«Привет. Тебя может напугать это сообщение. Я не знаю, говорила ли тебе что-нибудь Саша, но догадываюсь, что да. Наверное, ты хочешь забыть тот ад и я не должен лезть тебе в рану, но я не могу не связаться с тобой. Мне нужно это. Если ты не хочешь встретиться со мной, просто ответь на пару моих вопросов. Я нашел тебя тогда. Если ты что-нибудь чувствовал, будучи там один на один с ним, то это был я и те, кто мне помогали. И я довел его до того состояния. Ты можешь мне не поверить, я сам себе иногда не верю. Но я правда тебя тогда нашел и привел туда Сашу. У меня есть твое кольцо как доказательство. Я не успел его отдать ей, а, может, и не захотел. Антон, ты можешь думать, что это какой-нибудь новый вид разводов на деньги, но это не так. Не веришь мне — спроси Сашу, она обязательно вспомнит и меня, и Эда, который во всем этом тоже участвовал. Если тебе не хочется лезть в прошлое, так и ответь, только ты не молчи. Надеюсь, ты сейчас восстанавливаешься»
***
Удивительно, но Антон не только не игнорирует его сообщения и отвечает, но и встречу завтра сам предлагает. Большим сообщением он пересказывает всю историю, поднесенную Сашей, вспоминает собственные инородные ощущения и спрашивает про цвет глаз, говоря, что помнит голубые, которые ему снятся. Арсений не отвечает ему сразу — с работы возвращаются Эд и Егор. И если Егор сразу уходит в душ, чтобы, как он всегда говорит, «отключить голову от заебов», то Эд забирает все внимание Арсения и, лежа головой у него на коленях, рассказывает про рабочий день — радость, что они с Егором приезжают и уезжают в одно время, еще и не ночью, рвется из него фейерверком. И Арсений радуется за него, перебирая машинально его волосы и оценивая риски — говорить про Антона или нет? Эд — самый близкий ему человек. И кому говорить, если не ему? — Эд, у меня информация есть, — Арсений начинает издалека, прощупывает почву и наблюдает за тем, как ничего на лице у него не меняется после этих слов. — Хорошая, плохая? — Я не знаю, — он пожимает плечами и, встретившись с непонимающим взглядом, добавляет с улыбкой. — Наверное, хорошая. По моему мнению, хорошая. — И шо там? Мы богаты и можем никогда-никогда не рвать жопу на работе? — Эд смеется, прикрывая глаза, видимо, в ощущении, что ничего его сегодня не шокирует. — Я с Антоном связался. Он зовет меня завтра встретиться, — разом вываливает все Арсений потому, что только на это хватает смелости в моменте, а ждать, откровенно говоря, больше нечего. Сначала Эд никак не реагирует — как лежал с закрытыми глазами, так и лежит и молчит. А через несколько десятков секунд выдыхает, трет переносицу и наконец-то смотрит на Арсения снизу вверх, ловя в его глазах надежду на понимание, желание быть поддержанным. Это убивает в Эде всякую эмоцию и затыкает предостережение, и он только кивает, трет лицо руками и садится рывком, чуть не ударяясь лбом о подбородок Арсения. Несмотря на все попытки скрыть негативно окрашенную реакцию, видно: Эд не рад. От него фонит внутренним конфликтом — потому он и молчит. Знает, что должен сказать нестабильному другу, дошедшему до нового рубежа, но не считает, что это будет правильно с точки зрения правдивости и честности. — Эд? — Шо? — откликается он лишь ради того, чтобы Арсений не стал себя винить и не закрылся от него, посчитав, что лучше скрыть и сделать, чем сказать, выслушать недовольство и сделать с грустным лицом. — Что ты думаешь, Эд? — Арсений садится по турецки, трет колени ладонями и в полутьме осматривает лицо Эда, выискивая намек на положительную эмоцию. — Мне это важно... Я хотел бы попросить, чтобы ты мог как-то это проконтролировать, я не знаю... — Газетку с дырками взять и сесть за соседний столик? — язвит Эд, который все еще не может справиться с первыми эмоциями и переваривает их вместе с отношением к Антону и Саше. — Арс, шо ты хочешь услышать? Тебе сказать, шо я поддерживаю тебя? Я не буду врать тебе, а высказывать свое ебаное мнение не хочу — довысказывался уже, и шо, хорошо? Арс, иди, если тебе это важно. Хочешь, шобы я мог помочь, если шо-то пойдет не так? Ты всегда можешь мне позвонить, и я приеду, хоть шо со мной будет. Арсений мысленно отмечает, что стоит найти кафе ближе к клубу, где они работают, но не зацикливается на этом и каждое слово внутри себя перемалывает на буквы. С каждой буквой ему все больше кажется, что он Эда не заслуживает. Его уносит куда-то в самокопание вновь, и он обнимает себя за плечи в порыве предотвратить слезы или ссору. Арсений очень хочет, чтобы Эд не относился к Антону настолько негативно, и основывается только на том, что сам очень близок с Егором. Но Егор не Антон, Эд не потерял свою жизнь и свое