***
Мероприятие шло своим чередом. Неспешным, как и всё в этом времени. Лакеи разносили по гостиным подносы, полные фруктов и мороженого. Взяв маленькие пиалы, Катя и Оливье оба вспомнили об их недавней встрече в Париже и поедании сего лакомства в двадцать первом веке. На сей раз в сладость добавили кусочки груши. Оливье видел, как и мимо Монте-Кристо пронесли поднос, до которого он не только не дотронулся, но ещё и отодвинулся. –Мадемуазель Катрин, — остерёг Оливье де Ла Фер, останавливая девушку от поедания десерта, — тот господин, который пригласил нас, отказался от еды. Вполне возможно, что… Катя хмыкнула. Конечно, граф первым делом предположит, что здесь подмешан яд. Миледи отравила Констанцию, пыталась отравить д’Артаньяна… У Атоса есть все аргументы, чтоб и здесь предположить то же. — Уверяю, всё в порядке. Граф Монте-Кристо просто очень воздержанный человек. Не выдав своего удивления ни словом, ни жестом, как ни странно, граф де Ла Фер поверил девушке на слово. Десерт и правда был вкусным. Быстрым шагом пройдя мимо Кати и Оливье, госпожа Мерседес вышла из гостиной. Через минуту ставни распахнулись; сквозь кусты жасмина и ломоноса, растущие перед окнами, можно было видеть весь сад, освещенный фонариками, и накрытый стол под тентом. Танцоры и танцовщицы, игроки и беседующие радостно вскрикнули; их легкие с наслаждением впитывали свежий воздух, широкими потоками врывавшийся в комнату. В ту же минуту вновь появилась Мерседес, бледнее прежнего, но с тем решительным лицом, какое у нее иногда бывало. Она направилась прямо к той группе, которая окружала ее мужа. — Не удерживайте здесь наших гостей, граф, — сказала она. — Если они не играют в карты, то им, наверное, будет приятнее подышать воздухом в саду, чем задыхаться в комнатах. — Сударыня, — сказал галантный старый генерал, который в 1809 году распевал: «Отправимся в Сирию», — одни мы в сад не пойдем. — Хорошо, — сказала Мерседес, — в таком случае я подам вам пример. — И, обернувшись к Монте-Кристо, она сказала: — Сделайте мне честь, граф, и предложите мне руку. Граф чуть не пошатнулся от этих простых слов; потом он пристально посмотрел на Мерседес. Это был только миг, быстрый, как молния, но графине показалось, что он длился вечность, так много мыслей вложил Монте-Кристо в один этот взгляд. Катя изо всех сил старалась держать себя в руках: её любимые персонажи только что приблизились к тому, чтоб стать каноном! Ну, или хотя бы поговорить по душам — тоже дорогого стоит. Оливье де Ла Фер предложил Кате руку. И к чему все эти церемонии, неужто мужчины этого времени сомневаются в возможностях дам ходить без их поддержки? Впрочем, учитывая платья, обувь и начищенные до блеска полы, согласиться на поддержку было бы логичнее, чем упасть с лестницы и разбить себе по неосторожности голову. Катя оперлась на неё, вернее, едва коснулась её своей маленькой рукой, и они сошли вниз по одной из каменных лестниц крыльца, окаймленной рододендронами и камелиями. Следом за ними, а также и по другой лестнице с радостными возгласами устремились человек двадцать, желающих погулять по саду.***
Во время беседы в оранжерее Мерседес дала понять графу Монте-Кристо, что узнала его и все это время испытывала чувство вины по отношению к нему. Госпожа де Морсер прошла со своим спутником под зеленые своды липовой аллеи, которая вела к теплице. — В гостиной было слишком жарко, не правда ли, граф? — сказала она. — Да, сударыня, и ваша мысль открыть все двери и ставни — прекрасная мысль. Говоря эти слова, граф заметил, что рука Мерседес дрожит. — А вам не будет холодно в этом легком платье, с одним только газовым шарфом на плечах? — сказал он. — Знаете, куда я Вас веду? — спросила графиня, не отвечая на вопрос. — Нет, сударыня, — ответил Монте-Кристо, — но, как видите, я не противлюсь. — В оранжерею, что виднеется там, в конце этой аллеи. Граф вопросительно посмотрел на Мерседес, но она молча шла дальше, и Монте-Кристо тоже молчал. Они дошли до теплицы, полной превосходных плодов, которые к началу июля уже достигли зрелости в этой температуре, рассчитанной на то, чтобы заменить солнечное тепло, такое редкое у