Мне показала тебя Вселенная

Чтобы продолжить идти вперед, необходимо вернуться в прошлое и узнать все. И только затем — в будущее. Не знающий прошлого никогда не имеет будущего, пусть и заявляет о своем владении миром. На сообщения с вопросами Эд Арсению не отвечает, и смысла ждать его для контроля, видимо, нет. В конце концов, Арсений уверен в своих силах и том, что может остановиться самостоятельно. За пять лет он многое узнает и больше не нуждается в присутствии кого-либо рядом с собой на ритуалах. Он себя вытянет и сам, а если не вытянет он сам, то никто уже и не вытянет — Эду бесполезно бороться против темных сил. Арсений иногда и сам не способен с ними совладать, а уж Эд-то и подавно. Выйти на Антона и его след нужно как можно скорее, а сделать это можно через жертву того сумасшедшего, о котором говорит сущность. Вряд ли, не попавшись, тот сменит место. Да и для Арсения, у которого в пособниках дьявол и демоны, не станет помехой то, что этот ублюдок переедет или затаится. — Работать давай, покажи мне девку покойную, поговорить с ней хочу, хозяин, открывай, — он стоит перед большим зеркалом в гостиной, перекатывая между пальцев тонкую черную свечу. — Посмотрим, что она скажет, куда нам идти нужно? Открывай силы все, открывай во всю, работать будем, девкину злость на него тоже сбросим, чтоб он по ночам спать перестал к хуям. Твои там уже делают свое дело, но мы добавим ему подарков, добавим такую ношу, что плечи к чер-ртовой матери сломаются. Лицо, как видится Арсению, в зеркале искривляется, приобретает более острые очертания, кожа становится темнее, а затем его встряхивает так, будто на него обрушивается поток ледяного ветра. Больше он не видит чужого лица в зеркале, глядит точно на себя и ждет, ощущая тепло на плечах. Ему так спокойно и так хорошо сейчас, что мысли о молчащем Эде уходят на второй план и быстро рассеиваются в пучине других. Бабу притащу. Поебашишь, куда скажу. Через несколько минут отражение вновь преобразовывается, представляя Арсению лицо со впалыми щеками, карими глубокими глазами, вздернутым носом, обрамленное рыжими короткими волосами. Отблеск от украшения на шее мешает рассмотреть ее лучше, и он закрывает глаза — контакт установлен и ничего не изменится, если он перестанет смотреть на нее. — Пусть рассказывает мне все, пусть помогает, пусть служит нам сегодня, — говоря, он опускается на колени перед зеркалом и на ощупь втыкает свечку в подсвечник, чтобы сложить ладони на груди. — Хочу посмотреть, как она умерла, покажи-покажи-покажи мне, хозяин. И она пускай работает с нами, отплачусь от нее потом хорошо и без могилки. Дай ей говорить со мной, сам контролируй, сам наблюдай, приказывай. — В лесу эта тварь, в лесу искать надо, — голос у девушки приятный, мелодичный, но из-за того, что она покойница, звучит он все равно глухо, отдаленно, но от этого не становится грубее или хуже. — Быстро убил, а того пацана мучает, нравится ему смотреть на это. Меня быстро убил. Хочу отомстить. — Отомстим, все сделаем, — с энтузиазмом соглашается Арсений. — Как убил? Покажи мне, хозяин, как убил? После непродолжительной тишины и темноты в голове наконец появляются картинки — Арсений смотрит, как ее убивали, как закапывали тело, где все это происходило, хватает все мелочи, которые могут помочь, и едва-едва сдерживается от слез, потому что в голове щелкает мысль — так может быть и с Антоном. А шанс уже дан, и Арсений себе не простит, если его упустит. Либо он Антона спасает, либо сам сходит с ума — эту мысль, как ни странно, сущность ему не прививает, Арсений приходит к ней сам. — Всю ненависть к нему мне передай, я ему добавлю, всю боль ему вернем, отольется кровью ему, пр-роклянем, скотину, — Арсением на несколько мгновений говорит дьявол, что, конечно же, пугает покойницу. — Зовут как? Посылать будем именную, все придет во сне ему, знать будет, что пиздец ему. Мои скажут, что прокляли его не раз уже, что сдохнет он, как шавка подзаборная. Вася. — Вася? — переспрашивает Арсений то ли у сущности, то ли у покойницы, и от внутреннего спокойствия, говорящего, что он правильно слышит, продолжает. — Пойдем, куда хотел меня вести? Куда пойдем? Сейчас сделаю все, и пойдем, блять. Арсений выскребает всю передаваемую с той стороны ненависть, как выскребывают со дна банки с вареньем ягоды, и под постоянные требования быть быстрее сбрасывает ее через свое небольшое зеркало на этого ублюдка, которого ему показывают в отражении. Добавлять к проклятию легче, чем делать его заново, а разницы никакой, если честно. Не бери до хуя с собой. Только главное. Не имея возможность противиться, Арсений на скорую руку собирает рюкзак — складывает в него зеркало, свечи, спички, клинок, пакет монет (очевидно, не с земли поднятых и не накопленных в банке) и сигареты — и одевается, предполагая, что его не во двор вывести хотят. Куда-то они пойдут серьезно, и перспектива оказаться в полной пизде посреди ночи не очень радует. Но Арсений не может отказаться, поэтому одевается, собирается и выходит, отлично чувствуя, что его держат за плечо. Василису, видимо, отпускают, потому что ее он больше не ощущает, а платят ей его эмоциями. По дороге Арсений курит. Не потому что хочет успокоиться, а потому что этого хочет сущность, в нем держащаяся и его сейчас направляющая. В голове образовывается стойкая мысль, что он знает дорогу, что все мелькающее мимо ему знакомо так, будто он ежедневно здесь ходит. Но места, в которые он под руководством сущности забредает, ему незнакомы, хотя он и думает, что знает их вдоль и поперек. Значит, делает вывод Арсений, его ведут по чьему-то следу или к кому-то. В темноте, скрывающей город, он ориентируется так же хорошо, как и днем. Ему уже заранее известно, где будет закрытая калитка, а где лучше не идти, чтобы не вмазаться в грязь и не застрять при переходе через нее. По-честному — ощущение, будто Арсения тянут за шкирку, как котенка — туда нельзя, а туда можно, здесь не поворачивай, а здесь можешь смело менять направление. Такими темпами он и приходит к восьмиэтажному дому с парой горящих окон на самом верху, останавливается у двери с домофоном и упирается ладонями в колени, наклоняясь и закрывая глаза. А ему все продолжают говорить про Василису, про ее жизнь, и Арсений впервые хочет, чтобы дьявол замолчал и перестал, перча речь матом через каждое слово, пересказывать самые разные подробности — от детских игр на кладбище до цвета кепки в день похищения. Тяни. Арсению кажется, что дьявол либо держит его за дурака, либо забывает, что двери так просто не открываются. Если сущность и может пройти через стену, переместиться, то