***
Ещё после второй консультации психотерапевт выписала мне препараты, которые с того момента аккуратно стоят на самой дальней кухонной полке. Они имеют накопительный эффект и должны начать действие после трёх недель приема. Четыре таблетки в день, что я исправно пил второй месяц, не приносили ожидаемых трезвость мыслей и умиротворения на душе, отчего втайне от лекаря я стал принимать бо́льшую дозу. Наконец долгожданное спокойствие стало овладевать моим телом: голова не переполнена странными думами и сердце не болит от переживаний за сделанные проступки. Одно осталось неизменным: на консультациях с врачом я рыдал, словно дитя. Каждый раз мне казалось, что добрая женщина уже возненавидела меня, раз способна доводить. Лишь позже та поведала причину. Оказывается, чтобы временно избавить больного от тоски, психотерапевту бывает необходимо вызвать слезы, и пробудить у пациента жалость к самому себе. Сколько бы ни старался, я не понимал подобных методов, однако и не думал сопротивляться желаниям врача. Я поставил себе четкую цель «вылечиться как можно скорее» и шел к ней, несмотря на трудности. Перед консультациями я обязательно представлял, как вернусь домой и обрадую Россию тем, что изменился. От картинок в воображении, где я видел счастливого Росса, что больше не слышит истерики, недовольства, ревность и слезы, губы сами расплывались в теплой улыбке. — Считаете ли Вы себя больным человеком на данный момент? — спрашивает психотерапевт на сегодняшней встрече. — Считаю. Мы избавились от многих проблем, но есть ещё травмы, что нужно проработать, — даю ответ со всей серьезностью. — Как думаете, Вы способны сделать это? Нет навязчивого желания всё бросить? — Я знаю, что способен. Рано или поздно добьюсь того, для чего возвращаюсь в стены Вашего кабинета вновь и вновь. И я не брошу свою идею, пока не увижу, что мой молодой человек больше не страдает в отношениях со мной. Уверенность словам предавали рассказы врача о других пациентах, тоже когда-то сидевших на моём месте. Убежденность в том, что я навсегда угрязну в подавленном состоянии, поколеблена с помощью логичных опровержений: предыдущие больные смогли излечиться и сейчас живут счастливой жизнью, даже не вспоминая о плохом опыте. А чем я хуже? Я глупее или слабее них? Кажется, нет! Значит, справлюсь! Россия всегда говорил, что я очень сильный человек и перенесу любые невзгоды. Пусть он сейчас и обижен на меня, не хочет видеть, однако, надеюсь, всё равно верит в моё выздоровление. Депрессию можно сравнить с дождем. Любой дождь, даже самый сильный, рано или поздно оканчивается. Значит, есть конец и моим мучениям. Психотерапевт, скоро поняв смысл моей цели выздороветь, начала всё чаще поднимать тему отношений. Я, конечно же, и до этого рассказывал о России и ребенке, однако теперь меня просили красочно разъяснить чуть ли не о каждом вздохе нашей пары. Я считал, что мне помогут наладить взаимоотношения с Россией, лучше понять его мысли и поступки, построить грамотный диалог при следующей встрече, однако получил лишь заключение: «То, что Вы испытываете с тысяча девятьсот сорок второго года, — далеко не влюбленность». А что это?! — Эмоциональная зависимость, — твердо заявила врач. От столь сильного гнева, что переполнил моё тело в тот момент, короткими ногтями я чуть не разодрал подлокотники кожаного кресла. Я всматривался в холодные глаза собеседницы, силясь разыскать там хоть каплю неуверенности. — Я никогда не скрывал, что полюбил свою пару за то, что он просто был мил со мной. Однако как Вы смеете заставлять меня сомневаться в своих чувствах?! — прорычал я. — Не любил бы я его — не был бы здесь! — Не задумывались, что находитесь здесь по другой причине? — Я не понимаю, о чём Вы! — Может, из-за того, что терзают мысли, мол, партнёр устал терпеть Вас таким, какой Вы есть и может бросить? Боитесь этого настолько, что готовы ломать себя здесь против своей воли. — Мы вместе четыре года, прошли через огонь и воду! Если бы я испытывал к партнеру совершенно иное от любви чувство, то давно бы прекратил эти отношения. Чего мне терять? А тратить четыре года на какого-то альфу ради развлечения я бы точно не додумался! — Вы неверно понимаете меня. Судя по Вашим рассказам, все вокруг ненавидят Вас и желают лишь зла, в то время как партнёр единственный способен полюбить. Лишь от него Вы получаете желанные слова и поступки, из-за чего и любите. Достаточно в голове появиться неосторожной мысли — уже боитесь быть брошенным и впадаете в апатию. А оттого же такой страх разойтись с любимым ради которого Вы готовы не есть сутками, прятать беременность и настоящего себя? Разве так поступают с теми, кого любят? — Поступают! — У Вас был тяжёлый опыт первых отношений, это сильно сказалось на представлениях о любви. Давайте вспомним и сопоставим, дабы мои слова не звучали бредом в Вашей прекрасной голове. — Опять… Омут страшных воспоминаний… — тихо прошипел я. — «Кому ты такой нужен кроме меня?» — была любимая фраза бывшего молодого человека. Именно она въелась в Вашу память и приносит больше всего боли. Та звучала столь часто в отношениях, что стала частью жизни, чем-то естественным и обязательным. И ладно бы говорили Вам лишь её, однако фраза подкреплялась и другими колкими выражениями. Он осуждал за всё: какие слова говорю, о чём думаю, что ношу, с кем общаюсь, какие эмоции испытываю. Со временем, моё настроение зависело лишь от его взгляда — разгневанного, доброго иль задумчивого. В первые месяцы отношений он был улыбчив, мил, нежен и вежлив. Спешил познакомиться с моей семьёй по-новому, объявить о союзе, мечтал сделать мне предложение и организовать самую пышную свадьбу, что только я могу себе представить. Молодой и неопытный я, который ещё подумать не мог, что за настолько светлыми людьми может скрываться монстр, и не обращал внимание на странную спешку разделить одну постель, начать жить в одном доме, обручиться и завести детей. Наши отношения были настолько идеальны, что на принуждения к сексу и грубое обращение в постели я закрывал глаза. Что уж скрывать? В то время подобное с омегами не порицалось, да и сейчас не особо. Я и не знал, что может быть иначе. Лишь начав изучать своё тело самостоятельно, смог узнать, что секс — не только боль. — Постепенно бывший молодой человек силился влиять на Ваш круг общения. Оказывается, по его же словами, все друзья лживые и хотят лишь рассорить, брат учит плохим вещам, и вы должны прекратить столь близкое общение. С другими альфами и бетами, хоть и знал, что Вы их на дух не переносите, знакомиться и видеться тоже запрещал. «Я ревную, потому что люблю». Так он говорил? — Всё верно, — опечаленно закивал я. — Это начинало вселять чувство вины за собственные желания и поступки. Он обвинял Вас в своей ревности, но никак не себя. Тот обещал, что при продолжении общения с друзьями, Вы обязательно станете таким же. — Да, тогда я намеренно порвал связи с самыми близкими людьми. Поверил, что они хотят лишь разрушить моё счастье, — со вздохом добавляю я. — Он спрашивал: «Зачем тебе ещё с кем-то общаться? Разве я неинтересный собеседник?» Скоро не только моё окружение осуждалось им. Я стал таким же плохим неверным лживым и тем, кто хочет всё разрушить. Тогда мы уже жили вместе, в его доме, и ему ничего не мешало наказывать меня молчанием, презрением и парочкой нелестных слов. До избиений ещё не доходило. Привычный ласковый взгляд давно сменился на раздраженный. Ему было словно противно смотреть на меня. Я не понимал, что происходит, много раз пытался выяснить причину, вспоминал его слова и винил себя. Как я и сказал, я прекратил общение с самыми близкими и уделял всё свободное время ему, иногда жертвуя работой. С каждым днём он становился на меня всё злее и злее, а позже перестал сдерживаться и перешёл на постоянные подколы и оскорбления. Точнее, их он считал лишь советами, которые никто кроме него мне не даст. Лицо какое-то «не такое», пополнел на пару килограмм, неприятный уху голос, странная походка и прочее, что я, к счастью забыл. Мою обиду на колкие выражения он лишь осуждал, говоря либо «я пошутил», либо «я просто хочу, чтобы ты стал лучше!» — Через пару месяцев он честно признался: «Если ты не поменяешься, я начну изменять». Ваш бывший молодой человек будет долго манипулировать Вами изменами, лишь бы подстраивать под себя всё больше. — Один раз тот выдал, мол, ему стыдно за меня. — Он начал внушать это Вам, пытался заставить поверить. И, к сожалению, получилось. Ещё до отношений Вы думали, что кроме него никто не полюбит Вас, а когда и он начал говорить об этом, то сознание оказалось в его власти. Теперь если он хотел переспать — обвинял в измене или нелюбви, если злился — поднимал руку, если хотел заткнуть — подбирал оскорбления. Именно из-за страха остаться одному Вы, даже сами не осознавая этого, начали ненавидеть себя. Вы не знали других отношений и перенесли старые переживания и установки к новому партнеру. Тоже боялись за какое-то «не такое» лицо, набор веса, неприятный уху голос и странную походку. И теперь Вы пытаетесь лечить старые раны человеком, который Вас искренне любит и ценит. Если вы расстанетесь, больше никто не будет убеждать Вас в обратном, и Вы вскоре вновь станете ненавидеть себя. Это и называется эмоциональной зависимостью от партнёра. — Всегда знал, что я какой-то ненормальный… — с досадой произношу я. — Лишь стал думать иначе — оказывается, и любить не умею. Надо запереть меня в дурке и не выпускать к здоровым людям. А то кроме как приносить другим неприятности, ни на что не гожусь. Кажется, Вы должны научить меня думать иначе, а не понижать мою самооценку ещё больше, разве нет? Те отношения постепенно душили, а сейчас я свободен и не могу свыкнуться. Всегда жду подвоха! Но вот его нет и спустя четыре года. Я научился верить в любовь партнёра и что больше никогда не останусь один. А теперь он говорит, мол, пользуюсь его любовью! Мне так жаль старого себя, который переживал избиения и изнасилования. Это сейчас я знаю, что такое любовь партнёра. Знаю, какого получать тонну комплиментов и внимания. А тогдашний я молил о смерти, дабы прекратить эти мучения. Вот бы я встретил Россию раньше, вот бы не знал плохого опыта! Я называл много причин, почему не могу завести новые отношения. Конечно, я старался умалчивать о главной — страхе, однако всё было ясно и без того. О скольких требованиях я говорил? И какие из них соблюдает мой нынешний партнёр? Имеет плохие привычки, о которых я так нелестно отзывался, хоть и сам имею их. Сын уважаемого СССР, но всё равно не ровня мне. И разве мы не были счастливы? — Можно не быть идеальным, но являться любимым, — вдруг выдала психотерапевт, словно всё это время слушала мои мысли и решила подвести итог. — Да и не существует идеальных. А с партнёром Вам нужно всё серьёзно обсудить. — Когда наберусь сил для этого разговора, то обязательно загляну к Вам и попрошу парочку советов. Эх, у Вас в кабинете всё легко, однако, стоит мне покинуть здешние стены, все переживания вновь возвращаются. Как бы мне ни казалось, мол, изменился, я все ещё переживаю из-за растяжек и жирка в районе живота, подаренных родами. Из-за такой глупости…***
Пару дней назад РАС пошёл третий месяц Казалось бы, лишь пару дней назад он был совсем крохой, только-только появившейся на свет! «Как быстро растут дети», — каждый раз отмечал Россия, наблюдая за ростом братьев и сестер, и вот опять поражается. Он давно свыкся, что с ребенком большой помощи ждать ему неоткуда: о моём местонахождении тот не осведомлен, а Канаду просить не хочется не только из-за разногласий взглядов в сложившейся ситуации, но и из-за совести. Кан и без того сделал для нашей семьи очень многое. Сегодня утром РАС проснулся не с привычными криками, коими просил внимание и бутылочку с молоком, а тихо, перевернувшись на живот и начав теребить своими маленькими ручками игрушки перед собой и одеяло. — Доброе утро, мой малыш! Кто такой сладкий проснулся, м? — ласково лепетал Россия, подойдя к кроватке. РАС в ответ гулит, дрыгает ножками и радостно смотрит на отца. — Какой же ты большой! Уже и на животе лежишь уверенно, хорошо голову держишь! А какие новые звуки ты научился выговаривать. Ну же, скажи ещё раз своё милое «агу»! Давай! «А-гу»! Сын выдаёт громкое «агу», стараясь подражать родителю. Услышав ещё более радостные звуки с его стороны, ребенок задвигал конечностями активнее. — Да-да, пойдем скорее кушать! Сегодня отправимся гулять подольше, на улице такое яркое солнышко. И поспишь днём там как раз, пока ещё не так похолодало. И все у РАС было хорошо, развивался, как все дети, однако кое-что не могло не беспокоить Россию. В три месяца ребёнок уже очень эмоциональный. Он бурно радуется появлению родителя, любимой игрушки или знакомого голоса. Если испытывает боль, резкую смену температуры или вдруг забирают игрушку — заплачет. РАС выражал все эмоции, однако до сих пор ни разу не улыбнулся. Дети дарят свою улыбку родителям ещё в первый месяц жизни, а у сына шёл уже третий. Когда он радуется, видно, что тот щурит глазки, приоткрывает рот, весело гулит, тянется ручками, однако не улыбается. Вновь заметив это, русский помрачнел. Он берет сына на руки и пристально разглядывает. Светлые выразительные и очень умные глазки, белокурые волосы, пухлые румяные щёчки — всё, как у остальных, а не улыбается. — Вылитый Аме на том старом портрете, — с улыбкой добавляет, альфа, целует ребенка в лоб и направляется на кухню. Я пропустил все самые яркие события развития своего сына: не видел, как он впервые перекатился на живот, научился держать голову и твердо стоять на ногах, когда его поддерживают под руки. Более мелкие достижения, происходившие ещё до моего побега, я тоже пропустил, ведь совсем отказывался проводить время с малышом. Я ужасный родитель. РАС так повезло, что у него есть отец, который не такой придурок и дарит нужную любовь и заботу. А я же обещал, что не стану похожим на своих отца и мать. — Нужно забрать заявление из полиции, — размешивая смесь в бутылке, Россия размышлял вслух. — Сегодня займусь этим. Закончив дело, он укладывает на руках сына и протягивает ему бутылочку. РАС охотно берет в рот соску и начинает пить. Он машет ручками, ощупывает одежду отца, его пальцы и довольно мычит. — Интересно, скучаешь ли ты по папе или уже забыл его? Обрадуешься, когда он вернётся? Тебе же так нравилось, когда Америка тебя кормит. Эх, вот я скучаю и очень обрадуюсь, если всё вновь станет, как прежде.***
Новый день был похож на предыдущий. Я начал скучать сидеть без дела. Мизерное количество тех бумаг, что я получал на почту, не могло развеять моей новой печали. Не спасали и прогулки, рисование или чтение. Вся моя жизнь была такой, однообразной и скучной, пока я не стал делить дом с возлюбленным. Он принёс разнообразие и позитив в стены серого дома. Я уже успел отвыкнуть от одиночества, оттого совсем раскис. Страдало по дому лишь сознание, душа давно не чувствовала чего-то кроме пустоты. И совсем не от того, что мне вдруг стало всё равно. Ради умиротворения, получаемого от препаратов, приходилось жертвовать какими-либо чувствами. Лекарство в больших дозах забирало всё. К тому же, я стал замечать заторможенность действий и путаницу в мыслях. Это должно быть сигналом снизить дозу столь сильного лекарства, однако я боялся вернуться к прежним невыносимым суицидальным мыслям. Лучше я ничего не буду чувствовать, чем бояться находиться на кухне из-за страха вдруг схватить нож и перерезать себе горло. Очередной скучный день окончился. Я лежал в мягкой кровати, практически заснув. Нежданно низ живота словно разрезали ножом. Я раскрыл глаза и скрутился от боли. Успев сто раз подумать о том, что умираю, вовремя почувствовал выделения в нижней части тела. Я со спокойствием выдохнул. Всего лишь пришла первая течка после родов. Недолго же я её ждал. Врачи обещали первую не раньше чем через полгода, а прошло всего два месяца. Перевожу взгляд на календарь. — Седьмое ноября. Нужно запомнить число, — проговорил я сам себе. — Хах, и что же значит эта течка? Могу уже родить нового ребенка? Я ещё от старого не отошёл! Зад, конечно, уже не болит на постоянной основе, однако принять в себя хотя бы два пальца я ещё не в состоянии. Либо шов разойдется, либо появится новая рана. Какие уж там новые роды? Уже после завершения монолога боль вдруг куда-то исчезает, словно она и не появлялась вовсе. Напряжённо ощупываю живот. Раньше такого не было. Я ожидал, что теперь всю ночь буду корчиться от боли, а ни через пять минут, ни через тридцать, ни через час та не вернулась. — Я слышал, что после родов могут уходить боли в критические дни, однако никогда им не верил. Тем более, чаще всего это не так. Боже, хоть какая-то хорошая новость! В этот раз смогу жить спокойно до следующего месяца. Сон совсем покинул меня. Валюсь обратно на подушку, подкладываю руки под голову и внимательно смотрю в потолок, словно вижу там новостной эфир. Мыслю то об одном, то о другом и почему-то задумываюсь о последнем сексе с Россией. Мы ведь очень давно не спали, не считая последних два раза, где мы использовали для ублажения только рот. А когда сможем в следующий раз, если всё так медленно заживает? По телу растекается лёгкое возбуждение, вызванное мыслями подобного характера. Да ещё и течка его усилила. Та словно и ждёт момента, чтобы кто-то да заделал мне нового ребенка. — Всё же есть радость жить одному: не нужно переводить лишние таблетки, духи и шампуни ради того, чтобы скрыть усилившийся запах. Пусть я и не занимаюсь подобным в присутствии Росса. Чего он уже обо мне не знает? А это лёгкое возбуждение из-за течки могут контролировать все нормальные люди. Ну, кроме альф, естественно, — на последних словах я закатил глаза. Вспоминается, как даже век назад те лезли ко мне. Тогда ещё не было таблеток, помогающих подавить запах и приходилось выливать на себя тонну одеколона. Переворачиваюсь на бок. В лучах луны за окном видны белесые шрамики на руках. Раны давно затянулись, однако остались больной памятью на всю жизнь. В этот раз при взгляде на них я ничего не чувствовал. Воспоминания о том дне, когда я их получил тоже не вызывали эмоций, ни радости, ни грусти. Думы о ребенке не стали исключением. — Хочу, чтобы меня обняли, — бормочу себе под нос, укладываясь поудобнее. — Так намного приятнее засыпать. И хочу увидеть РАС. Я соскучился по нему.***
