Сколько?

      Светлый дом навевал воспоминания.       Эта земля принадлежала Хатаке. Давно, ещё до нападения Пейна на Коноху, тут стоял дом Сакумо — у Какаши язык не поворачивался назвать его своим. Слишком много боли это место привнесло в его жизнь, гораздо больше чем радости. И как только Какаши смог, он съехал отсюда в служебную квартирку два на три метра. Приходил пару раз в год: в сентябре — на День Рождения отца, и в мае — на годовщину его смерти. Убирался в доме, красил стены и забор, изуродованные злыми надписями, и всегда до дрожи в коленях боялся остаться тут хотя бы на минуту дольше положенного. В те времена он считал свою фамилию самым большим позором, который, в отличии от стен, ни отмыть, ни перекрасить.       После того же, как деревню перестроили, само собой случилось так, что место это ещё сильнее чем прежде отдалилось от основной суеты. Какаши посчитал это идеальным вариантом — не пришлось выслушивать, что Учиха занимает чьё-то место, что его присутствие кого-то стесняет или кого-то напрягает. Точнее нет, конечно, пришлось, но живи Обито в сильно урезанном квартале Учих или тем паче в центре — разговоров и недовольств было бы в разы больше.       Сам же Какаши продолжал жить в служебной квартире. Теперь уже в более просторной, но всё же не сильно отличавшейся от предыдущей. Разве что окно было больше и оттого, возможно, стало холоднее по ночам.       — Ну проходи, — тихий язвительный смешок над самым ухом заставил внутренне содрогнуться — Обито пропустил его вперёд и тут же, наверняка нарочито громко, захлопнул дверь.       Он стоял совсем близко. Так близко, что с лёгкостью можно было рассмотреть каждый шрам, несмотря на тягучую полутьму, царившую в небольшой прихожей. В воздухе пахло чем-то сладким, а легкий сквозняк прохладной лентой скользил где-то в ногах.       — Где твои АНБУ? Их нет с самого утра. Отпустил их, совсем меня не боишься, Дуракаши?       Улыбка, наполненная издёвкой, расплылась по губам Обито, и он, словно ему действительно было интересно знать ответ, слегка наклонил голову, точно собака, и приблизился ещё сильнее, заглядывая, если не в глаза, так сразу в душу. Какаши рефлекторно опустил взгляд. Знал, что томоэ не появятся, но…       — Я не боюсь смерти, Обито.       Хатаке даже взгляда поднять не успел, как Учиха, до этого властно давящий на него своей веселой ухмылкой, весь сжался как пружина и тут же отшатнулся. Лицо его вновь стало злым, тёмным, с отпечатком яростной обиды. Он дернулся к Какаши и, грубо схватив за грудки, встряхнул, распахивая рот в немом недовольстве, но сразу же разжал пальцы. Словно и сам не знал, что хотел сказать. Или даже сделать. Снова ударить?       — Я не об этом спрашивал, — взгляд у Учихи был горький, тяжёлый и абсолютно нечитаемый.       Какаши не понимал, что Обито от него хочет. Почему стоит и просто удушливо печально смотрит. Вновь затошнило.       — Извини.       Прозвучало скорее как вопрос. Наверное, да, он должен был извиниться перед Обито. На этот раз перед живым и настоящим, а не просто перед чёрным камнем, с высеченным на нём именем.       Но похоже, Хатаке опять сделал что-то не так. Обито нахмурился ещё сильнее чем прежде и, выругавшись под нос, отвернулся, тут же скидывая с ног сандалии и проходя вглубь дома. Громко затопал, продолжая бурчать под нос, и снова хлопнул какой-то дверью. Какаши вымученно, но в кои-то веке по-настоящему, искренне улыбнулся. Не спеша стянул с себя сандалии и поставил у стенки, задумавшись на мгновение, наклонился за обувью Обито и аккуратно поставил рядом со своей.       