Почему именно ты?

***

— Мучал я как-то в Аду одну душу. — вертя бокал с человеческой кровью, произнес Влад, безразлично глядя на захмелевшую подругу, что изображала интерес к его истории, глядя на него своими пьяными шоколадными глазами и улыбаясь острыми зубами. С губ ее стекала кровь человека, которому она только что прокусила шею. Просто так, просто потому, что он не понравился ей. Влад на это отреагировал спокойно, Варя всегда так делает, какой смысл вообще ее в этом упрекать? Все они — демоны, садисты по своей натуре, вот и бесится от нечего делать. Для нее является развлечением лишить кого-то жизни, мучать кого-то ради собственного удовольствия и прихоти. Собственно, как и для Влада, он ничем не отличается от всех этих существ, разве что немного сильнее. — И как славный мазохист он сам требовал наказания. — вспоминая свою первую встречу с тем ребенком, хмыкнул Морок, смотря своими черными глазами на весь тот сор, что происходил ниже. Они, как своеобразная верхушка общества в Аду, сидели на красиво обставленной площадке, которая находилась гораздо выше того, где проводились пытки. Место на самом деле было красивым, и самое главное — оно являлось красивой смотровой площадкой для того, что происходит внизу. Пусть они и не могли наблюдать за тем, что происходило в самих закрытых комнатах, но иногда некоторые из демонов ради развлечения выводили «своих грешников» за пределы комнаты и заставляли делать что-то унизительное. Как-то раз они заставили людей спариваться, обмазывая их периодически кровью то ли козы, то ли человека, Морок с того расстояния не видел. Но зато чувствовал страх и отчаяние, а также слышал гоготание своих собратьев-демонов, которые наблюдали за этой картиной. Им явно нравилось смотреть на отчаяние, которое без труда можно было разглядеть на человеческих лицах, на то омерзение и отвращение, на тот страх и на то унижение, которое испытывали эти несчастные души. Что ж, им никто не собирался сочувствовать. Насколько Морок помнил, тогда демоны заставили спариваться зоофила и педофила-женщину, и если первому кровь козы должна была по какой-то своеобразной логике, доставить удовольствие и возбуждение, то женщине должно было быть мерзко до желания содрать с себя кожу. В принципе так и было. Женщина билась чуть ли не в конвульсиях под этим грешником, умоляя, срывая голос, чтобы ее пощадили, кричала о том, что она сделает что угодно, но только не это. Мужчина еще до самого акта валялся у демонов в ногах, моля пощадить, насколько помнил Влад, он даже языком вычистил им обувь, но демоны остались непреклонны, и заставили их совокупляться, пока им не надоело. Пусть Морок и не был любителем понаблюдать за таким действом, но и идиотом, чтобы выступать защитником грешников, он не был. Проще было смириться, проще было игнорировать и заниматься своими делами, которых у него не мало. Например, ему приставили новую душу для мучений. Это выяснилось пару дней назад и Морок не то, чтобы был рад этому факту, ему просто было наплевать. Душа, как душа, опять слезы, крики и мольбы о скорой смерти. Абсолютно ничего нового. — Я не знал, что демоны бывают столь красивыми. — смеялся ребенок, закованный в тяжелые цепи. Его лицо было в ссадинах, а с виска стекала кровь, его голый живот был полностью покрыт шрамами, многие из которых кровоточили, синяки усыпали его тело, словно веснушки, только они были почти черными и настолько крупными, что Мороку даже интересно стало, чем и сколько по времени били этого мальчика, чтобы появился такой синяк, потому что особо крупный был в районе желудка. Руки юнца были худыми и совершенно бессильными, он висел на кандалах, что были прикреплены к стене, словно тряпичная кукла. Его камера вообще была так интересно построена, что Морок даже удосужился окинуть ее взглядом. Здесь были абсолютно голые стены, голые, кирпичные стены, без каких либо приспособлений для пыток или чего-то такого. На самом деле в камере не было ничего страшного, хотя обычно здесь было то, чего люди бояться больше всего. Их страхи навещали фантомами, мучая душу в отсутствии демона, который непосредственно будет наносить дополнительный вред. Так сказать, фантомы самых сильных страхов наносили моральный вред, а демоны были больше по физическому ущербу. Только вот у