Ангельские слёзы

Сколько я ждал этот момента? Сколько я ждал переезда России ко мне вновь? Неужели это произойдет уже через пару минут? Я снова буду видеть Росса каждый день, как раньше? Боже, это так! Я не верю своему счастью. Переезд планировался ещё в начале июля, однако в последний момент СССР, который до этого обещал уехать в последних числах первого месяца лета, задержался в Нью-Йорке. Союз оправдывал это неожиданно появившимися делами, но я считаю, что всё не так просто. Думаю, он заподозрил, что его «сын» собирается что-то, чего коммунист не одобряет, делать, пока будет один в городе. Тот специально задержался, чтобы контролировать Россию, однако, мой любимый всё с лёгкостью скрывал и уничтожал любые шансы подозревать его в чём-то. Смирившись, Совет уехал домой уже ближе к середине июля. Из-за задержки переезда, мне было трудновато справляться одному в декрете. После того, как отец или брат заносят мне документы, я должен был работать, как и раньше, ведь для меня декретный отпуск не имел слово «отпуск», в одиночку следить за домом, ходить в магазин и выполнять прочие бытовые дела. С животом, что стал ещё больше, это было делать до ужаса тяжело. Благо, сегодня Росс всё же приезжает ко мне, потому теперь многие обязанности будут на нём. — Помню, как дожидался его впервые. Тогда я ещё не знал, к чему это может привести, — сидя на кухне за столом и стуча ногой по полу, говорил сам с собой я. Грустно вздыхаю, вспоминая, как был счастлив в тот новогодний вечер. Кто знал, что он обернется в это? — Но мы справимся, — тут же спохватываюсь я, прекращая грустить. Я смотрю на свой живот и провожу по нему рукой. Говорят, что дети чувствуют все переживания, потому мне нужно замолчать и перевести тему. — Ты, я и Раша справимся, хорошо? Мы скоро увидимся, и ты будешь самым счастливым ребенком на свете. Я обещаю, что сделаю всё для этого. Пару недель назад мне удосужилось вспомнить все ужасные поступки родителей и их слова. Я испытал к себе жуткое отвращение, когда понял, что ненавижу своего ребенка так же сильно. Всегда обещал себе, что если у меня будут дети, то они не будут знать тот ужас, который перенес я. С того дня я обязал себя думать о чаде только в хорошем ключе. И, кажется, у меня это выходит. Я даже стал ощущать в груди некое тепло, когда думал о своем сыне или дочери. Поправляю на себе черную майку, пытаясь натянуть ее на живот, чего не выходит. Многая одежда мне теперь мала, потому дома я хожу в чём-то, что хоть немного, но налезает на меня. Даже чёртовы домашние шорты уже жмут. Придется менять гардероб. Вдруг слышу звонок в дверь. Вскакиваю со стула. — Россия! Это он! — радовался я, направляясь к двери так быстро, как только выходило. Даже не смотрю в глазок, как обычно это делаю, ведь уверен, что за дверью Росс. Прокручиваю в замке ключ и открываю дверь, окидывая улыбкой стоящего на пороге. Однако, эмоция счастья тут же пропадает с лица, когда я осознаю, что передо мной не русский. Округляю глаза, застывая в немом шоке. — Отец?.. — только выдал я, не понимая, почему тот здесь. Он должен был занести документы вечером, но точно не в три дня! Все знают, какой мой отец омерзительный и как он относится ко мне. Я не рассказывал ему о беременности, оттягивал момент с разговором до последнего, ведь знал, что на это получу только оскорбления. Обычно я всегда прятал живот за одеждой, однако теперь он может видеть его из-под майки. Великобритания ошарашенно оглядывал меня, заостряя внимание на округлом животе. Он уже большой, потому оправдаться, мол, я просто потолстел, как пару месяцев назад, уже не получилось бы. Видно, что я беремен. Как я мог так облажаться? — Шлюха! — крикнул Британия, как только в его голове сложился пазл событий. Он достал из портфеля несколько десятков листов документов и бросил мне в лицо. — Я знал, что у тебя так будет! Залетишь! Не знаешь небось даже от кого ребенок! — Что ты такое несёшь? — все ещё надеясь, мол, происходящее случается во сне, растерянно отвечаю я. Я так напуган, что даже не могу дать отпор. — Что несу?! Ты — ебанная проститутка. Залетел после очередной ночи с какой-то страной, что пообещала тебе величие?! Трахаешься с кем попало, а теперь ещё и беремен! Ведь я тебя предупреждал, а ты уверял, что добился всего без помощи других! — Ты даже ничего не знаешь! — Не знаю?! Тогда от кого этот ребенок?! — скалится бета, схватив меня за запястье руки и сжав его до боли. Он смотрел прямо в мои глаза, которые не были скрыты за линзами очков, потому читал все мои эмоции. Я взволнованно буравил взглядом оппонента, пока внутри меня трясло. Я ведь не могу сказать, что беремен от России! — Так и знал! — фыркнул тот. — Почему ты — мой сын?! Такой непутёвый! Теперь все будут знать, что сын Великобритании — уёбок, который скачет из одной постели в другую и беременеет от кого попало?! Родился бы альфой, то было бы все равно! Но нет ведь, омегой! — Хватит! — кричу я. Пусть такое я слышу в сотый раз, однако теперь слова делают больнее. Раньше он часто говорил, что я залечу, но тогда для меня это казалось фантастикой. Сейчас же так и есть. А что будет дальше? Мой отец расскажет всем о моей беременности, и я потеряю даже величие?! — Даже хорошо, что в тебя тогда кончили. Хоть своё истинное предназначение исполнишь. Хотя, ты такой же бешенный как обычно. Тебе уже ничего не поможет. Ты — позор семьи. Не хочу тебя даже знать, — морщится Великобритания, грубо отпуская мою руку. Я с болью в глазах опускаю взгляд, лишь бы не видеть лицо этого урода. Позором семьи меня ещё не называли. — Твой ребенок точно родится больным, раз его папаша гуляет по каждому в ООН. Сколько болезней ты уже подхватил? — он выдерживает паузу, сложив руки на груди. — Молчишь. Боюсь представить, что же ты такого фееричного сделал для Российской Империи, раз он тогда поддержал твою независимость! Наверное, ебался с ним целыми днями! А тебе ведь было шестнадцать! Какая же ты дрянь! Под конец Британия вновь перешёл на крик и, толкнув меня, с громким топотом ушел. Пока он удалялся, успел добавить ещё несколько оскорблений и слов ненависти ко мне. Я медленно подбираю документы и закрываю входную дверь, с испугом приобнимаю себя. «Позор семьи», «Шлюха», «Забеременел от кого попало», — эти фразы крутились у меня в голове, нагоняя ужас и печаль. Почему собственный отец ненавидит меня? — А если он теперь расскажет всем, что я омега? — прикрываю глаза, сглотнув. — И что я беременный… А ведь он может! И что я буду делать?! До этого я сказал отцу, что временно буду работать на дому из-за болезни, а теперь он знает правду! Я опять начинаю загоняться и думать о себе, как о низшем существе, что обязан только рожать. Я прокручивал этот короткий, но до ужаса оскорбительный диалог у себя в голове. — Боже, о чём я думаю?! Все, что сказал отец — неправда. И я знаю это! — смотрю на свой живот. — Он сказал гадости даже о том, кто ещё не появился на свет. Не слушай его, не будь, как твой папа, — обращаюсь к ребенку. — Ты никогда не будешь знать такого отношения к себе. Ты — самый лучший, помни это всегда.

***

Через полчаса раздается шорох со стороны входной двери. Наконец пришел Россия. Он входит внутрь и достает из замочной скважины ключ, после чего кладет его на тумбочку, а тяжёлый чемодан ставит на пол. Росс устало вздыхает и разминает мышцы спины. — Раша! — с улыбкой выхожу в прихожую, — Где ты задержался? — Да номер арендовать было трудновато. Какие-то проблемы у них там. В общем, не особо важно, — отвечает он, тоже улыбаясь. Молча смотрим друг на друга, не веря, что всё это действительно происходит. Мы вновь вместе, так ещё и живём под одной крышей. Не выдерживаем и сокращаем расстояние между друг другом, после чего обнимаемся. — Ты какой-то грустный. Что-то произошло? — спрашивает он меня. Я по привычке хочу соврать и сказать, мол, все в порядке, однако, тут же останавливаю себя, напоминая, что теперь в отношениях с тем, кому не все равно на мои проблемы. Чёрт, а он не разочаруется, если узнает, что я не смог скрыть беременность? Так, Америка, прекращай. Ты больше не в отношениях с тем абъюзером. Ты сам обещал себе быть честным с русским. — Да вот, отец узнал о моей беременности, — грустно усмехаюсь я. До сих пор неприятно от его слов. — Как это произошло?! — тут же опешил тот. После прослушивания всего рассказа, подкреплённого моими переживаниями, он вздыхает и опять крепко обнимает меня. — Малыш, твой отец такой урод. Иногда мне кажется, что он хуже Союза. Но ты-то прекрасно знаешь, что всё сказанное — глупость. Ты чудесный и очень сильный, а с ребенком будет всё в порядке. На УЗИ же ничего не выявили. — Я тоже так думаю. Спасибо за поддержку. — Слушай, я много думал над тем, что произошло между нами. Хочу поговорить с тобой об «измене», — становится серьезным Россия. Я обеспокоенно смотрю в ответ. — Знаю, что мы обещали больше не поднимать эту тему, однако я кое-что заметил, — он относит чемодан в спальню и просит пройти за ним. — Каждый раз, когда мы ссоримся, то миримся, а потом ссоримся опять. Каждый раз мы просто извиняемся, но не выясняем причину постоянных недопониманий, — раскрывая чемодан, тот поочередно достает вещи и кладет их в шкаф. Я же сидел на кровати и не понимал, к чему этот разговор. — Мы ничего не делаем, чтобы предотвратить следующие ссоры. Я должен был понять это давно, но осознал всю проблематичность наших отношений только после расставания из-за «измены». — Проблематичность? — Да. Малыш, давай будем честны? Ты часто мне врёшь, постоянно что-то скрываешь, прячешь, очень редко действительно откровенен. Это и является нашей главной проблемой. Мы не работаем над нашими отношениями, не хотим находить общий язык. — Но, — хочу оправдаться я. — Родной, это правда. Ты не веришь в мои чувства и это много раз подтверждалось. Ты не верил, что с Германией я только дружу, что не брошу, если ты наберёшь вес, что не буду бить за каждый проступок, что не уйду, когда узнаю о беременности. В первую очередь ты колечишь сам себя. Я понимаю весь ужас, что ты пережил ранее, но ведь это не должно мешать тебе двигаться дальше. Хочешь всю жизнь жить только с мыслями о побоях и насилии? — Нет, — качаю головой в разные стороны, видя смысл в услышанном. Как бы я не хотел отрицать все, сказанное — правда. — Можем поговорить о твоём прошлом, если тебе станет легче. Может, это поможет мне понять тебя лучше. — Ну, может, ты и прав, — поднимаю голову в потолок, — Я воспитывался в среде, где всем было плевать друг на друга. Тем более ты знаешь моего отца. Он тоже всегда был равнодушен к моим проблемам и запрещал «распускать сопли». Я старался побороть свою скрытность, однако бывший привил к ней ещё и страх. Но месяц назад, как только мы встретились в ресторане и поговорили обо всем, я пообещал себе измениться. Я уже заметил некоторые результаты. — Я рад, что ты меня услышал. Надеюсь, впредь ты всегда будешь говорить мне о своих проблемах и не выдумывать глупостей. — И ты не забывай делать то же, — усмехнулся я. Россия поджимает губы и прячет взгляд. «Говорю все рассказывать, а сам молчу уже которую неделю о плане. Может, всё рассказать Аме? У него опыта больше, он может помочь мне выйти из ситуации. Мы можем вдвоем обмануть Союза. Только как все рассказать?», — размышляет он, кладя очередную стопку на полку. — «В любом случае, пока виду подавать нельзя. Не хочу, чтобы во время беременности он переживал ещё и за меня». — Почему у меня такой ужасный отец? Как я смог прожить с ним в одном доме шестнадцать лет? Из-за него у меня все проблемы. Воспитал бы нормально, так сейчас жил на легке. Прости, что я вел себя так отвратительно. — А жизнь с твоим отцом была действительно ужасной? Постоянно оскорблял? — И это в том числе, — нервно смеюсь. — Раз я пообещал всё рассказывать, то не могу обойти стороной и эту тему. Оскорбления и то, что я услышал сегодня — ещё цветочки. Долгое время он не называл меня по имени, а просто «Колония». Я рассказывал, что раньше тот заставлял меня учиться играть на фортепиано? Как-то раз я провалил экзамен, после чего был приглашен в комнату Британии. Он мирно пил чай, но как только я пришёл, то единственное, что его останавливало избить меня, слуги за дверью. На меня долго кричали, оскорбляли и ломали, а под конец тот просто встал с кресла и вылил мне на голову свой горячий чай. Как было унизительно идти мокрому по дому, ловя на себе взгляды надсмехающихся слуг. — Он вылил чай на голову?! — Периодически отец бросал мою тарелку на ковер и заставлял доедать с пола. Среди осколков я должен был найти остатки и съесть их. Сейчас он бы продолжил свои издевательства, если бы я не вырос. — Он совсем конченный?! — вскипал Росс. — Чем ему ты так не угодил?! — Родился омегой. Однако, не только меня он всячески унижал. На самых старших он тоже отыгрывался, правда я был его любимчиком в этом деле. — И ещё он назвал тебя шлюхой, когда ты беремен?! Я прямо сейчас убью его! — Я бы тоже давно убил. Но отец ведь, — я вздыхаю. — Он даже ни разу не извинился за все это, — грустнею. — И сейчас оскорбил. Надеюсь, не расскажет остальным, мол, я омега, так ещё и беременный, иначе на мировой арене мне несдобровать. — Я не позволю. Я что-нибудь придумаю. Только не слушай его, пожалуйста. — Я и не слушаю. Знаю ведь, что несёт бред. — Вот и правильно.