Внутри оказалось достаточно прохладно — во всяком случае, точно свежее, чем на улице, где во всю пекло солнце. Хатаке прислушался, звуки доносились с кухни — лилась вода, гремела посуда, — и он хотел было пройти сразу за Обито, как его внимание привлёк небольшой кофейный столик перед невысоким диваном. Несколько карт Страны Огня и добрая стопка белых листков, испещрённых какими-то надписями и знаками, сама собой цепляла взгляд, и Какаши на секунду обернувшись в сторону кухни и убедившись, что Учиха всё ещё чем-то занят, быстро подошел, склоняясь над бумагами.       На листах размашистым почерком были накарябаны вопросы — те самые, что покоились и у самого Какаши в блокноте, — и напротив этих вопросов, словно это были бланки с письменного экзамена Академии, были оставлены поля для ответов. Некоторые даже были заполнены. Так, например, напротив строки «Сколько человек вы убили лично или поспособствовали» деланно аккуратно и каллиграфично было выведено многозначительное «до-ху-я».       Какаши переложил лист и достал следующий. В основном на нём были какие-то неприличного вида рисунки и символы, но напротив самого последнего вопроса всё же значился кривой ответ — написанный совсем не так, как предыдущий, а рвано, неаккуратными быстрыми штрихами. «Планируете ли помочь в возрождении клана Учиха» и злое «Могу обкончать Рокудайме лицо, соберёт и засунет в кого хочет!».       И только взгляд Какаши зацепился за точку в восклицательном знаке, как из-за плеча его показалась чужая рука, и, быстро выхватив лист, Обито тут же сжал его в ладони, нещадно сминая.       — Какого чёрта, Хатаке, — злой шёпот ударил по ушам. — О воспитании не слышал?       Какаши обернулся. Учиха, одной рукой сжимая деревянный поднос с чайником и двумя пустыми чашками, второй продолжал нещадно комкать улику против самого себя. Казалось, будь у него возможность, листок уже полыхал бы в Катоне.       — Это ты меня про воспитание спрашиваешь?.. — Хатаке удивленно приподнял брови, и указательный палец как-то сам собой направился на руку Обито, сжимавшую бумажку. — Обкончать мне…       — Заткнись! — зардевшийся, с перекошенным от смущенного негодования лицом, Учиха больше всего напоминал самого себя в детстве. И ни шрамы, ни сама его сущность отступника не могли вытравить из сознания Какаши ту широкую, шкодливую улыбку напарника по команде. — Или мало тебе было одного раза?!       Обито грубо оттеснил гостя с прохода и брякнул подносом о столешницу, тем ни менее не спеша выпускать испорченный листок из рук.       — Одного раза… чего?       Чистый фарфор звонко скрипнул под пальцами Обито, когда он, рыча, вцепился в одну из кружек, переставляя её с подноса на стол. Какаши успел лишь устало моргнуть и поморщиться от неприятного звука, когда в его ворот вновь грубо вцепились чужие руки. Ноги не успели за мотнувшимся в сторону телом, и, прежде чем вернуться себе равновесие, на мгновение он практически повис в этой крепкой хватке.       Обито потерялся. Злой ещё секунду назад, он шумно выдохнул, старательно, но безрезультатно пытаясь заглянуть в глаза напротив. Но напротив было пусто.       Словно телом Хатаке и был здесь, но мыслями… В груди завернуло колючей спиралью. Учиха помнил всё. Помнил, как рыдал, когда возвращался из вылазок в Коноху. Помнил, как ненавидел Какаши. За то, что тот убил Рин. За то, что тот убивал живого — живого! — себя после их смерти. За то, что падал на колени перед монументом и, широко распахнув глаза, дрожащей рукой держал кунай у своей шеи. И повторял, повторял, что…       — Ты хреново выглядишь, что происходит?       — А? — Какаши сморгнул, и глаза его из поддернутых дымкой тут же вновь стали живыми. Он повёл плечами, и что-то в этом жесте показалось Обито до неправильного уютным, словно он устраивался поудобнее, даже не думая о том, чтобы вырваться. — Плохо сплю.       — И всё?       — А нужно что-то ещё?       Нет. Конечно, нет. Обито вообще ничего не нужно. Не от Какаши.       — Мне? Нет, ничего, — он прокашлялся и словно даже несколько неловко разжал пальцы на чужом воротнике, тут же отворачиваясь, чтобы продолжить расставлять посуду по заваленному бумагами столу. — Тебя не было столько времени, а сейчас ты заявляешься с видом живого мертвеца, — Обито бросил взгляд на Какаши, когда тот шагнул в сторону и аккуратно присел на самый край дивана, — будто минимум кто-то умер или должен умереть в ближайшее время.       — Вот как?.. Я так плохо выгляжу, Обито?       Дрожь от звуков собственного имени пробежала от коленок сразу к горлу, заставляя Учиху шумно выдохнуть носом. Этот тихий, шуршащий голос… будь он тысячу раз проклят вместе со своим обладателем.       Обито выпрямился, между бровей у него залегла глубокая морщинка недовольства. В голове он перебрал уже несколько десятков вариантов такого внезапного и такого странного появления Хатаке, но всё никак не мог определиться с тем, какой из этих вариантов — ближайший к истине. А Какаши, похоже, не спешил давать каких-либо пояснений.       — Сначала я подумал, что ты пришёл сообщить мне, что меня наконец было решено казнить… — Обито хотел было продолжить, но мгновенно был перебит неожиданно окрепшим, зазвеневшим в тишине комнаты голосом:       — Тебя не казнят.       Чётко. Безапелляционно. Словно он повторял это «не казнят» сотни, нет… тысячи раз.       Какаши потянулся, рукой едва не задевая бедро — во всяком случае так показалось Учихе — продолжающего хмуро возвышаться над ним товарища, и ухватил ближайшую к нему чашку, абсолютно игнорируя тот факт, что она оставалась пустой. Заглянул внутрь, нахмурился, поднял недоуменный взгляд на Обито и, смутившись, отставил обратно.       — Тогда зачем ты пришёл? Ты умираешь? Чем-то болен? Женишься? Сын родился? Или может, я женюсь? А, Шестой-сама?       Учиха выдал поток предположений, абсолютно не задумываясь, и, зачесав пыльные после спарринга с Наруто волосы назад, наконец рухнул на диван, сразу же обманчиво устало прикрывая глаза и откидываясь на спинку.       Ему было больно от того, что он знал, какой именно ответ хотел услышать. Он мог ругать самого себя сколько угодно — увещевать, что ему всё вокруг неважно, что он мертв в душе и не только, что он устал от этой жизни и ему ничего не нужно. Но он продолжал тренироваться с Наруто. Продолжал ждать, когда придёт Какаши. Придет и скажет, что… Что скучал? Что простил его, непутевого идиота Обито?       Смешно.       И больно. От того, что он знал, что никогда не услышит того, что хотел.       А ещё хотелось плюнуть самому себе в лицо за эту боль — он не имел никакого права на неё. Но оставалось лишь делать хорошую мину при этой фатально плохой игре.       Какаши тяжело вздохнул. Под маской было видно движение губ, но звуков не доносилось — то ли что-то совсем беззвучно репетировал, то ли просто прикусывал подрагивающие от усталости губы. Он выглядел плохо. Ещё хуже, чем в тот момент, когда только вышел из кустов, рассекреченный Наруто.       Даже можно сказать, тогда — он выглядел прекрасно. Достойно того, чтобы наотмашь получить по лицу за свою натянутую пустую улыбку, отражавшуюся в глазах. За эгоистичное желание Обито увидеть его раньше.        Сейчас же, бледный и сгорбленный… Учихе всё так же хотелось встряхнуть его за шиворот, да посильнее. А после позвать медиков. И от этого желания, от выработанной за жизнь привычки просчитывать всё наперед, брови его мгновенно сошлись над переносицей. Он не смог бы позвать медиков.       