***
Всю ночь и все утро Арсений спит, изредка переворачиваясь с боку на бок, но чаще всего он и особых признаков жизни, кроме дыхания, не подает. Так сказать, пациент скорее жив, чем мертв. И, конечно, Эд не может все время дежурить около него — пару часов он ответственно справляется, пока пишет всем клиентам на ближайшие две недели и считает убытки, затем дремлет рядом с Арсением, уходит еще выпить, курит в распахнутое кухонное окно, а потом все-таки будит Егора, спящего в гостиной, и просит его немного посидеть. В конце концов, ночь он отсидел исправно. Ему, к удивлению, ничего не снится. Эд прижимается головой к диванной подушке, тут же отключается, едва натянув плед на плечи, и ничего не видит, все больше падая в темноту и пустоту. От этого так легко и все меньше хочется возвращаться в отвратительную реальность. Ему через несколько часов нужно будет уехать — отвезти взятку этим гадким ментам, чтобы те не вписывали Арсения как свидетеля и забыли, что в том лесу был кто-то, кроме них самих, Александры, Антона и того пристреленного ублюдка. До последнего Эд надеется, что Арсений проснется до его отъезда. Но не все способно случаться так, как загадывается, и Эд уезжает, не поговорив с ним. Все время, пока его нет, Арсений спит, а Егор дремлет в кресле и периодически опасливо проверяет, дышит ли он вообще. Ему, думающему холоднее всех в этой ситуации, кажется, что зря Эд пренебрегает больницей и что это очень сильно может повлиять. Но Егор не может указывать Эду, как бы того ни хотел, — только принимает для себя решение, что если Арсений не проснется к вечеру, то будет настаивать на скорой. Приехав злым, недовольным, еще и без накопленных денег, Эд по ощущениям готов побить посуду — или чье-нибудь лицо. Так, чтоб до хруста костяшек. Но Егор, сам того не понимая, успокаивает его без слов — молча делает ему кофе, принимает отказ от завтрака и полчаса слушает, как Эд материт шепотом, цитата, «всю злоебучую систему, этого ебаного лысого гада на троне и мелких гадов, которые за деньги удавятся, еще и наглость найдут еще попросить». И все-таки Егор, выслушав, поцеловав в лоб и пригладив волосы, отправляет его еще немного поспать и возвращается к Арсению, где зашторивает окна и садится листать ленту соцсетей, которую за ночь и утро уже умудрился выучить, забыть и снова выучить. Освещаемый экраном мобильника на минимальной яркости, Егор сидит по-турецки в кресле, скучающе-сонно подбирает слова в недокроссворде (нет ни определений, ни намеков — просто сиди и собирай буквы в разном порядке) и иногда прикрывает глаза, чувствуя, как накатывает усталость и совсем не эротично его придушивает. Хочется спать — и все. Только, очевидно, спать ему не дадут, по крайней мере, в ближайшее время. — Ты, блять, кто? С дивана раздается севший, хриплый голос, и Егор, выбираясь из прострации, переводит взгляд с экрана мобильника на Арсения и щурится с непривычки — то яркость такая, что в глаза бьет, то разбираться надо, не хороший ли это глюк. — Я позову Эда, потом он тебе все объяснит, — принимает решение Егор, предполагая, что любые объяснения Арсений может поставить под сомнения. И вылетает из спальни, на ходу оставляет телефон на тумбе в коридоре, тихо отпирает дверь в гостиную, подходит к дивану и садится на корточки, беря Эда за запястье и опасливо-осторожно сжимая. — Эд, давай вставай, — Егор аккуратно тормошит его, несмотря на недовольное мычание в ответ. — Эд, Арсений проснулся. Красная тряпка для быка. Повторять не нужно, потому что Эд сквозь сон разбирает слова, рывком садится, хлопая ладонями по коленям для того, чтобы себя растормошить быстрее, и с нервной улыбкой кивает Егору, которого коротко целует в макушку и взмахом руки оставляет здесь. Очевидно, что Эду необходимо поговорить с Арсением наедине. Если бы сейчас между спальней и остальной квартирой вдруг появилась каменная стена, то Эд бы без раздумий бы разбил ее — и не так важно, как и чем. Когда он быстрым шагом врывается в спальню и тормозит, как будто сталкивается с чем-то в пустоте, Арсений выдыхает, валится с локтя на кровать, переставая рваться встать и все узнать, и глядит на него так побито, что только смотреть и плакать. — Арсений, Арс, — опускаясь на кровать и кладя голову ему на грудь, Эд полуобнимает его за плечи и жмурится от головокружения, пришедшего еще в момент пробуждения, но такого неважного до встречи, до касаний. — У тебя шо-нибудь болит? Шо-нибудь хочешь? Пить, есть? Арс, никогда так больше не делай! Никогда, ты слышишь меня? Я чуть не сдох, я чуть душу не отдал Богу от ужаса, шо с тобой шо-нибудь случится. Ну или не Богу, так похуй уже, Арс. Шо болит, шо принести тебе? — Не суетись. Эд останавливает свой бесконечный поток просьб, требований и