Арсений — нет, и это сейчас главная помеха. Ведут — значит, надо туда попасть любым доступным способом. Но звонить в квартиры сейчас не вариант, как, впрочем, и ждать какого-нибудь выходящего жильца. Выше шанс оказаться рядом с каким-нибудь сумасшедшим, похожим на того, кто похищает Антона тогда ночью, чем дождаться, пока кто-нибудь решит выйти. Тяни, блять, еблан. На обращение Арсений не обращает никакого внимания, разве что чуть приподнимает бровь — и то делает это из-за того, что не понимает, зачем сущность хочет выставить его дураком. Еще несколько мгновений неповиновения, и ему закладывает уши, словно его кинули под воду и зажали голову, не давая вынырнуть. Он хватает ртом воздух, жмурится, припадает лбом к холодной поверхности крашенной в серый двери и слушает тот шум, на который настраивается, как на станцию радио. Ты, блять, заебал. Тяни. Нельзя не послушаться — его не спрашивают, ему приказывают. Арсений служит этой сущности и должен исполнять то, что она требует, как бы по-идиотски это ни выглядело, а потому он все же берется за ручку двери и тянет, понимая, что ничего не произойдет, и ощущая характерную тяжесть: просто так не открыть, необходим ключ или жилец... А он, ко всем прочим обстоятельствам, не знает, зачем его ведут в этот дом. В мыслях у него очередная волна непонимания, он хочет выругаться на дьявола вслух, но не успевает — дверь лаконично пищит, с опозданием от звука ослабевает, и остается только войти. У первого же лестничного пролета Арсений останавливается в невидимой для глазков в дверях зоне, достает из рюкзака зеркало и зажигалку, уходит к ближайшему подоконнику, опирается на него бедрами и начитывает так тихо, как только умеет, молитвы. Сущность может приходить тогда, когда вздумается, а вот покойников необходимо смотреть через зеркало, чтобы они говорили больше, громче и понятнее. Так-то каждый может случайно, например, в отражении боковым зрением, заметить то ли силуэт, то ли какое-то пятно, но не каждый сможет поговорить с этим «пятном» и потребовать ту или иную информацию. Для этого уже необходимо иметь некоторые силы, которые за красивые глаза не появляются, — их дают для чего-то в определенный переломный момент, когда человек балансирует между жизнью и смертью или насыщен эмоциями, которые утоляют голод сущностей. Поднимаясь по лестнице, Арсений глазами собирает покойников, вышедших к дверям, и непроизвольно проникает в их истории — один повесился, другой зарезал жену и затем себя, третий сошел с ума (к нему, думает Арсений, подселили кого-то, вот поэтому и сошел с ума), а четвертый от старости умер и сейчас стоит, тыча себе в грудь, как будто чем-то гордится. И так по кругу, конечно, без учета квартир, где по счастливой случайности никто не умирал. Но таких, очевидно, мало: не новостройка это, чтоб первые жильцы жили. Тут в каждой квартире люди раза три точно сменялись, если не больше. Сущность, правда, против того, чтобы смотреть всех покойников, потому тащит Арсения, как за шкирку, по лестнице и тормозит его у сто девяносто первой квартиры, ничего не объясняя и не требуя. Из-за двери тотчас мяукает кот, и Арсений молча опускается на ледяной подъездный пол, припадая затылком к стене, и слушает периодические требовательные возгласы. Никакого понимания не появляется, и он просто несколько минут приходит в себя, чувствуя, как наполняется энергией, как в него проникает внешняя сила. Проверяет — действительно, в зеркале лицо плывет, мутнеет и немного тлеет, точно Арсений только из горящего дома. Пугаться уже глупо, привычно за пять лет видеть подобное отражение. — И что? — со вздохом усмехается Арсений, подтягивая к себе ноги и опирая на них зеркало, чтобы не держать. — Зачем сюда, откр-рывай, р-рассказывай? — в нем уже звучит голос сущности, пусть он этого еще не осознает. — Зачем мы сюда пришли? Что нужно? Вдруг ему так начинает хотеться курить, что хоть вешайся. Отложив зеркало, Арсений достает сигареты, закуривает одну — он и удовольствие перестал от них получать из-за ритуалов, а сейчас хочется так, что аж челюсти сводит — и медленно поднимается, как будто раскачиваясь после долгого обеденного сна или продолжительного лежания на диване в мобильнике. Так и хочется размять мышцы. Забрав зеркало и расстегнув куртку, Арсений напоследок оглядывает дверь с номером квартиры, блестящим от лунного света из окна напротив, садится в лифт и едет на первый этаж. На улице становится намного легче, из чего он делает вывод, что состояние похоже скорее на похмелье, чем на обычную апатию. Арсения никто не спрашивает — его увлекает на внутреннем порыве куда-то внутрь двора. Он проходит по широкой асфальтированной дорожке, садится на желтые детские качели и упирается взглядом в собственное отражение, уплывающее и меняющееся с каждым мгновением. Глаза его, как фонарики, мелькают зеленым, и он оборачивается на дом, от которого отошел, всматривается в окна. Нет, здесь точно никого нет. Чтобы двигаться дальше, ему необходимо понять всю полученную информацию, и он тщательно вспоминает все ритуалы с Александрой, вспоминая про кота, которого не мог просто так оставить Антон, про желтые качели, возле которых стоял Антон, про изменение цвета глаз в отражении. У него складывается примерная картинка — он во дворе дома, где живут Антон и Александра, а ведут его по... последнему пути? Вполне в духе сущности, молчащей и желающей, чтобы он сам пришел к такому выводу. — Открой мне, открой, куда дальше пойдем? — затушив сигарету о ржавый поручень качели, Арсений откидывается назад, толкается одной ногой и осматривает темное, почти опустевшее от редких звезд небо. — Туда пойдем. Арсению ничего не остается, кроме как идти. Он минует с десяток таких же дворов как будто у него день сурка, как будто его водят по кругу, но, несмотря на это ощущение, все дальше и дальше уходит от показанного дома, углубляется в район и иногда сворачивает в темные переулки, куда ему указывают идти, чтобы избежать ночных патрулей. А еще иногда пишет Александре о том, что ему говорят, и Эду, спрашивая, когда тот вернется домой и когда к нему можно приехать. Так сказать, он проходит все испытания «Битвы экстрасенсов» за один раз: и квартиру находит, и покойников видит возле ненужных дверей, и на место преступления выходит, и по последнему — дай Бог, чтоб не во всей жизни — пути идет, и патрулей избегает. Прямо-таки синюю руку можно выдавать без вопросов и проверок — жаль, что наебалово. У перехода домов в лес Арсений останавливается, осматривается предусмотрительно вокруг, присаживается, одним коленом упираясь в мерзлую землю, раскуривает несколько сигарет, кладет