Глава 4 Хроники совместной жизни: рождение наследника
Было раннее утро. В бамбуковом лесу высокие стройные деревья слабо раскачивались в ритме с шаловливым ветерком. Весь лес был залит ясным багряно-золотистым непорочным светом только-только народившегося солнца, листья же словно сверкали: лучи солнца, соприкасаясь с листьями бамбука, рождали яркие блики, которые почти слепили взгляд — казалось, вся листва в огне или внезапно облачилась в позолоту. В покрытой свежей росой траве, которая сверкала не хуже листвы, можно было различить чьи-то слабые следы — казалось, какой-то здешний обитатель только что прошёл по этим местам. Если посмотреть чуть дальше, то можно было заметить того, кому следы эти принадлежали. Это была маленькая лисичка или, скорее, лисёнок: шкурка её была совершенно белой без каких бы то ни было примесей других цветов или оттенков — под отражёнными от листвы и бриллиантами росы лучиками солнца здоровый белый, как парное молоко, мех ослепительно блестел, подобно свежевыпавшему снегу в полдень; голова несоразмерно большая в сравнении с маленьким щуплым, даже несмотря на густой мех, тельцем и озорной нрав, который постоянно понуждал маленькую шалунью обращать любопытный взгляд на любые, пусть самые незначительные и обыденные вещи или периодически увлечённо играть с собственными ногами и хвостом лучше всяких слов свидетельствовало о совсем юном возрасте этой маленькой лисицы; острый носик-пуговка был задорно задран вверх в те моменты, когда лисёнок деловито не принюхивался к земле или другим интересным вещам у себя под ногами; лучистые миндалевидные ярко-зелёные глаза, подобные самым высококачественным изумрудам, смотрели с любознательностью и живым интересом на большой мир перед собой и то и дело лукаво прищуривались, что предвещало очередную милую шалость маленького забавного создания; но самым примечательным в ней были наличие не одного, а сразу двух проказливых пушистых хвостов, которые могли скрыть под собой всё её миниатюрное тельце. Маленькая лисичка увлечённо обнюхивала новую находку: подступы к небольшой жакарандовой роще, которая каким-то чудом — имеющим под собой, несомненно, рукотворный характер — притаилась в самой чаще бамбукового леса. Как раз в то время, когда она была занята этим бесспорно очень важным делом, уже активно примеряясь к началу новой игры с опавшими аметистовыми цветками, в её до сей поры безраздельных владениях, остававшихся нерушимыми от вторжения кого бы то ни было, будь это человек или зверь, ступила нога кого-то незнакомого. Постороннего. Нет, не так. То был посторонний и это факт. Но отнюдь не незнакомый… поняла лисичка, потешно сморщив острый носик. — Жена так красива, — произнёс привлекательный мужчина в чёрном с красным одеянии, неприкрыто любуясь молодой снежно-белой лисицей перед ним. В его голосе слышались грусть и какая-то невыразимая мягкость. — Учитель прекрасен в любом своём облике. Снежная лиса оскалила свои аккуратные маленькие зубки на этого знакомого чужака, без слов демонстрируя, что ему здесь не рады. — Ну-ну, не сердись, — мужчина в чёрном несмотря на недовольство лисички приблизился и, опустившись на одно колено, погладил очаровательное создание по холке, а потом и по голове. Лисица тяпнула его за палец левой руки, но правая рука вторженца продолжала, как ни в чём не бывало начатое — мягко поглаживать её бока и чесать за острые ушки. Сначала маленькая лисица хотела сбросить его руку или сомкнуть зубки ещё крепче, вынуждая того отступить, но ласковые руки мужчины и его светящийся неприкрытым восхищением взгляд, который был направлен на неё, поколебали её намерение. Его руки были волшебными: они каким-то образом сразу находили самые чувствительные части её тела, всегда поглаживая там, где было особенно приятно, а прикосновения его были чудо как хороши — нажим его рук и пальцев был достаточно сильным и твёрдым, но вместе с тем осторожным и нежным. Не успела лисичка даже осознать, как оказалась у него на руках, полностью подаваясь волшебству его поглаживаний, едва ли не мурлыкая от удовольствия. — Дорогая жена, этот муж больше не в силах выносить даже такую короткую разлуку, — голос мужчины был нежным, как бархат. — С завтрашнего дня ты будешь сопровождать меня в этом облике на заседание утреннего суда. Выгуливать же свою вторую сущность — после обеда. В моём присутствии. Маленькая лисица была чуть ли не в экстазе от нехитрых ласк человека: он как раз добрался до самой предпочтительной и чувствительной до поглаживаний части лисьего тела — шейки и