***
Среди одинаковых ящичков в ванной Россия искал нужный. Наконец сделав это, он достает оттуда рулон ваты, отщипывает небольшое количество и поверх неё капает обеззараживающее средство. Тот поднимает усталый взгляд на зеркало, немного наклоняется к своему отражению и принимается рассматривать своё лицо. На правом виске запекшаяся тёмно-красная кровь, куда и был принят удар пистолетом. Кожа бледнее, чем обычно, видимо, из-за того, что сам Росс никак не мог отойти от произошедшего. Глаза измученные. Приложив ватку к ране, русский тихо шипит от пощипывания раны. Вспоминаются все события, произошедшие час назад. — Я отказался от семьи, — тихо произносит тот, немного вскинув брови. Слова о том, что он больше не вернётся в родной дом в тот момент вырвались из груди сами. Альфа не думал, мол, когда-то вообще сможет сказать подобное. Наверное, из-за сильных эмоций он выдал правду, которую долго сам же не хотел принимать. Сняв с себя белую футболку, Россия бросает ту в корзину с грязными вещами, после чего покидает ванную. Проходя в свою спальню, он бросает короткий взгляд на меня, стоящего на кухне и пившего воду, словно ничего и не произошло. Сморщившись от чувства вины, Росс отводит грустный взор и скорее проходит в свою спальню.***
Моё тело ложится на белую мягкую простынь. Закрываю глаза. Неожиданно слышу звуки выстрелов, из-за чего тут же вскакиваю с постели. Оглядывюсь. Всё тихо. — Неужели у меня уже галлюцинации? — закрываю лицо руками, массируя кожу на лбу. Укладываюсь обратно. В душе проснулась паника. Весь этот час я прожил, словно ничего не произошло. Я даже забыл, что мог умереть, настолько моя психика была травмирована. Я настойчиво игнорировал боли в запястьях, синяк на голове от удара об дерево, болящие ноги и спину. И сейчас я неожиданно всё вспомнил. В голове я заново пережил весь этот ужас. Я вспоминал, как мои руки тряслись, а ноги были парализованы от страха. Как Россия успел среагировать и чудом спас нас. — А после Россия всё рассказал СССР, — накрывшись с головой одеялом, постепенно вспоминал я. Слова России… Он правда вот так променял самых родных людей на меня? Союз подтвердил, что обманывал «сына», а значит Росс правда не врал. А я вновь ему не поверил… — Я забыл, как после нашего воссоединения обещал доверять, — прячу стыдливый взгляд. — А он жертвовал собой, чтобы спасти меня, теперь и вовсе бросил всё. Я не заслуживаю такого, если не могу даже поверить Раше. Снова пообещав поменять в себе эту черту, я закрываю глаза. Меня так сильно клонит в сон, но я не могу расслабиться и наконец уйти в царство Морфея. Я чувствую себя незащищённым. Да, на моей двери четыре замка, да, её не взломаешь просто так, но всё равно боязно. А если на меня нападут, и я не проснусь уже никогда? — С такими мыслями невозможно уснуть, — жалостно протянул я, прикладывая руку ко лбу. Смотрю на дверь, ещё раз думаю над решением и всё же медленно поднимаюсь с кровати, не забыв взять с собой подушку. Тихим шагом я пробираюсь к двери комнаты, где сейчас находится Россия. Приоткрываю дверь и прохожу внутрь. Теперь на моём лице царит эмоция спокойствия. — Аме, что такое? — Росс поднял корпус с кровати и взволнованно посмотрел на меня. — Тебе плохо? — Можно поспать с тобой? — тихо говорю я, игнорируя вопросы. Ещё пару секунд на меня смотрит удивлённая пара глаз, но она тут же становится счастливой. — Да, конечно, — кивает радостный русский. Он двигается на правую сторону кровати и приподнимает одеяло, ожидая, когда сможет накрыть им меня. Я выдыхаю и с мягкой улыбкой ложусь рядом. Поправляю свою подушку, на моё тело осторожно кладут тёплое одеяло. Я думал, что мы поговорим, но альфа только отвернулся от меня на другой бок и, кажется, пытается заснуть. Наверное, я опоздал с извинениями. Он, верно, держит на меня злость. Я ведь лишил его семьи. — Прости меня, — неожиданно выдал Россия, заставив меня даже вздрогнуть. Он извиняется передо мной? Нет, это я должен просить прощения! — Я не знал, что Союз обманывает меня. Росс поджимает губы, выгибает брови в печали, приобнимает себя. И без того присутствующее чувство вины разрывало его душу на части, так произошедшее час назад просто убивало. Да он не мог поверить, что подверг опасности своего любимого! Мог потерять его из-за такой глупости, как страх! Это просто не укладывалось в голове русского. Как он смог позволить такому произойти?! — Я молчал, доверял ему, а в итоге только помог совершить покушение, — прикладывая руку ко лбу, добавляет тот. — Вот рассказал бы я всё с самого начала? А если бы я только ухудшил этим ситуацию? Союз мог подкараулить нас в более неожиданном месте, — рассуждая, тот переворачивается на спину. Переводит взгляд на меня. Я вижу глаза полные боли. Я буквально чувствую, как ему жаль и как он сожалеет. Я грустно смотрю в ответ, продолжая внимательно слушать. Он выглядит плохо. Да и ещё он такой горячий. — Ты заболел? — тихо спрашиваю я, приподнимаясь на локтях. Внимательно рассматриваю лицо оппонента. Он отводит взгляд и прикрывает глаза. — Нет. У меня голова по швам трещит, — тихо выдает Россия. Он чувствует себя легче, понимая, что я небезразличен к нему даже после такого. — Недавно в газете вычитал, что есть массаж, помогающий избавиться от головной боли, — тру ладони между собой, делая их горячими, и пальцами нежно очерчиваю линии прекрасного лица Росса. Я хотел понять, не будет ли тот против, если я помогу ему. — Хочешь, попробую сделать его? Русский пристально смотрит на меня, вздыхает, что получается сделать только отрывисто и, тихо шмыгнув носом, выдает тихое «да». Два пальца на каждой руке поочередно — круговыми движениями — проводят от густых бровей к линии роста волос. И так несколько раз. Вглядываясь в пустые глаза альфы, я замечаю слезинки. Губы России подрагивают, дыхание сбивается. Ему хочется плакать, но он сдерживает эмоции. Его губит совесть. — Раш, — протягиваю я, теперь проводя пальцами вдоль бровей. — Не сдерживай себя. Так ты делаешь себе ещё хуже. Поплачь, если тебе хочется. — Не пристало мне плакать, — буркнул он в ответ, немного нахмурившись. — Тебе тяжело. Я не представляю, насколько ужасно ты себя чувствуешь, зная, что чуть не подписал нам смертный приговор. Я прекрасно слышал, как Союз сам подтвердил, мол, обманывал тебя. Твоей вины тут нет. Ты делал всё, дабы случившегося не произошло. Но мы ведь сейчас здесь, вместе, в порядке, — мне трудно подбирать слова, находясь в таком же встревоженном состоянии. В некоторое сказанное я не верил даже сам, но могу ли я продолжать смотреть на гнобящего самого себя Росса? — Ты невероятный. Ты спасаешь мою жизнь уже второй раз. Если бы не ты, то я бы уже был мертв или в пустыне, или там, на улице. Спасибо тебе, Раш. Подушечки пальцев спускаются на щеки русского, медленно поглаживая их. Я мягко улыбаюсь, стараясь сделать всё, дабы альфа поверил мне. — Я вспоминаю твой испуганный взгляд, когда ты пытался спасти нас от пуль, — продолжаю я. — Он говорил больше, чем ты сам можешь мне рассказать. Как ты сожалеешь, боишься меня потерять. Я знаю, что если бы ты мог, то точно предотвратил это покушение. Один из пальцев, гладящих щеку, вдруг становится влажным. Я удивлённо смотрю на стекающую из левого глаза слезу. Видеть Россию в таком состоянии очень странно для меня. Я ни разу не видел, как он плачет. Видел, как ему хочется это сделать, видел разбитым, подавленным, но таким никогда. Росс резко прижимается ко мне. Он крепко обнимает меня и утыкается лицом в грудь, пряча лицо. От такого сильного морально русского сейчас доносятся тихие всхлипы, а по его щекам медленно течёт соленая вода. Русский прижимается ухом к моей груди, на время неожиданно замолкая. Он внимательно слушает, как бьётся моё сердце. Это была самая лучшая музыка для его души. Среагировав чуть позже, тот мог никогда ее больше не услышать. Я расплываюсь в широкой улыбке, издавая тихие звуки умиления. Руки сами тянутся к голове альфы, начиная поглаживать её. — Оу-у, я не думал, что ты можешь быть таким чувствительным, так переживать… — Если внешне я стараюсь не показывать беспокойство о чём-то, то это не означает, мол, и внутри мне абсолютно всё равно. Я очень часто переживаю за близких. Видеть, как они страдают, да ещё и от моих рук — сущий кошмар для меня. Я не смог предотвратить нападение, после чего разочарован в себе, — шепчет тот. — Посмотри на меня, — нежно прошу я. В ответ Россия отрицательно мотает головой и только сильнее прижимается ко мне. Он не хочет, чтобы я видел его слёзы. — Рашенька, посмотри на меня, — повторяю я, после чего Росс робко отстанется от меня и выполняет просьбу. Его руки всё так же крепко сжимают меня. Мне безумно больно смотреть в эти покрасневшие влажные глаза глаза. — Ты видишь, чтобы я злился на тебя? Русский вновь отрицательно мотает головой. — Я верю, что ты не хотел этого. Я сильно люблю тебя. Скоро у нас начнется новая жизнь, у нас родится сын, и я не хочу, чтобы ты чувсвал себя виноватым. — Ты такой заботливый… — вновь утыкаясь в