***
Прошли целые сутки с момента родов, моё состояние ухудшилось. Я отказывался от еды, практически не вставал с кровати, только целый день буравя измотанным и пустым взглядом окно. Иногда я смотрел телевизор, однако все передачи были неинтересные, отчего становилось только хуже. — У Вас до сих пор не пришло молоко, — сказала мне медсестра, что зашла проверить меня и предложить еды. — Я знаю, — грубо отвечаю я, не желая смотреть той в глаза. Меня ужасно раздражала её забота, пусть это и является ее работой. — Нужно купить смеси для вскармливания ребенка. Первые дни больница обеспечит Вам их, но дальше стоит привезти свои. Я не знаю, сколько ещё Ваш сын будет в изоляции. Я только киваю. — Ваш ребенок… — женщина в белом халате уже хотела посвятить меня в состояние ребенка, однако была прервана. — Я не хочу ничего слышать. — В мои обязанности входит сообщить Вам информацию о его здоровье, — пыталась всё-таки сказать она. Я гневно вздыхаю, оборачиваюсь на медсестру. — Он жив? — только спросил я. — Да. — Значит, всё в порядке, — этим завершаю разговор между нами. Оставшись один, я тут же начинаю корить себя за неуважение к медицинскому персоналу и собственному сыну. Это несвойственно мне. Я хотел подняться, догнать медсестру и извиниться, после чего спросить про состояние ребенка, но уже поздно оправдываться. Лишь бросаю короткий взор на тарелку с каким-то супом и обдумываю всё вновь. Чувствую себя, словно моё тело пропустили через мясорубку — пробили грудную клетку насквозь и провезли развороченными кишками по земле, оставили умирать. Наложенные на разрывы швы после вчерашней операции жгли кожу, ходить стало ещё труднее. Мне запрещалось ближайшие дни даже сидеть, дабы те ненароком не разошлись и не пришлось мучиться больше. Даже не знаю, что хуже: страдать несколько часов от родов или ещё несколько недель еле ходить. Холодные руки откидывают одеяло, я осторожно встаю с кровати. Нет, буквально сползаю с неё. Тру спину и болезненно постанываю. В перевалку, держась за стену, я выхожу в коридор. Здесь в основном находились врачи, когда пациенты сидели по палатам. Только одну молодую девушку я увидел на другом конце коридора. Ее живот был большим, практически такого же размера, как был мой. В душ со вчерашнего дня я так и не заходил, потому посмотреть, что с ним сейчас возможности не было. — Ну, я смог выделить хоть один плюс из этого безумства, — тихо сказал сам себе я, направляясь в сторону другого коридора, где был телефон. Я хотел позвонить Канаде, попросить его купить и привезти сюда какое-нибудь питание для малыша, да и мне чего-то. Есть здешнюю еду у меня нет желания, хоть и кормят неплохо. — Теперь мои спина и ноги не болят от веса живота. Сколько там родился РАС? Четыре? Пять килограммов? Чёрт, я не помню, — до этого я не использовал придуманное сыну имя в обиходе, потому сам удивился, что назвал его подобным образом. Прежде чем мы точно определимся с именем, я не хотел привязываться к какой-то мимолётной идее. Как только Канада слышит мой голос по ту сторону провода, он чуть ли не взвыл от радости. Из-за постоянного беспокойства России, Кан и сам перестал верить в собственные слова, что говорил, пытаясь успокоить молодого папашу. — У меня уже тридцатый час не появляется молоко. Купи, пожалуйста, какую-нибудь молочную замену в магазине и привези на днях, хорошо? А то врачи уже упрекнули, мол, своим надо кормить, а не что даёт больница, — тихо говорил я, накручивая провод трубки себе на палец. Вид мой был поникший, голос измотанный. Брат не мог не обратить на это внимание. — Ты себя плохо чувствуешь? С тобой что-то произошло? — взволнованно поинтересовался тот. — Роды со мной произошли. — Тридцать первого нам звонила акушерка, рассказывала про ребенка и тебя. Она сказала, что ты просто устал и уже на следующий день будет всё в порядке. — Судя по тому, как прошли мои роды, я ещё несколько недель не буду в порядке. Сейчас моё состояние описывают чуть ли не «стабильно тяжёлое», — прислоняюсь к стене. Долго стоять без опоры безумно больно. — Да, нам сказали, мол, роды были тяжёлые и долгие, однако потом попросили не волноваться, обусловив это твоим быстрым восстановлением. — Мне сейчас даже стоять и разговаривать с тобой больно. Про какое быстрое восстановление она говорила? — раздражённо цокнул я. Почему кто-то позволяет врать дорогим людям о моём состоянии? — Может, тогда приляжешь? Я понял, послезавтра завезу молочку. Отдыхай. — Если я опять пойду в эту палату, наверное, у меня случится истерика. Хочу поговорить с кем-то. А ты меня успокаиваешь. Канада молчит, пытаясь понять, почему у меня может случиться истерика. — Я просто не знаю, что теперь делать. У меня есть ребенок, покалеченный организм и больше ничего, — спешу объяснить. — Не представляю, как жить дальше. Я никогда не хотел такой жизни. — У тебя есть Россия. Тот тебя на руках носит. Я уверен, он не позволит тебе тратить всё своё время только на ребенка. — Я знаю. Да, он обещал помогать, но я привык надеяться только на себя. Я не уверен в своих силах, значит буду паниковать. — Я тоже буду помогать тебе. Братец, ты не один. В крайнем случае, у тебя есть деньги, ты можешь нанять хорошую няню для ребенка и не переживать. — Ладно, давай закроем эту тему? Я столько раз прокрутил эти мысли у себя в голове, что тошно становится. — Хорошо. Тогда спрошу, как всё прошло? Что с ребенком? Нам сказали, что тот сейчас под наблюдением врачей. — Я не знаю, что с ребенком, — только отвечаю я. Да и знать не хочу. — А на кого он похож? На тебя или на Росса? — не заметив моей безразличности, с сияющими глазами принялся тараторить Кан. — Я не знаю, — уже стыдливо ответил я. — Как так? — Я не успел его разглядеть, — я немного соврал, чтобы не казаться уж больно никудышным омегой. — Ох, ну, ладно. Тогда как только увидишься с ним, обязательно расскажи! А сам процесс как? Больно было, наверное. — Я измотался только от схваток так, что думал: «Не хватить сил даже родить». Как только всё началось, словно открылось второе дыхание, силы неожиданно вернулись. Во время родов я размышлял только об одном: «Почему я — не цветок, который размножается опылением? Почему не гриб, который размножается спорами? Почему я, чёрт возьми, омега?!» Я задумался: «Почему мне вообще нравятся альфы?» Надо было ебаться с другим омегой, дабы не залететь, — в конце я выдал нервный смешок. Брат находился в ступоре после моих слов, что заставило меня вовсе тихо засмеяться. — Перед операцией я чуть не попросил врача зашить мне не только разрывы, но и все влагалище. Больше оно мне не понадобится. — Кошмар какой-то… — ошарашенно выдал канадец. — Тебе вдвойне не повезло. Думаю, было бы у тебя молоко, ребенка приносили хотя бы покормить, и ты мог его видеть. — Я так устал от всего, что не хочу сейчас никого видеть. — В общем, я понял, постараюсь завезти молоко в ближайшие дни. Я слышу, как ты устал, иди, отдыхай. Передать что-нибудь России от тебя? Кстати, почему ты не ему звонишь на этот счёт? Думаю, он может привезти нужное уже сегодня вечером. — Мы скрываем отношения. Моё нахождения тут уже вызывает много вопросов у персонала, так если в этих стенах появится ещё и Россия, то от слухов мне не уберечься. А ты — мой брат, так что факт твоего приезда сюда будет восприниматься адекватно. — Точно, совсем забыл. — Что передать России? Хм, передай, чтобы теперь только рукой работал, в кровать к нему больше не полезу. Ещё одного подобного опыта я не выдержу.***
Каждый вечер Канада стал навещать Россию. Периодически Кан просто успокаивал его, делился новостями, составлял компанию, с чем-то помогал. Сегодняшний вечер не стал исключением. Передав все мои слова, брат увидел перед собой горящие пламенем глаза. — Я чувствовал, что акушерка что-то недоговаривает! — процедил тот сквозь сжатые зубы. — Насколько всё плохо? — Аме со мной пусть и шутил, и смеялся, однако сказал, мол, состояние его описывают чуть ли не «стабильно тяжёлое», — даже испуганно произносит канадец. Как русский отреагирует на это? Начнет кричать? Загрустит ещё больше? Но с губ альфы не слетело ни слова. Он знал, что помочь не может, а пустые слова сделают только неприятнее и больнее. Тот прокручивал в своей голове: «Это моя вина». — А ребенок? — после долгого молчания выдал Россия. — Неизвестно. Мне кажется, если бы с ним было что-то плохое, Аме об этом точно знал, — поспешил успокоить Канада. — Скорее всего. Поговорив ещё недолго, мужчины пришли к решению послезавтра вместе пройтись по магазинам в поисках замены питания для ребенка, а после поехать в больницу. Канада ничего не знал о детях, а у Росса четырнадцать сестер и братьев, потому, пусть и среди иностранного детского питания, но выбрать правильное точно сможет. Да и узнать моё состояние из первых уст ему хотелось не меньше. За ужином, который тот разделил с гостем, русский не мог перестать размышлять, как бы поддержать меня. По моим ответам, переданным канадцем, он ощущал, как мне трудно и насколько нуждаюсь в словах поддержки. Но не может же альфа просто взять и позвонить мне. Номера не знает, да и кто снимет трубку тоже непонятно.***