нас. Графиня отпустила руку Монте-Кристо и, подойдя к виноградной лозе, сорвала гроздь муската. — Возьмите, граф, — сказала она с такой печальной улыбкой, что, казалось, на глазах у нее готовы выступить слезы. — Я знаю, наш французский виноград не выдерживает сравнения с вашим сицилианским или кипрским, но вы, надеюсь, будете снисходительны к нашему бедному северному солнцу. Граф поклонился и отступил на шаг. — Вы мне отказываете? — сказала Мерседес дрогнувшим голосом. — Сударыня, — отвечал Монте-Кристо, — я смиренно прошу у вас прощения, но я никогда не ем муската. Мерседес со вздохом уронила гроздь. На соседней шпалере висел чудесный персик, выращенный, как и виноградная лоза, в искусственном тепле оранжереи. Мерседес подошла к бархатистому плоду и сорвала его. — Тогда возьмите этот персик, — сказала она. Но граф снова повторил жест отказа. — Как, опять! — сказала она с таким отчаянием в голосе, словно подавляла рыдание. — Право, мне не везет. Последовало долгое молчание; персик, вслед за гроздью, упал на песок. — Знаете, граф, — сказала наконец Мерседес, с мольбой глядя на Монте-Кристо, — есть такой трогательный арабский обычай: те, что вкусили под одной крышей хлеба и соли, становятся навеки друзьями. — Я это знаю, сударыня, — ответил граф, — но мы во Франции, а не в Аравии, а во Франции не существует вечной дружбы, так же как и обычая делить хлеб и соль. — Но все-таки, — сказала графиня, дрожа и глядя прямо в глаза Монте-Кристо, и почти судорожно схватила обеими руками его руку, — все-таки мы друзья, не правда ли? Вся кровь прихлынула к сердцу графа, побледневшего, как смерть, затем бросилась ему в лицо и на несколько секунд заволокла его глаза туманом, как бывает с человеком, у которого кружится голова. — Разумеется, сударыня, — отвечал он, — почему бы нам не быть друзьями? Этот тон был так далек от того, чего жаждала Мерседес, что она отвернулась со вздохом, более похожим на стон. — Благодарю Вас, — сказала она. Они обошли весь сад, не проронив ни слова. — Граф, — начала вдруг Мерседес, после десятиминутной молчаливой прогулки, — правда ли, что Вы много видели, много путешествовали, много страдали? — Да, сударыня, я много страдал, — ответил Монте-Кристо. — Но теперь Вы счастливы? — Конечно, — ответил граф, — ведь никто не слышал, чтобы я когда-нибудь жаловался. — И ваше нынешнее счастье смягчает вашу душу? — задала очередной вопрос женщина, подспудно боясь ответа. — Мое нынешнее счастье равно моим прошлым несчастьям. — Вы не женаты? — Женат? — вздрогнув, переспросил Монте-Кристо. Воспоминания свадьбы захлестнули его разум, будто цунами. — Кто мог Вам это сказать? — Никто не говорил, — тут же успокоила Мерседес, — но Вас несколько раз видели в Опере с молодой и очень красивой женщиной. — Это невольница, которую я купил в Константинополе, дочь князя, которая стала моей дочерью, потому что на всем свете у меня нет ни одного близкого человека, — честно ответил Монте-Кристо, глаза которого теперь казались темнее тучи. — Значит, Вы живете одиноко? — Одиноко. — У вас нет сестры… сына… отца? — хоть кого-нибудь, кто скрашивал бы Ваше одиночество и боль, которую Вы столь старательно прячете под мнимыми фальшивыми улыбками и статусом. — Никого, — столь же односложно как и в предыдущий раз отвечал он. — Как Вы можете так жить, не имея ничего, что привязывает к жизни? — Это произошло не по моей вине, сударыня. Когда я жил на Мальте, я любил одну девушку и должен был на ней жениться, но налетела война и умчала меня от нее, как вихрь. — Печаль в его голосе, казалось, была столь ощутима, что её можно было потрогать, стоило лишь протянуть руку. — Я думал, что она достаточно любит меня, чтобы ждать, чтобы остаться верной даже моей могиле. Когда я вернулся, она была уже замужем. Это обычная история каждого мужчины старше двадцати лет. Быть может, у меня было более чувствительное сердце, чем у других, и я страдал больше, чем страдал бы другой на моем месте, вот и все. Графиня приостановилась, словно ей не хватило дыхания. Отголоски прошлого раз за разом бились в памяти, как бы старательно она не старалась их унять. — Да, — сказала она, — и эта любовь