их возле зеркала и на выдохе приступает к молитвам, не переставая контролировать обстановку вокруг. Во избежание сумасшедших, любопытных или позора страны. Ему мутными картинками, как в плохом, но любящем видеоролике для кумира, показываются какие-то вырванные из контекста моменты — то белая машина, то какой-то спуск, то железная дверь. Из этого ничего не вычленить, все остается непонятным, и Арсению, как котенку, тыкающемуся из угла в угол, проектором выводят на дорогу белую машину, двигающуюся с какой-то невероятной для этой местности скоростью. Она растворяется за поворотом, шум невидимого двигателя стихает, а Арсений так и сидит на земле — думает. Потом пишет Александре, вновь думает, пишет Эду очередную массу сообщений, замечая, что на холоде телефон садится в несколько раз быстрее обычного, и думает дальше. Из всех появившихся идей только несколько кажутся адекватными — во-первых, путь, по которому он шел, сокращен, машина ехала по другим улицам, но так же избегала лишнего внимания, во-вторых, из леса пахнет такой жутью, что даже Арсению становится некомфортно. А затем что-то дергается среди деревьев, на верхушках которых вдруг мутнеют черные пятна, быстро исчезающие под лунным светом. Как будто луна выжгла все то, что зарождалось. Арсения накрывает невероятной тревогой, и ему уже наплевать, внушаемое это чувство или его собственное. Он внезапно становится уверенным в том, что сейчас его затащат в этот лес и убьют, например, придушив и подвесив на ветку для полной картины. Не готовый выносить такую мысль, Арсений, не поднимаясь, отодвигается дальше, подхватывает зеркало и пачкает ботинки и джинсы в пыли и грязи. Ему так жутко, что он, наверное, готов и сам здесь помереть. Внутри него идет неясная борьба за то, не знаю что, и это накрывает еще одним слоем тревоги. Ему бы сейчас чая, одеяла и успокоительных, но ничего из перечисленного нет, и он раскуривает сигарету для сущности, которой он доверяет, несмотря ни на что, и которая сейчас в нем. Дьяволы, как и демоны, не лгут, не шутят так зло. Если хочется послушать вранья и ощутить массу негативных эмоций после очередной шуточки, то это только к бесам, уровень доверия к которым у магов определенно ниже. Они и в ранге-то низшем, в отличие от демона и уж тем более дьявола. Арсений пытается этим знанием себя привести в порядок. Получается плохо, и он начинает перебирать в голове все варианты развития событий, но на первом же, включающем смерть от предательства, его прерывают: Не сдохнешь. То не мои. Идешь правильно. Нахуй только ты из мяса, времени столько в нихуя проебываешь. Это, наверное, первый раз, когда Арсений безумно рад слышать дьявола внутри себя. Обычно он воспринимает его как должное, принимает и понимает, что они работают во благо друг друга и немного других людей. А сейчас Арсений становится счастливым, слыша уже родной голос. Странно добавлять «в голове», но это так и есть, потому что сущность в нем, вокруг него, везде, но преимущественно, конечно, в нем. У них на время ритуалов особая связь, включающая в себя контролируемое подселение — так сущность может выходить и говорить самостоятельно с остальными людьми, так сказать, без посредника. Арсений, когда сущность выбирается, отключается, как старенький компьютер, и погружается в виденья на тот требуемый десяток секунд. — Блять, что это за хуйня? Кто не наши? А чьи? Господи, спаси и сохрани, — выдыхает сквозь ком в горле Арсений, стискивая край зеркала и оставляя очередные отпечатки пальцев на нем, пока в лесу окончательно редеют темно-серые мутные пятна. — Хозяин, чьи тогда? Что это за хуйня, откр-рывай-откр-рывай мне, говор-ри мне, я знать хочу. Все расскажи, как другу, расскажи. Похуй. Арсений сейчас — воплощение мема «Во блять!» с протянутой вперед ладонью с оттопыренным большим пальцем. Он тут умирает от тревоги, готовится едва ли не к смерти, а сущности, цитируя, похуй на происходящее. Тут надо или плакать, или смеяться, и Арсений не уверен, что может выбрать между этими вариантами. — Эду хочу позвонить, Эду хочу позвонить, — повторяет Арсений, откладывая зеркало, достает мобильник из кармана и, не встретив сопротивления от сущности, набирает его, предварительно перечитав бегло все свои сообщения, до сих пор остающиеся непрочитанными. — Блять, он что, спит там? Лучше. Этот комментарий Арсений нагло игнорирует, звонит еще несколько раз, откладывая мобильник, чтобы растереть от холода пальцы, и мысленно сетует на то, что не берет с собой перчатки. Звонки без ответа его так сильно сейчас раздражают, словно Арсений не тот человек, который обрадуется, если не возьмут трубку. Энергетические перепады, в которых Арсений едва не захлебывается, приводят к мысли, что он у кого-то забирает часть энергии. Но как следует обдумать это он не успевает — Эд отвечает на очередной звонок. Из динамика шумит так, будто тот далеко за городом, где нет достойной связи, но это последствие того, что фоном долбит музыка. — Арс, блять, шо такое? Я тебе сказал, я занят, — звучит грубо, холодно, страшно, и Арсений Эда не узнает вовсе, разбиваясь о собственные ожидания. — Эд, я ебал, тут такая хуета, прости Господи, ты можешь приехать, у меня сейчас телефон к хуям сядет? — Как назло начинает дуть сильный, пронзающий насквозь ветер, и Арсения становится хуже слышно. — Я не знаю, что это за хуйня, но это пиздец жуть даже для меня. Ты приедешь, пожалуйста? Да, можно было забить хуй на Эда, открыть карту, сориентироваться и даже при севшем мобильнике добраться домой. Но Арсению необходим сейчас Эд — именно Эд, а не карта или сущность, которая его сюда и притащила. Проверку на прочность Арсений не проходит — сыпется, хочет домой, и дьявол понимает, что рано. У них еще есть время, да и остальным надо успеть вытянуть из того урода побольше энергии и жизненных сил перед тем, как его закроют. Хотя сущность уже знает, что его никто не закроет, поэтому так старательно оттягивает время от концовки и дает своим напитаться. — Арс, блять, заебала эта ебатория. Я занят. Все, — как плевок в лицо сидящему на коленях и просящему милостыни. Арсений и возразить-то не успевает, хлебает полный рот ледяного ветра, закашливается, а вызов завершается мгновенно. Мало того, что Арсения захлестывает ревность, так внутри него что-то громко бухает, взрывается и рассеивает частицы по всем органам, словно начиная их отравлять. Он уверен, что так бьется, растрескавшись, сердце. Сущность так не считает, обволакивая его и закрывая от всего, что может сейчас вывести его из образовавшегося после взрыва эмоций состояния равновесия. Арсению больше не страшно и не тревожно.