***

Десятое июля. СССР приходит на собрание одним из первых в практически пустой зал. Сегодняшнее собрание и без того подозревало присутствие небольшого количества людей, так за полчаса до встречи пришли единицы. Союз оглядывает помещение и видит Великобританию. Ядовито усмехнувшись, коммунист решает начать реализацию своего плана, первым пунктом которого было узнать, какие чувства испытывает британец к нему. — Сегодня хорошая погода, — Совет, словно невзначай, подходит к моему отцу. — Наверное, — зло отвечает тот, отвернувшись. — А где США? Он обычно приходит пораньше. В ответ бета молчит. Он обижен на оппонента за выходку во время личной встречи. — Прости, что тогда погорячился. Я несильно тебя ударил? — делает грустное лицо СССР, проводя указательным пальцем по подбородку собеседника, чем поворачивает его голову к себе. — Все нормально, — отводит взгляд тот. — Мне очень больно видеть твою обиду. Извини меня, прошу. У меня был трудный день, и я сорвался с катушек из-за этой войны. Что мне сделать ради твоего прощения? — Хорошо, я тебя прощаю, — выдал лёгкую улыбку мой отец. — Спасибо. А все же где США? — Он уехал на пару месяцев и не сможет появляться на собраниях, — все же Брит не выдал мой секрет. С чего бы это? Разве ему не хочется публично меня оскорбить? — А РСФСР почему не с тобой? — Дома остался. Пока он тут не нужен, — хмыкнул Союз. «На самом деле он у твоего сыночка информацию собирает, дабы я разом смог избавиться от вас двоих», — пронеслось в мыслях у него. — СССР, Вы что-то хотели от меня или подошли просто извиниться? — немного смущенно и тихо спрашивает Великобритания. — Я хотел извиниться и поболтать с Вами. Вы — очень интересный собеседник. Как у Вас дела на территориях? Восстанавливаетесь после войны? — фраза звучала, как обычный интерес, однако на самом деле вошла в диалог только с целью вытащить ценную информацию. В любом случае, после моего устранения, коммунист примется и за Брита, желая быть точно уверенным в своём превосходстве и укрепить власть. — Потихоньку. Растерял все колонии, но экономика улучшается… — так и начался очередной монолог беты. Я же говорил, что он может очень долго говорить о любимой работе. СССР его не слушал, только изображая сосредоточенность. В его голове в это время крутились мысли, мол, какой этот британец нудный и скучный, но одновременно он был рад видеть эту открытость. Теперь тот точно уверен, что мой отец попался на крючок, будучи до сих пор влюбленным, готовым простить даже изнасилования и признание в использовании. «В общем, дурак он», — мерзко усмехнулся Союз. — Мы так давно не болтали, что я даже и забыл, как интересно Вы можете излагать мысль, — после окончания речи, лживо восхищается коммунист. — Что Вы думаете насчёт того, что США резко отменил нападение на мои земли? Не знаете причину? — Америка всегда такой. Сначала чего-то хочет, а потом передумывает. Он ведь ом… — быстро одумавшись, мой отец успевает замолкнуть, пока Совет не понял, чего тот хотел произнести, — очень непостоянный. Хотя в работе я редко замечал за ним эту черту. Я сам удивился, когда сын решил всё отменить. — Не видно, что Вы сильно рады этому. — Рад на самом деле. Война в любом случае ужасна. — Хочу по-новой встретиться, ведь США сказал, мол, мы должны решить конфликт другим путем. — Пока у Америки нет возможности встретиться. — Почему бы нам не сделать это вдвоем? Думаю, без США мы скорее найдем решение. США вспыльчивый и нервный, а мне хотелось бы провести время с более зрелой умом страной. — Можно и так, — улыбнулся Великобритания, смутившись. Он не мог поверить, что опять слышит комплименты в свой адрес. Но зачем они, если тот его не любит? Увидев, что Британия совсем расслабился, позабыв о прежних обидах, СССР продолжает разговор на более личные темы, интересовался жизнью оппонента, создавая впечатление переживания за него. Постепенно он сокращал расстояние между их телами, приобнимал, касался рукой его плеча, на что получал лёгкий румянец на щеках беты и ответные касания. Теперь Союзу оставалось только продолжать создавать иллюзию прежней «любви» и постепенно получать ценную информацию. «Я думал, мне понадобится несколько попыток, чтобы убедить его в своих чувствах, а тут он поплыл только от извинений», — обдумывал у себя в голове коммунист. — «Оказалось, играться им так просто. А Китай сомневался, что клюнет». «Тогда он просто оступился и наговорил глупостей. Похоже, у нас ещё есть шанс», — в это время размышлял сам Британия, в душе тая от слов оппонента. — «Он ещё что-то чувствует ко мне».

***

Вся эта игра продолжается уже который день. Если поначалу мой отец отнёсся к доброте и сочувствию СССР с опасением и неким страхом быть использованным вновь, то постепенно смог поверить в эту сладкую ложь. Обычно Союз строил из себя влюбленного на короткое время, после чего разводил на секс и становился холодным, как и прежде. Теперь же он не давал причин для сомнений. Казалось, мол, тот действительно изменился. Пару раз коммунист даже проводил Британию до дома, на последок давая намеки на далеко не дружеский интерес. Моего отца это сводило с ума, и тот вновь поддался на заигрывания любимого. Правда, после каждого нежного жеста и слова в сторону Брита Совета тянуло выплюнуть свой последний приём пищи, но свою цель он ставил выше. «Можно и потерпеть», — считал он. В один из таких дней никто из семьи не мог занести мне документы, потому пришлось идти за ними самому. Надев на себя три, а то и четыре слоя одежды, держа на уровне живота портфель, я быстро проскакиваю в нужный кабинет, где меня ожидает стопка бумаг. Я бы хотел послать за ними Россию, но его бы не пропустили в здание просто так. Уже уходя домой, я решил заглянуть через щелку открытой двери в зал. Сейчас как раз шли переговоры. Увидеть своего отца, будучи совершенно не заинтересованным в собрании, было очень странно. Работа всегда для него была превыше всего. Но ещё более странным было узреть его, болтающим с СССР, хихикающим и смотревшим на того влюбленным взглядом. Отец же ненавидит Союза, так почему они вновь общаются? Так ещё папка на него глядит, словно перед ним его смысл жизни! Боже, эта влюбленность никак его не покинет? Ему уже несколько раз дали понять, что шансов у него нет. Долго дивиться происходящему я не мог, иначе меня могли заметить. Я направился домой, все думая, как Великобритания в принципе мог что-то найти в Союзе, и нормально ли, что мой и русского отцы тоже крутят роман? — Хотя чего я так за отца переживаю? Он сам сказал, что не хотел бы быть моим родителем. Как интересно получается. Я, даже до ужаса ненавидя его после всего, что он сделал с моей жизнью, все равно периодически переживаю за него, а тому на меня плевать. Я никогда не буду таким, — вздыхаю, садясь в свою машину. Приехав домой, я решаю проверить ящик для писем, где кроме всякой рекламы нахожу письмо. — Наверное, кто-то на встречу зовёт, — закатываю глаза я, беря то в руки. — Придется отказать. Отправляюсь в свою квартиру. — Россия, ты представляешь? Эти два придурка опять романы крутят! — сразу с порога возмущаюсь я. — Какие придурки? Ты о чём? — выходит ко мне озадаченный Росс. — Да наши отцы. Я думал, этому цирку пришел конец, а нет. — Пусть делают, что хотят. Мы-то как к этому относимся? — Это тебя вообще никак не колышет? — возмущаюсь я. — Не особо. Мне, честно говоря, интересна только своя жизнь и жизнь близких. А Союз давно не входит в эти ряды. — Ты такой скучный. С тобой даже не посплетничаешь. — Я не люблю сплетни в принципе, и твоя одержимость отношениями наших родителей уже похожа на помешанность. — Я не помешан, а просто смеюсь с глупости отца, — складываю руки на груди. — Ну, даже если Союз с Бритом сойдутся, то мне будет плевать. Они в любом случае странная пара. Токсичный дуэт какой-то. Твой отец бегает за моим, а мой — игнорирует его. Не думаю, что из этого что-то выйдет. Опять пообщаются и разойдутся. — Чем-то нас напоминают. — У нас всё не так вообще-то, — хмурится альфа. — Я имел в виду, что раньше так было. Ты за мной в пустыне бегал, а я тебя игнорировал. — Не зря бегал хоть. Было бы обидно, если бы мы не сошлись после стольких моих стараний, — улыбается русский. — А если бы не сошлись? А вот вдруг бы я не влюбился? — То я бы умер, наверное? Ты меня спасти решил только из-за чувств. — Ты всё это время так думал обо мне? — воскликнул я. — Я планировал тебе помочь в ответ ещё в первые дни, когда мы ненавидели друг друга! И сделал бы это, даже если мы готовы были бы убить друг друга! — Мне почему-то казалось, что сжалился ты надо мной только из-за любви. — Да, я был тогда ужасным и сейчас иногда бываю таковым, но такой подлый поступок я не совершил бы даже в свои самые худшие годы! — Ладно уж, прости меня, -тот трепет меня по голове, после чего целует в макушку. — Больше так не думаю. Иди, отдыхай. Прохожу в свой кабинет, кладу документы на стол. Нужно будет отсортировать новые бумаги, но пока я хочу прочитать письмо, уже очень мне интересно. Развернув конверт, я вижу, что оно от Японии, отчего на лице тут же появляется улыбка. «Привет, Муренок. Давно я тебя не видела на собраниях, ведь, наверное, пока совместных просто не выпадает. Молюсь, чтобы у тебя все было в порядке. Я волнуюсь за тебя. Как ты вообще? Возвращайся поскорее, а то РСФСР я постоянно на собраниях вижу, а посмеяться над ним не с кем. Я стала замечать, что он безумно странный…» — писала в письме подруга. Правда, продолжение, полное насмешек, не хотел читать. Почувствовал я себя просто отвратительно. Как я мог распускать всякие сплетни о любимом человеке за его спиной? Понимаю, что был обижен и хотел тем самым отомстить, но ужасность поступка это не отменяет. Нужно срочно написать ответное письмо, где попрошу японку больше так не выражаться, аргументируя это тем, что одумался и тогда поступал неправильно. Конечно, насмешек в свою сторону мне не избежать, но я сам виноват.

