***
Когда Арсений, одетый в чужую черную толстовку и шорты с мультяшными черепками, заходит на кухню, Эд взмахом руки просит его подождать и одобрительно мычит в телефон, соглашаясь с кем-то по другую сторону и записывая что-то в свою записную книжку, с которой практически не расстается. Так даже лучше — не будет неловких вопросов. Арсений садится за стол, заправляет волосы за ухо, опирается подбородком на собранные ладони и осматривает кухню — она становится чище, чем при нем самом, хотя за страсть к чистоте и едва ли не стерильности обычно отвечает Арсений. Посуда вымыта еще до завтрака, что удивительно, и Арсению остается только догадываться о причинах такого порыва, отпивая кофе и облизываясь от вида яичницы с зеленью (тошнота куда-то вдруг испаряется сама собой). — Я приемы переносил с сегодня, — предвкушая возмущение, Эд говорит это как можно тише. — Тебе не нужно пахать полуживым, да и люди согласны оказались. В общем, отдыхаем. — Да блять, Эд, нахуя? Я не просил, — Арсений закатывает глаза, закидывает ногу на ногу, закрываясь, и взгляда не отрывает от Эда — тот забирает со столешницы кружку с горячим чаем и затем садится за стол. — Ты слышишь меня вообще? — Арс, тебе не надо говорить, шо тебя хуевит и рвет на британский флаг, шобы я это понял. Приемы сегодня не вписываются нам. Я и первые три завтрашних отменил. Ну, на всякий случай. Арсений отрывается от яичницы, слизывает с губы крошку от белого хлеба и изгибает бровь, смотря на Эда так, как обычно смотрят на умалишенных. Его взгляд полностью игнорируется — Эд пьет чай, подкидывая в ладони пачку сигарет. Не стоит сейчас начинать ссору, это должно быть ясно даже ребенку. Но Арсению вдруг очень хочется выяснить, зачем отменять приемы, если он в состоянии их провести. При этом хочется делать это не за завтраком, и он молча жует минут пять, потом пьет кофе с таким видом, будто сейчас пойдет и застрелится, и только затем показательно вздыхает, чтобы привлечь внимание. — Эд, правда, нахуя? Я могу провести их, в этом нет проблемы, — встретившись с уставшим взглядом, Арсений даже как-то пасует, поджимает губы и сжимает кружку в ладони сильнее. — Спасибо. За завтрак. А за приемы — нихуя не спасибо. — Поразительно, шо ты вспомнил, шо я тебя, бедного и несчастного, покормил и попоил. Эд хочет увести все в шутку, настроить Арсения на ровную спокойную волну, как старое радио с постоянными глюками, но все воспринимается в штыки — Арсений цокает, не понимая, почему это делает, и мысленно объясняет, что это сущность, а не он. Отличная отмазка, если Арсения знать плохо. — Арс, давай ты не будешь лезть дальше? Обухом по голове, камнями по плечам. Арсений смотрит на Эда совсем уже пораженно, удерживается от порыва покрутить пальцем у виска и непонимающе пожимает плечами, требуя объяснений. — С Антоном. Это опасно. Это уже не просто дьявольщина, это дьявольщина плюс криминал. Там явно не просто какой-то сумасшедший, которого до дурки не довезли — по дороге потеряли. Я боюсь за тебя, — откровенничает Эд, ловя свободную ладонь Арсения и соединяя их пальцы между собой. — Я не верю в ментов, они только на митингах смелые и живенькие, а ты мне дорог. Я буду эгоистом, если речь идет о тебе. И я всегда выберу переехать на поезде сотню, а тебя оставить в живых, — отсылка к популярному когда-то тесту, где предлагается перевести поезд и убить им либо одного человека, легшего на рельсы по своему желанию, либо пятерых привязанных. — Ты можешь меня осудить за это, но я никогда не дам тебе жертвовать собой. А то, куда ты влез, предполагает жертвенность. Если ты Антона найдешь, а у того ублюдка оружие, то шо? Твой дьявол пули отразит или нож отберет? А если ты туда тоже вмажешься, будешь там рядом с Антоном, то шо? Шо ты будешь делать, Арс? Через мой труп будешь заниматься этим. И да, называй это так, как тебе хочется, — абъюз, хуюз... — Эд, подожди, — Арсений трясет головой в отрицающем все порыве и подается назад, стараясь выдернуть ладонь. — Ты меня не поддержишь в этом? Ты хочешь, чтобы я бросил Антона умирать там с этим убийцей? — Я прошу тебя поберечь себя, — не считая нужным сохранять формальное равенство, создаваемое обыкновенно для хорошего диалога, Эд поднимается и становится в упор к Арсению. — Если тебе не нужна твоя жизнь, то подумай обо мне... Я же сдохну, если с тобой шо-то случится. Арс, пожалуйста, не лезь. Мы придумаем, как вытащить Антона твоего, но ты напрямую туда не полезешь. — То есть