Салатница

      Мик возвращается из Бахрейна прямо домой — не в Швейцарию, а сразу в Италию, по странной привычке облюбованную «феррари-малышами», как их назвал Себастьян. Он усмехается, вспоминая, и немного краснеет, скрывая это за покачиванием головы — Себ подошёл к роли его «гоночного отца» невероятно ответственно и, кажется, даже подтянул к этому Кими, и теперь исправно исполнял взятые на себя обязанности. В том числе обязанность периодически смущать его до горящих ушей.       Мик запирает за собой дверь небольшого дома, оставляя за спиной пестреющий расцветающей весной садик и ещё бледно зеленеющий газон, сбрасывает все свои сумки вместе с обувью и кофтой у порога, запихнув по нужным углам, не утруждая себя большим. Он найдёт время и силы разложить всё идеально позже, но точно не после долгого перелёта и не самого удачного гран-при. Не то, чтобы он думал, что будет иначе — он, конечно, не питает пустых и абсолютно глупых иллюзий по поводу своей машины, про себя с почти ласковой иронией называя её «своим трактором», но вполне неиронично пахать на этом тракторе сахирские барханы, нанесённые ветром на раскалённый солнцем асфальт, оказалось не очень приятно. Тем не менее, Мик старается отбросить плохие мысли, сосредоточившись на прогрессе, которого может достичь лично, чтобы затем пойти дальше — к пока ещё иллюзорной мечте о заветном мировом чемпионстве королевских гонок. Мик старается отбросить плохие мысли — и конкретно сейчас ему так помогает в этом божественный запах чего-то очень итальянского (пряного, тёплого, мясного и томатного, с самыми ароматными травами), исходящий с кухни, и негромкая музыка, которую он слышит, хоть и не может пока разобрать слов.       Мик проходит вглубь дома бесшумно, чтобы не спугнуть, и улыбается от уха до уха, закусывая губу, чтобы не ругаться (однажды он научится не биться об этот конкретный дверной косяк пальцами ноги), чувствуя себя почти неприлично счастливым. В их небольшой кухне, залитой полуденным итальянским солнцем, Каллум немного нелепо танцует перед распалённой плитой в шортах и майке, поверх которых натянут фартук, и, кажется, беззвучно поёт в вытащенный из кастрюльки с соусом половник, являя собой весьма карикатурную пародию на Фредди: — Somebody-somebody, ooh, somebody. Can anybody find me-e-e-e somebody to lo-o-o-o-ove? — Мик фыркает в кулак, подкрадываясь сзади, и уже всерьёз думает, напугать Каллума неожиданными объятьями или предупредить о своём присутствии, когда тот оборачивается сам с широкой улыбкой и пресловутым черпаком в руке, не переставая нашёптывать под нос слова. — Просил кого-нибудь, чтобы полюбить?       Мик ничего не может и не хочет поделать с тем задорным искристым счастьем, пузырящимся тёплым шампанским где-то между его рёбрами, когда после всего этого дерьма, окружающего его жизнь в паддоке, возвращается в свой привычный мир. С дурачащимся Каллумом и наверняка уже заспамившим их телефоны мемами Маркусом, с Поппи, грызущей свою тихо пищащую кость на лежанке у стола, со всем и всеми, что он оставил, уйдя в главный чемпионат один.       Каллум быстро целует его, не позволив даже попытаться углубить поцелуй — обнимает тёплыми ладонями, выпачканными в муке, лицо, сжимая щёки, и крепко целует в губы. А потом прежде, чем Мик может что-то сказать, уже отворачивается обратно к плите, проверяя шипящие сковороды с едой, которой изо всех сил пытался не дать подгореть последние чёрт знает сколько минут, и речитативом повторяет вслед за Меркьюри, едва открывая рот: — Find me somebody to love, find me somebody to love…       Мик пристраивается рядом, привалившись бедром к кухонной тумбе, не решаясь мешать кулинарным экспериментам Каллума, и мягко улыбается, пальцем подцепив из кастрюльки тёплый соус, тут же отправляя его в рот, пока Каллум не успел приложить его своим импровизированным микрофоном.       Мик отбрасывает плохие мысли без сожалений и размышлений, потому что его всё ещё ждут в этой возлюбленной господом чувственной хмельной стране, его всё ещё ждёт человек, способный по-настоящему любить.