Я готов на безумие, Ради тебя даже прыгнуть в Везувий. Это опасно безумно, закрываю глаза, Эти чувства беззубые.
Александре Эд звонит сразу же — не может, да и не хочет, забивать на просьбу Арсения. У той, конечно же, и не рассматривается вариант остаться в стороне — она тут же называет адрес и говорит, что через пятнадцать минут будет уже готова. За собранность лайк, пусть в ее голосе и звучат страх с неуверенностью. Эти чувства не топят ее в нахлынувшем шторме, не ломают, и она остается человеком. Может быть, решает Эд, пока едет в снятой машине, Александра и не любит Антона так, как полагается у пар, но сейчас она не похожа на безразличного человека. В конце концов, это не его дело. Необходимо поскорее разобраться со всем кошмаром и вытащить оттуда Арсения, и сделать это как можно скорее. На действия, обычно занимающие у Эда час-полтора, уходит минут тридцать: он умудряется разговаривать с Александрой, снимать автомобиль, просматривать изменение местоположения Арсения и собираться, чтобы предусмотреть все варианты развития событий. Правда, с рациональностью что-то случается — его потряхивает, пальцы дрожат, а в голову лезут предположения о самых ужасных концовках этого вечера. Но какой-то рубильник в нем переключается, и все получается на автомате, точно одна часть Эда паникует, душевно мечется и страдает от страха, а другая с каменной половиной лица (две же части, логично) готовится. Не к жуткому вечеру — битве. То ли с самим собой, то ли с абстрактным понятием зла; по-честному, Эд считает все проклятия и порчи, направленные на уродов, правильным делом. Александра пишет ему, узнавая номер машины, на которой он подъедет, и Эд, отвечая, перечитывает переписку с самого начала — вот этот момент, который хочет втоптать в землю или, вернувшись в прошлое, предотвратить. Фактически к Арсению на прием идут те, кого действительно хотят там видеть, иногда появляются великие скептики, считающие, что магия ограничивается шоу в телевизоре, но они уже под выборку не подходят — если бы сущности, работающие с Арсением, хотели остановить это, то остановили бы. Случайности не случайны — бывает же так, что мысль только мелькает в голове, а все вокруг уже предполагает ее воплощение. И с клиентами также — от отчаяния думают про какого-нибудь мага, а потом видят в рекомендациях социальные сети Арсения. Значит, сущность сама привела Александру, зная о последствиях. Не Эду с черной стороной тягаться, но за Арсения можно вступить в далеко не равный бой. Исправить прошлое нельзя, надо строить хорошее будущее — с таким настроем Эд встречает садящуюся в салон Александру и кивает, поправляя кепку под капюшоном. — И что, не отвечал больше? — не здороваясь, спрашивает она. — Нет, но трансляция еще идет, и он куда-то... движется, — каждое слово дается тяжело, как будто Эд еще отрицает происходящее. — Ты все мне рассказал? — в такой ситуации «выкать» друг другу было бы совсем хреново. — Все, что знал сам. Шо умолчал, то тебе не надо, окей? Дальше минут десять едут молча, но Александра, ерзающая и нервно трущая ладони, все-таки заговаривает снова: — Я и ментов туда направила. Как-то необычно удачно сложилось, что там вышел какой-то работающий мент, который согласился выехать с напарником туда и посмотреть лично. Мне операторша сказала, что у него кого-то из родственников убили похоже и он вот проникся... К нам. У Эда от желания влезть в зеркало и найти всех сущностей, работающих с Арсением, а затем что-нибудь сделать им, начинает болеть голова. Ясное дело, что это никакие не случайности. Арсений неслучайно так увлекся, Александра неслучайно так появилась, сущности неслучайно так легко двигаются к развязке, ссоры между Эдом и Арсением тоже неслучайны. Теперь помимо чувства вины и страха перед будущим у Эда еще и ощущение, что им играют, как куклой. Захочется кому-то — сделают то, захочется еще чего-нибудь — сделают се. А Арсением и вовсе перебрасываются, как волейбольным мячом. Способности не делают жизнь лучше ни на грамм. Они ее разрушают, уничтожают и превращают в постоянный бег, вечную работу над собой, отдачу эмоций и энергии. И Арсений сейчас явно не в том состоянии, чтобы противостоять логичному. Его, конечно, ведут сущности, имеющие с него непосредственную выгоду, но сам факт борьбы с чем-то неизведанным и не полностью открытым Эда пугает. Нельзя так вдруг решить, что сегодня он идет в лес спасать совершенно чужого парня, а Арсению глубоко плевать, кому и что нельзя, — он берет и делает, следуя принципам и желаниям (своим — и сущностей). К полиции у Эда нет ни единого положительного чувства: на бумажке можно написать самое разное, на деле же защиты населения нет, охраняют только задницы отожравшихся уродов, захвативших власть и решивших, что они здесь цари и боги. Если искать пропавшего, то заставят ждать три дня или, как с Александрой, скажут, что загулял человек. А вот если кто-то скажет про коррупцию и существующую преступность власти, то двери и окна в квартирах говорившего вылетят под напором