ты предлагаешь бросить его? — Да не бросить! — видно, что Эд едва-едва сдерживается от гнева, который захлестывает его вместе с мыслью, что Арсений может не пережить этого всего. — Я предлагаю тебе поберечь себя и найти другое решение. — Нет, Эд, это одно и то же! Если я не найду его, то я его брошу. — Ты достаточно сделал, шобы считать себя героем. Антона теперь могут спасти даже безрукие менты, а ты подвергаешь себя безумному риску и ставишь все на карту шобы шо? Арс, хочешь, я на колени встану? Арсений отрицательно качает головой и тоже встает с места, но Эд не только не отшатывается, но еще и обхватывает рукой его плечи и привлекает к себе. Сердце бешено колотится от несправедливости — как Эд может его не поддерживать в таком тяжелом деле? Эд не должен быть удобным, но Арсений считает большим предательством весь его искренний монолог, слова из которого продолжают отголосками звучать в голове. А может, их просто повторяет сущность. — Знаешь что? — тоном, взывающим к ссоре, заявляет Арсений, выдергивает свою ладонь и разворачивает внутренней стороной вверх. — А мне уже наплевать, я уже никуда не денусь от Антона! Ты хоть запри меня, только хуже сделаешь — чем быстрее я спасу его, тем скорее перестану ощущать его боль на себе. И ты ничем уже не помешаешь мне и моим, — он машет рукой себе за плечо, как бы определяя «своих». — И помощь свою можешь в задницу себе засунуть!... Приехал спустя хуеву тучу времени, я бы сто раз сдохнуть успел, хоронил бы меня сегодня, поговорил по душам, ритуал провел еще вчера, а сегодня мне выдал эту хуйню за завтраком! Да чтоб ты... Да иди ты нахуй! Как бы ни был он яростен, не может проклясть или пожелать чего-то плохого Эду. У него внутренний блок на это. — Шо значит «никуда не денусь»? Арс, ты сдурел? Ты когда успел?... Сука, блять, Арс, шо ты творишь? Ты ебанулся? В этом диалоге заведомо ноль экологичности и дипломатии — просто крик друг на друга и невозможность понять другого. Все. Ничего больше. Даже разгоревшийся вчера костер тепла и любви тухнет под напором ледяной воды этого конфликта. А Арсения несет так, что ничем не остановить, как ни старайся. Он отталкивает Эда от себя, пусть и совсем легко, тянет с себя толстовку вместе с футболкой и швыряет резко, отрывисто в Эда, который успевает поймать их и глядит на него. Слишком очевидно, что Арсений проводил ритуал в ванной комнате, а теперь есть еще и доказательства — шрам на груди и какое-то смазанное бледное пятно крови намного ниже, вероятнее всего, с ладони. Но Эд как-то пропускает этот шрам и молча собирает глазами открывшиеся татуировки. «Marschieren bis zum Ende» сбоку на животе с момента, когда Арсений увлекался немецким и хотел непременно на нем заговорить в кратчайшие сроки. Это первая татуировка Арсения, которую Эд ему и бил еще лет шесть назад, когда только устроился в тату-салон после отчисления из колледжа. В этом, помимо любви к языку, и смысл имеется — перефразированное на манер Арсения выражение, вызывающее желание идти вперед и не останавливаться, при этом не отдавая ни одного своего принципа жизни. Каким был, таким и умрет. Немного ниже ключицы набит шелкопряд с широкими крыльями, в которых появляются цветные вкрапления, и расходящиеся в стороны от него лучи. Можно сказать, Арсений тоже плетет нити и, оставив небольшой вклад, погибает — до последнего, к счастью, не доходит пока. И последняя набитая татуировка — «Завжди поруч» почерком Эда, расположенная между шестым и седьмым ребрами справа. В ней столько неозвученного и нежного, что каждый раз Эду хочется плакать, когда он ее видит. Она такая личная и сокровенная, что он бы ее спрятал. Билась она уже после смерти бабушки Арсения, Варвары Дмитриевны, и в тот момент Эд и Арсений уже имели тонкие душевные нити между собой, сшиваясь без боли и срастаясь навсегда. Эд помнит, как придумывал по просьбе Арсения фразу на своем родном языке, как писал ее по-разному, выбирая лучший вариант, как неприятно было Арсению от выбранного места (от других он отказывался и открещивался) и как Арсений потом ей хвастался в небольшом кругу общения, которого давно уже нет. Именно эта татуировка сейчас бьет под дых и щиплет глаза. Но Эд находит силы, собирается максимально и кивает на образующийся шрам, опасаясь касаться и не желая причинить своему Арсению боль: — Это?... — Да, теперь я, весь я могу чувствовать Антона, — в то же мгновение Арсений чувствует хватку на запястьях и с немым возмущением