— Что ты делаешь? — заметив горящий свет в моём кабинете, Канада решил, что его просто забыли выключить, однако, зайдя внутрь, тот увидел за столом альфу. — Да вот, письмо Аме решил написать. Послезавтра занесёшь его вместе с молочкой? — не отвлекаясь от написания, отвечает Россия. Лицо его выражало спокойствие, только уголки рта иногда напрягались, показывая эмоции, заточенные глубоко внутри. — Как думаешь, Америка дал бы мне разрешение посидеть у него в кабинете? — А до этого ты тут находился уже? — Да. — Значит, разрешил бы. Молчание. Тихий скрежет шариковой ручки по бумаге. — Невероятно удобное это изобретение — шариковая ручка, — дописывая абзац, высказал свои мысли русский. — Говоришь, словно никогда ей не писал, — брови на лице Канады сдвинулись. — Практически не писал. — Как такое возможно? Изобретение не новое, ещё в сорок третьем в обиход пустили. — Ну, я ведь живу не в Нью-Йорке, а в Москве, — альфа двинул губой, через плечо посмотрев на вошедшего в комнату. Кан подходит ближе, рукой облокачивается на спинку кресла, где сейчас сидит оппонент, и наклоняется к бумаге. Канадец хорошо запомнил почерк России в письмах, отправленных мне ещё во времена войны, и сейчас тот выглядит немного небрежно, нежели тогда. Словно Росс действительно впервые держит в руке шариковую ручку, привыкший до этого писать чем-то более лёгким. — А есть какие-то различия? — убедившись, что русский над ним не подшучивает, уточняет дельта. — На территориях СССР не производят шариковые ручки. Я всегда писал пером. Ручкой намного удобнее — сохнет быстро, да и не растекается. — Я не знал этого. Как только появились ручки, я даже и позабыл, как ненавидел писать чернилами. — Я бы тоже быстро забыл, — тот позволил себе смешок. Пробежавшись глазами по тексту в письме, Канада издал звуки умиления. — Ах, вот бы и мне писали что-то подобное. Как я завидую Аме! — А разве некому написать? — Россия вскинул бровь. — Некому. Я отношений не видел лет десять точно. А то и больше. — Ого. — Это нормально для страны. Работа занимает большую часть времени. Да и положение у меня в обществе такое, что найти партнёра трудно. — О чём ты? — Я — дельта. Таких не любят. Сколько бы людей этого гендера ни рождалось, общество никогда их не примет. Если на общество мне плевать, я не привык слушать посторонних людей, то очень неприятно знать, что альфы предпочитают вместо тебя омег. И ладно бы, если это были их вкусы, так они специально скажут тебе в лицо с целью унизить, мол, ненавидят таких извращенцев, вроде меня. — Я никогда не задумывался о проблемах дельт. Грустно осознавать, что только из-за этого тебе трудно найти кого-то, — его лицо стало печальнее. — Ты только по омегам? — А для чего ты спрашиваешь? — Просто интересно, — усмехнулся Канада. — Неужели подумал, что буду приставать к тебе, пока Аме нет? — Нет же, — Росс тоже посмеялся. — Просто после твоих историй про проблемы дельт этот вопрос звучал странно. — Ты с мыслями поосторожнее, а то Аме уже ревновал тебя ко мне. — Что? Когда? — глаза русского стали озадаченными. — Помнишь, мы готовили подарок для него на Новый год? Так вот именно в моменты, когда ты неожиданно исчезал со мной на встречи, тот и ревновал тебя, — раззадорено сощурился канадец. — Аме сам же мне в этом признался. — Но ведь я просто готовил ему подарок. Я даже дружеского слова ни разу тебе не сказал, не то что слова, выражающие интерес. — Я знаю, знаю. Америка тоже быстро понял глупость своих домыслов, не держи на него зла. — Хорошо, — приняв привычное бесчувственное сосредоточенное лицо, альфа поворачивается обратно к столу, продолжая писать. Из-за его спины то и дело выглядывал заинтересованный канадец, читающий продолжение письма с довольными глазами. Когда же текст был дописан, а ручка отложена в сторону, дельта мечтательно вздохнул и положил голову на согнутые руки. — Как тебе удаётся писать что-то настолько воодушевляющее и милое? — От души пишу просто. Если любишь, то найти слова поддержки нетрудно. — Это очень мило. Кстати, ты мне так и не ответил, кого предпочитаешь. — Скорее всего, только омег. В моей жизни было мало дельт, да и даже с имеющимися у меня рождались исключительно конфликты, отчего познать их сущность не смог. Становится ясно, что опыта с ними не было в том числе, потому могу говорить только об омегах. — Значит, я — первый в твоей жизни дельта, с которым ты в ладах? — хитро заулыбался тот. — Можно и так сказать. — Не скажешь, как альфа, почему вы так не любите дельт? По законодательству можно заключить официальный брак между дельтой и альфой, но последние до сих пор говорят на эту тему с отвращением. — Не знаю, может, они бояться конкуренции за роль главного? Дельты ведь — те же альфы, только с другой природой. Бояться, что на их фоне не будут выглядеть сильными и важными, как на фоне омег? — Значит, ты считаешь омег слабыми и беспомощными? Ведь только на фоне таких человек без воли и полный страхов будет выглядеть сильным. — Ты не так всё понял, — гневно вздохнул Россия. — Да я шучу над тобой. Будь ты таким, то Аме давно бы тебя бросил, — Кан засмеялся громче, увидев лицо собеседника. — Не гневайся так, я люблю пошутить. Заметив, что это не скрасило ситуацию, Канада решает сменить тему разговора. — Хм, а чем ты видишь для себя отношения? — Ничем, наверное. Если мне нравится человек и он соглашается быть со мной, то я просто хочу находиться рядом, видеть его улыбку и проводить время вместе, зная, что нам двоим комфортно. Я никогда не вкладывал в это какой-то смысл, кроме удовольствия от взаимодействий с любимым. А ты? — Я уже давно не состою в долгих отношениях, в нынешнее время используя бары для поиска людей, с которыми можно переспать одну ночь и забыть. Россия возмущённо вскидывает брови. В его голове не укладывалось: «Как возможно спать с незнакомцем, так ещё не испытывая к нему никаких чувств? Для чего это делать?» Даже в свои самые ужасные годы Росс не позволял себе такого, а, глядя на Кана, в жизни не подумаешь, что тот любитель беспорядочных половых связей. Однако подробностей он решил не узнавать, посчитав это дело только канадца. — А раньше, когда был в долгих отношениях, — в то время продолжал тот, — я использовал их для отдыха. Никогда не требовал от партнёра поддержки, трат на меня и прочих жертв. Приходил только полежать в объятиях, отвлечься от работы и, возможно, переспать. — Это немного странно, но если тебя всё устраивает, то не стану задавать вопросы, — поджав губы, Россия завершил немного неловкий для себя разговор. Он встаёт с кресла и отправляется в спальню, не забыв прихватить с собой дописанное письмо. Кан следует хвостиком, ведь других занятий у него нет. Росс берет какой-то белый пакет из магазина, что до этого лежал в углу комнаты, вытаскивает оттуда фиолетовый конверт. Традицию отправлять письма в пёстрый конвертах русский решил не прерывать. Канадец видел безразличное лицо, однако, глянув на руки стоящего перед ним, сразу заметил нежность в их движениях. «Это мило», — в который раз подметил дельта. — Осталось поцеловать, — хмыкнул брат. — Как в фильмах. Не думая, Россия аккуратно касается губами уголка конверта и протягивает тот оппоненту. — Было бы эффектнее, если ты намазал губы помадой и остался след, — с усмешкой проговорил Канада, пряча конверт в задний карман брюк. — У меня нет помады, — пожал плечами Росс. — А жаль. У Аме случаем нет? — Откуда у него должна быть помада? — Ну, он очевидно имеет некоторую косметику, раз красится иногда. — Косметику? Почему я ни разу не видел его с макияжем? — озадачился русский. — Он никогда не делает его ярким, да и, повторюсь, редко занимается этим делом. Подкрашивает себе глаза, выделяет скулы и выравнивает тон кожи исключительно на встречи, где будет вестись видеозапись. Ты мог даже не заметить всего этого. Впрочем, так делают многие страны, потому не стоит удивляться. — Интересно, спрошу его об этом подробнее на досуге.***
— Вот, проходите сюда, — вела Канаду медсестра в нужную палату. Указав на дверь, та быстро удалилась, а Кан, быстро пригладив волосы, медленно открыл дверь. Слыша голоса за дверью, я напрягся, решив, что ко мне вновь привели главного врача, что будет осматривать меня. Чувствовал я себя и без того худо, а лишние личности в комнате только раздражали. Я уже хотел притвориться, что сплю, дабы ко мне зашли позже, однако услышал знакомый темп шагов. — Привет, Аме, — послышался голос у двери. Удивлённо обернувшись, я увидел брата. Я бы хотел вскочить и заключить его в объятия, но смог выдавить из себя только улыбку. — Не спишь? Можно войти к тебе? — Нет, проходи. Канадец кивает, закрывая за собой дверь. Он быстро проходит ко мне, по пути беря табуретку, стоящую в углу комнаты и предназначенную именно для посетителей больного. Приходя ко мне, брат планировал увидеть меня здорового и полного сил, а после услышать новости о скорой выписки, однако мечты разбились о жестокую реальность. Ноги того резко перестали двигаться, когда он узрел моё состояние ближе. Под моими глазами синяки, видно, что я не сплю ночами от болей. Осунувшееся лицо было следствием четырехдневного недоедания, которое на фоне бушующих гормонов выглядит ещё ярче. В целом и моя сгорбившаяся поза не демонстрировало поведение здорового человека. Подняв глаза, Канада встречается с моим взглядом, отчего по его телу проходится электрический удар. Он не узнает меня. — Чего же ты молчишь? — я грустнею от выражения лица пришедшего. — Я… — на мгновение у него пропал дар речи. Поставив табурет на пол, руки дельты крепко скрепились в замок, — я слышал по твоему голосу, настолько ты измотан, но не думал, что тебе так тяжело. Я передал еду для ребенка врачам, — растерянно говорил Кан. — Ах, точно! Держи, это тебе! — намного испуганно протянул мне пакет с едой. — С Россией вместе думали, чем тебя порадовать. Надеюсь, угадали… И вот ещё! — вновь спохватился он, достав из бордового пиджака фиолетовый конверт. Улыбка на моём лице стала шире. Я знал от кого это письмо и без объяснений. Осторожно беру конверт в одну руку, а в другую — еду. Последнее откладываю в сторону с мыслями: «Потом посмотрю». — Ты тут четыре дня, а выглядишь, словно пытали. Может, переложим тебя в другую больницу? — Это не зависит от места моего пребывания, — улыбка исчезает с лица. — Ты так и не увидел сына? Отрицательно мотаю головой. Я немногословен от дикой усталости. — А у вас там как? Как Россия? — тихо интересуюсь я, дабы персонал за дверью не услышал произнесённое мною имя. Дельта уже приоткрыл рот, начиная рассказывать мне обо всем и хотел присесть на табуретку, как его прервали крики по ту сторону двери. В отделении родивших редко происходит шум, потому я даже вздрогнул. Что могло произойти, раз какой-то мужчина, очевидно врач, так громко бранит кого-то? Крики стал громче, а через мгновение дверь моей палаты ударяется о белую стену, так сильно, что оставила от ручки небольшую вмятину. Канаду, естественно, возмутило поведение персонала, он был готов вывести нарушевшего мой покой за шиворот, однако его быстро ввели в курс дела. — Кто разрешил пускать посторонних людей к пациентам со сложным состоянием?! — возмущался мужчина, пристально смотря на Кана. — Опять Вы?! — он уже обращается к медсестре, что и показала канадцу нужную палату. Та стыдливо кивнула, как бы принимая свою вину, и удалилась. — Я прошу и Вас не беспокоить омегу! Как только Вам будет разрешено навестить его, мы позвоним! Канадца спешно выталкивают из палаты, врач на секунду становится привычно доброжелательным, извиняется и аккуратно закрывает мою дверь. Видеть его резкую смену эмоций после жуткого гнева было пугающе. Не успев даже попрощаться с братом, не то что спокойно