ушек. Он отлично чесал ушки! Лисица была так увлечена процессом, что не сразу осознала, что ей сказали. А услышав, тотчас же вырвалась из тумана удовольствия, вздыбила шерсть и боднула головой мужчину в живот, требуя отпустить. — Ты ещё милее, когда злишься, — тихо засмеялся мужчина в чёрных одеждах, но безропотно ссадил лисичку со своих рук на землю. — Но тебе не следует нервничать. Это может плохо отразиться на твоём состоянии. Муж скучает по своей любимой жене. Разве это причина для злости? К тому же этот муж, увидев тебя такую, какой никогда не видел — всю такую озорную и радостно резвящуюся, вдруг понял, что очень многое потерял, когда не сопровождал тебя в твоих прогулках, и хочет исправить это недоразумение и наверстать упущение. Ты не можешь меня за это винить, не так ли? Сказав это, он снова погладил лисичку по голове, заодно потрепав и за ушками, после чего чуть отошёл, давая маленькому снежному шарику свободу действовать на своё усмотрение, чтобы продолжать свои весёлые игры. Сначала лисица посмотрела не слишком радостно на неуместное сопровождение в лице человека, но вскоре она забыла про эти сложные чувства и охотно включилась в новую игру. Уже к концу первого часа её больше не заботило присутствие постороннего… Её вторая сущность сыграла с ней злую шутку… Шэнь Цинцю не знала в чём именно дело, может, в том, что небесные лисы растут по-другому или, возможно, причина ещё проще, а именно — заблокированные божественные силы, но в своём втором облике она была сущим ребёнком. Причём, не только по размеру или виду… И не просто ребёнком, а непуганным наивным сопляком, не знающим страха, не представляющим как опасен и жесток может быть внешний мир и даже не имеющим ни малейшего понятия о необходимости осторожности. Этот ребёнок всегда жизнерадостно отдавался любимому занятию, будь то прогулки по своим владениям — бамбуковому лесу или весёлые детские игры, полностью и безоглядно поглощённая подобными забавами. Особенно радостно она принимала ласки волшебных рук небезызвестного полудемона… С чьим присутствием уже после второй встречи ухитрилась свыкнуться, а после третьей и того прикипеть душой. И этого тупицу-ребёнка совершенно не волновали все проблемы её человеческой половины! Со временем она о них уже даже не вспоминала… Какая поразительная беспечность! Была бы на то воля Шэнь Цинцю, лисичку не миновала бы хорошая порка. Но ввиду определённых причин это было не то, что сложно — невозможно устроить, к вящему сожалению Цинцю. Её лисья суть была сущим ребёнком. Однако она совсем не походила на Шэнь Цинцю, какой та была в своём настоящем детстве… Нисколько. Если бы Шэнь Цинцю были свойственны подобная импульсивная ребячливость, наивность и доверчивость, её бы уже давно на этом свете не было. И в кого только эта лисья сущность такая…***
Дни потянулись своим чередом. Один день был похож на другой, но в то же время чем-то неуловимо отличался. Отличие это было скорее в эмоциональном плане, чем в каком-либо ещё. Шэнь Цинцю и Ло Бинхэ жили вместе во дворце императрицы: они завтракали, обедали и ужинали лишь в компании друг друга, подаваемая еда, конечно же, была неизменно лично приготовлена самим императором, и каждую ночь они спали вместе — хотя эти двое и делили постель, а по настоянию Ло Бинхэ ещё и каждую ночь неуклонно проводили в объятиях друг друга, но ничего интимного между ними не происходило с самой брачной ночи. Однако это было ещё не всё. Они проводили вместе не только ночи и время необходимое для трёхразового принятия пищи в течений дня, но и практически весь остальной день тоже. У Шэнь Цинцю свободным от присутствия мелкого зверя оставалось только несколько часов в сутки, а именно, когда тот в качестве действующего правителя верховодил ежедневным утренним судом в тронном зале. Вернее, так было в самом начале, первые несколько недель так называемого замужества, но потом и это безмятежное тихое время наедине лишь с собой также было потеряно… В начале их совместного проживания Шэнь Цинцю ещё предавалась счастливым иллюзиям, что этот хозяин огромного гарема вскоре вспомнит о своих многочисленных жёнах и хотя бы периодически будет их навещать, тем самым позволив ей выкроить какое-то время наедине с собой, а что важнее — подальше от него, в таком случае она немного смогла бы передохнуть от его навязчивого присутствия, но… все её надежды, как водится, пошли прахом. Этот зверь не только никуда не уходил, создавалось впечатление, он вообще не вспоминал, что у него есть какие-то другие жёны помимо новоназначенной