предназначение из-за него, но до Арсения это пока что не доходит — он просто об этом не размышляет, видя во всем ревность, мол, «я же его не ревную, почему он ревнует меня?». Отчасти дело, естественно, в ревности, но больше Эда волнует то, что из-за какого-то непонятного Антона его Арсений потерял силы, скатился до потребностей поесть-поспать-поесть и со всей силой, какую только мог отыскать, размазался о землю, отдавая все силы слезам и депрессивным эпизодам. — Ты можешь забрать меня после? — вдруг просит Арсений, не понимая, на чем основано это ежесекундное желание. — Да, я заберу тебя, — кивает Эд, хотя выглядит так, что он придет туда ради возможности разбить одно такое известное лицо. — Мне надо... Я приду сейчас. Он хочет отмахнуться, одергивает себя, поднимается, как-то потерянно («потеряна связь, попробуйте повторить операцию») оглядывается на Арсения и через мгновение выходит из спальни. Слышатся тихий стук в дверь ванной комнаты, вопрос Егора про наглость, который у Арсения мешается с белым шумом в голове, и щелчок замка, после которого только тихий разговор, суть которого не уловить, как ни бейся. А Арсению, в общем, и не надо — он и себя самого не слышит, так сильно его накрывает невероятных размеров тоской и бьющей по затылку печалью.***
До утра следующего дня, а точнее, до выхода Эда из дома, они не говорят об этом. Егор знает: Арсений не в курсе того, что он работал с Антоном и Сашей — и молчит, несмотря ни на что. И Эд молчит, почему-то посчитав, что это не вскроется завтра. В нем язвительно шипит змея, мол, «они же идут друг друга обсуждать, а не каких-то левых людей». Но подсознательно Эд чувствует нужду об этом сказать сейчас и все равно молчит. А Егор считает, что не вправе вмешиваться. Особенно когда обычно безумно мягкий и внимательный с Арсением Эд не начинает рассказывать ему смешной случай с работы и в полной тишине пьет кофе с виски. А утром все-таки нужно хотя бы парой слов перекинуться. Желательно без лишних ушей. Егор, понимая это без слов, уходит немного раньше и ждет Эда под подъездом, листая ленты социальных сетей и изредка запрокидывая голову к их окнам. — Я заберу тебя, если позвонишь, — отрешенно бросает Эд, наматывая поверх капюшона толстовки черный шарф. — Где вы будете? — Я скину тебе геометку? — без задней мысли спрашивает Арсений, берясь за мобильник. — Я в душе не ебу, как это каф.. Он замолкает, потому что поднимает на замершего Эда глаза и на пробу приподнимает бровь, мысленно задаваясь вопросом. Только через десяток-два секунд до него доходит смысл сказанной фразы, Арсений сам на мгновение окунается в воспоминания, закусывает губу в порыве промолчать и замять и, никогда не отличаясь страхом судьбы, сует телефон в карман спортивок. Раз уж тогда не получилось нормально, то в этот раз стоит идти по иному пути и тщательно обдумывать каждый свой шаг. Тут же возникает естественный вопрос: а размышлял ли он достаточно перед встречей с Антоном, с человеком, который перевернул его жизнь навсегда, который ворвался вихрем, вырвал даже корни деревьев из земли и унесся, точно его не было? Арсения тянет цель, и он в моменте не видит препятствий, ведомый эмоциями и желаниями. А препятствия, конечно же, есть. Больше Арсений не может объяснять свои поступки и принятые решения влиянием сущности. Теперь все, что происходит с ним, — только его рук дело. Арсений понимает: сущность может постоянно быть рядом, если не находит другой объект влияния, и где-то стелить соломку, а где-то еще и стекла битого подсыпать, похихикивая. Но ему легче считать, что он распрощался с сущностями навсегда, потому что тогда он не питает надежд. — Там, если идти от твоего клуба, минут пятнадцать будет. Так приложение пишет, — пожимает плечами Арсений, от нервозности доставая телефон и начиная крутить его в руках. — Дай сюда. Эд протягивает ему раскрытую ладонь, и Арсений заметно зависает, глядя на нее пустыми, уставшими глазами. Непонимание, чего требует Эд, чего ему хочется и как, соответственно, поступать. Если бы он озвучил, то было бы в десяток раз легче. Арсений хочет то ли руку ему протянуть, то ли отдать мобильник, но не решается ни на что и молча ждет пояснения. — Телефон дай, я посмотрю, где это, — объясняется Эд, опираясь бедрами на коридорную тумбу, и указывает пальцем в экран, когда Арсений передает ему разблокированный (пароль он все равно знает) мобильник и становится вплотную, стремясь не ошибиться с указанием нужного места. — Это вот это? — Да, это, — как болванчик, Арсений кивает и не отодвигается в сторону, хотя его близость больше не так необходима для выяснения подробностей. — Я напишу тебе перед тем, как зайти. — Будь на