***
Обито устало прикрыл глаза. Он сидел практически без движения уже несколько часов, но тем не менее мышцы, будто окутанные каким-то эфемерным теплом, как бы Учиха не ожидал этого, не выдавали ни малейшего намека на боль. Тело на удивление не затекало, только лишь временами сильная, пугающая своим происхождением дрожь пробегала от пупка и до самого загривка, заставляя даже волосы на затылке шевелиться. Какаши уснул. Уснул крепко и словно намертво, и даже когда голова его съехала вниз, и Обито, подхватив её, переложил на собственные колени — не проснулся. Лишь выдохнул немногим глубже, чем до этого, подтянул под себя свисающие с дивана ноги и вновь задышал спокойно и мерно. Похоже, он действительно не спал уже очень и очень давно. Сон его в основном был спокойным — ресницы Обито под звуки тихого сопения тоже слипались, точно обсыпанные неведомым песком, и он периодически проваливался в быстрый, скорее утомительный, чем восполняющий силы сон. И в то же мгновение, как Учиха переставал осознавать себя и тело его лишалось какого-либо контроля — Какаши, словно почувствовав, что за его сном больше не наблюдают, весь напрягался. Мышцы, до этого расслабленные, подбирались, ритм дыхания сбивался и брови сходились над переносицей. Он начинал что-то тихо-тихо и совсем неразборчиво бормотать, а пальцы его до белых костяшек сжимались на ткани чужих штанов — так, что наверняка было не отодрать. Но стоило только Обито осторожно коснуться его плеча кончикам пальцев, чтобы вырвать из затягивающего в себя кошмара — Какаши на мгновение напрягался ещё сильнее: ещё крепче сжимал хватку на штанах, ещё активнее начинал мелко подрагивать и ворочаться, словно кот трясь ухом о чужие ноги, и после, наконец, вновь обмякал, впадая в новое беспамятство. Было спокойно. Было так спокойно и хорошо, что в те недолгие секунды после очередного вынужденного пробуждения, Обито казалось, что так и должно быть. Они и должны так сидеть — вечно оберегая друг друга от жестоких ночных кошмаров. И не должно было быть ничего из того, что уже случилось или ещё случится. Должен был остаться только излечивающий то, что давно насмерть искалечено, сон и, быть может, немного язвительных разговоров. Обито было бы этого достаточно. Было бы достаточно, если бы Какаши оставшиеся годы просто лежал на его коленях, а просыпаясь, слегка прищурившись, едва заметно улыбался. И Обито улыбался бы ему в ответ. И момент этот длился бы бесконечно. Но небольшой блокнотик, лежащий на краю стола, точно в напоминание о реальном мире, каждый раз выдергивал Учиху из мечтаний о том, что будет на его веку ещё время, наполненное простым желанием жить. Без чувства вины. Без чувства ненависти, что продолжало тлеть в нём, но направленное уже только на самого себя. Ему просто хотелось позволить себе жить. Просто отпустить и… Тело, до этого переполненное сонной негой, мгновенно напряглось, ещё до того, как его обладатель успел осознать, что чья-то тень едва заметно промелькнула мимо окна. Рефлексы, выработанные годами, и без чакры оставляли за Учихой право называться ниндзя. Ему понадобилась лишь доля секунды, чтобы, дернувшись вперед, подхватить со стола блокнот и, раскрыв его на первой попавшейся странице, домиком прикрыть нижнюю часть лица Какаши. — Замри. Холод клинка АНБУ неприятно обжёг тонкую кожу под кадыком, и тут же входная дверь с грохотом распахнулась, видимо впуская непрошенных гостей. Обито и до этого момента задумывался над тем, как в принципе Хатаке удалось уговорить Совет, чтобы он пришёл к нему один, ещё и предварительно сняв с постов то подобие тюремщиков, что следили за Учихой каждый божий день. Но сейчас всё становилось куда яснее. Похоже, не так уж и сильно Какаши был зависим от чужих дозволений, как могло показаться на первый взгляд. Ухмылка сама по себе расползлась по лицу Обито. — О, Сакура, — он хотел было приветственно ей махнуть, но стоило ему только двинуть пальцами руки, покоившейся на плече у Какаши — острие вжалось в кожу шеи сильнее, наверняка оставляя небольшую царапину. — Что с Какаши-сенсеем? Сакура сделала шаг вперёд, но ближе подойти не решилась. В её взгляде читались тревога и некая степень недоверия — Обито и раньше замечал в ней это. Она могла навещать его, одна или с Саске — неважно — всё равно даже спустя эти два года в её взгляде присутствовало это презрительное отторжение. В самых глубинах, едва заметное, но