И на этой неделе жителей Нью-Йорка погода обрадовала тёплым солнцем. Россия планировал, как обычно, погулять с сыном в парке, однако утром обнаружил, что продуктов в холодильнике практически не осталось. Вечером Росс хотел приготовить что-то вкусное, дабы отвлечься от проблем, да и смесь для РАС кончалась. В общем, было решено заменить прогулку в парке на поход в магазин. Оставить ребенка было не на кого, потому и он отправится за покупками. Повезло, что Канада купил слинг, решил опробовать, остался доволен и отдал русскому: все равно не нужен. Приспособление, очень удивительное альфе, спасало не раз, если появлялась нужда выйти из дома в какое-то место, где коляска будет неуместна. Вот и сейчас помогло. Россия давно забыл о нужде скрываться и прятать ребенка, лишь бы не попасть на первую фотографию в газете. Он настолько вымотан, что не страшится подобной перспективы. А если так действительно и произойдет, то что-нибудь придумает. Может, это будет мне поводом вернуться. С каждой неделей жизни РАС становился всё более активным, и Россу сложнее удавалось успокоить его, дабы, к примеру, правильно уложить в слинг. Русский уставал всё больше и больше от этого, однако не мог не радоваться, что его сын растёт здоровым. Закупить продукты можно было в ближайшем к дому магазине, а альфа отправился в небольшой торговый центр, тот самый, где есть и магазин с кольцом, на который Россия давно положил глаз. Он надеялся: пока тот дойдёт до нужного места, ребенок уснет и не будет мешать совершать покупки. Конечно, если шум магазина его не разбудит. Сын, накормленный перед выходом теплым молоком, быстро уснул у груди отца и позволил тому хоть немного отвлечься от роли родителя. Совершив все покупки за считанные минуты, — боялся, что сын проснется и начнёт кричать — Росс направляется к выходу, и вновь его взгляд упал на магазин ювелирных украшений. Опять не удерживается, опять направляется в его сторону и опять ищет то самое кольцо. А оно, вот, прямо перед носом, на витрине блестит красивое. Длинные пальцы опечаленного русского скользят по гладкому стеклу, за которым скрыто украшение. Раньше искусный узор навевал мысли о моих нежных руках, что должен был украсить, теперь — лишь боль, обиду, разочарование и злость. Прежнего тепла где-то рядом с сердцем не осталось, даже само кольцо казалось уже не таким красивым. Думы о предложении покинули голову, без них грустно и пусто, однако альфа уверен, что те не вернутся. Теперь он считает их ошибкой, необдуманным действием под сильными эмоциями. Не хочет Россия ни кольца, ни свадьбы, ни счастливого будущего вместе. Все мечты разбились от пары слов, случайно вылетевших из моего грязного рта. Он не мог позволить, чтобы губы, сказавшие подобное, хоть раз поцеловали его в браке. Росс не знал, имел ли право обижаться на услышанную правду, однако не мог таить свои чувства. Может, в тех словах и не было ничего плохого, однако сказаны они не в том месте и не в то время. — Возможно, Канада и прав насчёт меня, но после поступка Аме, как бы я его ни понимал, я не надеюсь на долгую и счастливую жизнь, полную понимания, доверия и любви, с человеком, что предательски сбегает. С человеком, что считает, что я его не пойму и заставлю мучиться! «Возможно, я бы и не понял», — заговорила совесть, а русский присёк её. — С человеком, что смог выгнать меня, не попытавшись даже понять! — альфа переметнулся на старую ситуацию, где точно не было его вины. — Это я простил, но устал от новых и новых выходок. Надеюсь, это кольцо подарит кому-то радость, но точно не мне. Россия прикрывает влажные глаза, глубоко вздыхает, смотрит на спящего сына и слегка улыбается. РАС — тот, ради кого Росс будет готов на всё, несмотря на обиды. Он хочет вернуть те же чувства и ко мне, однако я сам всё порчу.***
Я вспоминаю сына всё чаще. Он снится мне и видится в проходящих мимо детях. В этот раз подобное вызвано не страхом, ненавистью иль вернувшимся желанием закончить жизнь, а печалью. Последнее время я всё чаще ловил себя на мысли, что чего-то не хватает. Или кого-то… Словно если «это» не вернуть, то не будет покоя моей душе. Первое время я думал, что заскучал по России, его мягким белым волосам, милой улыбке, острым клыкам, низкому голосу, широким плечам и грубым рукам. Ох, его руки — отдельное произведение искусства. Как у Росса, работящего, пережившего море боли и страданий, могут быть изящные руки? Я видел их, чинящими целый самолёт, наносящими удары. Знаю, насколько они сильны. Видел их, перебирающми струны гитары, отмеряющие щепотку соли, дабы кинуть ту в свой шедевр кулинарии, пишущими письмо. В эти моменты они так красивы и грациозны. Особенно завораживающими их движения становятся, когда руки дотрагиваются до моих спины, лица, талии или бедра. Тысяча мурашек проходят по телу от одного лишь касания. А когда эти пальцы переплетаются с моими, крепко, но нежно сжимая! Зачесывают мои волосы, касаются щеки, манят к себе… Но не Росс мне вспоминался. Ребенок. Мой маленький мальчик. Я переживал именно за него. Как он там без меня? Болеет до сих пор или уже здоров? Знаю, он в хороших руках, но от этого меньше скучать я не стал. Скучать? Именно скучать. Больше его лицо не вызывало невыносимую ненависть. Я желал поскорее увидеть его, потискать милые щёчки, поцеловать в лоб. Почему-то и роль родителя впредь не казалась столь страшной. Скоро я начал тосковать по РАС. Мне так хотелось увидеть его, взять на руки, приласкать, пообещать, что всё закончилось, что я буду лучшим папой и готов подарить хоть весь мир! Совладать с навязчивым желанием я смог недолго и уже через неделю задумался о возвращении домой. Я много размышлял, не спешу ли, ведь, вернувшись, на мою голову свалятся долги по работе, уход за ребенком и другие дела. Не захватит ли прежнее состояние безысходности? Сбежать вновь мне запрещено. Несмотря ни на что, было решено постепенно возвращаться к прежней жизни. Конечно, перед этим я несколько раз посетил психотерапевта и обговорил с ней всё. Та поддержала идею, дала кучу советов, как постепенно браться за дела, построить грамотный диалог с Россией и вести себя дальше. И я решился, не забыв запастись терпением и препаратами, которые, кажется, теперь нужно принимать в ещё бо́льших дозах. Не думал я, что самое сложное будет ни решиться на возвращение, ни морально настроить себя, ни проработать все травмы вновь, а ступить на порог родной квартиры. Казалось бы, я тут хозяин, квартира куплена за мои деньги, однако и близко подойти к двери боюсь. Я знал, кто находится за дверью, что меня окинут грозным взглядом, и я умру от давления совести. Так не хотелось видеть Россию злым и разочарованным! Мои ноги дрожали, когда я вновь встал перед дверью и положил ладонь на ручку. — Прошло две недели с нашей ссоры, он должен был остыть и много раз подумать над случившимся. Если сейчас Раша будет не готов мириться, то я дам ещё время. Нужно будет — упаду на колени и начну молить о прощении, — я силился вселить в себя уверенность и наконец открыть злощастную дверь. Неужели весь проделанный путь к этому дню будет насмарку?! Глубоко вдыхаю и дрогнувшей рукой вставляю ключи в замочную скважину, проворачиваю и толкаю открывшуюся дверь. Осторожно захожу на порог, заношу чемодан, вытираю ботинки об коврик и громко говорю: — Я дома! В ответ ни единого звука, что заставляет почувствовать себя жутко неловко. Неужто меня совсем никто не ждал? — Рашенька, милый мой, я виноват. Ужасно виноват! Депрессия не оправдывает слов, которые я позволил сказать тебе. Понимаю, извинения ничего не изменят, однако для тебя я хочу стать лучше. В этот раз я сдержу своё слово! — кричал я, надеясь, что Росс услышит. Вновь в ответ ничего. Раз я начал это — нужно доводить дело до конца и серьёзно поговорить. Разуваюсь и прохожу на кухню. Никого. В первой и второй спальне тоже. В кабинете, комнате малыша, ванной и кладовой — тем более. Я со спокойствием выдыхаю, отбросив все плохие мысли. — Даже хорошо, что никого нет дома. Я смогу ещё раз подготовиться к разговору и вспоминить всё, что мне говорили. С недавних пор во всём я пытаюсь найти что-то хорошее, дабы меньше думать о тяжёлом состоянии. Оказывается, психотерапевты правда помогают, а не только тратят мои деньги. Перетаскиваю чемодан в спальню, раскрываю и принимаюсь разбирать вещи. Одежда укладывается аккуратными стопочками на полки шкафа, предметы личной гигиены отправляются в ванную, прочие вещи раскладываются по дому. — Приятно вернуться в родные стены, где все знакомо, — произношу с лёгкой улыбкой, потягиваюсь и прохожу на кухню. Все так же, как и месяц назад. Медленно присаживаюсь на стул и достаю из кармана пластинку с белыми таблетками. Выдавливаю две штуки и проглатываю: будет намного лучше, если перед серьезным разговором я выпью успокоительное. — А месяц назад здесь Россия уговаривал меня сходить к врачу. Это было невероятно мило, но вот моё состояние… Ужас, не дай Бог ещё раз почувствовать похожее! Идёт время, небо темнеет, в душе рождается волнение за Россию и сына, но стоило мне лишь подумать о них, входная дверь отворяется. — Проснулся уже? Я надеялся, что успею донести тебя до кровати, — слышится тихий нежный голос Росса. За ним следуют довольные сонные возгласы РАС. Моё сердце забилось чаще. Осторожно поднимаюсь со стула и тихо прохожу в коридор. Не решаюсь выйти, потому лишь выглядываю из угла. И вот стоит передо мной мой любимый и обожаемый русский, явно в хорошем расположении духа. Как мило он говорит с РАС и обращается с ним! — Ну-ну, спокойнее, я же раздеть тебя пытаюсь. Сейчас закончу и будешь резвиться, — посмеивался альфа, растегивая пуговицы на комбинезоне для улицы. — Вот, всё готово. Скажи: «Агу»! — он взял малыша на руки и начал качать. — «Агу». Ну что же ты молчишь? Настроения нет? Ладно уж, пойдем. Сбросив с себя пальто и пробубнив: «Потом уберу», — Россия ступает в комнату. Подняв глаза, он вдруг замечает меня, выглядывающего из-за угла и вздрагивает. Я осторожно улыбаюсь и выхожу из укрытия. С лица Росса мигом исчезают радостные эмоции, стоит мне сделать шаг навстречу. Он сводит густые брови и коротко спрашивает: — Что-то случилось? — молвит настолько недружелюбно и холодно, что я сразу понимаю, мол, мне далеко не рады. — Нет, просто… — от волнения забыл поздороваться. — Скажи сразу, когда собираешься уйти, а то я устал придумывать ложные надежды, — издав тихий рык, перебивает русский. — Я больше не уйду. Я вернулся! — с блестящими глазами и широкой улыбкой отвечаю я. — М-м-м, — недоверчиво протягивает тот. — Вернулся, значит, — его взгляд устремляется на ребенка, а после вновь на меня, став злее. Альфа проходит мимо, отправляется на кухню. — Ты сейчас занят? Я хотел бы поговорить с тобой, — следую за ним. Не получаю в ответ даже взгляда. — Раш, — спокойно окликаю собеседника, а он продолжает заниматься приготовлением смеси. — Раз вернулся, то посидишь с РАС. Я хотя бы в ванную спокойно схожу перед сном, — холодно проговорил тот, развернувшись и протянув сына. — Ты сразу спать? — скоро беру ребенка на руки и прижимаю к себе. — Да. — А ужин? — Не хочу. — Раш, пожалуйста, не оставляй меня без ответа. Я хочу всё обсудить и… — А я и слышать тебя не хочу, Америка! Не желаю что-либо обсуждать! — Теперь мы будем играть в молчанку целыми днями? — Это куда лучше, чем я вновь буду долбиться в закрытую дверь! Боже, и видеть тебя не хочу! — повышенным тоном отрезает Россия и быстрым шагом уходит в ванную, громко хлопая дверью и закрываясь на замок. Если бы не действие успокоительного, то, наверное, из глаз сами бы полились реки слёз, а там и до нового срыва недалеко. Вместо драмы я опускаю печальный взгляд в пол, прижимаю ребенка к себе и делаю несколько глубоких вдохов, принимаясь в голове отсчитывать комбинации цифр, дабы не заострять внимание на услышанном. Когда становится лучше, я сразу обозначаю себе, что гневаться или обижаться не стоит, нужно искать способы мириться. Я ждал слов и побольнее. Если сейчас затаю обиду в ответ, то мы в жизни не вернём прошлые отношения. Захлопнув дверь, Россия останавливается как вкопанный и долго бездвижно стоит, смотря влажными глазами в пол. Его переполняют тысяча самых разнообразных эмоций, где есть место и радости с облегчением. Немного придя в себя, тот садится на бортик ванны, включает душ и начинает тихо плакать. Правда, плачем это было назвать трудно: ни слезинки не прокатилось по щеке Росса, лишь редкие всхлипы, тяжёлое дыхание и еле слышный шепот напоминал его. — …Америка. …Америка, — единственные слова, поддавашееся пониманию среди десятков других. Русский выговаривался сам себе, насколько ему больно, тяжело и плохо, больше не имея сил сдерживаться.***
В последний раз я и РАС виделись, когда ему был всего месяц, потому кормление и подготовку ко сну я выполнял так, как научился ещё тогда. Оказалось, что пора изменить свой подход из-за повышевшейся активности малыша. К примеру, пока я менял пеленки, тот ворочался и дрыгался, всячески мешая переодеть. Закончив с делами, я лёг на кровать, а рядом положил сына. Какого было моё удивление, когда тот уверенно перевернулся со спины на живот, сватил в свою маленькую ладошку одеяло и стал жевать. — Как ты вырос, РАС, — мило улыбаюсь я, проводя рукой по спине малыша. Тот смотрит на меня большими светлыми глазами. — И потяжелел. Видимо, недолго я смогу носить тебя на руках. Долго рассматриваю его лицо: милые родинки под глазами, аккуратный носик пухлые губки, прелестный яркий румянец. Теперь я чувствую радость, когда вижу сына. Это «слюнявое личико», до этого приносящее лишь гнев, умиляет. Меня переполняет сожаление за сказанное когда-то о нём, вина за то, что бросил, не любил, не хотел. Руки сами тянутся, чтобы обнять сына. — РАС, ты просто прелесть. Забудь всё, что я говорил, я очень тебя люблю! Ты самый дорогой человек в моей жизни, и я рад, что ты у меня есть. Пусть будет нелегко, но я справлюсь ради тебя! Ты не должен знать моих переживаний. Обещаю, что сделаю всё для твоей счастливой жизни. Пожалуйста, прости меня. Прости-прости! Ребенок, конечно, ничего не понимает, не держит на меня зла или обиду, а радостно гулит от теплых объятий. — Я очень соскучился по тебе, — на глазах выступили слёзы счастья. Я не верил, что сказал всё это искренне, а не внушил себе. Откуда вдруг появилась любовь, я не знал, да и не хотел знать! Лишь бы она вновь не покинула меня! — Прости, что ты появился на свет нежеланным, мне будет стыдно за это до конца дней, однако я никогда не позволю тебе почувствовать это. Прости, что не мог сдержать нелестных слов, хоть и понимал твою невиновность. Пусть у нас с тобой всё будет хорошо. Единственное, чего я желаю: чтобы ты вырос добрым и счастливым человеком, который не будет ненавидеть меня, подобно тому, как я ненавижу своего отца. Не перенесу, если ты будешь прятать от меня свои секреты, думая, что я осужу тебя! Вытираю рукой слезинку и ясно улыбаюсь. — Мы тебя очень любим, насмотря ни на что. Ты самый лучший ребенок, — приподнимаюсь с кровати, беру сына на руки и качаю. Он улыбается мне в ответ и тянет ручки к моему лицу. Россия открывает дверь спальни и замирает у входа. Сначала я подумал, что это вызвано моим присутствием, чего тот хотел бы избежать, однако после слов: «Улыбается?» — сорвавшихся с его уст, всё встало на свои места. — РАС, чудо ты моё, ты улыбнулся! Впервые, — Росс бросает полотенце и быстро подходит к сыну. Русский сел рядом со мной, не смея отвлекать малыша, боясь больше не увидеть улыбку, и очарованно наблюдал.***
Завершив последний круг по квартире, Россия тихо возвращается в спальню и кладет спящего РАС в кроватку. Лежа на своей стороне кровати, радостно наблюдаю, как осторожно Росс накрывает сына одеялком и целует в лоб. Скоро русский отстраняется от ребенка, проходит к окну и останавливается. Мне кажется, что тот любуется на вечерний вид, открывавшийся с такой большой высоты, но на самом деле взгляд его направлен на отражение комнаты на стекле. Конкретно он рассматривал меня и хмуро о чем-то размышлял. Сделав глубокий вдох, альфа задвигает шторы, выключает лампу и ложится на краю, отвернувшись в стену. — Раш, — с опаской решаюсь вновь попробовать что-то сказать, — я буду ждать время, когда ты будешь готов поговорить со мной. Перед твоим сном я хочу напомнить, что никогда не хотел расстраивать тебя. Ты очень важный для меня человек, и потеря тебя разрушит мою жизнь. Извини, что заставил почувствовать обратное. — Америка, а с чего ты взял, что вообще настанет время, когда я буду готов поговорить? — сведя брови, буркнул он в ответ. — Не с чего мне взять это, я просто верю. Ты сам учил меня, что надежда умирает последней.***