осталась лежать камнем на Вашем сердце… Любишь по-настоящему только раз в жизни… И Вы не виделись больше с этой женщиной? — Никогда. — Никогда! — И Вы простили ей Ваши страдания? — с надеждой спросила Мерседес, думая о своём. — Ей — да. — Но только ей; Вы всё ещё ненавидите тех, кто Вас с ней разлучил? — Нисколько. За что мне их ненавидеть? Графиня остановилась перед Монте-Кристо; в руке она всё ещё держала обрывок ароматной грозди. Быть может, её чутьё на верном пути: интуиция редко когда обманывала её. — Возьмите, — сказала она. — Я никогда не ем муската, сударыня, — ответил Монте-Кристо, как будто между ними не было никакого разговора на эту тему. Графиня жестом, полным отчаяния, отбросила кисть винограда в ближайшие кусты. Виноградины, не выдержав удара, рассыпались по траве. — Непреклонный! — прошептала она. Монте-Кристо остался столько же невозмутимым, как если бы этот упрёк относился не к нему.***
Едва ли солнце окончательно скрылось за горизонтом, даря свои последние лучи земле, как на улицу вышли, следом за гостями, музыканты. Флейтисты и скрипачи словно ждали, пока господа и дамы… Погодите-ка! Катя с удивлением смотрела, как мужчины и женщины расходятся в разных направлениях, формируя две колонны. Девушка подняла взгляд на графа. — Это явно не вальс… — Балы по обычаю начинают с полонеза, мадемуазель Катрин. Довольно лёгкий танец, однако, хочу отметить, что это совершенно не обязательно и Вы в праве пропустить его, — объяснил Атос, которому теперь отчего-то было даже интересно, примет ли девушка подобный вызов. Катя посмотрела на первые сложившиеся танцевальные пары. На первый взгляд танец был не столь сложным. Тем более, если танцевальный партнер опытен и умеет танцевать. — А Вы?.. — Я к Вашим услугам, — граф учтиво поклонился; Кате показалось, что он ждал её предложения, если подобное можно было назвать таковым. Я наконец-то попала в мир мужественных мужчин! Граф, Вы просто чудо! Катя вложила в эту мысль всё восхищение, которое только испытывала. Граф де Ла Фер неожиданно поперхнулся воздухом. Попробовать этот танец всё же определённо стоило. В целом, исполнение полонеза и правда не представляло собой трудоёмкую задачу, потому что движения в нем отличаются простотой. Впрочем, для Кати всё не столь сложно, если это не вышмат… Здесь отсутствуют сложные пируэты и замысловатые позы; здесь Катя видела лишь светлую улыбку графа и тепло его глаз. Лёгкий шаг с небольшим приседанием, являющийся одним из основных движения полонеза, было достаточно легко повторить за дамой, шествующей перед Катей. — Смелее, мадемуазель Катрин, — услышала Катя тихий шёпот. Пройдя один круг пары начали расформировываться, вновь создавая две колонны. Рука девушки выскользнула из его руки — их вновь разлучали обстоятельства. Кате, впрочем, недолго пришлось быть одной, на втором круге её партнёром по танцу стал никто иной как господин де Вильфор: мужчина с аристократической внешностью и острым взглядом. — Кажется, мадемуазель, мы ранее не встречались, — сказал он, учтиво поклонившись, — меня зовут Жерар де Вильфор. — Катрин де Вакули, — ляпнула Катя первое, что пришло её в голову. Хотя, нет, второе. Первым было — де Ла Фер, но это уже слишком. — Где-то я уже слышал эту благородную фамилию, — елейно отозвался мужчина. Врешь, лицемер! Не мог ты её слышать! — Пути Господни неисповедимы, всякое могло случиться. Очередной шаг с изящным движением. Никогда бы Катя не подумала, что шагать в такт будет столь сложно. Странно, ведь с графом де Ла Фер ещё минуту назад это получалось само собой. — Я занимаю высокий пост: королевский прокурор Парижа. Так что если у Вас есть какие-либо проблемы, то… Прозрачность намёка была яснее некуда. Добавив же к этому похотливый взгляд и покусывание губ, Катя получала то, от чего в её душе еще больше кипел гнев. Да этот мужчина её в отцы годится! — Я учту. Граф де Ла Фер отметил явное облегчение на лице девушки, когда та наконец сменила танцевального партнёра. В эту минуту к господину Вильфору подбежал молодой Альбер. — Сударь, — сказал он, — большое несчастье! –Что случилось? — спросил мужчина, раздосадованный тем, что танец прервали; словно