***
После разговора в ту ночь, частички сострадания и любви всё же заставили немного изменить своё поведение. Я почувствовал себя неудобно по отношению к России. Всё же он действительно старается только помочь. Потому с того дня я перестал сбегать из дома и стараться не выходить на контакт. Я вставал в семь утра, завтракал, в это время с кровати поднимался и Росс, что сразу летел ко мне с нежностями вроде поцелуев и объятий. Возвращаться я тоже стал раньше, переставая тянуть время пребывания на работе, потому и вечером русский успевал пересечься со мной. Я видел, насколько партнёр измотан после целого дня уходом за сыном, но тот не жаловался и не просил после работы и меня посидеть с ребенком. Он говорил, что если я захочу, то смогу помочь ему. Но я, конечно, не хотел даже смотреть в сторону кроватки. Мне было просто мерзко. В выходной я тоже остался дома. Радости русского не было предела, её искренность даже заставила меня заулыбаться во все зубы. Ближе к середине дня я решил прогуляться к магазину, за одно купив там некоторые продукты. Даже стоя у кассы и расплачиваясь за покупки, я не мог выбросить из головы разговор той ночью и размышления о психологе. Со стороны моё состояние, наверное, казалось ещё более тяжёлым, раз Россия даже предложил сходить к врачу. Ещё чего не хватало! Говорят: «Время лечит», — и этого хватит. Касса выдала характерное дребезжание и напечатала чек. «Время лечит, время лечит», — я всё гневно повторял у себя в голове эту поговорку. Схватив чек одной рукой, а другой сумки, я выхожу из магазина и приостанавливаюсь, дабы прочитать бумажку и убедиться, что я не оплатил чего-то лишнего. Я был прерван громким смехом каких-то юношей, стоящих в пару метров от меня. Обернувшись, я увидел картину: несколько высоких парней-студентов, видимо, альф, замкнули в кольцо парня пониже, видимо, омегу и не могли перестать смеяться над ним. Недолго послушав разговор между альфами, я выяснил, что причиной насмешек стал лишний вес у омеги. Я пригляделся, ожидая увидеть в центре полного юношу, однако на моё удивление там стоял достаточно стройный парень. Задиры же смеялись над небольшим животиком того, что, кстати, вполне нормален для омег. — Господи, взрослые люди, а таким бредом занимаются, — то ли зло, то ли печально произнес я. Когда-то я тоже был тем самым омегой, которого высмеивали по любой причине. Уже собираюсь шугнуть альф и сделать им замечание, как какая-то незнакомка опередила меня. Со спокойствием выдохнув, будучи уверенным, что зло не останется безнаказанным, я отправился в сторону дома. Увиденную ситуацию никак не получалось забыть, ведь напомнила она мне ещё одну проблему, появившуюся после родов — лишний вес и ослабевшие мышцы живота. Отражение в зеркале до сих пор не устраивало меня и теперь, имея больше свободного времени, я всё чаще думаю об этом. Послеродовой живот до сих пор так и не исчез, а лишние килограммы, оставшиеся после беременности дополняли картину. Я и позабыл, что людей осуждают за лишний вес, даже если это обычный животик. Придя домой, я ставлю сумки на пол и сразу гляжу на отражение в зеркале. Ничего не поменялось, я всё ещё себе не нравлюсь. — Ого, малыш, как ты это всё дотащил? Тяжело было? — выйдя меня встречать, удивлённо выдал Россия. Он берет сумки в руки и несёт на кухню, но был приостановлен моим вопросом. — Раш, а я красивый? — с надеждой спросил я. — Конечно, очень красивый, — усмехнувшись, выдаёт тот. На другой ответ я и не рассчитывал. Вздыхаю. Русский уже много раз смог доказать, что любит меня любым, потому бояться, мол, тот бросит меня, если я не похудею, как раньше, я не стану. Но я хотел вернуть своё прежнее любимое тело, дабы продолжать нравиться себе. Может, заняться спортом? Начать бегать по утрам? Нет, сейчас мне надо разобраться с завалами на работе, мне некогда заниматься собой.***
Я готовился ко сну, иногда проверяя состояние ребенка. Тот удивлённо разглядывал подарок его дяди, словно видит игрушку не в сотый раз, а в первый. Россия ещё днём уехал и вновь отказывался говорить куда именно, потому теперь приглядывать за РАС должен я. Присев у кроватки, я протянул руку к сыну, погладив его по животу. — Тебе уже скоро будет месяц. А в месяц дети впервые улыбаются. Интересно, как скоро и ты нас порадуешь первой улыбкой? А какое будет твоё первое слово? Во сколько вообще дети впервые говорят, м? — прерываю свой монолог, опустив взгляд на ребенка. Встречаюсь с внимательными глазами, смотрю ниже — розовые губки то сжимались, то разжимались, словно сын пытался что-то ответить. Я должен умилиться от этого вида, однако только закрываю лицо руками и отворачиваюсь, выдав звуки усталости. — Я пытаюсь, я пытаюсь! Он не виноват в моих проблемах! — пытался убедить себя я, хоть на самом деле меньше отвращения чувствовать не стал. — Я пытаюсь с собой что-то сделать, но у меня не выходит! Я ненавижу его! Вновь взглянув на сына и вновь увидя его светлые невинные глаза, я измотанно прокряхтел. — Прости, прости меня! Я похож на своего отца! Я постараюсь побороть это. В этот самый момент во входной двери прокрутился ключ. Вернулся Россия. Он бросил ключи на тумбочку, снял с себя лёгкий плащ и радостно окликнул меня. Я натянул на лицо подобие улыбки и вышел к нему. Тот довольно хмыкнул и заключил меня в объятия, после чего и вовсе подхватил под бедра и поднял в воздух. — Раш, что ты делаешь? Что тебя так радует? — схватившись за плечи русского вытянутыми руками, насторожился я. — Завтра мы едем с тобой в Вашингтон, я успел купить билеты! — с широкой улыбкой воскликнул тот. — Какой Вашингтон? Ты бредешь? Пьян, что ли? Наконец я вновь стою на полу и теперь уже требую объяснений. — Ты не помнишь какое завтра число? — вскинул брови альфа. — Двадцать четвёртое, по-моему. А что? — А ты не помнишь, что было год назад в эту дату? — он всё пытался навести меня на ответ. — Открытие ООН, ты и СССР прилетели ко мне на земли для переговоров, разделили братьев-немцев. — Ну? — Ровно год назад мы встретились с тобой за долгое время, — ухмыльнувшись, наконец выдаю я. — Всё верно! Это нельзя не отметить. Тем более я очень хочу помочь тебе отвлечься, потому успел купить нам на завтра билеты в Вашингтон и забронировать номер в отеле на несколько дней. Только ты и я, как в прежние времена! — А как же РАС? Мы не можем же взять его с собой. — А брать с собой его и не нужно, — кивнул Россия. — Канада охотно согласился посидеть с ним эти пару дней. Он поживет тут немного, пока нас не будет и приглядит за ребенком. — А как же работа? — И тут я уже всё обсудил. Великобритания обещал тебя прикрыть в ООН и даже помочь с некоторыми делами, пока нас нет. — Погоди, как давно ты и мой отец в таких хороших отношениях, что ты вот так запросто просишь у него прикрыть меня?! И он ещё соглашается! — воскликнул я. — Он довольно спокойно ко мне относится, а когда я объяснил причину твоего отъезда, тот не стал долго искать отговорок. Так что, мой мальчик, теперь ты никуда не убежишь от меня, — Росс берет мою кисть руки в свою, притягивает к губам и целует. — Тебе нужно отвлечься от всех забот, дабы лучше себя почувствовать. — Ты всё предусмотрел, теперь мне не отказаться. Эх, во сколько завтра вылетаем? — немного улыбнулся я. — В три часа дня. Так что сейчас отправляйся спать, а завтра соберём чемоданы. Я обещал, что помогу тебе справиться с твоей печалью, значит помогу! Россия снимает уличную одежду, проходя в спальню к шкафу. Успев заглянуть к сыну в кроватку и улыбнуться ему, он выдал: — Ой, он ещё не спит? Тогда с нашим сном тоже нужно повременить. С моей стороны издаётся тяжёлый вздох. Решив сэкономить время, пока Росс переодевается в домашнюю одежду, я беру ребенка на руки и приступаю убаюкивать его. Тихо напеваю себе под нос мелодию, присев на кровать. Иногда прерываю пение, дабы вдохнуть недостающий воздух и вновь продолжаю. Я рассматривал лицо сына. Что ощущают нормальные родители в этот момент? Счастье? Умиление? Я же ничего не чувствую. — Чем вы тут целыми днями занимаетесь, пока меня нет? — решил поинтересоваться я. — Он постоянно спит, а я уж как получится. — Он постоянно спит? Не защищай его, я прекрасно знаю, как он кричит целыми днями вместо сна. — Он правда спит, солнце. В свободное время я играю ему на гитаре, отчего он всегда доволен, а после и вовсе во время приема пищи засыпает! — На гитаре играешь… А мне ты не играешь. — Обязательно сыграю. Хочешь, возьму инструмент в поездку и с завтрашнего дня буду целыми днями тебе играть? — Ну, не знаю, — прячу взгляд. — Ты ревнуешь меня к РАС? Я недостаточно много уделяю тебе время? — Нет, совершенно нет. Просто я не понимаю, как ты можешь его любить. Он ведь маленький кричащий дьявол! — Все дети такие. Все мои младшие братья и сестры были плаксами. Выросли и теперь мне их не любить? Ого, посмотри, как быстро РАС уснул у тебя на руках! — в конце Россия перешёл на шепот. — У меня так быстро он не засыпает. Тебя любит точно больше. — Зачем мы едем завтра в Вашингтон? — серьезно спросил я, решив оставить без внимания слова русского. Тот удивлённо посмотрел на меня, отвлекаясь от складывания одежды на полки. — Отдохнуть, — на лице заиграла угодливая улыбка. — И всё? — Конечно. Ты-то был в Вашингтоне, а я ни разу. Я хочу посмотреть и на другие города твоих территорий. Я даже составил план достопримечательностей, которые хочу посетить с тобой. А вечерами мы будем посещать рестораны, после отправляться в отель и быть там наедине. Я знаю, что ты скучаешь по временам, когда мы были только вдвоем, потому надеялся, что ты обрадуешься. — Нет-нет, я рад, — я поспешил оправдаться. — Просто это так неожиданно и странно. Звучит, как очередной план СССР. — С того вечера, как он пытался нас убить, я ещё ни разу не разговаривал с ним. Как я могу продолжать исполнять его приказы? — посчитав, что объяснить всю ситуацию будет лучше, чем возмутиться, перебил меня альфа. — Хорошо, — тихо завершил я, уставившись перед собой. — Я ценю твои старания помочь мне, спасибо. К сожалению, я солгал. Меня совершенно не радует поездка. Будь я в нормальном состоянии, то прыгал бы тут от радости ещё час и вешался на шею России. Почему сейчас я не рад? Я ведь хотел отвлечься, хотел побыть только вдвоем. Что я вообще чувствую кроме пустоты на душе?***