поговорить, я тяжело вздыхаю. Глаза цепляются за одинокую табуретку, на которую Канада так и не успел присесть. «Возможно, меня действительно пока не стоит беспокоить», — подумал я, принявшись рассматривать конверт в своих руках. Давно я не испытывал искреннее волнение перед прочтением долгожданных строк. Как обычно, перед тем как вскрыть письмо, я внимательно разглядываю каждый сантиметр конверта, где на этот раз красовался рисунок пиона. В это же время Россия ритмично постукивал рукой по рулю автомобиля в такт песне и подпевал ей. Наверное, сейчас он впервые за четыре дня отвлекся от переживаний. Но идиллия Росса длилась недолго. Её прервал щелчок открывающейся двери, а после и севший на пассажирское переднее сиденье брат. Он обижено надул губы и сложил руки на груди, о чём-то думая. В этих действиях русский узнал меня. Я тоже выгляжу немного смешно, когда обижаюсь на кого-то. — Тебе удалось поговорить с Аме? С ним всё в порядке? — осторожно спрашивает альфа, делая музыку тише. Он не хотел разозлить Канаду ещё больше. — Поговорил. Минуту от силы. Пришёл, значит, спрашиваю разрешение проведать Аме, одна медсестра что-то мялась, но в итоге завела меня к нему. И что ты думаешь? Спустя некоторое время влетает главный врач и выгоняет меня, мол, к пациентам в сложном состоянии нельзя. — Ты успел передать еду? — Да. — Хоть поест. Как у него там дела вообще? — Россию печалил факт, что ему приходится обо всем расспрашивать, а не быть в палате и говорить со мной. — Достаточно плохо, — признался Кан. Лицо Росса тронул испуг. До этого он старался сохранять безразличное выражение, видя, как оппонент устает от его переживаний, но тут он не сдержался. — Не ел практически, спит редко. Но он с врачами, те дают ему лекарства. Скоро всё будет в порядке. Выдохнув, русский смотрит перед собой на дорогу. Он недолго размышляет над своей идеей и, резко отстегнув ремень безопасности, выходит из машины. Удивившись таким действиям, канадец спешит за удаляющимся альфой. Машину закрывают на ключ. — Что ты задумал? Мне не нравится твоё лицо, — беспокоился дельта. — На каком этаже была палата Америки? — На втором, — настороженно отвечает тот. Россия вплотную подходит к одному из окон. Благодаря своему двухметровому росту, подоконник первого этажа был ему по плечо, даже несмотря на то, что здание больницы стояло на возвышенности. — Ты можешь отсюда сказать, какое окно у палаты Америки? — Ну, если примерно, то, — обойдя здание, канадец указывает на одно из одинаковых окон, — вот это. Я запомнил вид оттуда, ведь он выходил на отель, где я живу. — Америка! — кричит в то окно Росс. — Америка! — Он тебя не услышит, там хорошая звукоизоляция. Оглядевшись, русский быстро сообразил. — Помоги мне вот это перетащить под окно, — он указывает на железный бак для мусора, оказавшийся пустым, видимо, новым. — Только не говори, что ты собираешься… — Хочу постучаться к нему в окно, — глаза альфы заблестели. — Россия, не позорься. Уже совсем скоро его выпишут. Если тебя кто-то заметит, то тебе несдобровать. — Плевать. Я хочу его видеть, — закатывая рукава белой рубашки, Россия наваливается руками на бак и медленно передвигает тот к нужному месту. Пусть и был бак средних размеров, но весил много. — Россия, не делай глупости! Аме это не одобрит! — пытался вразумить его Канада, даже силясь препятствовать толканию бака. — Если я добился любви Америки, то добьюсь и встречи с ним. Я всегда делаю всё, дабы получить желаемое, — сурово оборвал он. — Пока не попробую — не успокоюсь. — Чёрт, — брат прошипел себе под нос, ещё какое-то время наблюдая за стараниям Росса. — Ладно, я не могу не помочь! Совместными усилиями бак был сдвинут уже через пару мгновений, а довольный русский благодарил канадца за помощь. Схватившись крепкими руками за края бака, альфа ловкими движениями забирается на него и поднимается на ноги, балансируя. Ему не хватало совсем немного роста, дабы его голова выглядывала из-за подоконника полностью. Удерживая равновесие и держась за выступ перед окном, тот возвышает руку, которой несколько раз стучит в окно. Я вздрагиваю от неожиданных звуков, но голова трещала по швам так невыносимо, что я подумал: «Это галлюцинации». Удары повторились вновь, став настойчивее. Тогда я, выключив телевизор и отложа пульт приподнялся на локтях. За окном никого. Неужели кто-то удумал бросаться камнями в окна больницы? Опять удар. — Да что происходит? — возмутился я. Процесс подъёма с кровати затянулся дольше обычного, но в итоге я нашел в себе силы подойти к окну, отодвинуть штору, распахнуть его, выглянуть на улицу и посмотреть по сторонам. Слышу громкий голос снизу: «Я тут!» Моё тело оцепенело и, быстро глянув вниз, я от неожиданности вскрикнул. Отойдя от окна, я зажал себе рот, дабы на звуки не сбежались все врачи больницы. — Америка! Америка! — радостно звал меня Россия снизу. Я выглядываю в окно вновь. — Напугал! Что ты делаешь вообще?! — осматривая конструкцию, на которой стоял Росс, восклицаю я. На земле замечаю и Канаду. Он нерешительно махал рукой, как бы показывая, что был против этой идеи. — Врачи не дают мне проведать моего малыша, а я так волнуюсь за него, — глаза русского стали жалостливыми. Эти слова тут же высосали из меня последнюю злость. — Ты сделал всё это для меня? — в ответ умиляюсь я, широко улыбнувшись. — Конечно. Не могу же я бросить тебя вот так, — альфа стал серьёзнее. — Почему ты не ешь? Посмотри, твое лицо уже бледное, — он осторожно касается моей щеки пальцем. — Пообещай мне, что больше не будешь голодать. Ты должен восстановиться. — Ясно, дальнейшее зрелище не для моих глаз, — довольно умыкнул брат, идя обратно к машине. Каждый раз, видя наши разговоры, у него самого просыпаются бабочки в животе, однако прерывать нас он не смел. — Я просто не могу. Конечно, иногда я что-то ем, однако мне тяжело. Всё тело ломит. — Ты у меня такой сильный, я верю, что ты справишься. Спасибо за сына. Ты невероятный. — Раш, зачем ты так делаешь? Я сейчас заплачу, — мой голос дрогнул, но улыбка с лица не исчезла. На время я даже забыл о проблемах. — Спасибо тебе огромное, ты меня воодушевил. Я бы тебя поцеловал, но не дотягиваюсь. — Нет-нет, не плачь. Тебе нельзя волноваться. У тебя и без того молоко не приходит. — Я думаю это из-за стресса перед родами. — Прости. — Тс-с, мы не поднимаем эту тему впредь. Ты знаешь, что я простил тебя. — Как там РАС? Таким крупным родился, пусть и позже срока. — Мне не дают с ним видеться, но в целом врачи передают, что его состояние стабильное и через неделю могут даже дать нам увидеться, а, может, вовсе оставят его в покое и переведут в мою палату. — Я буду ждать твоего возвращения. Точнее, твоего и нашего сына. Ты бы знал, как я счастлив! Я обожаю вас! — Россия притягивает к своим губам мою свисающую кисть руки и целует. — Прости, что без цветов. Теперь я спокоен за тебя, видя, что ты идёшь на поправку. В письме я уже сказал тебе все свои мысли. Кстати, малыш, надеюсь ты не против, если Канада иногда заезжает ко мне вечером. Просто так проще готовиться к твоему возвращению. — А почему я должен быть против? — Мало ли ты ревнуешь. Ну, как тогда… Мне не понадобилось объяснений, чтобы понять про какое «тогда» говорит собеседник. Я яростно сверкнул глазами, смотря в сторону, куда ушёл брат. — Опять он всё разболтал! Какой же у него длинный язык! Когда-нибудь я его вырву с корнем! Поговорив немного, нам приходится расстаться. Росс аккуратно слезает с бака и обещает передать по возможности больше писем, дабы я не чувствовал себя одиноко. Мы прощаемся. Спокойный русский садится на водительское место в автомобиле, тут же начиная рассказывать всё Канаде. Я же провожаю русского счастливым взглядом и закрываю окно. Только моя машина, которую тот взял на время в использование, тронулась с места и скрылась за деревьями, моё лицо резко меняется на прежнее разбитое. Все настоящие чувства лезут наружу. Закрываю измученное лицо руками, тихо хныча. На самом деле всё не в порядке, нежели я пытался показать это альфе. Буря, бушевавшая в моей груди, казалось, вот-вот с треском расколет ее пополам. Нет, я не врал ему из-за боязни, что тот накричит или бросит. Это в прошлом. Я просто не хочу, дабы он переживал за меня так сильно. В письме он высказал все свои страхи насчёт меня, что рвали мне душу. Вздох. Как я ненавижу эту жизнь.***
Стены больницы стали мне уже домом. Я каждый день наблюдал, как люди из соседних палат счастливые уезжают домой, находясь здесь всего пару дней, что вызывало завесть. Девушки-беты, омеги, гаммы с нежностью смотрели на своих детей. Я уверен, они уже забыли всю пережитую боль, радуясь долгожданной встречи со своим малышом или малышкой. Но не я. Если бы я действительно хотел ребенка, то не обращал бы внимание на тяжёлые последствия, с лёгкостью вытерпел роды. Лучше мне не становилось, однако за неделю я уже привык к постоянным болям. Надеюсь, хотя бы через пару дней меня выпишут. Не могу уже видеть эти койку с белоснежным бельём, телевизор, комод и окно. Сегодня особенный день. С утра мне донесли весть о резком улучшении здоровья сына. Врачи твердили: «Скоро будете в одной палате». А хорошо ли это? Смогу ли я вести себя правильно с новорожденным ребенком? — Вы можете увидеться с ним уже сейчас. Главный врач наконец разрешил, — заглянув ко мне в палату, сказал какой-то медработник. Улыбка застыла на моих губах. Уже через время меня отвели в нужную палату, где лежат ещё несколько детей под наблюдением врачей, отдавая мне десять минут на первое свидание с ребенком. В душе неожиданно потеплело. Я рад этой встречи? Сама комната была во много раз больше обычных палат, однако холодную обстановку имела ту же. Справа и слева от входа два больших окна — одно на улицу, другое выходило в коридор, откуда молодые родители могли посмотреть на своё чадо. Пусть у меня и была такая же возможность, но навещать сына я не решался. Пространство палаты полностью занимали маленькие люльки, с лежащими там, казалось, одинаковыми детьми. Каждая кроватка была оснащена прозрачным куполом с маленькими для проникания воздуха дырочками. Эти укрытия защищали детей от касаний посторонних и прочих воздействия окружающей среды. Возле каждой кроватки были порядковый номер и имя ребенка. Я тихо, практически на цыпочках, проходил по рядам, стараясь издавать как можно меньше звуков. По пути я рассматривал детей. Кто-то спал, а кто-то молча лежал, будучи