связи, окей? — чересчур холодно, несмотря на суть фразы, просит Эд и спешит добавить в это ледяное месиво немного солнца. — Иначе я буду пиздецки волноваться. Номер его есть у тебя? — Да нет, я же его в «ВК» нашел, откуда я могу взять его номер? — Ладно, — очевидно, Эд ищет еще варианты, которые может предложить, но не находит никакого оптимального и лишь качает головой. — Напишешь, как туда придешь. А под конец этого вашего мероприятия меня набери. Ну, — он возвращает Арсению мобильник, сталкивается с его пальцами и вздыхает так, словно еще одна случайность может оставить его дома, — или напиши. Обязательно, договорились? Я приеду, тебя заберу. — Договорились. Как бы в противовес словам Арсений ловит его пальцы, сплетает их со своими и лоб кладет Эду на плечо, замирая. Ему нужна эта тактильность, пускай Эд и против его встречи с Антоном — по крайней мере, по его поведению и вчерашнему выражению лица именно это можно понять с легкостью, без особенных усилий. Даже если Эд что-то ужасное сделает (а он не способен, это лишь для красного словца), Арсений будет в нем нуждаться и к нему тянуться. А Эд сдается: обнимает Арсения за плечи, тянет ближе к себе и губами прижимается так искренне и нежно к его виску, отлично осознавая то, как в этом они оба нуждаются. Конфликт, конечно же, не исчерпан, но у них есть такая невероятная способность — в моменте любить друг друга без окраски ссоры или столкновения в чем-либо. И они действительно любят, не задумываясь ни о чем, кроме этого чувства. Эду очень хочется остаться сегодня дома, обнять Арсения и никуда не отпускать, чтобы никакие чужие люди, а особенно повлиявшие на их жизнь таким образом, не могли разрушить тяжело выстроенное после землетрясения спокойствие. Этот уют очень быстро надорвется, потому что ни Арсений, ни Эд не готовы забывать случившееся и легко рухнут вдвоем в плохое прошлое. Им бы в вечный кокон, чтобы вдвоем, чтобы других людей не втягивать в этот сущий ад, чтобы оградить себя от воспоминаний, чтобы любить друг друга столько, сколько им жить осталось.***
Так, как сегодня, Арсений давно не собирался. Раньше он всегда старался придерживаться собственного стиля во время сеансов или выездов. Но после потери способностей все его выходы ограничиваются магазином, прогулкой между домами (упаси Бог (или дьявол) его идти в лес) или поездкой с Эдом до торгового центра. Больше ни на что сил не хватает. Один Антон пробуждает его сознание, притягивая к себе и легко получая соглашение на предложение встретиться. Арсений не знает, откуда находится энергия на ответственные сборы, но понимает, что причина — Антон. В подсознательном порыве Арсений надевает молочный свитер Эда с белыми оленями, минут пять определяется с джинсами, хотя все время до этого плевать ему было на свой вид, собирает отросшие волосы в хвост, повязывает шарф, перешнуровывает ботинки, опасаясь прийти раньше назначенного, застегивает до подбородка черную парку и шапку с перчатками сует в карман, решив отталкиваться с их надеванием от погоды. А она, к слову, предполагает какое-то безграничное счастье своим зимним холодным солнцем, тающим снегом, блестящими сугробами, которые от своей массивности еще стоят целыми, и совсем легким морозцем. Арсению тепло так, что в мгновении кажется: лучи проникают через куртку и свитер за ребра, греют там сердце и вьют мерцающий светом дом. Такая погода словно кричит — все проблемы уходят, человек пропитывается счастьем, как бы плохо до этого ни было. И, по мнению Арсения, это предвестник хорошей встречи. В сознании даже рождается предсказуемая ложь — в такой светлый яркий погожий день ничего не может случиться. Если кому-то предстоит умереть, то смерть обязательно дождется ночи и не станет очернять эти часы счастья. Кого-то стороной обойдет неудача: люди должны быть радостны в этот день. И Арсений не станет исключением. Сегодня ему хочется быть правилом, таким же, как все, чтобы чувствовать, влюбляться, любить, дышать в унисон с миллионом других жителей города, пить вкусный латте, улыбаться, подставляя солнцу лицо, и жить всем тем, что у него отбирали так долго. Арсению нужно стать счастливым хотя бы на миг, чтобы не считать себя безнадежно мертвым. Он идет по оживленной улице, заглядывает в стеклянные витрины ресторанов, магазинов, салонов с яркими вывесками, трет ладони, греясь, и распускает волосы, чтобы чувство свободы могло захлестнуть его с головой и утопить в океане счастья. Арсению так легко, так магически хорошо, что он едва-едва сдерживается от беспричинного смеха. В нем случается химическая реакция внезапного счастья и давней тягучей боли, которые схлестываются и превращаются в один поток