Он никого не смог бы позвать, если Наруто ушёл уже достаточно далеко. АНБУ нет, он не смог бы заговорить ни с кем, даже если бы на этот отшиб кто-то и забрел.       — Какаши, ты выглядишь плохо, — повторил снова, уже с большим нажимом. Но их разговор вновь напомнил диалог глухонемого со слепым:       — Совет настаивает, чтобы ты всё же ответил на их вопросы. АНБУ передали, что ты не стал им отвечать.       Хатаке кивнул на стопку листков в дальнем от него углу стола и тут же полез к себе в карман, доставая собственный блокнот, наполненный аналогичными вопросами. Аккуратно положил его на край стола — рука даже ему показалась чересчур бледной.       Ему резко, до колющего ощущения на языке захотелось чая. Сделать глубокий, обжигающий горло глоток, чтобы он смыл собой всю ту горечь, что скопилась у него во рту за последние два года. Согреть закостеневшие от внутреннего холода пальцы о тонкий белый фарфор.       — Так это вопросы от совета? — Обито кивнул. Почти понимающе. И на щеках его загорелся отчаянный стыд, который он тут же попытался скрыть, неожиданно резко приподнимаясь с дивана и наконец разливая наверняка уже заварившийся чай по чашкам.       Он не помнил, что это за чай. И не помнил, как его правильно нужно заваривать — он всегда был далек от этих заумных ритуалов. Пакетик с дурманяще пахнущим сбором принесла Сакура, сказала — успокаивающий.       — А ты думал, что от меня?       — Там стояла твоя подпись.       И рука Обито неожиданно дёрнулась, чуть не расплескав чай мимо кружки. От тихого смеха. От тихого-тихого, едва различимого в журчании горячей желтоватой воды, льющейся из тонкого носика, смеха. Какаши смеялся, и, казалось, Учиха никогда прежде не слышал такого его искристого смеха — быстро повернулся, чтобы запечатлеть на подкорке светящиеся весельем глаза. Но напротив опять было пусто. И от этого обмана в душе Обито мгновенно взросла такая жуткая обида, что первее, чем он успел опомниться, недовольное шипении сорвалось с его губ:       — Да, думал, — отставил наполовину опустошенный чайник в сторону, плюхнувшись обратно на диван. — Думал, что уж с этим ты сам справился или хотя бы читал то, что подписал. Кто же знал, что ты всё такой же дурак. Как тебе только доверили место Хокаге.       Обито самодовольно хмыкнул. С каждой брошенной в его адрес шпилькой Какаши будто больше приходил в себя, отходил от болезненного анабиоза. Под конец даже удивленно приподнял вверх брови, но тут же, усмехнувшись неожиданному возбуждению Учихи, закачал головой.       — Нужно оно мне сто раз, место это… — Какаши схватил наполненную практически до краев чашку обеими руками и тут же замер, замявшись. На долю секунды метнул взгляд на Обито, словно проверяя, услышал ли тот его, и открыл было рот, чтобы ляпнуть что-нибудь ещё, как тут же был перебит, учуявшим чужое смятение Учихой:       — Так говоришь, словно тебя заставили стать Рокудайме, Дуракаши, — за грудиной затянуло. От старого прозвища. От того, как дёрнулся и оробело взглянул на него Хатаке. В его обычно нечитаемом взгляде легко угадывалось недоумение, и Обито окатило осознанием. Своей бездумной подколкой он попал в яблочко. — Тебя что, серьезно заставили стать Хокаге?       Волна гулкого, с хрипотцой смеха прокатилась по всему дому. Это действительно было забавно. Он, Обито, мечтал об этом большую часть своей жизни. А другие? Сколько других людей мечтали о том, чтобы занять пост Хокаге? Десятки? Сотни первоклассных шиноби?       — Это правда так смешно?       