вопросов, нервно смеется ему в грудь, после поднимается и убирает Арсению со лба прядь волос, чтобы поцеловать и оставить губы на коже, чтобы не отстраняться, чтобы чувствовать его живым и здоровым — хотя бы на вид здоровым. — Мы дома, все хорошо, Арс, — шепчет Эд, держа его плечи в руках и не давая при всем желании приподняться. — Это Егор, не пугайся, это тот, которого ты видел. — Красивый. — Кто? — Егор твой, — с улыбкой Арсений пожимает плечами и сжимает его локти слабо, но так порывисто, что чувствуется сразу: не отпустит. — Арс, потом давай все это... Лучше скажи, как тебе помочь сейчас? Хочешь поесть? Попить? Давай я принесу шо-нибудь? Эд уже рвется отстраниться, подняться и сходить до кухни за стаканом воды и каким-никаким завтраком, но Арсений сжимает пальцы на его локтях, тормозя, и мотает головой. Отказывается, значит, все не лучшим образом — кто после суток без еды и воды отказывается от завтрака в постель? В Арсении хочется искать непередаваемую и не получаемую от других ласку, ведь только он способен дать именно то, что Эду необходимо. У них душевная связь, будто бы они всю жизнь вдвоем, будто никого вокруг них больше нет и никогда не будет. Эду нужно вот прям сейчас обхватить Арсения так, чтоб до хруста ребер, чтобы впечататься, чтобы засунуть себе в кармашек и никому не отдавать. На краю сознания маячит мысль, что у Эда потечет крыша, если Арсений вдруг найдет себе кого-то, кому будет давать больше своих чувств и эмоций (сущности не в счет), но он ее отгоняет и немного Арсения поднимает, чтобы обнять и прижать к себе. Ему слышно биение чужого сердца, и от этого, откровенно говоря, хочется выть от счастья — вот он его Арсений, живой, физически целый. — Арсений, Арс, Арсюш, шо же ты с собой творишь в последнее время?... Сердце рвется. — Что с ним? — шепчет Арсений ему в шею, держась крепче и стараясь в ответ отдать все тепло, которое имеет сам. — Эд, ты узнавал? Он живой, я точно знаю, но что дальше? Ему помогли? — Арс, я не знаю, — Эд почти добавляет, что и знать ничего об этом не хочет, но вовремя закусывает язык: еще поругаться не хватало. — Арс, давай ты позже разберешься с этим? Тебе самому нужно восстанавливаться, а этот твой, — в голосе скользит такое пренебрежение, что ясно: Эд бы плюнул в лицо Антону, будь он тут, — Антон наверняка в больнице сейчас, нам ничего не скажут, потому шо мы даже не друзья ему. В конце концов, ты нужен всем вокруг здоровым, выспавшимся, поевшим... Понимаешь? Тебе обязательно нужно беречь себя. — Ты обещаешь, что мы узнаем об Антоне немного позже? Арсений на Эда смотрит так пронзительно, что тому хочется пойти повеситься, предварительно написав в записке, что в рот он ебал всех этих Шастунов, Александр и ментов, которым ради состояния Арсения пришлось отдать большую часть накоплений на черный день. Такое он не может пообещать Арсению, и оба как-то подсознательно это понимают. Как можно обещать то, что не выполнишь? Как муж может пообещать жене найти в больницах ее любовника? Как может Эд разом переменить точку зрения и побежать, аж волосы назад, разыскивать Антона? По поискам явно не он из них двоих специализируется, в конце-то концов. — Обещаю, конечно, обещаю, — врет Эд, понимая, что Арсений знает лучше него причины этой лжи. — Я буду ждать, — и Арсений тоже лжет, осознавая, что ничего ждать не будет и не захочет.***
Пока Эд досыпает еще час, причем в постели с Арсением, мыслей рождается много — Арсений все даже не может запомнить, не то чтобы разложить по полочкам в голове. Егор, кажется, готовит что-то на кухне и очень старается не шуметь. В отличие от Эда, склонного к собственничеству в его отношении, Арсений чувствует к Егору только положительные эмоции, пусть и знает: тогда Эд не отвечал на звонки и отказался приехать, потому что был с Егором. Это нисколько не портит отношение к самому Егору, а в сторону Эда у Арсения бывают пуленепробиваемые розовые очки. От Егора не ощущается никакой опасности, и Арсений даже думает о том, что Эда, у которого еще имеются уличные манеры, будет отлично дополнять такой необычный, приветливый и мягкий Егор. Как-то сразу Арсений им проникается, не пытаясь проверить или удостовериться в честности, чего давно не было с ним. Минут двадцать Арсений исправно пялится в потолок, лежа на руке Эда, но затем все же поднимается максимально бесшумно, выскальзывает из комнаты, скрывая свой подъем и от Егора, запершегося на кухне, забирает из гостиной саквояж, на цыпочках пробирается в ванную комнату, прислушиваясь, как лиса в особо опасных зонах леса, и щелкает замком на двери сразу, как только оказывается внутри. Ему необходимо узнать, что сейчас с Антоном, а Эд как раз очень удачно спит. Воду он не включает: Егор услышит, Эд проснется