мальчика не было ничего, ни мертвой семьи, что пришла по его душу в качестве живых мертвецов, ни какого-нибудь страшного монстра, которого юноша бы боялся до инсульта, ни-че-го. Просто пустота, он, закованный в кандалы у абсолютно голой стены и лужа его крови, растекающаяся под его ногами. Что ж, демону до этого нет дела, возможно, фантомы отступили сейчас, когда Морок только вошел в комнату, он не может ручаться за то, что порой жило своей жизнью. — Значит, это ты тот грешник, к которому меня приставили. — зачем-то произнес Влад. Он не знал о ребенке абсолютно ничего, ни кто он, ни за что его сослали в Ад, ни кем он был при жизни, или почему умер столь рано, ну или чего такого успел сотворить, чтобы так расплачиваться за грехи. Да и неинтересно это было демону. Почему его должна волновать судьба какой-то душонки? Только вот нездоровый блеск, хотя, у кого в Аду он вообще бывает здоровым, в карих, уставших и абсолютно бездонных глазах, был достаточно странным. — Да, мой король, прошу, не скупитесь на пытки для этого недостойного. Жги меня, морозь меня, режь меня, если пожелаешь — с расплывающейся улыбкой на губах произнес мальчик, чем заставил Морока задуматься. Не то, чтобы он когда-то скупился на пытки, не то, чтобы боялся причинить кому-то боль, но такое резкое и смелое заявление было как минимум странным. Что же, демону дважды повторять не нужно. Последующие несколько часов мальчик надрывал голос от боли, трясясь всем телом, пока Морок в буквальной смысле выжигал на его теле какую-то ерунду. Мальчик просил не использовать хлыст, потому что это скучно, да и прошлый демон уже играл с ним с помощью хлыста и это было откровенно скучно, он просил не использовать расплавленный, нагретый почти до температуры кипения воск, потому что это уже было и было совершенно не больно, просил не топить его, потому что это неинтересно, да и он ведь не утонет, это просто давящее чувство на глотку, и холодом попросил не калечить, это тоже было банально. Мороку захотелось смеяться с его слов. Да кто такой человек, чтобы ставить ему условия? Хотя, раз парень считает это скучным, что ж, пусть будет что-то интереснее. Хотя именно сейчас какая-то жилка «интерактива» в Мороке иссякла полностью, поэтому он занялся болезненной, но банальной вещью. В первую ночь Морок выжег на теле, хотя, скорее на душе, физического тела в Аду никто не имел, несколько символов. Он наслаждайся как самим медленным, тягучим процессом, так и криками и слезами, всхлипами и хрипами, в которых мальчик драл глотку. Но, что опять же было странно, он ни разу не молил остановиться, он не молил о пощаде. Мальчик подгибал пальцы на ногах, орал от боли, по его лбу стекал пот в несколько ручьев, его лицо было красным и опухшим, а на глаза вообще было так жутко смотреть, что после второго выведенного на бренной душе символа, Морок завязал душонке глаза. Но тем не менее собственной работой Морок был удовлетворен. Мальчик, запачкавший абсолютно всеми своими телесными жидкостями пол, разве что кроме спермы, навряд ли кто-то вообще мог испытывать реальное удовольствие от этого до такой степени, чтобы кончить в руках насильника, теперь часто и рвано дышал, отходя от своеобразной «пытки». Что же, на сегодня с конкретно этой душой Морок считал свою работу законченной, поэтому, аккуратно отложив раскалённый гвоздь, которым он по сути и жег плоть, на маленькую черную тумбу, которая буквально сразу же исчезла, уже собирался уходить. Его работа здесь закончена, да и хватит, наверно, с него, есть и другие души, которым нужно преподать урок. Мальчик сдавленно, рвано дыша, периодически отплевываясь кровью, по его лицу стекал как пот, так и слезы с остатками крови, что стекала с подбородка, пропитывая собой тряпку, которая сама вскоре спала с лица юноши, когда Морок развернулся, чтобы уйти. — Вы… — хриплый голос позади него на минуту заставил Влада застыть. Надо же, мальчик еще в силах говорить. — В-вы пр-ридете.....