Мучительный досмотр вещей завершён, нужный вход на рейс найден, чемоданы сданы и теперь у нас остаётся ещё полчаса до отлёта. — Держу пари, что рейс задержат, — выдал я, с громким вздохом сев на стул в зале ожидания. Закинув руки за голову, я наблюдал за Россией. Боже, да это не двухметровый альфа, а маленький растерянный ребенок! Эти удивлённые и одновременно счастливые глаза то и делали, что перебегали с одного на другое, у них не получилось налюбоваться аэропортом. — Почему ты так думаешь? — Росс подсаживается рядом. — Да постоянно у работников какие-то неполадки. То одно не успели, то это забыли, то погода резко поменялась. — Погода? — русский оборачивается на полностью прозрачную стену огромного помещения, откуда видны взлетная полоса и самолёты, готовые взмыть в воздух. Дух захватывает, когда одна из железных птиц прямо на глазах устремляется ввысь. Глаза альфы заблестели. На душе легче, когда я вижу Россию таким, довольным взволнованным и безумно счастливым. Пусть я и не чувствую того же восхищения от аэропортов и самолётов, однако даже в моей груди разливается лёгкий трепет предвкушения. — Солнце светит, на небе ни облачка. Из-за погоды точно не задержат. Да и почему ты такого пессимистического мнения? Рейсы, на которых я летал, не задерживали. — Ты просто не знаешь, что такое перелетать между городами и странами десять раз за месяц. С таким количеством времени, что ты проводишь в стенах аэропорта и отмену рейса из-за непогоды во время солнечного дня увидишь. Ты летал мало. — Десять раз? Ну, если управляя самолётом, то знаю. И больше бывало. — Ах да, ты же у нас военный. Россия гордо задрал нос. — Откуда у тебя вообще навыки в управлении самолётами? Неужто Союз научил? — я вскинул бровь. — Нет, не он, я проходил специальное обучение, как и все пилоты. Так что я не был любителем, который решил поучаствовать в войне и заявил о своих навыках. Я — профессиональный пилот. — Профессиональный, — по-доброму хихикнул я и наклонил голову. — Конечно. Благодаря моей профессиональности ты сейчас здесь сидишь, — возразил Росс, подумав, что я передразнил его. — Ой, только не зазнайся, — я продолжил шутливо отвечать. — Не зазнался, как видишь. — Совсем шуток не понимаешь, — вздохнул я, положив голову на плечо русского и сложив руки на груди. Тот удивился моей смелости, начиная подталкивать меня сесть в обратное положение, напоминая, что никто не должен знать об отношениях между нами. Я только махнул рукой, — Ты же сам сказал, что на эти пару дней мы будем только вдвоем. Какая разница, что подумают посторонние люди? Многие даже не знают, как ты выглядишь! — Ты всегда панически боялся быть расскрытым. — Боялся. И сейчас боюсь. Но теперь о нас знают даже Союз и Великобритания. Более позорного разоблачения уже не случится. Как думаешь, СССР правда содержит слово и не расскажет о нашем сыне, моём гендера и прочем своим дружкам? — Сдержит. Куда он денется? — прошипел альфа. — Пусть только попробует сболтнуть кому-то. — Оу, больше не станешь его защищать? — Я давно не на его стороне. Примерно с того момента, как он заставил меня идти против тебя, лгать и воровать информацию из документов. А последующая попытка расправы над нами полностью оборвала связь между нами. — А я всегда говорил тебе, что твой «папаша» отбитый на голову, предупреждал, мол, раз пытался избавиться от тебя один раз, значит попробует и второй. Или это уже не первый и не второй раз? Не ответил он Рейху на сообщение о твоём нахождении в плану, тоже желая убить? Россия помрачнел и спрятал измученный взгляд. Пусть мне и может показаться, что на душе собеседника осталась только ненависть к «родителю», однако привычная привязанность все ещё живёт и заявляет о себе каждый раз, как до ушей доносится имя коммуниста. Её осталось немного, хоть и ныла та до ужаса сильно. Она порождала отчаяние и ещё большее непонимание. Чем Росс заслужил такое отношение? — Я никогда не думал, почему тот не ответил. В концлагере мне было некогда размышлять о таких пустяках, а после и подавно. Затем этот факт забылся. — Но теперь ты со мной, тебе нечего бояться. Никакой СССР тебя не тронет, — касаюсь пальцами руки русского. — Как ты тогда сказал? «Запад оказался добрее родного человека»? «Честно говоря, Совет вообще — очень неординарная и непостоянная личность. Он параноик ещё тот, всё боится, что его свергнут, из-за этого расстрелял лучших офицеров прямо перед войной. Так ещё и неделю не отдавал никаких приказов, пока немцы за это время практически дошли до Москвы. Удивительно, как его паранойя до сих пор не пересилила, и тот не убил меня?» — с усмешкой как-то выдал русский ещё в сорок втором году. А ведь через пару дней он узнает, что его действительно пытались убить. — А если и тогда Союз не ответил на письмо, не хотя моего возвращения? — альфа тихо размышлял вслух, подперев рукой щёку. — Я не думал, что тебя так заденет мой вопрос. Извини, — отстраняюсь, понимая, что зря завёл тему об СССР. Россия ещё не отошёл от подлости того. — Я понимаю, как это больно, но пройдет время, ты сможешь принять это и забыть. — Как вообще возможно принять тот факт, что «отец» два раза пытался избавиться от тебя, после принял обратно только ради использования, но когда и тут потерпел крах, то вновь силился убить? Ещё и тебя в это всё втянул. — Я знаю, о чем говорю, Раш. Послушай меня хоть в этот раз. О всех поступках СССР я тоже предупреждал тебя ещё год назад, но ты слишком ценил прошлые заслуги коммуниста. А теперь что? Продолжишь вспоминать, какой он был хороший и закроешь глаза на всё то дерьмо, что он сотворил с тобой за последние полгода? — Так я уже не сделаю, — тот размеренно покачал головой. — У меня к нему лишь ненависть. Только вот меня беспокоят последствия того вечера. Теперь мне постоянно кажется, что за мной следят. И вот снова я чувствую это, — договорив, Россия резко обернулся, внимательно ища подозрительные лица. Вокруг же стояли только такие же ожидающие самолёта пассажиры. Со стороны Росса доносится вздох, и тот поворачивается обратно. — Боюсь встретить на крыше снайпера. — Всё будет хорошо, — пытаюсь убедить я. Настаёт режущая уши тишина. Стоит мне отвлечься от разговора, как моё тело становится напряжённым. Руки сжимают штанину брюк, а мне мерещится силуэт кроватки с ребенком. К горлу подступает ком, ведь подсознательно я уже жду плач сына. Мотаю головой. Силуэт исчезает, и я могу со спокойствием вздохнуть. Глаза грустенют. Я все ещё на иголках, словно вот-вот нужно будет идти к малышу, брать его на руки и успокаивать. Но ведь я далеко от дома. Неужели этот чёртов РАС не даст мне даже отдохнуть?! — Боже, я даже и забыл, что ты носишь очки, — тихо засмеялся Россия, случайно переведя взгляд на меня. Он ожидал увидеть пару чёрных глаз. Лишь после этих слов я вновь повернулся к Россу, но все же не осмеливался посмотреть тому в глаза. На душе противное чувство после неожиданного воспоминания, которое полностью испортило настроение. — Ты у меня такой красивый, — с улыбкой добавил тот, проведя согнутым пальцем по моей щеке. За очками он не видит мой разочарованный взгляд, что и к лучшему. Не хочу портить поездку. Внутри русского всё ликовало. Неужели выбраться из роли родителя помогло мне? Теперь я не такой ворчливый, даже пытаюсь шутить. Было бы всё так на самом деле.***
— Впрочем, как я и говорил, — гневно выдал я, указывая на длинную очередь и её медленное погружение в самолёт. — Да, рейс не задержали, зато теперь толкаться будем ещё полчаса. До взлёта осталось десять минут, нас пригласили к двери, возле которой повторно проверяли билеты. Конечно, перед ней сразу же образовалась огромная толпа, и за десять минут все пройти не успеют точно. Такой расклад событий меня не радовал. Я ненавижу ждать. — Ничего страшного, — Россия кивнул в ответ. — Мне стоять труднее после родов. Мы хотя бы как летим? — я выхватываю из рук Росса билеты и читаю мелкие строки. — Фух, бизнес-класс. — Я никогда не летал им, но взял именно его, ведь к другому ты не привык. — Никогда? Странно. — А чего странного? Количество моих перелётов можно по пальцам пересчитать, и то все они происходили в экономклассе. — Хочешь сказать, что даже на открытие ООН вы с СССР летели экономом? — Да, а что в этом такого? — У Союза денег столько, а он «сына» в экономе везёт ещё и сам мучается. — Он считает, что нужно быть проще. Я тоже думаю, что лишняя роскошь ни к чему, — я сложил руки на груди, вскинув бровь. — Этот полет — всего час твоей жизни. Данное время можно посидеть и на обычном кресле. — Как знаешь, спорить не стану, — поправив очки, завершаю я. Снова мои мысли захватывают размышления о мучительном быте. Нужно срочно найти тему для разговора, я не хочу заниматься самобичеванием вновь. — Знаешь, я всё же думаю, что ты должен изменить свой ход мыслей, — лишь бы не оставаться наедине с собой, я вдруг решил продолжить тему важности бизнес-класса. — Пусть на дорогу и затрачен час, однако почему бы не провести его в комфорте? Будешь откладывать всё на потом — ничего в жизни не увидишь. Потому ты правильно сделал, что купил билеты в бизнес-класс, хоть посмотришь, что это такое.***
Большинство воспоминаний этого дня были затянуты туманной дымкой. Я никогда не отличался плохой памятью, однако, проведя весь день в раздумьях, вечером не мог вспомнить практически ничего. Восторгу России от масштабных отличий бизнес-класса от эконома не было предела. Я надеялся, что мы, будучи отгороженными от остальных пассажиров, разговоримся, будем вспоминать прошлое, и я расскажу что-то о Вашингтоне. Но мои ожидания себя не оправдали, ведь уже после десяти минут полёта Росс глубоко заснул. Это не могло не удивить, так как всё это время тот выглядел очень бодро и не нуждался во сне. Паника охватила меня. Сегодняшний день был первым днём в моей жизни, когда я боялся оставаться наедине с самим собой. Я не мог выбраться из капкана страхов и нескончаемой боли. Я все больше и больше размышлял над тем, как мог упустить жизнь из-под контроля? Впервые я обвинил себя в нынешнем несчастье. К ребенку родилась бо́льшая ненависть, которая оказалась столь сильна, что заглушить ее осознанием невиновности сына не получалось. Когда мы приземлились, и русский наконец раскрыл глаза, я стал вновь тем вечно раздраженным Америкой, что хочет побыстрее сбежать. Все старания отвлечься были насмарку, теперь я не чувствовал ничего кроме пустоты. Думаю, даже не стоит говорить, с каким интересом и восхищением альфа прогуливался от аэропорта до нужного отеля. Вашингтон совершенно не похож на Нью-Йорк. Отличия в архитектуре может выделить даже тот, кто ни разу не посещал один из городов — Нью-Йорк полюбился всем своими небоскрёбами, а Вашингтон более классическими, в основном низкими аккуратными зданиями. Но я, имея доступ к информации по всем сферам жизни городов, различаю их иначе. По многим пунктам — демография, транспорт, окружающая среда, уровень жизни — Вашингтон проигрывает Нью-Йорку, однако остаётся столицей моих земель. Но не везде Вашингтон хуже. Например, тут более теплый климат, ниже плотность населения, дешевле транспорт и продукты в магазине, здесь строится больше образовательных организаций, прирост населения выше. Да и те же отели тут не столь дорогие. В общем, это город для более тихих людей, которые не привыкли быть в тонусе. Я такое не люблю, потому и выбрал для своего проживания не столицу. Нью-Йорк же… А стоит ли что-то говорить о нём? Он покорил сердца многих людей, но всё ли действительно так хорошо? С первого взгляда это действительно так — высокие зарплаты, культурная сфера развита лучше, меньше безработицы, ВВП выше и прочее. Не стоит забывать и про минусы — очень дорогая аренда жилья, ниже уровень жизни, экология не в лучшем состоянии, цены в магазинах заоблачные, климат более холодный. Меня же не страшат эти факторы, потому спокойно живу уже который год в Нью-Йорке, и могу с уверенностью сказать, что нахожусь на своём месте. А как я скучал по небоскрёбам, когда пребывал в пустыне! Заселение в отель, заполнение документов о проживании и разбор вещей продлились до шести часов вечера. Я был полностью выбит из сил, хотя подобные процедуры провожу из-за своей работы часто. Наверное, гормоны сыграли со мной злую шутку, благодаря которой валюсь с ног уже спустя три часа отдыха. — Малыш, ты какой-то бледный. Всё хорошо? — забеспокоился Россия, когда разобрал свои вещи и готовился предоставить мне выбор места, куда мы вот-вот отправимся. — Я устал. Хочу пить, — поднимаю взгляд на оппонента, что засуетился, пытаясь найти среди вещей бутылку воды. — Нет, не думай, что я при обмороке. Всё в порядке, просто я измотан. Я давно не летал на самолётах, а перелёты всегда давались мне трудно — болит голова от перегрузок, подташнивает. Это быстро пройдёт. Росса это не успокоило. Я с улыбкой вздохнул, в который раз убеждаясь, что не зря согласился встречаться с ним. А сколько нервов я измотал лишь бы понять свои чувства, а потом и решить, стоит ли отдавать себя! Хах, а ведь знал я его всего неделю, русский мог оказаться придурком, да ещё и с плохим вкусом. В неправде последнего я точно уверен, ведь номер он выбрал шикарный. Сам номер небольшой, всего с одной спальней и ванной, ведь жить нам здесь пару дней, однако обставлен со вкусом. При входе нас встречал короткий коридор со шкафом и табуреткой, на которой удобно разуться. Сразу от двери весь номер, кроме ванной, устилает красный ковер. Он ведёт нас в спальню. В центре стоит большая