***
Саша не очень любил Ивана Купала, для него это был странный, непонятный праздник, лишенный любой радости — он боялся огня и воды, но вот венки плести для своих сестер — это пожалуйста, пусть другие мальчишки и смеялись над ним за это. Он не любил огня, потому что сам едва не угорел в детстве — он плохо помнил почему, а родители никогда ему не рассказывали, но после этого он больше никогда не видел своих теть — потом только по слухам узнал, что они слыли ведьмами. Он мало что помнил о своих родственниках — его нельзя винить, последний раз он видел их тринадцать лет назад, когда ему было четыре года, он вообще мало что помнил. Мама и папа тогда оставили его с тетями — странными молодыми девушками, в странном доме, который весь был увешан травами и странными иконами. Юноша помнил, что выходить на улицу без тети ему было нельзя, поэтому он едва ли не весь день провел на лавке, болтая ногами и рассматривая то, что было в маленькой избе. Тети варили что-то в чугунке, изредка отвлекаясь на то, чтобы спросить не голоден ли он. Шатен всегда мотал головой, продолжая рассматривать то, что было в маленькой избе — маленькому ребенку казалось интересным то, сколько разных трав здесь было, сколько странных специй, похожих на те, что использует мама, были разделены и разложены по разным маленьким скляночкам. Его забавляли вещи, которые лежали на большом высоком столе, куда он не мог дотянуться, но мог рассмотреть, что на нем лежало, встав ногами на лавку. Тети возились со странной большой книгой, часто возвращаясь к ней, чтобы посмотреть следующий ингредиент и Абрикосов искренне думал, что они просто готовят странное, незнакомое блюдо. Ну, больше он особо ничего и не помнил о своих тетях — очень много информации, учитывая, что дальше он помнил лишь то, как его накормили, провели по деревенской ярмарке, купив каких-то сладостей, а потом уложили спать на лавке в дальней комнате. Он помнил лишь то, как сложно ему было уснуть в ту ночь — в доме сначала было очень тихо, не было слышно абсолютно никаких звуков, словно никого и дома не было, но Саша упорно старался уснуть, пусть у него и не получалось. А потом в один миг всего стало слишком много — мальчик слышал крики на улице, слышал треск дерева, когда их дом подожгли и слышал душераздирающие крики теть, хоть он и не понимал, почему они кричат. Он помнил, как кашель сдавил его горло, как начали слезиться глаза и как он просто-напросто задыхался от дыма, он помнил крики и то, как на секунду оглох и ослеп, перед тем как кто-то очень аккуратно обнял его за плечо. Он не помнил, кем был тот человек, и человек ли он вообще, он слабо помнил как приоткрыл глаза, чтобы встретиться с непонятным существом взглядом, которое хмурилось, разглядывая его задыхающееся лицо. — Бедное дитя, — существо провело своей когтистой, абсолютно черной, словно испачканной в золе, рукой по его щеке, когда шатен уже едва мог сделать вдох именно кислорода, а не угарного газа, коим заполнилось все пространство, ошалелым взглядом наблюдая за тем, как быстро огонь перекидывается на стенки уже в этой несчастной дальней комнате. — Твое время еще не пришло. Существо блестит своими невозможными голубыми глазами и мальчишка падает без сознания, но тем не менее он остается живым и в отдаленной безопасности. Он не помнил почти ничего с той ночи и лишь изредка ему снились кошмары о том дне. Он до безумия боялся воды, потому что мальчишки из деревни, откуда они переехали, все время издевались над ним, поэтому едва не утопили в детстве, хотя он умолял их не делать этого. Он не помнил, какого черта его родители, после того как его тети сгорели заживо в той деревне от рук своих соседей, решили остаться там еще на несколько лет, но все эти годы Саша страдал. Когда мама и папа узнали, что произошло, они были охвачены горем и какое-то время Абрикосов не мог понять, почему они плачут, почему ходят ругаться с соседями и почему все чаще начинают обсуждать то, что нужно отсюда уезжать. Саша не хотел уезжать — он жил здесь, у него были друзья здесь, он мог бегать и играть здесь хоть до ночи, потому что знал местность, но родители запретили ему хоть как-то покидать дом, отчего он много плакал. Папа ругал его за слезы — он говорил, что сын хуже его новорожденной сестры, раз плачет как девчонка и что его мнение особо не учитывается, нужно будет переехать и все бросить — они так и сделают, а мальчик должен их слушаться — он все равно зависит от них. Саша старался игнорировать слова родителей и расти как обычный ребенок — у него были друзья, младшая сестренка, с которой