Слышу все твои мысли То, что нам близко, всё кувырком Всё, кроме любви Вся наша жизнь так далеко Я, я не один Но без тебя просто никто «Молитва» Би-2
Гостевая комната, предоставленная Кате одной из горничных хозяйки поместья, была довольно большой. В ней располагались кровать с балдахином, столик, на котором стояла бутылка вина, два деревянных стула с огромными спинками и камин, дров в котором, ввиду теплого времени года, конечно, не было, и лишь железная черная кочерга служила напоминанием того, что камин сей исправен. Стоит отметить, что сперва Катю и графа де Ла Фер и вовсе хотели поселить вместе, решив, что она является юной графиней, однако Катя быстро развеяла эти слухи, представившись племянницей. Как бы там ни было, девушка не желала смущать наставника, отчего попросила другую комнату, располагавшуюся, как оказалось, на другом конце этажа. — Доброй ночи, мадемуазель Катрин, — поклонился граф, заходя в свои нынешние покои. — Доброй ночи, граф де Ла Фер. Катя осталась одна, стоило лишь служанке помочь юной мадемуазель расшнуровать тугой корсет и дать белую ночную рубашку. Катя уверила, что с умыванием справится сама, а служанка вполне может и сама отправляться спать. Обрадовавшаяся девушка, сделав книксен, быстро удалилась, оставляя Катю наедине со своими мыслями. Одна в комнате. Одна в чуждом фэндоме, наедине сама с собою… Хотя, а почему одна-то? Да, без подруг, но с человеком, которому верит. С мужчиной, которому молилась и в которого верила безоговорочно. Граф, Вы так дивно танцуете вальс… Катя готовилась ко сну, задувая свечу, забираясь на кровать и укрываясь. Этот замок топился ничуть не лучше, чем замок графа — от сквозняков нужно спасаться. Книг, к сожалению, здесь не было. Телефона, чтоб послушать музыку в наушниках — тем более. В этом времени и о наушниках-то слыхом не слыхивали. Так что приходилось закрывать глаза, лёжа на взбитой служанкой подушке, и засыпать. Девушка практически уснула, когда в коридоре, неподалёку от ее спальни, послышались тяжёлые мужские шаги. Неожиданно дверь скрипнула. Кто-то вошёл. И что-то внутри упорно подсказывало, что это был не граф де Ла Фер — тот бы как минимум постучался. Катя резко приподнялась, заметив как силуэт скользил по комнате. Здесь и правда кто-то был. — Тише, Катрин. Обещаю, что Вы будете удовлетворены, — послышался неподалёку вкрадчивый голос. Де Вильфор — вспомнила Катя. Прежде, чем мужчина успел нависнуть над девушкой, та скатилась с другой стороны кровати, имея таким образом в запасе несколько секунд времени на бегство. Впрочем, мужчину это, кажется, лишь забавляло. Его дыхание стало более рваным, а шаги — быстрыми. Надеяться на зрение в полумраке было глупо, так что теперь лишь слух мог служить источником информации. Страх же, то и дело, рисовал жуткие картины: теперь де Вильфор, казалось, был везде. — Что Вам угодно, сударь? — спросила девушка, стараясь говорить уверенно, но вместе с тем не высокомерно. — Мне угодно Вас, мадемуазель, — ответил де Вильфор, сокращая расстояние. Теперь между ними оказался лишь стул с высокой спинкой. Дело явно пахло керосином. — Помилуйте, у Вас есть жена и дочь, а Вы годитесь мне в отцы. Давайте разойдёмся по-мирному: Вы уйдете, а я поклянусь честью, что не сообщу об этом инциденте. Катя изо всех сил тянула время, пытаясь применить основы психологии экстремальных ситуаций. Надавить фактами, предоставить аргументы, предложить альтернативу… Всё было бы проще, если бы не приходилось при этом вспоминать о построении предложений семнадцатого века. Возможно, именно это промедление и сыграло с девушкой злую шутку — де Вильфор кинулся прямо на неё. Катя закричала. Точнее, попыталась закричать — с её-то тихим голосом и толстыми стенами вряд ли можно было рассчитывать на силу звука. Подбежав к камину, Катя схватила железную кочергу, сейчас