***
Он снится, и Макс просыпается от щемящей нежности. Представляет, как сгорбившись над столиком делает домашнее задание, Марк отвлекает, и вот они обнимаются на диване, игнорируя торчащие пружины. Каким взглядом он окидывает кофеварку, а возвращается с новой — островком роскоши посреди драной кухни. Как Марк жалуется, что на кровати нет столбиков, и всё же находит способ привязать Макс. Кровать они вскоре доламывают. Еще через пару недель Макс пробуждается от тошноты и понимает, что сохранит беременность, даже если рожать придется в той пожелтевшей ванне. На этой сцене кинолента «Рай в шалаше» обрывается, цепляясь за реальность — причину, почему Макс здесь одна. Боль и урчащий желудок оживляют ее до вечера, затем Макс засыпает. Следующим днем она прибирается, регистрируется в службе занятости, общается с психологом-волонтером и соглашается с ним, что всё будет хорошо. Падает на подушку, следом сваливается мысль, от которой Макс бегала весь день. Четыре буквы, миллион воспоминаний, бесконечное число «если» — и упущенная паутинка в углу. Макс засыпает в слезах.***
Сосед выронил скидочные талоны для Уоллмарта. Макс озирается и кидает их в сумку. Если повезет, она протянет на этих талонах еще неделю — лучшее начало дня и представить сложно. Возвращается Макс с тремя пакетами, не чувствуя их веса. Почти доходит до дома, как слышит женский голос за углом: — … постоянно кто-то ошивается. Может, видела ее, а может, и нет. Макс идет дальше, однако от следующей реплики прирастает к тротуару: — Понимаете, я переживаю. Она часто убегает из дома, попадает в дурные компании и… имеет опасные привычки. Разве вы на моем месте не сделали бы всё, чтобы найти дочь? Макс осторожно выглядывает — так и есть, Марк показывает ее фото какой-то женщине в обносках. Та разглядывает, кривя морщинистое лицо, и кивает: — Ага, у меня сын такой… был. Кажется, она проходила, — показывает в направлении Макс, — вон там. Макс срывается и бежит. Задевает мусорные баки, с грохотом падает, бросает пакеты, несется дальше — и не замечает ограждение на пути. Отходит от столкновения уже в руках Марка. — Хорошая попытка, — уворачивается он от выпада Макс, не отпуская. — Я буду кричать. — Собственный голос кажется ей таким жалким. — Будешь, — соглашается Марк и кусает за шею. Макс вскрикивает, в ответ — тишина. Не слышно даже полицейских машин, и Макс осознаёт: никто ее не спасет. Полиция сюда не сунется, остальным плевать. — Пусти! Вырывается, почти успешно, но встречает щекой кирпичную стену. Отталкивается, вляпывается в паутину — и тут она. — Не надоело от меня бегать? — Марк проникает пальцами в джинсы. — Всё равно же возвращаешься. Возвращается, в свою возлюбленную паутину. Куда бы Макс ни сбежала, Марк всегда догоняет — точнее, она позволяет ему догнать, прижать к стене и… — Ого, — шепчет Марк, погружая в нее палец. — Любишь ты догонялки. Любит: это противостояние с Марком, этот почти настоящий страх и прекрасный момент, когда Марк ее загоняет в угол. Макс ненавидит себя в такие моменты, потому что рушит собственную жизнь. Но что толку в жизни без Марка? — Я соскучился, — предвосхищает он ее мысли. — По твоему вкусу. Вынимает палец и облизывает его, другой рукой держа Макс. Смотрит она по своей воле и понимает, что не просто соскучилась — страдает от острой недостаточности Марка. Боковым зрением видит, как в порванной паутине бьется муха — так же боролась Макс утром, думая, что проживет этот день без Марка. Пыталась сбежать из паутины, которая на самом деле внутри. Внутри теперь и Марк: врезается, сминая ее тщательно выстроенные преграды. Немного больно, однако раны внутри болят гораздо сильнее. Куда Макс сбежит, если не может без Марка? Кого она пытается обмануть этой иллюзией жалко-правильной самостоятельной жизни? Он медленно, но уверенно вбивает ее в стену. Макс охает, царапаясь о кирпичи, однако это не та боль, от которой она бежит — ее родная боль. Неотъемлемая паутина в ее венах. Все ощущения Макс обретают фактуру: неровная стена, вязкая грязь под ногами, приятно щекочущая бородка Марка. Даже тетка, выдавшая Макс, с удивленным охом объявляется где-то на периферии. — Никуда от меня не денешься. — Каждое слово Марк выдает вместе с движением. — Никуда. Никуда, мысленно повторяет Макс и поддается ему. Фактура отступает, остается лишь небо — серое, но Макс упорно видит на нём радугу. Радуга всегда бывает после дождя — для тех, кто хочет ее видеть. Макс очень хочет. И видит: световой поток преломляется в ее глазах, разлетаясь не на семь — на тысячу частей всех оттенков и вкусов. Цвета вспыхивают и гаснут, превращаясь в черный. Черную рубашку Марка видит Макс, едва придя в сознание. Ее голова кружится, щеку и колени саднит, однако впервые за последнюю неделю Макс чувствует себя на своем месте. — Пойдем, — выдыхает Марк, прислоняясь к стене. — К тебе, за вещами. — А потом? — Впрочем, ответ на этот вопрос Макс и так знает. — Домой. Погуляла — и хватит. Она кивает: хватит. Хватит бегать от себя. Сегодня Макс возвращается в родную паутину.