императрицы. От него не было покоя ни днём, ни ночью, ни во сне, ни наяву… Всю ночь он душил в объятиях, в обед либо кормил с рук, либо как минимум сам отбирал кусочки посочнее своими палочками, чтобы положить в её тарелку, не забывая трещать ей на ухо всякие нежности, в течение дня он многократно хватал её за руки или вдруг налетал сзади и приобнимал, и как будто этого мало, у него вошло в привычку периодически сажать её к себе на колени. С первого же совместного пробуждения он взял за правило десять раз на дню или при всяком удобном случае — а для него удобным, похоже, был любой момент времени, — гладить её по животу, класть туда голову, словно к чему-то прислушиваясь, и разговаривать с предполагаемым ребёнком. Со второй недели он даже начал рассказывать сказки после того, как лучшие учёные империи выполнили его первоочередной приказ и составили детские сборники со всякими историями, весёлыми рассказами и теми самыми сказками, да ещё и в картинках (словно им больше нечем заняться!). С тех пор Ло Бинхэ каждый вечер перед сном читал одну из этих историй своему наследнику, воображаемому или нет… Шэнь Цинцю моментами злорадно думала, что не превратится ли столь многое о себе возомнивший зверь в настоящее посмешище, если выяснится, что нет там никакого ребёнка. Однако затем сама же отвергала подобные мысли, потому что такая вероятность в первую очередь была невыгодна именно ей… ведь если она не беременна, то придётся снова проводить с ним ночь, и не только в смысле поспать вместе… Так что лучше бы в её животе уже находился зародыш новой жизни… Ло Бинхэ всячески пытался к ней подольститься и угодить во всём. Например, вся её одежда была её любимого зелёного цвета, а не красно-золотая, как предполагается подобающей императрице или чёрная с красными узорами, как родовые цвета императора. Эти многослойные, с богатой вышивкой, сшитые в предпочитаемом ею стиле и согласно её вкусам, при этом чрезвычайно роскошные наряды заполняли собой весь немаленький гардероб. Когда Шэнь Цинцю переехала во дворец императрицы, уже на следующий день она выяснила, что гардеробная была заполнена целым ворохом одеяний подобного, носимому ею ранее фасону, вот только рассчитанных на женщину. Хотя были там и несколько мужских платьев похожего вида. А в искусно вырезанных шкатулках и коробочках из палисандра, розового дерева и нефрита, сделанных руками истинных мастеров покоились всевозможные украшения: в особенности в изобилии были драгоценности для волос, но это были не короны феникса и разномастные буяо с висюльками, а иного рода украшения — из тех, что могли бы ей понравиться, будь то драгоценные шпильки или даже элегантные короны в мужском стиле, изготовленные придворными ювелирами исключительно для женской головы, похожие на те, что она раньше носила, но более изящные и воздушные. Сам дворец, видимо, был специально спроектирован: он был просто огромен, но это потому, что большая его часть была отдана под библиотеку, в которой можно было найти всевозможные книги, свитки и фолианты, которые представляли собой как старинные памятники литературы, так и новейшие работы, как всемирно признанные труды известных учёных, так и новомодные течения в литературе, как широко распространённые произведения, так и редчайшие издания. Здесь можно было найти книги во всех жанрах: научные, художественные, философские и поэзию с драматургией, и даже по культивации. Рядом же было что-то вроде музыкальной комнаты, которая хоть и была небольшой по размеру, но сплошь заставлена разнообразными музыкальными инструментами на любой вкус, их отличала единственная общая черта — все они были работами великих мастеров. Здесь можно было найти гуцинь, пипу, саньсянь, эрху и другие инструменты в разных вариациях, исполнениях и сделанные из разных материалов, а инструментов помельче, вроде флейты, было столько, словно риса в одной чашке, и ни один из них был не похож на другие. Сам интерьер дворца был решён в бело-зелёных тонах, как и обстановка её бамбуковой хижины на Цинцзин, вот только здесь всё было несравнимо роскошнее, да и все внутренние покои дворца были так и заставлены бесценными произведениями искусства, однако не случайными, а лишь теми, что могли соответствовать утончённому аристократичному вкусу Шэнь Цинцю. Вокруг же дворца были высажены так любимые Шэнь Цинцю бамбуковые деревья. Здесь можно было встретить бамбук даже самых редких видов. Создавалось впечатление, что всё было устроено так, чтобы она чувствовала себя как дома. Её тюремщик постарался на славу. В