мою грудь, молвит альфа. — Я думал, ты ненавидишь меня и боишься. Ещё и не веришь. — Я верил тебе с самого начала, однако не хотел оказаться трупом. И не произошло это только благодаря тебе. — Мне снились кошмары, как я был вынужден убить тебя, настолько больно мне от плана. Я так устал. Почему я не могу просто любить тебя? — Помнишь, мне тоже долгое время снились кошмары о моём прошлом? В пустыне я, кажется, говорил тебе от этом. Спустя некоторое время, как мы стали встречаться, они прекратились. Теперь те мучают меня намного реже. Всё благодаря тебе, видишь? — Возможно, ты прав, — задумался тот. — Зачем ты бросил свою семью? Почему ты решил больше не возвращаться? — виновато спрашиваю я. — Для тебя ведь это было так важно. — Если бы я не сделал это, то Союз убил бы тебя и нашего ребенка, — на удивление хладнокровно выдает Россия. — Но ты мог как-нибудь всё уладить. Я не думаю, что после первой неудачной попытки, он станет пытаться убить меня вновь. — С ним невозможно что-то уладить. Он давно не считает меня себе равным. Ты сам слышал, что он сказал, — гневно шипит Росс, сжимая мою футболку. Как же сейчас он зол на самого себя. Я давно пытался вразумить его, а тот всё прощал СССР. Теперь такого не будет. Русский наконец раскрыл глаза. — Да он терпит меня только ради личных выгод. Он поставил мне клеймо и теперь в который раз хотел убить! А я, идиот, верил, что он изменится. Как когда-то сам Союз верил, что изменюсь я. У меня есть семья и она здесь. А та, оставшаяся на Родине, уже меня не ждёт. Я молча смотрю на альфу, пытаясь найти хоть какие-то слова для ответа. Он тоже молчит и только изредка переводит на меня свой растерянный взгляд, встречаясь с таким же запутанным. Россия вздыхает, вытирает слёзы и вновь прячет лицо. Только вдруг он стал ощущать странные движения рядом с его поджатыми ногами. Удивившись, тот привстает и смотрит на мой живот, откуда и исходили странные движения. Росс не может поверить своим глазам. Неужели он наконец застал движения сына? — Посмотри, наш малыш согласен с тобой, — поморщившись от неприятных ощущений, я все равно улыбаюсь, видя осчастливленный взор русского. Сейчас альфа в восторге. Он медленно наклоняется к моему животу, кладет на него руки. Тот чувствует слабые удары, а к глазам опять подступают слёзы. — Рашенька, что такое? — эта реакция меня напугала. — Я не могу поверить, что у нас с тобой будет ребенок. Самый лучший мальчик на этом свете, — всхлипывает он, гладя мой живот и слабо улыбаясь. — Я так хочу поскорее его увидеть, но я — такой идиот. Высказал всё Союзу. Надеялся, что благодаря этому он наконец отстанет от меня, а сейчас уверен, мол, не должен был всё выдавать вот так. А если тот всё расскажет миру? — Тогда я уничтожу его, — серьезно произношу я. — Не надо, — тихо выдает Россия. — Ты даже после такого не желаешь ему зла? — Я желаю ему пережить всю боль, что он принёс мне и тебе, но я не люблю месть. На любое действие есть противодействие, которое застанет в самый неподходящий момент. На Союза рано или поздно найдется управа, судьба наказывает всех. А если мы приложим к этому руку, то позже поплатимся. — Я уважаю твои взгляды, потому только ради тебя постараюсь всё наладить с этим грёбаным СССР. — Забудь о нём. Не вспоминай. Сейчас тебе нужно думать о себе. Роды уже совсем скоро. — Я не справлюсь. — Справишься. Я верю в тебя. Помнишь, ещё в сорок втором ты говорил мне, мол, дети сами тянутся к тебе? — Это были чужие дети, а тут собственный сын. — Он будет любить тебя. Ты — его родитель. Как может быть иначе? — Наверное. — Малыш, ты всегда рядом, стараешься поддержать… Я так рад, что встретил тебя. Прости меня за всё. Я чуть не лишил тебя жизни. — Тш-ш-ш, иди ко мне, — рукой подзываю к себе. Россия вновь ложится рядом. — Я прощаю тебя. Всё в порядке. — Мне правда очень жаль. — Я верю. — Если бы не растерянность снайпера, то мы могли и не выжить… Хорошо, что он не ожидал, мол, всё будет не так просто. — Ты так крепко держал меня за запястья, что они до сих пор болят. — Я не хотел, — грустнеет Росс, беря мои руки в свои и целуя болящие места. — Боялся случайно отпустить тебя. — А ещё ты хорошо приложил меня головой об дерево, — тихо усмехаюсь я. — Боже, я ужасен, — мотает головой русский. — Это не так. Ты спас меня. А все эти травмы — ничто. Тебя Союз сильно ударил. Болит? — касаюсь ранки на виске. — Немного. Лучше не трогай. — Как скажешь. Ого, ты посмотри! — решаю подбодрить альфу, отвлекая его на совершенно иные вещи. Он всё ещё считает, что я виню его или вовсе не люблю. Может, если я напомню ему кое-что, то тот примет истину? — Посмотри какие звёзды! Красота! И действительно, сегодня они кажутся особенно прекрасными и яркими. Мы ведь могли их больше не увидеть. С кровати через окно открывается завораживающий вид. — А помнишь, как в пустыне мы тоже смотрели на звёзды? — с улыбкой говорю я, обращая внимание России на вид за окном. — О том, чтобы лежать с тобой на одной кровати и прижимать к себе, я мог только мечтать. Если бы мне тогда сказали, мол, мечты скоро станут реальностью, то я бы не поверил, ведь этот вечно злой русский даже не обращает на меня внимания. — Ха-ха, — слышу тихий смех в ответ. — Видимо, я переборщил тогда с суровостью. Я не хотел, чтобы ты думал, что безразличен мне. Ты был мне интересен. Очень. И это оказалось взаимно. — С того дня моя любовь не изменилась. Я все ещё люблю тебя и хочу вот так смотреть с тобой на звезды, болтая. Росс мягко улыбается и прикрывает глаза. Его любят даже с плохими качествами, готовы простить даже после такого. Это то, чего он хотел всю жизнь — чтобы его любили не за какие-то проступки, а просто так. Чтобы его понимали, были с ним рядом в трудную минуту. Русский даже подумать не мог, что этим человеком станет главный враг на мировой арене. Хотя, какой я ему уже враг? Я — самый лучший омега в этом мире, для которого он бросит даже семью. — Ты дашь мне шанс исправиться? — спрашиваю я. — Я ведь обещал верить тебе. — Раз ты дал мне шанс, то и я сделаю это. — Я клянусь, что буду доверять тебе. И кстати, — с довольной улыбочкой наклоняюсь к лицу альфы, — Луна такая красивая. — Пока мы вместе она всегда будет красивой, — Россия открывает ещё немного влажные глаза и его горячие губы касаются моих. Теперь у нас будет всё хорошо. — Я говорил, что мысль, которая возникла у меня в голове после нашего первого поцелуя была: «Я обязан поцеловать эти сладкие губы вновь»? — Кажется, говорил. А, может, и нет, — усмехаюсь я, приобнимая Росса за шею и прижимаясь к нему. Целую вновь. Время позднее. Мы оба уже валимся от усталости. Найдя силы оторваться друг от друга, мы тихо смеёмся и наконец укладываемся спать. Наконец на душе спокойно. Я даже не боюсь, что ночью кто-то ворвётся в мою квартиру Укрываюсь одеялом и устраиваюсь удобнее, уже практически засыпая. Русский ложится рядом. Он долго смотрит на моё сонное лицо, раздумывая о чём-то. Тот медленно тянет ко мне руку, чтобы приобнять, но в последний момент сомневается в правильности своих действий. Уже решив бросить эту идею и отвернуться на другой бок, я вдруг хватаю его кисть и кладу себе на бедро, приоткрывая один глаз. — Погладишь меня, чтобы я уснул? На лице альфы расплывается улыбка. Он приобнимает меня и осторожно проводит рукой по моей спине. «Он точно меня простил», — уверяет себя тот, до сих пор даже не осознавая своего счастья.***
Просыпается Россия на неожиданность намного позже обычного времени подъёма. Голова немного болела от столь непривычного часа для пробуждения. Росс смотрит на другую часть кровати. Проснулся даже я, раз меня нет рядом. Потянувшись, русский встаёт с кровати. На нём нет одежды кроме нижнего белья, однако это его не смущает. Тот тут же вспоминает, что этой ночью помирился со мной, потому сейчас горит желанием обнять без надоедливых терзаний совести. Выйдя в коридор, альфа удивляется запаху гари, исходящего из кухни. Уже подумав о пожаре, он, сорвавшись с места, молниеносно врывается на кухню. Только перед его глазами не пожар, а всего-то сгоревший на сковороде омлет, который я, пыхтя себе под нос, пытался отскребсти от посуды. Камень упал с души России. Росс со спокойствием выдыхает и окликает меня, желая поинтересоваться, чего я тут задумал. Разбираясь со сковородой, я даже не услышал, как кто-то зашёл на кухню, отчего даже вскрикнул и чуть не выронил из рук посуду, вдруг услышав голос русского. — Почему ты меня не разбудил? Уже одиннадцать, я до такого времени не сплю. Да и для тебя это слишком рано. Чего поднялся? — Я подумал, что тебе стоит отдохнуть после произошедшего ночью, — виновато прижимаю к себе сковороду. — А почему я встал? Хотел отвлечь от проблем и приготовить тебе что-то на завтрак. А результат… Ну, ты сам видишь. Из меня никудышный повар, прости. Думал тебя порадовать, а всё сгорело. А ведь отошёл я от плиты всего на минуту! Хотел посолить! Я думал, что Росс огорчится, однако он умилялся с каждым моим словом всё больше, а под конец и вовсе по-доброму