дергает руками на себя, глядит на Эда, бросившего одежду на стул и теперь его держащего. — Пусти, ты что? Эд, пусти! Пусти, блять, я сказал, — это не Арсений, очевидно, что сущности не нравится подобное обращение. Ладони Эда обдает жаром, обжигает, и они тут же краснеют. Дьяволу очень не нравится происходящее, раз он дает Арсению часть физической силы — и об этом, вероятно, шла речь: Арсений должен дойти до апогея своих сил и нанести решающий удар. Стоя и смотря на обожженную кожу Эда, Арсений мысленно матерится на сущность — пользуется его телом, так еще и посидеть тихо не может, когда никто не зовет. Гадость. — Это не я, — а вот теперь Арсений не лжет, это решение и воплощение ему не принадлежит. — Это само... Эд, оно само... Прости, я не хотел, чтобы тебе было больно. Молча Эд разворачивается и направляется к раковине, чтобы сунуть ладони под холодную воду и умыться, насколько это вообще возможно с полыхающей кожей. Ее хочется счесать, содрать и выбросить, чтобы не чувствовать жжения и душевной отчаянно-тупой боли. Дело не в том, что пришло, а в том, от кого это пришло. Если бы Эда кто-то другой попробовал тронуть так же, то он бы вернулся в свою юность, в свой образ плохого парня и набил бы морду. Но Арсения даже сейчас он желает только оберегать. Ничего лучше Арсению в голову не приходит, и он становится сбоку от Эда, бедрами опирается на столешницу позади себя и кладет в извинительном жесте ладонь ему на спину. От своих слов он, конечно, не отказывается, но в вине тонет быстрее Титаника в Северной Атлантике. — Эд? — Шо? — Тебе сильно больно? — и, не получив ответа, Арсений решает все-таки обозначить несколько моментов. — Я все равно найду Антона, даже если ты будешь против. Да и жизни мне теперь не будет, если я его не найду... Все с него на меня будет транслироваться, понимаешь? Пару минут Эд молчит, обмывая руки под ледяной водой и слушая собственное дыхание, а затем вдруг хлопает по крану, закрывая, разворачивается к Арсению и грубо хватает его за плечи, сжимая пальцами обнаженную кожу. — Ты шо, идиот? Зачем ты это сделал? Когда ты, блять, вообще умудрился успеть? Ты знаешь последствия! — Не ори на меня и пусти меня, хватит меня мотать как куклу какую-то ебаную, — Арсений не боится его, совсем не боится, а сейчас испытывает разве что нежелание слушать недовольства и дискомфорт от давления на плечи. — Хватит! А тут Эд не рассчитывает, предположив, что за хрипом сущности последует еще один горячий удар, и встряхивает Арсения за плечи так, что тот отклоняется назад, не сумев поймать баланс, и ударяется затылком о верхний закрытый шкаф с посудой. Удар отдается эхом невозврата, теряется в глухом из-за закушенной губы стоне и резком новом приливе жара к коже. Только Эд Арсения не отпускает, терпит воздействие сущности и даже умудряется ощупать чужой затылок, почему-то решив, что это поможет удостовериться в отсутствии травмы. — Ты охренел? — Арс, я... — У тебя нет дьявола за спиной, чтобы оправдываться, блять, — выплевывает Арсений, выворачиваясь и ощущая, как силы еще одним толчком идут вперед без его ведома и жгут по рукам Эду. — Не смей идти за мной! Не смей! На ходу он поворачивается, словно контролируя Эда и не оставляя ему возможности пойти следом, вылетает в коридор, скрывается в гостиной и щелкает замком в двери, начиная набивать саквояж всем, что в голову приходит. Сквозь дверь и шум воды на кухне Арсений слышит: Эд ударяет кулаком в стену, выплескивая остающуюся агрессию. А собираться продолжает, не соображая, зачем он это делает в своей квартире. Но объяснение быстро приходит в голову — Арсений хочет убежать не от Эда, а от себя. Пока еще есть время уйти без продолжения скандала, Арсений наскоро одевается (благо, вещей в гостиной по шкафам набито достаточно), застегивает саквояж, едва слышно отпирает дверь, хватает куртку, шапку и ботинки и выскальзывает из квартиры вон, бросая ключи от нее на коврик и будучи уверенным в том, что Эд за ним сейчас не пойдет.***