Наутро я проснулся от приятного запаха, исходящего из кухни. С ясной улыбкой я нежился в теплой постели, подмечая, насколько рад просыпаться именно в этой, столь родной. Утро могло быть ещё лучше, если бы рядом лежал Россия. Я бы прильнул к нему, пустил пальцы в мягкие кудри, и утянул в долгий и нежный поцелуй. Место рядом оказалось уже холодным, потому всё останется лишь в мечтах. Поднявшись с перины, я потянулся и оглядел комнату. — Как рад, что вернулся, — пробормотал я и тут же вспомнил, что комната принадлежит не только мне. Подхожу к кроватке сына и застаю того ещё спящим. Удивлённо гляжу на часы, где вижу двенадцать часов дня и с болью вспоминаю, как месяц назад непрерывный крик не давал сомкнуть глаз и на минуту. — Спи, сладкий, — шепчу я и напоследок провожу рукой по вздымающемуся животику РАС. Ноги сами бредут навстречу вкусному аромату жаренной яичницы с беконом. Перед дверью на кухню сердце уходит в пятки, и тело охватывает дрожь: вновь боюсь увидеть злой взгляд самых дорогих и любимых глаз. Я посмел тихо войти и, воспользовавшись тем, что остался незаметен, долго любоваться на Россию, крутящего у плиты за готовкой. Его широкая спина, в старых ранах и клеймо, оставалась открыта, как и весь торс, лишь на ногах какие-то серые домашние штаны. Я не мог налюбоваться на этот неряшливый образ. Не верю, что утро я вновь встречаю не один, а в компании самого лучшего мужчины на свете. Скоро меня всё же замечают и оглядывают недовольным взором. Словно, лучше бы я вообще не просыпался! Первым делом я ступаю к шкафчику, за которым храню лекарства и быстро достаю успокоительные, что выпиваю. Росс странно смотрит на две таблетки, отправляемые мною в рот, а как только я это замечаю, то прерывает зрительный контакт. Делаю несколько глубоких вдохов. Пока русский не занят сыном или другими делами, я должен завести разговор. Однако и придумать тему не успеваю, как альфа удивил инициативой: — Я слышал, как вчера ты говорил с РАС. Что это значит? — Про что конкретно ты спрашиваешь? — спокойно отвечаю я, отведя взгляд на вид за панорамными окнами. — То, как ты нежился с ним. На тебя это не похоже. — А я не способен на нежности? — Вспоминая твои последние слова о РАС, я очень сомневаюсь, что ты способен на нежности к нему. — Прошло много времени с моих необдуманных слов. Ты не думаешь, что я мог измениться? — Ты не меняешься годами. Так почему вдруг можешь сделать это за пару недель? — язвительно усмехнулся Россия, понизив жар конфорки. — Ты настолько не веришь в меня? — Мне веры не занимать, а вот твои поступки показывают совсем иное, — Росс тянется к шкафчику над плитой, откуда достает тарелку. В это время я внимательнее пригляделся к лицу русского и заметил небольшую, но яркую царапину на левой щеке. — Что за царапина? — наклонив голову, осторожно спрашиваю я и касаюсь пальцами раны. Альфа хмурится и отдергивается от руки, словно от кипятка. — Порезался вчера, пока брился, — прошипел он. Переложив яичницу на тарелку и принявшись разрезать её, добавил. — Знаешь ли, очень трудно без чьей-либо помощи следить за ребёнком и в это же время делать что-то ещё! — Прости, что оставил тебя в столь тяжелое время. У меня не было выбора. Альфа смотрит на меня с презрением. — Что мне сделать, дабы ты перестал смотреть на меня так? — грустным тоном спросил я. — Ненавижу видеть, как ты злишься. — Знаешь ли ты причину моего гнева? Как сердце у меня за тебя болит? — стиснув зубы и сжав в руке нож, молвил тот. — Америка, ты ведь единственный, кто у меня остался. Посмотри, я всё оставил ради твоей безопасности: дом, семью, друзей, знакомых, товарищей. Всех! И ради чего?! Тут никого нет! Тут всем плевать на меня, в том числе и тебе! — голос России стал громче, хоть и было слышно, что он старается сдержать крик. — Я бьюсь в попытках уберечь тебя от ошибок, всячески помочь с трудным восстановлением, заставить сходить к врачу. А ты что делаешь? Вот так сбегаешь! Ты не видел, как я «на стену тут лез», силился хоть на миг успокоиться, обзванивал всех, лишь бы найти тебя. — Я поступил ужасно, но это было нужно для выздоровления. Разве ты не рад видеть, что мне наконец лучше? — Ты мог хотя бы все объяснить и не бросаться на меня с обвинениями при встрече! — русский ударяет кулаком по столу рядом с тарелкой. — Где твоя благодарность за всё, что я делал?! Почему вместо неё ты поступаешь так?! — Раш. Рашенька, пожалуйста, успокойся. Ты сейчас разбудишь РАС! Неужели ты меня не любишь и не хочешь выслушать? Россия собрался уходить, но я схватил его за руку. — У меня нет опыта здоровых отношений, и я не всегда понимаю, как правильно поступить, в той или иной ситуации. Но я учусь и пытаюсь стать лучше для тебя. Пожалуйста, дай мне шанс всё исправить. Я обещаю стать более понимающим, чтобы не потерять тебя. — Красиво говорить ты всегда умел. Теперь научись выполнять то, что обещаешь. А то с этим у тебя огромные проблемы, — прошипел он. — Отпусти! — Росс вырывает руку. — Садись завтракать и дай мне заняться своими делами! — А ты не будешь есть? Вновь? — С чего такой страх за меня?! — Потому что беспокоюсь. И люблю. Русский замолкает, и его взгляд становится мягче. — Я уже поел, а твой завтрак стоит на столе. Ты же любишь яичницу с беконом. Купил его, как знал, что вернёшься! — Для меня? Спасибо… — виновато благодарю, чувствуя, что не достоин подобной заботы. Альфа удаляется из комнаты, оставляя меня.***
Постепенно я возвращался к прежним заботам: первые несколько дней я провёл с РАС, дав России долгожданный отдых, а в последующие — занялся долгами по работе. Я надеялся, что со временем Росс остынет и всё вернётся на прежние места, однако он оставался груб со мной. Одним вечером, когда за окном стучал ужасный ливень и била молния, закончив работу, я опомнился о не находящем себе места Канаде. Ещё давно нужно было сказать ему о моем возвращении. Откидываюсь на кресло и набераю нужный номер. Услышав, кто звонит, Кан успел перепутаться, мол, мне стало хуже или что-то случилось. — Нет-нет, всё прекрасно. Я наоборот хотел обрадовать, ведь вернулся. Вот, живу уже какое-то время, как прежде. — Ты точно хорошо себя чувствуешь? Не утруждай себя, если нужно, то поживи один ещё немного, — канадец заволновался, что я был вынужден прервать свой отдых. — Я чувствую себя просто отлично! Давно не ощущал такой радости! — Твоя речь какая-то заторможенная. Все точно в порядке? — Не обращай внимание, это из-за лекарств. — Что это за лекарства такие? — напрягся собеседник. — Обычные успокоительные, только какие-то посильнее, и препараты. На самом деле, такой эффект им не присущ, а появляется он из-за большой дозы, которую я вынужден пить, дабы быть уверенным, мол, не вернусь к прежним переживаниям. — Такое врач прописал? — тот что-то заподозрил, однако я решил быстро сменить тему. — Представляешь, я чувствую к РАС любовь! Мне даже нравится сидеть с ним, несмотря на то, что это выматывает. Никогда бы не подумал! — Очень рад за тебя, братец. А как ваша ссора с Россией? Помирились? — Он и слушать меня не хочет. Все те дни, что мы живём вновь вместе, практически не разговариваем, лишь перекидываемся короткими фразами. Я уже много раз извинился и пытался заставить обо всем поговорить, а он не в какую. Услышав, что я поник, рассказывая о переживаниях, Канада выдал несвойственное для себя: — Мудак! Россия с каждым днём всё больше и больше падает в моих глазах. Как он вообще смеет выводить моего брата в таком состоянии?! Сколько раз я пытался объяснить ему, что сейчас не время для обид! — Я сам виноват, Раша не заслуживает твоей злости. Конечно, грустно, что каждый день я показываю, как изменился, пытаюсь завести разговор, объясниться и прочее, а в ответ получаю лишь молчание. — Изменился? Тебе не надо изменяться ради кого-то, кто действительно любит тебя! — Я изменился в первую очередь ради себя, а это поможет и сделать наши отношения крепче. — Не знаю, Аме… Лицо твоему России уже набить хочется. Передай ему от меня, что если он продолжит вести себя, словно ребенок, то я исполню своё желание. — Канада! Не надо драк! Я сам заварил эту кашу, мне же ее и расхлёбывать. Буду оставаться терпеливым, как мне и советовала врач. В любом случае, нет другого выхода, ведь рушить наши отношения из-за собственной ошибки я не желаю. Может, через время ему надоест дуться? — К сожалению, Россию я тоже понимаю, но все равно считаю, мол, он не должен изображать из себя, взрослого и умного мужчины, глупца, который даже на разговор не идёт! — Я справлюсь. Раша всегда оставался рядом, когда мне было трудно, и я обязан отплатить тем же. Но знаешь, несмотря на всё, он каждое утро готовит мне завтрак из самых любимых блюд, следит, тепло ли я оделся перед выходом на улицу, внимательно относится к таблеткам, что я пью, всегда напоминает о них, и совершает прочие небольшие поступки, выражая тем самым заботу. Наверное, и обиду держит на меня не потому что ненавидит, а, наоборот, любит. — Ох, не знаю, Аме. Не нравится мне это всё. Ты знаешь, я желаю для тебя лишь лучшего, а как нужно поступить, решай сам. Недолгое время мы поболтали, и Канада сообщил о том, что уезжает по делам. Что за дела такие поздним вечером, он не рассказал. Завершив диалог и оставшись в тишине, ухо вдруг улавливает тихую мелодию, исходящую из другой комнаты. Прислушавшись, с удивлением понимаю, что слышу игру на гитаре. Давно я не слышал, как играет Россия. Прохожу в спальню, откуда исходит звук и застаю невероятно милую картину: Росс сидит на полу перед кроваткой РАС и перебирает струны, напевая себе под нос песню. Сын с улыбкой наблюдает за отцом и иногда издает короткие вскрики, словно пытается подпеть. — Может, когда РАС станет постарше, его стоит отдать в музыкальную школу? Уже в таком возрасте он подражает тебе, — с довольной ухмылкой прерываю русского. Он прекращает игру и оборачивается на меня. — Продолжай, пожалуйста, — присаживаюсь подле альфы. Тот как-то странно посмотрел на меня, однако положил руки в прежнее положение, зажал нужный аккорд и начал играть. Я внимательно наблюдал за красивыми пальцами, двигающимися то вверх, то вниз по грифу, сосредоточенным лицом и ровным дыханием. Всё напоминало первую мелодию, подаренную мне Россией на гитаре. С тех пор многое поменялось: гитара не обычная, советская, а подаренная на Новый Год и расписанная моею рукой, мы оба уже совсем другие люди, пережили новые горе и радость, а самое неожиданное изменение — ребенок. Он сейчас жуёт игрушку, смотрит на кроватный мобиль и машет ручками под такт песни. Я задумался: чувствую ли я себя счастливо, несмотря на всё пережитое? Однозначно, да. Я счастлив лишь от того, что больше не чувствую постоянной боли в груди и могу искренне радоваться мелочам вроде игры на гитаре. — Раш, — ласково прошептал я. — Я так давно не слышал, как ты играешь на гитаре, и уже позабыл, насколько красиво ты делаешь это. У тебя золотые руки. Столь приятно быть отвлеченным прекрасной мелодией. Вот бы так всегда. Россия, Росс, Раша, Рашенька, я обожаю тебя. Помнишь, как я прыгнул тебе на руки при первой встрече спустя три года ожиданий? Ты попросил взглянуть на мои глаза, ведь очень соскучился по ним, — я подвигаюсь ближе к русскому, продолжающего играть, но теперь смотрящего не на струны, а на меня. — А когда мы жили среди песков вместе? Как я изначально мог не возлюбить твоё чудесное лицо? Всё же опомнился и до сих пор не насмотрюсь! — Америка… — вот начал альфа, как я перебиваю его. — Прекращай со своим «Америкой». Я так хочу услышать от тебя «малыш» или хотя бы «Аме», — медленно кладу голову на плечо России, и он прекращает перебирать струны, устремляя взгляд на меня. — Я не заслужил, верно? Ты тот, кто научил меня просить прощение. И делать это до сих пор очень трудно, однако для тебя я не пожалею смелости. Ты не веришь, что я искренен в словах? Я могу встать на колени или дать клятву, если понадобится! Рашенька, мой любимый, мой самый дорогой человек, я скучаю по временам, когда мы беззаботно наслаждались друг другом. Я сам всё разрушил! Твое прощение очень важно для меня, и я всеми силами стараюсь его заслужить. Избавь от мучений и скажи, что же мне стоит сделать? Я умоляю простить меня. Россия откладывает гитару, тяжело вздыхает и смотрит на меня. Он хочет сказать так много, но не смеет. — Раш, — я тяну руку к щеке Росса, — обними меня. Дай хоть какую-нибудь надежду на то, что я буду прощен. Русский осторожно обвивает меня руками и крепко прижимает к себе. Я делаю то же в ответ и утыкаюсь покрасневшим носом в шею альфы. — Живот не болит? — вдруг спрашивает собеседник. — Нет. А что такое? — удивляюсь я. — У тебя же течка. Обычно первые дни ты с кровати не встаёшь, а в этот раз её будто и нет. — Может, первые дни я провёл один, и ты просто не застал моих мук? — В день, когда ты вернулся, я ещё с порога почувствовал сильный запах клубники. Так от тебя пахнет в первые дни. — Да ты ещё и различаешь, какой у меня день течки. Поразительно! — Не могу не признать, что спустя почти одиннадцать месяцев я уже не такой мастер. М-м-м, но как же я скучал по аромату твоего тела в эти дни, — Россия делает глубокий вдох. — Люблю тебя. — И я тебя, — Росс отвечает взаимностью с долгим молчанием.***
Ночью русскому снится кошмар, словно он вновь переживает день, когда я чуть не свёл жизнь с концами. Всё началось с того, что альфа стоял в магазине и совершал покупки. Список, зажатый в его руке, сразу показался до боли знакомым, но он не придал этому какое-то значение. Во сне Россия помнил, что дома его жду я, поглощённый депрессией, потому вернуться он старался, как можно скорее. Да и приступить к приготовлению сюрприза уже не терпелось! Все было, как тогда, и Росс начал узнавать этот страшный день. Отличило от реальности лишь то, что на улице русский встретил Германию. Он давно не видел подростка и не удержался от того, чтобы не обменяться парочкой слов. Гера говорил про работу, то, как устает, про новых знакомых из ООН и прочие вещи. Альфа с лёгкой улыбкой качал головой и внимательно слушал, иногда высказывая своё мнение. Два друга разошлись довольно быстро, разговор занял всего пару минут, и Россия поспешил домой. Поднявшись на этаж, он уже предвкушал, как я обрадуюсь романтическому ужину при свечах, но, открыв дверь, радость исчезла. На полу он вновь видит сотни и тысячи осколков, самого разного размера. Росс вспоминает, что произошло в тот день и бросил сумки у порога, тут же сорвавшись с места и побежав в коридор, где в прошлый раз он нашёл меня. Но вместо меня, сидящего на полу с осколком в руках и решающегося сделать порез на венах, он с ужасом узрел лужу крови и моё бездыханное тело. — Америка! — сорвалось с губ русского, что тут же приблизился ко мне и стал трясти за плечи. — Америка! Америка! Лишь через пару мгновений он разглядел изрезанные запястья, откуда до сих пор сочилась кровь, и тот самый осколок в моих руках. Моё лицо было бледным, пальцы холодные. Сердце альфа застучало ещё сильнее. Он прислонился к моей груди и вдруг осознал, что сердце уже не бьётся. Тут альфа отпрянул от тела и в ужасе отскочил. В этот раз не успел. Пара минут решили всё… Россия просыпается в немом вскрике. Он тяжело дышит и вертит головой, силясь понять, точно ли это был сон. Тот разглядывает сопящего рядом меня и убеждается, что моя грудь то вздымается, то опускается при вдохе и выдохе. Росс утыкается в свои руки и внушает себе, что нужно успокоиться. Но это не получается. Тогда от моей смерти отделили лишь минуты, и русский мог потерять меня, если бы задержался. Ему вспоминаются и слова Канады, мол, я могу совершить ещё одну попытку самоубийства, если приму слишком близко к сердцу слова альфы. Только сейчас Россия осознал причину, по которой Кан так злился. Росс совсем забыл, насколько страшно найти близкого в луже собственной крови. Русский всегда был ранней пташкой, что никогда не понимала, как я могу спать до трёх часов дня. Я же не видел смысла просыпаться с рассветом солнца и скорее приступать к повседневной рутине, ведь та никуда не денется. И сегодня альфа поднимается с кровати ровно в девять утра. До появления ребенка на свет альфа после пробуждения шёл в ванную, а после на тренировку. Вернувшись домой, он как раз заставал меня только-только проснувшимся и принимался за завтрак. Россия был вынужден забыть о тренировках по утрам, ведь посидеть с сыном некому, а брать его с собой — не лучшая идея. Так бы и растерял Росс всю форму, если бы не Канада, что иногда приглядывал за РАС, и не домашние тренировки. Конечно, привычных уличных тренажеров не было, однако многие заменились другими упражнениями на нужную группу мышц. В сегодяшнее утро русский не спешил выйти из дома, пользуясь тем, что я смогу присмотреть за малышом, а идёт на кухню, закрывает дверь и подходит к панорамному окну. Из кармана он достает пачку сигарет и закуривает одну, ища покой среди домов Нью-Йорка. Альфа крепко на чем-то думает, не может найти себе место и всё же решается. Ещё в один из первых приемов у психотерапевта, когда Россия сопровождал меня от кабинета до дома, тот пришел немного раньше и случайно услышал совет врача. Та предложила представить перед собой пятилетнего себя, а после написать письмо, где ты можешь рассказать ему о своих переживаниях, дать совет или поделиться хорошей новостью. Главное — писать искренне. Упражнение якобы помогает разобраться в себе. Сейчас это нужно Россу, как глоток воздуха. Всю ночь он размышлял над тем, какие эмоции теперь испытывает ко мне, ведь спустя неделю совместной жизни от раздражения и гнева, охвативших разум, не осталось и следа. Хоть русскому и не присуще надумывать себе всякие глупости, но под утро его голова была готова взорваться от противоречащих мыслей. — Какая глупость! — отругал себя альфа, поняв, что не может разобраться с чувствами сам и уже тянется за листком чистой бумаги. Докурив сигарету и выбросив её в форточку, он присаживается за стол, берет в руку ручку и закрывает глаза. Тот представляет пятилетнего себя, пытаясь воссоздать в воображении точный до мелочей образ, оставшийся в памяти из старых фото. Спустя пару мгновений Россия видит сидящего перед собой мальчика с фарфоровой кожей, уложенными кудрявыми волосами и лёгкой улыбкой. На нём надеты рубашка с красивыми рюшками, серая жилетка и черные брючки. Ребенок ничем не отличается от обычного, кроме роста: он соответствует скорее семилетнему мальчику, нежели пятилетнему. Теперь Росс открывает глаза и уставляется в бумагу, думая над началом письма. Наверное, нужно поздороваться? — Доброе утро, РСФСР. Как тебе спалось этой ночью? Что за сон снился? Думаю, про корабли, бороздящие просторы океана. Ты их очень любил, когда был мал, прям как дядя, — русский шептал каждое слово, что выводил от руки. Как же начать разговор о том, что волнует? — Сейчас мне уже сорок два года, хоть многие думают, что мне нет и сорока. Интересно получается, правда? Океаны и корабли больше не вызывают восторга. Куда интереснее безграничное небо! Я умею даже управлять некоторыми самолётами. Не поверишь, но именно это умение поможет тебе обрести любовь. Моя история звучит, словно сказка, однако ты сам убедишься в её правдивости, когда придёт время. Россия массирует носовую перегородку и решается продолжить, в голове коря за