засмеялся. — Не скреби так сковороду, испортишь ведь. Её замочить надо, дабы пригоревшее отошло, — подходит тот ко мне, беря из моих рук посуду и заливая её горячей водой из-под крана. — Тебе не стоило вскакивать так рано и готовить что-то. Тебе же и так тяжело. — Знаешь, когда хочешь порадовать любимого, то забываешь про все «тяжело», — вздыхаю я. — В любом случае сюрприз не вышел. Проснулся бы ты позже, я бы успел приготовить что-то другое. Только вот ты никогда не говорил, что любишь. Ты, мне кажется, ешь всё. — Малыш, ты только этими словами порадовал меня. Спасибо, — русский касается губами моего теплого лба. — У меня нет любимого блюда. Всё по-своему уникально и вкусно. Ох, солнышко, не расстраивайся так из-за этого омлета. Всё в порядке, — добавляет он, видя мою опущенную голову. Тот щекотит мой подбородок осторожными движениями и заставляет улыбнуться, за одно и поднять взгляд. — Давай я помогу тебе и ничего не сгорит? — Но я хотел сам. Это будет тогда не сюрприз. — Хорошо, тогда ты можешь попробовать вновь завтра, а пока позволь, я тоже сделаю тебе приятно. Удивлённо хлопаю глазами. Руки альфы подхватывают меня и поднимают в воздух. Я с перепугу хватаюсь ногами за его бёдра, а руками вцепляюсь в плечи. Такого я точно не ожидал. — Тяжёлый я, да? Это тебе не прежние мои пятьдесят шесть килограмм, — криво усмехаюсь. Давно меня не носили на руках. Это так волнительно. — Ты стал тяжелее, но в этом нет проблемы. Я не из слабых, и поднять тебя мне не составляет труда. — Хах, так что ты собираешься делать, Раш? — Хочу отсосать тебе. Я замираю в растерянности, чем Россия пользуется и с довольной ухмылкой делает пару широких шагов, после чего сажает меня на диван. Сам же он остаётся на полу и встаёт на колени. Я рефлекторно поджимаю ноги, все ещё находясь в потерянном состоянии, на что Росс только смотрит на меня, вскинув одну бровь. Он спрашивает, хочу ли я этого. — Ах, чёрт, — выдыхаю я, ложась спиной на диван и прикладывая руку ко лбу, — Я ведь хотел сделать тебе приятно. Мои ноги сами раздвигаются, а спина уже прогибается в желании. Прохладные руки русского проводят по ляшкам и поднимаются на бёдра, заставляя тело покрываться мурашками. Язык следует за руками, оставляя за собой влажную дорожку. Ловкие пальцы проскальзывают под черную футболку, что была на несколько размеров больше, ведь являлась не моей, и не находят там привычных домашних шорт. — Я вот думаю. Где ты набрался таких навыков? — тихо одобрительно мычу, как бы подбадривая альфу не переставать. — О чём конкретно ты говоришь? — заинтересовано хмыкает тот, быстро избавляя меня от нижнего белья. Хищным взглядом он осматривает мой оголённый низ, дотрагивается рукой до моего члена, что ещё не стоит. Взяв его в ладонь, Россия сразу, без прелюдий, принимается водить круговыми движениями вверх-вниз. Иногда он прерывается и большими пальцами массирует уздечку органа. Я поднимаю голову, смотря томным взглядом на происходящее, а затем откидываю её вновь, издавая первый стон. — Где ты научился так хорошо заглатывать? — охая, продолжаю я. От ярких ощущений я невольно поджимаю пальцы на ногах, а руки шастают по собственному телу, ища место, где можно помочь себе справиться с напряжением. — Вот так? — спрашивает Росс и приоткрывает рот, куда сразу проталкивает член. Пару движений туда и обратно и вот одним резким рывком губы русского касаются основания пениса. Мои бедра ёрзают, грудь быстро вздымается и опускается, а руки даже зажимают рот, не давая стонам выйти наружу. — Д-да! Боже! — на вдохе выдаю я сквозь сжатые зубы, закрывая глаза. Альфы выпускает из рта челен с характерным слабым кашлем и вновь усмехается. — Хотелось любимым омегам приятно делать, вот и практиковался много, — сиплым голосом отвечает тот. — А вообще благодаря росту у меня не только руки, ноги длиннее, но и горло, нежели у обычного человека, потому делать это получается проще. — Тогда продолжай, — закрываю руками лицо, толкая бедрами навстречу России. Сдавленно постанываю. — Ты сам задашь темп, — он берет мою руку и кладет себе на голову. Пальцами, которые чувствовались, словно чужие, я сжимаю кудрявые локоны и буравлю смущённым взглядом Росса. Тот трётся щекой о уже вставший от ласк орган и ожидает моих действий. Приподнимаю его голову. Русский открывает рот, высовывая шершавый язык, и проходится им по головке члена. — Давай, малыш. Не томи. Я смутился от этих слов, ведь обычно я стараюсь не мешать процессу, а тут должен стать его частью. Томно выдохнув, я усмехаюсь и становлюсь увереннее. Он ведь сам этого хочет. Надавливаю на голову того и проталкиваю в его горячий влажный рот свой пенис. Альфа устраивается удобнее, приобнимает мои ноги. Его глаза сверкают похотью, что заставляет меня надавить на голову того сильнее, заставляя заглотить орган полностью. От неожиданности глаза русского округляются, а сам он выдает тихое мычание. — Раз ты так гордишься своими умениями горлового минета, то продемонстрируй мне их во всех красках, — шепчу я, взявшись за волосы Раши и второй рукой, делаю резкое движение бёдрам вперёд. Выгибаюсь в спине и откидываю голову. Это непередаваемое ощущение… Поднимаю голову России где-то до половины длины и делаю недолгую паузу, после чего вновь заставляю заглотить до конца, только медленнее. Сам я получал нереальное удовольствие. А чувство власти его только увеличивало. Росс же старается расслабить горло, что получается труднее, нежели обычно. Сейчас он не знает, какие действия будут следующими. Не думал он, что, дав мне волю, я решу испытать его горло. Решаю дать отдохнуть русскому, теперь двигая его голову только в районе головки члена. Горячая слюна стекала из-под губ альфы, что даже покраснели. Россия терял контроль над своим телом, начиная сбиваться от изменчивого и быстрого темпа. Я выгибался и стонал, совершенно забывшись в фейерверке чувств. На одном из новых глубоких толчков, Росс не выдерживает и резко отстраняется, начиная кашлять. Сработал рвотный рефлекс. При минете русский всегда, если хочет подключить и горло, то делает это очень медленно, благодаря чему может подавить рефлекс. Когда же действия принимают быстрый характер, то всё происходит наоборот. — Прости, я переборщил! — воскликнул я, опомнившись. Тут же оттягиваю длинную футболку вниз и подлетаю к русскому, обеспокоенно вертясь перед ним. Окончив кашлять, альфа начинает тихо смеяться, вытирая болящие уголки рта. От смеха я теряюсь только больше. — Я не думал, что ты будешь настолько грубым. Надеялся, сжалишься. — Да я так наслаждался, что даже позабыл обо всем, — виновато гляжу на Россию. — Ну, тебе же понравилось, — ухмыляется он, — значит, всё не так плохо. Но ты не кончил, — тот вновь приближается, руками дотрагиваясь до моего члена и начиная надрачивать его. Поморщившись, я сжимаюсь и томно выдыхаю. Если он продолжит двигаться так быстро, то я кончу. — У меня теперь будет горло болеть, — облизнув мою нижнюю губу, шепчет тот. — Зато хвастаться не будешь, — промычал я, прильнув к телу оппонента. — Вообще-то ты первый спросил, где я научился всему этому, — в наказание Росс останавливает свою руку. — Ну, ладно-ладно! Хорошо! Ах, прости! Только не останавливайся, — умолял я, положив свою ладонь на руку русского, пытаясь сдвинуть ее с места и продолжить. — Уговорил, — хмыкает он, продолжая движения, только ещё быстрее. Я вздыхаю, пальцами вцепляюсь в плечи альфы и сам двигаюсь под такт движений.***
Конец августа так медленно тянется. Хотя, возможно, это и к лучшему. На днях я пытался записаться на ещё одну консультацию с надеждой, что другой врач даст мне направление на кесарево сечение. Вопреки всем моим стараниям уговорить и его, на меня посмотрели, словно на идиота, повторили диагноз и отказали. Видимо, мне серьёзно придётся рожать самому. Прохожу в комнату, которая вскоре станет принадлежать нашему ребёнку. Тут пусто, стоит только кроватка и диван. Последний мне жалко выкидывать. Я как раз отправил Россию в магазин за комодом и пеленальным столиком, дабы хоть как-то заполнить здешнюю пустоту, да и лишними эти покупки не будут. Я был бы не против покрасить белые стены во что-то более веселое, что точно будет указывать, мол, детская комната. Однако я уже так устал от всех этих переездов, ремонтов, что хочется хотя бы на последних месяцах побыть в спокойствие, без шума и работы. Провожу рукой по бортику кроватки и пугаюсь мыслям о скором рождении ребенка. Этот ужасно болезненный процесс, который оставляет за собой много последствий, сведёт меня с ума. Я точно знал, что если бы действительно хотел малыша, то вытерпел бы всё с гордо поднятой головой, но не в моём плачевном случае. А ещё я не готов к ребенку. У меня было много времени, дабы принять и наконец свыкнуться с этим фактом, однако я не могу так быстро. Думаю, перед тем как осознанно зачать ребенка, я бы вынашивал эту мысль не один год и морально готовился. Несмотря на всё, я рад, что прохожу этот путь не один. Рядом тот, которому я верю, кто заботится, чуть ли не сдувает с меня пылинки. В это время на другом конце города, среди улицы, раздаётся чих. Россия шмыгает носом и прячет руки в карманы. — Вспоминает, наверное, кто-то, — усмехается он. Машину он бросил где-то у метро, ведь дальше парковочных мест не было и сейчас тот быстрым шагом направлялся в нужный магазин. Потратить и в этот раз столько времени на покупку, как тогда, он не хотел. По лицу Росса кажется, что он полностью спокоен, однако в его голове сейчас только страх. Он не перестает пробегаться глазами по крышам окружающих домов, иногда оглядываться и пытаться найти снайпера. Русский понимал, что в столь людном месте по нему вряд ли кто-то решится стрелять, однако страх за свою жизнь брал вверх, превращая обычно смелого и рассудительного альфу в параноика. И свои взгляды он не поменял, не стал бояться смерти, однако чётко понимал, что не может бросить меня. Я просто не справлюсь один. — Чёрт, — прошипел Россия, когда дёрнулся от силуэта трубы на крыше пятиэтажного дома, что по ошибке принял за снайпера с оружием. — Неужели теперь я буду всю жизнь ходить вот так, словно сумасшедший?! Наверное, пока я точно не буду уверен, что Союз отстал от меня и Аме.***
