Салатница

      Имперский Петербург очарован французской культурой, и Пьер рад был быть частью той неведомой ему самому силы, поддерживающей в сердце громадной империи негасимую любовь ко всему, что имело отношение к Франции. Он приезжал в Петербург часто в последние годы, находя себе оправдание в торговле, стараясь успеть хотя бы раз за летний и зимний сезон, чтобы увидеть в цвету Екатерининский парк и яркое июльское солнце, блестящее в волшебных брызгах петергофских фонтанов, а затем вернуться зимой и насладиться (недолго) пронизывающим до костей холодом, белоснежным лесом под Петербургом и быстрыми поездками на санях с его русскими друзьями.       Пьер был рад очаровывать Россию французской культурой и очаровываться ею в ответ, но среди всех роскошных дворцов императорской династии, среди роскошных излишеств придворных развлечений, среди всей красоты, которую мог предложить ему Петербург, был только один человек, из-за которого Пьер мог выдержать долгий путь до российской столицы с улыбкой. — Bonjour, mon chéri Пьер, — Даниил встретил его нынче на пороге скромной петербургской резиденции, которую Пьер и несколько других французских купцов приобрели прошлым летом, и теперь временно хранили здесь товары и жили сами, когда посещали Россию с визитом.       Пьер улыбнулся ему, мягко пожав протянутую руку, холодную от мороза, и позволил себе сразу пригласить его в свою комнату, избегая ненужных нынче правил этикета. Его лицо горело от долгой зимней дороги, будто даже в его крытый экипаж проникал быстрый колючий ветер, и все его конечности, кажется, занемели в тех положениях, в которых Пьер провёл большую часть пути, и он не мог дождаться, когда сможет наполнить горячую ванну или посетить маленькую баню, выстроенную во внутреннем дворе резиденции. — Я отдал приказ затопить твою любимую баню, — Пьер скинул верхнюю одежду, припорошённую снегом и быстро намокшую в тёплой комнате, и Даниил тут же взял его руку в свою, отогревая замёрзшую кожу губами и тёплым влажным дыханием. — Надеюсь, тебя не рассердит моя дерзость взять на себя управление в твоём доме. Французский Даниила идеален, как подобает высшему обществу, но Пьер всё же слышал характерный акцент в его низком голосе и не мог сдержать улыбки, когда родной язык вдруг звучал таким необычным для его собственного уха. Пьер протянул свободную руку к лицу Даниила, обнимая его щёку ладонью и мягко поглаживая большим пальцем неровную кожу. — Прощу тебе твоё самоуправство, если баня будет действительно хороша, — Пьер улыбнулся наискось, не пряча хитрости в глазах. Он любил, так любил, что с Даниилом он мог быть самим собой, без укрытий и прикрас, и Даниил любил его всего в ответ. — И если ты примешь её вместе со мной. — Не мог бы поступить иначе, — он склонил голову ближе к Пьеру, едва не коснувшись его лба своим, и Пьер едва держал себя в руках, чтобы не поддаться искушению вновь почувствовать прикосновение его губ к своим, — кто-то должен удостовериться, что ты выучил науку правильного посещения русской бани, mon chéri. Эти изнеженные французские аристократы никогда не покажут тебе всей прелести бани. — Я бы не смел надеяться на лучшего учителя, — Пьер всё же притянул его к быстрому поцелую, касаясь пальцами острой скулы, и почувствовал тепло внутри всего его продрогшего тела, когда Даниил, отвечая на поцелуй, прижал их руки к своей груди, где под многими слоями тканей быстро билось его сердце.