так страшно напоминающую шпагу. Может, это и не оружие, но огреть ею вполне в силах девушки. Схватившись покрепче, девушка изо всех сил старалась удержаться на ровных ногах. Де Вильфор только усмехнулся. Такой прыти он, конечно, не ожидал, но, кажется, у него это действо вызывало ишь азарт. — Ещё один шаг и я Вас ударю, — уверила Катя, сжимая покрепче «эфес». Де Вильфор рассмеялся. Уж он-то точно знал, на чьей стороне сила. Подобная беготня его лишь раззадорила. В этот миг в глазах Кати впервые за вечер читался животный ужас: кочерга, как оказалось, была не столь уж полезна в данной ситуации. Мужчина оказался куда более силён: стоило лишь заломить Кате руку, как «оружие» с грохотом упало на пол, а сама девушка вскрикнула от боли. Де Вильфор оказался настойчив. Ему было всё равно на внешний вид девушки, которая от страха побелела. Потная рука мужчины властно пробралась под ночную рубашку, уткнувшись в острые рёбра. Ещё немного — и он точно доберётся до груди… Катя пыталась вырваться. Сделать всё, лишь бы быть подальше отсюда. Может, всё это — лишь дурацкий сон? Потные ладони мужчины, от которого пахло алкоголем и лошадьми, доказывали обратное. Он рывком стащил с кровати простынь, затыкая Кате рот. Многочисленные подушки упали на пол; учитывая, что кричать теперь было бесполезно, оставалось лишь молиться. Терпеть боль, страх, унижение и чувствовать, как де Вильфор похабно трется о её бедро, было выше её сил. Ну уж нет! Слишком глупо, оказавшись в вымышленном мире, отдаться первому уроду, решившему, что он может брать всё, что пожелает. Катя лягнула мужчину по ноге, вкладывая в удар всю силу, которую только могла. Оторопев от неожиданности, мужчина перестал лапать девичью грудь руками. Нужно вырваться. Вырваться любой ценой. Поднять шум. Сбежать из комнаты, найти горничную. Да кого угодно, в конце-то концов! В тот миг, когда Катя уже почти добежала до двери, её резко схватили за руку, опрокидывая на пол: де Вильфору надоела непокорность и строптивость девушки. Он прижал Катю к стенке; его руки потянулись к её горлу. Граф…***
Оливье де Ла Фер готовился ко сну, когда вдруг понял, что что-то не так. Зудящее тревожное ощущение не давало мужчине покоя уже пару минут. Он прислушался. Вокруг всё было спокойно. Быть может, это лишь последствия перемещения? В тот миг, когда мужчина почти уснул, чужая отчаянная мысль пронзила его разум. Граф… — услышал он на удивление встревоженный голос своей спутницы; судя по всему, она была в полном отчаянии. «Катрин», — молнией пронеслось в голове графа, и он опрометью бросился в комнату своей спутницы. Влетев в комнату Кати, граф на мгновение остолбенел от представшей его глазам картины. Вид девушки, прижатой к стене каким-то мужчиной, привёл его в ярость. Подбежав к начавшему оборачиваться на шум де Вильфору, граф отшвырнул его от Кати, которая сползла вниз по стене, тяжело дыша. — Я вызываю Вас на дуэль, подлец, — прошипел граф, — завтра на рассвете, и только попробуйте не явиться! Я ударил бы Вас, но не хочу прикасаться к чему-то столь мерзкому. Исчезните. Проводив выбежавшего из комнаты де Вильфора ледяным взглядом, мужчина повернулся к Катрин. — Вы в порядке? — обеспокоенно спросил он, подходя к сидящей девушке. Лёд в его глазах сменился чем-то более тёплым. Нужно было понять, успел ли де Вильфор навредить девушке. Оставил ли на её теле шрамы, синяки, порезы или же царапины. Следует ли позвать лекаря. Катя видит, как мужчина склоняется к ней, садясь рядом. Он протягивает к девушке руку, стараясь успокоить, однако реакция на это простое действие оказывается более чем странной: — Не прикасайся ко мне! — воскликнула Катя. Оливье видел, как Катя дрожит, всхлипывая, вздрагивая от любого звука, исходящего из коридора. Словно боясь, что де Вильфор вернётся. — Я не прикоснусь к Вам без