возвращаясь от сна к действительности. — Несчастье, ты говоришь? В самом деле, теперь должны начаться несчастья! — Как нам известно, Вы приехали за женой и дочерью. — И что же? — переспросил мужчина, понимая, что если жена заметила, как он кокетничал с юной мадемуазель, годящейся ему в дочери, скандала не избежать. — В Париж прибыла маркиза де Сен-Меран и привезла известие, что маркиз де Сен-Меран умер на пути из Марселя, на первой остановке. Госпожа де Вильфор была так весела, что долго не могла понять и поверить; но мадемуазель Валентина при первых же словах, несмотря на всю осторожность ее отца, все угадала; этот удар поразил ее, как громом, и она упала в обморок. — А мне-то какое дело до этого? Кем маркиз де Сен-Меран приходится мадемуазель Валентине де Вильфор? — спросил мужчина. — Это её дед по матери. Он ехал сюда, чтобы ускорить брак своей внучки с Францем. — Ах, вот как! — Именно так. Однако, кажется, Вы не услышали главного, сударь. Маркиз де Сен-Меран умер на пути из Марселя, Ваша жена и дочь теперь полны горя. Брак пока отложен, ведь стоит устраивать похороны, что, несомненно, обойдётся в некоторую сумму и время. Господин де Вильфор, Вы… Однако сам Жерар де Вильфор думал совершенно о другом: все его мысли были заняты юной мадемуазель, имеющей весьма странные манеры. — Передайте жене и дочери, чтоб сей же час ехали в Марсель — или где там сейчас находится покойный? — с этими словами Жерар де Вильфор вытащил из нагрудного кармана стопку денег, протягивая их Альберу. — Я должен закончить дела здесь, но уже завтра утром седлаю самую свежую лошадь. Учитывая, что карета едет медленней, думаю, что успею управиться со всем, что необходимо, — он в очередной раз бросил взгляд на Катрин, оценив её утянутую корсетом талию, и причмокнул. — Да, всё именно так. Ослушаться господина юноша никак не мог, кивая и беря деньги.***
Танцевать вальс с графом де Ла Фер было столь же волнительно, как и в первый раз. Он вновь держит её за талию, в то время, как их правые руки сплелись в цепкий замок. — Мадемуазель Катрин, Вы вновь смущаете меня своим молчанием, — прошептал мужчина, глядя в глаза девушке, — только не говорите, что снова взволнованы встречей. Оливье видел, как Катя стала гораздо скованней: плавные движение девушки переросли в механическое действо. Это была та же мелодия, под которую они впервые танцевали на балу у Воланда: вторая часть «Фантастической симфонии» Берлиоза. Не бывает таких совпадений! — Да, взволнована, — честно ответила Катя, — но из-за встречи не с Вами, а с одним из господ. — Де Вильфор, верно? — граф спрашивал лишь для вида: он и сам знал ответ. Граф перехватил её руку, на мгновение отпуская: девушка отошла на два шага и, плавно прокрутившись, вернулась, встретившись взглядами со своим наставником. — Верно. Не думаю, что это станет проблемой: я здесь новенькая, вот и засмотрелся мужчина. Он ведь мне в отцы годится! — Вы считаете, для для таких как Жерар де Вильфор возраст является аргументом? — уголки губ Оливье дрогнули. Шаг вперёд правой, поворот, шаг назад левой, поворот. И так по кругу. — Не думаю, что мне стоит опасаться чего бы то ни было раньше времени. Я могу за себя постоять. Только если меня не зажмут где-нибудь в тёмном углу, граф… Не советую быть одной в тёмных углах, в таком случае. Ритм ускоряется. Граф ведёт Катю, а та даже не знает, что и думать. Мысли пустились вскачь всё в том же вальсовом ритме. Именно под эту музыку всё на том же балу танцевала и Хелависа с Марго. Сперва танцевала, а после — нагло забрала в свой мир, пообещав смертельно опасные приключения. Танец окончился столь же стремительно, как и начался. Музыка смолкла. Продолжать было бы глупо — тьма уже опустилась на поместье и даже фонарики более не спасали ситуацию. Гости собирались идти в дом. Граф Монте-Кристо, попросив Мерседес подождать его, подошёл к графу де Ла Фер и Кате. — Я покажу вам ваши комнаты, господа. Очень надеюсь, что завтра утром вы ответите мне на все вопросы. В глазах Эдмона был интерес. В глазах же другого мужчины, глядящего на Катю из-за колонны столь пристально, что впору было бы испугаться, было нечто иное.