или будет разбужен. А Арсению сейчас как никогда нужна кладбищенская тишина. Жаль только, что он не может выехать прямо сейчас на кладбище и напитаться энергией, восстанавливаясь. Он надрезает большой палец, размазывает кровь по зеркалу над раковиной, ставит в подсвечник свечу и прислушивается еще раз — начитку никто не отменял. — Открывай, хозяин, давай еще немного поработаем в долг? Потом откуплюсь так, как никогда не откупался, всего принесу, что потребуешь. Открывай-открывай мне Антона, покажи мне, что с ним сейчас, где он, и дай почувствовать. Собирай-собирай-собирай силы во мне, тяни ими сюда ощущения Антона, показывай мне самое основное. На покой пойдем позже, откуплюсь в разы больше обычного позже, только показывай. Удивительное ничего. В отражении тот же Арсений, что и минутами ранее. Глаза не горят дьявольским огнем. Плечи не изгибаются, приобретая горб. На лбу не пролегает темная морщина. Тело не проникается ощущениями Антона. Это все Арсений списывает на усталость — скорее собственную, конечно, чем дьявольскую. С магией так же, как со спортом, — нельзя перебарщивать. Нужна последовательность, а не резкий рывок вперед без страховки. Но внутри все равно что-то неприятно сжимается, как будто Арсения сейчас вывернет наизнанку, и он опирается на раковину, закашливаясь. Его вдруг так пугает отсутствие жара за плечом, как когда-то напугало его присутствие. Арсений привык к сущностям вокруг, как люди привыкают к обострившемуся обонянию или изменившимся запахам. Ему жизненно необходимо списать кашель на удушение Антона или попытку предупреждения от дьявола, но он понимает — сам себя обнадеживает. У него, собирающего по лицу внезапные слезы, рождается идея — завязать себе глаза и попробовать считать какую-нибудь фотографию. Это у него совершенно точно получится на «отлично». В дверь очень деликатно стучат, и Арсений дергается, на секунду забывая, что заперся. — Арсений, все в порядке? — интересуется Егор, который почему-то решает, что ему разрешено вот так вот пугать людей. — Да. — Мне стоит?... — Нет. — Прости, — извиняется Егор, и шаги его чуть слышно звучат по направлению к спальне, затем происходит совсем короткий разговор, и в коридор он выходит уже с Эдом, судя по звукам. — Мне кажется, это правильно... Прости еще раз, Арсений, но так правильнее. Для меня, по крайней мере. — Арс, ты шо там в тишине? — звучит следом, и сразу понятно, что Эд сейчас волнуется жутко, держа ладонь на ручке двери. — Завтракать пойдем. Хотя бы кофе выпьешь, — вот и начинается то самое любимое Эдом уговаривание на какое-то базовое действие, чтобы Арсения волновала не внутренняя проблема, а грядущий кофе. — Я вот шо-то тоже жуть хочу кофе. И покурить. Арсений молча оценивает происходящее, как-то потерянно размазывая по зеркалу кровь. Не может он взять и открыть сейчас Эду. И причина не только в саквояже на полу, крови на зеркале и свече в подсвечнике. Наверное, если бы они были вдвоем в квартире, Арсений бы отпер дверь сейчас же и позволил себе быть маленьким мальчиком, который периодически в нем возрождается, требуя решающего все проблемы и успокаивающего его Эда. — Арс? Молчание такое громкое, что у Эда в ушах начинает звенеть. — Арс, если ты не ответишь мне, я вышибу нахуй эту ебаную дверь, — на почве волнения и чрезмерной нервозности Эда прорывает на агрессию, его защитную реакцию. — Слышишь меня? Я выбью ее нахуй. Открой мне, пожалуйста, это же я. С такой мелодрамой в записи можно вперед на «Домашний», втиснуться куда-нибудь между лжегадалками и судами по сценарию — все тогда будут плакать над развернувшейся бедой. — Не надо ничего выбивать, — выдавливает Арсений, открывая кран и начиная рукой безразлично оттирать кровь с зеркала. — Арс, открой дверь, — не просит, не умоляет, а требует своим хриплым низким голосом, от которого аж ноги подкашиваются (и Арсений не уверен, в каком именно смысле, честно сказать). — Может, я голый? — предпринимает единственно верную попытку Арсений, сводя брови на переносице от старательности стереть с зеркала разводы и оставляя раз за разом новые. — И шо, блять? Аргумент. — Арс, я тебя прошу, открой мне дверь. Все повторяется. Они под звуки гитар ходят по кругу, как будто ими управляют откуда-то сверху, как будто от их метаний кто-то получает высшее наслаждение. — Пообещай, что сделаешь кое-что, когда я открою, — начинается нездоровая игра в «я тебе — ты мне», и Арсений сам себя фоном осуждает, понимая, что больше выходов у него просто нет. — Шо? — Это не то, о чем ты думаешь, — словно прочитав мысли, Арсений заранее оповещает Эда, что они сейчас не сорвутся искать Антона и не будут названивать Александре. — Пообещай мне, ладно? — Хорошо, я обещаю, — на выдохе соглашается Эд, растирая