Перед тем, как идти по внутреннему зову, Арсений приезжает в офис. Не раздеваясь, он берет из шкафа свечи и садится в рабочее кресло, к которому придвигает зеркало на колесиках в полный рост. Огонь вспыхивает на фитиле, кресло сдвигается назад, и Арсений наклоняется к зеркалу и едва лбом к нему не прижимается. — Посмотреть хочу, куда пойдем, показывай мне, — закрыв глаза, он нервно стучит ногой по полу и порывается глянуть на запертую дверь в паре метров от него. — Что я должен сделать, чтобы победить? Поведешь меня, вперед пойдешь, чтобы мы выиграли, чтобы ничего не сорвалось. Открой мне силы, открой во мне все скрытое, хочу взять верх надо всеми, дай мне силу, и я это сделаю. Во имя нечистой, во имя твое открывай все двери, дороги, чтоб не было помех нам, хозяин. Хочу дальше пойти, хочу закончить начатое. Чтобы всех выебать, собери всю силу в руках, чтоб суметь нахуй выкинуть в любое мгновение. Контролируй себя, будь готов ебашить по головам, и я дам тебе мощи. Всех отпиздим, всем гадам хуево будет, если послушаешь. — Поведешь меня туда, я все сделаю, — поднимаясь, Арсений отходит к шкафу, берет оттуда водку, возвращается на место и открывает бутылку, чтобы в следующий момент плеснуть на отражение резко пахнущую жидкость. — Все будет. Я все сделаю, я смогу проконтролировать свои силы. Не то что с Эдом. Я сам решу, когда будет нужно бить. Принимай-принимай-принимай откуп, бери и веди меня на все четыре стороны, весь твой буду, в тело мое входи, Антона в него погружай, только тащи меня к нему. Отплачу достойно, только веди меня по следу, отплачу-отплачу-отплачу тебе... И ублюдка того мучают пусть наши, пусть с ума сойдет, пусть силы у него отбирают, я один не справлюсь. Справишься, если будешь ебашить напролом. Вперед, блять. Арсений задувает свечу, бросает ее истекать еще не застывшим воском на стол, укладывает в саквояж белый тканевый мешок с кладбищенской землей, достает из ящика в комоде Эда их парные обереги, повторяет заговор у зеркала на собственной крови, которую пускает опять из ладони, свой надевает на шею поверх черного бадлона, а принадлежащий Эду кладет на стол, чтобы тот мог его сразу заметить, когда придет. А он точно придет сюда, ища Арсения, ближе к вечеру. Удостоверившись в том, что имеет в саквояже все для ритуалов и работ, он застегивает молнию, запирает рабочую квартиру и предусмотрительно прячет ключ во внутренний карман куртки, дважды проверяя его на дырки и качество замка. Капюшон Арсений накидывает себе на голову поверх шапки, сбегает вниз по лестнице и сворачивает во дворы — это не его желание, его туда ведут.***
Арсения увлекают на какой-то полузаброшенный рынок — некоторые ларьки еще функционируют, но большинство закрыто и, судя по объявлениям на окнах, продается или сдается в аренду. Это никак не мешает Арсению ходить между ними, даже наоборот — меньше людей видит его и принимает за безумного, сбежавшего из психиатрической клиники. Здания соединены, редко можно срезать путь, а за ржавым забором виднеется небольшая церковь, вид которой оставляет желать лучшего. И бездомных вокруг нее практически нет, значит, место не приносит прибыли и, вероятнее всего, пустует. О наличии людей внутри церкви Арсений может только догадываться — он не боится заходить в церкви, иногда бывает в них (правильно говорят, что проклятья, порчи и заговоры на территории святых мест дают большие плоды), но после разрешения дьяволу входить в себя он туда не пойдет. Не стоит рисковать планом — сегодня Арсений спасет Антона, не иначе. Хотя быстро становится ясно, что церковь все-таки не брошена и обитаема, потому что стая собак бежит от небольшой серой от грязи и жизни статьи к забору и кидается на него там, где проходит Арсений, лая и щелкая зубами. Ни тревоги, ни опасности Арсений не чувствует — во-первых, забор, во-вторых, у него теперь есть способности преобразовывать свои силы в физические. Его ведут дальше, точно подталкивая в спину, и Арсений постепенно привыкает идти только туда, куда его направляют. Правда, иногда происходит такое, что он напарывается на запертые замки на воротах или перегородку между ларьками, когда-то бывшую аркой: у дьявола же нет понимания ключей, он проходит везде, проникает в любые помещения без затруднений. А Арсений не может пройти сквозь стены, потому приходится останавливаться и просить провести открытым для людей путем. Так и доходят до ступеней к какому-то павильону, по виду которого нельзя сказать, брошен он или нет. Арсений опускается на холодный бетон, вытягивает ноги и закуривает, оставляя достаточно раскуренные сигареты на ступень ниже — откуп. Постепенно он начинает чувствовать неимоверную усталость, но из полусна его выдергивает идущая мимо женщина с сумками: — Молодой человек, вам скорую не вызвать? — поразительно, что ее, конечно, волнует Арсений, а не телевизор с говорящими головами, набитыми соломой и ненавистью ко всему вокруг. — Нет, не нужно никакой скорой, — Арсений отмахивается, дожидается, пока она скроется за поворотом, и облокачивается плечами на промерзлую стену, прикрывая глаза: хочется отдохнуть.***