других обстоятельствах, возможно, все эти прекрасные условия проживания и неприкрытое желание угодить ей во всём и произвели бы на Шэнь Цинцю благоприятное впечатление, но не в условиях сосуществования почти сиамских близнецов, которые никогда не расстаются, и не тогда, когда всё это великолепие на деле всего лишь золотая клетка, призванная держать её в неволе. Как бы этот неприглядный факт не старались скрыть, облекая в яркие роскошные драпировки и приукрашивая красивыми действиями и ласковыми речами, словно они двое и впрямь любящие супруги, поженившиеся по взаимному согласию и по причине сердечных чувств, но всё сразу же приобретало свой истинный неприглядный вид, стоило лишь внимательней оглядеться кругом и получше вглядеться в ситуацию. Хоть Шэнь Цинцю и называли императрицей, а «её» дворец весь и был устроен так, что любой бы уверился — тут только о её благополучии, удобстве и счастье пекутся, но на деле она всё так же была бессловесной невольницей. Начнём с того, что от проклятого зверя не было ни минуты покоя и никакого спасу: про ночи в тесной компании друг друга, как и про совместные принятия пищи уже говорилось, но это было далеко не всё. Весь остальной день они тоже проводили рядом. У Шэнь Цинцю не было возможности уединиться даже во время водных процедур. Этот надоедливый зверь и тут не упускал возможность, назойливо предлагая свои услуги в прислуживании и никому не нужную помощь. Надо ли говорить, что предлагал он лишь для вида, почему-то стремясь соблюдать внешние приличия и придать этому делу некий флёр вежливости и благопристойности, а на самом деле это было ничто иное, как категорический приказ. Даже когда зверёныш занимался государственными делами в новосозданном кабинете в течение дня, он требовал, чтобы Шэнь Цинцю была рядом. А она-то думала зачем туда поставили этот широкий и даже на первый взгляд удобный диван и не менее удобные кресла с пуфиками вокруг низкого столика… Всё было заранее продумано: пока император занимался делами, ей предлагалось находиться подле, либо читая полулежа на диване, либо играя на гуцине, который уже успели расположить на столике. Первое время она отказывалась притрагиваться к чему бы то ни было, будь то книги, или цинь — пусть это отродье не радуется! — но спустя два дня она совсем ошалела от безделья, проводя долгие часы в этой комнате, и потому пришлось перебороть собственное упрямство и отложить гордость на время… А что касается времени для сна, дело не ограничивалось лишь сном в объятиях этого приставучего существа. Стоило Шэнь Цинцю лишь погрузиться в сон, и этот зверёныш был тут как тут. В царстве снов он создал место очень похожее на пик Цинцзин, уделив особое внимание её бамбуковому домику, и всё время, отведённое на ночной отдых, Шэнь Цинцю проводила там. В неотлучной компании небезызвестного императора, ясное дело. Отдохнуть от его присутствия не выходило даже во сне! Тут хотя бы были и некие преимущества: со дня свадьбы ей ни разу не снились кошмары, которые донимали её уже много лет. Но даже этот момент уже был не в состоянии как-то её порадовать и скрасить настроение. Шэнь Цинцю раньше и представить была не в силах, что можно быть таким прилипчивым. Таким настырным и навязчивым! С каждым днём у неё создавалось всё новое, более полное представление как касательно этих слов, так и личности этого докучливого зверька. Её понимание этого назойливого мальчишки достигало всё более глубокого, доселе неведомого уровня. Уже создавалось стойкое впечатление, что Ло Бинхэ надсмотрщик, который стережёт неблагонадёжную рабыню на предмет, как бы не сбежала. Продолжить же стоит с другого. И именно это другое стало окончательным доказательством истинного положения вещей и статуса Шэнь Цинцю в этом дворце. На третий день так называемого брака Шэнь Цинцю узнала, что ей не разрешается покидать дворец императрицы. В самом дворце она могла бродить где захочет и делать, что вздумается, но стоило ей вознамериться переступить порог временного обиталища, как отовсюду сбегались слуги, чтобы воспрепятствовать ей. В первые дни от неё ещё удавалось скрывать истинное положение дел: Ло Бинхэ всегда был рядом, и это отвлекало её внимание на другое. Но в тот день его не было по причине занятости в императорском суде. Тогда-то всё и открылось. Шэнь Цинцю попыталась выйти, но ей не позволили. Заинтересовавшись собственным плачевным положением, она смогла сделать и иные открытия. Во дворце императрицы было слишком мало слуг. Нет, их было достаточно, чтобы приводить вверенную им