***

Среди ночи Эд и Егор уезжают к последнему домой, решив, что ловить в клубе им больше нечего. Они пьют белое вино на кухне, зная, что понижать градус нельзя, разговаривают, по ощущениям, целую бесконечность обо всем, а ближе к утру ложатся вместе спать. Егору вставать на учебу, и поэтому будильник бьет по головам всего через несколько часов, заставляя вырваться из сна и вернуться в больной мир. Эд доезжает с ним до университета, тратя лишний час времени, незаметно для всех целует его в лоб, словно они женаты несколько лет, шутит про первую брачную и просит Егора позвонить после окончания пар. Этот звонок ему не взять — забегается в своем же, как у хомяка, колесе и будет ближе к внезапному сумасшествию, чем к разговору по телефону. Сообщения Арсения он читает тогда, когда наконец включает телефон. Ровно до этого момента ему было так хорошо душевно, что хоть пускайся в пляс, а теперь он видит все, что было написано Арсением ночью и количество пропущенных, и сам начинает звонить ему, параллельно собираясь и постепенно осознавая сквозь пелену похмелья, какой он все-таки мудак.

***

Квартира у Арсения заперта и, логично, пуста. Домой он после всех этих сообщений не вернулся, а на рабочую квартиру ехать рано. Хотя возможно, что ему захотелось с утра пораньше поработать, окончательно себя убивая, и он поехал туда. Но почему тогда мобильник все еще выключен? Никаких оповещений, что Арсений включил телефон, не было, да и в социальных сетях он не появлялся со вчерашнего обеда. С десять минут Эд сидит в расстегнутой куртке на ступенях, курит и тщетно до Арсения пытается дозвониться. И каждый раз он уверен, что тот ответит, пошутит про обоюдный игнор и позовет скорее ехать на рабочую квартиру, обсуждать произошедшее и принимать какие-то очередные тяжелые решения. Но внутри так саднит, что Эд понимает: Арсений ему не ответит, поэтому на ходу начинает обзванивать клиентов, записанных на сегодня, и переносить приемы на необозначенную дату с возвращением тридцати процентов от выплаченных денег. От этого еще больнее — его подсознание кричит, что Арсению нужно помочь, а он сам не понимает, что он может сделать сейчас. Ночью он мог ему помочь, а сейчас с ним неизвестность, травящая душу и пугающая до слез в глазах. Вся радость от теплого утра с поцелуями и смехом уходит, и Эда как муху бросает в адскую карусель негативных эмоций и переживаний, доводящих до безумных мыслей, которые и озвучивать не хочется. На всякий случай он едет на рабочую квартиру, оставляет записку с просьбами позвонить и извинениями, а затем возвращается к Арсению под дверь, садясь на ступени и складывая руки на коленях так, что лица его не видно. Его изнутри жрет чувство вины. Еще и нельзя понять, куда Арсения занесло ночью, — ни геометок, ни намеков. Просто просьбы приехать и помочь. Просто пропущенные звонки. И Эду ничего не остается, кроме как ждать. Хочется, чтоб как в мелодраме — Арс все это время был дома, но не хотел открывать, но после всего того, что увидел в глазок, все-таки отпер дверь и впустил Эда внутрь, чтобы утонуть в нем навсегда, чтобы ощутить то тепло, которое ему никогда не даст никто, кроме него. Но Арсения в квартире нет, и подобное не случится.

***

Торопливо накинув пальто на плечи и оставив рюкзак однокурснику, Егор выбегает из здания университета, оглядывается, стоя на верху лестницы, затем замечает Александру, машет ей и устремляется к ней вниз, сунув ладони в карманы. Они обнимаются при встрече, и Александра с неуверенностью осматривает его, как будто бы пытаясь без слов узнать что-то. Но Егор воодушевлен, счастлив и, кажется, ничего не хочет с ней обсуждать. — Смотри, чтоб не сглазили за такую радость, — шуточно цокает она, раньше никогда не говорившая про сглазы, порчи и подобное. — У меня есть один нюанс, я и приехала к тебе прямо со смены. Я тебе про Арсения, медиума того, говорила дохрена, ты его помнишь, — намеренно замолчав, чтобы Егор мог успеть высказать что-нибудь, она выжидает, а под вопрошающим взглядом продолжает. — Он мне написывал вчера весь вечер, вы ушли потом с твоим хахалем, — Егор закатывает глаза от такого прозвища, но не перебивает, — и он почти сразу замолчал. Вот, это я про временной отрывок... Он написал, что у нашего дома был, что пришел куда-то к лесу, где, как он сказал, может быть Антон... Ну или куда его сначала увезли. Егор, я не понимаю, это просто полный пиздец. И он перестал отвечать, молчит до сих пор, понимаешь? Замолчал после слов о том, что у леса этого шастает, и все. Ночью, понимаешь? А если что-то случилось? — Может, у него телефон сел? На холоде садится так, что пиздец. Только вышел, а уже сел, — складывая руки на плечах, Егор взволнованно осматривает ее и уводит взгляд в сторону, чтобы не выдать тревоги. — А про Антона что говорил? Есть что-то новое? — Говорил, да, там много всякого... А менты — уебки, до сих пор не принимают заявления. Говорят, загулял. — Мрази ебаные, только на митингах готовы махать дубинками, — выругивается Егор, сжимая губы в тонкую полоску и стараясь не искусать их поверх того, как уже искусал и исцеловал Эд. — Давай я с тобой схожу еще раз к ним? С пар съебусь, хуй с ними. А к Арсению этому когда опять идешь? — Он обещал сам написать, когда мне надо будет приехать. Я уже оборвала ему мобильник, мне очень не по себе из-за всего этого... Я еще написала его помощнику, тот тоже не знает ничего. Тут Александра закусывает язык, побоявшись говорить Егору про то, кем является Эд и что она его знает вне вчерашнего вечера в клубе. Вряд ли ему надо это узнавать от нее, да и она могла от темноты, плохо севших линз и сонливости перепутать. Не один же татуированный Эд есть в городе. Она скрывает это знание, побоявшись влезать в чужие отношения, и перечеркивает все последние возможности уменьшить будущий ущерб всем им. Если бы сказала, то уже сейчас началось бы распутывание клубка. А она молчит (и никто не будет отрицать, что в этом может быть влияние сущности), и ничего не меняется, соответственно. — Поехали к ментам еще раз. Если не примут, то я хоть выскажу им в лица все, что думаю, — кивает Егор спустя пару минут молчания, запахивая пальто на себе посильнее и хмурясь. — Я за рюкзаком сбегаю, и поедем. По пути будешь Арсению этому звонить, писать, надо узнать, что с ним. Все-таки он Антону помогал и что-то случилось, нам нельзя все это так оставлять.

