Рай, рай нужен в луже!

      В этот раз Дрим осознаёт, что находится во сне, почти мгновенно. Хоть он и не помнит, как засыпал, нет ни малейшего сомнения: это сон. Вокруг темно, не настолько, как в реальности — в той её части, в которой Дрим, очевидно, в какой-то момент заснул, — но достаточно, чтобы почти ничего не было видно. Только… эта темнота не ощущается неподвижной, почти безжизненной; напротив, там будто беспрестанно что-то перемещается. Их много, океаны, горы и целые миры; или так это чувствуется. Дрим пытается отступить, но вдруг понимает, что не может сделать и шага. Или пальцем пошевелить, или хоть что-нибудь, кроме как смотреть и слушать с обострившимся вниманием. Темнота переполнена звуками: шепотки, шаги, шорохи раздаются тут и там, повсюду, и всё это сливается в единый неразборчивый шум. Дрим чувствует себя загнанным в ловушку. Дрим так хочет проснуться, ну почему же у него не получается просто проснуться?       И вдруг — без предпосылок и предупреждения — всё вдруг останавливается и замолкает. От тишины, наступившей так резко и после такого громкого шума, голова кружится, и Дрим оказывается весь в чём-то вымокший, а секунду спустя ещё и продрогший от внезапно налетевшего из ниоткуда ледяного ветра, такого сильного, что едва не сбивает маленького хранителя с ног.       Позади него что-то большое, очень большое и ещё более опасное. Душа бьётся быстро, сильно, гулко, и Дрим бы даже испугался, как бы она не поломала ему рёбра, если бы не знал, что она просто-напросто не может ему навредить. Душа всего лишь даёт ему больше энергии. Нечего бояться. Но вот того, что наблюдает за ним, как минимум опасаться точно стоит.       — Со мной всё будет в порядке, — говорит Дрим сам себе самым успокаивающим тоном, на какой только сейчас способен. Не то чтобы он в это действительно до конца верит, но ему всё-таки легчает немного, и это главное.       Тогда Дрим, пытаясь сохранять хладнокровие, вновь пытается пошевелиться. Тело отказывается слушаться, будто заключённое в камень.       Нечто в этой мысли вызывает даже больше страха, чем неизвестное существо позади, и Дрим почти падает, лишь в последний момент удержав равновесие, — необъяснимого, пробирающего до самой сути ужаса оказывается достаточно, чтобы заставить тело Дрима вновь его слушаться.       Завывает и вихрится ледяной ветер. В бесплодной попытке найти хоть немного тепла Дрим плотно запахивается в плащ, но это помогает мало, и его маленькое тельце трясёт от пронзительного холода. Позади раздаётся вздох, полный довольства. Дрим не слышит этого и не видит, он вовсе не уверен, что это был именно вздох; просто знает всем своим естеством.       Дриму эта их удовлетворённость не нравится ни капли. И он бежит.       Существо не бросается следом.       Не сразу Дрим понимает, почему. Что бы это ни было, ему просто-напросто не нужно двигаться. Оно повсюду. Оно и нигде тоже, ведь ему невозможно положить конец. С осознанием приходит ужас, а после шёпот, громкий, как ни один крик не мог быть. Мы наблюдаем извечно за вечным: Что мы увидим, то станет конечно. Мы были здесь — разгорался ваш свет, но Мы будем здесь, а вы кончите смертью.       Но даже теперь Дрим не просыпается; правда, лишь потому что это был и не сон вовсе, а лишь жутко яркое воспоминание о сне, увиденном раньше, ещё когда Дрим находился в белой пустоте. Когда воспоминание заканчивается и Дрима вновь окружает пронзительная чернота, он и не пытается удержаться на ногах, падая на колени, обнимая себя и тряпичную куклу с отчаянной силой, и даёт волю рыданиям, в которых смешиваются глубочайший страх и бесконечное облегчение. Не глушит громкие всхлипы и стоны, едва-едва не переходящие в вой.       