***

Завершив телефонный разговор с Канадой, я устало вздыхаю и смотрю на время. Десять вечера. Не думал, что смогу так долго болтать с братом о возобновившихся отношениях с Россией, планах на беременность и о романе отца. Кан подтвердил, что тоже заметил неожиданное и странное сближение Великобритании с Союзом. Тот поведал, что обычно они говорят не о работе, а обо мне или о самом Брите. — Пф, понятно всё. Отец даже перед СССР выставляет меня идиотом и позорит. Не удивлён, он часто так делает, — проговорил я, потянувшись. Медленно встаю с кресла. — Боже, я сегодня даже из дома не выходил, но спина болит, — тру болящее место. Возможно, последствия вчерашнего похожа в ООН за документами. Нужно сходить в ванную и взять мазь. Надеюсь, она поможет. В ванной находился Россия, оканчивая свои дела, но разрешает войти. Сразу направляюсь к ящечкам над раковиной, думая, что партнёр голый и не желая его смущать. Правда, у Росса был голый только торс, потому он посмеялся с моей осторожности. Сам русский аккуратно складывал полотенце и клал его на полку, стоя ко мне спиной, пока я рылся в ящике. Альфа хотел сегодня рассказать про план, ведь совесть его губила, поэтому все мысли были только об этом. «Как подобрать слова и как всё подать?» — размышлял он. Найдя нужный тюбик и уже хотя попросить оппонента помочь мне намазать спину, я невовремя перевожу взгляд на зеркало и вижу в отражении огромную рану на лопатке альфы. Сначала я не мог понять, что за красное пятно изуродовало его спину, но, приглядевшись, вижу герб СССР. Я вздрогнул и сжался, стараясь держать себя в руках, пока хотелось вскрикнуть от уродства картины. Эту рану нельзя было спутать ни с какой другой. Рисунок выжжен на коже. Как-то раз я уже видел подобное на человеке, но тот был мне никем, а сейчас я могу лицезреть подобное на любимом. Отвратительности всей картине придавала в некоторых местах гнилая кожа и уже зеленоватая запекшаяся кровь. Мои зрачки сузились, я не мог оторвать испуганный взгляд. «Откуда это, твою мать?! Почему на нем выжжен серп и молот?! Что сделал с ним Союз?!» — прокручивал у себя в голове я, застыв. Вдруг Россия замечает мой панический взор на метке, тут же отворачиваясь и прикрывая ее рукой. Его самого одолели дрожь и прошедшийся по спине холодок. — «До нашей ссоры такого точно не было! Да и как могло быть?! Значит, это все вышло после того, как я выгнал его и тем самым вынудил вернуться в тот ад?!» — Р-Раш, пожалуйста скажи, что это сделал не Союз. Прошу, — голос дрогнул от осознания, на моих глазах выступили слёзы, в руках я сжимал несчастный тюбик. — Малыш, — хотел что-то выдумать он, лишь бы успокоить меня, но тогда сделал бы ещё хуже, ведь я всё понял и без того, — это правда, — он прячет взгляд. «Не смог спрятать», — винил себя в мыслях тот, быстро ища свою футболку и желая быстро уйти. — «Позор!», — повторял он. Клеймо выполнило своё предназначение. Теперь Росс точно не сможет спокойно жить с меткой, обозначающей принадлежность. — Это всё из-за меня, — прошептал я, присев на пол и приложив ко лбу ладонь. Я из всех сил старался сдержать слёзы, но как только представлял, какую боль всё время отношений переживал из-за меня русский, давал слабину. — Я не выслушал тебя, и ты был вынужден терпеть это! — закрываюсь руками. Ненавижу себя. Боже, ненавижу! Дыхание становится тяжёлым и быстрым, щеки — мокрыми от слез, а руки подрагивают. Так сильно я ещё не чувствовал себя тварью и последней дрянью. Я заслуживаю все свои страдания. Абсолютно все. Если бы я был терпеливее, то мог бы избежать такого для любимого! Вытираю капли слез, но тут же стекают новые. — Нет, это не из-за тебя! Все в порядке! — растерянно старался успокоить меня русский, приближаясь, чтобы обнять, но я отталкиваю его руки, начиная рыдать сильнее. — Малыш, пожалуйста, не думай о себе в таком ключе. Твоя истерика — просто гормоны. — Это не гормоны! — громко выдаю я, посмотрев покрасневшими и влажными глазами на оппонента. — Это совесть! — опять закрываю лицо руками. — Я такая сука! Зачем ты простил меня, Раш?! Я же принёс тебе столько боли! Зачем ты вернулся к такому уроду?! Я выгнал тебя, ты вернулся домой, а там тебе пришлось терпеть это, правильно? — Тише, — грустно вздыхает тот, опять пытаясь меня обнять, что на этот раз выходит. Он прижимает меня к себе, гладя по спине. — Тш-ш-ш, — успокаивал Раша меня. «Как я действительно прощаю его даже после столькой боли? Люблю сильно, наверное», — подумал альфа, слыша, как я успокаиваюсь. Теперь я только всхлипываю, сильно обнимая его. — Как это произошло? — тихо спрашиваю я. — После приезда домой Союз решил так наказать меня. — Господи, — качаю головой я. — Прости. — Я не виню тебя. — Ты ходил к врачу? Как это вообще лечить? — На врача времени не было, пытался сам как-то. — Тебе надо к врачу. Рана в плохом состоянии, — резко отстраняюсь от России. — Дай мне посмотреть. Я помогу тебе, — решительно заявляю я. Росс поворачивается ко мне спиной, а я невольно дотрагиваюсь до раны, чем вызываю шипение того. — Извини, — тут же грустнею вновь. — Я мог бы попробовать что-то сам купить для лечения, но боюсь сделать хуже, — со спины медленно обнимаю русского. — Бедный мой Рашенька. Прости меня, прости. Целую шею оппонента и начинаю тихо плакать вновь. Даже боюсь представить, насколько больно России. Альфа сидел с потерянным лицом и нервно кусал нижнюю губу. Он так хотел попросить помощи по поводу плана, но как теперь может позволить рассказать это? Тот, конечно, подозревал, что я могу отреагировать чересчур эмоционально на эту новость, однако после моей истерики только из-за вида клеймо, Россия не мог поделиться правдой про убийство. Он даже боялся представить, какие эмоции я буду испытывать после этой информации. «Придется надеяться на лучшее», — подумал он, потеряв последнюю надежду. — Раш, почему ты ещё со мной? Зачем? Ты вытерпел столько из-за меня и ничего не сказал, — повторяю свой вопрос. — Зачем ты с таким плохим человеком? — Малыш, ты не знал, что так получится. Ты выгнал меня, потому что тебе было больно. Я сам достаточно постарался для этого. Ты — ни в коем случае не плохой человек. — Но ты ведь тоже пережил боль, но остался хорошим человеком, — кладу голову России на плечо. Чувствую себя таким виноватым.

***

Росс на время вернулся в свой номер в отеле, где лежали ещё некоторые его вещи. Русский планировал выполнить свои дела и вернуться ко мне в квартиру, однако неожиданно вспомнил одно из условий разрешения жить отдельно и находиться в Нью-Йорке на желаемое время. — Точно, я же должен докладывать всё происходящее, — вздохнул тот, присаживаясь на кресло рядом с телефоном. Альфа набирает номер СССР, ждёт ответа. — Ну, что? Уже больше недели прошло, а от тебя ни звонка! — сразу стал наезжать Союз. — Неужто забыл, что я в любой момент могу пристрелить твоего дорогого пиндоса?! — Со связью тут проблемы, да и выяснить что-то не получается. Он, видимо, из-за напряжения ваших отношений, теперь постоянно замкнутый и мало говорит о политике, — у России во время этих слов сердце кровью обливалось. — Так ты не жди, пока он сам начнет рассказывать, а спрашивай сам! — Я спрашивал, и он все равно молчит. — В этот раз я тебе поверю и не стану подозревать в умалчивании информации, но если через неделю я тоже не получу никакой информации, то буду разговаривать с тобой уже по-другому. Ты меня понял?! — Да, — старается твердо ответить русский. — Ты, чёрт возьми, можешь напроситься к нему домой в любое время, а там уже полазить в его документах! Что-то там должно быть! — Хорошо, я все сделаю. — Жду, — коммунист вешает трубку. — Блять, почему именно я попал в эту западню? Надо будет разузнать самую банальную информацию, которую знают все, касательно дел Америки, и рассказать её. На собрания я не хожу, потому будет иллюзия, словно Аме сам мне все рассказал, — вздыхает тот.

***

Из отеля Россия вернулся только вечером, ведь случились очередные неполадки с оплатой следующей недели проживания, которые пришлось решать несколько часов с администрацией. Придя домой, Росс сразу на цыпочках проходит в спальню, думая, что я уже сплю, однако встречает меня лежащим на кровати за чтением газеты. Одариваем друг друга тёплыми улыбками, и я тяну руки к пришедшему, как бы подбадривая поскорее переодеться, лечь рядом и обнять меня. — Ложись аккуратно, — взволнованно пододвигаюсь, когда альфа подходит к кровати. — Тебе не больно спать из-за раны? — Больно в некоторых позах, — тот обходит кровать и осторожно ложится на мою сторону. — Хочу видеть тебя, а на левом боку лежать трудновато. Улыбаюсь, перекладываясь на другую половину кровати, и обнимаю лежащего рядом. — Как у тебя с беременностью? Надеюсь, ты ничего не говоришь про нее не потому что опять боишься. — Нет, не боюсь, просто рассказать нечего. Спина болит, ноги болят, настроение перепадает, хочется есть, тяжело быстро ходить, впрочем, как обычно. Хорошо, что боли в круглой связке прошли, а то на стену с ними лезть хотелось. — Хоть это радует. Я верю, что ты справишься. Главное меньше напрягайся. — Раш, а я вот думаю, — провожу пальцем по руке оппонента, — а как мы назовем ребенка? Тут ведь пол не будет играть значение. — Хороший вопрос. Ну, проще всего придумать какую-то аббревиатуру. Русско-американский союз — единственное, что мне приходит в голову, — Россия усмехается. — РАС. — Ага, а сокращённо будем звать Союз. Как твоего «отца», — прыснул смехом я. — Так мы звать ребенка не будем. «Тем более после угроз СССР убить Аме, а в том числе и наше чадо», — добавил у себя в голове Росс. — Совет? Советик, ха-ха, — продолжаю предполагать я. — А как ты предлагаешь назвать? — вскинул бровь в ответ тот. — Даже не знаю. РАС как аббревиатура звучит неплохо. — А вот представь, если ребенок, когда вырастет, изберёт идеологию коммунизма. Вот смешно будет. РАКС. — Боже, надеюсь, такого не будет. Мне не нужно, чтобы ребенок ещё следовал по стопам твоего ненормального «папки». Пусть хотя бы следует по стопам моего ненормального папки, но будет при демократии и капитализме. — Ладно уж, ещё столько времени должно пройти до момента, когда ребенок будет готов решать подобное. А над именем можно позже подумать. — Да, — киваю я, устраиваясь поудобнее. — Раш, а вот что бы ты хотел во мне поменять? — В смысле? Ну, ничего, — пожал Росс плечами. — Может быть хотел, чтобы ты мне доверял больше, но это от меня уже не зависит. Я люблю тебя таким, какой ты есть. Думаю, если бы одно или другое качество, например, вспыльчивость, неожиданно исчезло, то ты был бы уже не ты. — Любишь таким, какой я есть. Это очень приятно слышать. Обычно мне всегда говорили, что я должен меняться ради кого-то, иначе никто меня не полюбит. Я бы тоже не хотел менять в тебе что-то. — Раз уж у нас зашла тема про подобные вопросы, то тоже задам один. Он был раскрыт в одной из книг, которую я читал незадолго до нашей встречи. Видимо, это была судьба. Хочешь узнать о себе истину? Вспомни, что тебя больше всего привлекает во мне. — Твоя открытость, умение сближаться с любыми людьми, доброе сердце, терпеливость, проявление заботы, смелость, чувство вины, умение принимать свои ошибки. — Как много ты во мне любишь, оказывается. Раньше это список был уже. — Просто я узнал тебя лучше после нашей ссоры. Да, я заметил и много отрицательных качеств, но про положительные нельзя забывать. Так что из этого следует? — Качества, которые ты вспомнил, это и есть ты. В возлюбленном видишь лучшую версию себя. — Не думаю, что эти характеристики присущи мне. Но про лучшую версию меня — правда. Я бы хотел иметь столько же терпения и светлости. Может, жизнь бы тогда сложилась иначе. — Но ты все равно прекрасен. — Спасибо, — улыбаюсь и прикрываю глаза. Русский смотрит на время на висящих на стене часах и выключает свет лампы. Пора уже спать. Только вот в мою голову неожиданно приходит воспоминание переживаний Германии, что альфа больше не вернётся. Ему, наверное, до сих пор больно. — Ты ведь завтра свободен? — Да, а что? Нужно с чем-то помочь? — Нет. Мне кажется, я знаю, с кем тебе нужно поговорить. — С кем же? — С Герой. — Ты уверен, что это хорошая идея? Наверное, он на меня обижен за отказ. — Ты знаешь, как он переживал, что больше тебя никогда не увидит по своей вине? Гера ведь до сих пор тебя искренне любит. Тебе надо сказать ему, что тот не виноват! Да и не отрицаю, что он будет так рад тебя видеть, что ему даже не будут нужны объяснения. — Ты прав, мы неправильно поступили, что бросили его, ничего не объяснив. Представляю, как виновато он себя чувствует. — Я рад, что ты понял меня. Завтра утром заедешь к нему? Думаю, я вам во время разговора не нужен, да и животом своим светить особо не хочется.

***

Россия подъезжает к дому Германии и паркуется недалеко от него. Росс с нетерпением ждал встречи, ведь, поставив себя на место немца, чувствовал себя последней тварью. Ничего не объяснил, так ещё и уехал. Русский подходит к калитке дома, открывает ее и направляется к входной двери небольшого коттеджа. Собравшись с мыслями, он звонит в звонок. В ответ была тишина. Спустя ещё несколько таких же попыток, ответа так и не последовало. Наверное, сына нациста не было дома. Альфу это огорчило и ему пришлось отправиться обратно в машину. Правда, так просто он не хотел сдаваться, потому, взяв какой-то чистый лист из бардачка автомобиля, он быстро пишет письмо. — «Здравствуй, Германия, это Россия», — тот проговаривал текст, что писал, вслух. — «Я хотел с тобой поговорить и извиниться за ту ситуацию в ООН. Решил сегодня все обсудить лично, но тебя не оказалось дома, потому предлагаю встретиться завтра в пять вечера у парка, рядом с домом Аме. Позвони Америке, если согласен и сможешь прийти, он мне передаст. Извини за всё, буду ждать встречи». Данное письмо было подкинуто в дом через щель под дверью. Калитку Россия аккуратно закрыл, словно никто и не приходил, а сам он быстро сел в машину и уехал. Ему ещё нужно кое-куда заехать. Буквально через несколько мгновений после отъезда Росса на пороге дома появляется медленно идущая фигура, которая подрагивающей от усталости рукой пыталась достать ключи из кармана брюк. Это был хозяин дома, что только что вернулся из магазина, нагруженный тяжёлыми сумками, которые пришлось переть на себе весь путь. Наконец зайдя в дом, тот захлопывает дверь ногой, чуть ли не бросая пакеты на пол. Руки уже не держат. Отдышавшись, подросток принимается снимать обувь и вдруг замечает странный лист белой бумаги. Оглядев прихожую и убедившись, что дома он только один и никто не вломился сюда, пока его не было, тот настороженно поднял письмо. Перевернув лист бумаги, тот увидел текст и знакомый почерк. Однако, почему он был так знаком, Германия не понимал. — Откуда это тут? — продолжал не понимать немец, но когда его глаза пробежались по первым строчкам, на лице появилась широкая улыбка. — Так он вернулся?! — радостно воскликнул тот, подскочив с пола. — Ещё он хочет меня видеть, — прикрыв глаза, сын нациста прикладывает руки к своим щекам. Он даже позабыл про свои покупки, тут же отправляясь к телефону, чтобы поделиться счастливой новостью со мной и дать согласие. — Наконец так легко на душе. Впервые с дня признания. Он не держит на меня зла, и я безумно рад этому. Правда, завтра встретиться не получится, — вдруг опомнился тот. — Завтра у меня работа в ООН вместе с Великобританией. А когда у меня там выходной вообще? Через полмесяца?