Вашего на то согласия, обещаю, — сказал граф и медленно сделал пару шагов назад. Девушка недоверчиво подняла взгляд. Ночная сорочка сейчас казалась ей слишком откровенно-облегающей. А вдруг де Вильфор успел порвать её, и теперь граф видел обнаженную грудь? Катя в панике схватила простынь, закутываясь в неё как в броню. — Отвернитесь! Мужчина молча отвернулся. — Мне необходимо удостовериться в том, что Вам не нужна помощь лекаря. Целы ли Ваши кости, суставы, — Атос говорил медленно, помня о том, что пострадавшие куда хуже улавливают суть сказанного. Катя всхлипнула. Кажется, её нагота вовсе не смущала его. Что до вопросов… — Не знаю, наверное целы. Он ведь не хотел меня… убить или покалечить, только… — «изнасиловать» так и застряло в горле. — Позвольте убедиться. Катя кивнула, а после, поняв, что он ее не видит, ответила тихое «да». Не ожидая дальнейшего разговора, Атос, склонившись, осмотрел конечности, корпус и голову на предмет увечий. Не отыскав ничего, кроме синяка на руке, он выдохнул, сообщив, что подобное ранение уж точно не таит в себе ничего страшного. — Хотите ли Вы, чтобы я ушёл? Взгляд Кати остекленел. Ещё недавно находящаяся на волне эмоций девушка вошла в ступор. А вдруг де Вильфор вернется? Неужели граф и правда просто так уйдёт, вновь оставив меня одну в этой темноте? — Уйти? Что? Почему? — Просто у меня создалось такое впечатление, что Вы не хотите находиться в одной комнате с мужчиной, — пояснил граф, теперь уже по-прежнему не поворачиваясь. Катя мотнула головой. — Да… То есть, нет. — Катя смутилась, осознавая, что собственные мысли бегут впереди её языка. — Простите, всё столь сумбурно. Я… — девушка протяжно выдохнула, пытаясь привести мысли в порядок. — Я хочу, чтоб Вы остались. Так будет спокойнее, да. — Хорошо. — Мужчина подошёл к столу, на котором стояла бутылка вина и пара бокалов, и, отодвинув один из стульев, сел. — Присоединяйтесь, мадемуазель. Я не думаю, что сейчас Вы сможете уснуть, а хорошее вино поможет скрасить эти часы. Катя встала, чуть пошатываясь направляясь к столу. Её любимый герой предлагает ей выпить один из её любимых напитков, до этого проявив невиданную смелость… В любой другой ситуации девушка была бы безмерно счастлива. Сейчас же её ощутимо трясло. — Это бургундское или каберне? — Сейчас узнаем, — хмыкнул мужчина разливая вино по бокалам. Чуть пригубив, он добавил: «Каберне, причём неплохое.» — Отлично. — Катя залпом осушила бокал. Напиток чуть обжег горло, а сразу после — разлился по телу приятным теплом. — О, я вижу, Вы не отказались бы от добавки, — граф слегка приподнял брови, — только будьте осторожны, закусывать здесь нечем. — Ничего страшного. В этом времени вино менее крепкое. Несколько минут они пили в тишине. Мужчина неспешно потягивал вино, не настаивая на разговоре, прокручивая в голове всё произошедшее и попутно разглядывая обстановку в комнате. Беспорядок, что неудивительно. Даже кочерга не на своём месте… Граф чуть нахмурился, осознавая, и уже хотел было прервать молчание, но Катя опередила его: — Скажите, граф, а почему Вы вообще пришли? Я, при всём желании, не могла издать столько шума, чтобы он долетел и до Вашей комнаты. — Я не знаю, как объяснить это, да и не уверен, что Вы готовы это обсуждать. — Думаю, обсуждать это сейчас лучше, чем… — девушка умолкла. Обсуждать собственное бессилие было пыткой. — Дело в том, мадемуазель Катрин, что я, судя по всему, слышу Ваши мысли, — честно признался Атос, понимая, насколько глупо это звучит. Впрочем, не глупее перемещений по книгам, раз уж на то пошло. Девушка застыла. Осознание накрывало её постепенно, но с силой, словно цунами, обрушающееся на побережье. — Что, простите? — переспросила Катя, у которой в голове при всём желании никак не укладывалось подобное. — Я слышу Ваши мысли, — спокойно повторил граф. Медленный