аккуратно застеленная кровать, стены обклеены обоями светлых тонов с мелким узором, а молдинги на потолке складываются в композиции. У стены, напротив кровати, находятся туалетный столик с зеркалом, обычный письменный стол и телевизор. Если пройти в самый конец комнаты, отдернуть шторы, можно увидеть большой балкон с видом на парк и жилые дома элитного района. Наш номер находился на пятом этаже, потому увидеть можно было много. Видимо, такая особенность номера была выбрана специально для меня, ведь альфа прекрасно знает мои пристрастия к простору и панорамным окнам. Ванная же не выделялась изысканным декором, зато имела огромный джакузи. Не знаю, случайно ли он входил в желаемый Россией номер, или тот специально искал ванную с джакузи, однако теперь я точно найду время провести там вечер. Сейчас же в таком прекрасном номере словно прошла война. Вещи из двух чемоданов были разложены по всем поверхностям и ждали своей очереди уборки в шкаф и ящики. Среди этого бардака Росс наконец находит бутылку и протягивает мне. Я делаю пару глотков и с облегчением вздыхаю. — Лучше? — спрашивает меня русский. — Немного. — Тогда с остальными вещами я справлюсь сам, присаживайся и отдыхай. — Нет-нет, сейчас положишь куда-нибудь мою рубашку и буду весь оставшийся отдых её искать! — Зачем тогда надо было брать столько? У тебя чемодан в два раза больше моего, хотя в мой помещаются все вещи, с которыми я живу уже который месяц в Нью-Йорке. — Они все нужны. Мало ли что случится. Пойдёт дождь, и я намочу одежду. Тогда в чем мне ходить? А эту я случайно испачкаю где-нибудь. Нужен новый комплект. Я взял лекарства от простуды, насморка, кашля, ушибов. Вот простынешь ты и будешь мучиться все дни до дома. А ещё… — Ладно, я понял, что всё нужно. Не буду спорить. — Вот и правильно. — Я планировал разобрать вещи и отправиться к одной достопримечательности, — нерешительно начал русский. — Что за достопримечательность? — Монумент Вашингтона. — Был там последний раз лет десять назад. Даже толком не помню, что там находится. — Можем ли мы сходить туда? Тебе не станет хуже? — Хорошо, только если мы зайдём куда-нибудь перекусить перед этим. — Спасибо, — заулыбался русский. — Свожу тебя в лучший ресторан в округе. — Ресторан? — усмехнулся я. — Билеты с бизнес-классом, дорогая поездка в Вашингтон, хороший отель, теперь ещё и ресторан, который, очевидно, тоже неплохой. Откуда у тебя деньги на всё это? Работаешь, пока я не вижу? — Я всего лишь немного ограбил Союза, — с хитрой улыбкой отвечает тот. — Я знаю, где хранится бо́льшая часть его денег, откуда взял на пару тысяч больше, чем должен был. Но я не считаю это подлым, это некая плата за все его попытки лишить меня и тебя жизней. — Пару тысяч? Рублей же? — немного опешил я, в мыслях начиная считать эту сумму в долларах. — Хороший рабочий получает около ста рублей в СССР. Тогда ты ограбил своего «папашу» на месячную зарплату нескольких десятков граждан. — Уверяю, Союз это даже не заметил. — Какой сейчас курс доллара по отношению к рублям? — Около пяти рублей я отдавал за доллар. — Значит, у тебя на руках действительно неплохая сумма. Тратишь её, правда, неблагоразумно. — Почему же? — русский выгнул брови в печали. — Ты мог сказать мне, что хочешь побывать в Вашингтоне, и я бы тебя свозил сюда. Да, возможно, не сразу же, но ты бы не потратил ни копейки. — Нет, ты не понимаешь. Я здесь не ради красоты города. Да, я хотел объехать многие места, в том числе и Вашингтон, но сейчас это не главное. В первую очередь я хочу отвлечь тебя. Ты должен отдохнуть и не думать о каких-либо заботах, в том числе и финансовых. Просто отдыхай. Я уже вижу, как тебе стало легче вдали от дома, возможно, под конец поездки ты полностью излечишься от хандры. Позволь и мне поухаживать за тобой, помочь и оплатить твой отдых. Тем более весь этот год в Нью-Йорке я жил только на твои средства, мне неловко. Мне легче? Да неужели? Нет, чёрт возьми, это не так. Я не могу спастись от постоянных мыслей о ребенке, с каждым мгновением мне все больше хочется зарыдать от безысходности и осознания масштаба моего несчастья в виде ребенка. Меня переполняет отвращение к нему, что уже невозможно скрыть. Я не знаю, что делать, я боюсь своих же мыслей! Да, огромное расстояние от сына немного улучшило мне настроение, теперь я не срываюсь из-за усталости укачивать его. Но альфа выглядит спокойнее, думая так. Не могу же я сказать, что все его старания напрасны? Тем более он так счастлив посетить новые места, а я только испорчу ему путешествие. Через время я уже сидел в ресторане и выбирал, чем хотел бы перекусить. Россия быстро решился и заказал какой-то стейк и суп, а я же ограничился салатом и овощами на гриле. Каково было моё удивление, когда, отойдя на пару минут помыть руки, я вернулся за стол и увидел кроме заказанных мною блюд жаренную красную рыбу и некоторые морепродукты, что Росс расставлял в моей части стола. — Я ведь не заказывал это. Зачем? — удивился я. — Ешь-ешь, — только ответил русский, не желая что-то объяснять. — Считай подарок от меня. С недоверчивым лицом я сел обратно на стул, глянул пару раз то на рыбу, то на русского и смирился. Почему бы и не съесть морепродукты раз в сто лет? Они редко появляются на полках моего холодильника. Увидев, что я принялся за трапезу, альфа расслабился, ведь я не стал задавать вопросов. Конечно, от России это был не подарок, а продуманный ход. Ещё давно он услышал, что продукты, богатые омега-3, помогают пережить трудные моменты жизни. По факту, они — натуральные антидепрессанты. Росс бы поведал о своей попытке помочь мне, однако это вывело бы меня из себя. Я полностью отрицал нужду в помощи не только от врачей, но и от лекарств. Расправились с едой мы быстро, поймали такси и отправились к достопримечательности. Я вспоминал, что знаю о Монументе, а русский заинтересованно разглядывал дорогу за окном машины. — Монумент Вашингтона — ровный прямой четырехгранный столб высотой практически сто семьдесят метров с пирамидой вверху, — уже на месте начал лекцию я. — Интересно, что Монумент виден едва ли не со всех точек Вашингтона. Памятник стоит в центре парка со многими петляющими дорожками, прудом и невысокими деревьями. Не знаю, почему именно Монумент Вашингтона Россия захотел посетить первым, ведь это не самое интересное сооружение столицы. Одна из особенностей достопримечательности — наличие пруда перед ней, который называют зеркальным. Он спроектирован таким образом, что вода в нем не рябит и не волнуется даже в ветреный день, и стела монумента отражается в воде в полную высоту. На этом воспоминания обрываются. Размышления о создании Монумента Вашингтона натолкнули меня на новый повод страдать. Пусть я и был молод, пусть я был даже глуп, пусть я ненавидел всех вокруг, а в далёком девятнадцатом веке я не был сломлен появляением ребенка. Нет, я даже думать не мог о том, что он когда-то у меня появится! Ещё и в следствии собственной глупости. Теперь же я сижу на кровати, не отрывая взгляда от собственных подрагивающих рук. Мои ноги накрыты одеялом, под спиной подушка. Россия вышел из номера сделать на ресепшене заказ кофе специально для меня и должен вернуться с минуты на минуту, но его всё нет. Свой же голос в голове становился настойчивее и настойчивее, он обвинял меня в нынешних проблемах, называл ничтожеством из-за неспособности стойко перенести трудности, подбивал избавиться от причины несчастья. Я и не думал слушать бред своего разума, однако был напуган его ненавистью. Он не забывал напоминать о моём теле, говорил сделать что-то с собой. Я боюсь себя. Прижимаю ноги к себе, пытаясь укрыться от мыслей, устремляю взгляд на часы, внимательно слежу за двигающейся секундной стрелкой. В голове одно: «Россия, поскорее вернись». Ручка двери щёлкнула, в коридоре послышались знакомые шаги. Мои молитвы были услышаны, но Росс опоздал, на моих глазах уже выступили слёзы. Мои нервы готовы сдать. — Почему ты так долго?! — выкрикнул я на только появившегося из-за стены русского. Тот чуть не выронил чашку кофе, не ожидав от меня крика, да ещё и такого испуганного. — Просто у них что-то на кухне случилось, из-за чего пришлось немного подождать, — из-за растерянности он сразу стал оправдываться. Альфа смотрит на настенные часы. — Но ведь меня не было всего шесть минут. Разве это долго? — Долго, — вытер слёзы я. Россия их даже не заметил. — Прости, малыш, вот твой кофе, — присев со мной рядом, Росс протягивает мне чашку. — Я не хочу больше, — отворачиваюсь. — Но, малыш, я зря ходил? — Поставь на стол, я, может, позже выпью. — Остынет. — Знаю. Русский не стал мне перечить, видя, что моё настроение окончательно испорчено. Причины он не знал, да и спрашивать боялся, лишь бы не раздражать. Но все же его заставили это сделать доносящиеся с моей стороны тихие всхлипы. — Я знал, что так будет. Я ещё при беременности говорил, что не справлюсь! Почему я не успел сделать аборт? — я повторял одно и то же. — Россия, что мне делать? Я не выдерживаю. Прости, меня не радует эта поездка, меня не радуют твои старания и поддержка. Я чувствую только боль и страх. — Как мне нужно поступить, чтобы сейчас тебе стало легче? — быстро сообразив, что слова «всё будет хорошо» сейчас не помогут, Росс взял себя в руки. Он только расслабился, понадеявшись, что мне стало лучше, а оказалось, всё не так. Русский заволновался ещё больше. Он хотел бы вновь предложить психолога, видя у меня уже не просто горе от испорченной жизни, а нездоровое поведение, но это будет лишним. — Я не знаю… — Ты не один, — тот заключает меня в крепкие объятия, боясь, что я что-нибудь сделаю. — Давай ты успокоишься, и мы поговорим? — Я не хочу говорить! Ты не понимаешь меня! — грубо отрезал я. — Ты не можешь понять ту боль, что я испытываю! — Не могу понять? — Да, не можешь! Нет, мне не просто больно! Беременность, роды, первый месяц жизни ребенка — всё это проделало во мне огромную черную дыру, которая горит и становится только больше! Я даже переспать с тобой не могу! Казалось бы, мы вдвоем, такой хороший момент, а я помру тут от боли, если ты войдёшь в меня! РАС забрал у меня всё. — Да, я не могу почувствовать, что испытываешь ты, но от этого желание помочь тебе не пропадает. Я люблю тебя, я не оставлю тебя, возьму на себя столько обязанностей, сколько захочешь… — Не надо этих слов. Я знаю, что ты любишь меня и готов на все. Только любовь не лечит такие раны. Такие раны ничего не лечит. Этот ад не прекратится теперь никогда. Я всегда буду несчастен! — я утыкаюсь в плечо России. Он поджимает губы и только поглаживает меня по спине. — Ты брал с собой успокоительное? — Я не помню… Я брал много таблеток, а каких именно сейчас не вспомню. — Давай я поищу что-нибудь? Хочешь, попрошу на ресепшене? — Не уходи, — тихо выдал я, отстранившись от Росса и потрепав свою ноющую голову. — Кажется, я брал успокоительное. Посмотри в аптечке. Русский поднимается с кровати, находит сумочку, где сложены много таблеток, продолжительное время роется там и вытаскивает пластинку с длинным названием на другой стороне. Оттуда он выдавливает сразу две таблетки, рукой хватает немного остывший кофе и возвращается ко мне. — Посоветуй мне красивое место в Вашингтоне, — тот принялся отвлекать меня от депрессивных мыслей. Я, сделав глоток кофе, веду головой и задумываюсь. — Тебе нужна достопримечательность? Парк? Что-то другое? — Что угодно, где тебе понравится. — Давай сходим в Смитсоновский институт. Это музей. Там должно быть интересно. — Хорошо, завтра посмотрю, где это находится, — улыбнулся русский. — А можем не мелочиться и строить из себя важных персон. Давай сходим в парк аттракционов? Каких-нибудь страшных! Это точно отвлечёт тебя и зарядит позитивными эмоциями. — Лучше сестру свою на аттракционы своди, а то всё обещаешься, — я припоминаю разговор альфы с Молдовой. — Мне не шесть лет в отличие от неё. — Зачем