовал контрольной, чтобы снова перед всеми унизить. После такого ей останется только забрать документы из Блэквелла и уползти обратно в Сиэтл. Нет уж! Макс встряхивает головой, включает музыку и думает. Вот и озарение — та куча бумажек на краю стола ей очень пригодится. А заодно любимые затасканные джинсы, на которых уже намечается модная дырка.

***

Макс кидает очередной взгляд под парту и понимает, что не так с ее планом. В этом идеальном уравнении с прорезью на колене и множеством мелких бумажек было лишь одно, фатальное неизвестное. Точнее, два в одном: патологическая робость и смертельная честность Макс. Что толку от шпаргалок, которые писала всю ночь, если она физически не способна достать хоть одну незаметно? Уж лучше бы выспалась.  — Списываешь? — Джефферсон смотрит так, будто сам не верит в собственные слова. Зато Макс верит и готова сейчас провалиться сквозь землю. — Нет. — Она быстро прячет телефон, но по взгляду Джефферсона понимает: недостаточно быстро. — Руки на стол, — от его игривого тона не остается и следа. — Вместе с телефоном. Пристыженная Макс подчиняется. Ловит торжествующий взгляд Виктории Чейз и ее шепот: «Печалька». — К тебе это тоже относится, — поворачивается Джефферсон к Виктории. — Я не списываю! — с жаром доказывает та. — Я прекрасно знаю все ответы. — Если бы мне давали по доллару за каждое повторение этой фразы, я бы стал миллионером. А если бы добавили еще четвертак за каждую студентку, которая считает, что прятать шпаргалки под юбкой — оригинальная идея… — Он долго рассматривает Викторию. — Наверно, миллиардером я бы стал еще быстрее. Та фыркает, гордо задирает голову, но под парту больше не заглядывает. Теперь Джефферсон наблюдает за Викторией, и Макс, пользуясь случаем, лезет в джинсовый тайник. Вытягивает бумажку миллиметр за миллиметром, срисовывает схему золотого сечения — и вдруг упускает спасительный листок. Пытается его достать, однако чем дальше, тем глубже шпаргалка проваливается в штанину. — Что-то не так, Макс? — Джефферсон смотрит вполоборота. — Всё в порядке, — мотает она головой. — Я уже почти закончила. Хотя знает, что до конца тут, как до Луны, и сама она этот путь не осилит. Макс снова тянется за шпаргалкой, но удача поворачивается неприличным местом. А Джефферсон — лицом. — Мне тебя связать, чтобы больше не списывала? — спрашивает с исключительной серьезностью. — Если что, от контрольной тебя это не освободит. Макс краснеет, представив картину, смешок Виктории подкидывает дров в костер стыда. Любой ответ добьет остатки самоуважения, поэтому Макс молча утыкается в лист с вопросами. Нужно изображать скульптуру мыслителя еще пару минут, чтобы потянуть время, думает она — и слышит звонок. «Ну твою ж овсянку!». Однако деваться некуда — Джефферсон пялится так, что остается только вздохнуть, подписать лист, как можно аккуратнее встать и… Проклятая «шпора» соскальзывает по ноге на пол. Макс вскакивает, быстро шагает к преподавательскому столу, бросает туда свою работу — и слышит вслед: — Я тебя не отпускал, Колфилд. Все неприятные ощущения, которые она пережила за время контрольной, умножаются на сто. Джефферсон увидел шпаргалку и теперь специально для Макс изобретет оценку «ниже всякой критики». А Виктория добавит. — Мне нужно идти, — пытается увильнуть Макс. — У меня… — У тебя сегодня больше нет занятий, — обрывает ее бестолковые оправдания Джефферсон. — Поэтому будь добра, задержись. Остальные могут идти — да, Виктория, ты тоже. Та уходит, на прощание ехидно улыбнувшись. Класс пустеет, теперь они наедине — Макс, замершая перед преподавательским столом в ожидании особо изощренной пытки, и невозможно спокойный Джефферсон. Он отодвигает стул, который она занимала, и поднимает предательскую бумажку двумя пальцами, будто извивающуюся гусеницу. Кивает, садись, мол — Макс плюхается за парту, готовая к худшему. — Ты меня разочаровала, — оправдывает ожидания Джефферсон. — От студентки с таким богатым портфолио я ожидал старания, а не топорных попыток списать. — Но я знаю все ответы! — спорит Макс; в ее исполнении эта фраза звучит еще глупее, чем в устах Виктории. — Я просто… проверяла. — Тогда я тоже тебя проверю и дам другой вариант. — Джефферсон кладет перед ней лист с вопросами и садится рядом. — И буду следить, чтобы на этот раз не списывала. Макс молча проклинает ту не вовремя выпавшую шпаргалку, но больше себя — кто ее дернул делать «шпоры», не умея ими пользоваться? Села бы и выучила нормально, а