Пахнет детством. Это Арсений определяет безошибочно, еще не открыв глаз. Его как будто засовывают разом во все костромские выставки сыра, заставляя вдыхать чарующие запахи и облизываться. Но как только он находит силы распахнуть веки и оглядеться, то видит небольшое пространство с прилавком, закрытое жалюзи окно на улицу, дверь с ключом в замке и мужчину с чашкой в руках, сидящего на бедненьком стуле, пока Арсений, неизвестно как тут оказавшийся, лежит на коротком диване с маленькой подушкой. — Очнулся наконец, милок, — улыбается мужчина, отставляя кружку и кивая на электронный чайник. — Будешь чаю? Арсений молчит, приподнимаясь на локте, с недоверием глядит вокруг себя и подмечает какой-то больно знакомый плакат на стене; пока не придает этому никакого значения. Висит и висит. А надо бы думать обо всем, что появляется после того, как перемещаешься куда-то. Судя по тому, что это павильон с сыром, Арсений делает вывод — кто-то внес его и не дал замерзнуть после того, как он нагло уснул на тех ступенях. — Меня Владимир Александрович зовут, не пугайся ты так, — у мужчины лысая макушка и морщинистый лоб, большой нос с горбинкой и пустые темные глаза, быстро бегающие от Арсения к чайнику и обратно. — Будешь? Горячий. — Буду?... — неуверенно отвечает Арсений, садясь. Он продолжает оглядывать все вокруг, пока ему ищут чашку и делают чай. На стенах висят плакаты, которые по смыслу нельзя соединить в ряд, поверх жалюзи приклеен какой-то график и иконка, которую Арсений не может узнать (он хоть и работает с дьявольщиной, знает святых и иконы), вместо кассы стоит черный ящик из-под овощей, а уже в нем — сундук с жутко комедийным замком. На невидимой снаружи стороне прилавка наклеена полоса для измерения роста до метра, и Арсений едва сдерживается от того, чтобы не вскочить рывком и вылететь в дверь, ключ в которой призывно болтается вместе с брелоком в виде зеленого спорткара. Вместо обуви при входе стоит железное старое ведро с ярко-синим магазинным пакетом, а на крючке для курток висит одноразовый дождевик желтого цвета, весь в пятнах со стороны спины. Над дверью висит копыто, у которого вместо обыкновенных затупленных концов — рога. И это никак не вяжется с иконой на жалюзи... Или, может, Арсений не знает нюансов какой-то веры?... За дождевиком проглядывается календарь, и Арсений не может рассмотреть год, как ни старается. Откровенно говоря, ему уже начинает казаться, что он умер, а это его предсмертные путешествия. — Держи, — Владимир Александрович дает ему кружку с чаем. — Как тебя звать-то? Не отрывая взгляда от изображения на кружке зеленоглазого зайца, за которым бежит волк, Арсений как-то сам собой признается: — Арсений. — Вот и познакомились, — радостно произносит Владимир Александрович, кивая и потирая ладони, выглядящие так, словно ему не шестьдесят лет, которые дал бы ему Арсений, а тридцать пять. — Вы здесь работаете? — в лоб, потому что Арсений не отличается скромностью и сейчас готов рыть землю (информацию), как собака. — Очень... привлекательное место. — Да, от жены покойной осталось, — откровенничает Владимир Александрович, отламывая себе кусок пряника (откуда, блять, у пожилого человека в России пряники? Их еще и на столике не было изначально, они сами собой появились вместе с пакетом). — Она померла недавно, а я здесь вместо нее теперь... Сынок мой тоже помер, на машине разбился, а внуки поразъехались. Сам знаешь, наверное, что ловить у нас тут нечего. Чтобы не показаться странным, Арсений кивает. Только вот ему кажется, что сын у него живее всех живых, потому что так подсказывает разум и голос в голове, а внуков и вовсе не существует — не было, нет и вряд ли будут. Насчет жены он сильно сомневается, пропускает рассказ Владимира Александровича о пришедшей однажды к ларьку корове (какая еще корова посреди города? Даже если на окраинах, то все равно откуда?) и мысленно подытоживает — жена, может, и имеется, но живая. Тогда выходит, что либо сказанное Владимиром Александровичем — ложь, либо Арсения закинуло куда-то в междумирье. Так сказать, Дед-яга — на манер известной сказки и менее знакомой легенды о старухе с одной костяной ногой, охраняющей путь. — А Маруська моя ко мне не ходит, совсем забыла, — вздыхает Владимир Александрович, отворачиваясь, и Арсений бешеными