глупое времяпрепровождение. — Эта любовь принесёт тебе много радости и боли, и сейчас я переживаю новые страдания. Наверное, ты спросишь, почему же я остаюсь? Уже давно бы бросил всё, ушел и забыл об этих отношениях, как о страшном сне! Но не могу. Настоящего Америку, того, что не покажут по телевизору, о котором не напишут ни в одной газете, я узнал спустя три года отношений. Конечно, я всегда был осведомлен о его тяжёлом прошлом, нервности, обидчивости, ревнивости и прочем, но осознал масштаб бедствия, лишь когда переехал к нему и прожил несколько месяцев. А влюбленность имеет свойство перерастать в любовь, которая никуда тебя не отпустит. Ты можешь уйти, хлопнув дверью, а душа будет ныть и заставит вернуться обратно. Почувствовав, что писать стало легче, на бумаге появились такие слова: «Прознав в первые месяцы, насколько Аме может быть слеп и жесток по отношению ко мне, — сразу сбежал бы из этих отношения, и те ничем бы не отличались от прошлых, тоже мимолётных и глупых. А прожив три года в ожидании встречи, каждый день сгорая до тла от любви и желания обнять любимого омегу, от которого меня отделяют семь тысяч километров, уже никогда не сможешь просто так уйти. У нас был шанс забыть друг о друге, но мы вновь сошлись и тогда я совсем не жалел об этом, хоть и знал, мол, Америка не перестал рубить с плеча, не думая о последствиях. Сейчас наши отношения переживают новый тяжёлый период. Представляешь, у тебя будет сын! Чудесный мальчик, похожий на папу как две капли воды! Но лишь тебе дано радоваться этому, твой омега будет страдать, изводить себя и однажды даже предпримет попытку самоубийства. Ты будешь всегда рядом и всячески помогать, а на это получишь лишь записку с новой ложью. Скоро тебе выскажут в лицо то, что твоя помощь не нужна и единственный выход спастись от нее — сбежать. Прошло около трёх недель с той ссоры, Аме уже неделю живёт здесь, а обида толкает меня на самые грубые слова. Говорить каждое мне до ужаса больно, но те сами слетают с моих губ. А Америка каждый день просит простить его, и обижаться становится всё сложнее. Я знаю, когда тот врёт, а когда действительно сожалеет о глупом поступке, и сейчас я вижу искренность. И вот уже неделю я наблюдаю за Аме, силясь найти какой-то подвох. Подвоха нет. Америка, правда, странный. Я вижу, насколько помогло ему лечение: больше не злится на РАС, не убивается целыми днями по горю, да и со мной говорит совсем иначе, более уверенно. Настораживает меня его речь. Она медленная и бывает неразборчивой. Я переживаю. Да, я вновь переживаю… Равнодушие не возвращается. Смотрю на него и хочется обнять. Понимаю, что не вижу жизни без него. Он и есть моя жизнь. Я не знаю, что было, если бы я не полюбил его. Мне не нужен другой, я хочу видеть только улыбку Аме, получать поцелуи и ласки только от него. Чёрт, это правда. Я не могу долго обижаться! Обижаюсь, потому что люблю. Хочу что-то значить в ответ. Слышу лишь сказки, а когда доходит до дела — новая ссора.» Россия откладывает ручку и собирается с мыслями, планируя позже дописать ещё несколько строк. По щекам текут еле заметные слезинки, которые тут же вытираются кулаком. — Хочется не только отдавать, но и получать в этих отношениях. Ужасно, что, если я не начну получать, всё равно не смогу бросить Аме. Сегодяшний кошмар вселил старый страх, — Росс закуривает новую сигарету и откидывается на спинку стула. — Как же жизнь несправедлива со мной. — Куришь? Ты же бросил, — проронил я, зайдя на кухню и увидев белый дым, что выдыхает русский. Альфа от испуга кашляет. — С твоими побегами вновь начнёшь, — выдал он, отойдя от приступа. Увидел курящего Россию я ещё несколько дней назад, но не осмелился спросить об этом. Сейчас же он стал спокойнее и не скалит на меня зубы целыми днями. — Я не хотел заставлять тебя переживать, — подхожу ближе и вижу лист бумаги, который Росс моментально сминает и прячет в карман домашних штанов. — Все хорошо? — замечаю влажную щеку русского и провожу по ней пальцем, вытирая остатки слёз. Альфа тут же отворачивается и хмурится. — В полном порядке. — Я вновь тебя расстроил? — тихо спрашиваю, боясь вздохнуть от стыда. Увидеть слезы из-за глупца вроде меня — сущий ад. — Расстраиваешь последний месяц без остановки. Я бы сказал тысячи слов, но больше не вижу в них смысла. На уме много красивых фраз, и они бесполезны, если повторяешь их неделю. Вместо них я молча обнимаю хмурого Россию и жду, когда того покинет тоска. Он на удивление не сопротивляется, ластится и кладет голову мне на грудь. Скоро я заметил грустную улыбку на лице Росса. Он витал в мыслях и, кажется, забыл об обиде, поэтому я не мог упустить шанс на разговор. Отстраняюсь, медленно опускаюсь на колени и склоняю голову под недоумевающим взором. — Извини за все беды, что принес. Ты не заслужил ничего из пережитого. Я делаю всё, чтобы измениться. Русский подозрительно молчит. — Правда-правда. Можешь у врача спросить. — Встань. Хватит позориться, — прошипел он. — От стояния на коленях мой слух не улучшился, и мозг не стал работать лучше. Всё, что ты хотел сказать, я услышал и без этого. — Раз услышал, то прекрати томить и ответь что-нибудь. Ненавидишь — так и скажи! Перестану теряться в догадках и легче станет. — Ненавижу? Никогда! Я люблю тебя, Америка. Больше всех на свете! А ты поступаешь так, словно я тебе враг. — И сейчас так поступаю? Всю неделю я доказываю, что очень сожалею о поступке. — Недели недостаточно. Мне надо подумать, — после очередного молчания завершает альфа, касается моего подборка и заставляет поднять голову. — И никогда говори, что я ненавижу тебя. Даже думать не смей. — Не смею, Раш, — отвожу взгляд. — А других мыслей уже и нет. Ты считаешь, что я пользуюсь твоей любовью, но я всего лишь наконец начал верить в неё. В то, что ты не бросишь меня, в то, что любишь, каким я являюсь. Теперь же я вновь начинаю мыслить, как раньше.***
Прошло ещё несколько мучительных дней, проведённых в молчании. Руки сами начинают опускаться, появляются сомнения в советах врача и в дальнейшем прощении. Ночи выдаются особенно тяжёлыми, поскольку днём я запирался в кабинете, а ночью вынужден лежать на одной кровати в гнятущей тишине. И вот я вновь лежу рядом, отвернувшись и сжав одеяло, стараюсь уснуть как можно скорее, а от переживаний делать это ещё сложнее. Я отчаялся, готов просить прощение ещё и ещё. Останавливает лишь то, что это бессмысленно. Сбежав, я знал, что не останусь безнаказанным, но не думал, что накажут меня настолько сильно! Так не хочу терять Россию. Говорит, что любит, а сам творит такое. «Вот бы он сейчас обнял меня», — проносится в голове. — Америка, спишь? — вдруг слышу сзади я. — Не сплю. — Позволишь себя обнять? Замираю. Как только отхожу от шока, тут же выдаю громкое: — Конечно! Напряжение исчезает с лица России и, мягко улыбнувшись, он подвигается ко мне, зарывается носом в мои волосы и нежно приобнимает. Его пальцы медленно двигаются по кровати, ища мои, и, как находят, переплетаются с ними. Я впал в ступор, весь раскрасневшись. — Что такое? Ты так тяжело дышишь, — прижавшись ближе, ласково спрашивает Росс. А я и не знал, что могу молвить в ответ. Признаться, мол, чувствую себя, как при первом объятии? Мол, кровь закипает в жилах, сердце бьёт с безумной скоростью и по телу растекается наслаждение? — Как ты вернулся, я стал замечать за тобой странное. Например, твой темп речи. Не пьешь ли от горя? — Всё из-за тяжёлых лекарств и успокоительных, — сделав глубокий вздох, собираюсь с мыслями и расслабляюсь в объятиях любимого. — Это что такие за успокоительные, что вводят человека в похожее на опьянение состояние? — хмурится русский и оборачивает моё лицо на себя. — Может, поговорить с тем врачом? Пусть снижает дозы или ищет другое средство. Тем более, сейчас ты чувствуешь себя намного лучше. — Её вины тут нет, это я пью больше нормы. — Зачем? Не дай бог передозировка будет! — Всё для того, чтобы ты подметил, мол, мне намного лучше. — Хочешь сказать, на самом деле всё не так, и прежнее состояние сдерживают только таблетки? — Возможно, все было и так пару недель назад. Сейчас не знаю: давно принимаю большие дозы, а снижать их и проверять организм боюсь. — Почему? Я с тобой и всегда приду на помощь. — Не хочу приносить тебе новые проблемы. Да и обижаешься уже давно, до сих пор не помирились. Не буду же я устраивать эксперименты, когда дома такая обстановка. Тем более, в постоянном стрессе, я бы точно вернулся к прежнему состоянию. — Я не обижаюсь на тебя, малыш. Я давно тебя простил. «Малыш» и «я не обижаюсь на тебя» пробудили непередаваемую радость. Не было бы за окном ночи — вскочил с кровати и стал бы прыгать. — Совсем простил? — встрепенувшись, уточняю. Не верится. — Конечно, — улыбается он. — Давно? Как давно? Пару дней назад мы вновь поругались! — Ну-у, — протянул Россия и позвал в свои объятия обратно. Я ложусь рядом с ним и удобно укладываю голову ему на грудь. — Я не умею долго обижаться на тех, кого сильно люблю. Да и рушить все отношения лишь из-за ссоры — бред. Сколько этих ссор ждёт нас впереди! — Не ждёт нас больше ссор, — прервал я. — В общем, прости меня, но несколько последних дней я просто проверял тебя на искренность слов. — Ты… — я вновь ошарашенно вскакиваю и сцепляю зубы. — Меня?! Я столько нервов себе извел, пока мы играли в молчанку, думал, мол, никогда не буду прощен! А ты решил устроить мне проверку?! — Малыш, не злись так громко: РАС разбудишь же. — Россия! Как ты мог?! Ты и без того ужасно наказал меня молчанием, но ладно бы от обиды и злости! А ради проверки?! — Хотел знать, что ты вправду переживаешь за наши отношения. Иногда мне кажется, что только я волнуюсь за них. Теперь я убежден в обратном. Извини, это было жестоко, но необходимо для полного прощения. — Я переживал за эти отношения каждую минуту, не верил, что меня могут просто взять и полюбить! Я ведь должен быть идеальным: не позволять себе слез, не иметь проблемы и переживания, делать хорошие вещи! А если не могу? Значит, не достоин любви? И я всё время был глупцом, отталкивал тебя, ведь мне так страшно, мол, ты уйдешь из-за того, что я истеричный неуверенный ранимый грубый идиот. Только недавно я заметил, что изменился хоть немного! И ты… — Т-с-с, — протягивает русский и тянет ко мне руки. — Ты наговорил мне столько, что я перестал верить любому твоему слову. Мне нужно было убедиться. — Давай забудем обо всем. Пожалуйста. Я так устал. Долго держать обиду не удалось и мне. Уже через пару минут мы лежали в обнимку, давая друг другу то, о чём скучали. Ночью мы так и не уснули, зато вместе встретили закат и продолжили говорить о том и другом. — Ты очень изменил свое отношение к РАС. Всё только из-за таблеток, сдерживающие дурные мысли? — Россия подпирает щеку кулаком, свободной рукой касается моей футболки, проникает под нее и трогает живот. Вздрагиваю от холодных рук. — Не знаю. Уже ни в чём не уверен. Скучал по нему и радовался я искренне, а вот из-за чего, понятие не имею. — Эх, всё-таки, дети — такое чудо. Из ничего появляется новый человек, что будет любить тебя до конца дней. Спасибо за твои старания, — гладя мой живот, бормочет Росс. — До сих пор не верю, что у меня есть ребенок, которого я выносил и родил. — Пройдет, — усмехается тот. Наблюдаю за пальцами русского. Они очерчивают складочки, появившиеся на животе после родов, белёсые растяжки и неровности. — Сильно на тебя беременность повлияла, — печально говорит альфа. — Надеюсь, ты не забываешь, что все равно красив и с растяжками, и с лишним весом? А если забыл — посмотри на РАС. Он у нас красавчик, не так ли? А ведь твоя копия. — Не забываю, — улыбаюсь в ответ. — Раз уж у нас зашла эта тема, можно ли попросить у тебя совет? — М? У меня? Разве Соединённые Штаты Америки не знает то, чего я знаю я? Я польщён. Спрашивай. — Ох, доиграешься же ты однажды, и я прибью тебя за «Соединённые Штаты Америки» и длинный язык! — Простите меня, Соединённые Штаты Америки, — язвит альфа, за что получает от меня подзатыльник. — Ладно-ладно, я всё понял! — Так вот, — ложусь обратно и складываю руки на груди, — несмотря на то, что ты любишь меня любым, да и я уже свыкся с новым телом, все же я хочу вернуться к прошлой форме. Ты всю жизнь занимаешься спортом и понимаешь, какие упражнения стоит делать на группу мышц. — Я тебя понял. Помогу, конечно, будешь со мной по утрам заниматься. Для начала нужно лишь понять, чего именно ты ожидаешь от тренировок. Откуда именно хочешь убрать жир? — С живота в первую очередь. — Хорошо, тогда слушай внимательно, — Россия привстал и ткнул пальцем в мой живот. — Наш пресс можно разделить на четыре части. Это четыре группы мышц, на которые делаются упражнения в зависимости от желаемого результата. Вот это, — он проводит пальцем от моей груди до паха, — прямая мышца. Если ты хочешь сбросить вес или накачать пресс — работаешь с ней. Здесь, — Росс указывает на рёбра с двух сторон, — внешние и внутренние косые мышцы. Тебе их трогать не нужно, так что продолжим. А тут, возле бедер, находятся поперечные мышцы. На них, как правило, не делают упражнения, поскольку бессмысленно. — Почему мне не нужно трогать косые мышцы? — Любая мышца при активных тренировках растёт. Будешь тренировать косые мышцы — можешь забыть о талии. Станешь, как бочка, а омегам такое нежелательно. — Почему именно омегам? — вскидываю бровь. — Омегам характерны тонкая талия и широкие бедра. Не хочешь же ты быть похожим, к примеру, на бету, — заметив мои блестящие глаза, альфа напрягся. — Или хочешь?.. — Посуди, тогда мне не придется носить большую одежду, дабы скрыть талию. Благо, я никогда не обладал широкими бедрами, и те особо не выдавали меня. А если я совсем избавлюсь от талии, то прятаться будет проще. — Малыш, — собеседник качает головой. — Ты не думал, что твоя паническая боязнь быть раскрытым перерастает в настоящий ужас? Что ещё ты готов сделать с телом ради этого? — А что плохого я сказал? — Ничего. Я желаю тебе лишь лучшего и не хочу, дабы ты страдал из-за того, что не можешь принять свой гендер. — Я и сам понимаю, что это всё ненормально. Однако есть ли у меня выбор в этом жестоком мире? Не родись я страной, был бы обычным омегой, которого не хотят брать на работу и считают должным родить много детей. А хочу ли я такой жизни? Нет. Будучи единственным победителем в революции против отца, я правлю этими землями. Если бы победителем кроме меня был ещё какой-нибудь альфа или бета — отдали бы право правления ему. А я бы, наверное, продолжал «великий род», как и хотел этого всегда отец. Мировая арена жестока, та ждёт любой момент, чтобы сбросить с пьедестала. Дам слабину в виде признания, мол, омега — придется терпеть ужасные вещи. Хорошо, если жив останусь. В общем, ты альфа и тебе не понять. Не люблю поднимать подобную тему. — Может, ты и омега, но рожден, чтобы ставить на колени и альф, и бет, и гамм, и дельт. По крайней мере, одного альфу ты уже на колени поставил. — Кого же? — усмехаюсь. — Меня. — Ох, ну, — засмущался я. — Совсем за время побега отвык от комплиментов? Будем исправлять.***
День сменялся другим, пришло время выходить на работу. Я был удивлен, насколько тепло встретили меня друзья, знакомые и коллеги. Оказывается, даже заклятые враги переживали из-за моего долгого отсутствия. Кстати, о врагах. В первый же день работы после долгого перерыва мне «посчастливилось» пересечься с СССР в коридоре. Кроме нас тогда в помещении никого не оказалось, и я уж думал, что от язвительной фразы мне не сбежать, однако Союз лишь долго посмотрел на меня, видимо, не ожидал увидеть без большого живота, поздоровался и прошел дальше. Неужели он не высмеет меня, беременность или Россию? Язвительно не спросит про ребенка? Странно это. О случайной встречи я быстро забыл, когда в мой кабинет постучался Германия и с широкой улыбкой заявил, что ждал и беспокоился. — Знаете, последнее время Вы очень часто пропадаете на долгое время. И вот месяц назад снова исчезли! Спрашивал Великобританию о том, где Вы и всё ли в порядке, а он молчит, словно партизан. Надумал уже столько глупостей о Вас! Благо, Вы жив и здоров, сидите передо мной и даже улыбаетесь, — затараторил немец, лишь ступив на порог кабинета. — Спасибо за волнение. Я рад, что не забыт. — Как же я Вас могу забыть? Вы спасли меня от казни, лап СССР, помогали устроиться в новом месте, забыть переживания, стали как старший брат. Слышать подобное от шестнадцатилетнего подростока, чьими чувствами ещё не так владеет лицемерие, было до ужаса приятно. Сказал бы мне такое взрослый человек — не поверил. — А где Вы всё пропадете? — интересовался Германия. — Не будем об этом. Время придёт, тогда я всё и расскажу. Лучше скажи мне, как тебе работа у отца? Не сильно загружает? Раньше ты жаловался. — Великобритания постепенно становится добрее ко мне, но работой заваливает. Теперь я не против этого, ведь в будущем хочу стать сильной страной, вроде Вас, а для этого нужно много учиться. Да и мне нравится работа тут. Конечно, ничего важного мне не дают, однако и этого достаточно. — Германия, — радостно протянул я, поправил на носу тёмные очки, встал из-за стола, подошёл к тому и кропко обнял. «Вот видишь, всё хорошо в твоей жизни. Союз хранит твою беременность в секрете, друзья любят, а Германия называет старшим братом. Не вздумай больше мыслить о суициде!» — говорил я сам себе в голове, заставляя заметить все хорошие новости сегодняшнего дня. — Великобритания попросил передать Вам, что ждёт в своем кабинете. Зайдите, когда освободитесь, — вдруг вспомнил немец, смущённо выбравшись из моих объятий. — И для чего же? — хмурюсь. — Не говорил, но обозначил, мол, это очень важно. Наверное, по работе. — Понял. — Позвольте я продолжу свою работу, — бросив взгляд в сторону двери, спрашивает разрешение Гера. — Ступай. Ах, точно! До скольки сегодня Британия в ООН? — Сказал, что не уйдет, пока не увидится с Вами. — Ясно, — зло пробормотал я и, как только дверь захлопнулась, рухнул обратно на стул. Кладу голову на заваленный бумагами стол. — И чего это я? Не бывает всё идеально. Кто-нибудь настроение да испортит! Интересно, что же скажет отец? Мол, все сроки документов прогорели, акции рухнули, доллар ушёл в минус? Нет, для этого он бы сам явился сюда. Значит, собирается говорить о моей жизни. Обзовет психом? Оскорбит меня и ребенка, ведь тот родился от «грязного русского»? О России что-то скажет? Может, СССР? Столько мыслей в голове. Нужно скорее их развеять! Осталось, правда, разобраться с новостями за месяц, обсудить договора с партнёрами, встретиться с некоторыми странами и ещё много-много чего.***