Сидя за столом в кабинете, я уже долгое время смотрел на чистый лист бумаги, лежащий передо мной. Я всё не решался начать писать, пусть в голове уже имелся готовый текст. Я хотел написать отцу и спустя столько времени вновь поговорить. Я бы рассказал про попытку моего убийства и, последовав примеру России, признаться в отношениях с Россом. Всё равно мне терять нечего, тем более рано или поздно Великобритания точно узнает, кто отец ребенка. Внешняя схожесть всё выдаст. Потому я считал, мол, уж лучше я всё объясню, нежели этот старик узнает сам и ещё обвинит меня в чём-то. Однако, моя рука не решала сдвинуться и написать признание. Уж очень мне боязно за реакцию отца. За столько лет я повидал её неадекватное проявление достаточно, но каждый раз всё равно переживаю. Не люблю я эти споры. Хотя наш последний разговор с Британией был очень странным. Он извинился, обещал поменяться. Может, тот и спокойно отнесётся к письму. Собравшись с мыслями, я все же касаюсь ручкой бумагу и принимаюсь писать первые слова, стараясь аккуратно выводить буквы. Раздается звонок телефона, стоящего на столе, из-за чего моя рука дёргается и проводит лишнюю линию. Ударив себя в лоб, я с разочарованием вздыхаю и тянусь с трубке. — Yes? — спрашиваю я на родном языке, решив, что звонят по работе. Я теряюсь, когда слышу на другом конце провода детский голосок. Он был немного растерян, однако в ответ чётко выдал: «Алло». — Oh, baby, stop playing, — даже не сразу сообразив перейти на русский, отвечаю я. С одной стороны я был разгневан, ведь меня прервали из-за глупых шалостей, а с другой — в душе появилась тяжесть. — Это правда США? — спрашивает девочка. — Всё верно, — я насторожился. Откуда ребенок взял мой номер? Да ещё и позвонить смог. Где его шутки про заказ пиццы и резкий бросок трубки? — Папа сказал, что Россия живёт у тебя. Это так? — грустно произносит та. Девчонка ещё так мала, что даже не знает о том, что к взрослым не обращаются на «ты». Однако меня смущает не это. Я теряюсь, наконец понимая причину звонка. Это дочь Союза. И что мне ей ответить? — Да, он живёт со мной, — обеспокоенно выдаю я. Наверное, не стоит ей врать. Тем более СССР скорее всего уже выложил всю ужасную правду о том, что Росс решил не возвращаться. — Он сейчас рядом? — Ну, в другой комнате. — Можно я с ним поговорю? Серьезный голос девочки и вовсе напугал меня. Я откладываю трубку и кричу имя русского. Подняться и пройти самому мне было чересчур трудно. Альфа по первому же зову заходит в кабинет, непонимающе смотря на меня. Он уже подумал, что я рожаю, настолько мой крик был взволнованным. Не могу заставить сказать себя и слова, только протягиваю трубку телефона России, стыдливо прячу взгляд и встаю с кресла, давая туда сесть Россу. Русского напрягает это ещё больше, но он послушно прикладывает аппарат к уху и интересуется, кто его спрашивает. — Россия! — тут же восклицает малышка, слыша родной голос брата, что стала даже забывать, настолько давно его слышала. По голосу и брат узнает свою одну из самых младших сестрёнок. — Молдова?! Ты где вязала номер? Как вообще дозвонилась? — опешил тот, крепко сжав трубку телефона. В его сердце паника. Что-то случилось, раз пришлось звонить именно ей? — Я уже не маленькая. Номер взяла из телефонной книжки, она всегда лежит у нас на шкафу на кухне. Я много раз видела, как ты, папа или остальные пользовались телефоном, поэтому смогла ввести цифры, — девчонка стала говорить спокойнее. Она наконец слышит, что с её братом всё в порядке и это греет её наивную душу. — Что-то с вами произошло? — в это время Россия начал беспокоиться ещё больше, даже суетиться и думать, как бы ему поскорее купить билет до дома, лишь бы успеть. — Почему ты звонишь?! — Я… Звоню… — послышался тихий плач. Росс округлил глаза, почувствовав себя виноватым за крик из-за волнения. — Россия, папа сказал, что ты больше не вернёшься. Он сказал, что ты нас больше не любишь и предал. Почему ты так сделал? Ты уже давно не появляешься дома, ты даже не пришёл на моё день рождения! Хотя ты обещал подарить мне того большого мишку, которого я увидела в магазине! Потому что я тебя обидела чем-то? Прости! Ты можешь забрать все мои сладости и игрушки, только полюби нас вновь! Я так соскучилась по тебе, — иногда прерываясь на всхлипы, тараторила молдаванка. Ее искрение детские речи делали до ужаса больно русскому, заставляя совесть вновь проснуться. — Молдова, милая моя девочка, я не разлюбил вас! Я очень сильно люблю тебя и всех остальных так же сильно, как раньше. Я помню, что обещал присутствовать на твоём дне рождения и подарить того мишку. Прости, но я сейчас занят. Папа сказал, мол, я должен разобраться с некоторыми документами. Я скоро обязательно вернусь! Мы сходим с тобой и остальными младшими в парк аттракционов все вместе, как прежде! Обещаю, — пытался успокоить плачущую сестру тот, давая ложные обещания. Если они, пусть и не являясь правдой, облегчат ее страдания хотя бы на пару недель, то стоит ими воспользоваться. Русский крепко бы обнял Молдову, будь он рядом, однако сейчас тот далеко, потому может только приобнять собственную руку, что сжимала трубку телефона. — Помнишь, как мы гуляли по Красной площади летом год назад? Мы ещё попробовали все виды мороженого в ларьке, — он решил отвлечь сестру, напомнив ей яркие и радостные моменты. — А ещё помнишь… — Ты врёшь, — прервала его та. — Ты опять врёшь! Ты обещал приехать на мой день рождения, но не сделал это! И скоро ты вновь не вернёшься! Ты не работаешь, а живёшь с США! Папа сказал, что ты променял нас на него! — обиженно поставила перед фактом девочка. Так точно в сердце ранить может даже не каждый взрослый, как сейчас это сделала она. — Нет, солнышко, я не променял вас! Просто мы сейчас с папой немного поссорились, и он наговрил такого от обиды! Ты права, я не из-за работы не могу вернуться, а из-за этой ссоры. Я не хотел тебе говорить это вот так, чтобы ты не расстроилась. Но ты — девочка взрослая, уже всё понимаешь. Как только мы помиримся, я обязательно вернусь и наверстаю всё упущенное. — Правда вернёшься? — наивно радуется она. В ее сердечке проснулась надежда. Кажется, её совсем не смутила новость о ссоре. Верно, ей только хочется поскорее увидеть любимого брата. — Конечно, — слегка улыбается Россия. — Значит, ты не предавал нас? — Нет! Как я мог такое сделать с любимыми сестрами и братьями? — нервно сглатывает слюну Росс. Опять врёт. Он бы не стал делать это, но не может же рассказать, как уже несколько лет собственный «отец» пытается его убить. Тот надеялся, что из-за возраста молдаванка воспримет всё проще. Русский бы отправился к ней хоть сейчас, купил бы по пути этого чёртового мишку и ещё бы много раз извинился за отсутствие на ее празднике, но пути назад нет. Что в бешенстве сделает СССР, увидя нелюбимого «сына» на пороге дома? Тем более после всем сказанных им слов, мол, не вернётся больше. — Мы обязательно сходим в парк аттракционов вместе? — Обязательно. Вдруг девчонка заметалась, а на фоне послышались шаги и низкий голос. Только успев проговорить, что вернулся отец и она должна идти, та бросает трубку и убегает из комнаты. Та успевает сделать это быстрее, чем Союз о чём-то догадался. Выдав тихое «ага» Россия осторожно кладет трубку телефона на место и сжимает кулаки. Растерянно он ещё какое-то время смотрит перед собой, обдумывая произошедшее. Душа ныла. — А ведь словами «я больше не вернусь» я бросил не СССР, а всю остальную семью. Союз, наверное, даже не заметил моего исчезновения. Хотя, он должен наоборот радоваться. Тот ведь наконец избавился от меня, как хотел ещё в сорок втором, — тихо рассуждал вслух он с печальным видом. Сейчас тот думает, что поступил неправильно. Но как бы стоило поступить? В любом случае кто-нибудь да страдал. Заметив, что я куда-то пропал, альфа растерянно