черных сапог людей в непрозрачных проклятых забралах. Может, тот полицейский, который встретится с ними по пути к определенному месту, и раскрывает дела, но факт того, что он держит на своих плечах преступников, их жен, любовниц и детей, никуда не исчезнет от этого. Он все еще является опорой для диктатуры, и Эд этого никогда не забудет, что бы тот ни сделал. — Почему он пошел туда один? — Потому шо он удивительный человек, — Эд кидает на Александру взгляд, улыбается вымученно уголками губ и достает сигарету из пачки, лежащей на торпедо. — Будешь? Она кивает, дожидается, пока он закурит и передаст зажигалку, и опускает окно со своей стороны — у Эда оно открыто с самого начала. Они молчат, не зная, о чем говорить в такой ситуации. Не о чем, и это очевидно. Можно только позавидовать героям фильмов, которые умудряются в стрессовых ситуациях обсуждать план. Эд сейчас способен только на обсуждение того, куда бы выехать после того, как все уляжется, чтобы побить банок о стену и сбросить всю боль и ярость, но Александре это не нужно. Потому и едут в тишине. А тем временем под молчание у Эда в голове происходит сущий кошмар. Вроде никаких изменений в состоянии, нет ничего, что бы могло повлиять на душевное равновесие, но Эд вдруг ловит себя на мысли, что нужно вывернуть руль, выкатить на встречную полосу и разбиться прямо на этой дороге. На мгновение он даже видит, как эта снятая машина врезается в другую, складывается гармошкой и замирает, дымясь и полыхая. В противовес этой мысли идет стремление найти Арсения так быстро, как возможно, и суметь хоть как-то восстановить жизнь. Его планы явно не имеют, да и не имели, такого пункта, как самоубийство. Еще и на машине, где не он один сидит. Очевидно, что мысль не его. Она чужая, пришедшая не от тех сущностей, которые работают с Арсением, потому что они стоят защитой на них обоих (это Арсений постарался еще несколько лет назад) и не могут вредить ему, тем более так жестоко. И эту мысль нужно в себе перебить, не дать ей взять верх, потому что это будет означать не только смерть, но и проигрыш, предательство Арсения, ждущего их помощи. Эд мотает головой, выкидывает сигарету за окно, сжимает обеими руками руль и, по ощущениям, всю свою силу направляет на то, чтобы удержать руль во что бы то ни стало. Костьми ляжет, а удержит и не даст заставить себя или потерять контроль над управлением. Он чувствует, как чуть-чуть сводит мышцы от напряжения, избегает взгляда Александры и смотрит на дорогу так, будто от этого зависит не только две жизни, а по крайней мере сотня. Но что-то побуждает его посмотреть в зеркало заднего вида и...***
Ну ты и еблан. Своего-то втянул в это, и дальше че планировал? На него тоже воздействуют. Эти слова застают Арсения уже в лесу — его ритуала достаточно, чтобы сдвинуть те непонятные серые энергетические массы на деревьях и пойти дальше под ощущением тотального контроля от служащих ему сущностей. Почему-то серьезный случай не становится исключением, не располагает Арсения к другим способам работы, и он пользуется кровью Эда во время того ритуала дома, после нервного срыва. А этого делать было нельзя. Сам-то Арсений, принимающий в себя сущностей разных рангов, под такой защитой, что шарахнет кого-нибудь током, а на Эде только прежний слой, не имеющий сил остановить магическое влияние извне. И это сейчас самая большая проблема, если не считать того, что Арсений стоит посреди леса и наблюдает за постепенным потемнением. Тьма ему, в целом, сильно не помешает — никаких ультра-глаз, только демоны. А против Эда — знают, куда бить, — можно использовать самые разные техники. Себя закрывай, блять, быстрее. Наш один туда уже уебашил, но ты, блять, конечно, фрукт. Быстрее закрывай себя и его. Прям тут. Через татуировку свою эту ебаную, лучше бы череп набил. Арсений определенно паникует, потому нервно осматривается, ежится от чьего-то чужого незримого присутствия, опускается на одно колено и раскрывает саквояж, стараясь собраться. За Эда очень страшно: Арсений понимает, как легко воздействовать на человека в стрессе. Уберегая от физических последствий, Арсений забывает про магическую сторону вопроса и не углубляется в то, на что способны эти гадкие серые энергетические сгустки. Куртку он расстегивает сразу же, сбрасывает ее на землю, вытягивает бадлон из-под ремня и застывает, чувствуя жар за плечом. Быстрее, блять. Через завязку пойдешь. Веревкой руки заматывай, заговаривай, что за ебучий ступор? Себя закрывай сначала, не его. Себя, блять. Через тебя хуярят, к нему подлезли через тебя. Ебашь быстро! Как-то сам собой Арсений переводится под внешнее управление и весь поддается сущности, стоящей за спиной и сжимающей его плечи до неприятной тяжести. Он достает мешочек с бечевкой (и не надо пытаться узнать, откуда она, — не самый приятный факт его биографии), опирает зеркало на саквояж, зажигает свечу и разом втыкает ее в мерзлую землю, точно силы идут не от него, а от дьявола. Его как котенка тащат за шкирку по ритуалу, чтобы не