территорию в порядок или удовлетворить все нужды своей госпожи, но количество слуг, приписанное ко Дворцу Благоденствия было гораздо меньше, чем следовало. Меньше, чем того требовали приличия. Евнухи, живущие при дворце, были явно личными доверенными слугами императора. Они никогда не заговаривали с императрицей Шэнь, только вежливо выслушивали приказы, если таковые были. Единственный раз евнухи императора открыли рты лишь для того, чтобы сообщить — она не может выйти из дворца без разрешения императора. Что касается остальных слуг, все они были немыми и… неграмотными. Когда в тот день Ло Бинхэ вернулся с утреннего суда, он уже был проинформирован о случившемся в его отсутствие. — Цинцин, этот муж слышал, что ты хотела выйти, — сказал Ло Бинхэ как ни в чём не бывало, после того, как подарил жене приветственное объятие, которое Цинцю перетерпела с жёстким телом. За последние дни она уже привыкла к подобным проявлениям внимания со стороны Ло Бинхэ и любым другим нежностям. Другое дело, что она была совсем не рада этому, но её мнения, как и согласия, никто не спрашивал: её всегда затыкали словами о правах мужа, вздумай Цинцю что-то возразить. Через несколько дней спустя после заключения этого смехотворного брака Шэнь Цинцю уже ничему не противилась и не возражала, позволяя так называемому мужу любое угодное ему проявление «чувств». — Хотела, — ответила Шэнь Цинцю, даже не подумав поднять взгляд на вернувшегося с тронного зала «мужа», уделяя всё внимание своему вееру: она открывала его, закрывала и снова открывала, и так снова и снова. Создавалось впечатление, что она с головой ушла в это увлекательное для себя занятие. — На какой-то миг эта Цинцю, видимо, забыла на каком положении находится здесь, но ей напомнили. Это напоминание, надо признать, было довольно своевременным. Забудь об этом. Такой ошибки я больше не повторю. — Тебе следовало сказать о желании прогуляться своему мужу, — терпеливо заметил владыка трёх миров, приобняв за талию и заглядывая в глаза Шэнь Цинцю с нежностью, мягко лаская её нижнюю челюсть. Он открыто проигнорировал намёк своей императрицы или скорее сделал вид, что не понял услышанное. — На самом деле, этому мужу самому следовало вспомнить об этом и предложить прогулку. Моя бедная Цинцин вот уже три дня сидит дома безвылазно… Этот муж должен был не только сопроводить любимую жену на прогулку, но и устроить ей знакомство со всем дворцом, ведь милая Цинцин теперь хозяйка в нём. Но в последние дни я был очень занят и запамятовал. Простишь ли ты меня? Мы можем сейчас же наверстать упущенное. Пойдём Цинцин, давай прогуляемся. Как Шэнь Цинцю и думала. Похоже, ей можно покидать свою золотую клетку лишь в присутствии своего тюремщика. Хотя нет, не так. Весь этот императорский дворец одна большая клетка: даже вместе с Ло Бинхэ ей не суждено выйти за пределы этой ловушки. Будь это Дворец Благоденствия императрицы, сад за его пределами или весь императорский дворец, это всё просто тюрьма, а Ло Бинхэ — надзиратель, который следит за каждым её шагом. До тех пор, пока он рядом, ей никогда не почувствовать себя свободно и раскованно, никогда не стать снова хозяйкой собственной жизни или своей судьбы. — В этом нет нужды, — с этими словами, Шэнь Цинцю сбросила руки Ло Бинхэ — что примечательно, ей это позволили — и отошла на пару шагов. — Ты ведь сама хотела, — нахмурился Ло Бинхэ, сжимая крепко руку, лишившуюся её тепла. — Расхотела, — сказала Шэнь Цинцю безразлично, словно полностью утратила интерес к прогулкам и данной теме в принципе. — Нет, это не дело, — голос Ло Бинхэ прозвучал безапелляционно. — Я знаю, что природа жены требует вольных прогулок на воздухе в каких-нибудь лесных угодьях как минимум дважды в неделю. Иначе могут возникнуть эмоциональные или даже психологические проблемы. А раз прогулки необходимость, у тебя они будут, и в лучшем виде. Когда строили этот дворец, зная об этом обстоятельстве, я специально распорядился высадить лес неподалёку. Бамбуковый лес, как ты любишь. С завтрашнего дня ты можешь гулять там в волю. Тебе никто не помешает, даже я. Жена может ходить туда по утрам, пока муж ещё в тронном зале. Этот муж виноват, что не предложил раньше. Шэнь Цинцю хотела воспротивиться, она уже даже открыла рот, чтобы отвергнуть это предложения, но в итоге ничего не стала говорить. Для начала, просто бесполезно спорить с Ло Бинхэ. Уж точно не в её положении. Тем более, что это всё равно ни к чему не приведёт. Кроме того, эти прогулки нужны именно ей. Было бы и правда глупо в пику какому-то