вертел головой, привставая с кресла. Его глаза наконец находят меня, стоявшего в углу и приобнимавшего себя. Подумав, что я испугался произошедшего диалога, Россия медленно подходит ко мне, виновато глядя. Я сжался, приложив руки к груди, между губ теребил локон светлых волос и виновато смотрел на него. Этот жалостливый вид сказал всё за меня. Росс глубоко в душе ненавидит себя за то, что он не может угодить всем. Раньше всё было проще. Тот только молча обнимает меня. — Я не хотел забирать у тебя семью. Зачем ты сказал, что не вернёшься из-за меня? — поджимаю губы. Слушая весь разговор, я чувствовал себя просто ужасно. Я понимаю, что это было только решение русского, но мерзко понимать, мол, всю эту боль он терпит только из-за меня. — С семьёй всё будет нормально. Их не убьют, не подвергнут пыткам или издевательствам. А что Союз сделает с тобой? Просто подумай, что бы было с тобой, если в тот день я бы опять продолжил быть с СССР, а значит и работать на него! Да, это непросто, но в жизни так бывает. Тебе ли не знать этого? — тот похлопывает меня по спине, а после обнимает крепче. — Я знаю, какого это принимать трудные решения. Но на кону в моей жизни никогда не стояли насколько важные люди. Кроме одного раза. Когда я вернулся из пустыни, получил отказ в помощи от отца и уже хотел лететь к себе на территории, дабы организовать твои поиски, я увидел в каком плачевном виде сейчас мои границы и люди. Неделя отсутствия не прошла бесследно. Тогда мне пришлось выбирать, кому я помогу: тебе или своим уязвимым землям, — нервно улыбнувшись, я решил скрыть дальнейшие подробности выбора, дабы не расстраивать и без того огорчённого собой Россию. — Если бы тогда на помощь не пришёл Канада, то я даже не знаю, как справился бы. — Я пытался найти решение, которое будет удобно всем. Но так не вышло. Будь ты не в положении, всё было бы куда проще. Тебе скоро рожать, потому как я вообще могу сейчас думать, как бы уехать? С СССР я буду разбираться в более тихое время. Не вини себя, хорошо? — Твои слова действительно имеют смысл. Хорошо, я верю тебе, потому не буду больше задумываться о подобном. И ты себя не кори. Ты сам сказал, что пытался угодить всем хоть как-то. Ты небезразличен к нам, а значит всё в порядке. Ты обязательно найдешь способ восстановить отношения с семьёй. — Спасибо, — тот мягко улыбается. В тот вечер я всё же дописал письмо. Это было трудно, однако признание произошло. Теперь мне остаётся только ждать ответа.***
Тихое утро в доме СССР прерывается громким падением чемодана на пол. Хмурое лицо девушки становится ещё раздражительнее. Она поднимает чемодан и быстрыми шагами направляется к выходу. Глянув напоследок в зеркало, Украина улыбается сама себе, приближается к отражению, пальцем подтирает контур губной помады темно-фиолетового цвета и дотрагивается до ручки двери, желая уже поскорее сбежать из этого дурдома. Но под ее рукой ручка опускается сама. Дверь открывается и на пороге она видит отца. Украинка цокает языком. Похоже, ее план сбежать разрушен. — Куда ты собралась? — нахмурившись спрашивает её Союз, так и оставшись в проходе, чем не дал уйти. Он недовольно оглядывает чемодан и устало вздыхает. Это уже не первая попытка гаммы съехать. — Раз ты отпустил Росса, значит я тоже ухожу! — резко ответила девушка и нагло прошла вперёд. Ее хватают руки отца и затаскивают обратно в дом, несмотря на все возмущения и ругань. Отняв у дочери её багаж, СССР, обычно спокойный среди семьи, злится и готов поднять голос. — Отдай! — Украина дернулась за своим чемоданом. — Ты не понимаешь, что Россия предал нас?! Ты хочешь стать такой же?! — не выдержав упоминания «сына», сорвался коммунист. — До этого ты его тоже отпустил пожить в США! Неужели мне нужно тоже сбежать, чтобы ты отстал от меня?! Мне не десять лет, дабы вот так контролировать! — Ты не знаешь, о чём говоришь! Россия — трус, который уже много раз обещал перестать терпеть нас, но как только что-то происходило, он возвращался! Он — тряпка, что вновь прибежит через пару месяцев и попросится обратно! — Мне всё равно! Я хочу свободной жизни! — И куда же ты пойдешь сейчас?! — Да куда угодно! Хоть на Запад сейчас вслед за Россом уеду! А чем я хуже? Тоже посмотрю, как остальной мир живёт! — украинка сложила руки на груди и фыркнула. — Только попробуй! — процедил сквозь зубы СССР, еле сдерживаясь, дабы на эмоциях не выдать всё про настоящие взаимоотношения России со мной. О таком позоре никто не должен знать. — Ты никуда не идёшь, — резко успокоился тот, захлопнув дверь. — А чего ты так боишься меня отпускать?! Уже совсем с катушек слетел с этой «заботой»?! — кричала гамма вслед уходящему отцу. — Эй, вещи мои отдай! — спохватилась та, бросившись за отцом и вцепившись в свой чемодан. — Эта дрянь ещё вернётся. Я уверен в этом. Скоро он наконец поймет, что нахер не сдался этому пендосу, — шипел себе под нос коммунист.***
Россия что-то увлечённо читал уже долгое время. Освободившись от работы, я захожу в нашу спальню и застаю его как раз за этим делом. Замечаю, что некоторые локоны волос Росса спутались, потому по пути захватываю расческу, желая помочь любимому. Не хочу, дабы на его волосах в этом месте образовался колтун. Прохожусь расчёской по макушке, чем заставляю русского отвлечься от чтения и удивлённо посмотреть на меня. — Не отвлекайся, я просто решил тебя причесать, — киваю я, продолжая своё дело. На ум альфы тут же приходит воспоминание, как тем же занималась Украина, параллельно выслушивая переживания. Лицо того тронула улыбка, которая уже через мгновение исчезает с грустным вздохом. — Знаешь, что вспомнил? — спрашивает меня Россия, закрывая книгу и откладывая. — Когда мы с тобой рассорились из-за «измены», мы с Украиной выпили, и я практически не выдал всю правду. Хорошо, что контролировать себя могу в пьяном состоянии. Она была тогда так великодушна. Такое редко бывает. Эх, скучаю даже по её мерзкому характеру. — Она же тебя всё-таки любит. — Мне кажется наоборот. — Я думаю, что это так. Когда я пару дней был у нее в сорок втором, та сильно переживала из-за твоей пропажи, даже винила себя в этом. В общем, считаю, она не такая уж плохая девушка. Она любит тебя, просто, наверное, не умеет правильно выражать чувства. — Часто она оставляла мне что-то под дверью комнаты, если я был расстроен. Например, какую-нибудь сладость или диск с новыми песнями любимой группы. Но если я лично говорил с ней на эту тему, благодарил, то её добродушие сразу же улетучивалось. Она переводила тему или грубила мне. — Я встречал таких людей. С ними очень трудно. Они искренне сочувствуют, переживают за тебя, но говорить об этом не любят. Поступки твои сестры очень милые. Она старалась поднять тебе настроение. Думаю, она из тех кто выражает любовь поступками, а не словами. Возможно Украина просто не умеет подбирать нужные ласковые слова, потому что-то положить под дверь ей проще. Я же говорю, она любит тебя. Россия молчит, размышляя над моими словами. Он никогда не думал о гамме в таком ключе. Это печалит. Тот потерял всех близких себе людей. Ему нет пути обратно, а значит нет шанса увидеть родных, даже друзей и знакомых. Однако он не считает, мол, сделал неправильный выбор. Я в это время всё ещё нежно провожу зубчиками расчёски по волосам Росса, боясь сделать больно. — Почему Китай так липнет к СССР? — спрашиваю я, задумавшись. — Ой, это началось ещё до войны. Когда летом тридцать седьмого года ЯИ восторгалась в Китай, остальные страны остались в стороне от конфликта, исключительно призвав к миру. Ты вообще запретил тогда своё оружие поставлять в страны, участвующих в конфликтах. Лишь СССР оказал поддержку. С тех пор Китай очень признателен по отношению Союза и считает, что должен отплатить. — М-м-м, понятно, — вскидываю брови. — Расскажи что-нибудь ещё. — Про политику? Ты же не любишь поднимать эту тему. У нас разные взгляды. — Всё равно расскажи что-нибудь ещё. — Хм, расскажу про тридцать девятый год. Франция и Великобритания демонстрировали готовность заключить договор о взаимопомощи в войне с Союзом, но всячески затягивали переговоры. Тем самым они пытались отвлечь внимание СССР от переговоров с Рейхом. Великобритания, вон, вообще тайно договаривался с немцем разделить мир на сферы влияния, с ЯИ подписал договор, где признал её действия в Китае законными. — Ладно-ладно, я понял! Больше не поднимаем тему политики, — пробурчал я, надув губы. — Вот и я про то, — засмеялся Росс.***