лицо руками то ли от недосыпа, то ли от того получаса сна, который только травит его изнутри теперь. — Отопри дверь, мой хороший. Замок приветливо щелкает, но ручка не торопится опускаться — Арсений знает, что Эд не войдет сам; он тушит свечу, прячет ее вместе с подсвечником, спичками и клинком в саквояж, выходит в коридор одним слитным рывком, чтобы не дать увидеть ничего внутри ванной комнаты, и прижимается спиной к двери снаружи, чуть потесняя Эда. — И шо я тебе пообещал? — Сейчас расскажу, — кивает Арсений, затем берет его за ладонь, бегло осматривает наизусть выученные татуировки и тянет Эда в гостиную с таким напором, будто не он проспал почти сутки разом и будто совершенно точно не он мог погибнуть прошлой ночью. — Ты пообещал, поэтому никак не можешь отказаться, понял? — Шо я пообещал? Пока Арсений копается в шкафу, доставая оттуда самые разные вещи от одежды до муляжа человеческого черепа, Эд опирается плечом на косяк двери и выжидающе глядит на его сгорбленную спину. Наверное, очень глупо вестись сейчас на все, что предлагает Арсений, уставший, наивный и определенно до ужаса эмоциональный, но Эд иначе не может — Арсений — его маленький принц, которому хочется помочь нарисовать самого лучшего барашка и которому обязательно нужно положить к ногам все розы мира, воспитанные и чуткие. И Эд стоит в этом дверном проеме, немигающим взглядом смотрит на Арсения и все больше проникается мыслью, что никакого Антона около него быть не должно. Уже достаточно побыл, и что? Только до ручки Арсения довел — неважно, что Антон тут совсем не при делах. Это мнение Эда, и оно после ночи в лесу и почти что суток истеричных переживаний может быть любым. Арсений — удивительный маленький принц, которого хочется самого посадить в ящичек или под стеклянную широкую колбочку. Вот он, любуйтесь, только руками не трогайте и не особенно приближайтесь. Эда так сильно кроет от нежных чувств к нему, и за ребрами необычайно хорошо щемит. Если откинуть прошедшую ночь и практически минувший день, то мгновение очень Эду нравится — он любит Арсения достаточно, чтобы заявлять об этом и бить лица всяким Антонам, которые делают плохо и больно, хотя сами страдают от происходящего и не по своей воле замешаны. В руках у Арсения оказывается альбом с фотографиями, и Эд глядит то на него, то на самого Арсения, приподняв бровь. — Завяжи мне глаза и выбери одну, — Арсений садится на диван, кладя альбом на колени и глазами ища что-то, чем можно перевязать голову. — На пару минут. У меня даже нет ничего для ритуала сейчас. Это важно для меня. Завяжи, пожалуйста. На миг Арсений жалеет о сказанном — сейчас Эд увидит пропажу саквояжа, найдет его в ванной, увидит плохо смытую кровь на зеркале или раковине и вовсе откажется что-либо магическое делать. А упираться, как баран, Эд умеет отлично, и его точно не переубедить. Но Эд обещание молча сдерживает — находит шарф в распахнутом шкафу, садится рядом с Арсением, приглаживает ему волосы, затягивает легко узел на затылке и забирает из рук альбом, который сам раз тридцать просматривал. Егор становится в дверях и, как и Эд минутой ранее, опирается плечом на косяк. У него в глазах интерес мешается с каким-то предположением, которое он никогда не озвучит. Не озвучит, даже если его станут пытать. Он наблюдает бесшумно, боясь спугнуть или отвлечь Арсения, к которому очень быстро проникается теплым чувством. — Только ты такую выбери, чтобы я не мог угадать по форме, — уточняет Арсений, зная на ощупь фотографии, лежащие в конце альбома из-за их большого размера. — Не важно, кто там, просто выбери и дай мне. Фотографию Эд выбирает тщательно: эту нельзя — тревожит старые шрамы, ту не стоит — бабушка является больным местом Арсения, следующую особенно привлекательную тоже лучше не трогать — мало ли у Арсения и по поводу молодых родителей начнутся нервные срывы? Так Эд и приходит к тому, что достает фотографию самого Арсения, идущего в первый класс с большим букетом хризантем. — Вот, — шепчет Эд, отдавая фотографию и невольно заглядываясь на то, как Арсений там лыбится, демонстрируя отсутствие одного переднего зуба. — И шо теперь? — Теперь помолчи, — важно замечает Арсений, весь напрягшийся и поджавший к дивану ноги, так уж ему не хочется убеждаться в правильности зарожденной жестокой мысли. — Посмотри за меня, хозяин, посмотри, скажи мне, кто на фотографии, посмотри вместо меня и расскажи мне. Давай посмотрим, открывай-открывай-открывай... Откупы хорошие привезу, всем привезу, только покажи мне сейчас через себя фотографию, дай без глаз узнать, кто на ней, владыка. Егор смотрит на происходящее удивленно, ловя каждое слово и действие Арсения. Все-таки он никогда раньше не видел настоящих магов — телевизору, особенно