***

Ночь у Арсения смазанная и сумбурная. Он ничего и не помнит, разве что понимает, что часть проспал где-то в домике на детской площадке, когда ушел от леса, и что все остальное время где-то бродил часов до девяти (он определяет время по тому, что магазины, работающие с девяти, уже открыты). Сущность то возвращалась, подкидывая самые разные виденья, то давала ему отдых — сон или сиденье в тишине и темноте, все равно отдых же. Основная масса людей уезжает на работу рано утром, а этот поток возможности позвонить (Эду все еще не хочется звонить, но подсознательно Арсения тянет туда) он пропускает во сне. Район какой-то полуживой, глубинный, и это заметно по тому, что несколько встреченных человек ответили Арсению, что не знают, как дойти до его домашнего адреса, и не спросили ни о чем. Им плевать на вид Арсения, на него самого — в их доме работает телевизор, варится каждый вечер картошка, а значит, до остальных дела нет. В магазинах, честно говоря, его принимают за пьяного сумасшедшего — вероятно, сущность старается, чтобы Арсений добрался домой своими силами, а не чужими. Пути он не помнит, вряд ли уже сможет вернуться к тому лесу или дому Антона и Александры. У него внутри тлеют потерянность, ревность и ночной кошмар, воплотившийся в тех темно-серых пятнах на макушках деревьев. Ему очень сильно хочется домой — от ночи на улице он устает, мечтая о душе, завтраке и коротком отдыхе перед приемами. А они, к слову, как-то вылетают из головы, и Арсений ищет не возможность успеть к первому на сегодня клиенту, а свою улицу и покой. Сущность даже смеется над ним из-за плеча, говоря, что накрываются его приемы сегодня, а затем куда-то ведет между гаражей, заставляет лезть через невысокий забор и идти между очередными одинаковыми домами-муравейниками. Людей уже больше, но ему не позволяют к ним подходить — Арсений должен развить свои способности, выйти на новый уровень и самостоятельно добраться домой. Для этого ему необходимо сконцентрировать все силы (не физические, конечно) и подняться на ступень познания себя. Арсению, чтобы вернуться, нужно победить самого себя любым честным для сущности способом. Например, через животное. Кошка, отвлекающаяся от вылизывания лапы, спрыгивает с лавочки, дружелюбно мурлычет, трется Арсению об ноги, оставляя сверху грязи и пыли черную шерсть, бодает его ладонь, а затем бежит за ним и верно садится у ботинок, заглядывая своими темными глазками ему в глаза. Он сидит на этой же скамье, осматривает ее, собирая внутри себя осколки и пытаясь склеить из них целого себя. Выходит, откровенно сказать, хреново, и Арсений гладит кошку по макушке, чешет за ухом и бросает быстрые взоры вокруг — двор пуст, окна нижних этажей пусты, шторы задернуты. — Покажешь мне, что попрошу? Покажешь? Милая, девочка хорошая, покажешь? — он натянуто улыбается и гладит-гладит-гладит ее без конца по голове. — Моему покажи, мне покажи, как выйти отсюда, как к себе добраться. Расскажи мне, — Арсений по-доброму усмехается, когда кошка тонко мяукает и цепляется когтями за его штанину, — давай посмотрим, куда мне нужно? Ты везде, ты всюду, так расскажи, как мне вернуться. Пару минут он так и гладит ее, только закрывает глаза и обрабатывает всю информацию, которую получает из ниоткуда. И сущность тоже получает, потому что Арсений чувствует одобрительное тепло за спиной. Будешь так продолжать — всех разъебешь. Арсений ощущает, как каждую клеточку его тела пронизывает удовлетворением, новой силой, желанием биться до конца и бороться на последних вздохах. Он сейчас как спортсмен, допустивший ошибку и сказавший тренерам после оглашения результатов, что будет делать все, лишь бы в следующий раз не проиграть и выдать идеальную чистоту. Еще чуть-чуть стремления всем доказать, что он может сделать все желанное, — и Арсений треснет, лопнет и сломается окончательно. Но сейчас он доволен собой, как и сущность — им. В нем есть то, чего не найти в большинстве, — умение поставить все на карту и вонзаться метафорическими зубами ради достижения цели, ради победы. Сущности нравится это целеустремление, потому что из него можно вылепить закрывающее глаза полотно самопожертвования. Арсений — идеал для своей работы. И как-то незаметно параллельно зверскому желанию идти до конца развивается новое чувство — он к Антону привыкает, прикипает, за Антона готов резать головы и идти по ним, хотя никогда в действительности не видел его. Видения с Антоном вызывают у него тепло, и если бы у Арсения был психолог и если бы он спросил его об ассоциациях с Антоном, то получил бы ответ «свет, радость, солнце», а не «зеркало, зелень, страх, боль, веревки». Уже к этому дьявол не имеет никакого отношения. Пресечения от него ждать не стоит, потому что эти случайные чувства способствуют продвижению в поисках Антона и росту Арсения как мага, как медиума. Только одни плюсы, а потому не станет рубить ветку, на которой сидит.