глазами смотрит на его затылок с татуировкой, еще больше желая выбежать вон. — А кто такая Маруська?... — Дочка, я ж сказал тебе! Эка какие вы, молодые, невнимательные к пожилым! Арсений ерзает, понимая, что разговор шел о сыне, но никак не о дочери. Возможно, мужчина перед ним просто сумасшедший, и находятся они в яви (правь — для светлых сил, навь — для темных, а явь — для людей). Но, опустив глаза на содержимое кружки, Арсений понимает, что они далеко не в яви. Чай отливает темно-синим цветом, а вместо лимона (откуда вообще лимон, если его и в помине здесь не было и нет?) в этой непонятной жидкости, пахнущей апельсинами, плавает кусок яблока. Вот как, оказывается, выглядит сюрреализм. — И молчит? — Молчит, — соглашается Владимир Александрович, довольный вниманием и заданным вопросом. В окно что-то стучится — тоненько так, аккуратно, точно боясь потревожить. Владимир Александрович тут же реагирует, поднимается легко, как пушинка, и идет, прихрамывая, открывать жалюзи. У Арсения в голове мешается все: он смотрит на то, как ползут вверх створки, и боится предполагать дальнейшее развитие событий. Жалюзи идут туго, Владимир Александрович ругается на них на иврите, кряхтит и на несколько мгновений отвлекается от своего занятия, чтобы глянуть на Арсения и спросить: — Чего не пьешь? Невкусный? Пожимая нервозно плечами, Арсений выдавливает улыбку и, когда Владимир Александрович отворачивается и возвращается к жалюзи, наклоняется слитным движением, заглядывает под диван. Значит, саквояжа нигде нет. Что ж, дело очень хуево складывается. Заминки Владимира Александровича ему хватает — он закрывает глаза, сует руку под куртку (хорошо, хоть она осталась) и сжимает оберег на шее, срываясь на шепот: — Вытяни меня, хозяин, вытяни, говорю, сука, вытяни сейчас же, — в Арсении рождается такая необъяснимая ярость, что его можно сравнить с быком, увидевшим красную тряпку. — Вытягивай отсюда, знаю, что рядом, вытягивай. Дальше идти надо, тут нет ни хуя, хозяин. Вытяни меня нахуй, вытяни, — он срывается на отчаянный скулеж, понимая, что Владимир Александрович не слышит его нашептываний. — Господи, спаси и сохрани. А следом — тупая боль в затылке и очень ощутимое желание выплюнуть желудок. Арсений отключается, чувствуя, как его тянут за шкирку прямо в стену, расположенную позади него.***
С кашлем и хрипом Арсений дергается вверх и съезжает вниз по ступеням, захлебываясь и хватаясь ладонями за крошащиеся края. Значит, его тело никуда не перемещается — разум двигается где-то, куда его забрасывает непонятная сила. И вряд ли в этом замешан дьявол. Вероятнее всего, это последствие появления новых способностей — теперь не только преобразует его силу в физическую, но и между миром скачет разумом. Удивительно, как Арсений еще в здравом уме. — Еб твою мать, блять, — хватаясь за стоящий рядом саквояж, Арсений проверяет его целиком и достает каждый атрибут, осматривая и скептически щуря глаз, точно ему могли что-то подложить или заменить за время «путешествия». — Что это за хуйня происходит, хозяин? Куда дальше идти нужно? Объясни хоть что-то мне, я уебался тыкаться как конченный идиот во все то, что мне суют. Поебашим сейчас до Антона. Поведу тебя, блять. Только пропусти дальше меня, и девку позови, с ней потащимся. Она и поведет тебя, и будет с тобой, пока того ублюдка отхуяривать буду. Нихуя не ссы, никто не помрет. Возьми себя в руки наконец, блять, и покажи, кто в вашем мире хозяин. Кивая для себя, Арсений поднимается, отряхивается и оглядывается в поисках выхода с рынка на какой-нибудь пустырь или тихий угол. Еще, правда, обнаруживает, что прошло достаточное количество времени, чтобы начало темнеть. Он проверяет телефон, прикрывая желание увидеть звонки и сообщения от Эда стремлением узнать время, и хмыкает, понимая, что зарядка опять стремительно падает. Эд не объявляется — не пишет и не звонит, а значит, Арсений сам наберет его перед тем, как уйти в лес, и включит ему трансляцию местоположения в мессенджере (дельная штука, на самом деле — сколько раз он так делал, уезжая вечером на кладбище в одиночестве). На то, чтобы найти подходящее для ритуала место, уходит около получаса. Если бы Арсений ходил чуть дольше, то плюнул бы на все и развернул свою «скатерть-самобранку» прямо посреди какого-нибудь двора. Благо, он очень быстро находит на краю этого рынка незапертый брошенный павильон и занимает его на время — всем бездомным, пришедшим туда погреться, останется