Салатница

      Михаэль не уверен, что звонить сейчас — правильное решение, но он почему-то знает, что на том конце несуществующего провода его сейчас поймут. Только там его и поймут.       Он долго ищет номер в глубине записной книжки, надеясь, что не удалил его раньше в порыве желания наводить ненужный порядок в телефоне. Нужный контакт всё же находится, под неприметной надписью «AlP», и Михаэль даже себе, вероятно, не готов признать, что выдохнул от облегчения, когда позвонил и услышал длинные гудки подключения. — Добрый день, Михаэль, — спокойный тон голоса Алана Михаэль не спутает ни с чьим, даже спустя почти год с их последнего полноценного общения. — Хочешь поговорить? — проницательность Алана его не удивляет, он не видит смысла даже пытаться скрывать, что звонит с одной конкретной целью. — Я хочу совет, — Михаэля говорит удивительно хрипло, будто не раскрывал рта последний месяц, но он списывает это на нервы и бесконечные переживания и полагает, что Алан решил так же. — Помоги. Что мне делать? — Он в больнице?       Алан не спрашивает, с чем конкретно ему звонит Михаэль, не произносит ни слова лишнего, и Михаэль, ответив коротким «да», благодарен ему как никогда. Он не хочет сочувствия и жалости, не нуждается в соболезнованиях и такой поддержке. Ему не нужны слова, которые сейчас не стоят ни для него, ни для Мики и гроша. Но ему нужен Алан, и Алан, кажется, чувствует это даже на другой стороне Земли. — В коме. — Едь к нему, — Михаэль видит как наяву, как он спокойно пожимает плечами — не безразлично, не равнодушно, но сохраняя своё извечное сосредоточенное хладнокровие. Он уже открывает рот, чтобы возразить Алану, чтобы выговорить все аргументы, которые мучали его разум, споря с совестью и сердцем, но Алан перебивает его раньше. — Или не едь. Что бы ты сейчас не сделал, это будет не для него, а для тебя, понимаешь? — Нет, — Михаэль хмурится, отводя взгляд от окна, в которое смотрел, не осознавая, весь разговор, и уставляется в пол, пытаясь сконцентрироваться хоть на чём-то. — Я слышал, у Мики травма головы… — Перелом основания черепа, — уточняет Михаэль. Точный диагноз узнать было сложно, но мало кто способен остановить Михаэля Шумахера, когда он действительно чего-то хочет. — Перелом основания черепа, — горько повторяет Алан, и Михаэль уверен: ему не кажется, что голос Алана стал отчаяннее и грустнее. — Кого ты видишь, когда думаешь об этом, Михаэль?       Он долго молчит, не желая отвечать на неудобный вопрос или не зная на него ответ, но каким-то шестым чувством понимает, о чём говорит Алан. Знает, что тот хочет от него услышать. — Айртона, — тихо выдыхает Михаэль, закрывая глаза, признавая, что на подкорке его мозга отпечатан развороченный бело-синий болид у стены проклятой трассы в Имоле, смятый жёлто-зелёный яркий шлем, отброшенный в спешке, и грязные тёмные лужи крови, въевшиеся в серый асфальт. Он так боялся за жизнь Мики, боялся приехать в больницу, только чтобы увидеть на бледных простынях слабое безвольное тело, оплетённое трубками и проводами, но едва ли готов был признать: главная причина его страхов в том, что он уже видел это.       Разбитый болид, влетевший в стену на безумной скорости. Оторванное колесо, порванные провода, изуродованные механизмы. Едва видное между скоплением людей тело на носилках, запачканный кровью гоночный комбинезон. Маска для дыхания на бледном спокойном лице, отмечающие состояние погружённого в кому организма тихо гудящие приборы.       Рыдающие поклонники, друзья и фанаты. Траурная процессия. Закрытый гроб, укрытый национальным флагом, с помятым после аварии шлемом на нём.       Он не мог представить, что чувствовал Алан, неся на руках гроб Айртона, и не хочет беспокоить его, пробуждая болезненные воспоминания, но уже которую ночь подряд он не мог спать, потому что под его веками постоянно только одна картина. Похороны, траурный гимн, отглаженный бело-синий флаг, и он, провожающий Мику в последний путь. — Мика в коме, Михаэль, — прямолинейность Алана возвращает его к реальности из глубоких мрачных мыслей, и он трёт больные глаза, уставшие от напряжения и бессонницы. — Пока он не проснётся, ему будет всё равно, в больнице ты с ним или нет. Даже если ты приедешь и выдашь ваши отношения, ему будет всё равно, пока он не очнётся, — Михаэль неохотно соглашается, не исправляя его «пока» на «если». Никто из них не допускал этого «если». — Конечно, готов спорить на что угодно, Мика будет безумно рад видеть тебя как можно чаще у своей койки, пока он восстанавливается, но ты же понимаешь. Ты ему только навредишь, если будешь видеть в нём Айртона, не забывай, что он тоже всё это помнит. — И что ты предлагаешь?       Михаэль тяжело вздыхает, запрокидывая голову, и закрывает глаза. Он не может оставить Мику один на один со всем этим, не может позволить ему очнуться в больнице в проклятой Аделаиде и столкнуться с ужасной реальностью, в которой нет ничего более зыбкого и неизвестного, чем его будущее. Михаэль обещал Мике быть рядом, пока он может, и намерен сдержать своё обещание во что бы то ни стало, потому что Мика своё сдержал бы точно. — Я не знаю, — ему кажется, что Алан снова пожал плечами, и он понимает это. Если бы на этот вопрос существовал ответ, Алан нашёл бы его первым. — Мы не врачи, что мы вообще можем делать в таких ситуациях, кроме как верить до конца?       Михаэль хмыкает и замолкает, не зная, что ещё сказать или спросить. Разговор кажется оконченным, Алан прав, никто не может дать совет, как поступить, потому что решения попросту не существует, но Михаэль хочет узнать последнее, и совсем не уверен, простят ли ему этот вопрос. — Ты верил в него?       Алан недолго молчит, подтверждая догадки Михаэля, что ответа он не получит, но- — Я всегда верил в Айртона больше, чем нужно. Даже не знаю, советовать тебе не повторять мою ошибку или нет.