навредить Эду. Пламя свечи быстро тухнет под ветром, Арсений чиркает спичкой еще раз, подпаливает фитиль и чуть не обжигается, так скоро схватывается огонь. Свечу он педантично поправляет, слышит выдох на ухо и немного ускоряется, открывая мешочек и вытягивая бечевку. Две веревочки почти одинаковы по длине, и одну из них Арсений тут же обвивает вокруг запястья, быстро накручивает дальше. Надо медленнее, вдумчивее, но его торопит не только страх за Эда, но и сущность. — Закрывай меня ото всех, закрывай, чтоб всех откидывало нахуй от меня, чтоб влияние на них же возвращалось, закрывай меня всего, помощников моих закрывай, всех закрывай, за замком запирай, оставляй, сохраняй меня и силы мои, веди до конца, до справедливости веди, — пальцы трясутся и из-за этого бечевка иногда выскальзывает. — Всю нечистую за меня поставь, всю поставь и закрой, закупорь все. Нехуй им мешать, нехуй мешать, сейчас пойдем дальше, только закрывай-закрывай меня, закрывай на радость близких и на погибель врагов. Закр-рывай, отр-р-ражай, — Арсений затягивает узел; когда веревка подходит к концу, для надежности делает еще одну петлю и переходит на другую руку. — По второй руке пойдем, закрывай с обеих сторон, дальше пойдем обязательно, закрывай меня ото всех, прячь, зеркало выставляй передо мной, чтобы наводящий погибал, чтобы возвращалось без нас, чтоб жрали то, что сами дали, чтоб им пусто было. Закрывай во имя нечистой меня, не пускай, не допускай, — второй узел не завязывается: бечевка трясется из-за дрожи в руках и не попадает в петлю. — Закрывай меня, а имеющееся влияние на меня выпус-скай, все приму на себя, перебрасывай, отразим в десятикратном р-р-размере дающим. Чересчур живым и ярким виденьем в голове появляется автомобиль, который мгновенно сменяется на Эда за рулем и сидящую рядом с ним Александру. Мысли Арсения заменяются чужими, вероятнее всего, мыслями Эда. Он, сидящий на земле посреди леса, вдруг очень хочет вывернуть на встречную полосу и разбиться. Ему переходят мысли Эда, и Арсений ужасается — это тяжело вынести даже ему, как тогда сейчас Эду? Противостоять очень трудно. — Отдавай от нас дающим, отдавай обратно, пусть удавятся, пусть прокляты будут, пусть жизни не будет никакой и нигде, закрывай им пути-дороги на все четыре стороны, — наконец второй узел завязывается, и Арсений расправляется, чтобы в следующее мгновение опуститься обратно ближе к зеркалу и выгнуть спину от острой боли, сунув ладонь под бадлон, на татуировку «Завжди поруч». — Закрывай нас, закрывай нахуй, приказываю тебе, хозяин, закрывай-закрывай-закрывай-закр-рывай, — его выворачивает наизнанку от того, как сильно внутри сжимается все, и он удерживает себя в ритуале только ради Эда и его жизни. — Отражай от него все, в меня направляй, приму все сполна, отплачу потом хорошо, хозяин, перебрось с него на меня остальное, все заберу. Сбрасывай ублюдку тому, сбрасывай ему кошмарами на голову, наших посылай твор-р-рить к нему, а нас закрывай лучшей защитой, сохр-раняй нас. Арсений закашливается, отмахивается от копоти свечи и запрокидывает голову через боль, чтобы смотреть в темнеющее небо. В глазах от рези возникают слезы, и ему очень хочется выплакать все, что только возможно, но нельзя медлить ни секунды — от Антона ему постоянно передается тяжесть в ногах в руках, значит, ему все хуже и хуже. В Арсении мешаются боль Антона, внутреннее противостояние Эда и сущности, тянущие из него энергию на работу. Рядом он чувствует не только дьявола, но и Василису, которая продолжает вести его. И ее он очень пугает — что-то переклинивает в голове, Арсений скребет ногтями по земле, собирает застывающие капли воска, рычит что-то сквозь зубы, изгибаясь точно в ломке, и переходит на высокий негромкий смех с придыханием. — Хор-рошо пошло, дальше ебашить надо, хватит хуи пинать, — из Арсения вырывается главная сущность, он заламывает себе руки, вращает головой против часовой стрелки и с хрипом гнется от распирающих грудь ощущений. Его встряхивает как от сильного толчка, и еще несколько минут он приходит в себя, упираясь локтями в землю и перебирая в пальцах воск со свечи, которую тушит голыми руками. Ветер продувает его бадлон, но нет никаких сил надевать куртку и в целом двигаться. Арсению все больше хочется домой — к Эду. Воли в нем сейчас мало, остается одна его ненависть и рука на шкирке, которая потянет его до конца, давая силы. Желания найти Антона — целый вагон, а силы иссякают. Скоро откроется второе дыхание? И что будет тогда?***