Завтра? — неуверенный, надрывный и хриплый, ломающийся от напряжения и многочасовой пытки голос затих на последнем слове, когда голова юноши безвольно упала вниз, ближе к подбородку. Грязные, отросшие за десяток лет волосы теперь свисали, закрывая совсем уж неприглядного вида лицо. — А как же, я привязан к тебе на пару веков. Запасись голоском, красивый он у тебя. — усмехнулся демон, покидая комнату темницы, запирая ее магией. Хотя, на секунду он засомневался, что этот юноша хоть когда-то попытается сбежать. Он не выглядел тем, кто хотел бы прервать свои мучения. Ни одной мольбы прекратить пытку раньше времени за несколько часов, ни одной. Это не мое дело. Какое дело мне до его грязной души? — Я так и делал. — безразлично пожал плечами Влад, наблюдая за потасовкой, возникшей меж очередной грязной душой и мелким демоном. На этот раз, кто-то, видимо, как это бывает пару раз за сутки, попытался сбежать, но его поймали и теперь с этого гоготали. — И это длилось веками. Морок уже не помнил сколько десятков лет он мучал именно эту душу, как долго он слышал его надрывные крики во время пыток, сколько раз он видел, как закатывались карие глаза от пыток, от невыносимой боли, а после припоминал жалобные и порой бессвязные мольбы, которые он обычно бормотал на грани обмороков, не оставлять его. Глупо, очень глупо, как будто Морок осмелился бы пойти против своего начальства, которое непосредственно и отдало приказ о том, чтобы Влад пытал эту душу. — Мой король, какое сегодня наказание примет этот недостойный? — смеясь, тихо и хрипло, потому что за более громкие слова, кроме истошных воплей от боли, Влад пообещал вырвать ему язык в одну из таких ночей. Шатен тогда очень громко завопил посреди ночи, когда ему ввели иглу под ноготь, явно задевая какой-то нерв, хотя на это и был расчет, Морок тогда очень грубо ударил его сначала в живот, чтобы он начал кашлять, задыхаться и харкать своей слюной, а после ударил рукой по лицу, словно существо, недостойное его внимания: грубо и размашисто, хватая после его лицо и сжимая рукой челюсти души почти до хруста. «Сейчас ночь, разбудишь всех, мне потом отчитываться за тебя-идиота. Еще один громкий звук, когда я не разрешил и я вырву твой язык и подвешу рядом с тобой как напоминание» Душа тогда отчаянно закивал, мол, понял-понял, а после сплюнул сгусток крови, отворачиваясь, после чего пытка введения игл под ногти продолжилась. Душа лишь тихо скулил, роняя слезы и почти задыхаясь от боли, но покорно молчал. — Как насчет сдирания кожи на живую? Сойдет для твоей души? — подумав, хмыкнул Морок, иногда, он и правда всерьез задумывался над наказанием для этого мальчика. Его и правда не пугал холод или жар до смерти, видимо от погодных условий тот умереть не боялся, даже от аномальных, но вот когда Влад прикасался к нему именно какими-то острыми инструментами, то мальчик был, как казалось демону, вне себя от радости. Он прямо весь дрожал и трепетал от предвкушения, что сейчас будет больно, и иногда такие яростные порывы и правда напрягали, не пугали, но напрягали, Влад не мог вспомнить на своем веку еще подобную душу. Да, на его памяти были мазохисты, но обычно такие сдавались после месяца беспрерывных изощренных пыток, мальчик же до сих пор держался, а его пытали уже, кажется, столетие точно. И его пребывание здесь навряд ли закончится в скором времени. — Сойдет все, что предпримет мой король. — снисходительно склонив голову, произнес Саша. Примерно на второй десяток лет мучений именно этой души, Морок спросил его имя, хотя обычно этого не делал. Обычно ему не было дела до душ смертных, до душ грешников, которых теперь нужно было мучать столетиями. Но ему захотелось узнать имя просто так, просто странный порыв, который, как он думал, юноша проигнорирует, но спустя минуту молчания, тот, с распахнутыми в удивлении глазами, все же ответил. «Сашей меня звали, когда умер», а после, помолчав немного и потупив взгляд на то, как демон материализует в своей руке с помощью магии скальпель скальпель, все же спросил с улыбкой, что расплылась на его лице. «А как мне величать моего короля? Как вас зовут?» Взяв острый скальпель в руку и поднося его ближе к лицу грешника, думая, что это его хоть как-то напугает, Морок, видя лишь минутное замешательство, дерганье кадыка и пот, выступивший на лбу юноши, все же ответил с усмешкой, опускаясь на колени, а после садясь в позу лотоса. Самая удобная и расслабляющая для демона поза, да и лодыжка была ближе. На животе было уже неинтересно оставлять порезы — и так живого места там нет, а вот на ногах было бы интереснее. — Зови меня