***

Лети, моя любовь, И крови не жалей. Брызгами, струями Да в полнолуния.

Приходящий в движение лифт Эда начинает раздражать — каждый раз мимо; к другим возвращается долгожданный человек. К другим, не к нему. Он так и сидит на ступенях возле двери в квартиру, как будто Арсений может оказаться внутри и захотеть сбежать, курит ради самого факта и каждые десять минут звонит Арсению, не обращая внимание на отсутствие оповещения о том, что абонент появился в сети. Может, у Эда достаточно любви, чтобы пробиться сквозь севшую батарею и расстояние, чтобы докричаться? Иногда он отходит к окну и сознательно сбрасывает окурки в банку из-под соленых огурцов, которую однажды, ночуя у Арсения, и оставил. В который раз хлопает дверь в подъезд, начинает двигаться лифт, поднимая кого-то вверх, и останавливается на нужном этаже, с тихим скрипом открывая двери и позволяя выйти. От неожиданности Эд голову поднимает, выныривая из капюшона черной толстовки, но не встает — это могут быть соседи. Квартира Арсения расположена так, что, сидя на лестнице, невозможно увидеть открывающийся лифт — там стена. А вот уже вышедшего человека можно разглядеть в деталях. У Эда на щеке тонкая влажная полоса от слезы, убитый взгляд, которым он глядит на остановившегося практически у двери Арсения. Арсения, у которого испачканы в пыли и грязи джинсы, у которого от холода застегнута куртка, у которого над бровью след то ли от воска, то ли от пыли. Арсения, который смотрит в ответ, сглатывая шумно и хмуря брови от усталости и измотанности. — Арсений! — не давая тому опомниться и что-либо предпринять, Эд вскакивает со ступеней, за мгновение преодолевает те два метра между ними и притягивает его в объятия, стискивая до метафорического хруста ребер и прижимаясь лицом к его холодной щеке. — Я чуть не сдох, прости меня, Арс, прости меня, я дурак, я урод, я знаю, я поступил хуже некуда, Арс, прости меня, — на одном дыхании. — Шо случилось? Где ты был, родной? С тобой все хорошо? Арсений! — Да, — он кивает, как болванчик. Отстранившись совсем немного, Эд прикладывает ладонь к его щеке, стирает аккуратно воск с кожи над бровью, прижимается лбом к его лбу, жмурится и втискивает его в себя с такой силой, которая ему не навредит и которой достаточно для успокоения — собственного и чужого. Не умеющий сдерживаться с ним, Эд целует его в нос, обнимает крепче, принимает его голову себе на плечо и зарывается пальцами в волосы, чувствуя, как Арсений расслабляется, растекается, слабеет и держится на ногах только из-за объятий. — Где ключи? Ключи где? — Арсений игнорирует вопрос, молча и мечтательно осматривая Эда и его взволнованное лицо перед собой. — Арс, мой дорогой, шо сталось? Не получив ответа, Эд лезет ему в карман, дергано выдыхает, стягивает с его плеч рюкзак и достает ключи от квартиры, постоянно поглядывая на Арсения так, будто он стоит перед ним окровавленный и травмированный и при смерти. Внутрь Арсений заходит не сам — Эд его втаскивает и захлопывает дверь. Опирающийся на стену и прижимаемый к ней Эдом, Арсений утыкается лбом ему в плечо, по-кукольному слабо хватается за его пояс обеими руками и роняет на пол рюкзак, возвращенный ему на время открытия двери. Даже это для него оказывается тяжело. В гостиную нельзя — там зеркала, а Арсений, к бабке не ходи (к ним вообще ходить не надо, они в образе миленьких старушек сдерут три шкуры; это просто выражение), оказывается в таком состоянии из-за видений и из-за сущности. Зеркала его только больше доведут, и Эд вытягивает его из куртки и разувает, усадив на пуф, чтобы затем унести в спальню на руках. У обоих зашкаливает основное чувство — Эд готов сделать все, только бы Арсений был; а Арсений, в свою очередь, погружается с головой в бессилие, зная, что Эд его не оставит и наконец поможет. Именно поэтому их обоих уносит в крайности — один вдруг обретает энергию, а другой теряется и становится не ярче стен в моргах. Эд оставляет его на минуту в спальне — разувается сам, сбрасывает куртку на пол и включает электрический чайник. У Арсения за эту минуту все внутри перепутывается, скручивается и сливается в один поток — страшно. Ему жутко вспоминать ночь, и каждый звук от Эда из коридора или кухни возвращает Арсения в реальность — он дома, он не один, он в тепле и любви. — Арс, как я могу тебе помочь? Отмирая, Арсений поднимает взгляд на вошедшего Эда, осматривает его с головы до ног, пожимает плечами и ерзает на краю постели. Страх никуда не исчезает, просто отходит на второй план и разбивается на мелкие части присутствием Эда. Эд — его якорь, удерживающий от шторма черных сил, дающий стоять на месте и не тонуть, блокирующий попытки утянуть Арсения от реальности. И если его нет, Арсений становится уязвим, делается вдруг легкой добычей для сущностей и тяжести жизни. Никакого ответа опять, Эд приближается к постели, садится на корточки, но не удерживается и бьется коленями об пол, опуская ладони Арсению на колени и поднимая голову, чтобы смотреть прямиком в глаза. — Арс, слышишь меня? — он прижимается губами к колену сквозь джинсы, трется лбом о ткань и качает головой. — Арс, прости меня. Я должен был... выслушать тебя и помочь. Шо было ночью? Где ты был все это время? — Я был у квартиры Антона, там, где его ударили, в каких-то дворах, потом вышел к лесу... Наверное, он в нем. Я не знаю, мой меня туда привел, я не знаю зачем, — к удивлению, Арсений отвечает, еще и не односложно. — А в лес я не смог зайти. Мне казалось... Эд, там на деревьях что-то было... Не настоящее, как иллюзия для меня, там были сгустки серой энергии. Вверху. И мой сказал, что это не наши. Я схожу с ума? Эдик, я сумасшедший? Мой говорил, что это не наши, а чьи тогда? Что это было? Кто это был? Почему именно в том лесу, где может быть Антон? Это последствия проклятья, это я допустил ошибку? Это моя вина? Антон их видит тоже? Это проклятье пало не на того урода, а на все вокруг? А если оно зацепило Антона? Эдик, я запутался, я... мне страшно. Я таких никогда не