ты так грубо? Ты знаешь, что я бы сводил её, но не могу! — А что тебе мешает? Я? Россия, естественно, понимал, что этому действительно мешаю именно я. Только из-за меня он сейчас здесь, только ради меня отказался от родного дома, только ради меня может быть убить «отцом» за проявление на его территориях. Но не может же Росс подтвердить мои слова. — Ты опять забываешь, что я пожертвовал домом ради помощи тебе. Тогда, когда ты только забеременел, я должен был возвращаться под угрозой быть признанным предателем, теперь оборвал все связи, лишь бы обеспечить тебе безопасность! Думаешь, красиво упрекать меня в том, что я делаю ради тебя? — Да возвращайся домой, если хочешь, Господи! Кажется, я совсем не понимаю, что поступаю неправильно. — Я уже не могу, — нахмурился тот. — Я остался с тобой, чтобы помогать тебе. Хорошо, вот я уеду, как ты хочешь. И что? Кто будет помогать тебе с ребенком? — Никто. — И тебя это устраивает? Готов сидеть постоянно дома и нянчить его? — Я просто не буду сидеть с ним. На это альфа даже не нашёл слов для ответа. Он молча откинулся на кровать и принялся размышлять над чем-то. Тишина отрезвила меня, ведь злые мысли стали брать вверх, в этот раз они были и о России. — Боже, Раш, прости меня. Я не ведал, что говорю. Я не хотел напоминать тебе о Молдове, не хотел прогонять обратно домой. Нет-нет, прости! — неожиданно выдал я, спрятав взгляд. — Мне правда жаль. — Всё в порядке, — холодно отвечает тот. Несмотря на искренние извинения, его все равно задели эти слова. Допив кофе, я прильнул к груди Росса, подложил руки под свою щёку и жалостно поднял глаза на русского, без слов прося прощение. Он выдыхает, уголки его рта приподнимаются, и рука того прижимает меня к себе. — Я постараюсь с собой что-то сделать, — обещаю я. — Да, давай завтра сходим в парк аттракционов. А какие места хотел бы посетить ты? Может, Капитолий? Конечно, внутрь тебя не пустят, но всё же. Нет, пустят! Хочешь войти внутрь, я проведу тебя, несмотря на правила! Я тут главный, мне и слова не скажут, даже увидя, что я иду под руку с сыном СССР. А как тебе идея сходить в театр Форда? Думаю, там уже начали давать представления после войны. — Малыш, ты просто чудесен, — тот прыснул смехом. — Мне не нужно столько развлечений, как тебе кажется. Если мы вдвоем появимся в театре, то, возможно, сможем укрыться от чужих глаз, а если прибудем в местопребывание Конгресса, то боюсь даже представить последствия. Чего это ты таким смелым стал, м? Раньше боялся даже в дневное время рядом со мной идти, лишь бы не появились слухи, а теперь зовёшь в дом правительства. Я и без того заметил твою холодность к совместному пребыванию в аэропорту, полёту на соседних сиденьях, прогулкам в людных местах. — На самом деле, я не так сильно боялся за свою репутацию, как за тебя. Ладно, я как-нибудь оправдаюсь, найду, что сказать в ответ на вопрос: «С чего ты так с «сыном» Совка возишься?» Пройдет время, и многие даже не вспомнят о произошедшем. А что будет с тобой, если слухи дойдут до СССР? Хорошо, что, когда это произошло, он отреагировал намного мягче, нежели я ожидал, но и без того это было ужасно. Вспомни, как ты горевал из-за этого. Я не мог позволить себе в дальнейшем усугубить ситуацию. А теперь что нам терять? — Отчасти ты прав, но и я бы не хотел, дабы ты после наших прогулок искал оправдания. Просто год назад ты парк перекрыл ради посещения, а теперь спокойно гуляешь при всех со мной. — Честно, сейчас меня это вообще не волнует. На работу я прихожу с таким лицом, что ко мне боятся лишний раз подойти. Не думаю, что кто-то даже из друзей осмелится поинтересоваться подробностями моей личной жизни. Так что пусть смотрят. Да и вряд ли кто-нибудь из моих знакомых в Вашингтоне может нас видеть. — Хорошо, но всё же идея с парком мне нравится больше.***
Следущий день был первым, когда я полностью искоренил мысли о проблемах. Мне было просто некогда думать о них. Впервые за долгое время я почувствовал себя живым. Наверное, эмоциональный всплеск на страшных аттракционах взбодрил меня, как и обещал Россия. А как на нас глазели родители детей, с которыми мы садились в кабинки американских горок! На улице медленно темнело, солнце уходило в закат. Уже конец сентября, а листья на деревьях только начали желтеть и опадать. Оно и к лучшему, ненавижу грязь под ногами из-за сбрасывания листьев деревьями. Последние лучи солнца светили особенно ярко, приятно грели кожу рук и лица. Было тепло словно летом. В парке, где мы прогуливались по пути к отелю, дорожки были очищены от листвы, на обочинах уже загорелись фонари. — Почему у Вас это называется «американские горки»? — неожиданно спросил я, найдя несостыковки. — Ну, их придумали в США. Наверное, поэтому. — У нас они наоборот зовутся русскими. — Странные вы, американцы. — Почему же? Называют их так, потому что реконструктор вдохновился зимними забавами русских. Так что это вполне логично. Вдали мы увидели большое скопление людей. Приглядевшись, поняли, что те окружили пруд. Нас заинтересовала причина толпы, потому уже через пару мгновений мы оказались среди неё. Ничего удивительного мы не не заметили: мутная вода, в которой плавало пару упавших листьев и заросший травой берег. Что их так заинтересовало? — Take it (Возьмите это), — слышится за нашими спинами. Обернувшись, мы узрели невысокую женщину азиатской внешности, что протягивала нам поднос с мелко нарезанным хлебом. Переглянувшись, я и Россия подумали, что она угощает нас. — No thanks. We're fed (Нет, спасибо. Мы сыты), — коротко ответил Росс. Девушка неловко улыбнулась и вновь протянула поднос. — Тhis bread is for feeding fish (Этот хлеб для кормления рыб), — через зубы, выдала та. От таких слов русский заморгал и стыдливо извинился, пока я громко засмеялся. — Так вот что привлекло всех этих людей, — додумался я. Ещё раз взглянув в пруд, около берега, где вода более прозрачная, я увидел красных рыбок с длинными хвостиками. Пришедшие брали хлеб с подноса девушки, подманивали им рыб и кормили, после чего заинтересованно наблюдали за поеданием. — Я так скучал по твоему смеху, — стыд за непонимание как рукой сняло, на лице альфы расплылась довольная улыбка. В этот день в моей душе загорелся огонёк надежды, что я смогу побороть самого себя и вот-вот вернусь к нормальной жизни. Я чувствовал себя так непринужденно, словно дома меня не ждал сын, с которым, как только я вернусь, придётся вновь нянчиться. Вернулись мы в отель, когда за окном было уже темно. Всё это время мы гуляли по улицам и переулкам, даже не зная, куда нас заведёт очередная дорога. Мой тихий смех звучал в коридоре отеля, пока мы проходили мимо других номеров, ища нашу дверь. Россия тут же валится на кровать, не чувствуя ног после столь активного дня. Грациозными движениями я снимаю с плеч пиджак Росса, что был любезно вручён мне, дабы я не замерзал от резкого похолодания после заката солнца. Взъерошиваю светлые пряди волос, очки с моего носа летят на туалетный столик, игривый взгляд осматривает русского с ног до головы. Знакомое желание озорства зародилось в моей душе. Я приземляюсь на бедра альфы, с ухмылкой проводя пальцем по его подбородку и обращая на себя внимание. Приятно удивившись заигрываниям с моей стороны, Россия кладет ладони на мои бедра, проводя по ним то вверх, то вниз. — Как жаль, что я умру от боли, если сейчас продолжу, — специально присекаю бурные мысли Росса, желая подразнить его. — Если тебе сильно хочется переспать, то мы можем сделать это без проникновения. — Ох, какой ты остроумный, когда тебе перепадает секс, — чуть ли не промурлыкал я, приподнимаясь и теперь садясь на живот русскому. Тот улыбается шире, поднимая с подушки голову, дабы не разорвать зрительный контакт. Его руки скользят с моих бёдер на талию, сжимая. — А ты бы не полез, если не хотел бы, — тот резким рывком притягивает меня к себе. Мои расставленные руки, упирающиеся в белую перину, оставляют между нами пару сантиметров, что только больше раззадоривает. — Не так быстро, Раш. Потерпи немного, — шепчу я. Мои шустрые пальцы быстро расстёгивают первые несколько пуговиц на рубашке альфы, открывая себе вид на шею и ключицы того. Хотелось наклониться к ним и покрыть поцелуями каждый сантиметр, однако пока рано. — Раздень меня. С игривой ухмылкой Россия слушается, приподнимая торс с кровати и прижимая меня к себе. Наши лица вскоре сокращают короткое расстояние, и губы сливаются в медленном поцелуе. С меня слетает рубашка практически через мгновение. Жаль, что под ней нет того любимого мной и русским тела. — Нравлюсь тебе таким? — спрашиваю я, приобняв оппонента за шею. — Ты мне нравишься любым, — тот прильнул к моему плечу, после чего сжал губами тонкую кожу на нём. — Только без засосов, хорошо? — уточняю я, откинув голову. — Это по твоей части, — отвечает альфа, теперь лаская языком место поцелуя. — А кто-то обещал, что больше в постель ко мне не полезет. — Если будешь много болтать, то точно больше не полезу. — Молчу, — он подмигнул. Стоило мне открыть рот с намерением ещё подразнить русского, затем вновь слиться в поцелуе, как по комнате раздается неприятный звон телефона. Альфа резко отстраняется от меня, даже вздрогнув. Наши взгляды встречаются и в них читаются неприятные воспоминания, как один раз нас уже прервал телефонный звонок и последствия этого. — Кто ответит? — спрашиваю я, наклонив голову набок и проведя ладонью по щеке России, как бы успокаивая и уверяя, что всё будет хорошо. — Давай я, — выдает он. Росс проходит к телефону, параллельно думая, кто мог позвонить так поздно из тех людей, кому был предоставлен номер этого телефона. Подняв трубку, в его ухо сразу затараторил Канадец. — Простите меня, пожалуйста, я больше не могу сидеть с РАС! У меня появились срочные дела, завтра я должен быть уже на своих территориях! Простите-простите! Я знаю, что вы должны отдохнуть ещё несколько дней, но я не могу остаться. — Оу, да ничего страшного, Канада. Не беспокойся так, ты и без того многое для нас сделал. Утром будем уже дома, — скрыв разочаровние в голосе, отвечает русский. — Спасибо! Не держите на меня зла! Кажется, вместо спокойной ночи нас ожидают сборы чемоданов и поездка в аэропорт, дабы успеть купить билет на завтрашний рейс. — Нам надо возвращаться домой, — завершив телефонный разговор, альфа коротко передал его суть. Я не задал ни единого вопроса, молча кивнул и, разгневанно фыркнув, застегнул пуговицы на рубашке обратно, резко встал с кровати и удалился в ванную, где включил воду для наполнения джакузи. Россия покачал головой, но не сказал ничего против смены моего настроения. Кажется, он уже привык. В его голове пронеслось одно: «Снова». Чтобы понять мои чувства, Россу не понадобилось услышать мой трехэтажный мат и узреть испуганные глаза. И без того понятно, что возвращаться я не желаю. Стоит мне попасть в родные стены, то всё вернётся на свои места — мысли и ненависть будут не уставая мучить меня вновь. За дни пребывания в другом городе, после возможности почувствовать себя живым и любимым, как прежде, я больше не мог отрицать нездоровое поведение, появившееся после родов. Раньше я был не таким. Да, я часто злился, был истеричным и при плохом настроении заводил конфликты, однако сейчас всё усугубилось. Но мог ли я принять тот факт, что мне нужно лечиться? Конечно же, нет.***