выдох. Попытка осознать происходящее, сложить всю картинку воедино. Он слышит мои мысли… Одному Богу известно, сколько всего я думала за всё это время. И сколькие из этих мыслей были приличными. — И что скажете? «Боже правый, надеяться, что всё это время я думала о чем-то адекватном просто бессмысленно.» — Скажу, что Вы иногда одариваете меня комплиментами, которых я не заслуживаю, мадемуазель, — усмехнулся граф, — не стоит так беспокоиться, я вовсе не читаю Вас, как открытую книгу. Я слышу совсем не всё. — Вы уверены, что только комплиментами? — настороженный тон пугал даже её саму. — Ситуация в целом довольно-таки странная. Я с подобным ещё не сталкивалась. — Я тоже, как Вы понимаете, — кивнул мужчина, — можем, так сказать, провести эксперимент. Катя выдохнула, изо всех сил стараясь думать о чем-то адекватном, а не о собственноручно выстроенных воздушных замках. Граф, Вы слышите мои мысли… — Да, — кивнул мужчина, глаза которого при столь мизерном освещении при всём желании не могли дать Кате еще хоть каплю информации. Вы спасли меня от де Вильфора. — Вы снова правы. Отлично. Граф, давайте ещё выпьем, у меня голова кругом. — Если Вы уверены, что ещё в состоянии. — Скрытая ирония не была незамеченной. Вспоминая о собственном пристрастии к красному полусладкому, девушка хмыкнула в ответ. — Вы плохо меня знаете, я училась у лучших, — усмехнулась Катя. У Вас.***
— Знаете, в нашем времени есть одна сказка о том, как всё же важны чувства в человеке. Я сама больше склонна доверять разуму, но все же и быть машиной со смазкой вместо крови как-то дико, на мой взгляд. Тьма ночи окутывала помещение ровно настолько, насколько ей это позволяла одинокая свеча на столе. — Вы желаете рассказать мне сказку? — на лице Оливье промелькнуло удивление, переходящее в интерес. — Да, если Вы не против. Эту историю написала Джоан Роулинг — истинная волшебница, уж поверьте! Однако если же Вы решили идти спать, то время и правда позднее… — Теперь мне и правда любопытно, — искренне ответил Атос: новоявленная спутница удивляла его всё больше и больше. — О чём же рассказывают в Вашем времени, мадемуазель? Катя, сев поудобнее, начала рассказ: — Жил-был на свете чародей — молодой, богатый, талантливый. Заметил он, что его друзья, когда влюбляются, сразу глупеют — начинают чудить, хорохорятся, теряют аппетит и вообще ведут себя несолидно. Молодой чародей решил, что с ним такого не случится, и обратился к Тёмным искусствам, чтобы стать неуязвимым для любви. Многие посмеивались над холодным и надменным юношей: — Все переменится, когда его очарует какая-нибудь красавица! Шло время, но молодой чародей оставался ко всем равнодушным. Его высокомерие поначалу привлекало девушек, многие пускались на всевозможные уловки, лишь бы ему понравиться, но ни одна так и не смогла завоевать его сердце. Чародей торжествовал и радовался собственной предусмотрительности. Но вот и первая свежесть юности ушла, ровесники чародея один за другим женились, у них появились дети. Глядя на молодых родителей, чародей только посмеивался: — Должно быть, их сердца усохли и сморщились, изнуренные требованиями вечно хнычущего потомства! И знай нахваливал самого себя за мудрый выбор. Пришло время отцу и матери чародея умереть. Сын не оплакивал стариков, наоборот — считал их кончину благом. Оставшись единоличным хозяином замка, он поместил величайшее свое сокровище в самое глубокое подземелье и зажил без забот. Целая толпа слуг трудилась без устали ради его удобства. Чародей не сомневался, что все завидуют его роскошной и спокойной одинокой жизни. Велика же была его злоба, когда он однажды нечаянно услышал, как двое лакеев болтали о своем хозяине. Один из них жалел чародея — хоть тот богат и могуществен, его никто не любит. Второй стал насмехаться над ним — если, мол, у человека столько