чувствовал, что это было? Как мне идти дальше, если я их боюсь? Мой дьявол проверяет меня на выносливость, но это не его препятствие, это что-то другое... Это чужое. Эд, пожалуйста, скажи, что я не сумасшедший... — Арс, Арсений, — он поднимается одним слитным рывком, садится рядом с Арсением, у которого по щекам текут слезы, и обнимает его за пояс обеими руками, прижимая к себе. — Ты самый-самый, Арс. Ты не сумасшедший, ты лучший. Мой маленький, мой родной, — Эд гладит его волосы, вплетается пальцами в пряди на затылке и дышит сипло на ухо, ужасаясь только от понимания, что Арсений, работающий с дьяволом, кого-то из мира черной магии испугался, — я здесь, я все сделаю для тебя. — Я ошибся? И мой тоже ошибся? Мы ошиблись, мы все испортили? Что теперь будет с Антоном, если мы допустили такую ошибку? — Ты не ошибся, — Эд качает головой, находя его ладонь и сжимая ее в своей со всей силой, чтобы привести Арсения хоть немного в чувства. — Арс, вы не ошиблись. Шо мне сделать, шобы ты поверил в это? Ты, блять, делаешь все, шо можешь, шобы помочь Антону и Александре. Отстранившись так, чтобы глядеть в глаза, Арсений мотает головой, всхлипывает на грани, закусывает щеку изнутри, изводясь тревогой и волнением, двигается ближе к Эду по постели, шурша пледом, и кидается ему на грудь — обнять, обнять еще сильнее, крепче, чтобы воздух из легких вышибло, чтобы оба умерли от перелома ребер, чтобы они погибли в том начинающемся шторме сразу, а не мучились, глотая ледяную соленую воду и пытаясь держаться на плаву еще какое-то время. В этом порыве Арсений бесподобно ужасен — слезы по щекам, трясущиеся пальцы, бледная кожа, воспаленные глаза, и во все это Эд бесконечно, бесповоротно влюблен, как влюблена девушка в плохого парня, который еще не бьет, но уже замахивается. — Я не сделал ничего, — Арсения прорывает на эмоции, и он пытается отпихнуть Эда от себя, хотя мгновение назад сам его тянул на себя. — Ничего! Эд, я предаю их, сидя здесь, я должен им помочь! Обессилено, для проформы он еще несколько раз толкает его в плечи, но под давлением заваливается обратно на грудь и застывает под ласковым поцелуем в макушку: в нем погибает вся ярость и живость. — Ты ни в чем не виноват, ты лучший, Арс. Мы справимся. Эду хочется проклясть тот день, когда он записывал Александру на прием, когда впускал ее в рабочую квартиру и когда ездил работать с ней и Арсением на кладбище, — это убивает Арсения, это заставляет его разлагаться.

***

Несмотря на состояние Арсения, Эд соглашается на его предложение провести не такой уж и серьезный ритуал — обратиться к сущности и узнать нынешнее положение дел у Антона. Да, это легкомысленно и совсем по-детски, но кто говорит, что они не легкомысленные дети? У Эда, например, одно стремление — успокоить Арсения. А без этого ритуала спокойствие невозможно. — Все будет хорошо, — Арсений встряхивает влажными волосами (он только-только из душа), откидывая их назад и затем прочесывая пальцами, и улыбается сидящему на полу напротив Эду, словно им по десять и они собираются вызывать Пиковую Даму, не иначе. — Ты знаешь, как меня вывести, — кивнув, он оглаживает татуировку «во все тяжкие» у Эда на шее, подмигивает ему озорно, и уже нельзя сказать, что Арсений еще час назад готов был сойти с ума от тревоги и волнения. Решено заранее, что Эд тоже примет участие. Кровь, по крайней мере, дадут оба. Эду нужно в первую очередь следить за состоянием Арсения, чтобы вырвать его из транса, чтобы забрать себе из рук сущности. — Помоги мне, — Арсений вкладывает в ладонь Эду аккуратно связанную черную повязку и разворачивается, от чего ковер под коленями чуть ползет в сторону. — Не затягивай туго только. Эд со всей нежностью, которую только таит в душе, закрывает его глаза, завязывает узел на затылке и лбом жмется между лопаток, ко влажной черной футболке. Ему сносит голову от ласки, от тепла, которые он ощущает только наедине с Арсением. Он является своеобразной спокойной бухтой, когда не подселяет к себе дьявола и не работает с клиентами. Такого Арсения Эд любит чистой любовью. Затем он помогает Арсению сесть перед большим зеркалом посреди гостиной, зажигает для него свечу, которую ставит в подсвечник, рассыпает по расстеленному черному полотну самые разные по размерам и возрасту монеты (очевидно, не коллекционные и не из заначки, обыкновенно имеющейся у всех, кто пользуется наличными), берет клинок и вкладывает Арсению в ладонь, сжимая со всей поддержкой и чуткостью. — Все будет хорошо, — повторяет Арсений, пуская кровь из своего среднего пальца и размазывая по зеркалу (ему для этого не нужна помощь, он чувствует все, как чувствуют мир слепые). — Сам или я? — Ты. Если нужна помощь, Эд обычно участвует в ритуалах и дает кровь сам, делая надрез скарификатором, но на этот раз он всего себя вверяет Арсению и протягивает свою ладонь вперед. — Дай салфетку, — Арсений неопределенно взмахивает клинком, мол, нужно протереть. — Забей хуй и режь, — останавливать его Арсений не собирается. Ладонь он несколько мгновений просто сжимает своей, а потом все же включается в работу, нащупывает его средний палец, делает надрез на подушечке и сгоняет к нему кровь массирующими движениями. Эд с нажимом ведет по зеркалу, пачкая отражение в крови, забирает у Арсения клинок и мысленно проводит параллель с клятвой на крови — если кому-то будет нужна помощь, другой обязательно найдет и поможет, где бы ни был. Свеча достаточно разгорается, уже истекает воском, поэтому Эд передает ее Арсению и садится ближе, теперь начиная видеть себя в отражении и понимая, что видения будут и у него, правда, в меньшем количестве. Одной ладонью Арсений зарывается в рассыпанные монеты, другой держит свечу едва ли не у своего носа, а голова наклонена так, будто он видит зеркало и никакой повязки на лице нет. — Открой мне Антона, открой мне его, покажи, что с ним? Нам показывай, нам обоим показывай, мы оба заплатили, открывай, владыка, работать буду, — по щелчку и резкому запаху, ударившему в