в России, верить нельзя. Даже в сравнении с псевдомедиумами Арсений другой — возможно, играет роль и то, что он сидит в мятой одежде с каким-то несчастным шарфом на глазах, а не в роскошном плаще с изображением дьявола на спине и не в шелковой повязке, обязательно складывающейся на затылке в ровный узел и бантик. Но действительность такова, что Егор видит разницу между телевизионными «магами» и Арсением и все больше верит в существование демонов, потусторонних миров, порчи и возможности общаться с духами. Если бы Арсения красиво вырядили, посадили его перед камерой и дали страшную историю про разбившихся на машинах подряд десятерых мужчин, то Егор бы не поверил в это, оказавшись зрителем. А тут Егор не только верит, но и включается, накручивая себя и якобы чувствуя какой-то холодок за спиной. Его разыгравшейся фантазии ничего, кроме нашептываний Арсения, не требуется для полного погружения. Только его из этого состояния быстро выдергивает. — Ты мне точно фотку дал? — интересуется Арсений, «смотря» повязкой на Эда. — По ощущениям, ты подсунул мне какую-то херню, но точно не фотку. — Точно, — пораженный, подозревающий, Эд берет его за плечо и для успокоения сжимает. — Фотку я дал, конечно, фотку, шо ты? — И что за хуйня? — очевидно, вопрос риторический. — Шо? У Егора есть догадка, но она из разряда фантастической книги про самопожертвование главного героя со способностями, а Эд, несмотря на всю близость с Арсением, не думает ни о чем, разве что, о том, как напряжен и подобран сейчас Арсений. С его плеч хочется скинуть разом весь груз, чтобы дышалось легче, но Эд, как ни хватается за это дело, теряет тяжесть, растворяющуюся между пальцев и возвращающуюся только после того, как он убирает руки. Невозможно взяться и довести до конца — что-то мешает. — Там это, — слишком неуверенно для момента (во время работы Арсений становится другим из-за подселения и всегда брызжет собственной чрезмерной важностью) начинает Арсений, потерянно опустив ладони на собственные колени и накрыв ими фотографию, — в ванной я саквояж оставил. Мне надо... Принеси, пожалуйста. Покачав головой, Эд отказывается идти, поэтому Егор понимающе идет к ванной комнате, там косится с опасением на оставшиеся кровавые разводы, забирает саквояж и, ничего не трогая и не всматриваясь в содержимое, приносит его в гостиную. — Шо тебе дать? — Дай сюда его, — отфыркивается Арсений, слепо шарит в подставленном под руки саквояже, открывает боковой карман, ощупывает что-то внутри него и сжимает это что-то сначала между пальцев, а потом в ладони, доставая. — Не мешай мне, — обращаясь только к Эду, просит он и раскрывает пальцы, демонстрируя небольшой темно-красный камушек с белыми иероглифами, переплетающимися в неизвестные и непонятные рисунки. — Это тогда, помнишь?... Арсений — поразительный человек. То нельзя ему мешать, то вопросы задает. ожидая ответа. А Эд все еще не понимает, почему Арсений так себя ведет во время работы. Да, покойников никто не вызывает, никаких убийств нет, откуп обещается позже, но Арсений сейчас выглядит как потерянный и сбитый с пути Арсений, а не как наполовину человек, наполовину сущность, в нем гуляющая. Как будто бы Арсений не работает, а чай с ними пьет. — Быть не может такого, — через несколько минут молчания произносит растерянно Арсений и мотает головой, отрицая. — Не может такого быть. Это же бред... Эд, это, — он показывает фотографию, — точно не какая-нибудь рекламка? Хотя и от нее должно что-то... Блять, Эд, блять, я ничего не вижу, Эд, сними с меня все это нахуй! Я не вижу ничего, пусто, Эд, пусто, я ничего не чувствую. И там, — очевидно, в ванной комнате, — тоже ничего не чувствовал. Эд, я не вижу ничего, Эд, что это за хуйня? Как ледяной водой окатывает Эда и Егора. Особенно, Эда, который тут же стягивает с него шарф, отбирает фотографию, бросая ее на пол, и старается поймать руки Арсения, которые тот заламывает и пытается отдернуться. Защитная реакция — «не жалейте меня, сейчас все наладится». Если Эд начнет его успокаивать, то Арсений почувствует конец. — Арс, все, не смотри на это, отвернись! — он мгновенно пресекает Арсову попытку увидеть фотографию, пихает ногой саквояж в сторону и сжимает чужие запястья, останавливая и не давая на эмоциях совершить что-то, о чем потом можно пожалеть. — Арс, посмотри на меня, пожалуйста, Арс, мы со всем справимся, я тебя не оставлю, я все постараюсь решить. Ага, решит он — лично, видимо, пойдет к сущностям просить за его способности. Говорит он это все для успокоения Арсения, чтобы тот не сошел в мгновение ока с ума, обхватывает его плечи руками и втискивает в свою грудную клетку, предполагая, что им, срастившись, будет легче. Арсения совершенно точно нельзя отпускать — как