золота и роскошный замок в придачу, не хуже королевского дворца, отчего же он не может найти себе жену? Разговоры слуг жестоко ранили гордость чародея. Он тут же решил непременно жениться, и не на ком-нибудь, а на самой лучшей из девушек. Пусть она будет ослепительно красива, чтобы ни один мужчина не мог перед ней устоять, пусть происходит из семьи чистокровных волшебников, чтобы у них родились магически одаренные дети, и богатством пусть будет равна ему, чтобы жизнь его осталась такой же роскошной, какой была до женитьбы. И за пятьдесят лет не найдешь подобной! Но случилось так, что на другой же день именно такая девушка приехала погостить к родным, что жили по соседству. Она была искусной волшебницей, и золота у нее было немало. При виде ее несравненной красоты у всякого трепетало сердце — у всякого, кроме одного. Сердце чародея ровным счетом ничего не чувствовало. Однако она была той, которую он искал, и потому он стал за ней ухаживать. Видя, как изменился чародей, все диву давались и говорили девушке, что она победила там, где сотни красавиц потерпели поражение. А девушку любезности чародея и привлекали, и отталкивали. От пылких его комплиментов и заверений в любви веяло холодом. Никогда еще ей не встречался такой странный и угрюмый волшебник. Но родственники заявили, что лучшей партии не сыскать, и охотно приняли приглашение на пир, который чародей устроил в честь девушки. На столах стояла золотая и серебряная посуда, подавали самые изысканные вина и самое роскошное угощение. Менестрели играли на лютнях с шелковыми струнами и пели о любви, которой их хозяин никогда не испытывал. Девушка сидела на троне рядом с чародеем, а тот нашептывал ей разные нежности, которые вычитал у поэтов, сам не понимая их истинного смысла. Девушка слушала в растерянности и в конце концов сказала: — То, что ты говоришь, прекрасно, и я была бы очень рада твоему вниманию, если бы только могла поверить, что у тебя действительно есть сердце! Чародей, улыбнувшись, ответил, что на этот счет она может быть совершенно спокойна, и повел ее в самое глубокое подземелье, где хранилось его величайшее сокровище. Здесь, в зачарованном хрустальном ларце, было заперто живое сердце чародея. Давным-давно утратив связь с глазами, ушами и пальцами, это сердце не могло поддаться очарованию красоты, дивного голоса или шелковистой кожи. Увидев его, девушка ужаснулась, потому что за долгие годы сердце чародея сморщилось и обросло длинной черной шерстью. — Ах, что ты наделал! — воскликнула она. — Скорее верни его на прежнее место, умоляю тебя! Поняв, что ничем другим ее не успокоишь, чародей взмахнул волшебной палочкой, отпер хрустальный ларец, рассек свою грудь и вложил на место мохнатое сердце. — Теперь ты исцелился и сможешь познать настоящую любовь! — сказала девушка и обняла волшебника. Прикосновение ее нежных белых рук, звук ее дыхания, аромат ее тяжелых золотых кос пронзили проснувшееся сердце чародея, но за время изгнания оно одичало, ослепло во тьме, исказилось и оголодало. Гости на пиру заметили, что хозяин замка и девушка куда-то пропали. Поначалу это никого не встревожило, но прошло несколько часов, и в конце концов решили обыскать замок. Долго они искали, но ни девушки, ни хозяина нигде не было. Наконец гости нашли вход в подземелье. Там всех ждало ужасное зрелище. Девушка лежала на полу бездыханная. В груди у нее зияла открытая рана, а рядом корчился безумный чародей. В окровавленной руке он держал алое сердце, облизывал и гладил его, и клялся обменять на свое собственное. В другой руке чародей сжимал волшебную палочку и старался с ее помощью вынуть из своей груди иссохшее, сморщенное мохнатое сердце. Но уродливое сердце было сильнее его, оно отказывалось расстаться с телом чародея и вернуться в ненавистную гробницу, где так долго было заперто. На глазах