укутанным в одеяло. Уложить столько детей и заставить молчать было трудно, потому я очень осторожно искал люльку своего ребенка, боясь разбудить остальных. Наконец нужный номер найден. Я не сразу решился взглянуть на сына, чувствуя глубоко внутри стыд за то, что оставил его одного на такой долгий срок. Подобного не позволяли себе даже мои родители. Выходит, уже в первые дни жизни ребенка, я стал хуже его деда и бабушки. А ведь обещал себе не быть похожим на них. Я поднимаю глаза. В голове проносятся вопросы Канады: «А на кого он похож? На тебя или на Росса?» — Да это же копия меня на портретах, — восторженно прошептал я, не отрывая глаз от спящего сына. Его ресницы дрогнули, и я уже подумал, что разбудил того, но ребенок лишь повёл головой и продолжил бездвижно сопеть. Моё лицо было искривлено удивлением, словно сейчас гляжу не на младенца, а на произведение искусства, последнее слово техники, лекарство от всех болезней. На стенах дворца, где я жил ребенком, висело сотни разных портретов от лучших художников того времени. Я любил их разглядывать, когда мне было грустно. В те моменты я искал в лицах незнакомых мне людей, являющихся предками или дальними родственниками, поддержку и помощь. Портреты детей Британии имели особое место в дворце. У каждого ребенка было по три портрета, отражающих определенные моменты жизни: через несколько дней после рождения, на руках моей матери, в возрасте десяти лет и будучи подростком. Сына не отличить от моего самого первого портрета. Как и предсказывали мне врачи, ребенок появился на свет крупным, был даже больше детей, лежащих в других кроватках. Если бы он родился в срок, то точно был больше пяти килограмм. Неужели четыре с половиной килограмма вправду жили во мне все это время? Наклоняюсь к младенцу ближе, думая, как бы сейчас радостно верещал над ухом Россия, если бы был рядом. Ребенок в это время продолжал спать, вольно раскинув руки по обе стороны и немного наклонив голову. Его кожа красноватая, но даже без этого на пухлых щёчках можно увидеть румянец. На голове растрёпанные короткие редкие светлые волосы, такие же как у меня и России. Губы тонкие, только похожи на губы Росса, а под ними два еле заметных бугорка. — Как жаль, что я не вижу твоих глаз, — вздохнул я. — Надеюсь, тебе не передались мои. Спускаю взгляд вниз и замечаю под каждым глазом сына по родинке. Выглядело это вместе с остальными чертами лица так утонченно, что я даже возгордился чадом за столь привлекательную внешность. Интересно, он будет и дальше походить на меня или вырастет и станет похож на Россию? Хотелось бы первого исхода, как вознаграждение за все мучения. — Боже, у тебя такое серьезное лицо. Прямо как у Раши, — я издал тихий смешок. — Извини, что всё это время ты был один. Пусть ты ещё ничего не понимаешь, но я все равно чувствую себя ужасно из-за того, что не интересовался твоим состоянием, ни разу не пришёл хотя бы взглянуть на тебя. Твой папа просто устал, но все ещё любит тебя. Не знаю для чего я изливаю душу сыну, что не держит на меня зла и даже ничего не понимает, однако так мне будет спокойнее. Смотрю на его лицо вновь, любуясь. Теперь жизнь этого маленького человека в моих руках, и я не должен упустить ее. — Обещаю, мы вернёмся домой, и у тебя будет самая лучшая жизнь. Я никогда не позволю кому-нибудь причинить тебе вреда, всегда выслушаю, и ты не будешь знать всех ужасов, что пережил я, — я хотел бы дотронуться до сына, однако стекло не позволяло это сделать. — Ваше время вышло. Пожалуйста, покиньте помещение, — сказал мне врач. Я нехотя отстраняюсь от люльки, киваю и прохожу в коридор.***
В квартире раздается звон телефона. Россия подрывается с места, чтобы снять трубку. Внутри он запаниковал, боясь услышать плохие новости из больницы. Ответив на звонок, Россия выдал твердое: «Алло». — Америка? — не ожидав услышать в ответ басс, переспросил звонящий. Недолгая тишина. — Кто говорит? Кто-то назвал меня по имени, значит звонят по работе. Росс поспешил положить трубку и отстраниться от телефона. — Надеюсь, он подумает, что это проблемы со связью, — выдал тот, выдохнув. Но звонящий был настойчивее, он звонил вновь. Русский, продолжительное время смотря на издающий звук телефон, все же опять ответил на звонок, решая на всякий случай узнать причину такой настойчивости. Альфа не планировал говорить, а только слушать, однако первые же слова говорящего заставили не выдержать и всё же произнести что-то. — Мне ведь ответил Россия сейчас, да? РСФСР? «Откуда он знает? Кто это вообще?» — озадачился в мыслях названный, но серьезности тона не потерял. — Даже если так. Какое Вам дело? Россия обязан узнать, кто этот чёртов незнакомец и откуда он знает имя. — Я не ошибся? — всё же старался понять звонящий. Ответа не последовало, и тот смог сообразить почему. — Это звонит Великобритания. Не волнуйся, я знаю о вас с Америкой. Тебе незачем молчать, лишь бы у меня не возникло вопросов, откуда у тебя доступ к телефону моего сына. «Британия?!» — воскликнул Росс в своей голове. Если бы британец говорил в своей привычной надменной манере, то русский бы с первых секунд узнал этот надоедливый голос. Но сейчас он спокоен и даже нежен. Великобритания, оказывается, умеет так говорить?! — Да, это Россия. Америка Вам рассказал о наших отношениях? — сдался русский. Нервная улыбка застыла на его губах, а в душу закралось дурное предчувствие. — Рассказал, даже звонил спросить моего мнения по поводу этого, однако тогда я был занят и обещал позвонить позже. Я думал, он уже выписался из больницы. Британии было сложно отрицать, что голоса России и СССР чертовски похожи, благодаря чему тот так легко и узнал ответившего на звонок Росса. Только голос Союза был грубее и ниже, нежели мелодичный голос «сына». Слушая ответы России, британец невольно вспоминал своего бывшего возлюбленного, что нагоняло печаль. Прошло больше двух недель, а бета так и не смог забыть последний жестокий поступок коммуниста, окончательно заставивший раскрыть глаза и осознать безумство возлюбленного. — Так Вы в курсе, что он родил? — вскинул брови русский. — Конечно, в курсе. Правда, не от него я получил эту весть. Канада позвонил в ту же ночь и сообщил. Альфа вспомнал, как я переживал из-за того, что теперь отец знает о моей беременности, какие слова тот не побоялся сказать мне. И нынешняя доброта вызывала в России далеко не облегчение, чего хотел добиться бета. — Как сейчас Америка? — обеспокоенный тон Великобритании пробуждал в Россе отвращение. Зная, как отец ненавидит меня, русский не мог с лёгкостью поверить, что тот резко изменился и стал переживать за меня. Но подавать виду о недоверии он не стал, врать тоже. — Идёт на поправку. — Я рад это слышать. Россия, можешь ответить на мои вопросы? — Всё зависит от вопросов. — Ты правда любишь Америку? — Люблю, — усмехнулся Росс. — Как давно Вы вместе? — Недавно четыре года стукнуло. — Значит, у вас всё закрутилось после того, как он нашёл тебя, будучи пропавшего без вести? — Можно и так сказать. — Как так получилось, что у вас появился ребенок? — не прекращал задавать вопросы тот. — Разве Вы не знаете, из-за чего дети появляются? — русский сдавил смешок. — Знаю, — вздыхает Великобритания, — у меня их восемь. Но я хотел просто знать, как так вышло? Вы планировали и даже никому не сказали? Почему же Америка так огорчился, когда я узнал про беременность? Почему даже Канада узнал о ней только на пятом месяце? — А, Америка ничего не рассказывал Вам, когда сообщал об отношениях? Да, мы планировали, — альфа решил не изливать оппоненту душу и не рассказывать всю печальную историю. Если я захочу ей поделиться, то сам поговорю на эту тему с отцом. — А почему он огорчился? Подумайте. — Я и спросил тебя как раз потому, что ничего не могу придумать, — возразил Британия. — А Вы вспомните, что сказали, как всё узнали. Вы бы ему побольше гадостей всю жизнь говорили, так вообще никогда бы не узнали о беременности, — русский непривычно для себя стал поднимать голос на родителя близкого человека. Всегда в нём воспитывали уважение к старшим, особенно к родителям, потому, даже до смерти ненавидя родителя знакомого или друга, альфа безмолвствовал. Но в этот раз он не смог. Тот ещё ни разу не встречал отца, что сначала всю жизнь ненавидит ребенка, а после удивляется скрытности. — Да, это правда моя вина, — поник британец. Глупо было спрашивать что-то подобное. Тем более, он и сам знал ответ. — Простите за грубость, — тут же извинился Россия, в мыслях начиная ругать себя за несдержанность. — Не надо извиняться, ты всё верно сказал. «Я не ослышался? — сразу пронеслось в голове Росса. — Британия на себя совершенно не похож. Он даже согласился с моими замечаниями». — Я не хотел ставить тебя в неловкое положение звонком, а просто желал убедиться, что с Америкой всё в порядке. Спасибо, что ответил мне, хорошего вечера, — с лёгкой улыбкой завершает британец. — Погодите, я должен Вам сказать, — спохватился русский. — Что такое? — Мой отец… Я не знаю, возможно ли такое простить, но извините меня за него. Он в жизни не попросит у Вас прощения, потому это сделаю хотя бы я. Лучше бы альфа не поднимал эту тему и вовсе не извинялся. Бете было несказанно приятно слышать, что хоть его сыну повезло со второй половиной, которая не является копией Союза, как все говорят. Приятно понимать, что хоть кто-то не на стороне коммуниста, даже просит за него прощение. Однако, несмотря на это, мысли, связанные с СССР, предательски вылезшие из воспоминаний, заставили душу ныть. — Значит, он рассказал тебе обо всех тайнах наших взаимоотношений? — Да, какие ужасы крутил с Вами. — Его я никогда не прощу, однако мне радостно от мысли, что ты понимаешь мерзость поступка отца. На тебя я зла держать не собираюсь. — Спасибо, — искренне обрадовался Россия. — Это было очень важно услышать для меня, ведь теперь Вы являетесь мне тестем. — Тестем? Вы с Америкой в браке?! — воскликнул Великобритания. Лицо Росса резко стало ошарашенным. Он тихой ойкнул и принялся переубеждать собеседника. Эти слова губы проговорили случайно. — Великобритания, я не могу не отметить, что Ваши знания русского языка сильно подросли с нашей последней встречи в сорок втором, — перевел тему русский. — Спасибо за комплимент, я приложил для этого много усилий. Могу поспорить, что отец выучил его только ради СССР.***