Ночь. Россия уже практически заснул, как неожиданно чувствует на себе руки, что медленно обнимают его. Я улыбаюсь с прикрытыми глазами и провожу пальцами по руке Росса, тихо будя любимого. — Рашенька, — шепчу я. Тот не желал сейчас продолжать бодроствовать, потому только тихо мычит в ответ, пряча лицо в подушку. — А помнишь, ты готовил салат на новый год? Такой белый с горошком. — Оливье, что ли? — сонно произносит русский, стараясь не выходить из состояния «сейчас усну». — Да-да, именно он! — К чему ты это говоришь? — устало вздыхает альфа, всё стараясь уснуть. — Такой вкусный был… Рашенька, я хочу его съесть прямо сейчас, — тихо шепчу, начиная ластиться, словно кот, и выпрашивать. — Солнце, два ночи. Какой салат? Тем более тебе он наоборот тогда не понравился. — Ну, Рашенька, — огорчённо протянул я, положив голову ему на грудь, — мы хотим его прямо сейчас. Очень сильно. — Завтра утром докуплю для него всё и сделаю. Но сейчас, прошу, пойдем спать. — Пожалуйста! — Нет, я сделаю его завтра. Сейчас даже не все магазины работают. — Тебе даже для собственного ребенка жалко! — обиженно выдал я, отвернувшись на другой бок и надувшись. — Завтра я обязательно его сделаю, — Россия наконец уходит в Царство Морфея. На утро он, как и обещал, принялся за приготовление салата. Поднялся пораньше, сходил в магазин, где отстоял не одну очередь, всё почистил, порезал, сварил. Казалось бы, всё идеально, салат готов, и я буду просто счастлив. Только вот Росс никак не мог ожидать, что, увидев перед собой тарелку с тем, что просил ещё пару часов назад, я наоборот обижусь вновь. — Я больше не хочу его. Он невкусный. Хочу торт. Наполеон, — заявил я, отвернувшись и сложив руки на груди. — Да чёрт возьми! — бросив ложку которой тот только что замешивал салат, крикнул русский. Он резко встал и направился к выходу. Тот надевает плащ и уличную обувь. — Ой, а захвати ещё мне мороженого. Миндаль с шоколадной крошкой! — только прикрикнул я вслед, усмехнувшись. Альфа цокает языком и захлопывает дверь.***
Прошло уже столько дней с того момента, как я отправил письмо с признанием отцу. А ответа всё нет. Это меня пугало. В один момент я просто не вынес придумывать отправления или находить причины задержки ответа. Чего я только не предполагал! Что письмо затерялось, не дошло, у Британии нет времени ответить или он просто не хочет этого делать из-за отвращения ко мне. В конечном итоге, устав ждать, я решил сам спросить причину отсутствия ответа. Набираю нужный номер, который знаю наизусть, прикладываю трубку к уху и жду ответа. После признания я резко перестал переживать за предстоящие разговоры с британцем. Самое ужасное я уже ему в любом случае сказал. — Кто говорит? — быстро проговаривает отец. По его тону было понятно, что его оторвали от какого-то важного дела, чем он был не особо доволен. Несмотря на это, одновременно в его голосе присутствовали нотки счастья, словно всё это время он только и ждал какого-нибудь повода, дабы отвлечься. — Это Америка, — спокойно ответил я, не придав значения голосу Великобритании. — Привет, Аме, — на удивление по-доброму отвечает он мне. — Я писал тебе письмо. Ты его видел? — Да, я его видел. Поговорим на этот счёт позже, хорошо? — отрезает отец. — Перезвони мне, — тот бросает трубку обратно на телефон, но та отскакивает и падает рядом на стол. Сам же Британия этого даже не заметил, ведь вновь полон злобы на стоящего перед ним сейчас. Я слышал только тишину и уже решил положить трубку сам, пожав плечами, однако через мгновение до моего уха доносится ругань по ту сторону провода. Звонил я на телефон, что находится в кабинете британца в ООН, потому скорее всего спор был вызван каким-то политическим конфликтом на работе. Но почему тогда там упоминается моё имя? Я насторожился и стал прислушиваться. С кем он вообще говорит? — Да, я сделал это и что? — безэмоционально и даже с усмешкой говорил басистый голос. — Ты чуть не убил моего сына и говоришь об этом в таком тоне?! — в бешенстве кричал мой папаша. Значит, он разговаривает с СССР. — Ну, не убил же, — чуть ли не смеётся в лицо тому Союз. — Ты чуть не лишил жизни моего сына, слышишь?! Тем более теперь ты знаешь, в каком он положении! — Да плевать мне на положение его! С чего ты так потеплел к нему?! Всегда только ненавидел его! Или ты огорчён, что попытка провалилась?! — поднял голос и коммунист. — Я не ненавижу его! Да, у нас с ним тяжёлые отношения, да, я был отвратительным отцом всю его жизнь! Но сейчас я наконец раскрыл глаза и понял, что должен измениться! Я способен признавать свои ошибки, в отличие от тебя, Союз! Даже несмотря на всю ненависть, я всегда желал ему только счастья! И сейчас я должен сделать всё, дабы он был в безопасности от таких тварей, как ты! На моём лице сама по себе расплылась улыбка. Я не верил, что слышу нечто настолько искреннее от отца. В тот день, когда он сказал мне то же, я подумал, мол, делает Великобритания это ради какой-то выгоды, а на самом деле имеет прежнее обо мне мнение. Однако, теперь я в замешательстве. В приятном замешательстве. Наверное, если бы по правде не считал так, то вряд ли говорил об этом СССР. Думаю, я услышал, что должен был и кладу трубку, решая не слушать дальнейшую ругань. Отец переживает обо мне… Это так странно. Никогда не чувствовал этой заботы от родителя. — Ты не понимаешь о чем я?! Ты считаешь произошедшее чем-то смешным! Значит, я разнесу твои территории к чертям за это! — Британия осмелился угрожать. — Что ты сказал?! — Союз окинул оппонента убийственным взглядом. Он резко схватил того рукой за щеки и больно сжал, притягивая ближе к своему лицу, дабы наглый бета смог лучше увидеть выражение лица, которое показывало «ты сказал лишнее». — Ты любил меня, а теперь грозишься напасть. Ты хоть сам представляешь, какую глупость сейчас выдал? — процедил сквозь зубы тот. Великобритания выдал испуганное сдавленное мычание. Ему даже показалось, что от ярости зрачки коммуниста покраснели. — Я вижу, ты посмелел. Раньше ты не смел мне перечить. Кажется, ты забыл, как тебя насиловал. Подумал, я больше этого не сделаю?! Британию сильным толчком отбрасывают назад. Он предательски теряет равновесие и падает на пол. Тихо прошипев, тот хмуро смотрит на Союза, показывая, мол, не станет трястись, словно осиновый лист, от его слов. Но его лицо тут же становится испуганным, когда, безумно усмехнувшись, коммунист расстёгивает ширинку своих брюк и медленно начинает подходить. Выдав непонятный, полный страха, звук, Великобритания ползет назад. В его голове начинается паника только от мысли, что сейчас тот вновь ощутит острую боль и будет унижен. Мой отец упирается спиной в холодную стену. — Ну что, Брит? — усмехается СССР, грубо наступая ботинком на грудь лежащего и прижимая его тем самым к полу. Глаза беты бегают по комнате. Руки вцепляются в ногу, пытаясь сдвинуть ту. Всё безуспешно. Союз наклоняется, хватая британца за щеки и заставляя смотреть на себя. Он видит страх в глаза моего отца, из-за чего улыбается шире. Словно безумец. Великобритания морщится, пытается вырваться, но всё безуспешно. — Нужно твой рот занять кое-чем, чтобы болтал поменьше. — Нет! — выкрикивает Брит и мотает головой. Он тут же сжимает губы, дабы между них ничего не просунули. СССР был в шаге от свершения извращённого деяния, однако резко замер. За дверью послышались голоса. Союз недовольно цокает и резко отстраняется от дрожащего беты. Лишние уши ему ни к чему. Бросив на Великобританию грозный, последний, взгляд, как бы говоря, что тот ещё поплатится за свои слова, коммунист быстро выходит из кабинета, по пути застегивая ширинку. Британия ещё несколько секунд так и лежал на полу, боясь сдвинуться. А если СССР вернётся?***
Россия взбивает подушки на нашей кровати, поправляет одеяло, открывает окно, дабы проветрить помещение и принимается ждать меня. Я захожу в комнату через пару минут. Медленно сажусь на кровать, прогибая больную поясницу, устало мычу и осторожно лезу под одеяло, сжимаясь комочком. Росса это удивляет. — Всё в порядке? Ты сегодня весь день какой-то вялый, — спрашивает меня тот, приложив свою прохладную ладонь к моему лбу. — Неужто заболел? — Не заболел. Весь день живот крутит. То есть он болит какое-то непродолжительное время, а потом отпускает на полчаса точно. Уже несколько часов мучаюсь, а таблетки пить страшно. Мало ли их беременным нельзя, — прикусываю край одеяла, опять ощущая сжимающую боль в животе, что отдается в спине и пояснице. — Боль повторяется всё чаще и чаще, — говорю я, заметив сократившееся время отдыха. — Это всё как-то странно. Ты случайно не рожаешь уже? — сказал больше в шутку русский. Я вспоминаю сегодняшнее число. — Тридцатое августа, девятый месяц только начинается. Ещё рано. Думаю, я отравился тем миндальным мороженым. Ну хоть не тошнит и на том спасибо. — Может, примешь лекарство? Я думаю, оно безвредно для ребенка. — Я сейчас в любом случае пойду спать, а за ночь точно пройдет, — махнул рукой я. — По описанию эти боли напоминают схватки. Ты точно не рожаешь? — он сказал это уже серьезнее. — Нет, я уверен. Они какие-то странные, а при схватках всё чётко. И больно до ужаса. — Как знаешь, малыш. На этих словах мы и отправились спать. Альфа уснул практически сразу, а я не мог этого сделать из-за резко усилившейся боли и частоты её появления. Мне было больно даже двигаться. Это всё те же боли, что я ощущал на протяжении всего дня, однако намного сильнее. И вот опять, спустя пару минут, живот напрягается и его словно тянут вниз. Я решил засечь время между перерывами и болью. Ровно