физически, так и морально. — Эд, я все потерял, я, блять, все потерял, — Арсению оказывается достаточно тепла, чтобы не задержать на мысли о быстром и почти безболезненном конце, и он, несмотря на Егора в паре метров от них, наваливается всем телом на Эда. — Эд, что мне делать? Эд, я никто, блять, и звать меня никак... А люди? А что мы скажем людям? А может, все вернется? Он не мог просто так бросить меня, не мог! Будь он трижды проклят, Господи, спаси и сохрани! Эмоциональное высказывание дает больше плодов, чем сотни нашептываний, вместе взятых. И фраза Арсения обязательно даст свои плоды, но позже, когда ему ничего не будет хотеться, когда его жизнь будет немного восстановлена — как любимая стеклянная игрушка, которой ты по пять раз отбивал лапы или голову, клеил обратно и радовался, игнорируя бросающиеся в глаза прослойки от клея. Арсения прорывает в конец — он начинает рыдать так, как никогда не рыдал, и лезет к Эду, словно тот может пойти и отпиздить кого-нибудь, чтобы вернули силы. Так сказать, «они украли мой браслет с котиком — а ну-ка быстро отдали ему браслет с котиком!». Только способности далеко не браслет с котиком, а разговаривать нужно не с людьми, а с сущностями — у Эда, к счастью или к сожалению, таких сил нет. Через Арсения — пожалуйста, самостоятельно — пустота и тишина. Егор сторонится, пропуская Эда, который уносит — уже совершенно привычно, кстати, — Арсения в ванную комнату, умывает его через нежелание, растирает ему лицо, посадив на край ванны, и, присев на корточки, гладит его острые колени. Но это помогает лишь на несколько десятков секунд, а затем Арсения накрывает сносящей все на своем пути волной истерики и продолжающегося уже несколько дней нервного срыва, который он отказывается признавать, и Эду ничего не остается, кроме как впихнуть ему снотворного (да, это не поможет, но Эд медленно сходит с ума вместе с Арсением, заламывающим руки, воющим от моральной боли, захлебывающимся в слезах и выдающим периодически что-то про желание быть похороненным рядом с бабушкой и дедушкой) и уложить в постель, прижимая к себе и руками, и ногами. Достаточно быстро Арсений отключается, как будто он компьютер, шнур которого выдернули из розетки, а Эд остается лежать и прислушиваться к его сиплому дыханию, а через минут тридцать и сам засыпает, не ослабляя крепости объятий.***
Посреди ночи Эд уходит — проснувшись, он не может успокоить свой внутренний голос — в кухню и, стараясь не разбудить Егора, чутко спящего в соседней комнате, допивает виски. Никакого алкоголизма — пить в одиночестве тоже можно, если знать меру. А Эд определенно ее знает, да и Егор, который все-таки просыпается от движения в квартире, не дает ему стать отличным примером для объяснения слово «пьянство». Эд сидит в темноте кухни, пьет, не закусывая, и смотрит в стену. У него нет ни сил, ни желания на какой-нибудь сериал или видеоролик, поэтому он сидит в мертвой тишине, разве что иногда доливает себе в бокал виски и стучит дном бутылки по столу, не удерживаясь. У него к алкоголю есть привыкание из-за чересчур бурной и определенно тяжелой юности, и сейчас Эд не выглядит пьяным, хотя перед ним бутылка уже опустела. От него пахнет алкоголем, взгляд чуть мутнеет, но не более. Таким может быть и человек, переживающий одно из самых травмирующих событий в жизни. — Шо ты? Я разбудил? — обернувшись через плечо к двери, привыкший к темноте Эд внимательно осматривает Егора. — Или тоже хочешь? — Проснулся. Пожав плечами, Егор садится за стол, поджимая одну ногу под себя, ставит локти на самый край и зарывается пальцами в волосы на опущенной голове. Видно, что он еще в полусне, но старается вырваться и растормошить себя. Кудри у него немного примяты на одну сторону, а на коже руки заметен след от подушки, на которой он спал. — Сколько время? — Егор опять прерывает молчание, потому что боится уснуть и потерять какой-никакой контакт с Эдом. — Три часа, — выдыхает Эд, качая головой, — ночи. Я так заебался уже. Даже пить заебался. Я тот самый человек, который рано попробовал алкоголь и не напивается из-за этого в зюзю. Оно мне нахуй не надо, да и организм как-то сам взял и привык. Сейчас это, конечно, не так ярко, как еще лет пять назад, но все-таки... — Почему ты не ляжешь спать? Или хотя бы немного еще полежать? У Егора в глазах такая искренняя заинтересованность, что Эду вдруг опять хочется застрелиться из-за этого трепета. Егор к нему тянется так, будто бы нет никаких причин уйти, забыть и найти себе другого человека, у которого нет настолько жутких проблем по жизни. Всегда есть вариант взяться за легкое — познакомиться поближе с однокурсником, стать с ним встречаться и жить в похожем мире. Но Егору уже сейчас необходимо оставаться в мире