Учиха смахнул выступившую в уголках глаз влагу и уже открыл было рот, чтобы дать чёткий утвердительный ответ, но осёкся. Взгляд зацепился за тонкие, слегка поблёскивавшие от влаги губы, обхватившие самый краешек чашки. Обито хотел протянуть руку и отдернуть посудину от чужого рта — чай должно быть до сих пор оставался слишком горячим — но Какаши сделал большой глоток, даже не поморщившись.       — Просто не могу представить, чем таким тебя могли бы принудить к подобному, — Обито боялся моргать. Казалось, потеряй он зрительный контакт хоть на мгновение — Какаши вновь окажется в своей маске, но тот, похоже, не спешил надевать ее вовсе, вновь припав губами к чашке. — Пообещали обнулить твой десятизначный счет в банке? Или… Нет! Знаю! Пообещали отобрать у тебя те похабные книжонки, я прав?       Тело Обито наполнилось ленностью — слова сами собой лились из его рта, и было так трепещуще приятно, что он мог просто говорить. Говорить всё то, что приходит ему в голову. Просто так, без смысла. Просто, чтобы глаза Какаши не поддергивались дымкой внутренних бичеваний. Просто, чтобы он слушал.       Но Хатаке молчал. Цедил чай и молчал. И лишь потом взглянул тяжело. Опасливо.       — Какаши, чем тебя заставили? — повторил Обито уже серьезнее, без намека на смех. Казалось, Хатаке опять не собирался отвечать на вопрос, но неожиданно его ресницы дрогнули, и он, поймав чужой взгляд на собственных губах, судорожно перехватил чашку одной рукой, второй прикрывая нижнюю половину лица. Почему он всегда его прячет?..       — Кем.       — Что?..       — Не чем — кем.       Обито понадобилось несколько секунд, чтобы понимание нахлынуло на него. За пониманием накатила и ярость. Безумная злость. Ошарашенное неверие.       — Нет, — Учиха привстал, но тут же рухнул обратно — в голове било набатом. Так не должно было случиться. Так не могло случиться. — Нет, нет. Ты идиот, только не говори, что эти плесневелые мешки с пылью шантажировали тебя, — Обито сглотнул, но на вдохе всё равно подавился и с омерзением прохрипел: — мной.       Какаши лишь как-то неловко пожал плечами и, буркнув своё очередное бессмысленное «Извини», вновь уткнулся губами в кружку, словно отгораживаясь этим чёртовым чаем для успокоения от отнюдь не спокойного Обито.       — Чёрт, — Учихе понадобилась лишь секунда, чтобы загореться собственным негодованием, — отвечай, Хатаке!       Он рыкнул и, быстро подавшись вперед, грубо схватил сначала одно запястье, потом и второе, отводя руки Какаши подальше от его лица, пресекая все попытки спрятаться, оставляя его буквально обнаженным под требовательным, негодующим взглядом. Чай едва плеснул через край дернувшейся вслед за рукой чашки, и лишь на самом краю сознания Обито недовольно шикнул — слишком горячо. Потрескавшиеся, розовеющие под влагой губы наверняка обожжены.       Стоило ли оно того?       И взгляд у него — удушливый, печальный. Словно у преданной, но всё же побитой собаки. Словно он и правда тяжело болен, но не физически. И едва ли дело действительно в бессоннице.       — Сначала ты, — Какаши не дернулся, не попытался оторвать чужих рук от своих. Быстро выдохнул и кивнул на блокнот, лежащий на столе.       — Играть со мной вздумал?       Взгляд Обито зацепился. И сердце его зацепилось. За какую-то занозу. Грубую, расщепленную — какую даже если достать, будет выбаливать с неделю. Ему казалось, он свершает акт какого-то беспринципного, безжалостного насилия над Какаши. Вот так просто удерживая его за руки, так просто рассматривая его лицо, неприкрытое маской, так просто заставляя его надрывать в себе что-то, просто для того, чтобы Обито прожил пару лишних лет. У Какаши тоже в сердце заноза. И похоже, доставать он её был не намерен.       — Хорошо, давай сыграем, Дуракаши! — он оттолкнул от себя чужие руки, наугад схватил со стола какой-то из листков и, вооружившись поднятым с пола карандашом, быстро начал что-то карябать напротив одного из вопросов. — Один вопрос от тебя, — Обито показательно ткнул пальцем сначала в свой ответ, а потом в подпись Какаши внизу листа, — один от меня.       Хатаке поставил уже практически полностью опустошенную кружку обратно на стол, открыл было рот, чтобы возмутиться, сказать что-то против этого детского поведения, но… не смог. Это было честно. Сам Какаши считал это, да, пускай глупым, но честным обменом. А ведь он хотел быть честным с Обито. Тот казался таким загрубелым, неживым, но сейчас всё больше и больше напоминал того мальчишку из детства — импульсивного, яркого, полного сил, и нахождение рядом с ним убаюкивало, согревало Какаши.       Словно не было больше нужды вечно куда-то бежать, за кого-то нести ответственность. А ведь наверное, Обито мог в любой момент убить его или попытаться взять в заложники — с этой мыслью Какаши глубоко выдохнул и расслаблено откинулся на спинку дивана. Потянулся было к маске, чтобы обратно натянуть ее до самой переносицы, но был тут же остановлен:       — Оставь…       И Какаши так и не понял, почудился ли ему этот тихий бархатный голос или нет. Но на всякий случай он опустил дрогнувшие пальцы обратно на диван, со скрипом сжимая плотную обивку.       — Вот! Теперь ты, — Обито победоносно взмахнул листком с единственным расписанным вопросом в воздухе. Он быстро, практически незаметно пробежал языком по пересохшим губам и продолжил уже серьезнее: — Тебя заставили стать Хокаге из-за меня?       — Я бы не сказал, что…       — Какаши, — Обито предупредительно сощурился. Он ожидал, что товарищ попытается увильнуть от ответа, но не собирался давать ему и шанса на это. — Да или нет.       — Нет.       Обито удивленно приподнял брови, словно ожидал услышать совсем другой ответ, но Какаши не соврал. Да, его принудили принять должность шантажом, но отнюдь не Обито был причиной, почему ему в принципе предложили этот пост — это в целом было бы странно. Просто дело было в постановке вопроса…       — Не пудри мне мозги, — и Обито похоже тоже, пускай и не сразу, но осознал свою промашку, — ты понял, что я имею ввиду. Ты стал Хокаге из-за меня? Ты выменял меня на себя, так?       Учиха поджал губы и нетерпеливо дернулся, придвигаясь ближе к Какаши, словно боясь, что тот вдруг передумает играть в навязанную игру и решит сбежать. Но тот, казалось, наоборот лишь сильнее растекся по дивану — сложил руки на груди, слегка повернув голову в сторону собеседника, с какой-то утомлённой истомой уставился на него немигающим взглядом и вдруг, совсем неожиданно, нежно, совсем-совсем тепло улыбнулся.       — Это уже следующий вопрос, разве нет?       Обито понадобились все силы, чтобы сдержать в себе неукротимое желание зло шарахнуть ладонью по столу от досады — он лишь недовольно закатил глаза и, показательно громко цыкнув, пробежался глазами по списку вопросов, выбирая самый короткий. Ага. «Остались ли живые члены Акацуки?» Легко.       Вновь заскрипел грифель, и звук этот словно надавил Какаши прямо на грудь, заставляя глубоко выдохнуть и медленно прикрыть глаза. Он уже и забыл, что это за чувство. Уморяющая сонливость.       — Твой ход.       Чужой голос вырвал Какаши из дремоты мгновенно — он приоткрыл глаза, поджал губы на секунду и уверенно кивнул:       — Да. Что-то вроде того, — Обито сморщился от этого ответа, как отчего-то крайне омерзительного, но Какаши продолжил: — Дело не только в совете. Все вокруг хотели твоей смерти, так что… Не было другого выхода, — Хатаке тихо рассмеялся, будто вся ситуация была какой-то старой дружеской шуткой, будто она вообще не волновала его сердце. Не теперь. — И нет, у меня больше нет счета в банке, раз уж ты так осведомлен о нем. Я отдал всё, что было, чтобы выкупить тебя.       