Морок. Можешь вопить, сколько хочешь. — Но ведь та камера пустует уже с десяток лет, разве нет? — пьяно спросила девушка, неуклюжа падая лицом на стол, за которым оба демона спокойно пили. — Да, камера пустует. — мрачно произнес Влад, поглядывая туда, где еще раньше ходил, чтобы навестить Сашу. Обычный пустой, абсолютно темный, без единого просвета коридор, не представляющий из себя ничего, кроме сгустка тьмы. Ничего примечательного, лишь камеры, расположенные на небольшом расстоянии друг от друга, с навеки оставленными там душами. — Его душа уже закончила свой путь? Ах, как жаль, ты рассказывал, что он был молод! — громко, на что никто из остальных демонов, которые тоже были здесь, не обратил внимания, произнесла девушка, икая, а после ее губы растянулись в улыбке. Душа закончила свой путь — это выражение демоны используют для тех человеческих душ, которые навсегда потонули во тьме. На самом деле некоторые мелкие демоны очень боятся этого явления. Во время «завершения» своего пути, душа испытывает самые сильные душевные терзания, погружаясь в свои воспоминания, и проживая свою жизнь, хотя, в основном боль от нее заново. Многие уходили громко, кого-то звали, говорили несвязные вещи, пытались вырваться, каким-то душам, хотя, скорее всего это было из-за непрочных кандалов, удавалось вырваться, но не преодолеть магический барьер, из-за чего такие души умирали, бьясь в агонии по всей камере. Кто-то скажет, ну и чем это отличается от моральных пыток фантомов? «Тело» такой души медленно чернеет, рассыпаясь на мелкие кусочки, что тоже приносит невыносимую боль умирающей душе. Тело как бы становится единым с болью, которую испытывает душа, навсегда утопая в агонии, навсегда исчезая, «отслужив свое», но без возможности хоть как-то вернуться хоть куда-то. Не будет перерождения, не будет ничего хорошего, по своей сути не будет ничего — тьма и пустота, а последнее, что душа видела последние века — пытки, боль и отчаяние, от понимания своего положения. Вполне подходящая кончина для грешников. — Последнее, что связывало меня с той душой, это последняя встреча. Я вроде как чувствовал, что его время подходит к концу, но мне было на это все равно. — хмурясь, начал Морок, вспоминая, что было в тот день. — Пока однажды я не пропустил ежедневное наказание. У меня тогда дела были важнее, чем мучать чьи-то души. — М? Что ещё за дела такие, раз ты пропустил ежедневную пытку? Не боишься, что тебя накажут? — смеялась демон, прекрасно зная, как их «начальство» относится к тому, что кто-то не выполняет обязанности. — Тебя не касается. — огрызнулся Морок, резко отставляя пустой бокал на стол. — Как хочешь, я думала, что ты хочешь мне излить душу, поплакать, что ушел твой любимый мазохист. — засмеялась девушка, нелепо подпирая рукой щеку. — У меня нет души. — спокойно произнес Морок, вставая из-за стола и принимая протянутую Варей руку в свою, это уже было традицией — шатенка напивалась до такого состояния, что не могла встать, и Владу, как ее другу, приходилось помогать ей дойти до комнаты, потому что в таком состоянии она даже телепортироваться не могла. — А когда я пришел на следующий день, — как ни в чем не бывало продолжил уже тише Морок, ведя под руку подругу, чтобы та не грохнулась. — Он плакал. Влада не было всего сутки и он не ожидал ничего сверхъестественного от мученика, вероятно, шатен немного отдохнул от всех этих криков, боли и страданий, по крайней мере физических, и только в конце своего «отпускного дня», Морок задумался о том, что стоило поручить наказание для этой души другому демону. И когда, освободившись от своих дел, он вернулся в комнату, мальчик плакал. Это не было похоже на его задыхания от физической боли, те крики очень отличались. Он плакал навзрыд от чего-то другого, и Влад не особо сразу понял от чего, и лишь спустя время почувствовал его отчаяние и страх, что витали в воздухе, наполняя его. Саша чего-то очень боялся, и Морок мог бы списать все это на фантомы, которые обычно пугали людей до прихода демона, но Морок не чувствовал их присутствия, и их явно не было здесь уже давно. Значит, причиной такой истерики выступало что-то другое. По щелчку пальцев кандалы, поддерживающие мальчика в вертикальном положении, исчезли, заставляя того безвольной куклой упасть