любви к жизни. Арсений любит эту проходящую мимо девушку в белоснежной шубе, любит того мужчину с ноутбуком за окном кофейни, любит пару с собакой на коротком поводке, любит себя, любит этот невероятный город, любит эту улицу, любит каждую снежинку, падающую с неба и умирающую на горячей коже или асфальте, любит все вокруг и готов в этом всем безвозвратно тонуть, лишь бы знать, что такое любовь, и ощущать ее ежедневно, ежечасно, ежесекундно. За десяток метров до нужного кафе Арсений останавливается, пишет Эду, что он уже на месте, и выдыхает носом. В нем бурлят любовь и счастье, и он не может ни на секунду остановиться, так внутри горячо и взрывоопасно. Дверь кажется пушинкой, Арсений легко дергает ее на себя, входит внутрь приятного на вид кафе с аккуратными столиками, покрытыми белыми скатертями, и опрятным персоналом и замирает, осматривая помещение и людей в нем. Взгляд его блуждающе ищет Антона и застывает лишь тогда, когда высокая фигура поднимается из-за одного из столика и сверкает зелеными глазами. Именно сверкает. Все вокруг меркнет, и мир Арсения сужается до этих известных ему глаз. Сердце стучит в ушах, пальцы разом мерзнут, хотя в помещении достаточно комфортная температура, а губы немо распахиваются. Как в кино, Антон подходит к нему, видимо, приветствует, но Арсений пропускает это мимо ушей и кивает, завороженно смотря на него и первые пару секунд не понимая, зачем тот берет его за локоть. Пока он в счастливо-ошарашенном состоянии, Антон ведет — чуть наклоняется к нему, заглядывая в глаза, и как-то неуверенно осматривает его с ног до головы. А затем обнимает за плечи, носом прижимаясь к макушке и ладонями стискивая его предплечья. Внутри Арсения все переворачивается, разрывается, и он, кажется, умирает и возрождается вновь. — Спасибо тебе за все. Антон держит его в объятиях, ощущая нежелание отпускать. В свою очередь, Арсений подается ближе, цепляется за полы его рубашки пальцами и жмурится. Вера в себя возвращается с мыслью, что Арсений его тогда спас, что Арсений тогда пожертвовал собой ради него, ради этого высокого, кудрявого, улыбающегося и теплого, как весна, парня. Насладиться этими объятиями невозможно: у них нет сотни лет. Антон отстраняется первым, осторожно касаясь его ключицы через ткани одежды. Коротит между ними так, что все рискует взлететь на воздух, если они друг друга не полюбят. — Давай снимешь куртку? Я чай на стол уже заказал, — улыбается Антон, а затем все же снимает сам с плеч Арсения куртку и вешает ее на общий крючок при входе. — Могу называть тебя Арсом? — Да, давай. А мне?... — Антон, просто Антон, — смеется тот, садясь напротив Арсения за столом и откидываясь на диванчик спиной. — Я не знаю, о чем тебя спрашивать, но мне все это очень важно... Арс, спасибо тебе. За то, что ты меня спас. Не будь тебя, я бы уже умер, да? — Не знаю, — врет Арсений, отлично понимающий, что Антон бы погиб там еще месяца три назад. — Антон, я тебя другим представлял... Ну, видел другим. Почему-то мне казалось, что... Я не знаю, просто в моей голове ты был чуточку другим. — Разочаровал? — Нет, ты чего? Наоборот даже, — признается, утыкаясь взглядом в ладони на столе, в ладони, на одной из которых блестит Антоново кольцо. — Ты лучше, чем отдельно глаза, волосы или, в лучшем случае, размытый силуэт. Я рад, что нашел тебя снова. — Спасибо, что ты нашел меня снова, Арс. Им приносят несколько видов чая — черный и зеленый, если какой-то из них не понравится. Арсений сразу замечает, что хочет поделить счет пополам, несмотря ни на что, а Антон изгибает бровь и говорит, что не позволит, объясняя это просто и лаконично — «Ты жизнь мне спас, а я буду делить с тобой чек за гребаный чай?». Еще и сверху он дозаказывает Арсению пирожное, узнав, какое он любит. Пока ждут, Антон рассказывает обо всем разом — о себе прошлом, о себе настоящем, о целях, о мыслях, которые его гложут — и не просит ничего от Арсения, только глядит на него ласково-благодарно и всем своим видом высказывает безоговорочную веру в него. Он-то еще не знает, что теперь от Арсения едва-едва остается человек. Хотя, если человеком можно назвать не желающего существовать в большую часть времени, Арсений — тот еще человек. Ни способностей, ни жизненных сил, ни мечтаний, ни желаний — Арсений живет на автомате, точно его завели ключом. Арсений минут двадцать просто слушает, наслаждаясь тающим и действительно стоящим пирожным и теплым сладким чаем, а Антон говорит-говорит-говорит — бесконечность скорее найдет край, чем Антон не найдет слов. Фоном Арсений отмечает, что небо немного затягивает, а люди прячутся за капюшоны, и поэтому отворачивается от окна и сосредотачивается