Обито дернулся. Как от пощёчины. Грубой, злой, обидной пощечины. Обозлился и тут же подался вперед, нависая над расслаблено растянувшимся Хатаке, едва сдерживая себя от желания снова схватить его и встряхнуть посильнее.       — Хочешь сказать, я теперь твоя зверушка? Купил меня, посадил в эту гребаную клетку, да? Или я должен вернуть тебе все твои…       Обито оборвался на полуслове. Секунду назад светящееся негой и весельем лицо Какаши мгновенно потемнело и словно исказилось — он нахмурился и болезненно сморщился, нижняя губа — Учиха шумно, неожиданно для себя выдохнул — смялась под натиском ровного ряда зубов, и показалось, что еще мгновение и из горла Какаши вырвется всхлип, но вместо этого с губ сорвался только какой-то сбивчивый шепот:       — Зачем ты так?.. Я не это имел в виду, — взгляд мужчины метнулся на Обито и внезапно несколько испуганно оживился. Какаши быстро приподнялся на руках, чуть не столкнувшись лбом с продолжавшим нависать над ним Учихой, и, понизив голос еще сильнее, так, что Обито бы в жизни не расслышал, если бы чужое дыхание не ласкало его подбородок, спешно зашептал: — Если ты хочешь, я могу… Я знаю печати, запирающие тебя. Все. Все до единой. И знаю печати на этом доме. Я думаю, если ты хочешь, я мог бы…       — Нет! — страшное понимание того, что хочет предложить ему Хатаке окатило Обито как ушат ледяной воды. Он ждал, что Какаши засмеется, хмыкнет, просто скажет, что это была шутка, но тот продолжал выжидающе смотреть. Учиха яро замотал головой и повторил громче: — Нет, Какаши.       Дикое возбуждение во взгляде напротив тут же потухло, и Хатаке вновь расслабился, растекаясь по дивану и откидывая голову на спинку так, что стала видна шея под еще сильнее сползшим воротом маски. Кадык скользнул вверх-вниз. А за ним и ошарашенный взгляд Обито.       — Тогда… можешь считать, это была плата за аренду шарингана, если тебе так будет проще, — Какаши произнес это как ни в чем не бывало и тут же широко зевнул.       — Аренду шарингана?.. — Обито удивленно моргнул, словно до него далеко не сразу дошли сказанные слова, но через несколько секунд прыснул и засмеялся. — Аренда шарингана. Идиот. Тоже мне, это был подарок, Дуракаши.       — М-м, твой ход, — речь Хатаке напомнила Обито больше кошачье мурчание, чем что-то человеческое — похоже чай был действительно успокаивающим. (Или Сакура тогда сказала «усыпляющий»?) Какаши периодически смаргивал влагу, скопившуюся в уголках глаз, то и дело неловко дергал головой, словно проваливаясь в забытье, а руки его, собранные в замок на груди, так и норовили выскользнуть — сон очевидно смаривал его.       Обито решил поторопиться, найти еще один коротенький вопрос, но когда с очередным ответом было покончено, в гостиной уже раздавалось тихое сопение. Рука таки выскользнула из замка, упав между ними на диван; белесые ресницы задрожали в такт ровному, глубокому дыханию, а весь вид Какаши так и говорил о его тяжелой утомленности. Учиха взволнованно нахмурился и зеркально товарищу сполз по дивану вниз, устраивая голову на спинке дивана так, чтобы быть лицом к лицу, чтобы его губы щекотало чужое дыхание, чтобы, немного протянув руку, зацепиться указательным и средним пальцами за пальцы Какаши.       Его ход. Но он не знает, что спросить. Не придумал.       Просто помнил, как ненавидел Какаши. Ненавидел, когда тот убивал себя из-за смерти Обито и, стоя на коленях перед монументом, повторял-повторял-повторял, что…       — Ты всё ещё меня любишь, Какаши?       Чужие пальцы сжались в ответ.