две минуты. Опять живот скручивает и теперь его никак не отпускает. Болезненно простонав, я понимаю, что мне становится всё хуже. Похоже, время действительно пришло. — Раш! — тормошу того за плечо. — У меня начались схватки! Россия! Росс резко просыпается, смотрит на время. Прошёл всего час с того момента, как он сам спросил, не рожаю ли я. — Чего ты смотришь на меня?! — восклицаю я, видя перед собой испуганного от незнания, что стоит делать, русского. — Вызывай скорую, собирай сумки! Кивнув, тот срывается с места, быстро проходя в мой кабинет и хватаясь за трубку телефона. Он вводит номер больницы, где уже через мгновение отвечают, спрашивая, что случилось. А альфа в один момент забыл английский. Он пытался вспомнить хоть слово, дабы как-то описать ситуацию, однако взволнован настолько, что из рта вылетают только неразборчивые звуки. Услашав за дверью мой топот по квартире, сопровождавшийся тихим скулежом от новой волны, тот занервничал ещё больше. Я метался по дому, собирая основные вещи для пребывания в больнице. Никто не знает, сколько я там пробуду, потому взять я хотел побольше. На удивление боль не мешала мне трезво мыслить, словно я уже переживал схватки и совершенно их не страшусь. Задачу упрощали и уже сложенные в кучу некоторые вещи для ребенка. Их мы прикупили не так давно, потому убрать ещё куда-то не успели. Я бы заранее сложил к этим вещам и остальные нужные для меня принадлежности, однако я никак не мог подумать, что роды придут так рано. Это вообще нормально, что девятый месяц только вот-вот начнется, а у меня уже схватки? В заранее подготовленную большую сумку я бросаю вещи ребенка — крем, впитывающие пленки, какие-то гели, что посоветовала мне моя врач, бутылочку, полотенца и прочее. Быстро нахожу документы, одежду, что буду носить в больнице, принадлежности личной гигиены и тому подобное, что я только успел вспомнить. Приходится опять приостановиться из-за новых схваток. Они ещё мучительнее и дольше. Опираюсь рукой о стену, жмурюсь и стараюсь выровнять дыхание. На вдохах боль чувствуется слабее, потому стараюсь делать их более долгими, а выдохи короткими. — Россия, ты вызвал скорую? — крикнул я, проходя в коридор, а затем заглядывая в кабинет. — У меня не получается… — Почему ты мне не можешь даже помочь? — зло выкрикнул я, перебив того и принимаясь набирать номер уже сам. — Я переживаю за тебя, потому растерялся, — он виновато смотрит на меня. Тот понимает, что сейчас не время медлить и мямлить, однако перепуган тем, что мне больно. — Я должен волноваться, а не ты, чёрт возьми! Я тут рожаю! — ворчу я. Трубку вновь поднимают. Я быстро описываю всю ситуацию, пока жестами показываю Россу перетащить сумку к двери и подготовить мне какую-нибудь одежду. Меня спрашивают про время перерывов и длину самих схваток, обещают выслать бригаду, что находится недалеко от моего дома. Сейчас я не рад ехать на карете скорой помощи, где несколько человек точно будут удивлённо глазеть на меня. Я бы предпочел доехать до больницы и на собственной машине, однако боюсь, что времени это займет больше. А кто знает, как скоро у меня отойдут воды? — Может, я всё же поеду с тобой, малыш? Тебе будет проще, да и мне спокойнее, — в перерыве между схватками спросил меня русский. — Нет, я справлюсь сам, — отрезаю я в который раз, надевая на себя свитер, что принес мне альфа. Новая волна боли пробивает всё тело, заставляя даже вскрикнуть и согнуться напополам. И вот только она прекращается, как начинаются новые схватки. Почему прошло так мало времени между ними?! Дальше всё происходит словно в тумане. Все моим движения сопровождались надоедливой болью, даже голова отказывалась трезво мыслить от наконец пришедшего испуга. Сейчас я уеду в больницу и моя жизнь станет иной, больше никогда не будет прежней. Только для начала мне нужно пережить несколько часов ада. Врачи везли меня в здание больницы, а я понимал, как уже устал. У меня нет сил даже мычать от боли. Конечно, акушерки помогали её снять правильными дыханием и позой, однако в итоге помогало это слабо. Мне слишком страшно.***
Прошло только пару часов с момента, как я покинул стены дома, а Россия уже не может найти себе места. Он решил, что лучшей идеей будет отправиться спать, а уже утром, когда не будет на нервах, позвонит в больницу, спросит, как у меня дела и будет окончательно готовить дом к появлению ребенка. Однако не тут-то было. Росс не могу уснуть ну никак, продолжая переживать. Тот пытался всячески отвлечься — читал, смотрел телевизор, готовил что-то. Надеялся хоть как-то перестать постоянно думать обо мне, но как он мог? Сейчас происходит такое волнительное событие, к которому равнодушным быть просто не получалось. Ох, кажется русский обречён на беспокойство до времени, когда мы сможем связаться. Сейчас он, конечно, мог позвонить в больницу и всё узнать, однако решил не беспокоить меня звонками. На данный момент они мне будут только мешать. — Точно! — раздался неожиданный вскрик со стороны альфы, когда тот умывался. — Нужно оповестить Канаду о родах Аме. Как я мог не сделать это в первые же минуты? Забыв даже выключить за собой кран с водой, Россия отправился к телефону. Смотрит на время. Восемь утра. Россу же казалось, что на дворе полдень, настолько долго тянулись семь часов отсутствия меня дома. — Россия? Почему ты звонишь сейчас? — услышав голос моего кавалера, задал логичный вопрос Кан. Вряд ли просто так кто-то позвонит в это время. — Ты сейчас в Нью-Йорке? — Да, — насторожился тот. — Америка уехал в больницу. Он рожает! — голос России был взволнованный, но одновременно и радостный. — О, Боже! Правда?! — воскликнул счастливый канадец, даже подпрыгнув на месте. — Я вас поздравляю! Скоро вы наконец встретитесь со своим сыном! — Ох, спасибо большое. Да, ты прав, — тихо засмеялся Росс. — Такое радостное событие, а ты такой печальный. Что случилось? — Да волнуюсь я ужасно. Понимаю, что всё хорошо, однако на душе неспокойно. Наверное, я всё же должен был настоять на том, чтобы поехать с ним в больницу вместе. — В одну комнату, где он рожает, тебя бы точно не впустили. Сидел бы там в зале ожидания и всё. Тебе оно надо? — Я понимаю, я даже готов у них сидеть несколько часов подряд. Ведь если что-то произойдет, то я сразу буду оповещен. Да и смог бы его хотя бы после родов увидеть, поддержать. — Думаю, если он не хотел, дабы ты присутствовал, то на это были свои причины. Зачем в такой трудный момент заставлять его думать о прочих переживаниях? А вообще, Россия! У тебя сын скоро появится на свет! Как ты можешь сейчас тосковать и винить себя в чём-то?! — Канада старался рассуждать логически. Тишина по ту сторону провода. — Могу я приехать? — Конечно, я ведь один дома. — Отлично, жди. Кан решил, что должен лично вразумить непутёвого будущего папашу.***
— Россия, ты слишком переживаешь за него! — зайдя в квартиру, Канада увидел перед собой привычное малоэмоциональное лицо. Но даже спустя время что-то остаётся неизменным. Глаза всё ещё выдают настоящие чувства обладателя. Увидев в них волнение, Кан сразу понял, что успокоить того будет трудно. Но в это же время он умилялся с переживаний альфы, в голове в сотый раз убеждаясь, что я не ошибся в выборе. — Знаю, но я не могу иначе, — уже более раздражённо, нежели при разговоре по телефону, отвечает тот, массируя переносицу. Сам русский стал уставать от постоянных мыслей обо мне. Как он вынесет ещё несколько дней в таком состоянии, тот не представлял. — Америка у нас сильный, он обязательно со всем справиться, — канадец вещает куртку на вешалку. — Я это понимаю, — вздыхает альфа. Дельта лукаво смотрит на него и, положив руку на его плечо, проводит того на кухню и сажает за стол. Канада рассчитывал на то, что сейчас будет говорить несколько минут подряд, убеждая, мол, не стоит так переживать из-за меня, ведь я под присмотром врачей, которые обязательно помогут, однако Россия вдруг задал вопрос, совершенно не относящийся к теме разговора. — Как ты относишься к русским? — он окидывает сидящего рядом серьезным взором. Кан даже растерялся от такого неожиданного вопроса. — Нормально я отношусь… Как ещё? — замялся тот. — А все говорят наоборот. — Был у меня русский друг как-то. Не очень хорошо с ним разошлись, потому мнение о всем народе испортилось. Да и он сам гадости о русских рассказывал. В общем, когда услышал от Аме, мол, хочет спасти русского, я отнёсся к этому с усмешкой. Честно, я не очень понимаю русский народ, не всегда разделяю его взгляды, да и вовсе считаю какими-то зажатым, грубым и двуличным. Тебя я тоже считал таким первое время нашего полёта, однако, когда я понял, насколько твои чувства к моему брату нежные и сильные, я переосмыслил всё. Я разглядел за этой природной русской грубостью твою светлую душу и до сих пор дивлюсь ей. Ты даже сейчас так сильно переживаешь за Аме. Я очень рад, что тогда смог помирить вас, ведь вы — идеальная пара, где каждый так нужен друг другу! — На думал, что я когда-то был тебе не по душе. — Это вовсе не так, Росс. Да, я подшучивал над вашими с Аме взаимоотношениями, но меня быстро заткнули. Сейчас я искренне жалею. А с чего ты вообще это спрашиваешь? — Да так, Запад же не любит русских, — фыркает Россия. — Тебя я уважаю, ты заботишься о моём брате, помогаешь. Если откровенно говорить, то ты и вовсе поменял его! Никогда не видел того таким спокойным и радостным до вашей встречи. Ты бы знал, какой Аме был злой! Словно собака! А ты подарил ему веру, что его кто-то может любить. Лицо Росса тронула улыбка. Слышать такое было очень приятно. Удивительно, но русскому стало менее боязно за меня. Канада всё-таки просто невероятный. Сумел и меня успокоить в моменты обиды на «измену», и альфу. Просто невероятный.***