Эда, хотя они не могут похвастаться долгим общением или выстроенными отношениями. — Я сдохну, если буду просто думать об этом. А так я хоть, — он обводит рукой стол, пожимая плечами, — пью. Вроде не так сильно хуево. Нахуй тело себе отлежу, если останусь, и голову только забью себе окончательно. Кивнув, Егор принимает ответ и молчит с пару минут, привыкая к темноте и уже начиная различать мелочи. У Эда мобильник на зарядке, блок которой не воткнут в розетку под столом; фантик от какой-то несчастной конфеты, которая лежит в вазочке, наверное, месяца два, сложен в гармошку. И оставлять Эда в этом нельзя, да и Егор не хочет, поэтому такой вариант не рассматривается. Перед тем, как забрать Эда с собой в гостиную, словно он не человек, а хотя бы кот, Егор дает ему попрощаться с этой бесконечно тоскливой темнотой, с тяжестью тишины и безысходностью ночи, затем допивает прямо из бутылки виски, морщась и предсказуемо вздрагивая от терпкости и непривычки, и кивает на дверь: — Пойдешь со мной? — он спрашивает, но возможности отказаться одновременно с тем не предлагает. — Я хочу еще поспать, а с тобой... спокойнее. Как бы это ни было неправильно, Егор все равно переворачивает ситуацию — мол, не Эду нужно быть с кем-то и чувствовать опору, человека за плечом, а Егору внезапно необходим кто-то, кто поможет справиться с давлением ночной тьмы и зеркала, которое и будучи отвернутым напрягает. — Я приду сейчас, — Эд соглашается, не понимая, что выбирает помощь себе, а не Егору. Поднявшись, Егор не сразу уходит — останавливается возле стула Эда, целует его бережно в лоб и выдыхает, на мгновение зарываясь носом в его волосы. За эти дни, слившиеся в один долгий и тяжелый, они становятся ближе, чем за одну ночь в клубе. Их перетягивает нитями нужды друг в друге, пускай они это еще не осознают настолько, насколько оно есть. Для Эда Егор становится не просто интересным парнем, который его привлекает разносторонне и вызывает в нем массу разных положительных эмоций, а уже человеком, в котором он нуждается. И для Егора также — Эд больше не тот, от чьего присутствия сразу кроет, отключая жизнь, а тот, из-за которого хочется все обдумать, всех обнять и пожалеть. Из-за произошедшего они пропускают те несколько месяцев чувств, когда мысли о вечном под напором влюбленности отдают место воодушевленному мечтанию о человеке. И это даже неплохо. У них, как у героев Ремарка, день идет как последний по ощущениям, пускай и маячит фоном мысль, что жить дальше можно и нужно. А еще они схожи жизнью в диктатуре, которая покушается сначала на свободу, потом на деньги, а затем на жизни — и не только своих граждан. И во всем этом хочется жить лучшие дни — все плохо, но все держатся и тратят последние деньги на то, что точно принесет удовольствие, потому что завтра может не настать или настать таким, что ничего уже не понадобится. У них в жизнях вдруг появляется эдакая теория одного дня: жить сейчас, думать про сейчас, а будущее когда-то станет сейчас и лишь тогда о нем стоит начать размышлять. А пока будущее еще будущее, нужно успеть в момент. Если не сейчас, то когда? В будущем? А если представляемое будущее не случится? Через десять минут, убрав бегло со стола, умывшись и заглянув к спящему Арсению, Эд приходит в гостиную и ложится к Егору на диван. — Спасибо, шо ты тут, с нами, хотя не должен это делать, — он прижимается щекой к щеке Егора, устало выдыхает и трется носом о кожу, пытаясь впитать случающееся в комнате в себя и избежать реальности на несколько минут. — Можт, я могу помочь тебе с чем-то? — Ничего не надо, Эд, правда, — Егор сам целует его в губы всего несколько мгновений, а потом просто обнимает. — Я здесь, потому что не хочу и не могу тебя вот такого оставить. Это смешно, конечно, учитывая, что мы не так долго знакомы, не то что... В общем, я хочу здесь оставаться, мне очень важен ты. И Арсений. Я и к нему как-то... прочувствовался. Вот будто я его знаю больше, чем день.***
Рано утром Егор выбирается из объятий Эда, укрывает его плечи пледом, забирает телефон с пола у дивана и на цыпочках выходит в коридор, запирая за собой дверь. Арсения он проверяет коротко, быстро — просто заглядывает за приоткрытую дверь, прислушивается к дыханию, мерно раздающемуся в комнате, и уходит. Поверх футболки он набрасывает куртку, обувается и, чтобы не разбудить разговором Эда и Арсения, шагает в подъезд. Наверняка Эд не подумает, что он сбежал. По крайней мере, все остальные вещи Егора в квартире, а студенты ничем никогда не разбрасываются. Спустившись на один лестничный пролет, Егор открывает оба окна (внешнее и внутреннее), чтобы подышать утренним ледяным воздухом и поморозиться немного для бодрого состояния, и набирает Александру, надеясь не упереться