его теперь заставляли сидеть и вскоре должен был появиться еще один ребенок, пусть шатен и не был рад — если заботу о «братике или сестренке» снова спихнут на него, то он не счастлив. Он и так стал меньше гулять, постоянно заботясь о сестре и о себе, и его это злило. Почему он должен сидеть с этим крикливым монстром, пока все остальные мальчики играют на улице? Ему семь и он хочет просто бегать и играть на улице, как все остальные и ему все же удается — он просто сбегает, пока мама вновь ему объясняет, что нужно сделать сегодня. Он не останавливается, когда она замечает, что его нет и продолжает бежать дальше, зная, что она не побежит за ним. Он прибегает на речку, где играют дети чуть старше и он навязывается играть с ними. Он юный и по всей видимости тупой, потому что не замечает, что игры направлены лишь на то, чтобы причинить ему боль, но Саше плевать — все лучше, чем просто сидеть постоянно с сестрой, от криков которой раскалывается голова. Ему всего семь, когда старшие мальчишке топят его в речке — они крепко держали его голову, чтобы он не мог ни единого вздоха сделать, хотя Саша боролся и вырывался, только плохо получалось. Он скудно помнил слова, которые ему кричали, кажется, что-то о том, что он — такое же паршивое отродье, как и его тети, и сестренка его скорее всего тоже ведьма, потому что слух о ее огненных волосах разошелся слишком быстро. Абрикосов не мог ничего ответить — его голова была в воде и он уже потихоньку начинал терять сознание, поэтому слабее сопротивлялся, да и вообще уже почти не двигался. Тьма быстро застилала глаза, заискивала и звала с собой, пусть шатен до последнего не сдавался и старался бороться, злая стихия почти унесла его жизнь. Ребенок не помнил, что конкретно его спасло, но нашел он себя, всего мокрого и покалеченного около дерева, жадно глотающего воздух и в совершенном одиночестве. Мальчишки убежали, оставив его одного и Саша всхлипнул от липкого страха, что разлился по его груди вязкой тьмой. Он не понимал, за что с ним так, в чем он-то провинился? Он не был ведьмой или ее учеником, так почему же люди, дети, такие озлобленные? Он не сразу понимает, что с ним кто-то есть, но четко помнит голос и успокаивающее поглаживание по мокрым волосам. — Я не смогу вечно спасать тебя. — голос у незнакомца приятный, но почему-то шатен не может заставить себя поднять голову, чтобы посмотреть на того, кто с ним говорит — то ли страшно, то ли что, он не знает, но почему-то он, даже будучи глупым семилетним ребенком, вспомнив о случае трехгодичной давности, подумал, что спасал его один и тот же герой, но это было лишь его предположением, а узнать он наверняка не мог. — На третий раз я буду бессилен. Уже через секунду мальчишка остается один, пусть еще несколько минут он не поднимает головы, ощущая чужое присутствие, пусть и понимая, что незнакомец покинул его. В общем праздник Ивана Купала для мальчика вообще никакой радости не представлял, одни проблемы — за сестрами пригляди, смотри, чтобы в лес не бегали, да в доме похлопочи, как будто это он тут девица, а не все остальные. Саша ворчал об этом и когда пол подметал, и когда аккуратно складывал одежду порванную на лавке, чтобы потом зашить, и когда посуду мыл, да на дворе заднем хлопотал. Дел и так было невпроворот, а тут еще и праздник этот глупый — сестер снаряди, да венки им поплети. — Саша, а ты сплетешь нам венки? — подбегая к брату, уже одетая в простое, легкое, белое, льняное платье с вышивкой у воротника и с небольшим букетом разных трав и цветов в руках, спросила Алена, заискивающе глядя на него своими яркими зелеными глазами. Натуральная ведьма — рыжие длинные локоны, да зеленые глаза, и он не знал, какими способами родители отводили грех от их семьи, не позволяя горожанам сомневаться в девочке, но Саша рад, что их в семье по прежнему пятеро. — Я ведь учил вас уже их плести. — ворчит в очередной раз за сутки Абрикосов, упираясь рукой на вилы, которыми перетаскивал стог сена в помещение. Он устал просто чертовски и хочет наплевать на все — кинуть эти вилы, плевать он хотел на этот несчастный стог сена, да завалиться спать, но он не может. Он не может поступить эгоистично и оставить их голодать зимой. — Ну, Саш, ну пожалуйста! — начинает уже привычно канючить сестра, прыгая вокруг него, смиряемая уставшим взглядом старшего, который просто безразлично наблюдает за этим. И так жара стоит невыносимая, как только у его младших хватает сил еще и прыгать вокруг него, да просить о чем-то? Варька тоже выбегает из избы, подражая старшей сестре и начиная выпрашивать у