на лице Антона, живом, светлом, таком прекрасном, что хочется до смерти смотреть. За спиной кто-то вошедший ругается на внезапный ветер, которого нет в прогнозе погоды, и Арсений, поведя плечами, на несколько секунд оборачивается и мельком глядит на человека — обычный мужчина, лет тридцати, с красной кепкой, из-под которой торчат дреды. — Арс, а что скажешь ты? Он отмирает, сжимает губы в тонкую полоску, опять пожимает плечами и обхватывает чашку ладонями, греясь. — А что ты хочешь узнать? — Расскажи обо всем. Это трудно, я понимаю, но... Мне хочется знать, что ты чувствовал из-за меня, что... — Я, конечно, не расскажу тебе всего. Это моя и еще кое-чья тайна. Но... так уж и быть, — Арсений тянет из себя эти слова удочкой, которая вдруг резко вырывается из рук и цепляет его самого, превращая из охотника в жертву. — Я работал, ну, не сам. И не так быстро, как ты можешь думать. Какое-то время я собирал информацию, ритуалил с Сашей и Эдом на кладбище, — он понижает голос, боясь быть осужденным людьми со стороны, — дома работал. Помимо сеансов с людьми, конечно. Мне было нехорошо. А потом меня понесло, и я помню урывками, знаешь, будто это не я? Хотя почему «будто»? Это действительно периодически был не я. В день, когда я нашел тебя, я научился переводить силу из головы в руки и выводил ее физически, чтобы ей бить. Это не мои силы, конечно же, я так при огромном желании не смог бы. И я нашел тебя, попросил Эда звать Сашу и ехать по геометке... ну и все? Ничего интересного, но, если тебе так хочется, когда-нибудь я расскажу глубже. Не здесь, не в куче людей. Это страшно. — Ты говорил, я появился до прихода Саши, расскажешь? — Ты просто пришел ко мне в голову. Или же твою энергетику направили в мою голову, я не знаю. Ты появился, потом пришла Саша, и я зациклился, знал, что сдохну, если не сделаю это. И я сделал. Кто был бы я, если бы не стал? — Человек. Думающий о себе, здоровый человек, — вздыхает Антон, прикладывая ладонь к щеке и опираясь на руку, упирающуюся в стол локтем. — Тебе было очень плохо? — Да, — здесь Арсений не лжет. — Мне было очень плохо. Со мной всякое было за столько-то лет практики, но... Но тогда была жуть. Ведь я и покойников подселял себе, чтобы что-то узнать, безумное количество смертей видел так же, как тебя сейчас, а все равно было плохо. Я чувствовал тебя, как тебе было больно, и еще сам себя глушил работой, поэтому вот так вот... Арсений чувствует: его кроет, он уже в прошлом, он в нем захлебывается, наглотавшись гнилой зеленой воды. Ему хочется спасательный круг, опору, чью-нибудь теплую живую руку, но ничего нет рядом — он один на один с прошлым, которое давит ему на горло и смеется эхом в ушах. Но он привык, потому сейчас задавливает в себе эти ощущения, отпивает чая, скрещивает ноги под столом и на Антона не смотрит, уводя взгляд за окна, где люди все больше и больше отворачиваются от потоков ветра и закрывают лица шарфами и капюшонами. — И что дальше? — без задней мысли, без знания всех обстоятельств спрашивает Антон. — У меня там дальше все опять хреново, да? Я догадываюсь, что там пиздец, но тебе я больше с будущим доверяю. Арс? — Я... — он глотает воздух, пропуская его меж распахнутых губ, и закрывает лицо ладонью, опуская голову: задыхается от подкатившего ужаса. — Я... Антон, мне надо... Я... Блять, я сейчас. Не дав спросить о самочувствии, Арсений подскакивает, как-то бессознательно хлопает себя по карману, где лежит мобильник, удостоверяется, что он на месте, оглядывает помещение пустым испуганным взглядом, видит указатель и мгновенно скрывается за поворотом. Срочно куда-то уйти, спрятаться, запереться, оказаться в тишине, где нет подкатывающего под язык ужаса, и позвонить. Обязательно позвонить Эду. Арсений хочет к нему сейчас, только к нему, только туда, где его обнимут, утешат и поймут без лишних слов. Если не к Эду сейчас, то лучше в ад. Арсений не вынесет этой боли — он уже ее не выносит, потому что плачет, идя по коридору, запираясь в кабинке и сползая на, к счастью, чистый белый пол в черную клеточку. Он бьется затылком о перегородку, затыкает себе рот ладонью и скатывается в рыдания, желая сжаться до размеров шелкопряда, сделать свое дело и исчезнуть навсегда. Пальцы леденеют, дрожат, все тело парализует, но Арсений все равно достает мобильник из кармана, пускай и с усилиями, которые откликнутся потом, и нажимает на кнопку «экстренные вызовы», мгновенно выбирая номер Эда из предложенных — там еще служба спасения и скорая, но они не помогут, нужен Эд. Гудок раз. Арсений трет лицо руками, кладя телефон себе на колени, и старается унять свое сбитое уничтоженное дыхание. Ему так страшно, как было только