И я, и Россия прекрасно понимали, что мои проблемы с головой никуда не делись, а только на время скрылись благодаря другой обстановке. И вот я дома. Канада уехал ещё рано утром, как только я и Росс ступили на порог. Тот даже забыл попрощаться, со скоростью света выбегая из квартиры с сумкой через плечо. Видимо, на его землях произошло что-то действительно важное. Ребенок нас встретил плачем, из-за чего время, что должно было быть потрачено на разборку чемоданов, мы потеряли, успокаивая сына. Оказалось, Кан даже не успел покормить того, хотя до этого исправно соблюдал расписание. — Подержи его, я погрею молоко, — передав РАС мне в руки, удалился из спальни русский. Такую обиду я чувствовал на душе, когда прижимал к себе мылыша. Взглянув на его лицо, вижу красные щеки и влажные глаза. Я тут же в ужасе отвернулся. Почему я вновь должен притворяться хорошим родителем? Иногда мне в голову закрадывались размышления о сдаче ребенка в детдом, однако эти мысли были противны и недопустимы даже для меня, полностью поглощённого ненавистью и отвращением к чаду. — Вот, покорми его. Думаю, по тебе он скучал больше, чем по мне, — альфа, вернувшись в комнату уже с бутылочкой в руках, прерывает тишину. Язык не повернулся ответить: «Сделай это сам». Прячу гнев глубоко внутри, притворяясь спокойным, опускаюсь на кровать, удобно укладываю сына и подношу к его рту соску. РАС вертится и всячески препятствует кормлению. Странно, он голоден, плачет, да ещё и от еды отказывается. Мои руки подрагивали от ярости, что росла с каждой секундой, ведь малыш так и не приступил к еде ни через минуту, ни через пять. Я еле сдерживался, чтобы не бросить бутылочку в сидящего рядом Россию, впихнуть ему в руки ребенка и уйти отсюда навсегда. Боже, а я думал, что наконец свыкся с появлением сына и его мерзким характером. Нет, как я и предполагал, ненависть никуда не делась.***
Отпуск должен был продлиться до конца недели, потому ещё несколько дней я сидел дома. На ребенка я даже не обращал внимание, игнорируя его плач и желание побыть у меня на руках. Самое ужасное, что я понимал, что поступаю неправильно. Видя глаза месячного сына, которые теперь выражали интерес ко всему вокруг, я невольно вспоминал себя. Вспоминал своих родителей и их поведение, которое теперь берёт вверх и надо мной. Мне становилось так грустно и обидно, что хотелось зарыдать. Мне жалко РАС, он всего лишь ребенок, не заслуживший такого отношения, как его не заслуживал и я когда-то. Однако где мне было взять силы, дабы вступать в борьбу с ненавистью? Мысленно у малыша я прошу прощения, а после уходил, зажимая уши, лишь бы не слышать его голос. Попытка притворяться, что всё хорошо тоже не помогла. Внушить самому себе любовь к ребенку оказалось невероятно трудно. «Может, если я спрячу настоящие чувства в себе, то всё будет хорошо, и я сам поверю в эту ложь?» — думал я. В этот раз Россия не стал медлить и тянуть время, лишь бы не беспокоить меня неприятным разговором. Он очень устал от моих постоянных срывов, устал видеть отвращение к сыну, как ищу поводы сбежать из дома. Про отказ взаимодействовать с чадом можно даже не говорить. Одним из вечеров я отправлялся в ванную, как Росс вдруг схватил меня за руку и потащил в противоположную сторону. Я бы начал возмущаться, однако серьезный и холодный взгляд русского заставил молчать и рассуждать, что же могло произойти. Я что-то натворил? Да нет, за последнюю неделю мы даже ни разу не ссорились, я вёл себя тише воды, ниже травы. Альфа узнал что-то неприятное? Тоже нет, тогда бы я уже был в курсе всех событий. — Нам надо поговорить, — единственное, что молвил он, когда остановился в гостиной, закрыл дверь и прислонился к ней спиной, сложив руки на груди. Для чего это? Он думает, что я сбегу? — И какой же повод? — вскинул бровь я. — Всё тот же. Я недовольно вздохнул и закатил глаза. — Я не хочу ругаться, — отвечаю я, сев на диван, закинув одну ногу на другую и начав массировать переносицу. — А ты не ругайся, — в этот раз Россия был груб. До этого тот только нежно просил меня о разговоре и осторожно пытался выяснить способы решения моей проблемы. Кажется, Росс больше не готов нянчится со мной, желая расставить все точки над «i». — Ну, ты же не хочешь меня понять, значит, начнется новый спор. Я и так без настроения, давай закроем тему? Ничего не изменится от пустой болтовни. — Не думаешь, мол, очень странно, что тебе не становится лучше? Ни через неделю, ни через месяц. — Ты обижен на то, что в тот вечер мы так и не переспали? — я прерываю речь русского, что подозревалась длинной. Неужели он готовился к нашей беседе? Теперь же альфа застыл, округлив глаза, и не мог найти слов от возмущения. — Если это так, то разложи меня прямо тут, на столе, полу, диване. Где хочешь. Только после этого, прошу, отстань от меня со своим спасательством. — За кого ты меня держишь?! — воскликнул Россия, невольно ударив рукой по двери за его спиной. От хлопка ладони по дереву я вздрогнул и даже зажмурился. — Россия, пожалуйста, успокойся, — стараясь контролировать появившийся страх, тихо произнес я. — Меня пугают твои крик и агрессия, — теперь Росс знает о моём прошлом партнёре и многих травмах из-за него, значит, могу больше не держать в секрете свою боязнь резких движений. — Как я могу быть спокоен, когда пытаюсь помочь тебе, а ты этому только препятствуешь?! — Мне ничего не помогает. Отстань от меня уже! Делаешь только хуже. Я никогда не приму такую жизнь, понимаешь? Что бы ты ни делал! — Я понимаю, что ребенок был нежелательным, знаю, что ты испытал много стресса не только за несколько дней до родов, но и за время всей беременности! Я знаю, что ты не хотел всего этого, я тоже, честно говоря, до сих пор не могу привыкнуть к появлению РАС. Но ты не замечаешь своё нездоровое поведение? Ты то ненавидишь сына, желая ему смерти, то жалеешь его из-за того, что ему достался такой родитель, как ты. Ты боишься оставаться наедине с собой, ты страдаешь! — Думаешь, я не замечаю это за собой? Когда-то у меня получается брать вверх над собой и просыпается совесть, которая доводит меня до ручки, а когда-то сил нет, и я готов придушить подушкой этого ребенка! Русский вновь замер от моих слов. По его телу прошли мурашки. О желании убить РАС с моей стороны тот даже и думать не мог. Да и сейчас он отказывается верить ушам. — Ты хочешь избавиться от него? — ошарашенно переспрашивает он, словно надеясь услышать что-то другое. — Нет, не хочу, — поняв, что наговорил лишнего, я отворачиваюсь. — Америка, ты серьезно не понимаешь, что с тобой происходят страшные вещи?.. Ты не похож на здорового человека. У тебя уже не просто обида на ребенка, а… Нет, я даже не хочу это говорить! — Ясно, опять я — псих! И что ты сейчас скажешь? Идти лечиться?! — процедил сквозь зубы я. -Да! Да, именно это я и хочу тебе сказать! — всплеснул руками Россия. — Ты страдаешь, а всё равно не хочешь побороть свой сложный период! — А, может, у меня есть на то причины? Не думал? — я глянул на оппонента через плечо и вновь отвернулся. — Канада же всё тебе разболтал, не говори, что не знаешь, сколько я лечился после своих прошлых отношений. И помогло ли мне? Хах, наверное, если бы мне помогло, то я бы не боялся потолстеть, лишь бы ты меня не бросил, не обвинял бы тебя в изменах, не страшился бы сообщать о беременности, думая, что оставишь меня после этой новости одного. — Малыш, ты не можешь отказываться от посещения врача только из-за плохого опыта в прошлом. Медицина давно вышла на новый уровень! — Всё это не так. До попадания к тебе в пустыню, я ходил к психологу, силясь избавиться от кошмаров. Помог мне далеко не психолог. — Почему ты не хочешь даже попробовать? Боишься признать свою неспособность что-то сделать? Это нормально, мы все имеем право быть слабыми! Все мы иногда не справляемся. Мы же — люди, — голос Росса стал тише и нежнее. Русский медленно подошёл ко мне и присел рядом. — Говорит мне тот, кто боится плакать и ненавидит, когда его жалеют, — в ответ я резко встаю с дивана. Не нужно пытаться задобрить меня. — Ты не понимаешь. Я всю жизнь хожу по врачам в попытках вылечить то одни, то другие травмы! Я — не сумасшедший, тогда почему так часто бываю там?! Я пообещал себе, мол, в жизни не вернусь в стены тех кабинетов! И сейчас со мной всё нормально! — Солнышко, родной мой, я не хотел оскорбить тебя просьбами сходить к врачу. Послушай меня, я ежедневно вижу твои муки, у меня сердце кровью обливается от этого! — жалобно произносил альфа, схватив мою руку. — Только я виноват во всем происходящем. Я не должен был столько пить! Должен был сказать о порванном презервативе сразу, а не вспомнить когда исправить что-либо было уже невозможно! Я натворил много дерьма за твою беременность — не был рядом, когда ты нуждался в этом, срывал свою злобу, бросил из-за обиды, абсолютно позабыв о твоём положении, а после чуть не стал причиной твоего убийства. Если бы я только знал, как это повлияет на тебя… Я печально отвернулся, стиснув зубы и хотя уйти, воспользовавшись отсутствием препятствия у двери, дабы избежать начинающейся драмы, что разобьёт моё сердце ещё больше. Однако Россия не намеривался отпускать мою руку. Он склонился над ней и прижал к своему лбу. На душе Росса скребут кошки, тот иногда вздрагивает от скопившихся эмоций, что опять запрещает себе показывать в полной мере. О чем я и говорил. Даже сейчас пустить слезу для него — предательство своих принципов. Однако сколько ещё он сможет сдерживаться? Раскаяние только началось. — Все твои проблемы из-за меня, мне безумно тоскливо понимать это, а после видеть тебя, измученного. Я уже давно не видел свет твоих глаз, что полюбил. Ужасно, что я сам заставил погаснуть эти два прекрасных больших чёрных бриллианта. А теперь я хочу всё исправить… Хотя бы попытаться, понимаешь? Я силился отвлечь тебя, помогать, всегда оставаться спокойным при ссоре с тобой, однако какой итог? Ничего не поменялось. Пожалуйста, Америка, позволь мне вновь попытаться исправиться. Я не могу помочь тебе один, потому прошу обратиться к психологу. Найду тебе лучшего в городе! Росс выдержал паузу, во время которой покрывал поцелуями мою кисть, сжав её ещё сильнее. — От этого ничего не изменится, — холодно ответил я. — Посети хоть один прием. Может, врач скажет, что у тебя всё в порядке, и лечение не нужно! — продолжал упрашивать меня тот. — Я не хочу. Ты не можешь меня заставить, — я прерываю разговор, как и во все остальные разы. Медленно удаляюсь из комнаты, у двери обернувшись на русского. Он упёрся локтями в согнутые колени и сжал длинными пальцами пряди волос от горя. Альфа остаётся на месте, понимая, что проиграл. Он настолько никчёмный, что не смог ни на что повлиять, достучаться, не смог поговорить с человеком, который значит для него буквально всё. «Я морально загубил любимого человека», — тот корил себя в мыслях. — «А если Аме все же согласится начать лечение, что-то от этого изменится? Может ли всё встать на свои места, даже если он полюбит ребенка?» Мне тоже было тошно от самого себя. Но я ничего не мог сделать.***