у перепуганных гостей хозяин замка отбросил прочь волшебную палочку, выхватил серебряный кинжал и, поклявшись, что никогда не подчинится собственному сердцу, вырезал его у себя из груди. Всего на одно мгновение чародей поднялся на колени, сжимая в каждой руке по сердцу, а потом рухнул на тело девушки и умер. Закончив свой рассказ, Катя умолкла, глядя, как глаза графа наполняет грусть. — Простите, наверное мне тоже нельзя пить много вина, — Катя глядела на Оливье, видя, что он явно понял её намёк. — Впрочем, вряд ли бутылка на двоих — это много. Оливье усмехнулся. — Я рассказал бы Вам о своей повешенной супруге, однако Вы ведь и сами всё знаете, как я полагаю. «Четыре мушкетёра», верно? — «Три», — автоматически поправила Катя. — Вашего друга д’Артаньяна нарекли простым гасконцем. Кажется, когда Вы ему рассказали свою историю, то он под конец уснул. Не умеет пить молодежь… — …а ведь этот один из лучших, — закончил оборванную на середине фразу Оливье. — Стоит ли мне опасаться Вас, мадемуазель? Вам, как я понимаю, известны все мои тайны. — А Вам — мои мысли, — парировала она, — так что думаю мы квиты. Никогда бы Кате не пришла в голову мысль, что эта роковая ночь может кончиться чем-то столь тёплым. Постепенно, сон сморил девушку, оставляя все беды ночи в прошлом, а все радости — в будущем.***
Это утро выдалось одним из самых необычных даже для Кати, которая не слишком удивилась бы, неожиданно очутившись где-нибудь на Карибах. В этом времени не было будильников, ведь их еще не изобрели; горничная не будила юную мадемуазель, так как было еще слишком рано, но всё же Катя подскочила на кровати, словно ужаленная. Наверное, впервые ей стоило поблагодарить отца за «подаренные» ночные кошмары. На рассвете граф де Ла Фер обещал обнажить шпагу против де Вильфора, объяснив наглецу, чем чревато приставание к молодым леди, не ищущим его компании. Катя огляделась: в комнате кроме неё никого не было. Опрометью девушка подбежала к окну, видя в нем лишь предрассветную дымку. Страшно даже представить, что через считанные минуты начнется кровопролитье, исход которого неизвестен. Да, граф де Ла Фер прекрасно фехтует, а его визави де Вильфор отлично умеет орудовать лишь пером, однако тревога в сердце девушки всё еще билась, усиливая тахикардию. Катя спешно надела своё вчерашнее платье, пригладила рукой волосы, обула все те же туфли и опрометью ринулась на улицу, думая, где именно могла бы состояться дуэль двух господ. Вряд ли графу понравилось бы то, что Катя будет смотреть на бойню — не пристало девушке, тем более являющейся причиной дуэли, глядеть, как мужчины делают выпады. Что ж, об этом она обязательно подумает после. Может даже прослушать лекцию о поведении от Оливье, которая займет целый час, лишь бы была потом такая возможность. На улице было довольно холодно: капли росы блестели на траве, воздух пах ночной свежестью. Катя растерянно смотрела по сторонам, думая, какое место могли бы выбрать дуэлянты. — Мадемуазель Катрин, позвольте полюбопытствовать, что Вы здесь делаете? — послышался невдалеке голос Оливье, выходящего из-за угла дома. Катя облегченно выдохнула: жив. Он ожидал противника, как всегда спокойный и полный благородного достоинства, смотря теперь на девушку со всей возможной строгостью. — Вам не следует здесь находиться, — тон его вмиг посуровел. — С минуты на минуту сюда явится де Вильфор, не думаю, что Вы хотели бы увидеть его, после произошедшего. — Я думала об этом, — тут же ответила Катя, — но беспокойство о Вас, право, выше боязни прокурора. Мало ли, что может произойти… — Катя поёжилась, списав это на холод. Граф де Ла Фер подошёл к девушке, осторожно касаясь её плеча, словно стараясь успокоить. На лице его читалось непонимание, так что подобные касания он делал лишь по наитию, понятия на самом деле не имея, как