тогда, в первый поход к лесу. Тогда он смог выдержать, потому что в нем был дьявол, ничего не боящийся и знающий свои силы. Теперь он просто травмированный и убитый внутри Арсений, которому срочно нужен один-единственный его человек. Гудок два. Ему хочется дать себе пощечину за мысль, что Эд, как тогда, не возьмет, и он останется здесь, в личном аду, гореть от мыслей и слез, не зная, как уйти из кафе без объяснений с Антоном и как добраться домой в жутком ужасе ко всему, что вокруг. Гудок три. Арсений затыкает себе рот рукой, чтобы не взвыть, но получается плохо — скулеж прорывается сквозь пальцы, как песок или вода, и его счастье, что никого больше в туалете нет. — Але? Шо вы, уже все? — Эд, пожалуйста, Эд, забери меня, я хочу домой, я хочу к тебе, пожалуйста, — Арсений всхлипывает так пронзительно, что сам пугается. — Эд, мне страшно, забери меня... Эд, приезжай, пожалуйста, мне так хуево, он... Он... Эд, ты приедешь? Ты только не бросай трубку, Эд. Ты приедешь? — Блять, я уже выхожу, — судорожно бросает Эд, прежде чем зажать динамик мобильнику, что-то сказать Егору и хлопнуть дверью, видимо, рабочей комнаты. — Шо он сделал? Сука, я его придушу, Арс, шо он сделал? Ты где? Арс, не молчи, пожалуйста, блять, не молчи. — Я... Я в туалете, Эд, приезжай быстрее, — выпаливает он, откидываясь затылком на перегородку и прислушиваясь от боязни, что Антон его таким застанет, пусть и через дверцу. — Он... Он спросил, что будет дальше, ну, знаешь, как будто я могу еще что-то, блять сказать... Эд, я же ни хуя не могу, Эд, я хочу домой, к тебе хочу. Я так устал, Эд. — Я приеду, заберу тебя сейчас, как договаривались, — максимально твердым тоном заявляет Эд по ту сторону, перебиваемый шумом ветра, хлопком двери автомобиля и каким-то коротким диалогом (из-за близости отеля такси ошиваются вокруг клуба постоянно, подгадывая клиентов, и Эд впервые этому рад до трясучки). — Арсений, сиди там, я сейчас буду, — и в сторону. — Блять, да доплачу я, езжайте быстрей только и потом подождите. Слышно, как он закуривает в окно, потому что щелкает зажигалка, и начинает пороть полную чушь. Эд без конца, без логики рассказывает, как ломал в детстве руку, как мать узнала об его первых татуировках (это Арсений знает, но какая разница сейчас?), как она увидела у него баллончики с краской и считала, что он не художник, а наркоман. Потом под всхлипы то ли от смеха, то ли от истерики он вспоминает, что мать передавала ему привет и звала в гости. Арсений вдруг смеется после собственной фразы о том, что он никуда не хочет ехать, и Эд, зажав микрофон пальцем, просит ехать быстрее и открывает кошелек, чтобы доказать наличие денег. Арсений плачет, поджав ноги к груди, и ему уже наплевать, что кто-то может зайти и услышать. Он имеет право на слезы, а на чужое мнение готов плевать, лишь бы не умереть здесь на туалетном полу в истерике. У него трясутся руки и он оставляет телефон на закрытой крышке унитаза, боясь, что Эда не услышит в самый нужный момент. Лицо бледнеет; по щекам стекают слезы; грудь ходит вверх-вниз, спрятанная за свитером Эда, и олени точно бегут торопливо на месте, не понимая, что никогда не догонят Санту; в животе закручивается узел страха, который постепенно поглощает все тело, если не успокоится; ноги сжимаются практически до спазмов. — Арс, я захожу, — оповещает Эд, и Арсений узнает колокольчик, который отдаленно шумел, когда он сам входил в кафе. — Где у вас туалет? Просто скажите где, Господи, шо вы за люди? — он с кем-то ругается фоном, получает удовлетворяющий его кивок на указатель и скрывается за поворотом, игнорируя все вокруг. — Арс, откроешь мне? Откроешь мне, да? Это я. Я один. Домой поедем, как ты хочешь, все, Арс. Дверь к туалетным кабинкам открывается резко, и Арсений вздрагивает от звука дернутой ручки и удара дерева о стену. Шаги приближаются, сердце заходится — ему ведь не объяснить, что это Эд. Кабинки, расположенные ближе ко входу, распахиваются Эдом: ищет, проверяет, весь натянутый и ненавидящий всех, кроме Арсения, Егора и матери. Одна заперта, и он выдыхает носом, стараясь успокоить себя. — Арс, открой, это я. Не вставая, Арсений опускает замок, и дверца отпирается. Эд тут же, без раздумий, без лишних слов падает на колени рядом с ним, хватает его за плечи и прижимает к себе, точно может засунуть себе за ребра, спрятать и защитить ото всех. — Арс, родной, хороший, я здесь, мы домой поедем, — он гладит его заплаканное лицо, сбито целует его в лоб, впечатывает его в свою грудь вновь и собой закрывает ото всех, кто может войти. — Арсений, я заберу твою куртку, она в зале? — ему отвечают кивком, и этого достаточно. — Возьми мою, капюшон