на пол, но тот на это даже не отреагировал, продолжая лежать на холодном каменном полу. Возможно ему было больно от такого столкновения, но эта боль все равно была куда меньше той, которую Саша испытывает во время пыток. — Выглядишь не очень. — усмехнувшись, сказал Морок, видя, как странно встрепенулся шатен после его слов. Он среагировал, на него, поднимая голову и Владу вновь захотелось скрыть его красные, опухшие от слез глаза за тряпкой. Создавалось ощущение, что мальчик только и занимался тем, что плакал в его отсутствие. Он и так выглядел не очень в основном: худое, полностью израненное тело, на котором кроме синяков, царапин, ран и запекшейся крови, были еще и ребра видны, да и в принципе мальчик уже походил на скелет, обтянутый кожей, так еще и от постоянных слез, пролитых в основном от боли и как считал Влад «зазря», его глаза вечно были прикрытыми и опухшими, губы были стерты почти в кровь, когда мученик кусал их, чтобы скрыть свои крики, а также были еще видны красные подтеки, в последний раз, как раз день назад, Морок был чем-то сильно рассержен, и очень сильно прошелся рукой по щекам юноши, а хлыстом по спине, заставляя его считать, не сбиваться и не кричать. Самое банальное, но эффективное — чаще всего именно после этого гнев демона уходил на второй план, и не обязательно таким способом он мучал лишь душу Саши. — Итак, ломание костей тебе подойдёт в качестве наказания? Я могу раздробить твои кости лишь прикоснувшись к ним рукой. — спокойно сказал Влад, подходя ближе к шатену, который упал перед ним ниц, как только демон подошёл к нему достаточно близко. Морок поморщился от этого зрелища, кривя лицо, он не был сторонником, который обожал, когда перед ним пресмыкались, тем более те, кто обычно этого не делал. Саша не был тем, кто стал бы умолять его о пощаде, стоя на коленях и прижимаясь лбом к холодному каменному полу. Наоборот, он бы молил о продолжении физической пытки, по крайней мере так было раньше, и Морок не мог понять, что изменилось? — Вставай уже, сейчас посмотрю где именно буду ломать тебе… Саша вцепился своими окровавленными, дрожащими и неимоверно холодными пальцами в ноги Мороку, буквально надрывно умоляя его. — Прошу, мой король. — хрипло срывающимся голосом молил Саша, покорно склоняя голову совсем рядом с ногами демона. Морок от этого зрелища был немного в шоке, но молчал, ожидая, что дальше скажет душа. — Больше не оставляйте меня, умоляю. Обещаю, я буду хорошим. Я вынесу все, что не пожелаете, только не оставляйте. Мальчик выглядел полностью разбитым и подавленным, каким не выглядел даже после нескольких часов пыток. Наоборот, сейчас он очень отличался от того, как вел себя раньше. Да, Саша и раньше кричал, захлебывался в слезах и агонии, надрывая голос, но даже так, после пыток, или по крайней мере в перерывах между ударами, он тихо, пусть и редко, в очень редких случаях бормотал что-то похожее на «Еще..... пожалуйста… сделай так еще раз», но сейчас его нехило так водило из стороны в сторону, он весь трясся, настолько боясь того, что его оставят, что даже упал в ноги Мороку, обещая выполнить все его капризы. И все бы ничего, если бы Влад не заметил главное — пальцы мальчика чернеют. Теперь все встало на свои места, он просто умирает, это вполне нормально. Задача Морока теперь, последняя его задача для этой души, заключалась в том, чтобы максимально сделать погружение в небытие души болезненным. Это не он придумал, это было прописано в договоре, даже на пороге смерти нужно заставить душу страдать. И через несколько часов Морок вернется в пустую темницу. И, кажется, он уже знает, как заставить Сашу уйти в агонии. Слишком просто. — Пожалуйста, пожалуйста, мой король, не бросайте меня. — тихо и сбивчиво, словно мантру повторял Саша, не выпуская из коченеющих пальцев ногу того, кто мог заставить его вновь ощущать боль. Морок мог подарить ему чувство страха и боли, которое он так жаждал, но его король ясно дал понять, что больше не собирается маяться с ним. — Сегодня без меня. — спокойно сказал Влад, потрепав парня по волосам, чувствуя, что он отчаяннее цепляется за его ногу, но все же ничего не выходит, Морок покидает комнату темницы в легкую, прекрасно зная, что завтра здесь не будет этой души. Завтра он придет в пустое помещение.