Устраиваю себе перерыв ближе к вечеру. За выделенное время успеваю спуститься на первый этаж, встретиться с коллегами, обменяться парочкой слов, дойти до ближайшей кофейни, выпить стакан кофе в тишине и вернуться в здание. Уже поднявшись до кабинета, я опомнился, мол, отец желал видеть меня. — У меня не так много времени, потому давай сегодня без ругани вместо приветствия. Ты хотел мне что-то сказать, — воспользовавшись оставшими десятью минутами, прохожу в просторный кабинет Великобритании, на этаж ниже, и с порога обозначаю. Британец, в момент, когда я бесцеремонно вошёл в его кабинет, стоял у окна, читая какую-то книгу. Увидев меня, он вздыхает, явно сдерживая себя от язвительного слова, захлопывает книгу, бросает ту на первую попавшуюся полку и, обойдя стол, направляется мне навстречу. Ступаю на красный ковер и осматриваю комнату, словно вижу её впервые. Всё те же шкафы из тёмного дерева, которыми уставлены все стены со светлыми обоями, под потолком какая-то дорогая люстра, сделанная на заказ, возле окна расположился стол, похожий на тот, что стоит у меня. В общих чертах, непримечательный кабинет. — Добрый вечер, Америка. Я рад тебя видеть, — с улыбкой здоровается отец и протягивает руку. — Добрый вечер, отец. Странно, обычно ты не здороваешься со мной рукопожатием, — удивляюсь я, но протягиваю руку, которую Великобритания пожимает. Он о чем-то раздумывает, глядя на меня и, решившись, заключает в слабые объятия. Тот быстро отдаляется от меня из-за нерешительности, но остаётся довольным поступком. — Я был счастлив узнать, что две недели назад ты вернулся к прежним заботам и больше не прячешься. А сегодня я вижу тебя. Боже, это настоящий подарок! — Спасибо за беспокойство, — напряжённо отвечаю я, за долгий отпуск успев забыть, что собеседник силится изображать из себя хорошего родителя. — Ты был осведомлен о возвращении? Откуда? — Стоило Канаде узнать — сразу же позвонил мне. Вместе радовались. — Ах, ну да, точно. Чего я мог ещё ожидать услышать? В нашей семье лишь Кан обладает столь длинным языком, — складываю руки на груди. — У меня, правда, не очень много времени, потому перейдем к сути разговора. Ты что-то хотел от меня. — Суть такова, что я сильно волнуюсь за тебя и хотел убедиться в улучшении твоего здоровья. — Со мной всё в порядке. Сложно, конечно, втягиваться в работу после эмоциональной встряски, но психотерапевт поможет. Тогда я пошёл? — Куда же ты сбегаешь? — вздыхает Великобритания и проводит меня к своему столу. — Я собирался выпить чаю. Не желаешь составить компанию? — Не знаю, как у тебя, но мой перерыв заканчивается с минуты на минуту. У меня ещё куча дел. Да и вот только что я вернулся из кофейни: ничего более пить не собираюсь. Не понимаю, к чему глупые задержки. Британец, наоборот, всегда спешил распрощаться со мной поскорее, а сейчас даже чай предлагает выпить. — Скажи честно. Что ты задумал? — строго спросил я. — Ты поверишь, если я скажу, что соскучился по тебе и желаю просто поболтать? — Просто поболтать? — вдруг разжалобился я от услышанного. Даже мой голос стал тише и неувереннее. — Да. Как отец с сыном. «Как отец с сыном». Подобные разговоры подозревают откровенность, тепло и поддержку, я же получал в них лишь упреки и наказания. Зачем Великобритания силится измениться? Зачем ему моё прощение? Жили бы, как прежде, и не тужили. Стало мне интересно, чего задумал бета, и решил остаться. Заварив себе чай, отец приглашает присесть на диван. Мы долго молчим, смотря в глаза друг другу: собеседник, видимо, собирался с мыслями, а я терпеливо ожидал. — Ты не желаешь делиться со мной новостями в столь трудный для тебя период, потому многое я узнавал со слов Канады, — начал Британия и уже вызвал с моей стороны злой цык. Возмущаюсь я хорошими отношениями между отцом и братом, и тем, что последний передает всю информацию обо мне. Нет, это вполне нормально для семьи, где все переживают и делятся последними новостями, однако не в моей. — Расскажи теперь ты, как прошли первые месяцы с ребенком? — Для чего? Всё знаешь уже от Кана. — Канада — человек, который лишь видел все со стороны, — проведя пальцем по ребру фарфоровой чашки с позолоченными краями и рисунком цветов, бета опускает взгляд. — Хочу знать, как всё было на самом деле. — подняв глаза, он пересекается с озлобленным взором и вздыхает. — Что мне сделать, дабы ты проронил хоть одно слово, не подозревающее укор? — Ты из кожи вон лезешь, лишь бы расположить меня к себе, однако ни один хороший поступок не спрячет сто восемьдесят шесть лет моих страданий. Кто мне гарантирует, мол, поверив в твоё переосмысление жизни сейчас, я не получу очередной удар в спину? — А тебе хотелось бы поверить? На мгновение я замолкаю и растерянно осматриваю комнату, ища что-то, что поможет подавить вдруг появившийся ком в горле. Не существует взрослых людей. Каждый взрослый, от которого ожидают сложных решений, трезвого ума и ответственности, был наивным ребенком, верящим, что зло всегда побеждает добро. Когда я был маленьким, то восхищался старшими. Став таким же, я разочаровался. Не появились те черты, что, как казалось мне, присуще взрослым. Все остались теми же детьми, со своими страхами и переживаниями, делающие необдуманные поступки и потом жалеющие об этом. Никто не стал идеальным. И этот ребенок живёт в каждом до конца. В том числе, и во мне. Сейчас этот ребенок вспоминает все ужасы своей жизни, полученные благодаря родителей. Травмы мучают до сих пор, мешая спокойно жить. Теперь человек, что сломал меня, лишил любви и заботы, унижающий и ждущий лишь моего конца, говорит о каком-то беспокойстве. — Я хотел бы поверить, знать, что такое родительская любовь. Но, Британия, слишком поздно ты опомнился. Я могу быть мил с тобой, поддавшись детскому желанию перестать чувствовать от отца лишь холод и неприязнь, однако никогда. Слышишь? Никогда, не прощу за сломанную жизнь. Именно из-за тебя у меня все проблемы. Недавно я снизил дозу препаратов и теперь те не делают меня холодным. «Как не вовремя!» — подумал я, когда глаза покраснели от выступающих слез. Я и не думал прятать отчаяние, наоборот, хотел показать отцу его во всей красе. Тот считает, что должен быть прощен от пары поступков. Может, это поможет ему передумать и наконец отстать? — Даже сейчас, пап, я не могу принять ребенка из-за тебя. Кто всю жизнь мне говорил, что я нужен лишь для продолжения рода? Я продолжил его, рад? Прости, не от того, кого бы желал ты, а от любимого человека. Даже узнав это, ты унизил меня и стал ненавидеть больше. Говорить о других проблемах, что принёс мне именно ты, я даже смысла не вижу! У тебя нет эмпатии, дабы понять меня. Я могу притвориться, что всё хорошо: простил тебя и искренне люблю. Тогда, прошу, отстань от меня. Просто уйди и не возвращайся. Сделай вид, словно не знаешь, кто я! Слезы так и не потекли по моим щекам. Выговорившись, я снова стал равнодушным к оппоненту напротив, вспомнив все слова врача. Сам же Великобритания краснеет от стыда, даже отставив чашку с чаем. Британец с печалью смотрит и видит меня ребёнком. Воспоминания моего девства сами появляются в голове беты, и он с ужасом осознает, что из них нет ни одного счастливого. — Ты прав. Я поступаю эгоистично, прося простить тысячи плохих поступков за беспокойство. Беспокоиться о тебе я должен всегда, это моя обязанность как родителя. Не хочешь говорить — не нужно, просто расскажи, как сейчас мой внук. У тебя роды прошли нормально? Что с Россией? Он в порядке? Я узнал, что Союз не желает его видеть более. — С ребёнком всё в порядке, он растет и развивается, как обычный малыш. С Россией тоже все в порядке. Тяжело ему, конечно, но время лечит. — Помирились с ним? — Ты и об этом знаешь?! — воскликнул я. — Помирились. — отвечаю, успокоившись. — Роды пошли просто ужасно, все до сих пор не зажило, но не будем об этом. — Внук спокойно себя ведёт? С тобой мы с Испанией намучались: кричал целыми днями, — тихо заменялся отец. — А когда зубы начали резаться, настал ад! — РАС, такое мы дали имя сыну, в первые недели практически не давал спать. Сейчас он тише воды и ниже травы, правда, активный до жути. — РАС? Интересно. Когда я смогу увидеть его? Так интересно, на кого он похож. — А с чего ты решил, что когда-нибудь увидишь его? — Ты запретишь мне? — жалобно произнес тот. — А чего так отчаялся? Ты все равно его появлению рад не был. Мне ты уже подарил «прекрасное» детство, сыну такого же я не пожелаю. — Как же так? Мы семья! Подрастёт и будет спрашивать, почему не видится с дедушкой! — Один дедушка уже чуть не убил его. И что же? Мне теперь Союза подпускать к РАС, ведь мы семья? — Не равняй меня с СССР! Я для внука ничего плохого не сделал. — А кто же подписал тот договор о сотрудничестве в войне против меня? — Я был пьян. — Ты был глуп! Никому бы в голову не пришло пить с врагом! Как жаль, что любовь способна закрыть глаза даже тебе. Снова гнятущее молчание. — Ладно, мне пора работать. И без того засиделся с тобой, — встав с дивана и поправив ремень на брюках, вальяжной походкой прохожу к двери. — Так и быть, я подумаю над твоей встречей с РАС. Я не проявлю к тебе жалость, потому надейся лишь на Россию.***
Возвращаюсь домой, на удивление, раньше, чем задумывал. В это время даже сын ещё не лёг спать. Застал Россию как раз за тем, как тот укачивал его, параллельно наводя порядок на кухне. — Ужинать будешь? — спрашивает Росс, услыша шаги за спиной. — По пути домой перекусил. — А для кого я вчера готовил? Неужто быстрый перекус из магазина лучше моей стряпни? — закончив протирать поверхность для готовки и аккуратно сложив тряпку, русский оборачивается и видит, как на стол я ставлю пакет с чем-то внутри. — Ничуть, Раш. Обожаю твои блюда, но в этот вечер я не хотел отнимать время на ужин, — усмехнувшись, я спускаю темные очки на нос и лукаво смотрю в глаза оппонента. — Уложи РАС, а я пока все подготовлю, — приближаюсь. — А… — Т-с-с, — прикладываю палец к губам альфы и хмыкаю. — Ни слова. Жди меня в спальне, — провожу рукой по коротким волосам сына и сжимаю пальцами подбородок России. — И проверь, чтобы наш мальчик крепко спал, — добавляю шепотом, отчего игривая улыбка сама собой появляется на лице Росса. Закрываю за русским дверь спальни, дабы тот не увидел мои приготовления, и бегу распаковывать пакеты. В них были две бутылки красного дорогого вина, такая же красная роза и пару продуктов, которые я порежу для закуски. Хлопоты затянулись на пару минут дольше, чем я ожидал, но результатом я остался доволен. Расставив все на свои места, готовлюсь звать Россию. — РАС уже спит? — приоткрываю дверь и появляюсь в проходе, сладко мурлыкая. Росс, сидевший у кроватки малыша, собирался ответить положительно, но стоило ему поднять глаза, так слово застряло в горле. — Малыш, — довольно протянул тот, оглядывая моё полностью нагое тело. Я провел пальцами по своим бёдрам и широко заулыбался, прикрыв глаза. — Ну же, я тебе кое-что покажу, — поманив руками, прошептал я. — Засмотрелся, — оправдывается русский, ещё раз пробегая взглядом от моих худых ключиц до лодыжек и вставая. Грациозно подхватываю его под руку, жмусь и провожу по коридору. Вокруг темнота, лишь из ванной исходит тусклый свет, куда я и направляюсь. — Я в предвкушении. — Ох, надеюсь тебе понравится. — Мне уже всё нравится, можешь даже не продолжать. Игриво хихикаю, отворяю дверь ванной и впускаю внутрь альфу. Его глазам предстает джакузи, наполненный теплой водой с пеной и лепестками, на полу, подле него, расставлены свечи и два небольших столика: один с бокалами и бутылками алкоголя, второй с закусками. — Я подумал, что пора впервые опробовать наш джакузи, который я так хотел, — провожу от вздымающейся груди альфы до живота, украшенного кубиками пресса, подцепляю домашнюю серую футболку и тяну вверх, норовя снять. — Как красиво, малыш. Я в восторге. Недавно Россия и мечтать о приятном сюрпризе не мог, боясь рассориться до расставания. Теперь все проблемы ушли и можно наконец расслабиться. Россия помогает избавить его от футболки и тянется за коротким поцелуем. Закрываю глаза, отдаваясь мгновениям касаний губ и нагло ощупываю торс русского, после тянусь к штанам. Руки альфы, до этого пробиравшиеся между прядями моих волос, снимают ненужную вещь. Вот мы уже лежим в ванной. Россия приобнимает меня, разливает вино по бокалами, целует и шёпотом о чём-то говорит. — Что за вино? — интересуется тот, подавая мне бокал. — М-м-м, прекрасное. Сладкое, сбалансированное, с ярким фруктовым вкусом. У него долгое послевкусие, оканчивающееся нотками тёмного шоколада. Часто беру его для себя, надеюсь, и ты останешься к нему неравнодушным. — Я нечасто пью вино, так что непридирчивый. — А я вино очень люблю. Перепробовал столько, что и самому не счесть! — Ты прямо постарался, даже закуски на любой выбор. И клубника, и дольки персика, и сыр, и орехи, и вишня, и шоколад. — Ты к сладкому равнодушен, так что последнее я добавил для себя, — устроившись поудобнее, ответил я. — Что же? Выпьем за нас? — За то, что выдержали все испытания, остались верны, нашли силы простить друг друга и радуемся жизни, несмотря на потери. Бокалы невесомо ударяются, издавая звонкий звук. Отпиваю небольшой глоток, держу вино несколько секунд на языке и проглатываю. — С годами оно всё лучше и лучше, — выдаю я. — Как тебе? — Нежное, послевкусие ненавязчивое. Неплохо. — Ну и отлично. А то кроме водки твой организм давно ничего не переваривал. — К сожалению, давно кроме желания набухаться до потери пульса, а на культурно выпить в голове ничего не появилось. — Ты умеешь напиться так, что меня потом не вспомнишь. — Ты же не в обиде за тот случай? — криво усмехнулся Россия. — Давно нет. Теперь всем буду рассказывать, дабы посмеялись. — И правильно. Пусть учатся на моих ошибках. А то и своих омег потом не узнают. — Сегодня был такой хороший день, а заканчивается ещё лучше! Я впервые за долгое время чувствую радость. Правда, отец успел настроение подпортить. — Что опять он себе позволил? — нахмурился Росс. — Возможно, тебе и покажется это глупым, но позвал к себе, силился поболтать, узнать, как мои дела. Даже про тебя спросил: переживает, мол, Союз больше не примет на Родину. — Всё ещё переживаешь из-за того, что Британия вдруг потеплел к тебе? — отпив вина, тот вскидывает бровь и прижимает меня ближе. — Конечно! Не верю, что столь чёрствый человек вдруг всё переосмыслил! — А если вдруг? — Ты, что ли, веришь? — разозлился я. — Я не считаю, что имею право лезть в ваши отношения и обсуждать кого-то. Это невоспитано. — Я не прошу обсуждать нас. Просто скажи, веришь ли. — Не верю, потому что мне он чужой человек. Был бы на его месте Союз, и если бы он изменился — буду самым счастливым. — Хорошо. Представим, что СССР потерял фанатизм и безумство, приобретённое в войне. Приползет к тебе на коленях извиняться, задабривать. Вправду бы стал относиться к нему хорошо? — Скорее всего. — Несмотря на несколько попыток убить, использование, унижение и клеймо? — Я живу настоящим и стараюсь не вспоминать прошлое. Если бы я увидел искренность в словах Союза — относился бы к нему с уважением. Да, не будет прошлых теплых отношений. Ты наши ситуации не сравнивал, я навсегда люблю в СССР образ того, кто подарил родительскую заботу. Для тебя отец не сделал ничего хорошего. — Но все же. Ты не хочешь мести? Тебе не противно от Союза? Не обидно? — Месть я не люблю. Я говорил это и тебе, и ему. На Союза я зол, но я бы не стал отвергать его извинения, ведь услышать их я обязан. Он не останется безнаказанным точно. Придёт день, и он, не выдержав давление совести, сам попросит свести его жизнь с концами. — Ого, звучит угрожающе. — Не воспринимай всерьёз, просто накопилось гнева, вот и сказал, — откинув голову, морщится Россия. — А вот твой отец другой. Я бы, наверное, относился к нему так же на твоём месте. Хотя не стану скрывать, что однажды успел намекнуть ему, мол, не готов довериться ему. Намекну ещё раз, если понадобится. — Ты начал дерзить ему?! — то ли с восхищением, то ли с удивлением чуть не вскрикнул я. — А что такого? Он извёл моего дорогого омегу и теперь не понимает, почему тот его избегает. Не идиот ли? Я не стал вести себя грубо, потому что желал ругани, я всего лишь защитил тебя. — Защитил меня перед ним? Не побоялся? — сложив руки у груди, гляжу на Росса блестящими глазами. — Конечно. Чего мне бояться? Мой страх — быть трусом, который и любимого защитить не может. — Гнева моего отца стоит бояться. Может так отомстить! Он тебе ничего грубого в ответ не сказал? Иначе обсужу это с ним. — Ничего не сказал. Согласился со мной. — Я поражаюсь тобой, Раш. Ты просто маг! Колдун! Я влюбился в тебя так, что до сих пор не разлюбил, отец соглашается в том, что он не прав! В ответ русский засмеялся, отпил вина и оставил поцелуй на моем лбу. — Всё лишь случайность. — Это всё, естественно, удивительно и невероятно, но разговор об отце я завёл не для этого. Он желает познакомиться с РАС. Как ты смотришь на это? — А ты? — Я против, так ему и сказал. По крайней мере, пока. — Я не вижу в этом ничего плохого. Ну посмотрит он на внука, на руках подержит и всё. Ничего плохого сделать не успеет точно. И твоя совесть будет чиста, мол, несмотря на обиду, разрешил. А ты почему против? — Сам не знаю. Хочется отомстить, запретив видеться с внуком. Пусть тоже страдает. — Ох, не знаю. Ты ребенка родил — твое право решать, как должно быть. Я же не против. Я бы позвал Британию не просто на РАС посмотреть, а на ужин. За одно бы познакомились нормально, без его учтивости, лишь бы понравиться СССР. — Хочешь дружбу с ним водить? — Нет, однако знать своих родственников