Ещё наш «правильный злодей» держит слово. […] Если вам пообещали, скажем, что вас никто и пальцем не тронет — можете быть уверены, что пальцем к вам никто не прикоснётся. А вот насчёт «не бить дубиной» речи ведь не было?.. Posmotreli, «Законопослушный злой»
— Марк, не надо. — Макс в который раз убирает его руку из своего белья. — Нам же нельзя. Нельзя — врачебный приговор, отпечатавшийся во всём ее теле. Неделю назад Макс еще могла блокировать мысли об этом — уж слишком были свежи воспоминания о тошноте и крови. Потом инстинкт самосохранения заснул, а вот Макс не спится. — Ты же хочешь, — подтверждает ее мысли Марк, поглаживая ягодицы. — Я вижу. Как сложно ему врать, когда они лежат лицом к лицу. Конечно, Макс хочет. Каждый день, каждый час врачебных запретов — пытка, которую она терпит ради будущего ребенка. В теории — святая мученица, на практике — обычная страдалица. — Нельзя, — повторяет, сводя ноги. Нельзя ставить сиюминутное удовольствие выше чужой жизни, Макс знает как никто другой. И чем дольше она это повторяет, тем большей шлюхой себя чувствует. Как обходиться без ласк Марка, когда он ходит, дышит и лежит рядом? Макс делает всё, чтобы Марк не страдал от ее вынужденного воздержания, однако не имеет права взять от него то, в чём нуждается. Врач говорит, еще хотя бы пару недель потерпеть. Макс, конечно, переживет, но это будет скорее долго, чем счастливо. Она прижимается к Марку — так сильно, чтобы точно никуда не достал. И еще долго не засыпает, слушая его дыхание.***
Утром Макс просыпается первой. Покидать постель не хочется, однако стоит задержаться, и Марк снова начнет приставать. Поэтому она нащупывает тапочки и натыкаясь на мебель бредет в ванную. Марк неприлично пошутил бы про то, чем Макс там будет заниматься. Она и сама бы пошутила, только нельзя. Нельзя об этом даже думать. Ледяной душ отрезвляет, и на кухню Макс приходит нормальным человеком, не похотливым животным. Едва Марк появляется в расстегнутой рубашке, животное поднимает голову и пускает слюну. Зачем, зачем он такой красивый? — Не мешай, — вяло сопротивляется Макс, почуяв Марка позади. — Я и не мешаю, — забирает у нее ложку. — Я помогаю. Намазывает арахисовую пасту сам — а то всё бурчит, что у Макс получается криво. Она не против помощи, но не когда Марк упирается той частью тела, о существовании которой хорошо бы забыть. Макс снова пытается освободиться, рука Марка соскальзывает. Он выпачкался в пасте и сейчас точно отругает — вместо этого направляет пальцы в рот Макс. — Оближи, — командует. Да он издевается. Каждый раз, когда руки Марка так близко, Макс только и думает, что ими можно сделать. Так нельзя — с этой мыслью она всасывает его пальцы. Давно хотела почувствовать Марка в себе. Не как во время минета, единственного доступного им теперь вида секса, а понимая, что он старается для нее. Вот и сейчас поглаживает губы Макс, щекочет язык, и ее рот становится как никогда чувствительным. А за ним — всё остальное. Еще пара минут в таком духе, и запрет врача полетит к чертям — с этой мыслью Макс выворачивается. — Куда? — Завтрак готовить, — бормочет она и для убедительности тянется к посудной сушилке. — Нам же… « …пора выходить», — хочет и не успевает сказать. Марк одним движением разворачивает к себе, тарелка обреченно звякает обратно. — Нельзя? — повторяет он то, что слышал от Макс всю неделю. — Ну так ты, считай, уже нарушила запрет. Так и есть: она распаляется даже от мыслей о Марке. Не помогают ни холодный душ, ни «ты должна думать о ребенке», которое Макс каждый день вколачивает себе в голову. А теперь, когда Марк рядом… Она еще пытается сопротивляться, когда он прижимает к раковине. Но Марк целует, и Макс сама раскрывается ему навстречу. — Я так не хочу. — Не ври, — ласково шепчет Марк, и она врать не хочет. Сейчас он резко войдет (обычный сценарий их игры в несогласие), и Макс одумается — наготове воспоминание, как болезненно закончился их последний секс. Вместо этого Марк трется о клитор головкой. Так он всегда делает, чтобы раздразнить Макс, и всегда преуспевает. — Ну Марк! — молит она. — Прекрати. — Прекратить что? — не останавливается он. — Я тебя и пальцем не трогаю. Ну да, пальцем как раз не трогает — вот уж человек слова. Макс сдвигает ноги, ощущения от этого лишь сильнее. Она в плену у Марка и собственного тела, и освобождаться не хочет. — Нельзя, — шепчет разум губами Макс. Никто его, конечно, не слушает. Марк ускоряется, Макс чувствует знакомое тепло там, где не имеет на него права. Ей мало, тело жаждет точечных прикосновений языком или пальцами, однако попросить об этом — признать безоговорочную победу Марка. Так нельзя — с этой мыслью Макс сжимает бёдра еще сильнее и скользит ему навстречу. Чувствует себя свечой, которую каждый день плавили, не позволяя разгореться. Теперь она пылает в руках Марка — так и должно быть. Нельзя, протестует про себя Макс. Нельзя поддаваться ощущениям — но вот они пересиливают, и мысли прочь. Она задевает головой сушилку, вскрикивает в смешанных чувствах, стремится к Марку. Тот опускает голову Макс, и она бесстыдно наблюдает его удовольствие. Насколько же приятнее переживать это вдвоем. — Люблю, — шепчет Макс в плечо Марка. А должна ненавидеть, ведь он поставил под угрозу здоровье ее и ребенка. Совесть скребется в мысленную дверь — Макс ее впустит, но потом. Сейчас ничего не важно, кроме: — И я тебя. Марк долго целует ее, потом уходит в ванную. Макс еще долго сидит на раковине. И понятия не имеет, как переживет следующие недели.