***

Последние несколько часов своего жалкого существования Саша провел, лежа на холодном полу в позе эмбриона, обнимая трясущимися руками своими ноги и повторяя, словно мантру лишь одну фразу: «не оставляйте меня, не оставляйте меня, умоляю». Он уже не чувствовал, как отнимаются руки, как постепенно он начинает терять связь с реальностью, с происходящим, как стихают в его сознания крики, которые доносились из соседней комнаты, он ничего не чувствовал, кроме сердечной боли и невыносимого ужаса. Его оставили, его бросили, черт возьми, Саша никогда ничего не боялся так же сильно, как остаться в одиночестве. Он уже не мог вспомнить почему вообще так сильно этого боялся, он не мог вспомнить, не позволяло это место. Ад не позволял вспоминать хоть что-то, коверкая воспоминания о человеческой жизни до смерти, выбирая все плохое, что происходило и прокручивая в голове, в мыслях, заставляя погружаться в воспоминания, словно нырять на глубину. Голова начинала болеть, хотя юноша ничего не соображал, в пору было бы вцепиться пальцами в волосы, кричать, биться в истерике, но Саша ничего не хотел. Он мог лишь хрипло и сдавленно бормотать, словно молитву свою фразу, чувствуя холод от слёз, что стекали по его щекам. Он больше всего на свете боялся остаться совершенно один в этой непроглядной тьме, и он бы все отдал за то, чтобы с ним был хоть кто-то, даже если бы с ним был самый жестокий демон во всем Аду, даже если бы он надругался над ним или делал вещи хуже, плевать, на все плевать, даже пусть это был бы демон, роль которого просто мучать его до конца жизни, пусть это были бы фантомы, которые лишь напоминают ему о содеянном, гадко смеясь с его слез и истерики, наплевать, он заслужил эти мучения, он заслужил эту боль и страдания, он заслужил. Воспоминания били больно и сумбурно, он почти ничего не понимал, что в них происходило, не понимал, почему его унижают или бьют, почему игнорируют и не хотят помочь, но боль от пережитых моментов отдавалась в сердце лишь с большей силой, и шатен ничего не мог с этим сделать. Саша помнил детский дом, в котором он рос большую часть времени, он помнил тех маленьких детей, которые были ему словно маленькие братья и сестры, и, вероятно, должен был помнить ту любовь, которую получал там, но, вопреки этому, он помнил лишь боль и жестокость, которой было гораздо больше, чем всего хорошего. Саша мог вспоминать все лишь отрывками: он помнил всепоглощающий голод, который заставлял его тело трястись от нехватки нужных витаминов, да и банальной усталости, он помнил удары воспитателей, когда он украл с кухни маленький кусочек хлеба и съел его, чтобы перестать чувствовать ту боль в желудке, за этот поступок воспитатели прилюдно избили его розгами до крови, заставляя остаток вечера простоять на гречке коленями и не двигаться. Они игнорировали его слёзные мольбы, игнорировали его разодранную от криков глотку, игнорировали его желания и мольбы отойти хотя бы в туалет. Дети же, наблюдая за ним тихо посмеивались над ним, а некоторые и не скрывали своей злобы к юноше, отпуская язвительные комментарии. Саша не умолял их о помощи, не было смысла, они бы все равно ничем не помогли. Саша не просил о чем-то сверхъестественном, он просил хотя бы немного поесть и попить, но всем было плевать. «Время тяжёлое, а ты уже взрослый, мог и сам пахать. Мне надоело кормить вас — бесполезных проглотов!» — эта фраза почему-то всплыла спонтанно, вновь причиняя лишь боль уставшему мозгу, и обессиленной душе. Это кричала воспитательница в последний раз, который Саша мог вспомнить, тогда она кричала об этом, когда