необходимо. — Да никакой он не родственник тебе по факту. Мы же не в браке. Россу вспоминаются его мысли при последнем посещении магазина ювелирных украшений. Он глубоко задумывается, чувствует ли всё ещё то же отвращение от идеи сделать предложение. — Хм, действительно. Отпиваем вино, ещё раз чокаясь под придуманный на ходу тост. — Малыш, подашь что-нибудь закусить? Тянусь к столику и беру с него клубнику. Усаживаюсь поудобнее между ног альфы и кладу ему в рот ягоду. — Люблю клубнику обваливать в сахаре, — прожевав, говорит Россия. — У Беларуси возле дома была поляна с ягодами. М-м-м, такие сладкие были. Если приезжал к ней — сразу шли собирать, а потом что-нибудь из них готовить. Как жаль, что больше этого не будет. — Ты смирился с тем, что лишился семьи? — Ни в коем случае. Я восстановлю с ней общение, как бы Союз этому не препятствовал. — Самонадеянно, — усмехаюсь. — Ты знаешь, я всегда беру то, что хочу. — Возьми тогда и меня, — касаюсь ладонью щёку Росса. Он перехватывает моё запястье и, наклонив голову, впивается в губы своими. Томно выдыхаю и отвечаю на быстрый и местами грубый поцелуй. Языком провожу по нижней губе русского, беря перерыв, но меня утягивают в новый раунд. — Прямо здесь? — вскидывает бровь тот, отставляя практически пустой бокал на столик. — Прямо здесь, — хитро улыбаюсь, убирая и из своих рук мешающую посуду. Сливаясь в ещё одном поцелуе, пальцы России медленно двигаются по моим ключицам и спускаются на грудь. Кончики невесомо проводят по ореолам и очерчивают соки. Сжимают, слегка оттягивают, гладят. — Можно я уделю внимание и твоей шее? — шепчет мне русский, вызывая сотни мурашек по всему телу, увеличивающих возбуждение. Наклоняю голову, открывая взор на нужную часть тела, альфа зачесывает за ухо мои волосы, целует мочку, опаляет горячим дыханием, проводит языком, оставляя прохладную слюну. Спускается к тонкой коже шеи, нежно и долго целует, проводит носом по видневшимся фиолетовым венкам, выдыхая запах моего тела. Руки возвращаются к груди, сжимая её то сильнее, то слабее. Я вздрагиваю от каждого прикосновения, настолько соскучился по ним. Томно дышу, в животе порхают бабочки. — Тут ещё всё грустно? — шепчет альфа, проводя ладонью по низу живота и останавливаясь на члене, обхватывая. Столь долго ко мне никто не прикасался, что я готов ахать лишь от того, что до чувствительного места дотронулись. — Исправь это. Головку оглаживают, берут в руку и ласкают движениями вверх-вниз. Рздвигаю сводящие мелкими судорогами ноги шире. Мышцы таза непроизвольно напрягаются, отчего всё чувствуется в разы сильнее и приятнее. Теплая вода же расслабляет тело, полностью отдавая во власть России. А он вновь целует мои уже болящие губы, языком проникает глубже, движения рук ускоряет, выбивая из меня томные вздохи. Каждое движение становится всё приятнее, я издаю тихие стоны, пальцами цепляюсь в руки Росса, прошу не останавливаться. Ноги пробирает неконтролируемая дрожь, я изгибаюсь и мотаю головой. Живот приятно тянет, кровь пульсирует в головке члена и только организм собирается подарить мне яркий оргазм, как русский отстраняется от органа и хватает меня за запястья, дабы я не смог завершить деяние. — Ра-аш, — хнычу я, чувствуя, как приятные ощущения покидают меня. В этом есть и свое наслаждение, однако сейчас я хотел бы закончить. Кольцо мышц пульсирует, прося внимание и себе. — Подожди и я подарю тебе оргазм сильнее. Хочу, чтобы ты забыл, как тебя зовут от наслаждения. — Может, я ещё и заплачу? — Заплачешь и будешь упрашивать об ещё одном раунде. — Попробуй, — привстаю на колени, разворачиваюсь и теперь, обняв русского за шею, сплетаю языки в новом лобызании. Альфа времени не теряет, оглаживает каждую выступающую косточку на спине, спускается на ягодицы, проникает к кольцу мышц, массирует их. — Швы зажили? Уверен, что мы можем попробовать проникновение? — коснувшись ран, забеспокоился Россия, когда наши губы отстранились друг от друга. — Если сейчас ты не войдёшь, то я сам трахну тебя, — охнул я, хватая руку Росса и насаживаясь на один палец. Прижимаюсь грудью к телу русского, извиваюсь в предвкушении, глажу любимое лицо, плечи, мышцы, венки. Альфа ласкает мою шею. Обычно я ненавижу, когда ее хоть немного касаются, а сейчас получаю непередаваемое удовольствие от дорожек поцелуев и слабых покусываний. Палец внутри двигается и давит на стенки. Россия решает добавить второй. Проникновение было тяжёлым, словно в первый раз, стенки заныли от режущей боли, а ранки, сшитые медицинской нитью, издали те же ощущения, что и при разрыве. Все возбуждение улетучилось, и я, вцепившись короткими ноготками в плечи партнёра, взвыл. — Больно? — чувствую, как сердце Росса забилось с бешеной скоростью, а руки пробрала дрожь. — Д-да, — издаю я, поморщившись. Пальцы стали медленно выходить из меня, но я останавливаю их. — Погоди. Может, пройдет. Каждая секунда ровнялась адом для русского. Я знал, что тот впадает в панику, когда причиняет страдания, однако не ожидал, мол, в такую сильную! Боль лишь усиливается, и с разочарованием я прерываю так и не начавшийся половой акт. Альфа замечает подавленность на моем лице и силится поддержать. — Не переживай из-за этого так, — гладя меня по волосам, твердил он. — Я хотел красивый вечер и в конце сделать тебе приятно. Надеялся, что всё зажило и смогу порадовать. Тем более, вон, сколько ты вытерпел из-за моей депрессии. — То, что тебе стало лучше, — самая большая радость. Этот вечер и без того красив, а переспать с тобой мы всегда успеем. — Правда-правда? Ты не расстроен? — Нет, — тепло улыбнувшись, тот наливает в мой бокал ещё вина, подаёт его и тянется за закуской. Отпиваю немного алкоголя и откусываю плитку шоколада, что любезно держит для меня русский. — Но все равно, вернувшись в спальню, я сделаю тебе минет.***
«У нас с Россией всё хорошо», — могу я с гордостью сказать и не наврать. Время лечило, мы позабыли о ссорах, депрессия отпускала и без ненормальной дозы препаратов. Росс страшился, что та может вернуться, потому задаривал меня подарками, вытаскивал гулять в самых необычных местах Нью-Йорка, тщательно следил, дабы от снижения дозы лекарств мне не стало хуже. Я продолжал ходить к психотерапевту, после некоторых сеансов русский лично говорил с врачом. Он спрашивал, как может помочь, некоторые рекомендации и прочее. Я не понимал, как мог быть настолько слеп всё это время и выдумывать, что альфа может не любить меня. На работе тоже всё в порядке. С долгами я расправился быстро, новые задания появлялись постепенно, несмотря на то, что за окном бушует Холодная война и полмира до сих пор не восстановилось после Второй Мировой. Как я понял, сейчас у СССР много обязанностей, потому я вижу его чуть ли не каждый день. Постоянно мы пересекаемся взглядами, я ожидаю что-то прочесть в паре холодных глаз, однако раз за разом ничего не выходит. Хотел бы я поговорить о случившемся и убедиться, что всё останется в секрете, да не знаю, что сказать. Мне интересно узнать, что же на уме у коммуниста. Один случайно услышанный разговор лишь подлил масла в огонь. — США вновь вернулся к управлению государством. Я уж думал, что Вы убили его, а все упорно это скрывают, — стоя у открытого окна и наблюдая за тем, как Союз курит, вдруг начал Китай, хитро прищурив глаза. СССР упорно молчал, хотя с радостью бы сказал пару «лестных» обо мне. — Так что же Вы планируете делать с ним? Всё-таки совершите покушение? — продолжил китаец. Тот не знал о проваленной попытке. — А Россия как там? Его тоже давно не вижу. — Я отказался от идеи убийства США. Проблем потом не оберемся. — Для Вас нет ничего невозможного, Союз! Придумаете что-нибудь. — Я сказал, что не буду убивать США, ясно?! — вдруг взорвался от злости СССР. — Простите. А Россия? Вы отправили его на свои земли? — Не знаю, где он. Этот сученыш предал меня, и слышать о нём я не собираюсь. Китай силился ответить, однако, быстро докурив, коммунист покидает компанию коллеги и вальяжной походкой, сложив руки за спину, отправился в сторону лестницы. СССР вспоминал подозрения Китая об отношениях России. Тогда они показались бредом. Ну как его сын может быть охмурен каким-то американцем? Такого и быть не могло. Какой позор испытал Союз, услышав от того, кому доверил управление половиной земель, считал правопреемником, в будущем размышлял отдать семнадцать миллионов квадратных километров, признание в любви к врагу. Да ещё какой любви! Та породила ребенка! Тогда СССР был разрушен даже больше, чем от предательства Нацисткой Германии пару лет назад. Последняя клеточка любви к спасенному сыну убитого монарха умерла. Вдруг стало всё равно, будет он жить иль нет, буду ли жить я. Союз с того вечер до сих пор чувствует пустоту. Любые амбиции, касающиеся меня, покинули, он сосредоточился на восстановление земель и экономики после Отечественной войны. Вспоминая свои чувства и мысли в вечер, когда от цели отделял лишь один выстрел, сейчас коммунист, увидев меня после долгого отпуска, жалел, что не пересилил себя и не нажал на курок. И не моя жизнь волновала его сейчас. Жизнь ребенка, созданная путем ночного кошмара для СССР, не давала ему покоя. Ведь теперь я хожу без огромного живота, счастливый и довольный, а где-то в пелёнках лежит его внук, о существовании которого даже думать мерзко. Союз был бы рад, если его сын подарил бы внука, но точно не от пиндоса! Такой ребенок не имел права на жизнь. Со временем и Россия позабыл об нерадивом «отце». Он остался ждать момента, когда коммунист поостынет к случившемуся. Тогда и предпримет первую попытку восстановить общение с семьёй. Сколько времени пройти для этого должно Росс не знал, однако ради любимых братьев и сестер он готов ждать и десятилетия. Он молил об одном: лишь бы и те ждали его, не забыли добрые поступки и не изменили мнения. Что уж теперь СССР рассказывает своим детям о нём, альфа и подумать боялся. Ближайшие несколько лет, в которые тот точно не сможет вернуться на Родину, русский планировал отдать своей новой семье. Когда ребенок подрастёт, тот обещается посещать с ним развивающие курсы, учить писать и читать. Он очень надеялся, что РАС унаследует его любовь к чтению, и тот сможет открыть сыну мир сотен невероятных произведений как русской классики, так и американской. Пока РАС ещё совсем кроха и большую часть дня спит, не требуя к себе много внимания, альфа отдался в завершение моего лечения. Страшнее самого ужасного кошмара было для него увидеть меня в таком состоянии ещё раз. Давая мне всё то, что считал нужным, Россия понимал, мол, любить меньше меня не стал, как думал в пору обиды. — Малыш, я дома, — захлопнув входную дверь и поставив сумки с продуктами на пол, окликает меня Росс. Он только что вернулся из магазина. Обычно за продуктами хожу я после работы, в то время как русский сидит с ребенком, но сегодня я выходной и альфа решил прогуляться. — Хорошо, — слышится голос из кухни. — Что затеял? — удивился Россия, внеся сумки в кухню и почуяв приятный запах жаренного мяса. — Да вот, макароны по-флотски решил приготовить. — Не спалил ничего в моё отсутствие? — усмехнулся тот. — Обижаешь. Я всё-таки не такой безрукий. Всё купил? — Ага. — А мармелад мне? — уточняю я и получаю в руки драгоценную розовую коробочку. — Спасибо! — Я же знаю, что потом ты скажешь, мол, хочу ещё, потому взял тебе другой мармелад, — мне протягивают ещё одну коробку, только теперь зелёного цвета. — Затем я подумал, что такой тебе может не понравиться и взял с другим вкусом, — теперь и пакетик тянут мне. — Плитка шоколада с фундуком и кусочками сухофруктов, которую ты выпрашивал во время беременности, дабы это всё ты мог заесть. Захочешь запить — держи апельсиновый сок, как и любишь. Дальше ты скажешь мне, что устал от сладкого, поэтому взял тебе сырные палочки. Захочется ещё? Купил и сухари. — Господи, Россия, ха-ха-ха! — разразился смехом я. — Я тебя обожаю! Ты просто лучший! Сколько денег ты в магазине оставил? — Это неважно. Главное — ты счастлив. — Большое тебе человеческое спасибо, — сложив всю кучу на стол, целую в щеку своего щедрого Росса. — Балуешь ты меня! Просто ужас! — И дальше буду, лишь бы ты более не знал никаких депрессий. Русскому и самому радостно, когда он видит мою улыбку. Хочется, дабы она никогда не исчезала с моего лица. Всё чаще он задумывался о собственных словах про брак. Чувствует ли то же и сейчас? Давно нет. А хочет ли вновь попытаться? Не знает. Ему должен кто-то помочь принять решение. Но кто? Ответ нашел себя сам.***
Канада, как только прознал о моём возвращении, позволил себе вернуться на родные земли. Вчера он был вынужден прилететь на мои земли по работе и вечером, сразу зайдя в дом, получил звонок. Это был Россия, который толком ничего не объяснил и попросил о встрече. Перепугавшись, мол, со мной что-то произошло, Кан позабыл о гневе на Росса и согласился. И вот канадец нервно пинает камень, лежащий посреди дороги, изматывая предположения о причине встречи. От прихода русского легче не стало, тот словно язык проглотил! Ни на один вопрос не отвечал, а все твердил, взяв под руку и потащив куда-то: «Это важно», «Ради Аме». Канада набрался терпения и послушно шел за альфой, что привел его в торговый центр, поднялся на второй этаж и побрел к блестящим ветринам. — Да что происходит, Россия?! — воскликнул Кан, в душе которого поселился страх. — Сейчас-сейчас… — бормотал тот, доводя оппонента до нужного места. Вдруг Росс остановился и уставился на украшения. — Мы в ювелирном магазине? — силился понять происходящее канадец. — Да, — подтвердил русский и принялся внимательно осматривать лежащие украшения на ветрине. На нужном месте кольца не оказалось, что до ужаса напугало. Альфа мучается в попытках понять, что твердит его сердце, приходит сюда, дабы уговор всё решил, а кольца нет. — Что произошло? — увидев разбитый взгляд России, спросил Канада, однако ответа не получил. — Погоди! — вскрикнул тот, когда оппонент быстрым шагом направился внутрь магазина. Взор блуждал по белым стеллажам, защищёнными стеклом, всматривался в каждое кольцо, но не мог найти нужное. «Неужто купили? — паниковал в голове Росс. — Зачем я сказал тогда такое зло?!» Вдруг яркий блеск на самом дальнем стеллаже привлекает внимание. Русский близко приближается к нему и, чуть радостно не вскрикнув на весь магазин, находит. — Канада! Канада! Скорее, — подзывает спутника тот. — Может, теперь объяснишь, что происходит? — раздражённо выпалил Кан и опустил взгляд на кольцо. — На это смотришь? — Да. Нравится? — Необычное. — Как думаешь, Аме понравится? — Хочешь сделать ему подарок? — Не совсем. Канада с непониманием смотрит в блестящие глаза русского. — Прости за всё. Наверное, не долюбливаешь меня впредь, однако ты — единственный, кто может помочь. — Та-а-ак, — протягивает канадец и складывает руки на груди, готовясь слушать долгий рассказать. На его лице сама по себе расплылась улыбка. Хорошее предчувствие было у него. — Я уже давно думаю над тем, чтобы сделать Аме предложение. Ну, а что? Вместе мы достаточна, пережили многое, ребенок есть. Наверное, время пришло. Канада уже начал издавать восторженный писк, словно маленькая девочка, увидевшая желанную игрушку, однако Росс успел остановить радость оппонента. — Всё не так просто, — со вздохом продолжает тот. — Ты знаешь, что последняя ссора была слишком тяжела для меня. В гневе я решил, что не хочу связываться узами брака с таким человеком, как Аме. Вот прошёл практически месяц, обида отсутпила, и я не понимаю, вернулось ли желание. Поэтому я и хотел встречи с тобой. Мне казалось, что ты поможешь разрешить конфликт двух противоположностей, взглянув на ситуацию со стороны, но теперь не нуждаюсь в этом. Лицо Канады постепенно становилось грустнее. — Давно, когда идея только посетила мой разум, я зашёл сюда посмотреть на варианты колец, дал себе обещание. «Если кольцо останется, значит сделаю предложение». Подойдя к витрине сегодня и не увидев на прежнем месте выбранное мною украшение, меня посетил непередаваемые ужас и разочарование. Да такие сильные, что сорвался с места, начал метаться по магазину, лишь бы найти. Думаю, ты и сам всё видел. И вот оно здесь, я снова его вижу, — с мечтательной улыбкой Россия проводит пальцем по стеклу. — Моё сердце дало ответ за меня. Будь я равнодушен к идеи, то расценил бы пропажу как знак. Росс недолго молчит и снова смотрит на собеседника, что вновь готов завизжать. — Кан, я хочу видеть это кольцо на пальце Аме. — Ты серьезно?! Предложение?! — не веря в моё счастье, шепотом вскрикивал Канада. — Пройдемся? Теперь я хотел бы приступить к основной части нашей встречи. Те несколько минут, что мужчины выходили из торгового центра, канадец всё не мог перестать радоваться услышанному и говорить о том, как представляет нашу свадьбу. Улыбка оппонента грела душу Росса. Видимо, тот и позабыл о гневе, что к лучшему. Не хотелось бы русскому терять такого важного человека. Завтра настанет первый день зимы, а улицы заметает снегом уже всю неделю. Альфе нравилась зима Нью-Йорка за отсутствие заморозков, как на Родине. Правда, он однозначно будет скучать по огромным сугробам под окном, из которых весело лепить снеговиков. Задувал морозный ветер, отчего Канада ежется, завязывает шарф на шее туже и прячет руки в кормы. Россия же не дрогнул, чем удивил оппонента. — Одет, словно осень на дворе. Побереги здоровье! Мне, глядя на тебя, ещё холоднее становится, — морщится Кан. — Дома такая погода характерна октябрю. — Не хотел бы я родиться на землях СССР. Тем более, это погода ещё в столице, страшно представить, что на севере творится. — Ладно, давай к делу? Хотел попросить тебя поговорить с Аме насчёт предложения. Спроси, как он к этому относится, хочет ли и прочее. — Да чего спрашивать? Просто делай. Это же не свадьба, где нужно обсудить каждую мелочь. — Я хочу, дабы предложение оказалось радостным сюрпризом, а не стыдом мне на всю оставшуюся жизнь. У нас с Аме очень разные взгляды на жизнь, и я не знаю, что он думает о браке, тем более, со мной. Мы-то отношения скрываем, а тут предложение. До этого у нас не заходило разговора об этом, а если сам спрошу, то никакого сюрприза не получится. А ещё не знаешь, что он предпочитает? Золото или серебро? Кольцо я уже выбрал, но мало ли не понравится. — Помогу я тебе, так и быть, — похлопав по плечу друга, молвит Канада. — Планировал как раз позвать Аме к себе в гости. Пусть развеется и посмотрит на мой новый дом. Заодно и заведу тему брака. — Спасибо. Не знаю, что бы без тебя делал! Ты нам так помогаешь. Вспоминался Кану разговор, которому уже сорок лет, где я негативно отзывался о браке. Убеждал брата, мол, никогда ни выйду замуж, ни женюсь, что бы за человек ни был. Канадец не хотел говорить об этом Россу, дабы не спугнуть и без того неуверенную идею, да и любопытно было ему, что же ответит его по уши влюбленный братец на этот раз.***