***

На собрании Британия опять только и смотрит на свой объект воздыхания, мечтая о чём-то. В этот раз с каждым днём он все больше и больше верил в искренность чувств СССР. «Он точно изменился», — думал тот. Только одно его огорчало: дальше дружественных разговоров и отношений дело не заходило. Мой отец уже устал от этого и готов все менять, даже имея идею, каким именно образом. После собрания он подходит к Союзу. — Когда Вы планируете уезжать из Нью-Йорка? — решительно спрашивает бета. — Может, через пару дней. А что, гоните? — лицемерно усмехается в ответ коммунист. Он из-за всех сил сдерживается, лишь бы не прописать по этому надоевшему перед собой лицу или, ещё лучше, преподать урок, как в те два раза. Только вот его держит нужда узнать информацию обо мне. Единственное успокоение Совету была мысль, мол, вскоре все закончится, ведь на днях он планировал последний удар. — Нет, конечно, — смеётся тот. — Не хотите сегодня зайти ко мне? Тут опешил даже обычно безэмоциональный СССР, но, конечно же, в хорошем смысле слова. Вот Британия дурак, сам всё сделал за Союза. — Зайду обязательно. Когда можно? — Ближе к двенадцати. Сегодня весь вечер придется провозиться с сыном Рейха, пока Америка занят. — Терпения Вам. Уже мечтаю о нашей встречи. — Выпьем, поболтаем. Просто хочу расслабиться в Вашей компании. — А, может, у нас дойдет до чего-то большего? — шепнул Союз. Британия становится удивлённым, но думает, что ему послышалось. — Тогда рад, что Вы согласны, — мой отец нервно засмеялся. — До встречи, — и поспешил уйти, краснея. Что это было? «Что-то большее»? Это намёк или действительно послышалось? Выйдя из ООН, коммунист тут же направился к ближайшей телефонной будке. Он просто обязан рассказать об этом Китаю. — Угадай, кого сегодня Британия сам позвал выпить, м? — сразу начинает тот, мерзко посмеиваясь. — Его даже не пришлось уламывать. Сегодня напою его до состояния, что он даже имени своего не вспомнит и можно будет готовить вооружение. — Союз, Вы прекрасны. Я сам видел, как Вы целыми днями пудрили ему мозги. Я даже начал думать, что Вы нашли в нем действительно что-то интересное, раз так долго удается вынести с ним разговор. Так мастерски врать, чтобы жертва делала всё сама, только Вы умеете, — восхищался Китай по ту сторону провода. — А ты говорил, что не клюнет. Он готов рассказать всё, лишь бы быть со мной — Я ошибался, признаю. — Тут ещё Росс обещал в документах США сегодня ночью покапаться. Теперь этому пиндосу точно несдобровать. Я его прикончу. «Россия в таких хороших отношениях с Аме, что может быть у него дома. Чёрт, что-то тут неладно. Не могут они быть такими близкими друзьями», — вспомнил свои мысли, которые впервые пришли китайцу в голову недели три назад. Он и позабыл, что когда-то задумывался, точно ли я и Россия являемся друзьями. — «Он сбежал к нему, жил с ним. По словам того шпиона, он видел их постоянно гуляющими вместе. А теперь Росс готов делать что угодно, лишь бы сохранить ему жизнь. Даже пожертвовать собой готов. Чересчур много тут близости для «просто хороших друзей», как Росс говорит сам. Он много раз уверял, что они с США — знакомые, но потом тот резко стал называть его другом. Хочу кое-что проверить». — Попроси у Британии сегодня ключ к кабинету с записями со всех камер, — вдруг выдает Китай. — Зачем тебе? Хочешь что-то посмотреть? — Да так, для себя. — Мне нетрудно сделать это за все твои заслуги. Будет тебе ключ. «Я должен найти хоть что-то, что подтвердит или опровергнет мои мысли. Хотя, почему я вообще стал думать об этом? Всегда мне было всё равно, а тут какие-то нестыковки волнуют. Но я не умею останавливаться и теперь, пока не найду что-то стоящее на камерах, по типу разговоров, не смогу остановиться», — заключает у себя в голове бета.

***

В комнате полумрак, единственный источник света — тусклая лампа на тумбочке. Слышно тихое тиканье часов и звуки ветра через открытую форточку. Я лежу на кровати, укатанный в одеяло, а Россия сидит рядом, читает книгу и гладит меня по голове. Я от удовольствия прикрываю глаза и издаю еле слышное одобрительное мычание. Пальцы Росса приятно перебирают пряди волос, массируют кожу головы, а потом опять гладят. Книгу, что сейчас находится в руках того, он взял сегодня из библиотеки. Это его вторая попытка начать читать про беременность. Правда, даже без этих знаний, иногда мне кажется, что он знает больше меня. — Ты словно мурчишь. Котик мой, — улыбается он, не отрываясь от чтения. — Мх, мне так нравится, когда ты говоришь что-то милое, — с расслабленным и довольным лицом приобнимаю рукой русского. — Разговаривай со мной так почаще. Раньше ты постоянно делал мне комплименты, а сейчас нет. Говорят, беременным нужно больше заботы. Такое в твоей книжке не написано? — А чего же ты мне раньше не говорил, что хочешь больше внимания, заботы и комплиментов? Я наоборот стараюсь меньше лезть к тебе, чтобы не утруждать ещё и после работы, — тот целует меня в щеку, переворачивает страницу и продолжает играться с моими волосами. — Как ты можешь утруждать меня этим? — Хорошо. Мой самый лучший, любимый, красивый, добрый, милый и обожаемый лучик света, ложись спать. Твои прекрасные глаза уже слипаются. — Убедил, — хихикнул я, — Я люблю тебя. — А я тебя. — Кстати, звонил Германия. Вы так и не поговорили? — Его не было дома и я решил оставить записку с предложением завтра встретиться. — Он сказал, что завтра не сможет. Его мой отец работой загрузил. Боже, даже Геру нельзя Британии оставить, чтобы что-то нормальное вышло. В общем, Германия сам скажет, когда встреча выйдет. — Хорошо, буду знать. Только я проваливаюсь в крепкий сон, как альфа виновато смотрит на меня, выжидает пару минут и с глубоким вздохом встаёт с кровати. Он не хотел делать то, что намеревается, даже пару раз останавливался за короткий путь между комнат и приказывал себе вернуться обратно, но, вспомнив про ужасную альтернативу, заставлял себя идти дальше. Тот включает свет в моём кабинете, оглядывается на спальню, проверяя, не разбудил ли случайно меня, и прикрывает дверь, заходя внутрь. Россия смотрит на огромное количество шкафов, полок и ящиков, думая, где может найти именно те бумаги, что ему нужны. Раньше я всегда запирал кабинет, когда был один дома или в присутствии гостей, но во время жизни с Россом я не делаю этого. Он всегда имеет свободный доступ ко всем моим государственным тайнам, знает, где лежат ключи от замков на ящиках и шкафах. Но я ведь доверяю ему и мне не могло даже прийти в голову, что тот однажды воспользуется этим доверием. В который раз осознав, что поступает мерзко и неправильно, русский сжимает кулаки и желает уйти. Но, вспоминая о возможности убийства, опять забывает про любое благоразумие. Решительно взяв ключи, что свободно лежали на столе, он подходит к первому попавшемуся шкафу и открывает замок. Перед альфой оказались десятки папок, коробок и файлов, в которых лежат сотни бумаг. Взяв папку, лежавшую прямо перед лицом, он вертит ее в руках и снова грустнеет.  — Убедил, — хихикнул я, — Я люблю тебя. — Вот ты любишь, а я такое проворачиваю за твоей спиной, — еле слышно шепчет тот. — Если я люблю тебя тоже, то должен это сделать. Прости, я не могу рассказать тебе всё, зная, как ты отреагируешь, да и мне стыдно, что не придумал выхода из ситуации. Надеюсь, ты ничего не узнаешь. После этих слов лицо России становится безэмоциональным, и он принимается за свою работу. Коротко прочитывая документы и ища относительно новые, тот откладывал в сторону то одну стопку бумаг, то другую, после чего сразу клал на место, чтобы все выглядело, словно до них не дотрагивались. Через полчаса тот всё же нашел, что ему было нужно. Быстро запоминая всю информацию, он читал то один лист, то другой, уже составляя в голове речь для Совета. «Главное не сказать чего-то лишнего», — думал он, стараясь не вчитываться в подробности, дабы создать иллюзию, что всё ему рассказал я сам.