избивала мальчика за то, что он попросил немного еды для всех них, они голодали уже долго, больше десяти часов, и все уже очень хотели есть, самые маленькие плакали и кричали, кто-то ругался и кричал, а кто то, как Саша пошел просить за всех. Добрая, глупая, наивная душа. Слишком больно, слишком страшно, Саша не может больше терпеть эту моральную боль, было бы гораздо лучше, если бы Морок медленно переломал ему все кости. Это было вынести гораздо легче. Физическую боль он воспринимал как дар, как данность. Он это заслужил, он помнит, он никогда не забудет, где его место. Из-за него погибли дети, из-за него сгорел детский дом, он не успел. Плевать, что ему обожгло ноги, что он был слишком мал, чтобы думать о чем-то, кроме спасения своей жалкой жизни, плевать, по крайней мере было плевать тем воспитателям, что с ярости забили его до смерти и бросили его хладный труп где-то там. Возможно, бросили в огонь, чтобы на них ничего не подумали. Саша не помнит, да и не важно это уже. Он уже понял, что это его, только его вина, что именно за это он отрабатывает здесь свои грехи, что он заслужил. Но терпеть моральные нагрузки на его уставший, всегда уставший после пыток мозг, было очень сложно. Моральную боль и одиночество было гораздо сложнее терпеть, чем все те пытки, которыми его мучали столетия. — Умоляю хватит, пожалуйста, пожалуйста, кто угодно. — в забытье шептал обессиленный ребенок, чувствуя как от хриплого голоса болит горло, как глаза начинают медленно закрываться, размывая картинку перед собой, он уже не помнил, как долго пролежал тут, абсолютно без движения, не помнил сколько слез скатилось по его щекам, или сколько слюны накапало с открытого рта. Наплевать, плевать на все, Саша готов кричать, умолять, делать все, что скажут, только бы пришел хоть кто-то, только бы не оставаться одному. Саша не мог уже вспомнить, что совсем не чувствовал своего тела, что мысли уплывали от него, словно стая рыбок от неаккуратного аквалангиста, что тьма поглощает его, делая своей частью. Он ничего не хотел. Обессиленные, красные, опухшие и совершенно пустые глаза закрылись слишком просто, последняя тихая мольба сорвалась с его губ, после чего его черная, грешная душа превратилась в прах, который развеял гуляющий, пронзающий до костей своей холодностью, ветер.

***

Влад вздохнул, прерываясь от рассказа, заходя в комнату к Варе и бесцеремонно скидывая ее тушу на диван и получая в ответ какой-то крик о том, что Морок — демон совершенно бестактный и не галантный. — И тогда я понял то, что не могло до меня дойти столь долго. — присаживаясь на кровать, когда Варя уже от него отвернулась, видимо, собираясь поспать, и плевать, что демоны спят редко. Теперь Влад уже говорил чисто для себя, просто наличие Вари в комнате и убеждение, что он рассказывает это ей, помогало не сойти с ума окончательно. — Он настолько себя ненавидел, и настолько не уважал, что каким бы жестоким я не был с ним, какие бы пытки я не придумывал, всего лишь малая доля моего внимания придавала значение его бессмысленному существованию. — Ты что же? — спросила, поворачиваясь в его сторону Варя, икая и спрашивая уже более бессознательно, сон забирал ее сознания с собой. — Хотел спасти того мальчишку? Тебе что… Было его жаль? — Нет, не жаль. Ты ведь сама спросила, что случилось с тем парнем из комнаты, которая столь долго пустует. Я поведал. — вставая с постели под бурчание девушки, Влад развернулся для того, чтобы покинуть это пропахшее алкоголем помещение. — Но я все еще не понимаю, за что он себя так ненавидел. — прошептал демон в пустоту под крик очередной души.