Саши то, чем он заниматься совершенно не хочет. Ну не хочет он плести венки, словно девка на выданье, у него еще много работы, а если он не сделает — мама опять ругаться будет, она же на сносях, почему сын ей не помогает? — Ален. — спокойно прерывает сестру старший, смотря достаточно устало, но в любом случае лишь выдыхает, когда слушать двойное нытье, которое не прекращается, надоедает и все же говорит, окидывая взглядом то, сколько еще ему нужно успеть сделать. — Пять минут и пойдем на речку. — и под радостные крики, скрывающихся вновь в избе, девочек, Саша просто возвращается к работе, выдыхая, и надеясь, что хотя бы в этом году Ивана Купала не обернется для него чем-то ужасным. А то каждый год то чуть сестру не потеряет, то рубашку ему опалят, то он едва не утонет, потому что «ну весело же, прыгай!» — и толкают с обрыва, зная, насколько он панически боится воды. Абрикосов терпеть не может Ивана Купала. На речке было даже хорошо, хоть шатен и не очень любил воду, он не мог не признать, что более вечерняя речка — прекрасна. Покачивающаяся от времени пристань, на которой они сели, скорее всего развалится, если на нее зайдет кто-нибудь еще, тем не менее это было достаточно тихое и спокойное место, по крайней мере крики тех, кто где-то вдалеке прыгал через костер, здесь были не так слышны. Мальчик сидел посередине, свесив ноги с пристани, он не знал почему, но вот так просто сидеть было не так уж и страшно, а по бокам от него сидели его сестры, внимательно смотря на то, как он плетет венок. Это был уже третий, для него самого, потому что у Алены и Вари не получалось сплести собственные и ему пришлось отдать им те, на которых он показывал пример. Это происходит уже какой год подряд и Саша уже привык. Он плетет красивые венки — не хуже любой девицы, только вот за это умение, да и за многие другие, мальчишки с деревни смеются над ним, пусть он и привык — он привык, что его называют девчонкой — за то, что матери по дому помогал, за то, что за детьми смотрел, стирать, убирать и готовить не ленился и не страшился, венки вон плел, едва ли не жениха ждал, да через костер не прыгал, чтобы очиститься. Абрикосов надевает на головы сестер венки — Аленке из одуванчиков и ромашек, Варе — из тысячелистника и иван-да-марья, а последний, как оказалось для себя, он сплел из колокольчиков, да боярышника. В них, конечно же, были не только эти цветы, но большинство. Сестры смеются и думают — спуститься к воде, чтобы венок пустить или же так кинуть, а не распадется ли? Шатен лишь отставляет руки за спину, опираясь на них и подставляя лицо чистому теплому воздуху, что ласкает его своими прикосновениями, лениво слушая пререкания сестер. — Саш, а ты чего свой венок не бросаешь? — все же решив бросать венки с пристани, уже кинув свои и наблюдая за тем, как те плывут по течению реки, спрашивает Алена под точно такой же вопрос Вари, и Саша в очередной раз вздыхает. Почему он вообще должен объяснять такие вещи? — Я тебе девица на выданье что ли, венки по реке пускать? — лениво спрашивает старший, все же переводя взгляд на реку, в которой по течению плывут два достаточно одиноких венка — всего через несколько часов, когда девкам надоест через костер прыгать, речка этими венками устлана будет. — Так только девки делают, чтобы жениха найти. — Значит, мы скоро замуж выйдем? — удивленно спрашивает Варя, призадумавшись, а шатен усмехается, расслабленно потягиваясь, чувствуя, как пристань под ним качается, словно кто-то бежит по ней спешно, но не обращает на это внимания. Аленка же смеется и вскакивает на свои ноги, хватая венок Саши и бросая его в воду, как бы от него, на что тот лишь цокает языком, наблюдая за тем как его венок уплывает вдаль. — Не раньше, чем я умру. — усмехается Абрикосов, с любовью глядя на сестру, а потом оборачиваясь и смотря вдаль, туда, куда уплывает его венок. Это были последние его слова, перед тем как мальчишки, более сильные и быстрые, спихнули его в быструю воду реки, что-то весело крича о том, что ему нужно очистится от грехов. Последнее, что помнил мальчик — душераздирающие крики и плачь сестер и собственные жалкие попытки ухватиться хоть за что-то, пока он тонул в темной глубине реки.***