***

В это время СССР уже стоит у дверей дома Великобритании, который тот каждый раз снимает на время приезда в Нью-Йорк. Союз усмехается и звонит в звонок, на что уже через пару секунд ему открывают. — Здравствуй, Союз, проходите, — с улыбкой на лице пропускает внутрь дома Британия. В его душе так тепло и волнительно, что даже его привычная серьезность куда-то исчезла. — Проходите, проходите, — повторяет за тем коммунист. — Почему ты приглашаешь меня к себе домой, но все ещё обращаешься на «Вы»? — Потому что Вы тоже обращаетесь ко мне на «Вы». Или обращались, — немного смущенно произнес бета. Дом был выполнен в темных оттенках. Прихожей, как таковой, не было, через дверь можно было сразу зайти в соединенную с кухней гостиную и только оставить вещи на небольшой вешалке на ножке рядом со входом. Совет цокает небольшими каблуками лаковых туфель по темно-серому паркету, без приглашения проходя к серому дивану, стоящему в центре комнаты и делящую ее напополам (на кухню и гостиную). Одна из стен выложена коричневыми кирпичами, другие покрашены блеклой краской. Оценивающий взгляд альфы привлёк и светлый ковер, на котором стоял телевизор и журнальный столик, рядом с диваном. На столике уже расположилось вино, но СССР отодвигает его, ставя рядом свой дорогой коньяк. — Я думал, мы выпьем что-то послабее. Вроде поговорить решили, а не бухать, — растерялся мой отец. — А что? Боишься опьянеть до чёртиков, потому что не умеешь пить? — ухмыльнулся Союз. Все равно он знает, что хозяин дома не будет спорить и согласится на его алкоголь. — Не боюсь. Просто… Ладно, давай коньяк, — тот подошёл и взял бутылку в руки. — А, так он не очень крепкий. Тогда вообще без проблем. Совет не был бы Советом, если бы перед встречей не замешал в бутылке из-под двадцати процентов спирта все сорок. И ведь, когда Великобритания заметит это, то ничего не скажет, боясь вякнуть что-то поперек слова его любви. Будет послушно пить практически водку, лишь бы провести с коммунистом время. — Может, воспользуемся моментом и за одно обсудим альтернативу войны? — вольно садясь на диван, коммунист закидывает одну ногу на другую и ждёт, когда ему подадут рюмку. — Конечно, без проблем. Я хотел бы все же наладить нашу торговлю. Если я ещё готов идти на дружеские отношения с Вами… — С «тобой», — исправляет его альфа. — С тобой, — улыбается Брит, доставая из ящика две рюмки. Продолжив, он возвращается в гостиную и садится на диван. — То, Америка совсем не хочет этого. Ну, он считает себя королем и дружить с врагами не собирается. Он даже не готов терпеть противника, если это не будет ему выгодно. Я уже пытался подтолкнуть его к улучшению отношений с тобой, но всё обернулось трагедией. Тогда, в сорок втором, именно для этого я заставил его отвезти гуманитарную помощь. Правда, тогда я ещё хотел через это получить и твое расположение, — на последних словах тот засмущался. — Мы ведь практически не общались и у меня с трудом получалось понимать, что ты ко мне чувствуешь. Да, мы переспали, но тогда даже я не чувствовал к тебе того, что чувствую сейчас. «Пока спрашивать что-то про Америку не стоит, а то сразу поймет, что пришел сюда только за этим. Сейчас я постепенно его опьяню сначала алкоголем, а потом и своей «любовью». Тогда вся информация будет у меня», — подумал СССР, параллельно открывая бутылку коньяка и подливая Британии. Сам Союз был против алкоголя, но ради плана готов и разок выпить. — Я думал, что уже тогда твоё сердце принадлежит мне, — как же противно коммунисту было слушать все эти сопливые речи, тем более отвечать на них тем же. Хотелось застрелиться. — Ну, совсем скоро стало принадлежать. И сейчас принадлежит, — смотря на рюмку виски, проговорил тот и отпил половину. Его лицо искривилось в непонимание и отвращение. Бета никогда не был любителем крепкого алкоголя, так и пьянеет от него быстро. — Что-то не так? Невкусный? — усмехается альфа, прекрасно зная причину. — Нет-нет, все прекрасно. Наоборот, очень вкусный, — стал оправдываться Великобритания, в доказательство допив рюмку полностью. — Рад, что тебе понравилось, — в ответ СССР подливает ещё. Точно не такого добивался Брит, говоря про коньяк, но пить придется. Он же не хочет обидеть любимого. — Что ещё можешь рассказать про попытку подружить меня с США в сорок втором? — Ну, что сказать? Все пошло не по плану. Чуть сына не угробил из-за желания стать с тобой ближе. Думал, когда ты поймешь, что я готов тратить на тебя хоть гуманитарную помощь, мы начнем хотя бы вновь общаться, как это было до войны, но Америка пропал с радаров. Когда мне это доложили, я чуть всех не порвал там. Сразу решил сам лететь на поиски, однако меня заставили остаться, ведь на мои земли готовилось новое нападение. А эти безмозглые, кто пообещал найти Америку, сначала несколько дней только искали свободных пилотов, потом всё откладывали из-за новых боевых действий. В итоге кто-то полетел спустя пару дней после пропажи, но я уже не надеялся на удачный исход поисков, ведь считал, что сын где-то потерпел крушение или был атакован врагами, и вряд ли был уже жив. Как я рад, что все вышло иначе. Ещё и Вашего сына нашли, — взволнованно рассказывал британец, иногда выпивая ещё. — Господи, словно вновь пережил все эти страхи потерять сына. — Ты же не переносишь США на дух. Вы друг друга ненавидите, постоянно оскорбляете и это все знают. Как ты можешь так переживать за него и тем более до сих пор чувствовать вину? — Союз никогда не любил людей, которые думают о людях одно, а на деле относятся к ним по-другому. Да, ему самому приходится так делать, но если выгоды нет, то тот не собирается лицемерить. «Тц, какой непостоянный. Или он уже начал бредить из-за алкоголя?» — подумал тот. — Да, может, я его ненавижу, но все равно какая-то отцовская любовь и привязанность у меня к нему есть. Это невозможно понять, можно только почувствовать. — Пятнадцать раз отец, но не понял. Видимо, и хорошо, ведь ненависти к детям не чувствую, — фыркнул он. Кроме России, конечно. «Я хотел узнать больше о США и Брите, но не эти сопли и переживания. Фу, мерзость», — думает в это время коммунист, наливая ещё больше алкоголя моему отцу, лишь бы он уже опьянел и перестал нести этот бред. — А ты сам почему не пьешь? — подметил британец. — Твои речи так интересны, что даже забылся, — он залпом выпивает содержимое рюмки. — Послушай, а какой Америка был в детстве? Что-нибудь с ним происходило такого, что он помнит до сих пор? Вроде, тема зашла именно обо мне и теперь вопросы о личной информации не будут казаться подозрительными. Да и сам бета уже стал хуже соображать, а алкоголь ему развязал язык. Если бы не опьянение, вряд ли он бы признался в переживаниях обо мне во время пропажи. Сейчас СССР решил узнать, есть ли у меня какие-то рычаги, на которые можно нажать и сломить. — Есть, — пьяно улыбается мой отец, — но я тебе о них не расскажу. Ой, он столько пережил, чего боится рассказывать. Союз разочарованно хмурится. Он не ожидал, что получит отказ. — Раз уж зашла тема, то почему бы тебе не рассказывать какую-нибудь глупенькую историю о нём, м? Я тоже поделюсь историями своих детей, — Совет медленно подсаживается ближе к оппоненту, кладет руку на его ногу, уменьшает расстояние между лицами. Все выглядело как обычный интерес. Вновь. — Ты такой красивый, — немного прикрыв глаза, выдает Великобритания. — Вблизи ещё больше. Последняя рюмка опрокидывается Бритом перед тем, как он окончательно пьянеет. — Британия, не мог бы ты подписать один документ? — решает добиться иного Союз. Он достает из кармана пиджака лист бумаги в файле. Это был договор о помощи Великобритании в войне против меня. Коммунист был уверен, что на утро об этой бумажке бета не вспомнит, но когда тот доберется до меня, получив информацию и от России, то сможет показать её. И никто не будет разбираться в каком состоянии был британец в момент подписания. — А что мне за это будет? — ухмыляется тот. — А чего бы ты хотел? — Совет ведёт рукой выше, ухмыляясь. — Поцелуй меня. Подавливая рвотный рефлекс, альфа приближается к губам Великобритании. СССР не желал целовать бету даже, когда они спали (естественно, тот делал это без каких-либо чувств, кроме жажды использовать), так в этот раз этого хочется ещё меньше. Но сейчас тот так близок к цели, что на мгновенье даже забыл об отвращении. Союз жадно вцепился в губы Британии и практически сразу начал углублять поцелуй, лишь бы тот поскорее получил свое, и все закончилось. Британец не ожидал, что действительно получит поцелуй, отчего был приятно удивлен. Наконец, спустя столько лет, тот заслужил хоть какую-то искреннюю взаимность. Руки беты медленно поднимались по спине коммуниста, оглаживали широкие плечи, переходили на ладони, по которым пальцами осторожно проводил. Языки переплетались, мой отец слегка улыбался с прикрытыми от удовольствия глазами, а СССР только считал в голове секунды. Спустя время Союз прерывает лобызания и, отвернувшись, вытирает губы руковом пиджака. Великобритания не видит этого жеста и только вновь тянется к объекту обожания, затягивая в новый поцелуй, на который коммунист уже не отвечает. — Омеги — дебилы, да? — неожиданно спрашивает Брит, прерывая поцелуй. — Да, — решает согласиться альфа, хотя на самом деле был нейтрального мнения о любом гендере и никогда не считал кого-то лучше или хуже из-за лотереи природы. Опять сливаясь в поцелуе, коммунист протягивает Британии ручку и документ, а тот в свою очередь, на автомате ставит свою подпись, даже не взглянув на текст в бумаге. Теперь Совет проявляет и свою инициативу в поцелуе. «Как же хочется ему уебать», — подумал альфа, когда отстранился от беты. Однако, успокоением его души была выполненная задача. — Могу ли я попросить у тебя ключ от комнаты с записями камер? Раз уж мы так близки, — натягивает улыбку СССР. — Конечно, — ничего не понимая от счастья, отвечает тот, открывая ящичек журнального столика и отдавая ключ. — Только не потеряй. Он у меня один. — Верну уже на днях, — все ещё не понимая, зачем вдруг Китаю понадобились записи с камер, говорит Союз и забирает ключ. Вечер продолжался. Между бредовых разговорах о жизни, коммунист продолжал затрагивать тему меня, пытаясь вытянуть информацию, но кроме глупых смешков в ответ ничего не получал. Это постепенно выводило коммуниста из себя. Он наливал ещё больше алкоголя в рюмку моего отца, говорил о чувствах, дурил, но не получал ответа на свои вопросы. Удивительно было, что про любую другую страну тот был готов рассказать многое, а вот насчёт меня помалкивал. Что за напасть такая? Даже спустя час и два сладкие речи Совета не смогли заставить бету выдать ценную информацию. Отчаявшись, альфа даже прямолинейно «признался» в своей любви, но в ответ получил только ещё один поцелуй, который тот на этот раз грубо разрывает. — Америка скрывает свой гендер. Почему? — СССР из последних сил держался, лишь бы не схватить оппонента за грудки его рубашки и не начать орать на него. — Почему-то, — пожал плечами Великобритания. Его пьяный мозг не понимает, что Союз уже не скрывает, мол, здесь, только ради информации. Глупый Брит думает, что все происходящее — просто игра и шутка. — Ты — его отец. Какой у него гендер, чёрт возьми?! — Ой, да не знаю я, Союз, — усмехается бета. — Ну чего же ты такой злой? — умиляется он и обнимает собеседника. — Ты обещал мне что-то большее на встрече, правда? Тогда давай забудем про эти глупости и… Совет даже не желает слушать его до конца, тут же отталкивая от себя, когда был точно уверен, что Британия полностью бесполезен. Коммунист встаёт с дивана, проверяет наличие документа в кармане и без лишних слов отправляется к выходу. — Ты куда? — взволнованно воскликнул мой отец, но перед ним тут же захлопнулась дверь. Сейчас Великобритания слишком пьян, дабы пытаться понять причину ухода гостя, поэтому ему останется только сидеть на диване и беспомощно буравить грустным взглядом дверь. Громко топая и матерясь под нос, разгневанный СССР шел по улице в сторону своего отеля. — Столько времени общаться с ним, столько делать из себя какого-то урода с чувствами, целоваться, изображать интерес, чтобы в итоге получить ничего?! — кричал Союз. — Про всех говорить — пожалуйста, а про сына — нет! Ты его ненавидишь, хочешь увидеть его закат, а молчишь, блять! — он пинает стоящий с краю дорожки мусорный бак. — Но ничего, Брит, ты теперь от меня никуда не денешься. Скажи спасибо, что не заставил подписать более жёсткий документ, — с нервной улыбкой тот нащупывает бумагу в кармане пиджака. В мыслях коммунист старается себя успокоить, напоминая о России, от которого тоже вскорости поступит информация, но бета вывел его из себя. Он был так близок к цели, продумал всё, чтобы этот мудак просто смеялся в ответ? Но все же за недели общения некоторые данные тот смог получить, потому дальнейший пункт плана все ещё в силе. — Ничего, США. Я знаю, что у тебя сейчас происходит на землях, знаю, что ты никуда не уехал, а все ещё у себя дома. Я имею уже все возможности наконец закончить твою эру. Пока живи и радуйся, продолжай врать всем вокруг, ведь в августе я уже нападу на твои земли.