Учихе этого хватало, чтобы понять: она не из тех людей, что простила или поняла его. Из таких был только Наруто, да и наверное… — Он спит, — Обито пожал плечами, уже и вовсе не обращая внимания на приставленное к горлу лезвие. И тут же волнение своим липким щупальцем скользнуло вдоль позвоночника. Они говорили в полный голос, но Какаши даже не шелохнулся. Обито сжал ладонь на чужом плече сильнее, но в ответ на это Хатаке лишь недовольно что-то прохныкал и резко перекатился на бок, роняя блокнот на диван, а носом утыкаясь аккурат в чужой живот. Горячее дыхание опалило кожу под задравшейся от ёрзаней футболкой и сразу же стало как-то невыносимо душно. — Какаши-сенсей?.. — Сакура придвинулась ещё на пару шагов ближе, и когда Какаши в очередной раз не отозвался, хмуро уставилась на Обито, очевидно ожидая хоть каких-нибудь объяснения этого явно нездорово крепкого для ниндзя, да и в принципе для любого человека, сна. — Что с ним? Учиха опять пожал плечами и тут же покривился, шея затекла — он продолжал держать ее неестественно ровно, под натиском чужого клинка. Клетки Хаширамы не то чтобы работали так же эффективно как раньше — во всяком случае, он был уверен на сто процентов, что в нынешнем состоянии новая голова у него точно не отрастет, в случае, если у АНБУ как бы невзначай дернется рука. — Сколько раз ещё повторить? Он спит. Сказал, что плохо спит, а потом уснул прямо посреди разговора, — кто-то у входа громко хмыкнул, и Обито тут же перевел взгляд с девушки на источник звука. Нара… Кажется его звали Шикамару, выглядел в крайней степени недовольным, и всё его существо сочилось каким-то презрительным спокойствием. Обито зло сощурился, и пальцы сами собой сжались на чужом плече ещё сильнее. — Похоже, вы его знатно затраха… Какаши не был собачкой, обязанной прибегать по первому зову. И эти детишки определенно не имели никакого права стоять в этом доме и фыркать в ответ на каждое слово Обито… Или быть может, и имели, но… — Какие-то проблемы, пацан? — Учиха на мгновение покосился в сторону, примериваясь, куда в случае чего ударить, чтобы выбить из чужих рук катану, но тут же вновь уставился на Шикамару, что продолжал сверлить его едким взглядом исподлобья. — Какаши — взрослый мальчик, и если он хочет поспать тут, на коленях у другого взрослого мальчика — это точно не ваше дело, малышня. Обито прислушался к звенящей тишине, повисшей после его слов. Какаши больше не сопел — очевидно проснулся, ведь Учиха только сейчас заметил, как сильно и как наверняка болезненно продолжал сжимать его плечо — но тем не менее, и встревать в разговор Хатаке, похоже, не спешил. Ситуация складывалась неловкая.***
— Шестой-сама? — М-м… — Шестой-сама, вы слушаете? — Да-да, спрашивай… — Шестой-сама, говорят, из-за вас умерли все ваши друзья, это правда? А, Шестой-сама? — Правда, Какаши… — А сами-то вы остались живы, Шестой-сама? А сами-то остались?..***
Ледяные иглы испуга впились аккурат в хоть и покрытую грубыми шрамами, но всё же тонкую кожу ступней. Какаши подскочил на кровати и задохнулся подкатившим к горлу ужасом. Он видел маленького себя. Он видел маленьких Рин и Обито. И все были мертвы. Три тонких, изуродованных войной тела лежали на земле, отказывавшейся принимать крови больше впитанного. Уже даже не красные — чёрные, лужи блестели в лучах заходящего солнца, и ноги Какаши вязли в них по щиколотку так, что и шелохнуться было нельзя. Иначе можно было рухнуть прямо в них. В эти огромные, чернеющие смрадом давней смерти озера крови. Слишком большие для трёх детских тел. Грудь сдавило. Он попытался глубоко вдохнуть, чтобы избавиться от ослепляющей рези, но тут же поперхнулся. Во рту пересохло, а тело продолжало невпопад подрагивать. Вся его сущность требовала какой-то отдушины: разозлиться, разбить что-нибудь, кого-нибудь убить… Но больше всего Какаши хотел разрыдаться. Как в детстве. Как не делал очень и очень давно, в попытке запечатать этот крайне постыдный и крайне… действенный способ сброса напряжения после очередного ночного кошмара. Тело липло к постельному белью от проступившего пота, но Какаши всё равно вновь по самую макушку завернулся в одеяло словно в кокон. Раньше он просто плохо спал — просто-напросто не хотел, временами не мог или же убеждал себя, что не мог, но теперь… После слов Обито, за приемом лекарств от бессонницы стали наблюдать немного тщательнее. Хатаке безусловно