Ювелирные магазины всегда обставлены роскошно. Белые стены, от которых не будут падать цветовые рефлексы на дорогие изделия и мешать их природной красоте, позолоченные витрины, много света, придающий блеск драгоценным камням — всё это тянуло любителей поглазеть на украшения. Обычно Россия оставался равнодушным к подобным местам, но в этот раз не смог пройти мимо. Точнее, целенаправленно сюда пришел. На самом деле, оговорка при разговоре с Великобританией произошла не совсем случайно. Скорее, это были потайные мысли, случайно вырвавшиеся наружу. Росс уже долго думает над предложением руки и сердца любимому омеге, но проблемы не давали прийти к единому решению — делать или не делать. Сегодня особенный день, четырнадцатое сентября, день моей долгожданной выписки. Проведя две недели в одиночку, русский наконец вспомнил о старом желании, найдя время всё хорошо обдумать. Пока он так и не решил, стоит ли делать мне предложение, однако не удержался от похода в ювелирный перед поездкой в больницу. Может, увидев кольца, ему станет легче принять решение. С первого же шага голова альфы пошла кругом от изобилия сияющих колец на любой вкус. Глаза тут же разбежались по ветринам у входа. На белом стенде красовались украшения из золота, серебра, с драгоценными камнями, отбрасывающие бликами свет вокруг себя, без камней, с искусно вырезанными узорами, с удивительными формами и прочим. У России даже перехватило дух. В каждое колечко он внимательно всматривался, представлял его на моей руке и глубоко задумывался, понравится ли мне. Росс точно решил, что будет брать исключительно дорогое кольцо, такое же дорогое, как и я для русского, потому на прочие дешёвки он даже не обращал внимания. Тот считал, что я достоин лучшего из предложенного. Определиться между золотом и серебром у альфы так и не удалось, потому он решил позже как-нибудь узнать у меня, какой металл я предпочитаю. Взгляд России сам тянулся к блестящим камням, однако тот сразу останавливал себя. Да, кольца с ними были безумно красивые, а их сиянием можно было любоваться бесконечно. Если отбрасывать банальные варианты с камнем прямо на кольце, то можно найти удивительные композиции, где тот является часть самого кольца. Однако, я — всё ещё публичный человек, за каждым шагом которого следят не только СМИ, но и враги. Мой образ должен быть продуман до мелочей, дабы не вызвать слухов, в том числе и украшения. Я не мог себе позволить надеть очевидно обручальное кольцо, после чего надеяться обойтись без лишнего внимания. А моё нежелание отвечать на вопросы только подогреет желание добраться до правды. Россия предусмотрел это, потому сразу обозначил цель найти кольцо, похожее на повседневное, что носят для подчеркивания образа. — Да и стиль у него не тот, чтобы взять и нацепить камни. А ему важно быть одетым с иголочки, дабы ничего не выбивалось из образа, — сказал сам себе Росс, наконец оторвясь от рассматривания неподходящих ему колец. — Надо найти что-то обычное, но одновременно и особенное. Вдруг глаза привлекли единственное темное украшение среди остальных. Русский остановился перед ним, дабы получше разглядеть. Если издалека могло показаться, что это обыкновенный сплав черного металла, то, приблизившись, можно увидеть, что рисунок на кольце разделен на три части. Две крайние немного выступали и были без всяких украшательств, а вот центральная содержала мельчайшие узоры. По чистому, светлому озеру глаз альфы словно прошли легкие ряби. «Это оно», — подумал тот. Руки уже сами потянулись за кошельком, но Россия вовремя вспомнил, что ещё не уверен в действии. Нет, он был готов встать передо мной на колено хоть в больнице, однако, если я откажусь, что подумаю о нём? — Нет, сначала нужно узнать его мнение об этом, — Росс отдернул руку от кармана и взглянул на время. — Опоздал! — воскликнул тот, поняв, что не уследил за временем, пока любовался украшениями. Он сорвался с места и рванул к машине. — Никто не купит кольцо — точно сделаю предложение.***
Я сидел в кабинете главного врача, прижимая к себе ребенка. Пустой взгляд был направлен в пол, губы немного подрагивают. Я ждал минуты, когда приедет Канада, и я смогу выйти в общий коридор, дабы встретиться с ним, а после выйти на улицу, где меня ждёт и Россия. Сын спокойно спал с приоткрытым ртом, что очень помогало моему разбитому состоянию — хоть не нужно тратить уйму времени, дабы его успокоить. Ребенок сам по себе оказался спокойным и некапризным мальчиком. Пока из соседних палат, где такие же пациенты и пациентки пребывали со своими детьми, доносился постоянный плач, мой, когда его полностью освободили от наблюдения врачей, только спал, словно убитый. Даже если он чего-то и хотел, то кряхтел, стонал, мычал или дрыгал ножками, но никогда не срывался на крик. Только пару раз он проронил слезу за всё проживание у меня в палате. — Ваш брат ждёт Вас в коридоре. Позвольте укутать ребенка в одеяло, — проговорила зашедшая в кабинет медсестра. Я киваю, отдаю ей ребенка и медленно встаю. Пусть прошло и две недели с операции, однако совершать даже банальные действия всё ещё труднее прежнего. Беру в руку сумку с вещами и уже практически покидаю кабинет, как всё та же медсестра задерживает меня. — Какой красавчик у Вас. Придёте за вторым? А, может, за второй? От этих слов по моей спине пробежался холодок. «Не дай Бог, — хотел прошипеть я, но вместо этого буркнул. — Посмотрим». Медсестра пожала плечами и принялась заворачивать новорожденного в белое одеяло, расшитое по краям рюшками. — Аме, поздравляю тебя! — завидев меня, воскликнул Канада и кинулся обнимать. Он был так счастлив меня видеть, что мои губы сами растянулись в широкой улыбке, пусть и поздравлять меня не с чем. Уже через мгновение медсестра выносит ребенка, отдает его мне и удаляется. Нужно было видеть лицо канадца в тот момент, когда он впервые увидел малыша. Восторг, радость, счастье и желание завизжать смешались в нём. — Знакомься, это РАС, — слегка приподнимаю голову, с облегчением смотря на брата, затем вновь опускаю взгляд и молча продолжаю разглядывать лицо сына, словно за несколько минут он изменился до неузнаваемости. Канада восторженно прикрывает рот, огромными от умиления глазами рассматривая ребенка. Брат уже потянулся, дабы попросить взять на руки племянника, но я делаю шаг назад, как бы говоря: «Не торопись». Мотаю головой, пытаясь разглядеть через окно Россию. — Росс ждёт нас на улице? — решил всё же уточнить я. — Он ещё не приехал. — Ещё не приехал?! Где он может задерживаться в такой момент? — то ли возмущённо, то ли с грустью разочарованно выкрикиваю я. Я хотел, чтобы первым на руки взял сына его отец. — Росс предупредил меня, что перед поездкой к тебе должен заехать по делам, — шептал Канада, пытаясь меня успокоить, пока весь медперсонал не узнал об отношениях меня и русского. — По делам? — уже взволнованно произнес я с нарастающим страхом в глазах. — Не переживай, он точно тебе не изменяет. — Да отстаньте вы от меня с этими изменами! Не ревную я его! Я знаю, что он любит только меня! — я даже покраснел от злобы. — Если раньше я так поступал, то теперь — нет! Я просто волнуюсь за Россию, — мой голос стал тише. — Что за дела у него? Он ничего не говорил о них ни мне, ни тебе. Как бы это не было связано с Союзом. Мало ли что удумал этот проклятый коммунист! Последнее предложение прозвучало громко. Чувствую на руках движения, опускаю взгляд на малыша и вижу, что тот проснулся от криков. Его глаза были влажные, потому я уже подумал, как буду краснеть, ведь довел собственного ребенка до плача. Не привык я ещё к тому, что могу побеспокоить кого-то своей эмоциональностью. Однако, ребенок не заплакал. Он цеплялся глазами то за одно, то за другое, внимательно разглядывая окружение и новые лица. Светлые глаза сына смотрел на всех умно, словно тот живёт вторую жизнь и уже много раз видел и стены больницы, и меня, и Канаду. Кан же потерял дар речи. В один момент он испытывал такую кучу эмоций, что не мог решиться, какой дать волю. Тот широко улыбается, наклоняется к племяннику и подушечкой пальца осторожно проводит по его щеке. РАС слабо шевельнулся навстречу прикосновению. Не выдержав страданий брата, которому не терпелось взять на руки малыша, я все же позволяю это сделать. Восторг канадца, когда в его руках оказался мой сын, невозможно передать словами. Он с такой нежностью и любовью разглядывал племянника, с какой даже я ни разу не смотрел на того. — Я правильно его держу. Ему удобно? — спрашивает брат. Он боялся лишний раз вздохнуть, дабы не причинить боль младенцу. — Думаю, да, — отвечаю я, усмехнувшись лицу сына. Оно было удивлённым. — Давай знакомиться ближе? Я — твой дядя. А скоро приедет и твой отец, — шептал ребенку тот. — Какой ты лёгкий. В тебе точно есть те четыре с половиной килограмма? — Врачи сказали, что он немного похудел. Ничего страшного, уже через месяц будет весить в диапазоне нормы. — Он очень на тебя похож, Аме. А глаза Росса. Я прямо чувствую лёгкий морозец, исходящий от этого взгляда. — Я и рад этому. Не хватало, чтобы мой «подарок жизни» ещё и ему мешал. «Такой важный момент, а России нет рядом. Что это за дела такие важные? Точно ничего не произошло?» — одновременно размышлял я. Стоило мысли улетучиться, как дверь за нашими спинами открылась. В щелке я увидел знакомый силуэт, который махнул рукой в сторону выхода из больницы через отдельную, дверь, специально для родящих. Канада вздернул край губы, увидев, что моё лицо тут же тронула радость. Ребенок опять у меня на руках. Мы проделываем короткий путь и оказываемся на заднем дворе больницы. Здесь нас никто не увидит, что и к лучшему. Это первый день, как я побывал на улице за последние две недели. Светлые глаза Росса пристально смотрели на меня, выражая искреннюю радость. Он думал, что увидит ту же реакцию, но моё осчастливленное лицо быстро сменилось на раздражение. — Где ты был? — прошипел я. — Ты на выписку собственного ребенка опоздал! — Я знаю, знаю. Прости меня, пожалуйста, — теперь и физиономия русского не такая довольная. — Были срочные… — Дела? — прерываю я. — Что у тебя за дела такие? Никто не знает, где ты. — Придет время, и я всё расскажу. — А почему бы не сейчас? — Тише, — остановил нас Канада. — Кажется, вы забыли, что сейчас происходит радостное событие. И вы решили прервать его каким-то спором? Потом поговорите! И верно. Я совсем забылся. Наверное, перестройка организма после родов сыграла роль, или я просто сильно взбесился от