Зачем он только вспомнил? Этот жуткий сон даже страшнее, чем наяву видеть гибель своих людей и мира, страшнее даже, чем возможность навсегда потерять Найтмера. В этом сне совершенно нет негатива, и позитива, конечно, нет. То, что там было, наблюдало за Дримом так пристально, с таким вниманием, — оно как будто вне понятий добра и зла, там, где вообще любая энергия, вместо того чтобы перейти в иное состояние, просто перестаёт существовать.       Минутку. Разве не это они шептали?       Дрим больше не может об этом думать. Мысли о произошедшем причиняют боль телу и ранят душу — золотистое яблоко, словно бы отзываясь, пульсирует и ярко сияет в груди; Дрим улыбается, слабо-слабо, но всё-таки улыбается, утирает слёзы и, собравшись с силами, встаёт на ноги. Вспомнить нечто настолько жуткое оказывается нелегко, и это даёт о себе знать, пожалуй, куда больше, чем Дриму хотелось бы.       Всё это слишком. Дрим так, так устал. Впрочем, это вовсе не значит, что он и мысль допустит о том, чтобы бросить Найтмера в беде. Без шансов и без вариантов. Дрим всегда будет решительным, и храбрым, и настойчивым, и столько всего ещё — таким, каким даже и не подозревал, что может быть. Если будет необходимо, он станет сильнее и лучше, и всенепременно найдёт способ спасти своего брата и родной мир, и вновь воцарятся баланс и покой. Ради этого будущего Дрим, игнорируя усталость и боль, продолжает идти глубже во тьму.       Дрим идёт, и идёт, и идёт, и продолжает идти, пока кромешная темнота не сменяется вдруг светом. Ошарашенный внезапной переменой, Дрим тоненько вскрикивает и крепко зажмуривает глаза: хотя свечение совсем слабое, глаза маленького хранителя давным-давно привыкли к полной темноте — ну или ему кажется, что давным-давно, — так что и это оказывается слишком ярким. Вокруг всё ещё никого, ни единой живой души, это место словно бы застыло без движения и звука. И потому Дрим позволяет себе не торопиться; впрочем, его нетерпение и любопытство быстро берут верх. Несомненно, он сумеет идти на ощупь, тем более после темноты, в которой всё равно ничегошеньки не было видно; можно сказать, за это время Дрим стал настоящим мастером передвижения вслепую!       Чего бы ни коснулся хранитель позитива, оно прохладное — не холодное, как ключ, но разница всё-таки ощутима, когда воздух здесь такой тёплый, — и всё-таки чем-то похожее на стены. Дрим не уверен, что смог бы это объяснить словами, если бы кто-то спросил, если бы кто-то был здесь с ним, чтобы спросить; однако препятствие на его пути сухое и гладкое, достаточно, чтобы маленькая костяная ладошка с лёгкостью скользила по поверхности. Совсем не как стены позади, и всё-таки будто бы одно и то же. Это сбивает с толку и даже немного расстраивает, но Дрим в порядке, с этим он уж точно в состоянии справиться.       В конце концов, Найтмеру сейчас гораздо хуже. Вероятно, было и раньше, достаточно долго, чтобы он принял решение, приведшее… ко всему вот этому вот. Найтмер ведь продумывает чуть ли не каждый свой шаг, импульсивность просто не в его характере…       …Верно же?       Дриму требуется совсем немного времени, чтобы прийти к однозначному выводу: он зашёл в тупик. Причём вставшее перед ним препятствие, похоже, довольно большое; по крайней мере, от края до края Дриму нужно сделать целых шесть обычных шагов. Тогда Дрим опасливо тыкает в преграду пальцем — ничего не происходит. Чего маленький хранитель только не пробует — стучать, толкать, гладить, — всё с тем же результатом. Когда других вариантов не остаётся, Дрим наконец осторожно открывает глаза.       И видит перед собой огромную дверь. Хоть огонькам в глазницах Дрима и нужно время, чтобы привыкнуть к слабому свету, он всё-таки уверен, что это именно дверь, и именно от неё исходит заполняющий пространство свет, мягкий и завораживающий — настолько, что Дрим невольно придвигается ближе, всего-то на маленький шажок, от такого ничего не будет, правда?..       