Рабочая неделя прошла спокойно, Россия практически не разговаривал со мной. Возможно, он держал обиду из-за нашей очередной ссоры при попытке помочь мне, однако временное молчание было и лучше — после долгого рабочего дня хотелось побыть в тишине. Я оказался не прав, когда подумал, мол, Росс решил отступить после очередного провала и наконец оставить меня в покое. Сегодня он вновь хотел поднять надоевшую тему, теперь собираясь это делать так долго, пока мне не надоест отпираться и я не соглашусь. Планы русского прервались, когда в дверь квартиры позвонили. Заметив, что я не собираюсь идти посмотреть, кто же что-то хочет от нас, тот сделал это сам. Не пороге оказался Канада. Уж его точно не ждали здесь. — Что-то произошло? — уже заволновался Россия, наклонив голову набок. — Ох, нет-нет, все наоборот, — заулыбался Кан. В коридор вышел я поглядеть на причину появления знакомого голоса. Только завидев меня, канадец довольно пискнул, прошел мимо Росса, словно его тут нет и накинулся на меня с объятиями. — Аме, у тебя все хорошо? Как ты тут вообще? — Сойдёт, — растерянно отвечаю я, пока брат всё не отпускал меня, целуя в лоб и сжимая руками сильнее. С неловкой улыбкой я смотрю на русского, как бы спрашивая: «Что происходит?». Тот пожимает плечами и закрывает входную дверь. — Что за причина столь радостного настроения? — Поздравьте меня, я купил недалеко отсюда дом, — затрепетал Канада, наконец отпустив меня. — В последнее время я очень часто нахожусь на этих землях, так теперь тут ещё и живёт мой племянник, которого одного я бросить не могу. Вы у нас очень занятые люди, и я уверен, что моя помощь посидеть с ним понадобится ещё не раз. А как я буду это делать, проживая в отеле? — Поздравляю тебя. Видно, что ты очень рад покупке, — киваю я, заулыбавшись шире. — На самом деле я тут не за этим. Ещё раз прошу прощение, что тогда прервал вашу поездку. Я хочу исправиться и как компромисс взять РАС на пару дней к себе. Отдохнёте нормально хотя бы, — продолжил Кан. Он не стал слушать наших ответов, поняв по облегчённым лицам, что мы рады новости. — Где тут мой маленький племянник? — тот отправился в нашу спальню, пока я и альфа озадаченно, но радостно переглядывались. Глаза России загорелись какой-то идеей. Канадец навис над кроваткой ребенка, с интересом рассматривая его заспанное лицо. Вдруг мой сын узнал знакомый силуэт, потянул к нему руки и прокряхтел, пытаясь этим что-то сказать. — Ты мне рад, да? Побудешь со мной несколько дней? А то твоим родителям надо отдохнуть, — ласково говорил тот, беря племянника на руки. — Боже, ты просто чудо! Какой ты милый, когда только проснулся. — А где же он будет спать? Не думаю, что оставлять его на обычной кровати хорошая идея, — войдя в комнату, уточнил Россия. — Я, по-твоему, — идиот? — усмехнулся Канада. — Я уже обо всём позаботился и купил кроватку. Подгузники, питание и прочее тоже, можешь не беспокоиться. — Да ты любишь его больше меня, — прошептал себе под нос я, подняв кончик губы. — Хотя ещё после первого УЗИ это стало понятно. — Тогда, может, хочешь чаю, кофе? — предлагает Росс. — Не смею заставлять вас ждать отдыха больше. Я заберу его прямо сейчас, а вы займитесь своими делами. Канада так и сделал. Оперативно переодев ребенка, взяв с собой несколько его вещей, он собирался уйти так же быстро, как и пришел, однако неожиданно остановился и отвёл русского за дверь. — Что-то хочешь мне сказать? — вскинул бровь альфа. — С Аме всё хорошо? Он отошёл после родов? — Да, всё нормально, — врёт тот, думая, что я бы не хотел, дабы дельта знал о моих переживаниях. Канадец с облегчением вздохнул. — Слава Богу. По нему и видно, что всё хорошо. Просто спрашивать вот так было неловко. «По нему видно?» — переспросил у себя в голове Россия. — Он прямо ожил. Мне кажется, даже полюбил РАС, — добавил Канада. «Всё в точности наоборот», — продолжил размышлять Росс. — «А, может, с Америкой действительно всё в порядке? Может, я преувеличиваю его страдания из-за волнения, оттого он и не хочет к врачу?» — Мне кажется, что всё не так радужно, — прервал его Росс. — Я думаю, он очень переживает из-за своего тела, изменившееся посла родов. — Он не глуп, дабы переживать из-за этого настолько сильно.***
Настала долгожданная тишина, только вот испытывал я от этого только стыд. Мой брат любит моего ребенка больше меня. Даже зная причины моих чувств к сыну, всё равно замечать такое является позором для любого родителя. Россия же был не в меньшем замешательстве. Он был поражен уверенностью Канады. Кан ведь всегда понимал меня, замечал мельчайшие перемены моего настроения, даже если я пытался их скрыть, а сейчас утверждает, мол, я прямо ожил. Росс не мог понять, чья картина виденья моего состояния верна. — Боже, а если я правда клеветаю? — осознавал русский. Ну не может он ошибаться! Мимо кухни, где сидел альфа, прохожу я. Тот внимательно всматривается в мои движения и эмоции. Все словно действительно в порядке. — Видимо, со мной что-то не так, а не с Аме, — запустив пальцы в волосы и сжав их, пробубнил он. — Нужно извиниться. Раз сегодня вечером РАС будет у Канады, Россия решил устроить романтический ужин. Ему не только хотелось провести со мной время, словно никаких проблем нет, но и за одно тем самым попросить прощение. Я застал того одевающим на плечи плащ и поправлявшего причёску в зеркале. — У тебя опять дела, о которых ты ничего не расскажешь? — грустно выдал я. — Нет-нет, у меня для тебя сюрприз. — Сюрприз? Опять поездка куда-то? — Что-то попроще. Угадаешь? — он игриво заулыбался. — Вряд ли. — Тогда дождись моего прихода, — Росс тянет ко мне руки и заключает в объятия на прощение. — Всё, ушёл. Русский захлопывает дверь квартиры. Из закоулков памяти вдруг прокрадывается воспоминание сегодняшнего разговора Канады и альфы за дверью. Они пытались сделать это тихо, но я, конечно же, не мог оставить его без внимания, подслушав. «Он не глуп, дабы переживать из-за этого настолько сильно», — обронил фразу Кан, после чего назвал сроки, когда вернёт племянника и удалился. Канадец не подозревал оскорбить меня этим словом, однако ложное представление обо мне сильно ранило. Я уже говорил, что всегда был для брата неким идеалом, к которому стоит стремиться, даже несмотря на частые проблемы, из-за которых время от времени приходится просить помощь. Канада всегда считал меня мудрым и целеустремленным, который не станет тосковать из-за такого бреда, как собственное тело. Только вот я не такой. Я морально слаб, пусть и вынес многое, часто преувеличиваю значение на самом деле бессмысленных вещей. И это разрывает сердце. И сейчас он с уверенностью говорит, что я не могу серьезно относиться к лишним килограммам, которые для остальных, возможно, будут даже незаметны. А ведь я вправду беспокоюсь об этом настолько, что ненавижу себя с новым телом. — А, может, все не так плохо? — я смотрю на себя в зеркало. Не сразу решаюсь приподнять низ черной футболки, боясь даже представить, насколько мерзко мне будет от самого себя. — «Я не глуп, чтобы переживать из-за этого», — повторяю слова Канады и резким движением поднимаю футболку, решив взглянуть страху в глаза. В отражении всё та же картина, которая заставляет вцепиться руками в волосы и отпрянуть от зеркала, лишь бы не видеть себя. Дыхание тут же сбилось — я безконтрольно и беспорядочно то вдыхал, то выдыхал воздух, а в горле словно появилась преграда, через которую дышать стало практически невозможно. На глазах выступили слёзы, которые я держал в себе все эти полтора месяца, дав им волю в полной мере только в больнице. Это была последняя капля. Терпение и надежды полностью покинули меня, осталась пустота, присутствующая в первые дни после родов. — Неважно замечают ли изменения в моём теле окружающие или нет, я ненавижу себя за него, — прошипел я. — А всё из-за РАС, он стал причиной. У меня было столько стресса за беременность, так почему не случился выкидыш, и он просто не сдох где-то в больнице? — собственные слова ужаснули меня, но совесть окончательно вывела из себя. — Почему я вообще должен подбирать выражения к таком отродью, как он? И мне плевать, что я похож на своих родителей. Да, да, я — мудак ещё и похуже них! Из глаз неконтролируемо полились слёзы, рот открылся в беззвучном крике. Я пытался успокоить себя, заставить подумать об ином, отвлечься, но и это не получалось, моё тело не слушалось меня — его трясло, бросало то в жар, то в холод. Подняв голову, я пересекаюсь взглядом с отражением, что пугающе пристально смотрело на меня. В глазах отражения я вижу насмешку и отвращение, они так и говорили за себя: «Посмотри, в кого ты превратился! И не стыдно тебе?» Моё трезвое сознание было окутано гневом в такой мере, что я даже не осознавал: отражение и есть я. Я был взбешён словами, которые смог прочитать в собственном взоре и вознёс руку над стеклом. От резкого удара кулака, сопровождающийся тихим свистом разрезания воздуха, по зеркалу побежали трещины. Отдышавшись и вытерев стекающую по щеке слезу, я вновь смотрю в отражение. Но я не вижу там ожидаемого испуга своего лица, из-за чего гневаюсь только больше. — Ну что, Канада? Готов узреть, какой твой брат на самом деле? Он рыдает, как последняя тряпка, из-за тела и ребенка. Он — слабак, — вырвалось у меня сквозь плотно сжатые зубы. Руками я оперся о края тумбы, над которой и весело ненавистное зеркало, губы судорожно и испуганно втягивали в себя воздух, а взгляд бегал из стороны в сторону. Гнев постепенно улетучивался, оставляя после себя только боль в груди. Я вновь начинаю лить слёзы и молча кричать в пустоту. В голове самые ужасные мысли. «Покончи с этим», — вдруг звоном отдалось в голове. Я округляю глаза, не понимая, как вообще могу о таком думать, но после склоняю голову и шмыгаю носом. Почему теперь я поддерживаю голос, который до этого пугал? Рука сама тянется к верхнему ящику тумбы и выдвигает его. Там лежат строительные инструменты, вроде отвёрток, молотка гвоздей и пассатижей, они остались после ремонта. Другого места для их хранения я так и не смог найти. Кисть крепко сжала тяжёлый разводной ключ. Губы сводит. Достаточно одного удара инструментом в центр, дабы стекло было разбито вдребезги, а его осколки полетели в разные стороны. Один из них задевает мою щёку, что я не успел спрятать за руками, и оставляет красный разрез, из которого уже через пару мгновений тонкими струйками начинает стекать густая алая кровь. — Как же ненавижу себя, — прошипел я, сжимая ключ в руке посильнее. Слёзы текли с новой скоростью, теперь задевая рану, которая тут же начинала немного щипать, и смешиваясь с кровью. Широкими шагами я отправился вглубь квартиры.***
Вольной походкой Россия шагал домой, уже в который раз с улыбкой проверяя покупки — много продуктов, из которой он вот-вот сделает мне мои любимые блюда и свечи. В голове Росса был идеальный вечер, подобный нашему единственному за всё время отношений свиданию — поход в ресторан после примирения. Только в этот раз вечер должен пройти без неловких разговоров и стояний на коленях с просьбой прощения. — Может, ему вообще предложение в конце дня сделать? — вслух выдал русский, совсем замечтавшись. — Пора останавливать бурю эмоций, у меня даже кольца нет! — усмехнулся он, открывая дверь в подъезде и проходя внутрь. — Но когда-нибудь я обязательно его сделаю. Кстати, я так и не узнал, какой металл Аме предпочитает — золото или серебро. А какой у него размер безымянного пальца на левой руке? Подобные разносторонние мысли охватили разум альфы, он даже не заметил, как уже проворачивал ключ в замочной скважине входной двери. Решив, что обо всем остальном он ещё успеет подумать, тот ступает в квартиру и слышит под ногой хруст. Насторожившись, Россия отодвигает стопу и видит раздавленный осколок зеркала. Подняв глаза, Росс замечает, что весь пол прихожей полностью засыпан стеклом, а немного дальше, уже ближе к входу кухни и гостиной, лежит разводной ключ. Дрожь завладела телом русского. Он, бросив сумки, сорвался с места и вбежал в коридор. Повсюду вновь разбросаны осколки, а на рукояти инструмента видны пятна крови. Страх окутал с ног до головы, некоторое время Россия даже не мог сдвинуться с места, только суженными зрачками рассматривая разводной ключ и сотни мелкого стекла. Что здесь произошло? Кто-то ворвался в дом и устроил погром? Тогда почему дверь была закрыта? Почему здесь кровь? Где я? Что со мной стало?! Последние вопросы заставили выйти из транса страха и растерянности. Альфа рванул в кухню, крича моё имя, и чуть не налетел на новые осколки. Их было меньше, чем в коридоре, однако все зеркала, даже небольшое зеркальце, стоявшее на читальном столике были разбиты. Паника стала сильнее, на ватных ногах, Россия кинулся в другой коридор, где все ещё лежало стекло. Но теперь среди него сидел и я. Даже вскрикнув мое имя, Росс подбегает ко мне и прижимает к себе. Я мог чувствовать, как бешено колотится его сердце и даже мог предполагать, что творится у него в голове. Очевидно, он пытается понять, что же здесь произошло и кто же натворил всё это. А за ответом и далеко ходить не надо, это был я. — Америка, — облегчённо выдохнув, произносит русский и немного отстраняется, дабы рассмотреть меня. Он пришел в ещё больший ужас. В