неуспевшего вовремя альфы. — Прости, Раш, — выдохнув, принимаю свою вину. В суматохе Россия тоже забылся. Даже с непривычки не вспомнил, что приехал не только ко мне, но и к своему сыну. Сердце Росса забилось чаще. Неужели он видит его? Нет, он не может поверить своему счастью. Кожа РАС нежная легко ранимая эластичная упругая, розоватого цвета. На вид словно бархатная. На лице пара больших светлых глаз, что насквозь просверливают своего отца, как бы тоже упрекая за опоздание, но одновременно оставаясь невинными. Русский рассматривает ребенка дальше — вздернутый носик, губки бантиком и две родинки. Остальное тело было скрыто за одеялом, но даже и этого было достаточно, дабы расторгать альфу. — Какое чудо, — прошептал он. Тот сказал бы намного больше, но не хочет изливать душу при Канаде. Лучше он сделает это потом, дома. — Ты ведь так ждал его. Похож? — заулыбался я. Хотелось заключить Россию в объятия и утешить. — Очень похож на тебя, как я и хотел, — будь тот более расскованным и не боялся проявлять некоторые эмоции, уже давно бы пустил слезу. — Посмотри, он тоже рад тебе, — киваю в сторону сына. — Возьми его. — Ох, — заволновался Росс, сделав шаг назад. — А если я сделаю ему больно? Он такой маленький хрупкий, а я со своими руками… — А ты сильно не сжимай РАС. Просто приобними, голову его на одну руку, второй держишь его туловище, — хмыкнув, даю наставления. Хотя, для чего? Оппонент детей на руках не держал, что ли? Вроде, паника русского уменьшилась. Он вытянул руки, но по его глазам видно, как тот нервничает. В последний момент, когда я практически передал сына, альфа отстраняется, поворачивается к нам спиной и издав нервный смешок, приобнимает себя. Я переглядываюсь с Канадой, не понимая причину таких переживаний. — Тебе, наверное, тяжело стоять. Давайте поскорее сядем в машину? Аме, ты ведь хотел поскорее отправиться домой? Не могу мучить тебя, — Россия быстро перевел тему со своих переживаний. — Мне уже не так больно… — пытался убедить того я, думая, что он чувствует вину за опоздание, однако всё напрасно. Выдав ещё несколько фраз, Росс отправился в сторону машины, уже готовясь сесть за руль. — Что это значит? — обиженно и взволнованно произношу в пустоту. — Братец, он просто волнуется. Должно пройти время, дабы он привык к ребенку. Вспомни себя в первые дни. Не обижайся на него, Росс ведь не со зла, — пусть Кан и сам был поражен несвойственным для русского поведением, однако все равно нашел ему оправдание. — Хорошо, — принимаю поражение. Возможно, новоиспеченному отцу действительно нужно время. Альфа открывает дверь машины, уже готовясь сесть на водительское сидение, однако канадец обгоняет его и хлопает по плечу, обращая внимание того на меня. — Я поведу, а ты отправляйся на заднее сиденье к Аме. Вам надо многое обсудить. Да и не виделись вы сколько, — объясняет свои действия дельта, после чего давит на плечо оппонента, заставляя его немного опуститься. Канада привстает на цыпочки, добавляя тому на ухо, — И своё поведение касательно ребенка ему тоже объясни. Чего ты такой нервный? Аме и так тяжело. Росс кивает. Он помогает мне сесть, интересуясь удобно ли мне и пристёгивает ремнём безопасности, ведь мои руки заняты ребенком. Машина трогается с места и едет медленнее обычного, дабы непривыкшему к тряске сыну не стало плохо. Русский вновь разглядывает засыпающего малыша, а после виновато смотрит на меня. Вздох, он приобнимает меня, и я кладу голову ему на плечо. — Ты совсем не скучал по мне, раз начинал возмущаться с порога? — спрашивает меня тот. — Вовсе нет, я просто был расстроен. — Тебе нужны какие-то лекарства? Врачи ничего не говорили? — Всё в порядке, мне ничего не нужно. — Как скажешь. Теперь у России есть ребенок от меня, как он и мечтал последние несколько месяцев. Тот всё не мог дождаться встречи с сыном, горя желанием посмотреть на его личико и прижать к себе. Тогда почему сейчас тот испытывает совершенно иные чувства? Чувства, словно происходящее не должно было случаться. А действительно ли Росс хотел скорейшего появления ребенка? На этот вопрос теперь не в состоянии ответить сам же русский. Возможно, он просто не представлял масштабы новых проблем, появившихся после рождения сына. — Какой-то некудышный я отец. С сестрами и братьями такого не было. Всегда спокойно брал на руки, — тихо выдал альфа. — Ничего страшного, привыкнешь и всё будет в порядке, — поспешил успокоить того Канада. Машина остановилась на красном свете и Кан наклонился к соседнему сидению, после чего с пола поднимает большую коробку, оборачивается на нас и хитро улыбается. — Так вот, что ты положил вчера сюда, — удивляется Россия. — Ты правда не смотрел что это? Как я и просил? — Конечно, я ведь дал слово. — Америка, Россия, — продолжает говорить о коробке Кан, видя моё непонимающее лицо, — я поздравляю вас с рождением сына и хочу вручить небольшой от меня подарок. Надеюсь, РАС понравится. Росс берет разноцветную коробку из рук канадца, пока тот в свою очередь продолжает вести машину. Осторожно сняв цветную упаковку и раскрыв коробку, русский достает оттуда музыкальную подвеску на кроватку. Это была небольшая карусель нежно-фиолетового оттенка, на подвесках которой были фигурки животных. Я решил взглянуть на реакцию ребенка, однако обнаружил, что тот уже уснул. Удивительно. — Спасибо большое, Кан, — благодарю я, улыбнувшись. — Да не за что.***
Когда я только вернулся домой после больницы, я со спокойствием выдохнул, поверив, что дальнейшие дни окажутся намного проще, нежели я представлял. По крайней мере, они точно не будут трудней родов и первых суток после них. Всю последнюю неделю в больнице, живя со мной в одной палате, сын вёл себя примерно, как я уже и говорил, отчего я начал мечтать, как вот-вот начну работать вновь, будучи уверенным в спокойствии малыша. Не не может быть всё так просто. Стоило РАС начать жить в стенах дома, его словно подменили. Раньше тот с лёгкостью засыпал или один, или на моих руках, так теперь уложить его стало самой огромной проблемой. Мы могли бы не волноваться за сон сына, считая, мол, если захочет — уснёт, однако ребенок, если бодроствовал слишком долго, начинал впадать в ужасный плач. Малыш и без того уже в первые дни проживания дома кричал днями напролет, однако некоторые истерические приступы можно было прекратить, покормив или сменив подгузник, так теперь успокоить было его практически невозможно. Не помогали ни долгие держания на руках, ни тихие напевания, ни качания — ничего. От постоянного шума я очень уставал, что сводило на нет все возможности работать или в самом декрете, или в ООН. Ночью мы тоже забыли, что такое сон. Темнота за окном для РАС не означала конец концертам. Говорят, что в первый год жизни ребенка его родители теряют полтора месяца сна. Нам же казалось, что мы в первую же неделю потеряли весь год. Усложняло всю ситуацию и неспособность России здоро́во взаимодействовать с малышом, объясняя всё никак не уходящей боязнью причинить боль. Из-за этого все заботы о сыне ложились на мои плечи. Я его успокаивал, я его кормил, я его купал, одевал и прочее. Обещанной помощи от Росса я так и не дождался. Но полностью винить его в этом я не могу, видя как он каждый раз силится преодолеть страх, а после новой провальной попытки долго извиняется. И сам русский не понимал, откуда взялась эта боязнь. Возможно, он страшился сделать ещё хуже, нежели есть сейчас. Теперь мои дни состояли из подъёма в шесть под плач ребенка, его кормления, попытки уложить спать, после чего я сам силился уснуть, однако уже через пару часов просыпался от новых криков. И дальше всё вновь по кругу. Я не думал, что смогу возненавидеть жизнь уже через две недели. Четыре часа дня. Двадцать девятое сентября. Я, стараясь не уснуть, доедал свой обед, пользуясь полученными минутами тишины. Я даже не понимал, что ем, ведь времени на приготовление нормальной еды не было. В тарелке лежало какое-то мясо, картофель и овощи, что я смог найти в холодильнике. Была бы у меня возможность взглянуть в зеркало, то я бы увидел огромные синяки под глазами и побледневшую кожу с покраснениями на щеках. Обычно я трапезничал под звук телевизора, но сейчас даже от него тошно. Россия остался один с ребенком. Он должен приглядеть за ним, дав мне немного покоя. Малыш лежал в своей кроватке, которая теперь стоит в нашей спальне, ведь бегать из одной комнаты в другую по несколько раз за день было утомительно. Облокотившись на край люльки, Росс наблюдал за ребенком, думая о своем. Сын, иногда дрыгая крошечными ножками, завороженно разглядывал подарок его дяди, что с тихой мелодией кружил подвешенные на ниточках фигуры животных. — Чего же ты такой капризный? В кого? В Аме или в меня? — русский наклонился к младенцу, слегка улыбнувшись. — Идиот у тебя отец. Даже тебя на руки взять боится. «Надо это исправить» — решил альфа, почувствовав стыд за своё низкое поведение. Не так его воспитывали. Он что? Даже ребенка на руки взять не может? Абсурд! Россия протягивает руку к лицу ребенка, касаясь его щеки немного грубой подушечкой большого пальца. От постоянных тренировок ладони Росса были все в мозолях, но тот постарался найти менее грубое место для прикосновения. Немного дернувшись, малыш удивлённо смотрит на отца. В первый месяц дети практически не видят, различают только тень, свет и отдельные силуэты. Силуэт русского тот видит редко, потому настороженно ждёт следующих действий незнакомого человека. Альфа поглаживает нежную тонкую кожу и воодушевленно вздыхает. — Как это Аме делает? — вспоминая последовательность движений, чтобы вытащить младенца из кроватки, Россия делает похожее. За пять лет он и подзабыл правильность действий. Но только сына начинают поднимать незнакомые руки, его лицо покраснело, губы задрожали, а из глаз потекли слёзы. — Нет-нет, солнышко, не плачь! — испуганно воскликнул Росс, остановившись поднимать того. Но ребенок не стал униматься. Наоборот, он громко заплакал. По телу русского прошёлся холодок, он осторожно, но быстро положил РАС обратно в кроватку и отпрянул от неё. Слышу громкие звуки. По спине проходит дрожь, глаз дёргается. Гневно бросив вилку на стол, с грохотом встаю из-за стола и направляюсь в комнату. Я, будучи злым от того, что был оторван от обеда, резко отворяю дверь в спальню и окидываю альфу усталым и одновременно горящим красным пламенем взором. — Что тут уже произошло, Россия?! — вскрикнул я, тут же беря сына на руки и прижимая к себе. На самом деле мне не хотелось кричать, просто я был взбешён прерванной тишиной. — Я просто хотел взять его на руки, а он… заплакал, — коря себя за вызванный гнев, отвечает он. Это даже звучит глупо. — Лучше вообще его не трогай! Он только успокоился, — прошипел я, гладя по спине сына. — Хорошо, прости, — он принял безразличный вид, уходя из комнаты.***