Что-то — или кто-то — побуждает Эда посмотреть в верхнее зеркало заднего вида, и он видит в отражении черное энергетическое пятно, которое постепенно оформляется и тянет руки-полосы к его плечу, чтобы сжать. Кожу обжигает сквозь куртку, и он узнает ощущения — так же горели утром ладони. Значит, Арсений чувствует его и помогает, хотя сам больше всех вместе взятых нуждается в защите. В одно мгновение, как по щелчку пальцев, желание вылететь на встречную полосу и разбиться в хлам исчезает, точно и не было. Но это не останавливает Эда — он, видя, что сущность вспышкой исчезает в зеркале, рывком заворачивает на обочину, становится криво-косо и ложится лбом на руль, ища вслепую пачку сигарет. — Что такое? Плохо? — Не мельтеши, — отрезает Эд, от жуткой усталости в спине гнется в стороны и трет лицо ладонями. — Хуйня всякая, ты меня должна понять, — отсылая Александру в день ритуальной работы на кладбище и ее встречу с сущностью в зеркале, он кашляет в сторону и бросает идею вновь покурить. — Может, я за руль? — Ноль стереотипов, но нет. Тебе не понять, но знай, что так необходимо. Она кивает, как-то незаметно для себя начав ему доверять, а Эд выдыхает — хорошо, что не приходится устраивать разборки вместо дороги и поисков Арсения. Автомобиль он выводит обратно на дорогу, и как только это происходит, телефон его отзывается недовольным писком — потеряна связь с местоположением устройства «Арс».***
Чем глубже в лес уходит Арсений, тем выше уровень его тревожности — раздувается до невероятных размеров от того, как давит атмосфера вокруг, как опасно кажется здесь находится. И дело даже не в темноте и убийце где-то рядом. Арсения пугают именно неизвестные серые энергетические сгустки, которые чувствуются всюду, но на пути не встречаются, — спасибо надо говорить всем сущностям, с которыми Арсений работает. Если бы не они, то Арсений вряд ли бы смог войти в лес — не вывез бы ментально и впоследствии физически. Сущности — непобедимая армия, идущая вместе с Арсением, проникающая в него, шепчущая на уши. Арсений без них — человек с расположенностью к способностям, не более. Тревогу в нем они, к слову, старательно забивают, чтобы она не могла помешать. Ты ничтожество, ни хуя у тебя не получится. Арсений, не останавливаясь, приподнимает бровь и молчит на этот выпад. Периодически и у сущности случаются приступы ебанутости, с кем не бывает. Его цель — найти Антона, а не поспорить здесь, кем он является. Возможно, и его самооценка — достаточно низкая в жизни и бьющая потолок во время работы (дьявол любит себя) — влияет на это: он в целом согласен с этим. Особенно сейчас, когда его безумно накрывает и топит с каждой секундой все больше. Слышал меня, блять? Ебаное ничтожество, ни хуя не стоишь, подыхать за тебя не пойдут. Это тоже, в общем, можно стерпеть. Но Арсения уже передергивает — какого хуя дьявол решает озвучить это прямо сейчас? Им заняться нечем там? Целая куча сущностей, можно столько всего провернуть, а дьявол начинает публичную порку. Ты оглох там? Блять, даже стыдно с тобой сейчас здесь шляться. И твоему тоже будет не очень. Ты ахуенный друг, поступаешь заебись, втягиваешь побольше людей в эту энергетическую воронку. Нам только лучше, энергией откуп брать будем, нахуй нам остальное? — Ты че, нахуй, охуел? — не выдерживает Арсений и останавливается, чувствуя, как закипает. — Да без меня хуй кто сюда придет, а одна бесовщина при всем своем желании Антона не вытянет. И че делать без меня будете? Что за хуйня? Что за пиздеж посреди такого пиздеца? Вы там поахуели? Вы, блять, не путайте меня хер знает с кем. Хуй вам, будете это озвучивать тем, кто откупы подбирает, а не мне. Не строй из себя, хуйня хуйней остаешься. Повторить еще раз или с первого раза понятно? Тут ты только благодаря нам. Твой бы скололся к хуям, если бы не мы тогда тебя заставили увести его нахуй с собой. Без нас бы в гробу гнил уже года три. А ты бы сдох от одиночества, потому что никому и даром не нужен, кроме него. Ясно тебе? Благодари нас за то, что спасли твой зад и сейчас даем силы ебашить дальше, а не сдохнуть в овраге от холода. — Ты, блять, перепутал? — Арсений срывается на крик, напрочь игнорируя понимание того, что он может быть близок к дому, где удерживают Антона. — Ты, сука, перепутал? Замолчи к чертовой матери! Очевидно, что Арсений воспринимает это в штыки. Только вот ему не узнать, что это план. План, чтобы он стал злее, агрессивнее, яростнее и будил в себе все способности. Чтобы Арсений смог выйти победителем, ему необходимо быть намного сильнее эмоционально тех, с кем будет бороться. Арсения нужно к этому подготовить, и он отлично покупается на это — психует, матерится, выпускает гнев и на этот вечер уничтожает обычного Арсения. Теперь он наполовину чужой для этого мира, в нем скапливается сила сущностей и приумножается от его резких отрицательных эмоций. В нем будят зверя, животное, чтобы его боялись, чтобы он не думал о том, что делает. Он должен состоять из ярости и стремления вершить справедливости, чтобы спасти Антона и выжить самому. А чего ты истеришь? Знаешь, что я прав? Конечно же, я прав. Нихуя не стоящий кусок дерьма не может быть прав. — Да пошел ты нахуй! — Арсений замахивается зеркалом на ближайшее дерево, но тут же его скручивает, он вжимает голову в плечи и свободной рукой себя придушивает. — Тебе понятно все? — дьявол уже не просто общается с ним, стоя за спиной или возникая в разуме, а звучит через него, вселившись для большего эффекта. — Да, блять, пусти! Как будто его отпустили с