***

— Весь вечер я вокруг него скакал, лишь бы его споить, а он даже пьяный молчит! — уже через неделю СССР на эмоциях пересказывал всё Китаю. Даже ради этого Союз нашел свободное время и пригласил к себе в номер китайца. — Хоть договор есть. — А почему ты решил идти войной, а не просто убить США, как изначально и хотел? Зачем все эти сложности? — Что будет со мной, когда все узнают, что я убил его? А на войне там уже никто смотреть не будет, кто же этого пиндоса грохнул. В крайнем случае можно и на какого-то солдата свалить. Тем более в ходе войны смогу и новые территории себе присоединить, ведь победа США не прописана. — А если он все же выиграет? Он может оказаться сильнее, ведь его армия не так пострадала во Вторую Мировую. — И что же ты мне предлагаешь? Всегда есть шанс, что все пройдёт не по плану, — недовольно цокает коммунист. — Сразу убить его. — Чего ты теперь так за убийство Америки, когда всего пару недель назад в душе не особо был рад идее из-за того, что она «недостаточно гуманная»? — Ну, я не был так радикально против, а просто не уверен в успешности плана. Но теперь, после того как Вы дали мне ключи от комнаты с записями камер, я кое-что узнал, — Китай прокашлялся в кулак перед следующими словами. — Вы не думали, почему Россия так бьётся за США, вечно придумывает оправдания и отговорки, хотя все мы прекрасно знаем о его дружбе с Америкой? Мне кажется, он боится, что раскроют его ещё больший секрет. — О чём ты? — напрягся Совет. — Вы никогда не думали, что Росс и США могут быть больше, чем друзья? — немного тише выдал китаец. — А кем же? Лучшие друзья? — засмеялся СССР. — Нет же, — хмурится бета, — любовниками. — Любовниками? Ты точно трезв? — эта информация рассмешила его ещё больше. — Как такое вообще возможно? Чтобы мой сын был с этим пиндосом? Да бред же, хах! — А вот если не бред! — Мой сын — альфа, которому нравятся исключительно адекватные омеги. Я всех его любимых в лицо знал, и Америка тут ну вообще не вяжется. Что делать России в отношениях с бетой, гаммой или кто там этот пиндос? На омегу он не тянет. Росс нормальный и не нужно что-то выдумывать. — Специально для этого я и просил ключ от комнаты с записями камер. Я могу показать Вам доказательства своих слов. В этот момент Союз немного усомнился в своём доверии к «сыну», но даже не думал о неправильности своих мыслей. Китай предлагает пройтись до здания ООН, за одно и обсудить подробности плана убийства, на что коммунист соглашается. «Иду туда с тобой, только чтобы доказать свою правоту», — аргументировал это тот так. — Хорошо, мы убьем США, как изначально и хотели. Как мы скроем, что это были именно мы? — в пути спросил Совет. — Предлагаю подкупить какого-нибудь придурка, который потом возьмёт на себя всю вину. Естественно, отпечатки на оружие подделаем и будет стрелять снайпер с высокого здания в темноте. — Подкупить? Нет, я против, — хмурится СССР. — Даже ради собственной безопасности? — Я придумаю что-нибудь иное. А то на своих землях с коррупцией борюсь, отправляю в ссылки всех, кто этому мешает, а здесь буду ещё подкупать кого-то. Двое мужчин проходят в здание ООН и через пару минут оказываются в нужной комнате. Китай тут же принимается разыскивать кассеты, на которых приклеил листики с надписями, а Союз осматривал помещение и недоверчиво поглядывал на оппонента. Когда весь материал был собран, китаец уверенно включает магнитофон и ищет нужное время. Запись с камеры велась на улице, прямо на входе. Вот в кадре появляюсь я и Россия, а внизу дата где-то в начале июня. — И сколько ты это все искал? — вскидывает бровь коммунист. — Пришлось посидеть здесь ночь, но я не жалею, — отвечает бета, наконец найдя нужный отрывок. Это запись нашей с Россией второй попытки помириться. — Правда, не знаю, что за напасть, но звука, как на зло нет. — теперь тот даёт просмотреть весь отрывок Союзу. Вот Россия спрашивает, почему я стою тут, начинает хотеть уходить, а я спустя время падаю на ступеньки лестницы. Росс подсаживается рядом, печально смотрит на меня, но тут же подскакивает, когда ко мне приходят ложные схватки. — Видите? — останавливая запись, спрашивает Китай. — Вижу только, что Америка хорошо так потолстел, даже пузо видно. На собраниях я как-то не обращал внимание на это, — прыснул смехом Совет. — А ещё он так смешно на лестницу сел. Неужели с ним сейчас говорит мой сын? — Как ты можешь не видеть, что все эмоции, которые они тут испытывают уже недружеские? Посмотри, как США смущается и волнуется, а Россия буквально носится вокруг него. Это совсем не та дружба, о которой нам пытается врать Росс. На других записях это тоже видно! Давайте, я сейчас покажу! — тот уже начал быстро искать нужную кассету, но был остановлен рукой наставника. — Не нужно, — твердо говорит СССР. — Я не знаю, с чего ты сделал вывод, что между пиндосом и Россией что-то есть, ведь то, что ты сейчас показал — обычный разговор. Я помню, что в тот день Росс помирился с США и наверняка преувеличивал свои эмоции для лучшего эффекта, а Америка всегда такой странный. Я сам приказал ему помириться, а каким образом он сделал это мне неважно В общем, твоё предположение — какой-то бред. На других записях, я уверен, я не увижу какого-то весомого доказательства. Они ведь не засосались, или Россия не встал на колено и не сделал предложение! — Росс что-то скрывает от нас! Я чувствую это! Они с США — не друзья! — пытался убедить китаец. — Разве Вы не замечали, как эти двое переглядываются на собраниях, краснеют, постоянно куда-то вместе исчезают? А как быстро Россия согласился отвезти Америку до дома, когда ему стало плохо! — Ничего такого я не замечал, а слежу я за Россом пристально. А вообще, какое имеет значение, скрывает ли что-то от нас Россия? Единственное, что нам от него нужно — данные об Америке, а остальное меня не колышет. Не вижу смысла здесь задерживаться дольше. У меня через час встреча с Вьетнамом, так что пойду, — окончательно заткнул оппонента Союз, развернулся и ушел. Нет, он уважает Китая, но данное предложение — полный бред. Как он может делать из сына самого Советского Союза того, кто будет встречаться с врагом? Абсурд! Китай же растерянно и одновременно раздражённо смотрел на магнитофон. Может, он действительно выдумал бред, ведь действительных доказательств нет? Наверное, это так, ему не стоило следовать за странной мыслью в голове. Ещё и перед коммунистом опозорился. Нужно будет извиниться.

***

Собрания проходили одно за другим. На некоторых мой отец был и с СССР. А первое же совместное собрание после той встречи, Союз больше не проявлял интереса к Великобритании. Обычно коммунист первый подходил к тому, заводил тему разговора, а теперь говорит с другими и только изредка косо поглядывает на Британию. В одно из таких собраний Великобритания решил подойти к объекту своего обожания сам и поинтересоваться причиной такого холодного отношения. Совет же без особого интереса недовольно оглядел бету и все же поддержал диалог. На вопросы он отвечал холодно и больше спрашивал сам, в частности о политике и обо мне, часто перебивая собеседника. У альфы больше нет мотивации строить из себя хорошенького и того, кто готов выслушивать все его бредни. — Тебе серьезно интересно обсуждать со мной только Америку и политику? — решил все же спросить Британия. — Мы на собрании. О чем нам ещё говрить? — закатив глаза, ответил тот. Этот британец опять умалчивает всю информацию. Теперь в голове СССР окончательно понятно, что Великобритания бесполезен и стоит прекращать этот цирк. — О чем-нибудь ещё. Раньше же говорили. — Я не в настроении, — фыркает тот и уходит. — Ладно, он просто не в настроении. Он же меня любит, в чем проблема? У всех бывают плохие дни, — Брит взволнованно выдыхает. Хоть ему и неприятно это отношение со стороны любимого, хоть оно и похоже на потерю интереса, но все равно он готов все стерпеть ради любви. В этот раз тот точно уверен в верности чувств. Британия, ты бы знал, как глуп.

***

Единственный раз я позволил себе выйти из дома в люди. Это был поход за готовым кулоном России. Вроде, такое радостное событие, но все пошло не по плану уже перед выходом. Желая поносить в этот раз черную рубашку, я принялся надевать ее. Она была уже не такая удобная, как до беременности, но я был готов это вытерпеть, пока не осознал, что на районе живота пуговицы отказывались сходиться. — На меня не налезает даже собственная одежда, — сев на кровать и закрыв руками лицо, пробормотал я. — Россия, я тебя ненавижу! — крикнул я, бросив любимую рубашку в сторону. Эта беременность не даёт не то что из дома выходить, так и самые большие вещи стали малы. — Солнце моё, что произошло? — с немного виноватым видом заходил в комнату названный, услышав провокационное высказывание. Он старается быть спокойным и ласковым, зная, как периодически у меня могут скакать гормоны. Правда, сейчас причина крика были не гормоны. — Вся одежда, даже та, которую я специально купил для поздних сроков мне мала! Это все из-за тебя! — тыкал пальцем в грудь подсевшему Россу я. — Тише, ты можешь надеть мою футболку, что я отдавал тебе. Уж она малой не будет точно, — усмехнулся он, умилившись с моего гнева. — Её работники прачечной потеряли, — вру я и грустнею. А на самом деле я сам ее выкинул. Узнал бы это русский, то опять разочаровался во мне. — Да? Как жалко. Ну, ладно, невелика потеря, ты можешь взять любую другую из моего гардероба. Хочешь, дам рубашку? — альфа с лёгкой улыбкой встаёт с кровати подходит к шкафу, ищет среди одежды нужную вещь и садится передо мной на корточки, расправляя свою черную рубашку. — Ты же хотел черную? Вот, давай мою примеришь? — я киваю, немного смутившись. Он просовывает мои руки в рукава, помогает удобно подвернуть ткань, застегивает пуговицы и смотрит на меня, любуясь. — Вот, а ты переживал. Носи. — Но она твоя. — И что? Не могу своему любимому омеге дать поносить на время? Все равно, как только родишь, захочешь носить свой гардероб. — И то верно, — улыбаюсь. — Может, поможешь мне и брюки надеть, м? А то твоему омеге так тяжело это делать из-за живота. — Помогу. Выполнив мою просьбу, Россия целует меня в лоб и провожает до прихожей. Все же я не прогадал, когда согласился на отношения с ним. Столько заботы я ещё не получал в жизни, а с момента, как мы стали жить вместе вновь, её стало ещё больше. Я чувствую себя таким счастливым и особенным. Быстро собравшись, я сажусь в машину и в короткие сроки добираюсь до мастерской. С улыбкой на лице я получил на руки кулон, точно новый. В голове тут же вспыхнули воспоминания, как я получил его и милые речи Росса, что сопровождали дарение. На душе стало так тепло и непринужденно. Надев украшение себе на шею прямо в салоне и спрятав то под рубашку, я поблагодарил мастерицу и с приподнятым настроением отправился на выход. — Мне кажется, он стал даже лучше, чем был, — по пути я рассматривал этот кулон и шептал себе под нос разные речи восхищения. Поцеловав красный камень на украшение, я прячу его под рубашку вновь. Вечером того же дня во время того, как я жарил себе на ужин яичницу, русский заметил, что я вновь стал носить его подарок. — Я вижу на тебе свой кулон, — улыбается он, обнимая меня со спины и кладя свою голову на мою макушку. — Ты же боялся его потерять. — Теперь я постоянно дома и здесь точно не потеряю. Буду носить, не снимая, — тоже улыбаюсь. — Ты же видел моё произведение искусства, на которое я убил несколько часов? — О чём ты? — Так ты за все это время не заметил? — он осторожно приподнимает кулон с моей груди и обращает на него мое внимание. Взяв тот за края, он нащупывает небольшую кнопочку рядом с камнем, нажимает на нее и камень, что оказался не камнем, а частью дверцы, открылся. На задней стороне дверцы было написано «Je suis toujours près», а на открывшемся месте была моя маленькая фотография. Она была настолько мала, что мне понадобилось время, дабы разглядеть ее содержание. — Я даже не думал, что тут есть что-то потайное. Это я? — указываю на фото, на что получаю кивок. — Откуда ты его взял? Что-то не помню такое. — Да из газеты вырезал. Твои фото у нас часто там мелькают, — с расслаблением и лёгкой ухмылкой говорил альфа, паралельно поглаживая меня по руке. «Мне так хорошо с тобой. Почему я должен рыться у тебя в документах, докладывать данные Союзу и всячески тебя дурить? Рано или поздно ты все узнаешь, и сейчас я ценю время, пока ты рядом и полностью уверен в своей безопасности», — в это же время думал он. — Я не говорил, что ежедневно покупал газеты с надеждой увидеть там твой снимок? Номера с твоими фото я даже хранил у себя. Пока искал среди этого сборища подходящую по размерам фотографию, все глаза себе сломал. А потом ещё пытался всё это вклеить. В общем, всеми силами старался заполнить пустоту в душе в виде отсутствия тебя рядом во время войны. Тогда я даже не представлял, что когда-то буду вот так стоять и обнимать тебя вновь — Ты такой милый, я не могу, — пискнул я. — А что это за надпись? — Я же говорил, что это кулон моей бабушки? Тогда был ещё моден французский. Здесь написано «Я всегда рядом» или что-то типо того. В принципе, подходит и нам с тобой. — Раш, вот уже конец июля. Какое сегодня? Двадцать третье? Я сижу дома, а ведь зимой планировал взять недельный отпуск и уехать с тобой куда-нибудь отдыхать. Представь, мы бы могли слетать в теплые штаты или вовсе в другую страну, полежали бы под солнцем. — Ничего страшного, это не последнее наше совместное лето. Обязательно ещё слетаем. — У нас ведь будет ребенок. Так запросто мы уже не сможем. — Что-нибудь придумаем. Мы будем всегда вместе и справимся. Веришь мне? — Верю.