демону отказываться от действительно необходимого для её эмоционального комфорта и ментального здоровья. Утром впервые выйдя из своего дворца, Шэнь Цинцю с благоговением обозрела невероятные красоты разбитых вокруг дворца садов и небольших рощ. Территория дворца императрицы была просто огромной, и не столько само здание, сколько окружение, включающее в себя дивные сады и даже с первого взгляда бескрайний лес. Бамбуковый лес начинался чуть ли не с подступов дворца императрицы с боковой стороны. Шэнь Цинцю наконец поняла, почему в брачную ночь прежде, чем подойти на своих ногах вплотную, Ло Бинхэ сначала открыл проход в окрестности резиденции императрицы с помощью Синьмо. Видимо, этот дворец располагался на самой окраине дворцового комплекса. Сначала она сильно удивилась, что Ло Бинхэ готов её отпустить, да ещё и без сопровождения — одну, но, когда она впервые попала в тот специально для неё высаженный лес она поняла, что на самом деле повелитель трёх миров ничем ни рисковал, ведь вокруг всего бамбукового леса были установлены непреодолимые массивы и мощнейшие барьеры. Тут не то, что один заклинатель, даже целая армия культиваторов не пройдёт! Бамбуковый лес оказался самой защищённой областью всего императорского дворцового комплекса. Он был защищён как от стороннего вторжения, так и от внутреннего прорыва кого-то неразумного, кто вздумал бы вдруг совершить подобную глупость. А что примечательно, установка барьера была полностью завершена лишь пару часов назад. Цинцю достаточно разбиралась в массивах, чтобы подтвердить этот факт. Теперь понятно, почему ей вдруг стало можно гулять… Свобода? Как бы не так. Ло Бинхэ лишь чуть ослабил поводок, чтобы создать у жертвы иллюзию свободы, но на самом деле ни ошейник, ни прикреплённый к нему поводок никуда не делись, да и крепкая хозяйская рука никогда не отпускала их, каждую минуту бдительно наблюдая за своей добычей: стоит ему только заметить хотя бы лишь лёгкий признак планирующегося побега или неповиновения, и император демонов натянет этот поводок изо всех сил, лишая свою жертву всякой возможности на сопротивление и даже мыслей о неподчинении, полностью возвращая контроль над этим жалким существом — контроль, который никогда на самом деле даже и не думал ослаблять — в полной мере утверждая свою власть над ним. Как ни прискорбно это осознавать, но это жалкое существо, эта добыча — сама Цинцю. Тут уж ничего не попишешь… С того дня каждый день часы заседания утреннего суда Шэнь Цинцю проводила в своём втором облике в близлежащем от её дворца бамбуковом лесу. В блаженном одиночестве. Но счастье длилось всего ничего — без малого три недели…***
Уже только через два месяца после знаменательного события — заключения брака, все чиновники двора знали, что у их императора появилось целых два бессменных фаворита. Один из них женщина, с которой император проводит каждое свободное от государственных дел мгновение, даже, о ужас, живя с ней и находясь рядом неотлучно — императрица Шэнь. Но сановники не имели ни единого шанса видеть и тень госпожи Дворца Благоденствия, а вот второй… Вторым фаворитом неожиданно оказался питомец правителя — маленькая белоснежная лисица, с которой все высшие чины были как раз очень даже знакомы. А всё потому, что вот уже больше месяца император берёт свою драгоценную лису даже на заседание совета в тронном зале. Когда государь привёл это создание на утренний суд в первый раз, все посчитали это минутной блажью и потому не обратили должного внимания. Но кто бы мог подумать, что эта, казалось бы, простая прихоть окажется чем-то серьёзным и примет систематический характер, уже за неделю становясь обыденным явлением, за месяц превратившись чуть ли не в обычай. И ладно бы правитель просто приводил это животное в святая святых императорского дворца — в самое сердце зала советов, где, как стало принято с давних времён решались судьбы государства, так нет, повелитель всегда держал это ничтожное создание либо вольготно устроившимся на плече, аккуратно придерживая как бы не свалилось, либо на коленях, то и дело нежно поглаживая и всячески балуя, либо рядом, удобно растянувшимся на императорском троне. Виданное ли дело позволять дикому зверю, грязному животному восседа… возлежать на троне дракона?! Зал советов стал территорией дикого зверя, трон дракона его законным лежбищем, а сам он постоянным участником утреннего суда. Но если всё этим и ограничивалось, это было бы ещё ничего. Однако император всё время возился с ним, кормил с рук лучшими сортами мяса, свежим рыбным