Прохладный ветерок дует через окно в комнату, погруженную во мрак. Свет луны еле освещает кровать, на которой расположилось два спящих тела — моё и России. Спали мы, словно убитые, на удивление дольше обычного. В этот раз наш сын, видимо, решил нас помиловать и не капризничать каждые пару часов. Я уже много раз пожалел, что в больнице так гордился его спокойствием. Я лежал на левом боку, поджав ноги, Росс приобнимал меня со спины, уткнувшись лбом в моё плечо. Мы тихо дышали, иногда сопели. Наши лица измучены. Никто из нас не был готов к бессонным ночам. Однако всё хорошее быстро заканчивается, как и закончился наш сон. Издав громкие кряхтения, РАС заплакал, чем разбудил нас. Я просыпаюсь первым. В комнате включается свет лампы, стоящей на тумбочке. Потеряв глаза, я переглядываюсь с уже вставшим русским. Без слов тот понял, насколько я устал от постоянных успокаиваний сына. Он кивнул мне, как бы подбадривая. Приходится подойти к кроватке и взять на руки малыша. — Тише-тише, — успокаиваю того я, начиная медленно ходить по комнате, убаюкивая. — Раш, кажется, он хочет есть. Разогрей молоко. Альфа выполняет мою просьбу. Он включает свет на кухне, достает из холодильника смесь, переливает ее в баночку с соской и кладет в чашу с горячей водой. Через пару минут еда для малыша уже достигла нужной температуры, потому Россия возвращается в комнату. Я всё ещё ходил кругами по комнате. Рыдать сын перестал, но вот уснуть не мог. Увидев Росса, я с облегчением выдыхаю, сажусь на кровать и укладываю ребенка в правильное для кормления положение. Русский присаживается рядом, поднося соску ко рту РАС, которую он охотно заглатывает и начинает через неё пить. — Россия, я так устал, — хнычу я. — У меня уже сдают нервы. — Справимся. Теперь мы обязаны делать для него всё. Он не виноват в наших ошибках, — серьезно отвечает альфа. — Он постоянно плачет… Я уже не выдерживаю. Даже в соседних палатах ни один младенец так часто не рыдал. У меня и так всё со здоровьем после родов не в порядке, так я даже поспать не могу. Мне нужно съездить к врачу, сдать анализы на эту чёртову инфекцию, от спины что-нибудь купить и для заживления после операции. А я даже не знаю когда. — У тебя сильно всё болит? — Ну, намного меньше, нежели в первые дни после родов, однако всё ещё неприятно сидеть. — А швы как? — Не знаю. Я даже смотреть боюсь. Соблюдаю назначения врачей о гигиене, конечно, но заживают медленно. Теперь ты тем более только мастурбируешь, у меня живого места не осталось. — Малыш, мне не так важен секс с тобой, как твоё здоровье. Надо будет, мы не будем спать полгода, год, никогда. Я беспокоюсь за тебя, хочу твоего скорейшего восстановления, — он целует меня в макушку. — Я думал, что самое страшное и мучительное — роды. Нет, совершенно не так! Эта боль быстро забывается, а вот бессонные ночи теперь преследуют изо дня в день. И сколько ещё это продлится? Никто не знает. Я лучше бы ещё раз выдержал эти двадцать часов, нежели жил так. — Всё, всё, — успокаивал меня Россия. — К сожалению, у нас нет выбора. Знаешь, до сих пор так непривычно видеть тебя без живота, — он выдал смешок. РАС выталкивает из рта соску и тихо мычит, как бы обозначая, что трапеза окончена. Росс ставит бутылочку на тумбочку, пока я встаю и вновь начинаю ходить по комнате. Обычно, дабы уложить детей, родители качают их, однако я знал, что те быстро привыкают к этому и после не в состоянии уснуть без укачивания. А я не желаю лишаться рук по собственной глупости, потому укладываю сына спать другим образом. Наевшись, глаза малыша начинают слипаться куда быстрее обычного. Через минут десять я и вовсе кладу уже спящего ребенка обратно в кроватку. На цыпочках отхожу, ложусь вновь в свою кровать, в душе ликуя. Русский сразу заключает меня в объятия, согревая теплом тела. — Я тебя люблю, — напоминает он мне. — Я тебя тоже, — отвечаю я, проваливаясь в сон. Ещё один мучительный день прожит. Жаль, что следущий будет ничуть не легче.***
В таком темпе проходит ещё неделя. Моя нервная система с каждым днём сдавала всё больше и больше. Сверху свалились и проблемы по работе, из-за которых я был вынужден прекратить свой декрет и вернуться в прежнее русло политических дел, пусть пока и не в ООН. Терпеть проблемы здоровья я тоже устал, потому стал часто посещать больницы, что так же отнимали время. Я спал по три часа, кормил ребенка, отправлялся на прием к очередному врачу, а после до глубокой ночи возился с документами и звонками по работе, естественно, постоянно отвлекаясь на сына. Для меня до сих пор остаётся загадкой, как при такой загруженности у меня наконец появилось молоко. Только вот переходить на грудное вскармливание я даже не думал, сразу обозначив, что малыш будет исключительно на молочных смесях. — Да-да, отец, мне нужны документы, которые неделю назад завёз тебе один из представителей парламента, — устало твердил я, прижав плечом к уху трубку телефона, пока одновременно перечитывал бумаги, что держал в руке. — Я понял, завтра занесу, — безразлично отвечает Великобритания. — Как ты там? Что с твоим сыном? Как Россия? — вдруг тот неожиданно меняет тему. Обычно мы не говорим на какие-то темы кроме работы. — А почему ты интересуешься? — я заподозрил подвох. — Я — твой отец. Я беспокоюсь за твою жизнь. — Неубедительно. Тебе всегда было плевать. У меня нет желания тебе что-то рассказывать. Мне, конечно, приятно, что ты стал относиться ко мне лучше, принял Россию, как моего партнёра, стал терпимее к моей беременности, а теперь и сыну, даже защищал меня перед СССР, однако это никогда не сотрёт из моей памяти твои прежние поступки. Потому можешь даже не стараться. — Хорошо, если ты не хочешь говорить о себе, держа на меня обиду, то расскажи хотя бы о моём внуке, — я ожидал услышать крик, но оппонента словно не задели эти слова. Упоминание сына заставляет закатить глаза. — Я не хочу об этом говорить. Мне тошно. — Да хоть вырвет! Что с моим внуком? Я хочу знать! Вдруг по квартире разносится плач. Я сжимаю кулаки и сцепляю зубы. Моё лицо сводит в гневе. Он опять кричит. Как меня это раздражает. — Ревёт целыми днями он! — кричу в ответ Британии. — Слышишь, даже сейчас?! Это всё, что он делает! У него все хорошо, ведь мозг выносят мне, а не ему! Бета начал что-то отвечать мне, однако я бросил трубку. Не выдерживаю я этот плач в сочетании с мерзким голосом своего папаши. Британец по ту сторону трубки, услышав протяжный писк, означавший окончание звонка, грустнеет. Он хотел поделиться опытом и дать мне совет, ведь пережил восьмерых подобных кричащих созданий, но я не желаю его слушать. — Заслужил, — говорит сам себе тот, кладя трубку на телефон. — Нужно было раньше спохватываться. — Да сколько можно плакать? Что тебя не устраивает в этот раз? — процедил сквозь зубы я, подходя к кроватке сына. Мне уже отвратительно видеть его красное заплаканное лицо. — Родной, он ведь не виноват. Он просто ещё маленький, — пришёл на мой крик Росс, увидев малыша у меня на руках. — Тогда иди и успокой его, раз такой правильный! Или ты тоже не виноват, что сбросил на меня все обязанности по уходу за ним?! — речь моя была безжалостной и язвительной. — Я не специально, — глаза Росса погрустнели. — Я жизни нормальной не вижу уже месяц из-за него! Так ещё и ты со своей глупой боязнью! И теперь ещё заявляешь, что он не виноват?! — При чём тут ребенок? Виноват только я! Да, я напился и совершенно забыл про презерватив! Я сейчас не могу тебе помочь! РАС не виноват, что родился именно у нас! От криков сын закричал ещё больше. Я гневно цокнул. — Хорошо, только ты и виноват! — прошипел я. Альфа прячет глаза, которые наполнились болью от осознания правды. Нет, тот всегда знал, что только он виноват в произошедшем, однако это, сказанное мной, прозвучало слишком грубо, даже задев Россию, — Глаза не мозоль. Ещё и твои крики я слышать не хочу! — и вовсе прогнал того из комнаты я, начиная как обычно ходить кругами и что-то напевать. Смотрю на время. Ещё рано кормить сына, тогда чего он расплакался именно сейчас? — Чёрт, мне надо работать, а ты тут капризничаешь! Подобные споры стали частыми спутниками нашей жизни за последние несколько дней, когда я уже не выдерживал нагрузки. Работая страной всю жизнь, я сталкивался со многими трудностями, потому мог справиться с огромным количеством трудностей. Однако нелюбимый вечно кричащий ребенок оказался моей слабостью, преодолеть которую у меня не получилось. Я не выспался, продуктивность в работе уменьшилась, отчего я стал очень раздражительным. Я бесится из-за любой ерунды. Стоило России произнести лишнее слово, так я уже ударял кулаком по столу и поднимал голос. Я солгу, если скажу, что не корю себя каждый вечер за несдержанность. Но я устал. Сильно. А дальше будет ещё труднее. Я никак не могу справиться с последствиями после родов, не могу принять тот факт, что у меня есть ребенок. Я не чувствую к нему те тепло и любовь, что должен. Для меня это чужой человек, на которого я почему-то должен тратить бо́льшую часть своего времени. Россия в свою очередь зло на сказанные мною слова не держал. Пусть было и обидно слышать подобное, однако он прекрасно видел, насколько мне тяжело. Моё поведение вызывало у него больше жалости, нежели злобы. Он с ужасом вспоминал свой гнев на меня за желание похудеть, что сделал мне ещё больнее. В этот раз Росс не упустит контроль на своими эмоциями и не сорвётся на ответные колкие слова.***