рук, он падает на колени, ранит руку о край зеркала, которое чуть трескается и режет кожу, и склоняет голову вниз. Теперь ему жутко хочется мстить — и не дьяволу, конечно, а тому ублюдку и этим серым энергетическим сгусткам. Пару минут Арсений отходит от произошедшего, подгружаясь и продолжая закипать от ярости. Самолюбие, характерное для времени ритуалов, задето очень сильно, и он готов погибнуть, лишь бы поправить мнение о себе. Арсений сейчас выглядит очень иронично — на людское мнение наплевать, а на дьявольское — нет. Поразительно, конечно. Голову он поднимает, когда чувствует чье-то присутствие. А перед ним вдруг оказывается две Василисы — идентичные друг другу, просто близнецы. — Это что еще за хуйня? — изогнув бровь, Арсений оглядывает их и почему-то вспоминает те самые картинки в журналах и газетах, где нужно найти различия: именно сейчас он это и делает, только в действительности, сидя на коленях посреди леса ночью. — Что за хуйня? Хера ты молчишь, когда нужно пиздеть? Его впервые так нагло игнорируют, хотя он отлично чувствует у себя на плечах жар. Значит, требуют разобраться самому. А если что-то пойдет не по плану, то за шкирку вытянут и сделают все сами — такая псевдосамостоятельность. Из ладони сочится кровь, капает на мерзнущую землю, на которую падает и тут же тает первый ранний снег, о котором большинство даже не узнает. Арсений измазывает все отражение в крови, для удобства изгибая ладонь и размазывая следы пальцем, точно рисуя. Он окончательно измазывается и пачкает все вокруг, но при этом ни на секунду не спускает с предплечья ручки саквояжа. — И кто из вас не наебалово? — для проформы интересуется Арсений, которого не удовлетворит ни один из возможных ответов. — Я. — Я. Одновременно. А затем они переглядываются, дымкой энергии развиваясь над землей. В общем, Арсению и не нужен ответ от них самих — узнает самостоятельно. Он подносит к лицу раненую ладонь, тянет запах — ему, как и всем, пахнет кровью, но при этом фоном пробиваются другие нотки — и хмурится, медленно поднимаясь. Ни одна не дергается — непросто расколоть оказывается. — Ты веришь этой идиотке, моей копии? Не понимаешь, что я настоящая? — заговаривает та, что слева. — Ты?! Я настоящая, — возражает та, что справа. — Обе заткнулись нахуй! Здесь я говорю и решаю, кто из вас настоящая, — в Арсении действительно пробуждается какая-то древняя злость, которую он направляет в нужное русло с помощью сущностей вокруг себя, ощутимых, но не видимых. Он проходит в метре от них, принюхивается, подобно животному, ищущему добычу, и прислоняет кровавую ладонь к лицу, втягивая полные легкие запахов, говорящих больше, чем звуки и виды. Во-первых, Арсений сразу чувствует землю — значит, настоящая покойница действительно есть и это не задача без ответа. Во-вторых, запах идет больше справа, и какая-то часть Арсения соглашается с этим — настоящая Василиса бы не стала доказывать, что она — это действительно она, и положилась бы на его способности. — Стой, — подойдя к той, что слева, он щурится и тянет воздух носом. — От копий не пахнет, здесь очевидно проеб. А от этой прям несет землей, сука, мокрой кровавой землей. Указав на настоящую Василису, Арсений разворачивается — хочется ему так сейчас, а все желания на данный момент идут от сущностей — и без опасений идет через колющиеся кусты, чтобы срезать. Раз его ведут так, значит, в этом есть смысл. За ним следует только одна Василиса — настоящая, которая стремится показать место, где закопана, и дом, в котором удерживается Антон. Все заебись, иди дальше. Этот урод с ума сходит, как приятно нашим смотреть. Арсению, на самом деле, это не очень нравится — по поводу встречи с безумным больным маньяком, удерживающим не первую жертву, никак не получается испытывать иллюзии. И это, несмотря на то, что Арсений весь пропитывается самоуверенностью, злостью и порывом решить все здесь и сейчас. Ни минутой позже. Ни шагу назад.***
Если бы ублюдок, похитивший Антона, был дураком, то не имел бы дом в лесу. А если бы и имел, то не защитил бы. Но к его сумасшествию как-то неудачно прикладывается специфический ум. Арсения останавливают — дальше идти нужно в десять раз аккуратнее, следы в следы с Василисой, которая наверняка знает все о выставленных капканах и сооруженных подкопах. И она действительно проводит его мимо всех ловушек, предупреждая о каждой за несколько метров. Очевидно, случайных гостей привлечет именно ровная тропа, а не сухие колющиеся заросли — на это и расчет. Только вот Арсений не выбирает свой путь: его ведут по определенному маршруту. К тому же, в один момент ему становится так жарко, что он снимает шапку, а дальше дело за малым — одна из веток дергает ее, оставляя знак, как нужно идти. Чем ближе они оказываются к предполагаемому дому, тем больше Арсения трясет — невозможно идти дальше без мыслей о всех возможных рисках. Он их принимает на себя еще до того, как входит в лес, но именно сейчас осознание того, что пути назад нет, приходит к нему. Предприняв все, что