не вот это всё. Не Джефферсон наказал Макс, оставив после занятий — она сама себя наказала за глупость. Макс косится, ловит его внимательный взгляд на собственной коленке и в очередной раз ругает себя. Однако прикрывает дырку в джинсах рукой и всё же берется за контрольную — другого ей не остается. Вопросы второго варианта сложнее — даже на тех несчастных микролисточках не было на них ответов. Макс остервенело грызет карандаш, но почему-то даже этот незаменимый источник полезных для мозга веществ не дает нужных знаний. Она барабанит пальцами по колену — и вздрагивает, почувствовал руку Джефферсона поверх своей. — Что у нас тут? — вкрадчиво интересуется он, не разрывая контакт. — Ни-и-чего-о, — мямлит Макс, едва дыша. Джефферсон, скорее всего, заподозрил новую шпаргалку на старом месте и пытается ее отобрать, однако это объяснение не устраивает пылающую от его прикосновения Макс. В ее фантазиях тоже были его пальцы, только чуть выше… «О чём ты вообще думаешь вместо учебы?» — одергивает Макс саму себя и пытается освободить руку. Не получается — всё ее тело, будто желе, растекается и подрагивает, подчиняясь Джефферсону. — Ми-истер… — Что? — непринужденно переспрашивает он, не убирая руку. — Решай тест сама, без моих подсказок. Без подсказок Макс не может вообще ничего — особенно, когда Джефферсон берет ее вторую ладонь и кладет на лист с вопросами. Он не должен так делать, это против всех возможных правил, орет голос Разумной Макс. Настоящей Макс плевать на правила, пока Джефферсон к ней прикасается. — Не надо… Макс еле-еле шевелит пальцем, пытаясь освободиться. Макс-Разумная требует выдернуть руку, мчаться в кабинет ректора, полицию, за тысячу миль отсюда. Настоящая Макс знает: куда бы она ни сбежала, воспоминания об этой непростительной, неприемлемой, непозволительно приятной близости ее догонят. — Знаешь, в чём твоя проблема, Макс? — понижает голос Джефферсон. — Ты пытаешься лгать, хотя совсем не умеешь. Но ты и этого не осознаешь, потому что лжешь даже самой себе. Это он только о списывании или?.. Нет, не может быть. Даже если Джефферсон догадался о чувствах Макс, она должна всё отрицать. Тогда, быть может, удастся избежать позорного «ты всего лишь моя студентка, притом самая бездарная». — Простите, мне… очень жаль. — Как хорошо, что со мной ты бываешь настоящей, — будто не услышав продолжает Джефферсон. — И я сделаю всё, чтобы так и осталось. Он гладит руку и колено Макс. Прикладывает палец к ее запястью — оно пульсирует как сумасшедшее. — Отпустите, — одними губами просит Макс. — Нет, — он нажимает сильнее. — Ты должна сама себя отпустить. — Как? — Не запрещай себе чувствовать, — вкрадчиво шепчет Джефферсон и гладит еще настойчивее. — Ты же не хочешь, чтобы я тебя отпустил. Макс и правда не хочет. Она мечтала разглядеть его руки поближе, но и представить их не могла настолько близко. Однако всё же это… — Это… неправильно… Макс осекается, когда пальцы Джефферсона поднимаются к ее локтю, задирая рукав. Это правильно, чувствует ее тело, и ему совершенно плевать, что скажет разум. — Моя бедная Макс, — выдыхает Джефферсон почти ей в ухо. — Бедная правильная девочка, отрицающая очевидное. Думаешь, я не видел, как ты на меня смотришь? Макс чувствует себя не просто зажатой в углу, а будто Джефферсон ее душит. Но сбежать по-прежнему не хочет — уж очень приятно делают его руки. Робость Макс не позволяла зайти так далеко даже в мыслях, теперь же она на краю пропасти, имя которой — мистер Джефферсон. Идеал Макс во плоти, ее тайна, ее всё. Макс в его руках в буквальном смысле и вынуждена обходиться без подсказок. Остается лишь слушать сердце — и оно, резко толкнувшись в грудь, увлекает Макс навстречу Джефферсону. Тот притягивает ее к себе, обжигает лицо дыханием и целует. Макс зажмуривается, растворяется в его губах, руках, сердцебиении и робко отвечает на поцелуй. Она на грани, за которой нет ни страха, ни запретов — и вместе с Джефферсоном падает за эту грань. Он гладит по спине, запускает пальцы в волосы Макс. Она повторяет каждое движение Джефферсона, дышит в одном ритме с ним — и вместе с ним вздрагивает, услышав скрип двери. Оба резко отстраняются друг от друга. — Мистер Джефферсон? — это секретарша ректора. — Мистер Уэллс просит к нему зайти. — Зайду позже. Сейчас у меня, — поразительно спокойный Джефферсон показывает на Макс: — дополнительные занятия. Она всё еще пытается унять дыхание под внимательным взглядом секретарши. Та хмурится: — Всё в