нос, Арсений понимает, что Эд открывает бутылку водки и плещет на зеркало перед ними. — Открой мне Антона, посмотрим его, хочу его почувствовать, хочу не только идти его путем, хочу ношу его опробовать, понести ее хочу. Оба чувствуют тепло за спинами после кратковременного страха и ощущения, будто за них хватается кто-то из зеркала, но не говорят об этом друг другу. Это не нужно — у них слишком сильная связь, чтобы не догадываться об идентичности чувств. Разве что Эд не видит того, что Арсений начинает озвучивать, и не ставит под сомнение ни на миг. — Живой, Боже, помоги, живой, — облегченно шепчет Арсений, начиная улыбаться так нежно и проникновенно, что можно заплакать. — Не видит он того же, что я видел ночью. Это не ошибка, мой говорит, не ошибка... А что это было тогда, скажи мне, скажи, хозяин? Что это было? Как это уничтожить? Как это победить, скажи мне? — помолчав, он продолжает уже обычным голосом и склоняет голову к плечу, точно высматривая в зеркале что-то через повязку. — Никак силами не убрать это. А чем убрать, чем убрать? Как дальше пойти, как тебя дальше впустить, чтобы ты мне все рассказал, хозяин? Пару минут Арсений молчит с таким видом, будто ему в спину вонзили копье и сейчас проворачивают, иногда двигая, чтобы зацепить абсолютно все жизненно важные органы. Воск течет по его пальцам, запястью, застывает у чуть заметного родимого пятна, налезает на прошлые черные потоки и создает небольшой нарост на проглядывающихся венах. На расстеленной ткани и монетах тоже появляется воск, текущий, по ощущением, не с тонкой свечи, а с толстенной свечи-бочки. — Эд, — хрипит Арсений, уводя голову, чтобы не смотреть на зеркало, и берет Эда за руку, начиная тянуть на себя. — Ближе сядь. Ближе, — он добавляет еще раз для эффекта, лбом ложится на чужое плечо и зажмуривается, если верить тому, как складывается повязка на лице. — Расскажи мне, что видишь, хозяин? Дальше идем? Покажи мне Антона, покажи мне его, блять, пожалуйста, покажи. По срывающемуся голосу ясно — Арсений ощущает себя в теле Антона, но не понимает происходящее и балансирует на грани истерики. Потом он замирает, выдыхает что-то неясное, ерзает лбом по толстовке Эда на плече и обнимает его руку, на ощупь ставя подсвечник на пол возле них. — Пристройка эта опять ебаная, руки-ноги болят, его нахуй там развязывают или нет? Открой, через себя покажи мне, нам все покажи. На одно-единственное мгновение Эд видит тело, лежащее на полу на каком-то одеяле, со связанными руками и ногами, небольшое окошко под потолком, из которого слепит свет, и лицо того, кого Арсений с первого дня окрестил ублюдком, кого Арсений проклял. А вот Арсений смотрит на это четко, будто стоит посреди этой комнатки, и даже чувствует тепло от Антона. А еще слышит то ли телевизор, то ли радио с какой-то бредятиной, от чего хочется зажать руками уши. Но сущность продолжает показывать, и Арсений заставляет себя глядеть — глядеть на то, как у Антона (а это очевидно он) меняется одежда и появляются порезы на спине. От нехуй делать. Убивать не хочет, а наши с ума его сводят. — Надо позвонить Александре, надо сказать ей, надо... Не надо. Я сказал, блять, не надо, уебу. Молчать будете. Ни слова. Это звучит в головах у обоих как предупреждение — если полезут, то сущность их самостоятельно откинет. Эд чувствует, как напрягается и подбирается Арсений, как его руку стискивают крепче прежде чем оторваться. — Как ему помочь? Как помочь ему, покажи мне, покажи... Господи, спаси и сохрани, — качая головой, произносит Арсений и садится перед зеркалом, как вдруг его накрывает массой каких-то криков: самые разные голоса звучат громче сущности, просят помочь, зовут куда-то. — Закрой их нахуй, закрой, я не хочу, не хочу, закрой, пожалуйста, закрывай их, не до покойников сейчас. Это такое необычное последствие работы с вещами, контактировавшими с покойниками и покойницами. Они приходят и просят помочь в чем-либо, если начать ритуал с этими вещами. А если их много, то тогда себя нельзя услышать — их несколько десятков, крики превышают грань адекватного, и уши начинают болеть уже через минуту-две так, словно в них воткнули по ножу. — Как помочь ему? Как я могу помочь Антону? Работай над собой, этим поможешь. Хочешь еще всякого поглядеть, а, Арсений? — Нет! Не хочу! Я буду, но не хочу, не хочу, я не хочу, перестань! — Арсений с необъяснимой агрессией разворачивает зеркало, метнувшись вперед, ладонью хватает свечу, туша о кожу огонь, и отталкивается одной ногой назад в движении, полностью наполненном паникой и ужасом. — Не хочу, я буду, но не хочу, я все сделаю, только не сейчас! Руки его не слушаются, одну еще и непривычно щиплет от затушенной свечи, и узел на затылке не развязывается, а повязка, несмотря на все попытки, не сползает ни вверх, ни вниз. Повязку словно кто-то затянул туже, потому что Эд совсем аккуратно и вдумчиво делал узел, предполагая ситуацию, где понадобится срочно его распустить. Арсения невообразимо быстро захлестывает волной страха, и он зажимает уши руками — поможет ему это так же, как от ангины полоскание горла теплой водой. Сущность смеется, поняв, что шалость удалась, и ничего не озвучивает больше, оставляя их. Ровно через мгновение после осознания того, что все пошло не по плану, Эд подается к Арсению, хватает его руки у затылка, отводит резким движением и в агрессивном порыве развязывает узел, дергая вместе с волосами. Ему повязка поддается легко, соскальзывает вниз, остается болтаться на шее, а Эд уже сидит перед Арсением, перебросив одну ногу через рассыпанные монеты, и трет его щеки, убирая слезы и возвращая в реальность из видений. — Арс, это я. Арс, все закончилось, — он заглядывает в пустые голубые глаза напротив, тонет, выныривает и за плечи Арсения обнимает, как куклу пододвигая к себе. — Арс, я здесь, все нормально. Родной, дорогой мой, посмотри на меня, пожалуйста, — взгляд Эду удается поймать, и он выдыхает, не видя в нем дьявольского блеска. — Ты со мной, я тебя им не отдам никогда.