Найдя вечер без работы, Канада, как и пообещал, пригласил меня к себе. Перед встречей я был особенно взволнован, ведь впервые увижу новый дом брата. В честь новоселья, пусть ему уже и пару месяцев, я прикупил небольшой подарок для интерьера. — Заждался я тебя, — открыв дверь и пропустив меня внутрь, жалуется хозяин дома. — Прости, пожалуйста. Отец задержал на работе, мол, ещё не всё обсудили с ним. А как освободился, начались пробки. В общем, совсем неудачно вышло. — Ладно уж, всё понимаю, проходи. — Погоди, вот, держи, — протягиваю пеструю упаковку с подарком. — Поздравляю с покупкой дома. Надеюсь, эта вещичка украсит какую-нибудь из комнат. — Ничего себе. Что там? — заулыбашись, Кан принялся трясти коробку, силясь угадать содержимое, но я быстро останавливаю его. — Хрупкое! Лучше открой. — Прости-прости! — заволновался тот, как бы что-то не повредил. Наконец он раскрывает коробку и достает оттуда керамическую статуэтку в виде фонтана с двумя чашами. Она была достаточно большая, сантиметров тридцать. — Самая важная особенность это то, что фонтанчик действительно работает. Наливаешь в самую нижнюю чашу воду, встроенный механизм начинает качать её вверх и получается несколько красивых струй. Ох, не знаю, нужно ли тебе это, однако, как только увидел в магазине, вспомнил о тебе. — Не перестаешь удивлять подарками, братец. Спасибо, статуэтка обязательно найдет своё место в этом доме. Буду смотреть и вспоминать тебя. Теперь прошу, мой дорогой гость, проходите. Как Вам? Почти весь первый этаж занимал огромный зал с высокими потолками. Минуя подобие прихожей — часть стенки возле двери, отданная под шкаф с вешалками для верхней одежды, зеркало, несколько пуфиков и зону хранения обуви — по правую руку виднеются белый пушистый ковёр, просторный диван, телевизор, журнальный столик, несколько шкафов и кресло. На стенах висят всякие картины, поверхности мебели уже завалены книгами, журналами и газетами. По левую руку находится закручивающаяся лестница. На втором этаже расположились небольшие кухня и столовая, кабинет и ванная. Весь интерьер выполнен в нежных кремовых оттенках и подчеркнут контрастной темной мебелью. — Невероятно красиво. Отличный дом ты подыскал себе. — Да. Только до ООН далеко. С другой стороны, и хорошо. Нужно же хоть когда-нибудь отдыхать от работы. Ты говорил, что отец задержал тебя. Насколько долго он не отставал с работой, раз ты задержался на целых сорок минут? — рыская по полкам кухни в поисках какого-нибудь алкоголя, что составит нам компанию этим вечером, отвечал Канада. — Не по работе была задержка, — вздыхаю я. — Что произошло? Опять поругались? — напрягся собеседник, наконец найдя завалившуюся бутылку шампанского. — Не совсем, — спускаясь на первый этаж и крутя в руках два узких бокала, что попросил подержать брат, пока занят поисками сокровенного, оправдываюсь. — Он лишь хотел знать о том, как идут мои дела. — Неужели вместо короткого ответа ты решил рассказать ему всё в самых мельчайших подробностях? — Нет, естественно! Я к тебе опаздывал, однако и без спешки бы не завёл длинный разговор. Ты же знаешь, теперь наш отец строит из себя святошу. Вон, силится узнать, как у меня жизнь проходит, не нужна ли помощь. У нас уже был неприятный разговор, где я чётко обозначил, мол, не стану открытым лишь из-за иллюзии его доброты. А тот никак не отстаёт. — Ты же его сын. Может, проснулось у него что-то родительское к тебе? — проводя меня до дивана и поставив бутылку на стеклянный журнальный столик, предположил канадец. — Не знаю уже! Не нужно мне ничего родительского от него. Лишь раздражает, — сжимаю от гнева стеклянные бокали сильнее. — А ты не рад, что отец пытается поменять твоё отношение к нему? — Зря старается, у него не получится. Или ему придется ещё сто восемьдесят шесть лет попритворяться хорошим папочкой. Думаю, его нервы сдадут раньше. — Все люди меняются. Ты тоже изменился после встречи России. — Я и отец совсем разные. Тебе не понять меня. Тебя-то всегда любили. — Раз тебе не хватило любви тогда, так почему бы не получить ее сейчас? Может, Кан, и осознавал, какую глупость говорит и лишь пытается уладить новый семейный конфликт, а, может, и искренне не понимает, считая всё настолько простым. — Сейчас, спасибо и на том, я могу получить любовь от друзей и России. Большего мне и не нужно. Ах, и о России отец тоже не устает интересоваться. И о РАС. В общем, достал до жути. — А что же о них говорит? — разливая шампанское по бокалам, интересуется тот. — Достаточно, — прерываю Кана, когда половина бокала была наполнена. — Почему же? Обычно пьешь больше. — Да поздно уже, ещё домой тащиться. — После работы ты заехал домой и пришёл сюда пешком, значит не нужно за руль садиться. Поэтому пей спокойно, отдохни после всего и подари мне вечер бессмысленных разговоров, как в старые добрые. Теперь у тебя не так много времени на встречи. — Ах, ладно! Лей до краёв! Я заслужил. — Вот и правильно, — усмехается канадец. — Так вот о чем я. О России тот беспокоится, мол, больше на Родину вернуться не может, а с РАС хочет увидеться. Я же против. — А у России мнение спрашивал касательно первой встречи деда и внука? — Обсуждали не так давно. Он не видит в этом чего-то дурного. — Как и я, — сразу отпив треть бокала, выдавливает брат. — Всё из-за детской обиды на отца. Вы-то, конечно, не против. Вам что? — А тебе что? Ну вот что будет от того, что отец увидит РАС? Может, ещё после этого и отстанет от тебя. — Ох, точно не скажу. Просто неприятный осадок останется после этой встречи, — прикладываю ладонь ко лбу. Неприятной теме пришел конец, остальной вечер проходит спокойно: мы культурно выпивали смеялись, обсуждали коллег из ООН и вот вновь зашла тема моих отношений. — Как там у вас с Россом? — хитро спросил Канада уже будучи немного пьяным. — А как может быть? Помирились, всё хорошо. Кан замечает, что и я начинаю пьянеть, потому пользуется моментом и начинает расспрос. — Аме, вот скажи мне, — аккуратно проведя пальцем по бортику бокала, тот поднимает на меня лукавый взгляд. — Ты когда-нибудь думал о чём-то большем с Россией? — А что может быть больше наших нынешних отношений? Вон, даже ребенок есть, — отпиваю немного спиртного. — Например, брак. — Брак? — смущённо переспросил я. — Да. Ты бы хотел получить от Росса предложение? — А зачем об этом думать, если всё равно не получу? Только истязать себя мечтами. — Почему ты так в этом уверен? — Даже отношения боимся показать, лишь бы не сделать хуже друг другу. А какой уж там брак? Конечно, можно обвенчаться тайно, однако… Не знаю. Не думаю, что Раше это всё нужно. Да и я обойдусь, никогда не рвался за кольцом на пальце. — Все же, сам бы ты хотел этого? Недолго думая и тяжело вздохнув, я отвечаю: — Хотел. Странно, да? Всю жизнь презирать брак, а тут вдруг захотеть. Всё из-за России. Ему я готов дать согласие. Был бы со мной другой — вряд ли. Да я готов хоть сейчас перестать прятать эти отношения и сыграть пышную свадьбу. Просто потому что устал прятаться! — А какое бы кольцо ты хотел себе, м? Золото? Может, серебро? — Да вообще плевать. Любое буду носить с огромной радостью. — Ох, братец. Будет у тебя свадьба. Ты просто верь, — усмехнулся канадец, подперев щёку рукой. — Кстати, как смотришь на то, что я заберу на время РАС к себе. Уж очень соскучился. — Положительно. У меня как раз сейчас завал на работе, а России тоже нужно когда-то отдыхать от роли отца. А то ещё и его из депрессии придётся вытаскивать, — я засмеялся. С Канадой мы не расставались до полуночи, перейдя уже на третью бутылку шампанского. К часу ночи я еле добрался до нужного этажа, подрагивающими руками открыл дверь и, зайдя в квартиру, сразу уселся на пуфик рядом с тумбой и зеркалом. — Что-то совсем я себя в руках не держу. И чего решил напиться? Видимо, по алкоголю изголодался за беременность, — неразборчиво бурчал я себе под нос, наблюдая, как мир перед глазами начинает плыть. — Америка, ты где был? — тут же в прихожую вышел Россия и взволнованно принялся расспрашивать. — Видел сколько время? Ты же пообедать к Канаде пошел! — Ну решили ещё и поужинать. — До часа ночи? — Да. Росс сразу замечает, что я пьян, потому бросает попытки начать со мной разговор. Он берет меня под руку, следя, дабы я дошел живым до спальни, а не упал где-то от усталости по пути. — Ра-аш, — тяну я, обвив руку русского и прильнув к ней. — Поехали на море. Хочу купаться с тобой и пить коктейли. — Какое уж море? Декабрь на дворе. — Неважно. Поехали на следующей неделе. Или на Кавказ. Хочу на лошадках кататься. И на тебе тоже хочу. — Боже, какой Кавказ? — дивится альфа. — Иди спокойно, тебе спать пора. Завтра о Кавказе поговорим. — Не буду спать. Я взрослый человек. Отстань! — усевшись на кровать, возмутился я. — Делай, что хочешь, но меня уже рубит. Я еле тебя дождался! — Россия снимает с себя одежду и ложится рядом на кровать. — Так бы сразу! — заулыбался я. — С тобой спать я готов. — залезая под одеяло прямо в уличной одежде, я жмусь к оппоненту и прикрываю глаза. — Холодно, — вдруг выдаю я. — Согрей. — Как же ты ночи в пустыне пережил, если дрожишь от лёгкого похолодания? — Росс укутывает меня в одеяло и прижимает к себе. — Не знаю, — бормочу в ответ, уже засыпая. — Надо было тебе просить меня согреть и тогда. Я бы не дал замёрзнуть ни одну ночь. — Знаю я, как ты согреваешь, — зеваю. — Забеременел бы ещё в сорок втором году. Россия разразился тихим смехом. — Ну, малыш, ты знаешь! Я бы тебя без разрешения не тронул! Ха-ха! — Всё, спи давай. — Как уж? Ты меня рассмешил. — Грей давай лучше. А то замерзаю. — Так, чтобы у нас появился ещё один ребёнок? — продолжал шутить тот. — У меня нет течки. А так я бы разрешил тебе пристать ко мне, если бы не был пьяным и с незажившими ранами.***
В конце недели Канада посещает наш дом, дабы, как и пообещал, забрать племянника к себе. После недолгого чаепития Кан прощается и уходит из квартиры, однако Россия останавливает того в коридоре и, пока я не слышу, интересуется своим: — Ты поговорил с Аме? — О чём? — удивляется канадец. — О предложении. — Каком предложении? — всё ещё удивлен тот. Когда Росс начинает явно нервничать, Канада усмехается, хлопает оппонента по плечу и бросает шутки. — Спросил, конечно. Просто действуй и ни о чём не задумывайся. — То есть, он не против? — Да не то что не против. Он этого даже хочет. — Хочет?! — поразился русский. — Америка? Хочет замуж? За меня?! — Он немного побаивается последствий, но ждёт от тебя первого шага. Можешь поговорить с ним и всё обсудить. — Нет-нет, пусть останется сюрпризом. А кольцо? — Дари то, что выбрал. Он примет любое. Конец диалога означал начало действий альфы. Этим же вечером он начал подготовку к решительному шагу. Пусть день я и провёл в работе, но никак не мог уснуть. Я все крутился, пытался завести разговор с Россией, что, в свою очередь, притворялся спящим. Всё же к часу ночи я задремал на груди Росса, а тот, почувствовав моё ровное и тихое дыхание, тут же вышел из образа спящего и приготовился к действиям. Он осторожно тянется к тумбочке, тихо открывает нижний ящик и берет заранее подготовленную полоску белой бумаги. Во сне я привык обнимать русского, потому и сегодня моя рука лежала на животе того. Альфа медленно приподнимает её, проверяя, не просыпаюсь ли, оборачивает бумажку вокруг безымянного пальца и вдруг понимает, что это правая рука. Россию волновало в предложении всё: от места, где он попросит руку и сердце, до точного размера кольца, дабы то не было мало или большевато. Он мог бы не обратить внимание на небольшую разницу между пальцами правой и левой руки, однако не позволит себе ошибки. В голове Росс уже успел много раз отругать себя за то, что ни разу не дарил кольцо в качестве подарка. Так бы у него были точные размеры. Вдруг я морщусь во сне, что-то недовольно говорю и вовсе отворачиваюсь на другой бок. Теперь снять мерку будет ещё труднее. «Русские не сдаются», — знаменитая крылатая фраза. Вот и альфа не сдался, умудрился вытащить из-под одеяла нужную руку, не разбудив меня, измерить диаметр и высчитать размер. — Шестой с половиной, — с улыбкой прошептал Россия. — Какие у тебя тонкие и аккуратные пальчики, — он целует мою руку и довольной прячет бумажку обратно в тумбочку. — Осталось лишь купить кольцо и подумать над обстоятельствами, где будет совершенно предложение. Росс отправляется в кровать и перед сном долго мечтает обо всем.***
Мы пользовались свободным временем от ухода за РАС, проводя вечера не за вознёй с пеленками. На работе появилось много дел, и домой я возвращался убитый усталостью. Оставлять скучающего весь день Россию без внимания не хотелось, потому часто мы садились смотреть фильмы, идущие по телевидению. Точнее, смотрел их Росс, удобно уложив голову на моих коленях, а я тихо сопел, уйдя в глубокий сон. Сначала мы смотрели фильмы на русском языке. Когда альфа пожелал практиковать свои навыки в языке, то мы перешли на английский. Наверное, это было моей большой ошибкой, ведь теперь мне приходилось просыпаться каждые пару минут и объяснять значение каких-то слов или фраз. В этот раз рабочий день прошел легко, и вечером я был полон сил и энергии. Его мы провели, играя в шахматы. — Мат! — довольно выкрикнул я, поставив ладью перед королем. Все остальные фигуры России уже уничтожены, потому тот был вынужден принять поражение. — Уже четвертый раз подряд, — то ли разочаровано, то ли восхищённо произнес Росс. — А ты что думал? Будешь играть с идиотом? Я очень хорош в придумывании стратегий выигрыша. — Конечно, идиотом я тебя не считаю, однако надеялся не проигрывать четыре раза подряд. — Ты просто невнимателен, Раш. У тебя было два шанса поставить мне хотя бы шах! — Давай ещё раз? — Может, позже? Я устал, — откидываюсь на спинку стула и тяну руки к верху. В глаза попадают волосы, и я спешу убрать их за ухо. — Давно планирую поход в парикмахерскую, а теперь думаю: может волосы отрастить? Вот раньше они были мне по лопатки, — показываю рукой длину. Россия пытается представить подобную прическу на мне. — Ох, я был таким горячим, в молодости с длинными волосами! Все альфы были моими! — сложив руки на груди, лепетал я. — Ты и сейчас горяч. — Рад, что с годами не теряю хватку, но раньше ты бы влюбился в меня, не увидев перед собой, а ещё пролетающим в небе на самолёте. — Меня все устраивает, — русский выдает смешок. — Ладно, длинные волосы у мужчин теперь не в моде. Нужно подстричься. А ведь у брита тоже были длинные волосы! И челка на боку. Не стану скрывать, что его вьющиеся локоны выглядели очень статно. Жаль, меня природа ими не наградила: пошёл в мать. Слушая мои истории из молодости, Россия задумывался: что же знает о ней? Та давно стала ассоциироваться у него с бедами. Особенно, из-за первых отношений. Росс не знал, что за страна позволила себе сломать мне жизнь, но, предоставляя моё истерзанное тело, ненавидел её больше всего живого. — Возможно, скажу сейчас глупость, но больше того, что мы встречаемся, я рад возможности быть рядом в трудный для тебя момент, — вдруг сказал русский, странно посмотрев на меня. — Что это значит? — удивился я. — Отверг бы ты мои чувства — я все равно нашел бы способ приглядывать за тобой. Для собственного спокойствия. Не будь мы вместе и не сошлись после «измены» — тоже. Узнав, что ты пережил, я бы никогда не позволил тебе остаться беспомощным. — серьезно проговорил тот. — Ох, Раш. Ты так переживаешь за меня? — умиляюсь, встаю со стула и скоро уже сижу на коленях русского, положив руки тому на щеки. — Теперь всё хорошо благодаря тебе. Нет больше бед в моей жизни, — притягиваю лицо альфы ближе и нежно касаюсь губами его губ. — Обещаю, больше ни один альфа не причинит тебе вреда, как сделал твой бывший молодой человек. — Он был бетой. — Бетой? Почему бетой? — искренне удивился тот. — Таким уродился. Что уж? — Я не знал, что ты встречался с бетой. — Я люблю эксперименты. Могу начать и с другим омегой встречаться, если влюблюсь. А что такого? Против подобного? — Не то, что против. Просто не думал, что у тебя был такой опыт. — А разве я не говорил, что он был бетой? — Может, и говорил. Не помню уже. — Сменим тему. Кто-то обещал занять меня тренировками для похудения. — Я и сам сейчас не занимаюсь чем-то кроме бега из-за холода на улице. Нужно переходить на домашние упражнения. Мне несложно дать тебе парочку, пока я буду заниматься своими, но времени нет ни у тебя, ни у меня. — Буду вставать раньше перед работой. В то время и РАС спит. Мне бы только начать. — Значит, завтра приступим. Будем делать акцент на низ живота, так что готовься. Это далеко не просто. — Почему именно низ? — Потому что таково строение твоего тела. Дабы защитить репродуктивные внутренние органы, внизу живота находится небольшая жировая прослойка. Туда же и уходит весь новый жир. — Понял. Надеюсь, сначала ты дашь мне простые упражнения? — Конечно, иначе потом всё тело болеть будет. Кстати, я бы хотел тебя попросить о кое-чем. — Что угодно для моего любимого альфы. — Я хотел бы найти работу, однако вряд ли у меня получится. Поэтому прошу тебя помочь. Конечно, я приступлю к работе, когда РАС станет старше, однако сказать хочу уже сейчас. — Помогу, конечно, но зачем тебе это? — Я тоскую в четырех стенах. Мне нужно какое-то занятие, иначе сойду с ума. Да и денег заработаю. Не только ведь на твои жить. — Мои деньги — твои деньги. Не