понимал: о нём так заботились. Хоть легче ему и не становилось. Да, теперь он хотел спать. Хотел спать и, что самое главное, даже мог засыпать без особых усилий. Но длился подобный сон обычно недолго — до первого же кошмара, что обвивался щупальцами вокруг шеи, стоило только ему провалиться в бессознательность. Пришлось вновь стянуть с лица маску — последнее время он наедине с собой поступал так всё чаще. Возникало чувство, что так легче дышать. Но чувство это было обманчивым. Он всё равно в тоже мгновение, как свежий воздух напрямую касался чувствительного носа и влажных от постоянного пожевывания губ, морщился и утыкался лицом в одеяло. Долго-долго ворочался, словно пытался найти место, где дышится свободнее. Где есть намек на отпечатавшийся на подкорке тонкий запах какой-то травы. Вроде аниса. Но пахло только кровавыми кошмарами.***
Какаши переступил с ноги на ногу и воровато оглянулся. Он вел себя как идиот и чувствовал себя не лучше. Когда он вышел из своей квартиры часы устало показывали два часа ночи. Сейчас же время неумолимо тянулось уже к трём — даже не зная положения луны, это было заметно по оживившимся АНБУ. Скоро пересменка. И совсем не поводом для гордости Хатаке было то, что ни один из бойцов его так и не заметил за это время. Нет, конечно, он всегда мог просто зайти… Черт побери, он был Рокудайме, он имел право заходить куда и когда угодно в этой деревне, помимо разве что женских душевых, но… Он не хотел. Он хотел выдрессировать себя снова. Натаскать на мысль, что ему не нужно каждую секунду думать об опасном преступнике Учихе Обито. Он справлялся с этим два года, и не мог же один единственный разговор откинуть Какаши обратно к состоянию послушного пса, ежедневно приходящего на могилу (только вот и не могилу уже) друга. Мог. И месяц, что Хатаке пытался внушить себе эту мысль; месяц, что он пил одну за одной таблетки от бессонницы, вызывающие лишь раздражение, кошмары и головную боль — всё это лишь ещё больше подталкивало его к глупому оправданию желания увидеть Обито снова. Ведь он так и не ответил на вопросы Совета. Из мыслей Какаши выдернуло неожиданное движение. Раньше времени… Точно раньше. Он присел в своей засаде, в кустах сбоку от дома — АНБУ редко здесь проходили, видимо уповая на ловушки и барьер, но зато отсюда прекрасно была видна входная дверь и ночное, лишенное света пустое окно, что вело на кухню. Окно, в котором ни разу за последние две недели, что Какаши сюда наведывался, не промелькнул Обито. Наверное, у него в отличии от Хатаке проблем со сном не было, и он не шарахался по дому полуночником в поисках пятого угла. — Учиха-… сан, — даже не видя лица АНБУ, по одним только вибрациям его голоса можно было догадаться, как неприятно ему хоть на каплю уважительно обращаться к Обито, — вам нельзя покидать дом в ночное время. — А я разве его покинул? Я стою на пороге. Обито — Какаши прекрасно видел это со своего места — скривился, но тут же жестко усмехнулся и смерил взглядом моментально выстроившихся перед ним словно живым барьером ниндзя. В душу закралось какое-то волнение. И что самое ужасное, волнение это было веселым. Словно детским. Перед какой-то шалостью. Конечно, можно было назвать шалостью и тот факт, что он, достопочтенный Хокаге, вот уже на протяжении двух недель как, раз в два-три дня прятался словно дикий зверек в кустах. Боящийся пойти уснуть и в очередной раз захлебнуться кошмарами, но не менее того, боящийся в очередную пересменку проскочить в дом к Обито. Но это было что-то другое. Что-то, что заставило его напрячь все мышцы, заново просчитать все ходы, приготовиться. — Отправляйтесь спать, Учиха-сан, — АНБУ переглянулись между собой и под общие смешки командир продолжил: — Здесь абсолютно не на что смотреть в такую пасмурную ночь… Того и гляди, упаси Ками оступитесь со своего порога, и нам придется принять карательные меры за нарушение вами комендантского часа и условий заключения. Смешки усилились. Стали совсем звонкими. Но стоило Учихе подхватить это веселье: едва заметно хохотнуть, растянуть губы в злой улыбке — радость АНБУ в ту же секунду поутихла. — Может, я гостя жду, — Обито вольготно облокотился о косяк двери, улыбнулся шире, и на мгновение, буквально на самый короткий миг Какаши показалось, что он смотрит прямо на него. — Ночной визит старого друга же не запрещён? — Какого ещё друга?.. Несколько рук вцепились в