небольшая «плюшка» в виде открытой бутылки водки, и Арсению будет почти не стыдно, что дьявольщина возьмет у них немного энергии и жизненных сил. За пять лет можно и привыкнуть к тому, что большинство его откупов — продукты, сигареты, водка, деньги и украшения с клиентов и клиенток — на кладбище, перекрестке или просто посреди улицы подбирается именно бездомными, которые впоследствии пожинают плоды, видя силуэты и быстро теряя стремление к жизни через получение негатива и магической грязи. В павильоне нет ветра, люди вряд ли обратят внимание на него, а собаки вряд ли окажутся в этой части рынка — ничего не помешает ритуалу случиться. Арсений располагается практически в углу, чтобы исключить все помехи, расстилает черную ткань, выкладывает на нее свечи, спички, любимое рабочее зеркало, клинок, связанные бечевкой сухие травы, тканевую куклу чуть меньше ладони по размеру, сразу откупоривает бутылку водки и ставит рядом, готовясь к одному из главных ритуалов за сегодня. Так сказать, кульминация ритуальной работы на сегодня. Ресурс ограничен — водку нельзя сливать всю, чтобы потом при нужде не объебаться посреди леса. Нет такого явления, как круглосуточный лесной магазин с медведем-продавцом, и это печально. Еще один плюс места: тут определенно проходят нередкие пьянки бездомных, а потому есть и пластиковые стаканчики, и полуразбитые рюмки. И так пойдет. Три зажженных толстых свечи он выставляет перед зеркалом, опирающемся на стену, рассыпает часть кладбищенской земли как провод между свечами, несколько спичек подпаливает и тут же бросает сверху тлеть. За последнее время у Арсения столько серьезных ритуалов и приемов, что на пальцах нет живого места, но на ладонях все вполне ничего — и он спокойно режет прямо по какой-то из линий на коже, чтобы смазать кровь на лицо куклы. Ее он сажает к средней свече, чтобы была напротив зеркала, капает крови на собственное отражение, сверху плещет водку и немного отливает в две рюмки, которые выставляет по бокам от зеркала — во время ритуала водка стянет всю грязь и передаст ее тому, кто выпьет. Такой себе, конечно, обмен. Как специально Арсению сейчас подкидывают виденья с Антоном, а по телу периодами раздается тупая боль: то в голове, то в спине, то в животе. Только вот внешне Арсений внимания на это не обращает, пока внутренне полыхает от гнева и ярости, от несправедливости и желания вершить свое правосудие. У него немного отличные от предполагаемых взгляды — раз делает человек хуйню, то можно его проклясть, чтоб он сдох в муках и сюрреалистических виденьях. Суда нет, да и какой суд в России периода позднего тоталитаризма? Там дела рассматриваются только политические, чтобы посадить всех честных и светлых. Чтобы отпиздошить урода, тебе надо стать злее него. Возненавидь. Арсений подпаливает сухие травы от свечи, садится перед зеркалом удобнее, подпирая ягодицы пятками и пачкая себе джинсы, и упирается одним кулаком куда-то в грязь, пыль и осколки бутылок и банок. Кожа сдирается с костяшек, пальцы начинают неприятно ныть, но ему на эти ощущения глубоко наплевать — было хуже. — Заходи в меня, владей мной целиком, язык мой бери, ноги мои бери, руками моими работай, управляй мной всем, хозяин, — дым от сухих трав валит клубами в лицо, смотреть становится больно, но Арсений умудряется выискивать свое отражение в зеркале и иногда немного тушить свой своеобразный «букет» об голову куклы, чтобы не спалить все вокруг. — В тело заходи, меня контролируй, запрещай, веди, открывай все силы, все возможности, сейчас пойдем искать Антона, пойдем искать Антона и мстить. Ненавижу ту мразоту, хочу, чтоб он сдох. Поднимай нечистую, всю нечистую поднимай и направляй со мной, чтобы величием брать, чтобы с ума свести урода этого, чтобы те неизвестные твари с деревьев попадали и поразбивались нахуй! Нечистая со мной пойдет, девку ту вытаскивай, ко мне приставляй, поведет меня к месту, где померла, все найдем и всех покараем. Открывай-открывай-открывай, владыка, открывай во имя нечистого. В зеркале отблеском обозначается пришедшая Василиса, готовая вести Арсения и поддерживать в стремлении отомстить. Еще бы она не поддерживала. В голове массой плывут виденья, сшибают и заменяют друг друга, и Арсений старается выцепить нужный поток, пока подпаливает куклу от трав и заливает черным воском ее мягкое податливое тело, тотчас теряющее форму и объем. — Поведешь меня? — спрашивает Арсений в зеркало, а после утвердительного