филе и лакомыми кусочками фруктов, которые специально доставляли для этого создания прямо к началу ежеутреннего собрания великих мужей государства, при этом ласково и любезно разговаривая с ней. Тронный зал превратился в трапезную для этого животного, император был целиком поглощён им, лишь изредка обращая внимание на чиновников, и, казалось, лишь краем уха слушая доклад сановников, одним словом, создавалось впечатление, что лишние тут именно они, а не эта лесная тварь. — Цинцин, скушай рыбку, она совсем свежая, вкусная. Тебе понравится, — приговаривая так, Ло Бинхэ подносил очередной кусочек угощения к пасти лисички у себя на коленях, второй рукой поглаживая её по голове и острым ушкам. — Цинцин, попробуй этот персик, он очень сладок и сочен. Самый отборный фрукт из доставленных в этот день во дворец плодов. — Цинцин, эта крольчатина специально для тебя. Это блюдо было приготовлено по особому рецепту. Уверен, ты не останешься разочарованной. Что касается двухвостой лисицы — и где только повелитель нашёл этого мутанта? — она благосклонно принимала всё предложенное будь то угощение или ласки соседа по трону, лишь изредка воротя нос: от первого, но никак не от второго. Создавалось впечатление, что император целиком посвящал себя ублажению своей питомицы: обихаживал, лелеял и пестовал. Это баловство перешло все видимые границы. Но никто не осмеливался высказываться против. В памяти всех присутствующих ещё ярко жили образы наказания тех несчастных, кто осмелился высказать вслух своё мнение на этот счёт. Постепенно дворцовые чиновники поняли, если они не хотели оскорбить императора, а даже заслужить его милость, они должны были быть любезны и приветливы с его лисицей, и также втянулись в угождение питомцу правителя. Нет, погладить лисёныша никто не пытался. Да кто бы посмел! Тому, кто попробует близко подойти к этому созданию, не говоря уже о том, чтобы протянуть руку в попытке погладить, было серьёзно несдобровать. Не хуже тех, кто осмелился в самом начале высказаться против нахождения животного в зале советов. Прецеденты уже были. Сановники лишь словесно высказывали восхищение внешности, стати и всего облика этого «несравненно грациозного создания, не имеющего себе равных», как высказался самый любезный и проворный в словах, а главное — самый сообразительный, из учёных совета: лишь после того инцидента другие поняли как возможно самым простым и быстрым способом заработать благоволение повелителя, и наперебой стали восхвалять его питомицу и советовать где и как можно достать самые лучшие лакомства, которые не раздражили бы нежный желудок этого хрупкого деликатного создания. Чиновники на собственном опыте испытали всю истинность поговорки: «Когда, достигнув успеха, некто сумеет вознестись, вместе с ним возносятся так же его утки и собаки». Такова жизнь. И вот же перед их лицами яркий пример. Маленький лисёныш, всего лишь животное… Однако жизнь этого животного дороже жизни любого из них. Всё, потому что его хозяин тот, кто стоит на вершине мира, а с этим приходится считаться. По этой причине сановникам ничуть не казалось странным или унизительным лебезить перед диким зверем. Постепенно этот нововведённый, некогда возмутительный порядок стал для всех привычен, а присутствие лисицы непреложным атрибутом зала советов, сама же она полноправным, пусть и молчаливым, участником утреннего суда, и это уже никого не удивляло и не смущало. Это тоже обыденное явление. Стоит какой-то вещи, пусть и самой невиданной, шокирующей и противной всем традициям и убеждениям превратиться постепенно в нечто привычное, приобретя характер повседневности, как оно вдруг тут же становится в сознании людей чем-то будничным и даже устоявшимся. И жизнь вошла в привычную, вновь ставшую привычным колею…***
Наличие беременности подтвердилось через четыре с половиной недели. Ло Бинхэ каждое утро призывал главного имперского целителя проверить пульс Шэнь Цинцю, дабы установить этот факт с самого первого же дня предполагаемого зачатия. И каждый день целитель ничего не мог сказать, кроме того, что пульс ровный, а сама императрица абсолютно здорова. Что же касается всего остального… ещё рано судить. С каждым таким визитом лекарь становился всё бледнее и бледнее. Уже всего через две недели таких ежеутренних визитов, когда он не мог ничего обнадёживающего сказать императору, следящему за ним взглядом, как ястреб за своей добычей, несчастный доктор напоминал жертву страшной трагедии, который вследствие неожиданно обрушившейся катастрофы внезапного возгорания, потопа