Тусклый свет кухни. Вид на горящий огнями город с высоты птичьего полета из панорамного окна. Этот пейзаж очень успокаивал Россию. Он напоминал времена, когда Росс ещё пилотировал самолёты, благодаря чему и познакомился с тем, кто стал его смыслом жизни. — Какая глупость, — тихо усмехнулся русский, приложив ладонь ко лбу. — За всей суматохой мы даже позабыли про нашу годовщину. Сегодня последний день лета, а была она ещё двадцатого июля. А ведь четыре года вместе. Как такое могло произойти? Глянув на проход в кухню, взгляд альфы вновь скользит к виду за окном. Расслабленно вздохнув, Россия неосознанно тянется в карман джинс. На удивление там ещё лежат пара сигарет и коробок спичек. Росс думал о сыне, как будет заботиться о нём, кормить, гулять с ним. Когда тот станет постарше, русский обязательно будет читать ему перед сном сказки. Особенно крепко тот задумался над свободой будущего сына. Альфа точно не хотел, дабы его ребенок, как и он сам, жил, пусть и в прекрасном дворце, однако совсем один. Одновременно, давать ему свободу очень опасно. Что сделают с ним, узнав, что он — страна, да ещё и отношения его родителей всячески порицаются в своих кругах? — Как же сложно, — вздохнул Россия. — Ладно, в любом случае до этого ещё долго. Мы поговорим с Аме и придём к какому-то решению. — пробормотал себе под нос тот. Вдруг он ловит себя на том, что собирается поджечь спичку, а в процессе раздумывания над проблемой привычно зажал сигарету между зубов. — А Америка мне говорил, что ты бросил курить, — произнес неожиданно появившийся за спиной Канада. Этим он очень напугал Росса, из-за чего тот даже упустил из рта сигарету. Она тихо упала на пол. Кан нагнулся, чтобы поднять ее, параллельно разглядывая. — Да, я правда бросил. Вроде бросил. Но я уже по привычке хочу закурить. Не люблю просто думать. Хочу делать что-то параллельно, — взяв из рук оппонента сигарету обратно, объяснил тот. В ответ он получает заинтересованную улыбку. — Канада, ты — просто прелесть, — вдруг произнес русский, по-доброму посмотрев названному в глаза. — Ох, да ты меня прямо смущаешь, — тихо засмеялся канадец, отведя взгляд и намотав на палец локон светлых, как и у меня, волнистых волос. — Нет, правда. Ты постоянно помогаешь нам с Америкой. Вон, сколько ты нервов убил лишь бы нас помирить! Это я ещё не вспоминаю твои прошлые заслуги. Ты по факту мне и жизнь спас. — Да брось, Росс. Как я мог бросить в пустыне любимого своего брата? А как я мог просто смотреть, что вы в ссоре? Да ещё такой сильной. — Америке очень повезло, что у него такой брат. Я прямо завидую. Я-то самый старший в семье. Мне ждать помощи и поддержки неоткуда. — Я мирил вас, помогал тебе с подарком на Новый год и сейчас здесь не только ради Аме. Ты тоже стал мне далеко не чужим человеком. Мне приятно было общаться с тобой, если у нас выпадали такие моменты, ещё более приятно мне видеть, как мой брат счастлив с тобой. Так что все мои поступки не только для Аме, но и для тебя, — подмигнул Кан и широко заулыбался. — Я люблю своих друзей, знакомых, всегда желаю им счастья и стараюсь помогать. Так что тебя я тоже не брошу. Как видишь, здесь сейчас я не из-за Аме. — Ох, это… очень мило, — альфа не сразу нашел слова для ответа, ведь был поражен услышанным. Сейчас он лишился всех своих друзей на Родине, ему казалось, что тут он нужен только мне, однако теперь мой брат говорит столь приятные вещи. России нравился характер Канады, ему было приятно говорить с ним, разделять эмоции — как грустные, так и радостные. Он бы мог стать неплохим другом, но сам Росс не считал, что Кану это тоже интересно. Ему казалось, он возится с ним только из-за меня. — Я рад слышать нечто подобное, тем более сейчас. Ты здорово умеешь поддерживать. Спасибо. Как мне отблагодарить тебя за всё? — Ого. Нет, что-то взамен мне не нужно. Если бы я и хотел получить плату, то сказал бы это ещё давно. Я просто хочу, дабы у вас с Аме было всё хорошо. Ты — отличный альфа, я рад, что знаю тебя. Мне бы даже хотелось узнать тебя получше и сдружиться, однако я тебе не сдался, хах, — не переставал улыбаться канадец. Выражение лица России стало возмущенным, но его только хлопают по плечу и говорят, что всё в порядке. — Ты не понял. Я совершенно не против, если ты желаешь общения. — Вот оно как, — удивился тот. — Буду иметь в виду. — Знаешь, вы так с Аме внешне похожи. — Конечно, мы же братья, — приподнял уголок губ Канада. — Нет, правда похожи. Я только сейчас присмотрелся и заметил это. У тебя лицо более скуластое, нежели у Америки, у него оно округлое, а вот разрез глаз, губы практически одинаковые. Даже нос. — Я слишком часто вижу Америку, дабы подмечать такие сходства. Спасибо, очень интересное замечание. Кстати, бегаешь по утрам? — Редко, но бегаю. Если говорить про тренировки, то стараюсь уделять больше времени верхней части тела. — А я бегаю по утрам часто. Можно увидеть такие прекрасные восходы, да и просто приятно это. Ты один на улице, всё ощущается совершенно иначе. Не хочешь составить мне компанию завтра? — Я не против, — слегка улыбнулся Росс. — Во сколько? — Обычно часов в девять собираюсь. Завтра я вновь хочу наведаться к тебе, потому могу и позже, если так рано не желаешь. — Всё в порядке, меня устраивает время. — Тогда я пойду в номер. Уже поздно. Вон, одиннадцать часов. А если мы хотим завтра встретиться, то нужно лечь спать пораньше, — похлопав русского по плечу, Кан уже развернулся и пошел за своей курткой, как был остановлен одной мыслью. — И ты это… не кури. Если это из-за волнения, то попробуй связать это чувство с чем-то другим. Не знаю, отжимайся вместо курения, — тот усмехнулся. Раздается звонок телефона. — Чего же ты стоишь? Надо снять трубку. — А мало ли это Аме звонят по работе? Нехорошо подслушивать разговоры других, — мотает головой альфа. — А если это из больницы звонят? — хмурится Кан. Лицо России меняется на беспокойное. Канадец снимает трубку, оглядывая стоящего рядом Росса. По другую сторону провода представляется акушерка, что принимала мои роды. — Я поздравляю! Ваш сын родился ровно в девять вечера сорок пять минут. Вес четыре килограмма пятьсот двадцать грамм. — Ой, нет, девушка, это не мой сын, — посмеялся Кан, протягивая трубку телефона русскому и повторяя слова врача. Альфа засветился от счастья, уже приоткрыл рот, дабы что-то сказать, но все слова тут же забылись. Дар речи вернулся только спустя мгновение. Глаза России блестели. Он не мог поверить, что слышит это. — Здравствуйте. Это правда? — радостно воскликнул Росс. Получив положительный ответ, тот даже тихо заверещал. — А что с Америкой? Как он себя чувствует? Что с ребенком? Они в порядке? Как прошли роды? Акушерка помолчала, её голос стал серьёзнее. Она любила радовать молодых отцов новостью о рождении малышей, слушать их совершенно разнообразные реакции. Но она ненавидела омрачнять их радость тяжёлой правдой. — Роды были тяжёлыми и долгими. Сейчас омега в палате, через час его ждёт операция. Ребенок под наблюдением врачей. Он родился раньше срока, потому всё не так хорошо, как могло быть. — Погодите, какая операция? — всё счастье в глазах альфы улетучилось. — Нужно наложить швы на разрывы. — А что с моим сыном? Он родился больным? — паниковал тот. — Он сделал первый вздох только спустя десять минут после рождения. Сейчас он проходит обследование. Чтобы не начались осложнения из-за недоношенности, пока он в отдельной палате. — Как чувствует себя Америка? — это волновало Россию, естественно, больше. — Не волнуйтесь, он просто устал. После операции он отдохнёт, и всё будет в порядке. — Когда я смогу навестить его и ребёнка? — Ребенок пока под наблюдением врачей и проведать его Вы не сможете. А вот омегу Вы сможете навестить, если состояние быстро придёт в норму. Пока что-то говорить трудно, нужно ждать реакции его организма. Россия быстро положил трубку, даже не попрощавшись и не поблагодарив за информацию врача. Пусть девушка и сказала, что Аме просто устал, то фраза «тяжёлые и долгие роды» его сильно пугала. На душе беспокойное чувство. Состояние ребенка того тоже не могло не пугать. Росс даже через километры чувствовал, что мне не хватит просто отдохнуть, а моё реальное состояние, что не вписывается в рамки «нормального», нагло скрывают. Неужели не все проблемы подошли к концу?