После очередного приема пищи РАС наконец уснул. Работа на сегодня как раз подошла к концу, потому я решил воспользоваться свободными минутами и сходить в душ. Время на часах десять вечера и, возможно, после приема ванны я тоже отправляюсь в царство Морфея. — Это первый день за весь месяц, когда я могу спокойно сходить в душ и уделить время себе, — беря из шкафа полотенце, подмечаю я. Глянув на кроватку, я проверил спящего сына. Он так мило сопит, жаль, в остальное время только бесит. Что было в головах моих родителей, когда они восьмерых детей рожали? Точно чокнутые! Пробегаю в ванную, быстро закрывая за собой дверь. Я не хотел где-то в коридоре пересечься с Россией. Я слишком измотан для разговоров. Проворачиваю замок. — Боже, спасибо за мгновенья тишины! — радостно воскликнул я, подняв голову. По правую сторону от душевой кабины стоял джакузи. Сейчас я был бы не против залезть туда и расслабиться впервые за последнее время. Моё желание пресекается мыслями: «А если ребенок вдруг заплачет? Мне нужно будет успеть подойти к нему». Ясно, на сегодняшний вечер у меня только душ. Провожу рукой по белоснежной гладкой раковине, тянусь за зубной щеткой и тюбиком пасты. Выдавливаю пасту на щётку и провожу ей по верхнему ряду зубов. Поднимаю взгляд на зеркало. Не будь я так измотан, то ужаснулся бы собственным лицом. Вместо этого я только тяжело вздыхаю, руками упираюсь в края раковины и приближаюсь к зеркалу, дабы рассмотреть себя получше. Какая мерзость. — Боже, Соединённые Штаты Америки, как Вы выглядите? Разве такой вид позволителен для мировой державы? — упрекаю сам себя. Давно я не видел себя в подобном виде. Последний раз во время страданий от «измены», наверное. — А приносят ли мне эти отношения радость? До вступления в них я ни разу не впадал подобные состояния, которые за последний год накрывают меня уже не раз. Кажется, от нашей пары только проблемы. «Ладно, этот диалог бессмысленный», — останавливаю себя от самобичевания. Завершая чистку зубов, я сверлил отражение взглядом, полным отвращения. Противно видеть себя такого. Почему я проживаю жизнь, которую всегда боялся? Зубная щётка летит обратно в стаканчик, где стоит ещё одна щётка, только принадлежащая России. Подцепляю края домашней черной майки и стягиваю её с себя через голову. Аккуратно сложив одежду и положив ту на сушилку, я принимаюсь снимать и шорты, как, наклонившись, краем глаза зацепился за свой изменившийся силуэт в отражении. Разогнавшись, я уставился в зеркало. Все недели пребывания дома я не обращал внимание на своё тело. У меня не было времени, да и привык быть полненьким после набора веса при беременности. Но увиденное сейчас меня повергло в шок. Почему до этого я не заметил свой немного выпирающий живот, в центре которого кожа провисала, словно у старика? По бокам выделялись тонкие светлые растяжки. Если наличие округлого животика, что ещё не успел вернуться в прежнюю форму меня не смущал, то остальное даже пугало. Беременность забрала у меня всё: возможность жить полной жизнью, работу, время, силы здоровья, а теперь ещё и оставила след в виде изуродованного живота и лишнего веса. Я лишился даже любимого тела… Сколько бы я ни пытался полюбить себя, сколько бы ни убеждал, что прежние переживания больше не настигнут — всё зря. Я всё ещё поглощен комплексами и недовольством собой. Новое тело такое уродливое и мерзкое, что мне было противно продолжать смотреть в зеркало. Я быстро отвожу взгляд, сцепляя зубы и зажмуривая глаза. Я стараюсь противостоять зарождающимся мыслям о своем уродстве и ничтожестве, однако всё тщетно. На душе вновь то отвратное чувство, что посетило меня впервые в феврале. В душе пустота, голова трещит по швам. — Почему из-за какого-то слюнявого лица я лишился нормальной жизни?! — ко мне возвращается ненависть к сыну. Я силился противостоять ей весь месяц, однако теперь мне это надоело. Меня не пугала схожесть с родителями, даже понимание невиновности ребенка не остановила меня. Всё это время я скрывал мысли об откровенном призрении собственного малыша, но, как оказалось, если ты спрячешь проблему, она никуда не исчезнет, а станет расти всё больше и больше. — Я вынашивал его, мучился, рожая, дабы он забрал у меня последние силы? Дабы я не мог отойти от него?! Почему я не пошёл к гинекологу раньше?! Почему не успел сделать аборт?! Каждая фраза поначалу чем-то походила на обычный трепет, но с раза на раз становилась всё грубее и на самом деле несла в себе исключительно уничижительный смысл. Холодная вода, пролившаясь из душа на тело, на мгновение приводит меня в чувства. Я отпрянул от струи, схватившись за голову. Что за бред я несу? Что проснулось во мне, раз я сорвался на прямые оскорбления сына?! Нет, я не должен вести себя так! Я обещал себе, что моё чадо никогда не узнает тех слов, что слышал я. Нет-нет, я должен держать себя в руках. Если ты спрячешь проблему, она никуда не исчезнет.***
Ночью России не спалось. Он всё ворочался, думая обо мне. Точнее, о моём состоянии. Его до ужаса пугало, что я не выдерживаю трудностей и с каждым днём замыкаюсь в себе всё больше. В последние дни я и вовсе полностью игнорировал Росса, не имея сил вести разговор. У русского не было возможности даже поговорить со мной об этом — я бы всё равно не ответил. Его мысли прерывает плач ребенка. Альфа осторожно касается меня, будя. — Малыш, РАС совсем раскапризничался. Надо его успокоить. — Успокой, — небрежно бросил в ответ я, не считая нужным даже раскрыть глаза. — Но я не могу. — Значит, так и будет кричать. Я не собираюсь подниматься, — прошипел я, оттолкнув лежащую на мне руку России и отвернувшись на другой бок. — Малыш, может, он хочет есть? — Разбирайся сам. Мне всё равно. — Как ты можешь говорить так про собственного сына? — опешил Росс. — Да ненавижу я его уже! Лучше бы он вообще не рождался! Почему Союз в тот вечер не прострелил мне живот?! Да или голову, дабы мне точно не мучиться?! — резко поднимаюсь на локтях и приближаюсь к лицу русского. — Усёк?! Пошёл нахер ты и твой ребенок! — так грубо я уже давно не отвечал партнёру. Будучи в гневе, я всегда фильтровал слова, срывавшиеся с моих уст — кроме ссоры после «измены». Однако какой теперь в этом смысл? Альфа приоткрыл рот, дабы ответить, однако голос пропал от услышанного. Такой дерзости он не ждал. Даже наш сын на мгновение перестал плакать. — Оставьте меня уже в покое! Ты… — с лицом, полным отвращения, я оборвал фразу, так и не договарив. Хмурюсь и, выдав сквозь плотно сжатые зубы мат, ложусь обратно в постель, зажимаю уши. На этот раз совесть за сказанное не проснулась. Россия не двигается с места, обдумывая услышанное. Его душу рвало на части. Нет, не от обиды. Моё внутренне состояние оказалось намного хуже, чем тот мог себе представить. До этого момента я никогда не озвучивал свои настоящие мысли. Росс думал, что пройдет время, я привыкну к случившемуся и вернётся его любимый всегда улыбчивым и хитрым мальчик. Время лечит. По крайней мере, так говорят. Русский ждал, когда же оно вылечит и меня. Но всё становится только хуже. «Как мне помочь ему?» — спрашивал тот сам себя. — Чего ты ждёшь?! Хочешь, дабы к нам начали стучаться соседи и спрашивать, почему в два ночи у нас кричит малыш?! — возмущаюсь я, приоткрыв один глаз. «Что меня пугает? Это обычный ребенок, ничем не отличающийся от других», — выдав последние переживания самому себе, альфа становится серьёзнее, поднимается с кровати и подходит к кроватке. Сын вновь замолкает, непонимающе смотря на незнакомый силуэт. — Тш-ш-ш, — протягивает Россия. Весь страх куда-то исчез. Росс берет ребенка на руки, оборачивась на меня и быстро уходя из комнаты. Он прикрывает за собой дверь и отправляется на кухню. Прижимая к себе одной рукой теплое тельце мылыша, завёрнутое в одеяло, тот достает из холодильника молоко и ставит его греться по обычной схеме, надеясь, что сын кричал из-за голода. Послышалось хныканье, на что русский прижал к себе ребенка крепче, начиная поглаживать. Только когда тишина снова прозвучала в стенах квартиры, альфа наконец осознал происходящее. Выполняя поставленную задачу, он позабыл о боязни и теперь буравит малыша удивлённым взглядом. РАС смотрел в ответ на отца, словно тоже не ожидал очутиться у него на руках. — Вблизи ты ещё больше похож на Аме, — мягко улыбнулся Россия. — Не слушай своего папу, он очень любит тебя. Просто пока тот ещё не привык к тебе, понимаешь? Как я и отметил ранее, сын родился с умными глазами. Пусть ему нет даже месяца, однако смотрел на всех он очень внимательно, будто слушал и вникал в услышанные слова. И сейчас тот немного нахмурился, сделав лицо, похожее на лицо обдумывающего что-то человека. — Вот так, не надо плакать, — с плеч Росса словно свалилась гора. — И чего я так боялся случайно навредить тебе? От моих братьев и сестер ты ничем не отличаешься, многие были даже мельче тебя. Но эта фраза, кажется, не понравилась РАС, его губы задрожали, а лицо покраснело. — Нет-нет, не надо кричать! Наверное, твоё молоко уже погрелось. Сейчас я тебя покормлю, — воскликнул русский, вынув булочку из горячей воды. Проверив температуру, он прикладывает соску к губам ребенка. РАС берет ее в рот и начинает сосать молоко. Альфа с облегчением вздохнул. Он осторожно садится на стул, стараясь не отвлечь от процесса малыша. — Фух, хоть Аме не разбудишь. Твоему папе надо поспать, потому, пожалуйста, больше не капризничай. Наверное, на его руках тебе было приятнее есть, однако сейчас потерпи, — он перешёл на шепот, дабы ненароком не разбудить меня и настроить РАС на сон. — Какое ты у меня солнышко, — нежно произнес Россия, выгнув брови. Его умиляли звук тихих глотков и эти светлые глазки. — Я себе так тебя и представлял. Прямо в точности. Росс, сам не зная почему, любил говорить с маленькими детьми. Пусть они и не понимают сказанного, однако русского подобная болтовня «в одну сторону» успокаивала и заряжала энергией. Да и верил он, что от этого дети начинают говорить быстрее. Когда ребенок начал морщиться и мотать головкой, альфа отстранил бутылочку и поставил ту на стол. Приподняв сына, он стал держать того в вертикальном положении и прижимать к плечу, поддерживая головку. Я, очевидно, не знал, что детям после кормления нужно выпустить воздух, попавший в организм с едой, потому часто игнорировал вертикальное положение. Но Россия помог вырастить четырнадцать детей, потому сделал подобное даже не задумавшись, по привычке. — Всё-таки, держа на руках не брата или сестру, а собственного сына, испытываешь совершенно иные чувства — волнение и радость, — подметил Росс. — Теперь надо обратно в кроватку. Ты пойдешь спать? — с улыбкой выдал он, немного отстранив от себя чадо и посмотрев ему в глаза, словно вправду ждал ответа. Русский тихо напевал мелодию из детского мультфильма, которую он пел каждому из младших, когда те были ещё малютками, медленно ходя из стороны в сторону. Но от песенки засыпал вовсе не малыш, а сам альфа. Но ему не привыкать. На счету не одна бессонная ночь.