накинешь, и все, и мы уйдем спокойно домой, там такси нас ждет. Арсений, я рядом, я всех ради тебя отхуярю, ты слышишь? Арс, я сдохну без тебя к чертовой матери. Стараясь не отодвигаться, Эд снимает куртку, накидывает ее Арсению на плечи, сам всовывает в рукава его руки, надевает на его голову капюшон, в безумном порыве целует его в кончик носа, оглаживает обеими ладонями его мокрое лицо, на мгновение льнет своей щекой к его щеке, но затем приходит в себя — нужно уходить. Он привстает, обхватывает пояс Арсения рукой, поднимает его с пола, сует его мобильник себе в карман, свой наскоро прячет в карман толстовки и без комментариев уводит Арсения из туалета. Капюшона достаточно, чтобы скрыть лицо ото всех, но Антон-то узнает Арсения по одежде и, как только они выходят из-за поворота, идет навстречу. Эд порывается Арсения отпустить, желая просто взять и вмазать по этой чересчур взволнованной милой мордашке, чтобы было неповадно, но Арсений хватается за него так сильно, что завтра будет синяк, и не пускает. — Где, блять, его куртка? — рявкает Эд, осматривая Антона таким взглядом, будто перед ним человек без определенного места жительства, и выдергивает парку из его рук в тот же момент, когда она в них оказывается. — Блять, я бы разбил тебе ебало прямо здесь, сволочь. Но я не могу оставить его. А ты, блять, пиздуй хоть к чер... хоть к кому, иначе я тебе голову откручу, что никакой хирург тебе ее не пришьет. За языком следи, кусок долбоеба. Антон не успевает ни понять, что происходит, ни ответить Эду — а он бы очевидно сделал это достойно. Для него все коротко, быстро и покрыто пеплом. Ко всему прочему, он не сразу осознает, кто ему угрожает разбить физиономию. А Эд уже выводит Арсения за плечи, забрав его куртку, и сажает в такси. Антону хочется узнать, что происходит, почему Арсения он увозит, но вряд ли нужно именно сейчас писать Арсению или выбегать из кафе, пытаясь догнать и остановить автомобиль. Он провожает глазами такси, как будто бы даже различая на задних сиденьях две макушки и выделяя из них знакомую. Антон остается. Арсений уезжает.***
До квартиры Эд Арсения несет на руках — тот в такси сначала плачет, ничего не говоря и лежа на его коленях, а потом весь обмякает, но не засыпает. И все это так похоже на ту жуткую ночь, что Эд чувствует собственный страх, помешанный со злостью и неприязнью, если не ненавистью. Уже после десяти минут молчаливых объятий в спальне Эд раздевает его, приносит стакан воды и сидит на коленях перед постелью, гладя ему ладони и мысленно себя ругая — опять он не смог предупредить катастрофу, не остановил Арсения, который, открытый и раненый, бежал на новые штыки без опаски. — Эд, зачем я вообще? Арсений такой непонимающий, сбитый с толку и потерянный, когда задает этот вопрос, что Эду нужно несколько десятков секунд, чтобы прийти в себя и суметь мысленно собрать буквы в слова, слова в предложения. За секунду до взрыва нужно успеть накрыть собой бомбу, чтобы ранить как можно меньшее количество людей. — Шо ты? Арс, ты лучший, самый хороший, самый добрый, самый смелый, самый честный, самый-самый, понимаешь? Ты для того, чтобы делать этот мир лучше, чтобы я не сдох без тебя, чтобы быть счастливым и жить. Арс, пожалуйста, посмотри на меня. — Эд берет его за запястье, сжимает в просьбе и ловит его убитый взгляд. — Ты мне нужен, Арс. И всегда будешь нужен. Ты самый родной человек. Не отвечая, Арсений качает головой в растерянности, касается волос Эда, приглаживая, и сводит колени — он все еще нуждается в том, чтобы уменьшиться и раствориться в огромном доме, в огромной комнате, лишь бы не быть замеченным. Эд кладет голову ему на бедра и так они сидят минут двадцать, не обращая внимания на затекающие части тела и время. А потом, когда Арсений заметно расслабляется от домашней обстановки и факта нахождения в собственной комнате, Эд просит его немного подождать, помогает лечь в постель, несмотря на джинсы и свитер, и укрывает по плечи, шуточно щелкая по носу с мыслью, что это может хоть чуть-чуть Арсению помочь. Дверь за собой он прикрывает, чтобы не выдавать разговор по телефону, выходит в гостиную и там становится у окна, звоня Егору и прислушиваясь к каждому шороху в квартире. — Ну что там? — приняв вызов, тут же спрашивает Егор взволнованно. — Да пиздец, блять, — выдыхает Эд, садясь на подоконник и не решаясь курить: мало ли Арсений позовет его, тогда времени на тушение сигареты не будет. — Дома мы. Привез я его. У, сука, Антону уебать прям там хотел. Ты бы знал, как я хотел вмазать ему и кудри повыдирать к хуям. Конечно, блять, — он понижает голос, — это у него все заебись, судя по виду, а волосы от нервяков и срывов