***

А вот на календаре уже двадцать третье июля. Сегодня мне предстоит наведаться в больницу на одно из последних УЗИ. И я, и Россия были взволнованы, ведь сегодня мы можем узнать пол нашего ребенка. Росса огорчало, что он не может присутствовать со мной на процедуре и узнать это одновременно со мной, но моя безопасность ему важнее, потому тот сам предложил отвезти меня и подождать в машине. — Только осторожнее иди, хорошо? Не беги, не спотыкайся, — взволнованно закусывает губу тот, останавливаясь перед дверями больницы. — Раш, как я буду бежать с таким пузом? Не споткнусь точно, не волнуйся. — Да как тут не волноваться-то, блять, — выдыхает он, вытаскивая ключ из машины, после чего она выключается. — Ты такой милый, когда переживаешь. Все будет хорошо, не бойся, — целую русского в щеку и медленно выхожу из машины. Помахав рукой напоследок, отправляюсь в больницу, параллельно стараясь прикинуть, где находится кабинет УЗИ. Альфа же откидывается на спинку сиденья и начинает ритмично постукивать пальцами по рулю, прикрыв глаза. Он не понимал, почему так волнуется. Может, из-за запугиваний СССР убить меня в любой момент? Возможно. А может он просто очень взволнован из-за того, что узнает пол ребенка. Россия так и не решил, кого пола ребенка хочет больше, поэтому будет счастлив любому результату (если бы и хотел какой-то пол, то все равно был рад другому). Я же, отстояв длинную очередь, наконец прохожу в кабинет. Ноги и спина ужасно болели, ведь место никто даже не уступил. Я попадаю на прием к тому же парню, что и в день пребывания в больнице на УЗИ. Даже сейчас он очень усталый и даже не смотрит на меня, хотя за окном день. Видимо, опять работал и ночью. Опять меня укладывают на кушетку, расспрашивают про сложность протекания беременности, какие-то симптомы и прочие вещи. Я монотонно отвечал, желая поскорее сбежать отсюда, пока меньшее количество человек заметило меня. Врач размазывает гель мне по животу, включает прибор и начинает водить датчиком по коже. Он говорил мне много заумных вещей про здоровье плода, делал снимки и показывал их мне, правда понять я смог только слово «в порядке». Хоть ребенку не досталось после моих переживаний и истерик. Если бы я испортил ему жизнь какой-нибудь патологией, то не простил бы себя никогда. — Извините, а пол можно узнать? Уже практически два месяца прошло с последнего УЗИ. — Да, конечно, сейчас посмотрю. — Погодите! — воскликнул я, когда в голову мне неожиданно пришла идея. — Не говорите мне пол, а напишите его на какой-нибудь бумажке. Хочу узнать его вместе с любимым человеком. — Без проблем, — улыбается доктор. — Вам повезло, плод наконец повернут по-нужному. Взяв небольшую бумажку со стола, тот быстро пишет там пару букв, складывает на пополам и протягивает мне. Я с лёгкой улыбкой прячу листик в карман брюк, отвечая на очередной вопрос доктора. Проходит десять минут и я уже подхожу к машине. Россия, запреметив меня, тут же подскочил с сиденья и поспешил открыть мне дверь и помочь сесть, в это время спрашивая, как всё прошло. — А пол? Какой он? — Я не знаю, — усмехаюсь. — Опять не удалось определить? — погруснел он, сев обратно на водительское сиденье. — Удалось. Просто ты же так хотел узнать его вместе со мной, поэтому я попросил доктора написать тот на бумажке, — достаю её. — Вот, хочешь узнать первым? — с улыбкой протягиваю листик. Росс сразу повеселел, медленно взял его в руки и, немного подумав, раскрыл. На его лице тут же расплылась счастливая широкая улыбка. — Кто там? Девочка? — Мальчик! — обрадовался русский. — Мальчик, — повторяю я, мягко улыбнувшись. — У нас будет сын. Надо же, так скоро. — Это так чудесно! Будем воспитывать мальчишку! — пока я размышлял, какую из эмоций грусти и радости я ощущаю больше, альфа перечитывал бумажку раз за разом и готов был завизжать от радости. Он обнимал меня, что-то тараторил и благодарил меня. У меня же на душе беспокойство. Как быстро летит время… Казалось, только недавно узнал о беременности и думал, что до родов ещё долго. А сейчас конец седьмого месяца, и меня пугает приближавшаяся роль родителя. Если Россия всё воспринимает с позиции «Как-нибудь справимся», то я не люблю пускать всё на самотёк. Хочу быть уверенным в том, что дам ребенку достаточно заботы, любви, буду успевать работать и нянчить его. Как все сложно, я не готов… — Переживаешь за ребёнка? — догадался Росс, когда его радость прошла, и он увидел мои эмоции. — Ещё как. Страшно. — Я буду с ним сидеть, а ты работать, пока Союз не давит. Вот интересно получается, что у него родится внук, а он даже об этом не знает. — А если узнает? Что будет с нами и ребенком? — Не узнает. Я сделаю всё для этого. Я обещаю тебе, — русский берет мою руку в свою и сжимает. — У нас всё будет хорошо. — Лишь бы это была правда, — вздыхаю. — Ладно, давай о другом? Когда я уже уходил, врач отметил, что мой живот уж слишком большой для седьмого месяца. Сказал, что ребенок будет крупным. — Это было ожидаемо, — смеётся альфа. — Я у тебя два метра ростом, а его «дед» и «прадед» ещё выше. Это только с твоей стороны все невысокие, хотя ты тоже не из самых низких. Богатырь у нас растёт. Интересно, что у него за гендер будет? — Он ещё на свет не успел появиться, а ты уже об этом размышляешь, — криво улыбаюсь. — А ты бы какой хотел? — Бету, может быть. Хотя, тут моя позиция схожа с позицией по поводу пола. Буду рад любому. Теперь мы ехали домой. Россия был навеселе, периодически что-то говорил мне или просто радовался вслух. Я же смотрел в окно и был счастлив, хотя бы потому что мой любимый так рад ребенку и уже любит его. Да, я тоже уже не ненавижу его, но сейчас моя голова пролностью забита предстоящими трудностями. Думаю, если бы меня впереди ждала лёгкая жизнь, то принял бы сына намного проще. — Так вот, что значит быть отцом, — блестящими глазами тот посмотрел на меня. — Это так… — он задумался. — Успокаивающе и одновременно волнительно. Теперь я хочу подарить тебе ещё больше любви. В ответ выдаю смешок. — А вот Союз почувствовал себя отцом пятнадцать раз. Правда, такой радости у него я не припоминаю. Может, просто не показывал. — Я даже не думал, что хотя бы раз почувствую себя папой. В итоге беремен, чего так боялся всю жизнь. — Это же наш сын, мы не можем думать о нём как о проблеме. Лучше потратить эти силы на создание ему комфортных условий после рождения. Или лучше тебя поддержать. Я понимаю, что это очень трудно для тебя, ты переживаешь за нас, но я обещаю, что все будет хорошо. У тебя и так настроение периодически скачет так сильно, что мне страшно становится, а тут ты будешь ещё себя изводить. Я буду рядом, а значит буду помогать справляться. Я уже никуда не уйду, никакой Германия нас не разлучит. — Так я тебя пугаю?! — вдруг воскликнул я, тут же переводя тему разговора. О чем и говорил Росс. Опять настроение скачет. — Малыш, я не это имел в виду, — начал объясняться он. — Я боюсь за твое состояние, ведь это ты чувствуешь перепады настроения, а не я. — Нормально всё со мной, — складываю руки на груди. — Верю, солнце. Только не злись, хорошо? — Только потому что люблю, — хмыкаю и отворачиваюсь к окну.

***

На улице вот-вот начнется дождь: тучи уже собрались над зданием ООН, почернели, пару раз был слышен удар молнии. СССР, как только последний человек оканчивает спор со своим оппонентом, на чём собрание было закрытым, собирает все документы в свой портфель и уже собирается уходить. Тот вместе с другими странами, что тоже не хотели попасть под дождь, спешно уходил из зала, пока его не схватила чья-то рука. Обернувшись, он увидел растерянного Великобританию. Уже не скрывая своего отвращения, Союз вырвал рукав пиджака из хватки и пошел дальше, но был опять остановлен. — Чего тебе?! — громко выдал коммунист, устав, что британец продолжает бегать за ним. В Совете вскипал гнев, когда он видел это надоедливое лицо в который раз и слышал этот противный голос. Мало того, что пришлось возиться с ним так долго, так ещё это оказалось практически бесполезным делом. — Ты опять не в настроении? — Чего ты хотел, я спрашиваю?! — мимо проходят страны, даже не обращая внимание на начинавшийся конфликт. Это и к лучшему. — Ты вообще перестал обращать на меня внимание. Раньше мы постоянно общались, а теперь ты игнорируешь меня очередной день. Что случилось? Ты стал таким после того, как был у меня в гостях. Я сделал что-то не то, пока был пьян? — Просто уйди, — ещё немного и альфа не сможет себя сдерживать. — Я не уйду! Я люблю тебя, и хочу понять, почему ты вдруг отдалился. Ты же тоже что-то чувствуешь ко мне, тогда зачем делаешь больно? У тебя проблемы? Давай я помогу их решить! — бета приблизился к оппоненту, но это была его ошибка. Он тут же получает кулаком в щеку. Из-за удара тот отстранился и тут же схватился за больное место, испуганно смотря на СССР. Глаза Союз горели пламенем гнева. Он откинул портфель на пол и стал надвигаться на беззащитного оппонента, видимо, чтобы сделать ещё один удар. Мой отец, даже не понимая, что происходит, пятится назад, пока за спиной не оказывается стена. — У меня есть единственная проблема, — Союз грубо хватает Великобританию за ворот. — И эта проблема — ты. — не сдержавшись, тот ударяет Брита спиной о стену, отчего оппонент скулит, но ему тут же прилетает удар в нос, как бы намекая заткнуться. Британец оцепенел от шока и страха, потому даже не мог сопротивляться или закрываться руками, только принимая удары. — Ты серьезно подумал, что я влюбился в тебя?! Да ты мне никогда не был интересен и не будешь! Какой ты идиот, раз посчитал, что я сначала использовал тебя, а потом влюбился! Общался с тобой только из-за информации, но даже ее ты не мог предоставить. Ты бесполезен во всём! — Союз, я… — Британия хотел оправдаться или просто дать достойный отпор, но его хватают за волосы и бьют головой о стену. — Заткнись! Не желаю больше слышать твой тон! Меня сейчас вывернет! На глазах беты стали образовываться слёзы то ли от боли, то ли от обиды. Он сжимал держащую его руку, в надежде, что сможет освободить себя, но это не получалось. — Что ты опять хочешь мне сказать?! Что любишь?! Да мне похуй на твои чувства! Просто отьебись от меня! Я уже понял, что ты ничем мне не выгоден! Хотя, нет, одну службу ты мне сослужил, — расплываясь в мерзкой улыбке, Союз отпускает ворот беты и наклоняется к своему портфелю. Британия пытался откашляться, скулил и хватался за больные места, испуганно следя за действиями коммуниста, что рыскал в сумке. Через пару секунд тот кинул бете в ноги документ. — Придется нам с тобой и дальше видеться. Сев на пол от боли и трещащей головы, мой отец подрагивающей рукой тянется к бумаге, не припоминая такую. Как только он читает условия договора, а ниже видит свою подпись, то даже вздрагивает. — Я не подписывал его! Ты подделал документ! — стиснув зубы и разорвав лист, набрался смелости крикнуть тот. — Я сказал тебе молчать! — вновь разозлился Совет, с размаху пнув оппонента ногой в живот, отчего тот сгибается напополам и шипит. — Ты думаешь, я правда дал тебе оригинал документа? Я знал, что первым делом ты уничтожишь его! Ты слишком предсказуем. Не волнуйся, оригинал хранится у меня, чтобы я смог воспользоваться им в нужный момент. Ах, да, раз ты не помнишь, как подписывал бумагу, то расскажу, — он выдал смешок. Ему нравилось смотреть на раздавленного и избитого Великобританию, тем более после всех дней терпения его. — Думаешь, я решил пить с тобой, потому что ты действительно интересен мне? Как бы не так. Тебя стоило только поцеловать, и подпись на документе у меня. А ты ведь даже не прочитал, о чем он. Британия качает головой, не веря, что смог очередной раз повестись на ложь альфы и так необдуманно подписать бумагу. В тот вечер бета потерял голову от счастья, за что теперь ему придется поплатиться. — Какая война?! — гневно шептал британец. — Ты ведь сам её не хотел! Ты ведь был так рад, что Америка отменил её. — Америка отменил, а я вновь начну. Теперь готовь своё вооружение и попытайся как-нибудь объяснить своему сынку, почему папочка будет воевать против него, — ядовито засмеялся СССР. — Думаю, ему будет очень интересно послушать, как я тебя надурил. — Я объявлю всему мировому сообществу, что ты вынудил меня подписать эту бумажку! — Попробуй, только вот ты должен был сам следить за дозой алкоголя в крови. Кто знал, что после коньяка ты будешь готов подписать что угодно? А теперь, дорогой Брит, завались. Надеюсь, больше никогда не увижу тебя рядом с собой, кроме как за столом переговоров по поводу сотрудничества в войне против США. Ненавижу тебя. На этих словах, коммунист заканчивает диалог, недолго смотрит на разбитого оппонента и, развернувшись, уходит в коридор. Позже ему стоит уничтожить запись камеры этой сцены. Она точно не для людских глаз. Британец с надеждой смотрит на уходящую фигуру, но та не разворачивается и не говорит, что все произошедшее — шутка. Великобритания осторожно старается встать, однако даже это приносит боль. В голове только одно: «Почему я?». Он вспоминает все слова Совета, пытается соотнести их с произошедшими за месяц общения и понимает, что его действительно использовали. — Ведь он ни разу не поинтересовался, как у меня дела искренне. Он говорил, что беспокоится за меня, но действиями не подтверждал. Тот разговаривал со мной только о политике и об Америке, — последнее признавать ему было ещё труднее. — Теперь всё сходится. Он обманывал меня, чтобы узнать что-то об Аме к войне. Помню, что на трезвую голову ничего не говорил, а вот мог ли я сказать что-то, пока был пьян? Не знаю, но документ я подписал. А ведь мне действительно не поверят, если я скажу, что меня напоили. Ведь я сам позвал Союза к себе, сам согласился на коньяк, даже не сопротивлялся подписывать бумагу. Что я наделал? Опять в голове вопрос: «Почему именно я?». Почему именно Великобритания раз за разом доверяется СССР, хотя в конце получает признание об использовании? Почему как только его чувства угасают, то коммунист опять появляется в его жизни и даёт надежду на светлое совместное будущее? Медленно встав, Британия неожиданно вспоминает мои слова, которые я проронил в гневе о том, как бы мне хотелось, чтобы «любимого» отца как-нибудь избил Союз, чтобы тот наконец понял, какого было мне всё детство. Сразу же за этим воспоминанием в голове последовали фразы СССР: «Ты бесполезен во всём!», «Надеюсь, больше никогда не увижу тебя рядом с собой…». В груди британца что-то ёкнуло. «Ты бесполезен во всём!», — постоянно говорил мне отец, когда не был удовлетворен моим поступком, после чего брал длинную тонкую трость и бил по запястьям. «Надеюсь, больше никогда не увижу тебя рядом с собой», — единственное, что проговорил мне на ухо тот, когда я обрёл независимость и уезжал из его дома. Ни «Удачи», ни «Ты молодец», ни «Я тобой горжусь», а «Надеюсь, больше никогда не увижу тебя рядом с собой». Вдруг бета неожиданно почувствовал себя на моём месте. Ощутил те страх и растерянность, что чувствовал я ежедневно. Будучи поглощённым ненавистью и завистью, он совершенно не заметил, в кого превратился. И стал он таким не только по отношению ко мне, но и ко всем окружающим. Великобритания потерянно осматривается и думает над произошедшим. Он хмурится и идёт на выход, желая дойти до дома и осмотреть тело. На нем теперь точно останутся огромные синяки и кровоподтёки. — Теперь будет война. Я не мог это предотвратить, — хромая, Британия шел по асфальту и смотрел на небо, где из темных туч лил дождь. — Америка, — произнес он мое имя, склонив голову и сцепив зубы. Как он мог допустить такое? Теперь он так влип. Тот разочарован не только в себе, но и в объекте его бывшего обожания. Он верил ему, а теперь избит. Хотя, Британии нужно было ещё подумать, в ком именно он разочарован больше. — Не смог защитить, — прошептал он, пока мысли о самых ужасных сюжетах забивали голову.