ему продиктуют, он либо выживет, либо нет — и второй вариант ему вдруг так не нравится, так противен, как будто у него никогда не было собственных мыслей закончить все в миг. В голове перемыкает — инстинкт выживания. Можно сколько угодно рассуждать на тему смерти, но в минуту опасности так захотеть жить, что делать для этого все. Бросай нахуй все тут. Арсений не спорит, оставляет саквояж за облетевшими кусками и деревьями, кладет сверху окровавленное зеркало, от чужого внутреннего желания снимает куртку, закатывает рукава на бадлоне и идет дальше, не чувствуя ни холода, ни экстремальной жары (уже хорошо: значит, не переохлаждение). У него отключаются все чувства, и минут пять он молча следует за зовом сердца и за Василисой, которая только и делает, что говорит про месть. И легко попадающий под внушение (сейчас он теряет всю волю и переходит под внешнее управление) Арсений готовится к тому, чтобы отомстить. Мир сужается до десятка метров, когда Василиса его выводит. Перед ними стоит обыкновенный почти что заброшенный дом, который со стороны легко можно спутать с чьей-то ненужной больше дачей. Но дач в лесу не бывает, а деревья поразительно часто растут вокруг, и создается впечатление, словно их нарочно так посадили, желая скрыть место и исключить возможность случайного обнаружения. Пиздуй давай. Все будет заебись. Может, он и не сильно верит в исход, но отступать не намерен, поэтому повинуется. Арсению становится жутко: он узнает дом из видений. Такое редко с ним случается, потому что клиенты особо не запоминаются, но сейчас у него стойкое ощущение, будто его сюда не раз водили. Все точно происходит здесь, ошибки быть не может. А самое страшное — он уверен в том, что за стеной хлипкой деревянной пристройки есть Антон. Это не просто его догадка, это точное знание. Василиса, очевидно, хочет показать место, где закопано тело, но Арсения едва не пихают вперед, вынуждая идти к дому и забывать обо всем. Он чувствует слишком много голосов у себя в голове и даже умудряется пошутить мысленно о том, что лучше быть шизофреником, чем медиумом: от шизофрении хоть можно вылечиться. Кто-то говорит ему об осторожности, кто-то тянет вперед быстрее, а кто-то рассказами об Антоне вынуждает ускорять шаг. Двигаться приходится тихо и максимально быстро. Арсений сам себе поражается — в лесу посреди ночи ищет незнакомого, но уже родного Антона, зная, что скоро здесь будут Эд и Александра (обязательно будут!), сходя с ума то ли от опасений, то ли от количества голосов в голове. По ощущениям у него сейчас трип — он не раз чувствовал покойников в таком состоянии перед смертью, потому понимает себя достаточно быстро. За несколько метров до пристройки Арсений останавливается, прислушивается, стараясь отключиться от голосов в голове, выдыхает нервно, облизывает губы и мысленно просит у всех сущностей помощи в переводе сил в физические: он пока смутно представляет, как это происходит, но подозревает эмоциональные всплески и планирует разобраться с этим немного позже, взяв, например, небольшой отпуск. Уже у пристройки он вновь замирает, прикладывается лбом к доскам, проигнорировав небольшое окошко под самым потолком, и ладонями тянет изнутри всю информацию. Вот сейчас Арсений так хорошо чувствует Антона, как не чувствовал никогда. Не став дожидаться подтверждения или опровержения своей мысли, он делает шаг назад, становится боком к пристройке и прикидывает на глаз силу, с которой нужно бить в доски, чтобы их снести. Не пойдет же он внутрь дома, чтобы оттуда попасть в пристройку! В его теле концентрируется вся имеющаяся сила; столько ему даже не нужно. Выдохнув и приведя мышцы в напряжение, Арсений ударяет плечом в самую хлипкую на вид доску, пробивает ее, вкидывая внутрь, и бьет еще раз. Еще несколько досок вваливается за первой, из дома слышится недовольный вопль, и Арсений успевает только глянуть в пристройку, увидеть в темноте силуэт на полу и захлебнуться в эмоциях, бьющих через край от осознания, что Антон буквально в полуметре от него и что он его наконец нашел. — Ах ты сука! — возмущенно кричит кто-то сиплым гадким голосом, заворачивая за угол и видя Арсения, стоящего ровно у пролома в пристройку. — Ты, блять, кто такой? Ты с этими уродами?! Ну тебя-то я пристрелю, — он кивает на дом перед тем, как начать поднимать ружье и пытаться удержать его в правильном положении. Арсений делает шаг назад, не оборачиваясь, широко распахивает глаза от испуга, напрягается всем телом, сбрасывает с рук накатившую после ударов тяжесть и боль, и все это за несколько мгновений. — Пожалуйста, — одними губами просит Арсений сущностей. Внезапно — пугается и тушуется даже сумасшедший и больной человек — у него загораются глаза, выравниваются черты лица, на спине появляется небольшой, но заметный горб. Арсений вскидывает руки вперед, теряя всю боль в них, направляет раскрытые ладони на мужчину, который одним своим видом ему омерзителен, не говоря уже об его деяниях, и кричит так, как никто никогда еще не кричал. От этого