Салатница

      Италия многое дала Шарлю, и уроки, полученные им в Маранелло, навсегда останутся с ним, как навсегда останется и его благодарность Феррари за то, чему он научился, но об этих талантах он предпочитал не распространяться.       Это всё начиналось как шутка, как нелепое окончание не менее нелепой стычки; Макс в конце сезона был на взводе даже больше обычного, натянутый, как струна, и каждое прикосновение заставляло его… звучать. Шарль ухмылялся ему в лицо, игнорируя ругань и агрессивно мерцающие глаза в тени жёсткой тёмной кепки; маленький белый лев скалил на него зубы, призывая к подчинению и преклонению, но Шарль только выгнул губы в более колкой улыбке. Макс мог давить своей силой и властью на кого угодно, но Шарль был воспитан Феррари с гордостью и уверенностью, и он не собирался позволять ставить себя на колени, даже в ментальном плане.       Это начиналось как шутка, когда Шарль, выждав паузу, пригласил Макса разобраться с его проблемами вечером в номере Шарля, потому что он уже устал стоять посреди паддока и выяснять отношения, когда у него нет даже чашечки эспрессо под рукой. Это начиналось как шутка, когда Макс, едко фыркнув, согласился на приглашение и спросил, не боится ли маленькая красная шапочка запирать себя с ним.       Шарль не боялся. Шарль предвкушал.       Не было ничего удивительного в том, что Макс ждал от него подчинения и здесь. Ждал, что Шарль, всегда тонкий и элегантный, немного манерный по сравнению с ними всеми, такой стереотипно красивый и милый, ляжет перед ним и раздвинет ноги. Шарлю почти смешно от того, как сильно это отличалось от реальности. Он расстегнул верхние пуговицы тонкой рубашки, обнажив шею и ключицы, соблазнительный маленький штрих, призванный отвлечь внимание, и он работал прекрасно, если только жадный взгляд Макса о чём-то говорил.       Макс обнимал ладонями его шею и талию, прижимая без возможности вырваться, и целовал грубо, доказывая то, что не успел выразить словами, заставляя подчиниться, открыться, отдаться, как будто изначально не было ничего другого, чего он хотел добиться этой глупой стычкой. Будто всё это было затеяно только для того, чтобы затащить Шарля в постель и поставить его на колени.       Шарль был воспитан Италией, был воспитан Маранелло, и он знал, что те, кто пригрел у сердца алый, никогда не позволяет сломить свою гордость. Он целовал в ответ с той же яростью и страстью, с той же агрессивной убеждённостью в своей силе и власти в этой спальне; его ладонь на затылке Макса, пальцы путаются в коротких чуть влажных прядях, натягивая так сильно, что это должно быть больно, хотя Шарль уверен, что Максу должно это нравиться.       Макс больше не говорил, но в воздухе висели безмолвным напряжением все невысказанные слова, всё, что Макс хотел бросить Шарлю в лицо, заставив его усомниться в себе, потерять раздражающую его полуулыбку, такую нагло милую, будто Шарль не делал ничего намеренно и не имел в шкафу ни единого скелета. Макс не верил его невинному очарованию, не верил ни единой улыбке и взмаху длинных ресниц, не верил маленьким ямочкам на щеках и приятных складках в уголках губ, от которых сходили с ума, кажется, все вокруг них.       Шарль отошёл к постели, заманивая Макса за собой, вынуждая его следовать, как привязанного, пока Макс снова не схватил его за бёдра, плотно сжимая их тела, увлекаясь захваченной инициативой в прикосновениях и поцелуях, пока Шарль, пользуясь моментом, не опрокидывает его на кровать, придавливая своим весом к матрасу. — Если ты пришёл сюда с мыслью, что я буду как шлюха просить твой член, тебе стоит подумать лучше, — он ухмыльнулся, и в его улыбке не осталась даже следа прежней рассеянной смущённой невинности. Макс дёрнулся под ним, вскинув бёдра, но Шарль упёрся коленями по обе стороны от него, плотно фиксируя их положение. — Ты не будешь здесь главным, принцесса, — Макс фыркнул, не желая сдаваться, и Шарль довольно кивнул сам себе, не ожидая меньшего. Он ждал сегодня сопротивления, ждал борьбы между ними, и бы уверен, что не упустит победу. — Я с удовольствием послушаю, как ты назовёшь меня так ещё раз, когда я буду тебя трахать, — Шарль склонился к его лицу, пока не прикасаясь к губам, наслаждаясь только эмоциональными синими глазами. Был какой-то особый вид неповторимого удовольствия в том, чтобы злить Макса, в том, чтобы заводить его, доводить до самого края, за которым он наверняка взорвётся, но не давать ему шагнуть слишком далеко. Было что-то упоительное в том, чтобы чувствовать себя наконец-то достаточно сильным, чтобы противостоять человеческой стихии. Было что-то невероятное в том, чтобы ощущать в своих руках добытую в страстном сражении власть. — Ты согласен, petit Lion?