нужно беспокоиться об этом. — Иногда мне хочется делать тебе подарки, возить куда-то и просто радовать. Мои сбережения вскорости закончатся, а делать это на твои же деньги глупо. Но всё же иду работать в первую очередь не для этого. — Чем бы ты хотел заниматься? Мне известно, что ты активно помогал СССР с его политическими делами. Не хочешь и у меня занять какую-нибудь должность? Незначительную, но обещаю карьерный рост. Тебя уж я в простых рабочих не оставлю, — обнимаю Россию за шею и ещё раз коротко целую в губы. — Я не могу взять такую ответственность. У меня нет опыта в работе с твоим государством. А если ошибка? Нет! — Обучу. Лучше меня это точно никто не сделает! — продолжаю улыбаться. — Боюсь, Аме. Не хочу такую ответственность, да и от политики устал после плана СССР. — Хорошо. Тогда чего ты хочешь? — Мне нравится творить и я был бы не против развиваться в этой сфере. Тем более, новый язык и новые возможности. Хотелось бы развить его в каком-нибудь издательском деле. — Идеально! Оплачу тебе курсы для этого и напишу рекомендацию для лучшего издательства в Нью-Йорке. Я тебя так люблю! Я так хочу, чтобы ты улыбался! Для тебя готов на всё. Ну почему ты такой хмурый? Чем расстроен? — целую и целую щеки Росса, пока тот не начинает улыбаться и обнимать меня в ответ. — Всё в порядке, просто задумался. Спасибо! — Я тебя люблю. Спасибо за всё, — нежусь я. — Я тоже люблю тебя. Молча сидим, обнявшись. Вдруг на лице русского расплывается хитрая улыбка. — Малыш, ты не кормишь грудью. А молоко у тебя уже пропало? — Не знаю, но не выделяется оно давно. Может, если ребенок начнет сосать, то что-то там и будет. А что такое? — поднимаю взгляд на заинтересованного альфу. — Что-то мне не нравится твоя улыбочка. — А оно вкусное? — Что? — Ну… — альфа замолкает, но скоро продолжает, — твоё молоко. — Я откуда знаю? Уж пробовать его я точно не стал! — возмущённо выдаю. — Может, ты хочешь? — явно в шутку сказал я, и лицо России поменялось. — А можно? — осторожно спрашивает он. — Ты совсем идиот? — прошипел я и принялся слезать с коленей Росса, но тот схватил меня и прижал к себе, посмеиваясь. — Отпусти! Сказал «отпусти»! Не желаю с тобой больше сидеть! Фу! — Я же пошутил, Аме! Ну, Аме! — продолжал посмеиваться тот и удерживать меня. — Извращенец ты какой-то! Не для тебя оно. Своё уже у одной омеги выпил! Или у Совка так приятно на Родине?! — Я шучу же! Шучу! Понадовав подзатыльников, я всё жду успокаиваюсь и остаюсь на коленях русского. Он ласково проводит рукой по моей щеке, целует в лоб и гладит по волосам. Вновь прильнув к любимому телу и пригревшись, я чувствовал, как меня клонит в сон. — Так, может, всё же дашь попробовать? — Иди к черту! — выдаю я, в обиде слезая с колен. — Аме! Ха-ха! Малыш! — Не подходи больше! Смешно ещё ему! Смотря на обиженного меня, уходящего прочь из кухни, Россия думал: «Я хочу, чтобы он был моим мужем».***
Альфа раздумывал, много раз отказывался от идеи и вновь решался, однако наконец настало время, когда тот решился купить кольцо. Этот день он подбирал тщательно, дабы всё было идеально. Росс продумал время, свои слова, но не мог найти то идеальное место, где встал бы на колено. Он желал, дабы то было необычным, красивым и комфортным. Изначально русский думал насчёт вечера на крыше невысокого дома, где мы поужинаем, а в конце трапезы я бы получил красивую речь и кольцо по фоне прекрасного вида. От идеи пришлось отказаться, ведь на улице декабрь, и никому был не понравилось сидеть в мороз на крыше. Места вроде ресторана или где-то на улице тоже отпадали, ведь альфа хотел видеть все краски моих эмоций, не притупленные людьми вокруг. Россия так и не сошёлся на едином мнении и решил действовать по обстановке. Может, нужные обстоятельства сложатся сами. Сейчас на улице уже стемнело, я на работе, но через полтора часа буду свободен. Росс садится за руль моей машины, дабы скорее доехать до ювелирного магазина, сделать покупку и успеть забрать меня от здания. Сегодня мы как раз собирались куда-то сходить развеяться, пока одни, и тратить лишнее время на походы до дома не нужно будет. — Америка обещал подумать над местом, куда мы поедем сегодня. Может, там я и сделаю предложение, — мыслил вслух русский, уже заворачивая на парковку возле нужного торгового центра. Он глушит машину, высаживается и проходит на этаж. На витрине тот не видит нужного кольца, однако на этот раз спокоен, зная его место. Ходя сюда во время ссоры, альфа надеялся, мол, кольцо кто-нибудь купит, дабы избавить его от дурных мыслей. Как хорошо, что этого не произошло. Пройдя вглубь магазина к нужному стенду, Россия не находит украшение и там. Словно большой разряд тока ударил тело в тот момент, но Росс силился сохранять спокойствие, зная о нерадивых консультантах, перекладывающих товар с места на место. Отправившись на поиски, он через какое-то время осознаёт, что не может найти кольцо. Тогда русским и завладела паника. — Неужто купили? — шептал он, ещё раз обходя стеллажи. — Я уже решил, что хочу делать предложение. Почему именно в последний момент? Почему не неделю назад? Не месяц? Вдруг до уха доносятся голоса двух девушек, одна из которых работала в магазине. — Прекрасный выбор! Мне упаковать кольцо? — Да, пожалуйста, — робко отвечает другая. Последняя надежда лишила Россию любой воспитанности и заставила нагло встрять в разговор. Увидев, что выбор покупательницы пал именно на то самое кольцо, Росс интересуется у консультантки: — Мне такое же. Шестой с половиной размер. — Простите, это последнее кольцо в таком размере, — даёт ответ работница и уже собирается унести его к кассе, как русский взмолился перед покупательницей. — Девушка! Мне очень нужно это кольцо! Я давно смотрю на него и вот пришёл купить! Это подарок. Позвольте мне забрать его! — он видел, что покупательница — девушка скромная, и силился надавить на жалость. — Я не знаю, — тихо произносит та. — Пожалуйста! Оно мне нужно прямо сейчас! Альфа продолжил упрашивать незнакомку, пока та не согласилась. — Хорошо, упакуйте это кольцо молодому человеку. Я посмотрю что-нибудь другое, — решает та и глубоко вздыхает. — Мне ещё нужна красивая красная коробочка, — добавляет Россия, довольно улыбнувшись. — Вы хотите сделать предложение? — удивляется покупательница. — Да. Именно поэтому мне оно и нужно прямо сейчас. — Так бы сразу и сказали! Я бы согласилась без раздумий. — Спасибо Вам! — Росс протягивает несколько купюр девушке, но та отказывается. — Возьмите. Добро должно вернуться. Тут полная стоимость этого кольца. Распрощавшись с незнакомкой, совершившей столь большую милость, русский дрожащими руками берет маленькую красную коробочку. Он долго разглядывает её форму в виде сердца и не может поверить, мол, решился. Это событие казалось таким далёким, а теперь тот сжимает драгоценное кольцо. Пусть альфа и отдал за него кучу денег, но, открыв крышку и восхитившись красотой блестящего серебра, словно впервые видит, ни сколько не пожалел об утрате. Россия одет празднично: рубашка, черный строгий пиджак и такие же брюки. Сегодня должно быть всё идеально. Росс закрывает коробочку и укладывает во внутренний карман пиджака. — Удачи. Надеюсь, Вы получите положительный ответ, — завершив раскладывание денег в кассе, желает работница. — Спасибо. Тоже на это надеюсь. Русский покидает магазин, до безумия радуясь, что всё же это кольцо принесёт счастье именно ему. Сев в машину, он смотрит на часы. — Семнадцать часов, восемнадцать минут, — проговаривает вслух тот. — Рабочий день Америки сегодня кончается в половину шестого. Нужно поторопиться, дабы не заставлять его ждать. Россия ещё с пятнадцати лет умеет водить автомобиль и до сих пор это приносит ему большое удовольствие. Нравится разглядывать новые виды, открывшиеся благодаря поездке по неизвестному месту, слышать гул двигателя и маневрировать по дорогам. Росс в восторге от моей машины и никогда не упускает шанс сесть за руль, что я, к сожалению, разрешаю делать нечасто. Включив радио погромче и подпевая знакомой мелодии, русский мчался по практически пустым дорогам с хорошим настроением. Впереди перекрёсток, альфа перестраивается в среднюю линию и останавливается на светофоре. — I need you, I know, I can't let you go, — пел Россия, ни о чём не задумываясь. — Your touch means too much to me. Светофор показывает зелёный свет линии, где стоит Росс. Русский, будучи первым в ряду, внимательно смотрит, не собирается ли какой-то безумец на другой стороне перекрестка поехать на красный. Ничего не происходит, потому машина трогается и за ней едет остальной ряд. Альфа практически пересёк перекрёсток. За деревьями виднеется здание ООН. Осталось проехать всего-то километр. Нежданно России слышит скрежет резины об асфальт, а через мгновение сильный толчок в дверь справа заставляет его потерять управление. Машина развернулась от удара. В ее бампер врезается машина, что ехала позади. Тормоза не остановили её вовремя. Росса должна охватить паника. Но этого не произошло. Он вскрикивает от удара об руль и режущей боли в районе живота.***
В нужное время я выхожу на улочку перед зданием, смотрю на наручные часы, убеждаюсь, что не опоздал и принимаюсь разглядывает проезжающие мимо машины. На одной из них должен быть Россия. За рабочий день я успел придумать место, куда бы мы могли отправиться сегодня. Я давно не был на катке и хотел бы это исправить. Жаль, что не умею хорошо стоять на коньках, но, даже падая каждые пару минут, я был бы счастлив. Может, Росс научит меня? Это было бы очень романтично! От представлений, как рука русского ложится мне на талию, прижимает к себе, дабы я не упал, как тихий голос даёт советы и хвалит за незначительные улучшения, бабочки в животе сами начинают пархать. Проходят десять минут, двадцать, тридцать и нужный автомобиль всё не останавливается передо мной. Каждое мгновение заставляло кипеть кровь в жилах всё больше и больше. Я успел придумать сотню оправданий такому большому опозданию, однако от этого настроение не становилось лучше. Когда и через сорок минут никто не появился, я, замёрзший и уставший от тупого ожидания, отправился домой пешком. Поднимаясь на этаж, я готовился разорвать от гнева русского на кусочки, оказавшись он в квартире. Стоит мне открыть дверь, как до уха доносится разрывающийся от звонков телефон. — Я только-только ушёл с работы! Кому ещё что-то от меня надо?! — зло прошипел я и прошёл в кабинет. Альфы в квартире не оказалось. По другую сторону трубки я слышу знакомый мужской голос, который чуть дрожал. Это был человек из правительства. Обычно тот спокоен и молчалив, а сейчас тараторил столь быстро, что мне не удавалось разобрать некоторые слова. — Подождите! Медленнее! Что произошло? — силился разобраться я. — Мистер США, я попал в аварию с какой-то страной! Её машина была сбита другой, а я не успел затормозить и тоже влетел! — С Вами всё в порядке? — Да, — робко отвечает тот. — Ну и отлично. Раз ты не виноват в аварии, то не беспокойся. — А если привлекут?! — Почему же должны? Неужто авария сильная? — Кажется, страна в машине мертва! Или нет! Я не знаю! Как только приехала скорая помощь, я принялся звонить Вам! — Надеюсь, это был мой враг. В любом случае скажи, дабы те отправили её в лучшую больницу за мой счёт, — холодно говорю я. — А что за страна? — Я не знаю! У нее не нашли при себе документов и в лицо никто не узнает! Как такое возможно?! — Ты решил меня отвлечь из-за такого бреда? Слушай, у меня намечается хороший вечер и прошу меня не беспокоить. Ты знаешь, что в беде не брошу и, вдруг что, отмажу. Не переживай. — Звоню не из-за этого. Страна ехала на Вашей машине! В тот миг выворачивающий наизнанку страх пронзил тело от головы до пят. В голове всё сошлось. Прежнее равнодушие тут же пропало, заменившись на туман боли в сердце, захлёстываясь страхом. Он уже вошли в тело и течёт вместо крови по сосудам, оставшись единственным чувством, что можно было испытать тогда. Мне плевать на любую жизнь, если это не жизнь близкого человека. — Г-где Вы? — еле выговорил я. Голос пропал. Услышав адрес и осознав, что место происшествия находится совсем близко к ООН, я вдруг всё понял. «Кажется, страна в машине мертва», — стучало молотком по стенкам черепа весь путь, который, казался бесконечным. Я бежал. Бежал так быстро, как только мог. Вижу знакомый перекресток. Звучит сирена скорой помощи, мигают красные и синие огни, а в центре пересечения дорог три разбитых вдребезги автомобиля. По центру стоял мой. Земля уходила из-под ног. Приближаясь, я вижу, как окровавленное бездвижное тело кладут на носилки. Лишь чудо помогло не впасть в ступор, с ужасом наблюдая за происходящим. — Мистер США! — кричал мне мужчина из правительства. Он бежал на встречу, но был отпихнут мной сильным ударом. Врачи и полицейские сразу узнали меня, потому я беспрепятственно проникаю на огороженную территорию и бросаюсь к носилкам. Где-то в душе я надеялся, что на них будет не Россия, но, конечно же, это был он. Только темные очки скрывали появившиеся на глазах слезы. Я видел знакомые пальто, пиджак и рубашку, разорванные и испачканные кровью. Обернувшись на свою машину, что была похожа на груду металла, но никак не на дорогой автомобиль, замечаю водительское место, окрасившееся алыми тонами. Носилки уносили в машину скорой помощи. — Что произошло?! — кричал я, чуть ли не срывая голос. Я вцепился в одежду одного из врача. — Авария. Пьяный водитель вынеся на красный свет на движущуюся колонну машин. Он на всей скорости влетел в боковую дверь водительского сидения. Пьяный водитель погиб в ту же минуту, а автомобиль пострадавшего развернулся на сто восемьдесят градусов и получил удар в бампер от едущей сзади машины. — Нет! Нет! Что со страной?! — Открытые травмы живота и органов брюшной полости с повреждениями. Пострадавший потерял много крови, сейчас его доставят в больницу, сделают переливание и операцию. — Он жив?! — Сейчас без сознания, но жив. Надеюсь, мы успеем довести его до больницы, — со скорбью выдал тот. — Операция предстоит сложная. Я не могу давать обещание, что та пройдет успешно. — Россия! — закричал я, пробираясь через толпу врачей и полиции. Смотрю, как носилки занесли внутрь машины, русского подключили к какому-то аппарату и двери хотят вот-вот закрыть. В последний момент я успеваю запрыгнуть к врачам и альфе, объявляя, мол, поеду тоже. Никто не решился перечить мне. И вот я сижу среди пяти человек и белых стен, смотрю на бледное лицо России и еле сдерживаюсь, от того, чтобы прильнуть к искалеченному телу. Я молился Богу. Пусть Росс откроет глаза! Пусть останется со мной! Я не смогу без него! Русский издает громкий крик и приходит в себя. Врачи силятся вести диалог с только что очнувшимся пациентом, успокоить, всё объяснить, узнать имя и группу крови, но кроме еле слышного шипения выдать тот ничего не может. — Это РСФСР, сын СССР, — говорю я. Услышав знакомый голос, альфа вдруг прекращает ныть и находит силы приподнять голову. Увидев меня, ему становится дышать тяжелее. — Все документы я добуду. Только спасите его. — Дышать… больно… — хрипел он, то ли прося о помощи, то ли пытаясь не потерять сознание вновь. К горлу подступает новый ком, из глаз текут слезы. Невыносимо и слышать это, не то что представлять. Синие губы России силились произнести ещё что-то, дрожащая рука тянулась куда-то, однако врачи прерывали все действия пациента. От этого он может потерять ещё больше крови. Как могло произойти именно так?! У нас всё было хорошо! Росс не может оставить меня! Поездка прошла как в тумане. Врачи переложили русского на каталки и внеслись в коридор операционной. Про меня все забыли и даже не выгнали оттуда, где быть я не должен. — Какая группа крови? — наивно спросил один из врачей. Альфа молчал, безжизненно смотря в потолок. — Тест на группу крови! Срочно! Взяв нужные анализы прямо в коридоре, работники разбежались: кто-то готовил операционную, кто-то бежал к администрации записывать нового пациента, кто-то удалился по своим делам. Каталка одиноко стояла в белых стенах коридора. Россия наклоняет голову в мою сторону с громким хрипом. Видя меня, ему становится спокойнее. Я же вжался в стену, закрыв лицо руками, лишь бы больше не видеть происходящий ужас. Внушаю самому себе, что это страшный сон, а не реальнось, но короткое «Аме» заставило вздрогнуть и поверить в правду. — Посмотри на меня, — еле выговаривал Росс, иногда прерываясь на стоны боли. — Нет! — выкрикнул я. Все скрытые слезы больше не могли сдерживаться и полились рекой по красным щекам. Русскому хотелось бы упросить меня, однако сил хватило лишь на: — Малыш. Он впервые почувствовал страх за свою жизнь. Боялся провести последние минуты без меня. Не выдержав, я подбегаю к каталке и вцепляюсь в руку альфы, начав рыдать, что есть мочи. — Я тут, я рядом. Тебе помогут! — Я никогда не был настолько близок к смерти… — Не говори так! Ты не умрёшь! Откуда у России силы говорить, он сам не знал. С каждой секундой ему всё хуже и больнее, но его радовало моё присутствие. «А если я сейчас умру? Больше не увижу ни Аме, ни РАС?» — думалось Россу. — Милый мой Раша. Пожалуйста, держись. Я сделаю всё! — мои слезы капали на чёрное пальто русского. Вдруг тот двигает руками и с громким мычанием поднимает торс с каталки. — Что ты делаешь? — испуганно говорил я дрожащим голосом, беспомощно наблюдая за тем, как оппонент слезает с каталки и становится на колени передо мной. — Раш, — я заплакал ещё пуще, не понимая, что происходит. Перед глазами альфы всё кружится, боль в районе живота усилилась, а он держится из последних сил, тянется во внутренний карман пиджака, чуть не теряет сознание, но остаётся на ногах. Дрожащие руки лишь с пятой попытки ухватывают драгоценную коробочку, вытаскивают и протягивают. Россия двигает губами. Боль настолько сильна, что не пропускает слова из глотки. «Перед смертью хочу узнать лишь одно: выйдешь ли ты за меня?» — пытался выговорить Росс. Он падает без сознания. В последнюю секунду его хватает бригада врачей и вновь поднимают на каталки, бранясь. Двери операционной захлопываются. Я остался один среди тишины и белых стен.