правой руке я сжимал большой кусок стекла, а подрагивающую левую — держал под осколком, будто вот-вот сделаю порез на запястье. Прокрутив недавние события в голове, альфа осознал, что как раз это я и решался сделать, пока тот искал меня по квартире. Глаза мои были прикрыты и опущены в пол, а лицо — бледное и уставшее. Немного поколебавшись, я откладываю осколок в сторону и утыкаюсь взглядом в свои руки. Все запястья были в мелких и глубоких порезах, из которых лилась кровь, хотя сам себе я так и не успел нанести ни одного. В голове России появились догадки настоящих событий, что развернулись здесь в его отсутствие, но одна пугала больше другой. Я молчал, и не собирался что-то объяснять. Я был морально измотан и сломлен, до конца даже не понимал, что чувствую и что натворил. — Америка… Почему? — запинаясь, ошарашенно выдал Росс. — Я так устал, Раш. Я не выдерживаю, я не могу. Мне… Мне хочется умереть, дабы не чувствовать этого. Русского словно ударяет током. Его лицо становится ещё более испуганным, трясущимися руками он вновь притягивает меня к себе, и крепко прижимает, лишь бы я не успел натворить глупостей. — Ты не можешь умереть… Нет, ты не хочешь этого. Ты просто впал в беспамятство из-за стресса. Ты не хотел этого! — подрагивающим жалобным голосом успокаивал себя альфа. — Нет, я знал, на что иду, — уткнувшись лицом в плечо России, прошептал я. Тот встрепенулся и напрягся больше, как бы молча произнося: «Нет, ты не мог этого хотеть». Я слышу, как сердце его забилось сильнее. — Сначала я пресекал мысли об этом, но теперь поддерживаю их. А насколько мне было бы страшно, если бы в один момент я нашел своего партнёра на полу, что решается на порез по венам? Сейчас я даже не осознавал бушующих в душе чувств или выражения лица Росса. «Конечно! Конечно, я не мог бредить и ошибочно считать своего омегу нуждающимся в помощи!» — кричал в своём сознании тот, беря кисти моих рук в свои и разглядывая. — Я так рад, что ты пришёл. Я очень испугался… себя. Прости, что натворил такое, — от прикосновений по телу прошлись мурашки, а руки тут же заболели. Ресницы дрогнули, и я слабо прижался к русскому. Альфа рассматривал порезы, из которых все ещё сочилась кровь и не мог трезво мыслить. В голове только страх за меня. Он не верит, что может потерять меня. Нет-нет, он этого никогда не допустит. — Пошли, — твердо сказал он, встав на ноги и приподняв меня. — Всё закончилось, всё будет хорошо, — было непонятно, кого именно пытался успокоить Россия — меня или самого себя. Он сажает меня на кровать в спальне, с облегчением вздохнув из-за отсутствия осколков в этой комнате и пулей вылетел за аптечкой, где взял бинты, обеззараживающее средство, пластыри и таблетки. Из-за шустрости и неконтролируемых эмоций, движения Росса были нечёткие, что заставляло его нервничать ещё больше. А если я решу покончить со всем, пока его нет в комнате? Эти мысли подбили действовать ещё быстрее. — Давай руки, — вернувшись, тот опустился передо мной на колени и приготовил балончик с прозрачной жидкостью. — Нет, мне будет больно, — захныкал я, мотая головой и притягивая запястья к себе. — Ты мог заразиться чем-то. Продолжаю отрицательно качать головой. Видя, что я готов впасть в новую истерику, русский быстро отстал с уговорами, принявшись наматывать бинты на сухую кожу. Он плотно заматывал раны, дабы кровь поскорее остановилась, белые куски ткани мигом окрашивались в бордовый цвет. — Скажи мне, что с тобой произошло, — завязывая бантик из двух концов последнего бинта, настоятельно просил альфа. Я прячу глаза, однако сдаюсь и выдаю всё, как есть. — Я не хочу видеть своё отражение. Оно мне противно. Россия вскрывает упаковку с пластырем, который осторожно лепит на место царапины на щеке, поверх нежно проводя большим пальцем. Он с болью в глазах смотрит на меня, а после опускает голову и берёт мои замотанные запястья в ладони и прикладывает к своей щеке. Ей он трётся о прохладные пальцы, а после покрывает их короткими медленными поцелуями, спускаясь ниже по рукам. — Примешь успокоительное? — тихо спрашивает он меня. В ответ я киваю, шмыгнув носом. Росс приносит стакан с водой, куда растворяет тёмно-коричневую таблетку и даёт это выпить, а после продолжает целовать мои руки и обнимать меня. Скоро ко мне приходит усталость. Голова немного ныла и клонилась на бок, глаза закрывались. Началось действие успокоительного. Русский помогает мне лечь и накрыться одеялом. Тепло усыпляет сильнее, я прикрываю глаза. Альфа ещё долго сидит со мной, гладя и что-то шепча, пока не удостоверяется в моём крепком сне. Только тогда он позволяет себе отойти от меня и немного прикрыть дверь. Тот боялся закрывать её полностью, ведь хотел контролировать мой сон и время пробуждения. Выйдя в коридор и наступив обувью на очередной осколок, Россия глубоко вздыхает, думая, что именно нужно сделать первым. — Что же происходит с тобой, Аме? — оглядывая пол, полностью покрытый битым стеклом, тот качает головой. Он, осторожно переступая через осколки, прокладывает путь в мой кабинет, где, к счастью, тоже не оказалось зеркал. Тот хватает телефон и звонит Канаде, думая, как всё ему объяснить. Станет ли Кан его винить, мол, не уследил? — Мы же договаривались, что РАС ты вернёшь завтра вечером? — тихо начал Росс, стараясь не разбудить меня. — Да. Планы поменялись? Он нужен вам как можно скорее? — Наоборот, мог бы ты оставить его у себя подольше? — Конечно, могу. Только зачем? Планируете с Аме куда-то поехать? — Эх, если бы, Кан, — он массирует носовую перегородку и возвращается к рассказу, уже не стараясь скрыть ужасные подробности и последствия. — Аме стало хуже, я боюсь оставлять его с сыном. — Что? В смысле ему стало хуже? Что произошло? — канадец заволновался по ту сторону трубки. — Я, честно говоря, сам до конца и не понял, что случилось за мое десятиминутное отсутствие, но, придя домой, увидел горы разбитого стекла и Аме среди него. Кажется, он хотел вскрыть вены. — Боже… С ним же всё было в порядке! Почему он хотел это сделать?! — запаниковал канадец. — Только успокойся, хорошо? Сейчас всё в порядке, Америка спит, он ничего не сделал с собой. А в порядке он и не был с момента родов, Аме постоянно отрицал свои страдания, из-за чего я даже помочь не мог. Ну, не смогу же я его насильно отвести к специалистам! — Как я мог не заметить этого? Всегда видел даже мелкие переживания, а подобное упустил… Я был слишком рад встречи с РАС. А ты почему, Россия, ничего не сказал мне? Ни сегодня, когда я спросил, ни раньше? — Я думал, что Аме бы не хотел, дабы ты знал о его проблемах. Он даже мне с ними не открывался. — Господи… И что мне теперь сделать, дабы не сидеть тут и не волноваться? Россия, скажи, что не позволишь ему натворить глупостей с собой. Он уже пытался так делать после прошлых отношений, когда ничего не помогало от его моральных травм, и это было ужасно! Постоянно контролируй его, понял? Аме может сделать ещё одну попытку, пока ты отвлечёшься. Новый холодок прошёлся по телу русского. Информация, что это может быть не первая попытка напугала его ещё больше. — Хорошо, я буду постоянно рядом. Так ты пока оставишь у себя РАС? Я волнуюсь, что Аме может навредить не только себе, но и ему. — Об этом даже речи быть не может, РАС пока побудет у меня. Когда разговор по телефону был закончен, альфа вновь выходит в коридор, осматривая осколки. Пройдя дальше в квартиру, в сторону ванной комнаты, он увидел ещё больше стекла. Были разбиты не только большие зеркала, но и прозрачные полки над раковиной. Видимо, они разлетелись под ударом тяжёлого предмета в зеркало. Теперь России предстояло убрать все осколки и не порезаться самому. Вооружившись мусорными пакетами и резиновыми перчатками, тот приступил к работе, которая точно займёт больше нескольких часов.***
Закончил Росс, когда за окном было темно, а на часах стрелки показывали одиннадцать вечера. Про романтический ужин и речи быть не могло — русский слишком измотан, все его тело ломит, а я так и дремал непробудным сном. Когда же я раскрыл глаза, потянулся и сонно пробурчал, уже слепило яркое солнце. Я чувствую, как по моим волосам вновь и вновь осторожно проходит прохладная рука, нежно поглаживая. Уголки губ слабо дернулись вверх, а сонный я перевернулся на другой бок, подставив голову навстречу прикосновению. Альфа лежал подле меня с растрёпанными волосами, уперевшись локтем свободной руки в подушку и подперев голову. Он мило улыбался мне, продолжая играться с прядями моих волос. — Доброе утро, — тихо произнес он, заправив одну из прядей мне за ухо и пройдясь рукой по моей впалой щеке, на которой приклеен пластырь. На душе спокойствие и тепло, но стоит мне опустить взгляд и заметить перебинтованные запястья, я вздрагиваю и жмурюсь. К сожалению, это был не сон. — Вчера я сильно перепугался за тебя, — со вздохом начал тот, пряча мои руки обратно под одеяло, дабы я меньше смотрел на них и не переживал. — Ты ведь знаешь, что являешься мне самым дорогим человеком? Ты — мой смысл жизни, — с лёгкой улыбкой продолжил Россия, проведя ладонью по моему плечу. — Зная о твоём прошлом, я лишь хотел сделать тебя самым счастливым, а вместо этого вижу твои страдания из-за моей же безответственности. Эти прекрасные глаза с такой добротой смотрят на меня. Росс даже не собирается осуждать меня за сделанное? Наверное, я принес много проблем, а тот всё ещё мил со мной. — Я не хочу, чтобы с тобою что-то случилось, малыш, — он целует меня в лоб, дабы успокоить. Но одного поцелуя не достаточно, и русский решает напомнить кое-что. — Ты у меня самый красивый на свете. Я всегда сходил с ума от твоего милого личика и великолепного тела. Мне нравилась твоя внешность, даже когда мы не были знакомы. Иначе почему я хранил все газеты с твоими фото у себя в комнате? А твои глаза — отдельное произведение искусства. И неважно, что я наговорил, когда был зол, ты знаешь, что я не считаю так. Наоборот, я восхищаюсь ими. И твой характер, твою личность я тоже безумно люблю. Вновь скажу, что хотел сделать тебя самым счастливым, показать, какого это быть по-настоящему любимым, однако всё обернулось в это. Я удивился, поняв что кричать не хотелось, хотя до этого, стоило мне услышать подобные речи, они лишь раздражали. Всегда они были сказаны так искренне, однако только сейчас я понимаю их ценность. — И я хочу, чтобы ты был счастлив. Мы были счастливы. Для этого тебе нужна помощь специалиста. Ведь все плохое позади — мы вместе, никто не препятствует нашим отношениям, Союз наконец оставил нас в покое, у тебя начали улучшаться отношения с отцом. У нас всё может наладится, если тебе помогут. Я прекрасно вижу, как ты был напуган вчера и не хочу, чтобы подобное происходило вновь. — Хорошо, я схожу к психологу ради нашего счастья, — после долгого молчания, практически шёпотом соглашаюсь я. Так будет правда лучше. В душе неприятное чувство проигрыша, но больше бороться с самим собой я не могу. Я устал отрицать свои ужасные мысли. — Ты… Правда? — опешил Россия, ожидая скорее услышать отказ и морально готовясь к новому скандалу. Я молча киваю, пододвигаюсь к Россу и обнимаю его. — Спасибо, что доверился. Обещаю, я найду самого лучшего специалиста, который поможет тебе, — счастливо улыбнувшись, русский крепко обнял меня в ответ и уткнулся в мою волосы. — Мне точно станет легче после посещения врача? — Конечно. Я сделаю всё для этого!***