порядке? — Д-да, — выдавливает Макс, — я просто… — Она просто списывает, — заканчивает Джефферсон, незаметно поглаживая коленку Макс под партой. — Поэтому мы тут надолго, так и передай Уэллсу. Секретарша кивает, закрывает за собой дверь, и Джефферсон больше не сдерживается. Он гладит Макс всё настойчивее, поднимаясь к застежке ее джинсов. Макс в смешанных чувствах: хочет еще, но… — Не бойся, — опережает Джефферсон ее мысль. — Твоя невинность не пострадает. Она уже страдает, хочет возразить Макс — и молчит. Уж очень ей нравятся такие страдания, особенно от руки Джефферсона. Он игнорирует притворное сопротивление Макс, как в той сцене в душе, что она себе представляла, а Макс уже и не протестует. Джефферсон расстегивает ее джинсы, Макс по привычке пытается его остановить, он сжимает ее руку и помещает поверх своей. — Покажешь, как тебе нравится? — шепчет Джефферсон, оттягивая белье. Раздвигает двумя пальцами складки ее кожи, третьим скользит вдоль клитора. Макс ахает — она и сама делала так не раз, только у Джефферсона получается гораздо лучше. — Вот о чём ты думаешь вместо учебы, — усмехается он в шею Макс и прикасается губами. — Развратная девчонка. Макс краснеет — она и правда такая. Вздрагивает от прикосновений Джефферсона, однако направляет его и дрожит еще сильнее. Макс нарисовала в голове много интересных картин с руками Джефферсона, но и представить не могла, что реальность настолько превзойдет фантазии. Подсказки разума закончились, осталась лишь интуиция тела, и она командует Макс отпустить себя. Она откидывается на Джефферсона, ерзает навстречу своим и его пальцам — и тут он берет Макс за вторую руку. — Смотри, до чего ты меня довела, — кладет ее на пуговицу своих брюк. — Давай-ка поработай над ошибками. Кровь снова приливает к лицу Макс. Конечно, она знает, чем мужчина отличается от женщины, но одно дело теория, и совсем другое — твердая практика в руке. — Мистер Джефферсон, — пытается освободиться Макс , — я же не умею… — Учись, — он сжимает ее пальцы. — Набивай руку. От мысли, что «набивать руку» предстоит на том, что видела лишь на картинках, Макс становится жарко. Вступительные курсы Блэквелла не готовили ее к такой отработке неудачной контрольной. Однако Джефферсон смотрит, как смотрел несколько дней назад на удачный экспромт Макс, и этот взгляд придает ей уверенности. Макс не умеет, но обязательно научится под руководством своего любимого преподавателя. Она аккуратно расстегивает его брюки, Джефферсон отодвигает белье и водит рукой Макс вверх-вниз. Между ее пальцами так твердо и горячо, Джефферсон так громко дышит — Макс чувствует себя малолеткой, которую в кои-то веки пригласили на взрослую вечеринку. Только культурная программа гораздо интереснее, чем алкоголь и веселые таблеточки. — Дай руку. Макс подчиняется, Джефферсон целует ту ладонь, которой она только что его трогала. — Красивые. — Джефферсон медленно облизывает ее пальцы один за другим. — Очень. И прикусывает большой палец. Макс дергается, но не отстраняется — даже боль в исполнении Джефферсона кажется особенной. — Продолжай. — Он возвращает ее руку вниз. — И на этот раз старайся. Макс старается — с влажными пальцами гораздо легче. Джефферсон дышит в такт ее движениями, ласкает Макс, ускоряется — она тоже скользит ладонью быстрее. Видит каплю на головке, хочет убрать руку — Джефферсон лишь сжимает ее сильнее. — Остановишься ты, остановлюсь и я. — Он надавливает на клитор. — Ты же этого не хочешь? Конечно, Макс не хочет. Она работает ладонью в таком темпе, что все движения сливаются в безумный танец цветов: розовая головка, белесая ладонь Макс, ее красный и голубой браслеты. А потом — вспышка в голове, взрыв внизу живота, сладкая слабость во всём теле. Макс сползает на парту, Джефферсон разворачивает ее лицом к себе и делает себе приятно своей рукой и рукой Макс. Снова пляска цветов — и горячий всплеск белого. Джефферсон отпускает Макс, лишь когда ее ладонь становится липкой, и с хрипом откидывается на спинку стула. — Умница, — выдыхает он и протягивает Макс платок. — С контрольной справилась. — А… Макс пытается найти в голове хоть одну умную мысль, хоть крохотную подсказку — не получается. Не придумав ничего лучше, вытирает руки и возвращает платок Джефферсону. — Потом заберу. — Он сводит ее пальцы и целует их. — Я уеду на выходные, но вернусь и найду тебя. Макс выходит в коридор, украдкой разглядывая следы на платке. Не так уж и плохо иногда действовать без подсказок.