Его буквально вышвырнуло в какой-то мир, ну или кто-то услужливо вытащил его за худющую руку из холодной, словно за минуту замерзшей, реки на сушу. Он откашливался долго, такое ощущение, что новый вдох он не мог сделать целую вечность. Здесь было как-то слишком темно, а еще слишком шумно и Саша даже не понимал, шум это в его голове или вокруг него. Первое время он даже взгляд нормально сфокусировать не мог — все расплывалось и он не видел ничего, кроме ярких мельтешащих всполохов где-то вдали, очень похожих на огонь. Он только спустя какое-то время может нормально сесть и протереть глаза, чувствуя, что вся его одежда промокла, но холода он иррационально не чувствует. Ему не тепло и не холодно — ему просто нормально, он словно перестал вообще ощущать температуру мира. Он не понимает, почему этот мир одновременно так похож и не похож на то, где он был раньше — речка вроде все та же, только без пристани, оно и понятно, может занесло течением куда-то, только домиков их деревни не видно, хотя, если его далеко занесло, он и не должен их видеть? Только огонь здесь гораздо больше, да и тени отбрасываемые им, не похоже, что от людей. Абрикосов едва не верещит, когда даже в очертаниях теней видит хвосты, да рога. Господь, куда он попал? Сердце замирает почти сразу, хотя, шатен не помнит, чтобы слышал свое сердцебиение последние две минуты и это пугает его до чертиков. Кажется, его начинает сильно трясти, потому что через несколько минут на его волосы опускается сухая тряпка, и кто-то трясет его за плечо, пытаясь привести в чувства. Мальчик не сразу реагирует, а когда поворачивает голову, то едва не кричит от того, кто перед ним и не понятно, как ему удается сдержать свой девичий, высокий визг. — Я ведь говорил, что на третий раз буду бессилен. — спокойно выдает существо, потому что на человека он меньше всего похож, и смотрит на него теми невыносимыми голубыми глазами, которые мальчишка помнил откуда-то. — Мне жаль, дитя. — кажется, шатен дрожащим голосом задает самый тупой вопрос на свете, но ему не привыкать выставлять себя дураком, он может лишь дрожащим голосом спросить «я умер, да?». Существо лишь кивает, больше не говоря ни слова, переводя взгляд на толпу, веселящуюся у костра, давая юноше время обдумать полученную информацию. Саша лишь неприлично таращится на это существо, окидывая его взглядом, понимая, что перед ним, кто угодно, но не человек. Лицо вроде человеческое — бледное такое, с ярко выраженными скулами, с губами тонкими, почти бескровными, с двумя глазами и аккуратным носом, только вот по чужому лицу какие-то непонятные линии были разбросаны — темные такие, на трещины похожие, словно у разбитой фарфоровой куклы. Глаза у существа только сильно выделялись — вроде яркие такие, голубые, с вертикальными зрачками, а вокруг тьма, ну точно не как у людей, как у демонов каких-нибудь, но не как у людей и Абрикосов поначалу даже боязливо сглотнул, но почему-то не отвернулся, продолжая рассматривать существо. Уши у него были заостренными, пусть и скрывались они за черными, доходящими до плеч, волосами, а на голове виднелись небольшие рога, как у настоящих демонов, а еще — цветастый венок из колокольчиков и боярышника, на который юноша внимания не обратил. Он и не знал, что в Нави тоже Иван Купала празднуется. Одет он был странно — во все черное — в простую рубаху, распахнутую на груди, едва не обнажая ее полностью, да такие же черные штаны, и какие-то высокие, странно облегающие ноги, сапоги, Саша таких никогда не видел, заморские что ли? Руки у существа были черными и скорее всего холодными, почему-то вспомнилось, как он этими руками аккуратно прикасался к нему еще в детстве, но тогда это спасало ему жизнь, а сейчас, почему-то юноша сомневался, что существо вновь прикоснется к нему, чтобы спасти. И от этого на душе стало просто отвратительно. — И что мне теперь делать? — спустя несколько минут молчания, истерично спрашивает шатен, совершенно не понимая, что теперь делать. Он в одно мгновение лишился всего — семьи, друзей, сестер, которые, он уверен, до сих пор слезами заливаются на пристани. Ужасные мысли о реакции мамы и папы просто разбивают его душу, а он все еще не понимает, что теперь делать. Он беспомощно глядит на это существо, словно оно хоть как-то может помочь — оно не выглядит дружелюбным или желающим помочь, но достаточно спокойно относится к нему — не ругает, не собирается пытать, ничего не делает, просто сидит рядом и ждет чего-то, только вот непонятно чего. Когда он успокоится? А зачем ему это? — Можешь присоединиться к празднеству, дитя. — спокойно кивает существо, вставая и предлагая ему руку, чтобы подняться. Саша с опаской прожигает ее взглядом около минуты, прежде чем как-то слишком уж легко смириться с тем, что у него просто нет выбора. Он не вернется назад в Явь, не вернется к сестрам, к матери или отцу, он просто останется здесь, но… Почему-то это не кажется таким уж плохим вариантом.