Когда видеть вновь становится естественно и просто, Дрим осознаёт кое-что ещё, и дух захватывает… Дверь перед ним совершенно прекрасна, бесподобно изящна и роскошна. Узоры на ней — белые, чёрные, а меж ними всех мыслимых и немыслимых цветов — будто пытаются показать или даже рассказать что-то, одновременно бесчисленное количество историй без начала и конца; и всё это кружит Дриму голову, лишь на мгновение… Внезапно он чувствует это снова. Существо, то самое, что наблюдало за ним в том ужасающем сне, теперь глядит на него в реальности. Его невозможно увидеть, услышать или коснуться, но. Оно. Прямо. Здесь.       Переполненный сверхъестественным ужасом, Дрим не двигается, даже не моргает и не дышит — без этого он, к счастью, способен и обойтись. Только вот тело непослушно дрожит, и только руки делают ровно то, чего маленький хранитель от них хочет: левая железной хваткой держит тряпичную куклу, будто лишь от неё зависит, переживёт ли Дрим эту встречу; правая… Правой рукой Дрим тянется к тому единственному, что всё ещё способны видеть его затуманенные паникой глаза.       Замок на двери оказывается ровно там и таким, как Дрим представлял, такой маленький, и точно там, докуда Дрим может дотянуться, ничуть не выше и не ниже; только позже Дрим вспомнит, что ему, впрочем, пришлось для этого встать на цыпочки. Сейчас это неважно. Он должен выбраться. Где-то там его брат, Дрим не может подвести Найтмера снова!..       Звук, с которым ключ легко и плавно проскальзывает в отверстие замка, сводит весь страх на нет, и Дрим толкает дверь изо всех сил, что у него остались — это совсем немного, но спасение так близко, и с этим чувством открывается второе дыхание. Это оказывается ни к чему: дверь открывается с той же лёгкостью. От неожиданности потеряв равновесие, Дрим вскрикивает. Падает, но вскакивает на ноги тут же. Выхватить ключ, захлопнуть дверь, замкнуть!..       Существо, кажется, не собирается его преследует. Не ломится через дверь. Не наблюдает больше.       Дрим шепчет:       — Это было близко… — так тихо, что сам едва слышит собственный голос. Однако этот звук успокаивает маленького хранителя ещё немного. Ещё легче становится от простой мысли, что он, Дрим, всё ещё существует, живой и верный себе, несмотря ни на что.       Потрясающе.       Как никогда уставший, добитый перенесённым ужасом, Дрим позволяет себе присесть. Приобняв тряпичную куклу и себя, прислонившись к двери — с этой стороны приятно тёплой, — он мгновенно проваливается в сон.       — Дрим?       Оклик, хотя и доносится через пелену глубокого сна как сквозь вату, резко будит хранителя.       Голос знаком ему до боли.       Когда Дрим поднимает взгляд, стольких усилий ему стоит не закричать от необыкновенной смеси удивления, восторга и чего-то крайне похожего на страх, но всё-таки не страха; Дрим не знает, как это называется, да и не формулировки его заботят.       Перед ним действительно стоит Найтмер, настоящий, не искажённый бесконечным негативом, и в его улыбке нет и тени печали.       — Бра…тик?.. — слабо-слабо выдавливает Дрим в ответ, предчувствуя первый в его короткой жизни обморок. Ошибки быть не может, выглядит и звучит стоящий перед ним скелет в точности как его близнец. Только… Дрим не чувствует его негативную ауру.       И пальцы его немножечко чересчур длинные и самую капельку более острые, чем должны быть, и находятся в постоянном движении, не замирая и на долю секунды, изгибаясь с треском под самыми немыслимыми углами.       И глазницы его пусты, хотя Дрим и Найтмер не способны убрать свои огоньки, ведь они не настоящие монстры-скелеты, а только выглядят как таковые.       — Какие глупости! Очевидно же, что я твой другой брат, — отвечает Найтмер (ну или, видимо, другой Найтмер), улыбаясь ещё шире прежнего.       К счастью ли, нет ли, но в обморок Дрим так и не падает.