вопля с деревьев срываются редкие птицы, тают серые силуэты из энергии, а мужчина сначала роняет ружье от ужаса и удивления, а затем воздушным, точно электрическим толчком отбрасывается назад, вмазывается спиной в ближайшее дерево, бьется головой и, запрокинув голову, хрипит, точно его душат по меньшей мере десятком веревок. Арсений тоже отлетает, но назад, не удерживается на ногах, больно бьется спиной о землю и резко скрывается за спуском, мелькнув черными ботинками. Удивительно удачно получается, что он не остается на краю, а соскальзывает в какой-то небольшой овраг за домом. Последнее, что он слышит среди голосов в голове и боли по всему телу, — выстрел. А затем с чувством выполненного долга отключается, хоть и до конца пытается концентрироваться взглядом на редких звездах в раскинувшемся над ним небе и слухом на голосах, рвущих голову на части.***
Когда над лесом раскатывается оглушительный, нечеловеческий крик, Эд вздрагивает первым — узнает Арсения. Естественно, приехавшие и идущие с ними по лесу с фонарями полицейские оттесняют и его, и Александру. Оказываются они очень близки к месту, которое искал Арсений, и за, может быть, полминуты-минуту сквозь кусты и деревья продираются на расчищенное пространство с другой стороны дома. Отсюда им видно только задыхающегося мужчину, прижимающегося к дереву спиной, и ружье в метрах пяти от него. Его слепят фонарями, он лезет за чем-то в карман, пытается достать нож (чтобы бессмысленно швырнуть его в них?), но кашляет так, будто ему пробивают легкие чем-то острым, и ногами начинает двигать, порываясь отползти, избавиться от боли и добраться до ружья. Увещевания, что лучше не двигаться к дому, так как можно налететь на сообщников, Эда не останавливают — он машет рукой на все слова, отталкивает Александру, которая пытается его удержать, включает фонарик на телефоне и исчезает за домом, заглядывая в окна лишь для удостоверения, что Арсения там нет. Через несколько секунд он слышит выстрел, закрывает голову руками на мгновение, оборачивается в темноту, где прыгают огни фонарей, и быстрым шагом следует вдоль стены. Он первым выходит к пристройке, в сторону застреленного мужчины (скажут, сопротивлялся при задержании и по-быстрому дело прикроют) старается не смотреть, но из-за направленных на него фонарей все-таки видит размозженную голову. Быстро отвернувшись, Эд кидает взгляд на выбитые доски — вот, значит, как Арсений выдал себя — и игнорирует совершенно пристройку. Крик был отчетливый, звонкий, нечеловеческий, и поэтому не мог идти из помещения, да и тому ублюдку не нужно было бы выбегать на улицу, если бы Арсений пробрался внутрь через пролом. Взгляд Эда скользит по всему вокруг, он направляет свет фонарика на здание, видит боковым зрением взрытую подошвой землю, натыкается глазами на резкий спуск куда-то и в два шага доходит до него, застывая. В голове у него разве что «пиздецпиздецпиздецчтодальшебудетпиздецпиздецпиздец» — и ничего больше. Не раздумывая ни мгновения, Эд садится на край, съезжает вниз, пачкаясь о землю и грязь, падает на колени со вздохом и хватает Арсения за изрезанную кровавую ладонь. Как только он понимает, что тот без куртки, то стягивает свою и подсовывает ее Арсению под спину, укутывая, но боясь всовывать руки в рукава из-за возможных травм. Его всего колотит, как тогда, когда он стоял вместе с Арсением и еще парой пожилых женщин над засыпаемым гробом Варвары Дмитриевны, бабушки Арсения. Эд трет ему щеки, но не ударяет от страха причинить еще больше боли, зовет побито и уничтоженно Александру — а она-то что сможет сделать? — и подсовывает под Арсения обе руки: одну под плечи, другую под бедра, чтобы поднять. — Эд? — Помоги мне, помоги мне, блять, сука, блять, Господи, — выдает он на одном дыхании. — Возьми его, тут, блять, не подняться. Вся в слезах, трущая лицо грязными ладонями, Александра подзывает одного из полицейских истеричными жестами, и они вместе принимают Арсения, укладывают на землю и подают руки Эду, который махом оказывается наверху и становится на колени возле Арсения. Конечно, Александру тянет к пристройке, и она туда уходит, чтобы помочь другому полицейскому с Антоном, пускай она и рыдает от одного его вида и тянет волосы из-под шапки, не зная, куда деть руки. У нее, как и у Эда, складывается впечатление, будто это конец. — Живой, может, ударился, — пожимает плечами полицейский, измерив пульс Арсению и со скептицизмом оглядев его руки; благо, молчит, посчитав, что это не относится к делу совершенно, и он просто изранился в этих зарослях и при падении. — Не вписывайте его как свидетеля, — подняв голову, требует (никаких просьб) Эд и трет ладони Арсению. — Я деньги вам привезу. Я знаю, вы возьмете. Закроете дело, вы ж убили эту тварь, не впутывайте его. Я хорошо заплачу за это, завтра привезу. Сколько? Как бы Эду ни хотелось сейчас уделять все свое время Арсению, ему необходимо позаботиться о том, чтобы они могли не вспоминать весь этот ужас в судах и на допросах, чтобы Арсения не травмировать