в метафорическую стену из автоответчика. — Саш? — когда на экране начинается отсчет секунд, произносит Егор и вздрагивает от своего же голоса, эхом идущего по всему подъезду. — Саш, как у вас? — Ты рано, — коротко отмечает она, шурша чем-то по ту сторону. — Прости. Разбудил? — Я не спала, — с сожалением признает Александра, а затем чуть слышно хлопает дверь: выходит откуда-то. — Саш, помнишь Эда? — обернувшись на всякий случай на лестницу, чтобы убедиться, что его не подслушивают, Егор продолжает. — Эда, моего Эда. Ты знала, кто он? — О чем ты? В этот момент в Егоре как-то скоропостижно умирает вера в людей и их искренность. Он ей доверяет, считает ее подругой, поддержкой, а она откровенно лжет, подозревая не самые приятные последствия. У нее какая-то своя цель, которую Егор пока что понять не может. — Я увиделся с Арсением. Мой Эд — тот, кто с вами на сеансах был. Почему ты тогда в клубе промолчала? Наверное, не стоило так рубить, да и тем более, не узнав об Антоне и не спросив про состояние самой Александры. Нужно было быть чуточку тактичнее. Хотя бы для того, чтобы получить важную информацию, если уж она не считает их друзьями. Но Егор возмущен, ему хочется прямо сейчас узнать, почему она молчит об этом, и кричать свой вопрос, пока все люди планеты не услышат, пока не взорвутся океаны, пока не начнут полыхать вулканы, пока небо не разверзнется над их головами. — Саш? — Егор, блять, мне правда не до тебя и твоего мужика сейчас, окей? — ее голос становится ледяным, убийственным, точно между ними непреодолимая пропасть, точно они никогда не были друзьями и не пили клишированно на брудершафт. — Разбирайся с ним сам. Если он такой пиздатый, то почему сразу не сказал, что занимается такой хуйней, что друг его ебу такого дается, что не понять, что будет дальше: то ли повесится пойдет, то ли в окно сиганет. А если он промолчал, то грош цена. Я не могу с тобой обсуждать конченые поступки твоего мужика, у меня сейчас есть проблемы поважнее этого. И не звони мне, ты понял меня? Забудь вообще. И пускай эти твои сюда тоже не звонят. Антону явно не до них будет. Так можешь и передать. Особенно Арсению. — Ты чего? Саш, да что ты, блять, несешь? Егор хочет добавить и про то, что Эд совершенно не конченый, и про то, что никому ничего не будет передавать, и про то, что Антон — взрослый мальчик, который сам станет решать, с кем ему говорить, а с кем нет, и про то, что она неправа, и про то, что сам напишет Антону, но Александра успевает сбросить звонок и, видимо, заблокировать его номер — да, он все еще звонит именно по телефону, а не в социальных сетях. Это, по его мнению, максимально неудобно. Удивительно выходит, что и Александра, и Эд против дальнейшего общения. Оба волнуются, но совершенно по-разному. Об Эде говорить легче легкого: у него в голове все переливается красно-синими сиренами от мысли, что Арсений мог пострадать или погибнуть, а единственное желание — засунуть его в мир теплых и светлых чувств, где нет убийц, крови и страха, дать ему максимальный уют и укутать в спокойствие, как в одеяло. Да, Эд не совсем здорово это выражает, стремясь ограничить Арсения, но пока это никак не проявляется, да и Эд, когда напряжение немного спадет, откажется от этих радикальных идей. А насчет Александры говорить сложно. Они с Антоном, пусть и в отношениях, менее близки, чем Эд и Арсений. У нее очевидно есть тот же мотив, что и у Эда, но в меньшем количестве, еще и смешанный с нежеланием открывать правду и делиться. Не Антоном, нет, скорее каким-то формальным чувством удовлетворенности — «вот я его нашла, я его спасла, если бы не я, он был бы все еще в этом кошмаре». И плевать, что ее «спасение» Антона ограничивается приходом к Арсению, ритуалом на кладбище и поездкой в лес с Эдом. Откровенно говоря, Арсений нашел бы Антона и без нее, потому что в виденьях тот появился намного раньше Александры на приеме, значит, сущность вела их друг к другу. Без Александры, без остальных внешних факторов Арсений бы узнал про Антона и вытащил бы его. Возможно, последствия были бы больше, чем есть, но Арсений бы точно нашел его живым. Александра — привлеченная после первых столкновений в видениях сторона, которую, очевидно, притягивает к Арсению сущность. И, выходит, вопросы, зачем она оказалась на приемах у Арсения, можно задавать только сущности. Никому больше. — Да пошла ты на хуй! — в сердцах выдыхает Егор, едва сдерживаясь от громкого закрытия окон, возвращается к квартире, прислушивается к происходящему внутри и бесшумно входит, разуваясь и стягивая куртку на ходу. Единственное, из-за чего Егор испытывает отчаяние, — потеря возможности связаться через Александру с Антоном. А Арсений, это очевидно и дураку, будет искать встречи с ним.