Танцуя с Призраком

Первая мысль у Лоры в голове: «Чёрт, я всего пару часов назад перечитала кучу статей, почему ни в одной из них не было ни слова… Ни слова о том, что Миркалла Морган — дочь миллионерши и медиа-магната, почему?» Вторая мысль — страшнее: «Но почему? Зачем ей убивать девушку своей дочери? Не понимаю…» Нет, Кармилла может ошибаться, а может, даже и бредить, бывает же такой бред, но Лора уже влюблена в неё, и понять вот теперь, что у её любви просто-напросто едет крыша — чёрт, ну, это слишком обидно! И слишком страшно. Поэтому Лора хочет Кармилле верить, и сейчас тоже. Всегда почему-то ей верит — на уровне инстинкта, да. И до сегодняшнего дня — ни разу не ошибалась. — Ты думаешь, что она сделала это из-за тебя? — Лорин голос чуть громче шёпота. — Я знаю, что она сделала это из-за меня. И ей нравится, что это лишило меня сил, что я ничего теперь не могу сделать. Стоило мне намекнуть кому-то, что за этим всем стоит она — все думали, что это у меня бред, что у меня крыша с горя поехала. Я пыталась добиться нового расследования, но не смогла, дело закрыли как закрыли. Что бы я ни пыталась делать — мне отвечали: "Ну, убийца же за решёткой!" Исполнитель, да, но он так никогда и не признался, не сдал заказчицу. Изображал из себя фаната-психа. Чёрт его знает, сколько моя мать заплатила ему за молчание, но заплатила наверняка, и много. — Но… Почему? Кармилла вздыхает. — Вот это и есть самое страшное. Потому что, если я скажу тебе, что думаю — это покажется слишком малым, неспособным оправдать всю эту жестокость, это блядское убийство. В общем, моя мать никогда не хотела, чтобы я работала в театральном бизнесе. Предполагалось, что я должна унаследовать её империю — ну, ты понимаешь. Унаследовать как старший её ребёнок. Моя сестра… она папина дочь от первого брака, моя мать никогда не считала её своим ребёнком. В общем, я должна была стать её наследницей, но тут вдруг раз — и десятилетняя я начинаю в театральный кружок ходить по субботам, в хороший, он принадлежал к системе Stagecoach[14], это тебе не абы что, и там все преподаватели сразу же говорят, что я до жути талантливая, и что матери стоило бы меня в полноценную театральную школу отдать, на всё время, чтобы не кружок, а всерьёз уже. И отдала, и какое-то время всё было даже нормально. Мать могла гордиться перед знакомыми дочерью-вундеркиндом — то есть мной — или хотя бы эту гордость изображать. До поры до времени, пока у меня не начало появляться имя, пока не стало ясно, что театр для меня — всерьёз, а не каприз на год или два. Лора невольно задумывается о Бэтти. — А знаешь, моя лучшая подруга тоже хочет быть актрисой. Но даже в хороший театральный кружок не ходила никогда. А в который ходила, из того через полгода ушла. — Вот я о чём и говорю. Очень многие люди просто бросают. Потому что там конкуренция и стресс, напрягаться нужно. Но для меня это не было трудно, агент одного серьёзного театра вышел на меня в год, когда я школу закончила, через пару дней после выпускного я уже работала там, и жила на снятой театром квартире с двумя соседками-коллегами. То есть мне было шестнадцать, а я уже жила отдельно от родителей. А потом я встретила Элль, она была подругой одной из тех моих соседок. Я влюбилась в Элль с первого взгляда, по уши. А на квартиру ту периодически забегала моя мать — проверить, всё ли в порядке, я ведь ещё несовершеннолетняя была. Вот тогда я и сделала страшную ошибку — рассказала матери про свою любовь. И даже познакомила их с Элль — и Элль была милой, а мать… Наверно, она всё это задумала уже тогда… Господи, какой же я была дурой! По Лориным щекам текут слёзы, эта обречённость в Кармиллином голосе — это слишком тяжело, слишком страшно. И не верить Кармилле — невозможно. Всё ведь правильно — Кармилла много работала, у неё было, чем гордиться, и эта гордость была заслуженной и честной. Мысль о том, что она может бредить, что у неё крыша тогда поехала с горя — эта мысль вылетает в окно и разбивается там, бухнувшись на асфальт. Лора верит. Слепо, безнадёжно, каждому слову — верит Кармилле. Потому что эта боль в её глазах — настоящая, такое не подделать, как ни старайся. — Я встречалась с Элль примерно год, а потом мы съехались. Она была на втором курсе — в твоём, кстати, универе — и мы нашли миленькую маленькую квартирку, совсем маленькую, но мы были счастливы. И да, я была слишком молода, но у меня всё раньше положенного, — Кармилла немного теряет нить. — Чёрт знает, сколько она шпионила за мной. За нами. Но в итоге — выяснила ведь наше расписание, и Элль подстерегла идеально прямо… Что она сделала с Элль — было адресовано мне, что я следующей буду. Она всегда получает, что пожелает. Моя жизнь — не моя, никогда не была моей и никогда не будет. Знаешь, когда у человека есть деньги, и большие — он думает, что может делать что угодно, а сдачи никогда не получит, воображает себя богом. Лора слушает молча, плачет, и кулаки сжимаются сами собой. Даже бог, если он вообще есть, не может изменить прошлого… прошлого, которое изменило Кармиллу, оставило ей ноющие шрамы, сделало её той, кого Лора знает сейчас — закрытой, вечно огрызающейся, почти всегда грустной девушкой, которая боится привязываться к кому-то — из страха не за себя, из страха за этого человека. Её мать украла её жизнь — всеми возможными способами, кроме физического, разве что.