еще больше. — С коллегой посчитаемся, скажем, — кивает удовлетворенно полицейский, уже уходя к пристройке, откуда достают Антона через пролом. В их сторону Эд не смотрит из принципа — в том, что случилось с Арсением, виновата и Александра, пришедшая на прием, и Антон, который без причины потащился ночью на улицу, и весь мир, включая Эда. Но никак не Арсений. Он не может винить его в этом, потому что Арсения можно только согревать любовью и прятать ото всех, чтобы исключить любую боль. — Арс, Арсений, — зовет шепотом Эд, опустившись головой ему на грудь и оправляя куртку, чтобы ветер не задувал под нее и не застудил его (стоит ли об этом беспокоиться сейчас, сидя возле логова пристреленного в десяти метрах от них маньяка?), — домой поедем сейчас. Я тебя никому не отдам больше, никуда не пущу, Арсений, ты только... ты только держись, я сейчас увезу тебя отсюда. Больница как-то сама собой исключается. Вряд ли место имеют физические травмы: падать было не так высоко, чтобы повредить себе что-то. Мысль об этом мелькает и волочет за собой воспоминание о том, как Арсений в пятнадцать сломал руку, когда они шастали по заброшенному дому. — Ваше? — по ушам бьет голосом одного из полицейских, и Эд поднимает на него голову, видя в руках куртку Арсения и саквояж. — Да, наше, это... не имеет дела к происходящему. Не обращая внимания на состояние Эда, полицейский хмыкает и с действительным любопытством спрашивает: — А как он сюда вперед нас пришел? Эду хочется рассказать, что Арсений у него самый лучший, что обладает такими способностями, которые никому и не снились, что Антона искал давно, пока полиция чаи гоняла, но он закусывает язык, всхлипывает-вздыхает и, глядя извинительно на бледное лицо Арсения с закрытыми глазами, отвечает нехотя: — Он проводил свое расследование. Домашнее. Не дожидаясь других вопросов, не прощаясь с Александрой, бросив несколько взглядов на Антона без сознания, Эд накидывает на себя Арсеньеву куртку, на его манеру вешает саквояж себе на предплечье и поднимает Арсения на руки. Он уносит его оттуда так быстро, как только может, и сам не понимает, почему не останавливается на передышку и не теряется, — поразительная память в стрессе или помогают откуда-то извне?***
В машине он укладывает Арсения на заднем сиденье, укрывает обеими куртками и взятым из дома пледом, садится за руль и тут же ударяет по нему обеими руками, закусывая губу во избежание крика. Уезжает Эд еще скорее, чем уносит Арсения подальше от жуткого места, от Антона. Слезы непроизвольно катятся по щекам, соскальзывают на одежду каждый раз, когда Эд глядит через верхнее зеркало заднего вида. Ему очень хочется напиться, но нельзя — он нужен Арсению трезвым, он должен помочь ему, привезти его домой и заставить окуклиться, чтобы он мог восстановиться. Не сдерживается Эд не только от слез, но и от звонка Егору, которому не отвечает на сообщения уже часов пять. Не меньше. — Ты на работе? — выдыхая, он все же глотает слезы и прижимает телефон к уху ближе, точно может лучше слышать Егора и долбящую музыку на фоне. — Да. Что-то случилось? Ты плачешь? — Ты можешь приехать? — вопросом на вопрос можно, если хочется сдохнуть или упиться до потери памяти. — Булк, это пиздец. Но я... Я все расскажу, только не сейчас, ты можешь просто приехать, когда освободишься? Не спрашивай ничего, блять, я сейчас сдохну. Я не дома, но скоро буду, ты можешь приехать? Я кину адрес, ты приедешь? Пару секунд Егор молчит, затем музыка немного затихает, — видимо, он выходит из залов и запирается в комнате персонала — и он кому-то что-то фоном говорит, извиняясь, а потом наконец отвечает Эду: — Да. Я буду, обязательно буду, — взволнованным голосом говорит Егор, немного медлит и решается спросить: — Ты за рулем? — Да. — Будь аккуратен, пожалуйста. Я приеду, слышишь меня? — вот он как просто пытается привести Эда в какое-никакое состояние — заставляет отвечать и вдумываться в слова. — Слышу, — и чересчур громко всхлипывает. — Это пиздец, это никогда, блять, не закончится. Егор, привези мне чего-нибудь выпить, иначе я сдохну нахуй. — Привезу, конечно, привезу, — соглашается Егор, звуча все более неуверенно и тревожно. — Пожалуйста, напиши, когда будешь дома. Я переживаю за тебя. И адрес, Эд, кинь адрес. Я приеду через пару часов, ты ведь уже будешь дома? — Буду. — Напиши, как доедешь, Эд, — еще раз просит Егор. — Целую тебя, — это звучит с таким жирным вопросом, что клинит даже Эда по другую сторону телефона. Ничего не ответив и только угукнув, Эд отключается, бросает телефон экраном вниз на соседнее сиденье и оборачивается на Арсения, то ли спящего, то ли находящегося без сознания, то ли просто обессиленного настолько, что нет сил на открытие глаз. Но он дышит, точно дышит, и Эд проверяет это чаще, чем каждые пять минут. Иногда он даже машину останавливает, выходит, открывает заднюю дверь и прислушивается к хрипло-сиплому дыханию, успокаивая себя и начиная от нервов поправлять на Арсении куртки и плед. Благо, доезжают без происшествий.