лезут у Арса. Как будто и не было с этим Антоном ни хуя, еще и моего Арса распидорасил до состояния, в котором я его при всем сейчашнем пиздеце долго не видел. Пару раз, может быть. Знаешь, шо этот конченный спросил? «Шо там со мной будет?». Да блять, я бы ему показал, шо с ним будет, только не мог же я бросить Арса и кинуться бить этого придурка. Да и неправильно это, хотя я очень хочу это сделать... — А сейчас что? Он что? — Арс? — как будто может быть кто-то еще, уточняет Эд и вздыхает, отключаясь от наблюдения за звуками в квартире и начиная рассматривать людей за окном ради собственного успокоения. — Уложил я его. Егор, купишь мне выпить после работы, а? Мне уже похуй, шо ты привезешь: водки, коньяка... Только привези шо-нибудь, я выпью, пока ты будешь дома. Завтра никуда я не пойду, хуй с работой этой. Скажи, шо я помер к хуям. — Не шути так, — просит Егор, чем-то шурша на фоне. — Это не смешно, а страшно. Я тоже хочу выпить. — Вот и выпьем. Эд прижимается виском к холодному стеклу и никак больше не комментирует происходящее, как и Егор, замолчавший тоже и, по звукам, даже не двигающийся. Им и в молчании хорошо — хотя бы страдания не лезут наружу и пекутся до готовности внутри. Эду, конечно, хочется высказаться, но он оставляет все слова до ночи, когда выпьет и расслабится. Он теряет всякую бдительность, зависает между небом и землей, думая, как же устал, и вздрагивает всем телом, едва не падая на пол с подоконника, — что-то блестяще-черное летит по коридору и ударяется о пол ровно перед дверным проемом в гостиную, разлетаясь дождем на миллионы частиц и скользя вперед. — Блять, Егор, я перезвоню, — Эд сразу же сбрасывает и выбегает из гостиной, переступая через осколки от зеркала, которым оказывается это блестяще-черное нечто. — Арс?... Арсений стоит в ванной комнате, молча смотря на разбитое зеркало, лежащее посреди коридора, и трет ладони, горящие алым закатом, как будто пронзенные осколками. У него пустой взгляд, хотя на мгновение Эду все-таки кажется, что он полыхает нешуточным огнем. Только через десяток секунд после того, как Эд его зовет, Арсений поднимает к нему глаза и непонимающе мотает головой, делая шаг назад и садясь на край ванны. — Арс, давай мы в комнату вернемся? — предлагает Эд, оценивая его состояние и боясь догадываться. А ему есть, о чем догадываться, потому что сейчас Арсений на себя не похож, потому что человеческими усилиями нельзя взять и оторвать от шкафа, висящего в ванной лет пятнадцать, дверцу с зеркалом. Время ее не уничтожило, не справилось, а Арсений смог? Невозможно. Эд боится дальнейших размышлений, но они сами приходят в голову, причем без стука. На это у обессиленного Арсения не хватило бы сил, да и выглядит он сейчас по-чужому. — А это? — Зеркало? — уточняет Эд, постепенно подходя ближе. — Ну его к хую, оно и не надо здесь. Только пачкается, скажи? Мыть его — хуйня. Пускай валяется, хуй с ним, я уберу попозже, выкинем его на мусорку — и все. Зачем оно нам? Правда? — К хую, — согласно кивает Арсений. Тогда же Эд берет его за запястье, бегло осматривая на всякий случай кожу, поднимает его с бортика ванны и прижимает к себе, носом скользя от виска к щеке и обратно. Он его обнимает так, как обнимал бы в последний раз. Страшно видеть, что делает с Арсением внутренняя боль. И Эд мысленно ругает себя — его действительно нужно было вести к психологу с самого начала. Теперь Арсений похож на психически больного, на беглого пациента, на безумца. Никак не изменив отношения к Арсению после всего случившегося, Эд гладит его по спине, задерживается на лопатках, мелко целует его спутанные волосы, жмурится до белых пятен перед глазами и старается впитать Арсения целиком в себя. Тому наверняка будет легче, если Эд хоть как-то проявит любовь и обозначит, что именно он-то в Арсении и нуждается больше всего мира, взятого вместе и умноженного на сто. Эд планирует этот день прямо посреди ванной комнаты и с Арсением в объятиях — сейчас он даст ему снотворного, уложит в постель, сам немного подремлет, предварительно написав Егору про случившееся с зеркалом, и вечером напьется. Сил никаких не остается выносить подобное на трезвую голову. — Арс, поехали к моей маме? В Ессентуки поедешь? — немного отодвинувшись, но не убрав рук со спины, Эд заглядывает ему в глаза в поисках осознанности и выдыхает, когда взгляд кажется ему живым, а не кукольным. — Егора возьмем, и к маме! А? Она звала нас уже, — врет Эд, предполагая, что Арсений, особенно чувствительный сейчас, может отказаться напрягать ее и заявляться со своим состоянием к ней в дом. — Поехали. Арсения больше, по ощущениям, здесь ничего не держит — разве что квартира бабушки.