рукояти катан. Вдоль позвонков и до самой линии роста серебристых волос пробежал электрический ток. Эти АНБУ — не враги Какаши, но инстинкты, рефлексы вышколенные годами заглушали этот факт. Оставалось лишь осознание: он прячется — его скоро начнут искать. — При всём ува… неуважении, Учиха-сан, — командир команды поднял руку, призывая остальных ко вниманию, — но у вас не осталось «друзей», все ваши союзники мертвы. И о ваших ночных выходках мы обязательно доложим… — Да нет, остался один, — тихая усмешка соскользнула с губ мужчины, заставляя АНБУ мгновенно прервать свою пламенную речь. — Как раз прячется здесь неподалеку… Обито отмерил рукой высоту на пару сантиметров ниже собственного роста и, весело подмигнув, продолжил, будто и вовсе не обращая внимания на то, как некоторые обнажили катаны: — Вот такого роста. Глупый взгляд побитой псины и маска девственника на пол-лица. Дуракаши зовут. Не видели?***
Сердце гулко трепетало. Шаг за шагом. Казалось, этот дом — одна сплошная ловушка. АНБУ рассмеялись. Громко, надрывно, пугая спящих в лесу птиц. Давая Какаши шанс незаметным выскользнуть из кустов, аккуратно, блеклой тенью просочиться в открытое окно спальни. Но, похоже, дальше дом был не намерен его пропускать: куда бы он не ставил ногу, на какую бы доску не примерялся, казалось, все они одинаково крикливо пытаются выдать его местоположение, и не осталось никакого другого выхода кроме как просто замереть. Принюхиваясь к тонкому анисовому шлейфу, прислушиваясь к голосам из другой части дома. Обито продолжал свою беседу: после смеха на него посыпались грубые слова, какие-то угрозы, но тот лишь вновь и вновь отмахивался от чужого злословия как от назойливых мух. Совсем не так как в детстве. И Какаши нравилось слушать. Просто слышать этот голос. Спустя столько времени, спустя все эти года — вновь слышать эти, пускай и загрубевшие, но всё те же интонации… Разговор прервался неожиданно, и ладони сразу же покрылись испариной от звука босых ног, ступающих в направлении спальни. Тихо, практически бесшумно. Но стоило только Какаши просто подумать о том, как выскользнуть обратно в окно — словно все половицы одновременно воспротивились этому: заскрипели, затрещали. Он попробовал, как на языке ощутится перекат слова «привет» и тут же потерпел неудачу. Горло, пересохшее до болезненной рези, напомнило о причинах его очередного прихода сюда. О лужах. О смерти. Об удушье. Напомнило. И он испугался. Какаши испугался. Сжал руки в кулаки так, что на ладонях остались ряды ровных полумесяцев, судорожно выдохнул и, не обращая внимания на оглушающий скрип, развернулся на пятках. Скорее наружу, на воздух, туда где дышится тяжелее. И только лишь взгляд в спину заставил руку остановиться над прикрытой шторой. — Какаши. Обито замер на входе в комнату, замер, моргнул. Улыбнулся. И грудь сперло ещё сильнее, чем от кошмара. Но не холодно, не липко, а жарко, будто Какаши махом заглотил целое солнце, и оно оплавило и прижгло всё то, что давно уже в нём истлело. — Я думал, ты так и будешь сидеть там в этих кустах, пока грибы на тебе не вырастут… — Обито пожал плечами и весело усмехнулся. Он был жив. Он был рад. Прошёл немного дальше. Тихо. Какаши сделал шаг ему на встречу. Тихо. — Хотя ты уже сам как гриб, бледная поганка: выглядишь хреново. Опять. Шаг. Тихо. Ещё шаг. Тихо. Какаши был уверен, сделай он шаг назад — опять поднимется вой. Все услышат, все сбегутся. Он шагнул ещё и, прикрыв глаза, чтобы не видеть недоумения в глазах напротив, крепко вжался в Обито. Обнимая изо всех сил, носом утыкаясь в плечо и жмурясь в ожидании отторжения. Ведь жизнь всегда его отторгала. Но горячие ладони в ответ опустились на его лопатки, и наконец-то боль за грудиной отступила. Дыхание в кои-то веки не причиняло никакого дискомфорта, а судорога, сковавшая пальцы, сменилась приятным напряжением. — Что случилось? — Обито, не разжимая объятий, сделал шаг. Ещё ближе. Ударяясь коленями о колени. Голос его с веселого сменился на тихий, шелестящий над самым ухом. — Я… Ты не приходил. Я думал, твои детишки запретили тебе ходить ко мне, или… — он усмехнулся и осторожно, словно боясь спугнуть что-то эфемерное, что-то блаженное, повисшее в воздухе, щекой прижался к мягким серебристым волосам, переходя на шепот: — Или ты сам всё же не хочешь меня видеть. Плечи Какаши содрогнулись. Ком в горле разорвало и из глаз потекло что-то горькое.