успокаивать молоденьких девушек. — Я заметил, что Вы более доверяете разуму, нежели чувствам, мадемуазель. Вам известно, что де Вильфор — наглый мерзавец, работающий в суде прокурором. О моем звании Вы сообщили мне в первый же день нашей встречи, так что Вам известны мои умения. Согласно разуму, Вы осознаете, какая опасность грозит мне, при таком стечении обстоятельств. Видя же Ваши чувства, я предпочел бы, чтоб Вы дожидались меня в отведенной Вам комнате. От столь обстоятельных аргументов у Кати голова шла кругом. И ведь с точки зрения разума всё логично. Именно так, как должно. Так отчего же тогда Катя вообще сюда прибежала в пять утра? Может быть, и ушла бы Катерина, прислушавшись к словам графа де Ла Фер, если бы в этот момент их не окликнул вышедший из поместья де Вильфор. На его лице читался явный недосып, бледность же лишь подчеркивала его синеватые мешки под глазами и одутловатость лица. Единственным, что вселяло в Катю страх, помимо воспоминаний ночи, являлось наличие шпаги в его руках. Гравированный эфес поблёскивал в первых лучах солнца. Мужчина шаткой походкой направился к визави. — Моё глубочайшее почтение, — запинаясь, произнёс де Вильфор. — Простите, запамятовал, каково Ваше славное имя. Я… — мужчина сощурился, пытаясь вспомнить что-то, — я приношу Вам, сударь, свои глу-у-убочайшие извинения. Сожалею, что Вы увидели меня в столь непотребном виде. И надеюсь, что Вы, пощадив моих бедных жену и дочь, отпустите меня с миром. Де Вильфор говорил со столь серьёзным выражением лица, пытаясь при этом ровно стоять на ногах, что впору было рассмеяться. — Извиняться Вам следовало бы перед мадемуазель Катрин, а не передо мной, — отрезал Оливье. — Что до Вашей супруги… Не припомню, чтоб Вы памятовали о ней, пытаясь изнасиловать девушку. Я покровительствую этой мадемуазель, поэтому не могу позволить замять дело. На лице де Вильфора промелькнул ужас: брови полезли вверх, а рот исказился в неровной дуге. У Кати же на миг перехватило дыхание: «покровительствует»?! Он и правда так сказал? Из его уст — это высшая степень доверия и привязанности! — Но позвольте, сударь! Я всего-то прокурор, и шпагу-то в руках держал так давно, что уже и не упомню. Смилуйтесь! Катя посмотрела на Оливье. Что-то в его взгляде подсказывало девушке, что даже самыми пламенными извинениями дуэли сегодня не избежать. Хотела ли Катя кровопролитья? При желании, Оливье заколол бы де Вильфора в первую же минуту, а уж учитывая, что мертвецки пьяный Жерар и шпагу-то в руках не держал, это действо и вовсе напоминало убийство волком бедного ягнёнка. Ягнёнка, который вчера чуть не изнасиловал девушку. Скорее уж волк в овечьей шкуре! — Защищайтесь, сударь! Де Вильфор икнул, схватил шпагу покрепче и отбил первый удар Оливье, каким-то чудом увернувшись от второго. — Мадемуазель Катрин, я всё ещё советую Вам уйти и не смотреть на дело мужчин, — спокойно сказал Оливье, делая очередной выпад. Катя опустила взгляд. Я считаю, граф, что за свои действия нужно платить. В следующий же миг шпага Оливье прошлась в непозволительной близости от одной из конечностей де Вильфора. Тот, вскричав, схватился за правую руку. На рукаве, закрывающем предплечье, теперь расплывалось багровое пятно. Шпага выпала из рук де Вильфора, оседающего на траву. — Могли бы продолжить, владей Вы обеими руками. Теперь же, свято верю, Вы перестанете их распускать. — Оливье говорил громко, резко и безапелляционно. — Ваши извинения приняты. Немедленно уезжайте… Куда Вы там планировали?.. Впрочем, нам это безразлично. Это послужит Вам отменным уроком. Забрав у поверженного визави шпагу, Оливье, взяв Катрин под руку уже столь знакомым ей жестом, направился обратно в поместье. У него определённо были к девушке некоторые вопросы, как впрочем и у господина Монте-Кристо, наблюдавшего за происходящим из окна.