ответа усмехается. — Всю нечистую возьмем, всю ее в меня запустим, так победим. Свечи Арсений бережливо тушит и убирает обратно в саквояж, траву сжигает до конца в кладбищенской земле и спичках, куклу опирает об угол — залитым воском лицом ко входу — и протыкает насквозь ее в грудь клинком со своей кровью. Рюмки он относит к ступеням, ставя так, будто кто-то просто оставил их полупустыми для других, скидывает мысленно с себя тревогу и панический страх в водку и возвращается к месту ритуала. В саквояж он не убирает только зеркало, все ненужное оставляет внутри и выходит, вдыхая полной грудью свежий морозный воздух. На город слишком быстро опускается нежданная зима.***
Полчаса Арсений движется по обыкновенным улицам, ловя на себе удивленные взгляды (вы сами хоть раз видели посреди города человека, идущего с зеркалом в каких-то каплях, сильно похожих на кровь, и разговаривающего с отражением?), а затем наконец сворачивает в тихие дворы и в одном из подобных, что поближе, по ощущениям, к жуткому лесу, останавливается, чтобы выдохнуть и позвонить Эду. Ни сообщения, ни звонка от самого Эда он не дожидается — тот, вероятно, уверен, что Арсений отсиживается на рабочей квартире. Может, это и хорошо. Иллюзии, правда, сейчас придется основательно разрушить. — У меня нет времени, — сразу выдает Арсений, параллельно звонку открывая чат с Эдом и отсылая ему геометку, которая будет транслироваться в прямом эфире, пока мобильник не сядет. — Мне нужен ты. Очень нужен. Я скинул тебе местоположение, Эд, пожалуйста, выезжай за мной. Я пойду за Антоном. Бери Александру, поезжайте за мной. Я приведу вас, вы меня точно найдете, я... — Арс! Стой, не лезь никуда, блять, Господи, помоги, — напыщенная набожность лезет и из Эда, передавшись от Арсения. — Арс, мы пойдем вместе, я приеду, и пойдем, я клянусь тебе. — Я не позволю тебе рисковать собой, — отрезает Арсений, почему-то уверенный в том, что разница между их появлениями позволит ему решить все особенно трудные вопросы и встретить Эда с прибитым убийцей и живым Антоном. — Поедешь за мной. Телефон скоро сядет, мне нужно спешить. Эд, пожалуйста, только выезжай быстрее. И обязательно с Александрой. — Арс, пожалуйста, — очевидно, Арсению заговаривают зубы, потому что Эд, судя по звукам, одевается, — я приеду, и мы вместе пойдем туда, куда хочешь. — Эд, приезжайте с Александрой вдвоем. Я обещаю, что все будет хорошо. Встретимся ночью, — с улыбкой произносит Арсений, делает вид, будто целует телефон, посмеивается не по-своему хрипло и выдыхает в динамик. — Завжди поруч. И сбрасывает звонок, понимая, что больше не вынесет ни мгновения разговора с Эдом. Больше всего сейчас хочется найти и спасти Антона, но где-то фоном полыхает желание обнять Эда, спросить, остались ли ожоги с утра, и стоять с ним в руках столько, сколько просуществует планета, сколько им двоим отведено. Да, Арсений поступает не самым лучшим образом, но по-другому действительно нельзя — Эдом рисковать нельзя; дьявол, демоны и бесы наработаны только на Арсения, потому все направят через него и на его защиту; Арсений боится проиграть на его глазах или, еще чего хуже, погибнуть. Он, несмотря на увещевания дьявола, рассматривает вариант своей гибели этой ночью. Что-то может пойти не по плану, и черная сила может проиграть человеку и тому, что скрывают по случайности ветви деревьев. Арсений даже предполагает свою смерть, но намеренно не заглядывает в будущее — судьбы нет, все зависит от его решений и поступков. Может, его через час-два пырнут ножом в живот и он истечет кровью посреди леса? А может, его застрелят в голову и смерть будет быстрой? И только в момент представления себя, умирающего или уже умершего, Арсений осознает — ему очень сильно хочется жить, дышать воздухом, обнимать Эда, работать с людьми и выезжать на кладбище к бабушке, чтобы связываться на пару достойных минут и чувствовать ее энергетику вокруг себя. Но жизни ему не будет без спасения Антона, и он в этом убежден, поэтому включает энергосбережение на телефоне, бросает взгляд на аватар Эда в чате, куда заходит, чтобы узнать, прочитано ли сообщение с трансляцией местоположения, и заставляет себя убрать телефон во внутренний карман (там теплее, да и никак не выронить). Голова гудит от нарастающего гула и говора — сущности скоро его по земле лицом потянут, так хотят начать эту борьбу через его тело. Арсений соглашается быть их марионеткой, преследуя цель выдернуть Антона из рук убийцы.