Уже через пару дней был мой первый визит к врачу. Отправились мы в небольшую клинику на окраине Нью-Йорка, которую для меня выбрал Россия. По его словам, психолог там — приятный молодой мужчина, умеющий расположить к себе, что очень важно для меня, ведь для эффективного лечения я должен довериться специалисту и не таить от него проблемы. Росс предлагал мне отправиться на первый прием в одиночку, однако я же попросил быть со мной рядом. Я боялся, что не смогу сам держать всё под контролем. Какого было удивление людей, сидящих в коридорах клиники, когда на пороге увидели меня. Кто-то из толпы даже узнал русского и теперь задавался логичным вопросом: «Что он делает рядом со мной?» И мне, и альфе не было дела до незнакомцев, потому мы с гордо поднятыми головами отправились к кабинету. Поднявшись на третий этаж, перед дверью нужного отделения была вешалка для верхней одежды. — Солнышко, давай помогу, — альфа приступил к расстёгиванию пуговиц моего плаща. Я невольно заулыбался такой картине. — И не лень тебе? — Лишь бы ты был счастлив, — тот вешает мою верхнюю одежду на крючок. — Я счастлив, что в такой трудный момент ты рядом. Я очень это ценю. Сделав по коридору пару шагов, мы оказываемся перед нужной дверью. Я взволнованно взглянул на Россию через очки, но, даже не видя моих глаз, тот понял мои чувства. Тот серьёзен кивнул, словно говоря: «Я верю в тебя», — и опустился на стул, показывая, что будет ждать меня тут и никуда не уйдет. Это придает уверенности, я стучусь в дверь, получаю согласие на вход от психолога и после вхожу. За столом сидел парень и со сосредоточенным заполнял какую-то бумагу. Прием начался уже через пару мгновений и должен был продолжиться не менее получаса. Мне задавали вопросы о жизни. Сначала врач начал издалека — спрашивал об увлечениях, хобби, любимой еде и музыке. Дальше он углубился в одну из поднятых в разговоре тем и с помощью неё стараться выяснить мою проблему. Конечно, он знал, что мой повод прихода сюда было появление ребенка и невозможность принять его, однако это не давало ему полной картины. Смущало меня одно — специалист с каждым моим словом становился всё мрачнее и мрачнее. После завершения моего рассказа о ненависти к сыну и того как я от этого страдаю, мужчина и вовсе встал со своего места, попросил меня подождать и вышел за дверь. Россия встрепенулся и подскочил со стула, когда увидел перед собой того самого врача, с которым договаривался о лечении. Его лицо настораживало. — Я здесь бессилен, ситуация слишком запущенная. Вам нужно обратиться к психотерапевту, ведь это очевидно психологическое заболевание, а не простые переживания после родов, — объяснил психолог. Россия не привык перечить врачам, потому вопросов: «Вы уверены, что всё так серьезно?» — не последовало. — И что же тогда ждёт его? — Росс постарался не называть среди незнакомых людей моего имени, дабы на меня и дальше не обращали внимание. — Сначала нужно поставить диагноз, а психологи не имеют права такого делать. А дальше? Лечение препаратами, если потребуется или регулярное посещение врачей. Так я и русский остались ни с чем. Мы молча шли к машине из клиники, всё думая над словами врача. Кто больше из нас волновался за меня было непонятно. — Малыш, ты такой молодец! Я горжусь тобой! — заметив моё разочарование, решил подбодрить меня альфа. — Ты смог стойко выдержать первый приём. Теперь осталось всего несколько и ты здоров! — Врач сказал, что я больной, — пробурчал я, вспомнив его разговор с Россией. — Нет-нет, ты чего? Он не это имел в виду. Просто тебе надо сходить к другому врачу на всякий случай. Я не стал спорить, приняв попытку меня успокоить. Улыбка расплылась на моих губах, я приобнял руку Росса и, наклонив за неё, оставил поцелуй на щеке русского. — Ты любишь меня, и это главное? — спросил я. — Конечно, — засиял он.***
Русский не отступал в попытках найти нужного врача. Он потратил на это много времени, и по итогу вот я уже сижу в кабинете нового психолога. Ах, да, это уже не психолог, а психотерапевт. Такими темпами следующим моим походом к врачу станет психбольница. Хотя я сам виноват, мог не сопротивляться и прийти сюда ещё месяц назад. Я сгорбившись сидел на кресле, сложив руки на коленях и рассматривая их в ожидании первых слов врача. На мне сегодня специально надет темный пиджак, дабы бинты на запястьях никто не видел. Поднимаю взгляд на сидящую передо мной женщину, что и являлась моим спасением. Ещё с первых секунд пребывания в кабинете она казалась мне очень знакомой, однако где же я мог ее видеть, осознал только спустя время. Это та самая прохожая, что пресекла попытки альф унизить омегу возле магазина. Не думал, что она окажется моим врачом. Сам кабинет специалистки не был похож на кабинет врача, что работает со сложными заболеваниями разума. Приходя сюда, я ожидал увидеть холодные белые стены, словно из психбольницы и среди них только стулья врача и пациента. Но на самом деле комната была оставлена так, будто это не рабочий кабинет, а гостиная в доме. Стены были выкрашены в спокойный зелёный цвет, на шкафах стояли фотографии каких-то пейзажей, сувениры из разных стран — фигурки, ракушки, небольшие растения. Стыдно, что нахожусь в стенах кабинета психотерапевта вновь. Но я больше не могу страдать. — Давайте начнём? Я все подготовила, — спрашивает меня женщина, поднимая взгляд. — Вам комфортно? Хотите чаю? Может, конфет? Вчера такие вкусные купила. — Нет, спасибо, — пролепетал я, прижав руки к себе. Она предлагает мне чай и конфеты? Это странно, до этого ни один врач не пытался «подружиться» со мной таким образом. — Хорошо. Раз это первая наша встреча, я буду задавать вопросы, а Вы отвечать. Для начала я хочу спросить: «На что Вы жалуетесь?» — Около двух месяцев назад у меня появился ребенок. Теперь я чувствую себя ужасно, моя жизнь превратилась в ад. Много из моего тихого признания она не извлекала, но уже поняла, в какое русло нужно идти, дабы понять, что же со мной произошло. — Этот ребенок был желанным? — начинает та. Я поднимаю на нее печальные, но одновременно и злые глаза — Нет, — отвечаю уже смелее. — Вы хотели избавиться от эмбриона? — Я хотел сделать аборт, но было уже поздно. — Вы пытались убить ребенка после его рождения? Отрицательно мотаю головой. В ответ психотерапевт кивает и что-то записывает в свой блокнот. Какой позор. — Как давно плохо чувствуете себя? Проблемы появились сразу после рождения ребенка или через время? — Я очень долго пытался бороться с ненавистью и нынешним состоянием, но ребенок постоянно кричал, он не давал мне спать, я не могу даже нормально соображать, не то что бороться с самим собой! Я сдался уже через две недели после появления сына, — чувства брали вверх, и рассказ становился более эмоциональным. — Ах, так у Вас сын. Прекрасно, — дружелюбно заулыбалась оппонентка. С призрением гляжу на нее изподлюбья. — А как Вы сегодня себя чувствуете? — Я не хочу ни с кем разговаривать и никого видеть. Я так устал. Я хочу быть один. — А хотите ли Вы быть здоровым? — Не знаю, — вновь тихо продолжил я, опустив взгляд. — А хотите ли Вы, чтобы Вам помогли стать здоровым? — Я не знаю. Я не могу работать, я не могу радоваться, я не могу любить, я не могу контролировать себя. Всё плохо. Сам я не могу справиться с этим… Наверное, хочу. Хочу ради человека, что все это время был рядом и старался скрасить мои нудные печальные дни. Я здесь только ради него, сам бы никогда не вернулся в эти стены. — А кто этот человек? Ваш друг? Родственник? — Отец моего ребенка. — Вы сейчас в браке с этим «дорогим человеком»? — Нет. — Что Вы чувствуете к нему? Не было мыслей расстаться? Нет необъяснимого раздражения в его сторону? — Я люблю его так же сильно, как и любил с самого начала. В последнее время мы часто ссорились из-за моего состояния, но в этом был виноват только я. — Почему бы Вы сами не пошли на консультацию? Вам страшно просить помощи? Вы считаете это низким? — Нет, я не доверяю врачам. Они уже сломали мне жизнь. — Расскажите об этом подробнее. — Они поздно определили, что я беремен, — нехотя ответил я. — Если бы ещё после токсикоза мне назначили обследование, после которого выяснилась моя беременность, я бы успел сделать аборт и сейчас не был тут. А что говорить о психологах? Они не помогают. Когда мне было действительно плохо, когда я не хотел просыпаться с утра, они ничем не помогли. — А Вы верите, что можете излечиться? — Надежда умирает последней, — поправил упавшие на лицо волосы я. Рукав пиджака оголил часть запястья с бинтами, на что быстро обратила внимание врач. — Почему у Вас забинтованы руки? Я вздрогнул и быстро оттянул рукав пиджака обратно, дабы он продолжил скрывать бинты. Психотерапевт повторила вопрос, на что я прижал руки к груди, пряча, и задумался. А если я не скажу причину? Россия расстроится, что я умалчиваю что-то и препятствую лечению? Я не хочу видеть его грустным, он столько делает для меня. — Я порезался об осколки. — Об осколки? Как так вышло? — Я разбил все зеркала в квартире. Ну и… Я думаю, Вы понимаете, как осколки могли изрезать мне руки. — Зачем Вы сделали это? — Я не хочу смотреть на своё уродливое отражение. — Под бинтами только порезы от осколков? — Да, — помедлив, ответил я. Я не сразу вспомнил решился ли всё же сделать глубокий резок по венам. — У Вас были мысли сделать с собой что-то? — Да, были, — закивал я. — Я хотел вскрыть вены неделю назад, но не решился. И я не решился бы, наверное. — А почему Вы хотели сделать это? — Тоска. Женщина вновь кивает и продолжает записывать что-то в свой блокнот. За деврью кабинета слышу какой-то шум, но не обращаю на него внимание. Врач задаёт ещё несколько вопросов о моём сне, аппетите, после объявляя, что я могу быть свободен и должен теперь ходить к ней на постоянной основе. Я ожидал, что она выпишут мне лекарства или поставит диагноз, но та сказала идти и подождать под дверью. Через пару минут она огласит результаты беседы. — Как все прошло? — спрашивает меня Россия, что все это время сидел в коридоре. — Не знаю, мне вновь задавали вопросы. Врач сказала подождать, скоро она скажет, что же меня ждёт. — Не расстраивайся, всё обязательно будет хорошо. Из двери кабинета показалась психотерапевт. Она глазами нашла нас и с серьезным лицом направилась в нужном направлении. Остановившись перед нами, она ещё несколько раз перечитала записи в блокноте, дабы точно знать, что не ошиблась и огласила: — Послеродовая депрессия в выраженной или тяжёлой форме. Россия обомлел, а я лишь отвернулся и поджал губы. Я ожидал этого. — К тому же и попытка суицида, — продолжила женщина. — Все показатели к срочной госпитализации. — Госпитализации? — поколебавшись, переспросил Росс. — Нет, я запрещаю. — Вы — близкий родственник пациента? Русский с досадой глянул на меня, вздохнул и выдал тихое «нет». — Я не хочу в больницу, — запаниковал я. — Я обещаю, что больше не наложу на себя руки. — К сожалению, пребывая в таком состоянии, Вы не можете повлиять на решение врача. — А если близкий родственник откажется от госпитализации? — выдал альфа. — Ему нужно написать заявление, которое будет рассмотрено администрацией. — И как скоро это нужно сделать? — До сегодняшнего вечера. — Хорошо, он напишет, — Россия поднимается со стула, хватает меня за руку и ведёт на выход. Я только успел попрощаться с врачом и из вежливости поблагодарить за консультацию. — Какая, чёрт возьми, госпитализация? — рычал себе под нос он. — Прости, прости! Я не должен был говорить о том случае. — Нет, ты должен был сказать об этом, дабы тебе помогли. Но нам не нужна такая помощь! — И кого же ты хочешь подбить написать заявление? — А у тебя родственников много? — Вообще-то, да. Например, у меня семь братьев и сестер, не считая сводных. Ещё родственники со стороны матери и отца… — А близких много? — прервал меня альфа. — Близких? — я вздохнул, — Только Канада. — Ещё у тебя есть отец. — Он — не близкий родственник! Не говори, что ты хочешь попросить его! Я вообще тебе запрещаю с ним общаться! Ты сам знаешь, какой он урод! Британия скорее соглашение подпишет! — Я не собирался просить Великобританию что-то подписывать. Я знаю, что у вас плохие отношения с ним. Канада сходит сегодня. — Россия, и что теперь мне делать? Мне страшно. — Будем лечиться. Пусть Канада сегодня спросит, какие лекарства тебе принимать. Мы обязательно вытащим тебя из этого состояния, я обещаю.