***

За окном горят огни большого города, я занимался своими делами на кухне, а в это время Россия сидел на кресле в моём кабинете и уже минут двадцать говорил с СССР. Сначала мне было интересно знать, о чем же они так долго разговаривают, ведь обычно их диалог не длится дольше пары минут, но вовремя поймал себя на мысли подслушить и приказал себе продолжать заниматься делами. Росс же за это время успел закрыться на ключ, чтобы я точно не помешал разговору и не разрушил иллюзию, что тот проживает в отдельном номере в одиночку. А звонил Союз только лишь бы узнать новую информацию обо мне, и рассказать все гадости о Великобритании. Русский изображал, словно внимательно слушает и согласен, пока в это же время читал книгу о беременности, опять задумываясь, что коммунист даже не догадывается, мол, скоро у него будет внук от этого самого «мерзкого пиндоса». России приходится оторваться от чтения и в который раз рассказывать новую информацию оппоненту, что он прочитал в документах сегодня ночью. Каждый раз на душе он чувствует себя так прошиво, но понимает, мол, иначе нам будет худо. А рассказать все мне он сил так и не нашел, боясь, заставить волноваться. — Эти данные мне и были нужны, — подмечает Совет. — Теперь я могу перейти к другой части плана. — Другой части плана? — заволновался Росс. — О чём ты? Мы не договаривались о таком. — Не бойся, твоего Америку это не коснется, — по другую часть провода Россия не видел ухмылки СССР, которая говорила о лжи. Союз хотел пустить всем пыль в глаза, объявив войну США, а сам в это время планировал совершить убийство, пока страны паниковали и были слепы. Только вот Россу он об этом, конечно же, не расскажет, а когда тот сам узнает из чужих уст про войну, то уже ничего не успеет сделать. — Ты хорошо поработал, с этого дня можешь больше не рыться в бумагах США. Теперь я верю, что ты — не предатель. Ты смог доказать преданность семье. Звонок заканчивается, и русский глубоко вздыхает. Теперь он добился, чего хотел, Союз верит ему и станет относиться к нему как прежде. Но рад ли тот этому сейчас? Чуть меньше двух месяцев назад альфа был готов сделать всё, лишь бы смыть с себя клеймо предателя, остаться с семьёй, однако почему теперь он не рад этому, а, наоборот, даже огорчён? Стал ли он любить своих родных меньше? Нет. Теперь Россия смотрит на настоящего СССР, без надежд вернуть всё, как было раньше. Во время исполнения плана Росс потерял все последние чувства к «отцу», наконец заметив, каким он стал на самом деле и что не собирается меняться. Впрочем, о чём я и говорил. Встав с кресла, Росс тут же забывает о подлости коммуниста и выходит из кабинета. Способности по щелчку пальца забывать об этом ужасе, он обучился всего неделю назад, когда стал буквально сходить с ума из-за того, что не мог вынести улыбаться мне, пока в это же время рассказывал информацию СССР. Сейчас же на первое место русский поставил заботу обо мне, потому допустить срывов от своего лицемерия, не мог. Серьезное лицо тут же меняется на спокойное с лёгкой улыбкой после того, как он видит меня, сидящего на кровати в спальне и отгадывающего кроссворд. Присев за мной и обняв со спины, он трётся щекой о мою макушку, словно кот, хотящий внимание от хозяина. — Я тут в книге прочитал, что от болей в спине и ногах беременным рекомендуется делать массаж, — с мягкой улыбкой произносит тот. Сейчас, после очередных мыслей, мол, он предатель, альфа желает доказать сам себе, что ради меня готов свернуть горы. Да и просто ему хочется сделать мне приятно, дабы хоть что-то порадовало меня. — Да? — улыбаюсь в ответ, отрываясь от дела и переводя взгляд на оппонента. — Я был бы не против. Тем более я помню, как хорошо ты можешь это делать. Плавными движениями, руки России постепенно поднимаются мне на плечи и слабо сжимают кожу на них, массируя. Круговыми движениями дотрагивается до шеи, обводит пальцами каждый позвонок, нежно поглаживает мои бока, поднимается к вискам, тоже массируя их и спускается обратно к спине. Чтобы было удобнее, Росс снимает с меня свою футболку, кладет рядом, целует в макушку, продолжая. Сжав кулак, он костяшками надавливает на определенные мышцы, чем вызывает у меня приятную дрожь. Тихо мычу от удовольствия, а иногда и постанываю. — Правильно я тогда отметил, что у тебя золотые руки, м-м-м, — ухмыляюсь я, прогибаясь в спине и переводя взгляд на немного покрасневшего русского. Наверное, трудновато ему уже десять минут слушать ахи, вздохи и продолжать, как ни в чём не бывало. — Тут, — дотрагиваюсь его до руки и двигаю её ниже. Теперь альфа растирает кожу над бедрами. — Какой ты великодушный сегодня, ах. Россия оканчивает свою работу, трясёт руками, дабы снять с них напряжение и устало вздыхает. Смотрю на его немного растерянный вид, спускаю взгляд ниже и понимаю этому причину. Игриво улыбнувшись, разворачиваюсь, встаю на четвереньки и подползаю к Россу. Он вопросительно смотрит на меня, стараясь сесть в другую позу, в которой я не мог бы заметить его стояк. — Что в тот день, что сейчас. Ты думаешь я тогда не увидел и сейчас не увижу? Время идёт, а ты считаешь меня всё таким же невнимательным, — сокращаю расстояние между нашими лицами. — Так ты тогда увидел? Чёрт, прости, — немного засмущался он, почувствовать себя неловко из-за того, что доставил беспокойство тогда. — За что извиняться? Это нормально, тем более я тебе нравился. Я ведь тебе нравился? — Очень, — русский ухмыльнулся, когда понял, к чему я веду. Он тянется рукой к моей щеке, притягивая меня к себе и начиная нежно и глубоко целовать, пока другой рукой гладил меня сначала по животу, а потом спустился на паховую область. Я хотел повалить партнёра на кровать, но в последний момент вспомнил про его больную лопатку. — Раш, сходи завтра к врачу, пожалуйста. Нельзя так наплевательски относиться к здоровью. Тем более тебе больно, — отстранившись, обеспокоенно произношу я. — Даже через стыд, Раш. Пожалуйста. — Хорошо, завтра схожу, если мы продолжим, — кивает он, приобнимая и просовывая руку мне в шорты. — А в твоей книжке не говорилось, что спать с беременными — не лучшая идея? У меня могут начаться боли, — решаю немного припугнуть альфу в шутку. — Тебе разве больно? — тут же заволновался он. — Почему ты мне опять не сказал? — Ха-ха, Боже, Раш, я пошутил. Люблю тебя, — затягиваю его в новый поцелуй. Когда поцелуи подходят к концу, я уже оказываюсь сидячим между ног России к нему спиной. Его руки ёрзали по моему телу, оглаживая. Пальцы одной руки касаются моего соска, принимаясь массировать его круговыми движениями, нажимать на центр — самое чувствительное место — и немного сжимать, а другой — уже проводят по члену, уделяют особое внимание головке. Выгибаюсь, томно дышу, шепчу имя русского, прошу действовать наглее и быстрее. Росс продолжает ласкать мой орган, слегка надавливать на уретру, двигать ладонью от основания до конца то быстрее, то медленнее, пока свободная рука спускается к проходу. Пальцем он оглаживает анал и нажимает на него, проникая сразу до конца. Волнистыми движениями, двигая им во мне, тот достаточно быстро находит самую чувствительную точку и начинает толкаться в её сторону, надрачивая мне быстрее. Все происходит так спешно, что я только успеваю тихо постанывать и цепляться в руку оппонента короткими ногтями. Обычно действия альфа медленнее и не такие спешные, но в этот раз я сам просил такого, потому терял голову от новых ощущений. Я закусывал губу, откидывал голову, вздыхал и вилял бедрами. К глазам подступали слезинки, которые говорят, что мне очень хорошо. — Мне кажется или мой мальчик стал меньше комплексовать из-за своего тела? — нагнувшись к моему уху, прошептал Россия и языком провел по ушной раковине. Я вздрагиваю и довольно мычу, на что Росс прикусывает мою мочку, немного оттягивая. — Ты же считаешь меня красивым, тогда чего переживать? Ах, или уже не считаешь? — усмехаюсь. — Fuck, yes, — шепчу я, когда чувствую, что уже близок к завершению. — Mh, Russia, harder. — Мою просьбу выполняют: палец стал двигаться во мне резче, а ладонь на члене — ещё быстрее, сжимая сильнее. Внизу живота расплывается теплое чувство, тело дрожит, на душе легко, а область гениталий сводит. Громко выдохнув и поджав ноги, я кончаю в руку Россу. Перед глазами всё немного мутнеет, голова пульсирует. — Считаю. Ты для меня всегда был и будешь красивым. Любым, — он покрывает мою щеку поцелуями, после чего отстраняется за салфеткой. — Теперь моя очередь? — вновь приближаюсь я, когда русский оканчивает вытираться. Осторожно кладу его на кровать, интересуясь не больно ли ему. Получив отрицательный ответ, пальцами проскальзываю под нижнее белье альфы и провожу ими по стоящему колом органу. Получаю в ответ томный выдох и наклоняюсь к шее России. Теперь никакой Союз не помешает оставить мне метки, которые так любит Росс.

***

— Да я не знаю, какую люльку брать! — закатывая глаза, говорит мне русский по другую сторону провода из магазина. Он уже который час ходит по отделу для детей и не знает, что купить, ведь я задал слишком много критерий для будущей кроватки сына. — Я уже запутался! — устало говорит он. — Нам нужна не люлька, а колыбель! — цокаю я. — Что непонятого я написал тебе? Из натурального дерева, складная, чтобы в будущем не покупать кровать большего размера… — Да знаю я это всё, — перебивает меня он. — Только нет именно такой люльки. Не существует этой идеальной, какую ты хочешь! — Господи, да возьми уже что-то! Проще самому было бы сходить. — Вот и сходил бы. — Ещё раз так скажешь! — Все, молчу, — вздыхает альфа, вещая трубку и оглядывая стоящие рядом кроватки. Я сажусь обратно в кресло и массирую виски. Наверное, я действительно слишком много прошу от такой простой вещи, как колыбель. Но я хочу лучшее для своего сына, так что требования полностью оправданны. Я решил, что ту комнату, которая осталась пустой за ненадобностью, будет отдана ребёнку. Заполнять ее нужно уже сейчас, ведь столько нужно купить. Боюсь, не усправимся до сентября. Вдруг мои размышления прерывает звонок в дверь, вызывающий в теле дрожь от неожиданности. Я никого не ждал, потому засуетился, не став открывать, но решил всё же посмотреть в глазок, кто же хочет наведаться ко мне. С тихим мычанием встаю, медленно подхожу к двери, поднимаюсь на цыпочки и смотрю в глазок. По ту сторону стоял тот, кого я тоже не ожидал. Мой отец. Нахмурившись, я почувствовал ещё большее желание не открывать. Зачем он тут? В который раз оскорбить меня? Для чего мне стресс на последних месяцах беременности от собственного отца? Я уже хотел уйти обратно в комнату, однако услышал тихий и подавленный голос Британии. — Америка, я хочу поговорить, — молвил он, чем заставил даже меня забеспокоиться. Обычно Великобритания говорит уверено и даже с небольшим нахальным тоном, тем более со мной, а теперь он не похож сам на себя: разбитый и взволнованный. Подумав, что отец все равно знает о моей беременности, я открываю дверь, из интереса желая узнать причину такого настроения. Передо мной стоял отец, немного склонивший голову и сжатыми в замок руками. Он все ещё смотрел на меня уверенным взглядом, но его поза и жесты выдавали настоящие переживания. Фыркнув, пропускаю гостя внутрь. Это немного непривычно, ведь обычно тот нахально заходит сам, даже не спрашивая разрешения. Что же за разговор меня ждёт?