или иной напасти, за ночь утратил всю свою семью и честно нажитое состояние. А ещё через неделю — тяжёлого больного, заболевшего какой-то опасной неизлечимой хворью и доживающего свои последние дни. Шэнь Цинцю всегда провожала сочувствующим взглядом шатающегося на каждом шагу, подобно раскачивающемуся на сильном ветру бамбуку, после каждого раза всё больше и больше отчаивающегося лекаря. Было даже непонятно, кто оставался более разочарованным после такого неутешительного осмотра — император или сам лекарь. Ло Бинхэ Шэнь Цинцю не было жаль. Совсем. А чего его жалеть? Он должен быть счастлив уже от того, если Шэнь Цинцю не станет злорадствовать над его бедой. Но вот отчаяние несчастного целителя находило живой отклик в её сердце, ведь после каждого визита жизнь будто по капельке покидала его некогда чистые и ясные глаза. Хотя стоит признать, таковыми его глаза были лишь при первом визите и может ещё при втором. Он был так жалок! При предпоследнем посещении, Шэнь Цинцю даже чуть не всплакнула над его бедой. Теперь совершенно ясно: до подтверждения или окончательного опровержения возможной беременности доктор скорее всего уже не доживёт… А ведь всего четыре недели назад это был ещё сильный молодой мужчина полный сил… А теперь посмотрите, древние развалины, что свой век как раз доживают, выглядят значительно лучше. Да что там, даже двухдневный труп, лежащий в гробу, выглядит свежее и здоровее… Однако лекарю повезло. До того, как он имел шанс окончательно усохнуть и покинуть этот мир в глубокой печали, случилось чудо. Наконец спустя почти пять недель с начала этой эпопеи он смог констатировать факт беременности. Шэнь Цинцю снова с интересом смотрела на разворачивающееся представление. Она переводила взгляд с лекаря на зверёныша и обратно в то время, как эти двое поздравляли и благодарили друг друга, и не могла сказать, кто из них более счастлив. Ло Бинхэ, который светился, как все звёзды в ночи, призвавший сразу слуг и министров, чтобы объявить национальный праздник или блаженно улыбающийся целитель, который за пару минут словно омолодился на целую жизнь и вновь стал напоминать того молодого мужчину, который вошёл в эти двери несколько недель назад. На какой-то миг Шэнь Цинцю захотелось поздравить счастливых виновников торжества, но в последнюю минуту она подавила этот порыв, вспомнив, что в этом «счастливом» событии она сама вроде как играет не последнюю роль. И что её никто и не подумал поздравить: ни счастливый отец, ни вернувшийся к жизни и открывший второе дыхание целитель… Словно она тут и не причём… Будто она здесь так, мимо проходила, и вообще случайный очевидец… Вдруг стало так обидно! Шэнь Цинцю снова чуть не прослезилась, но вовремя одумавшись, подавила этот недостойный порыв. Это было бы глупо. Ей совершенно не с чего плакать. Тем более, что она тут и впрямь вроде бы и не причём и, объективно говоря, лишь выполняет свою часть сделки, не больше. Если Цинцю и есть чему радоваться, так это тому, что это всё наконец вскоре закончится. Однако Шэнь Цинцю серьёзно ошиблась, когда подумала, что во всём этом всеобщем ажиотаже про неё забыли. Другие не осмеливались к ней подойти и словом перемолвиться из-за страха перед определённым демоном. А что касается самого демона, он как раз никогда про Цинцю и не забывал. Он лишь ожидал пока доктор, слуги дворца императрицы и прочие посторонние, которым было поручено организовать общенародные гулянья в честь такого события, разойдутся, чтобы, оставшись наедине с императрицей, устроить уже праздник на двоих. Шэнь Цинцю осознала свою роковую ошибку, когда Ло Бинхэ налетел, как стихийное бедствие и, сграбастав в свои медвежьи объятия, подхватил её на руки и закружил. Цинцю, разумеется, тут же попыталась вырваться из неугодных тесных объятий, но безуспешно. Ло Бинхэ на этот раз, кажется, даже не заметил эти тщетные попытки сопротивления. Её обхватили ещё сильнее, закружили ещё быстрее, а довольный демонический хохот у правого уха стал ещё безумнее. — Отпусти сейчас же, — прошипела с трудом сквозь зубы Шэнь Цинцю. — Меня сейчас вырвет. К счастью, её услышали и даже вняли. Переждав приступ тошноты и дождавшись, когда накатившая дурнота чуть отхлынет, Шэнь Цинцю сразу же развернулась и ушла в библиотеку. Ей требовалось уединение. Всё же эта новость, хоть и ожидаемая, но на поверку оказавшаяся совершенно внезапной и неожиданной, как гром в ясную погоду, потрясло или, скорее, сотрясло всё её существо, как не слабое такое землетрясение, оставив в итоге в состоянии полной прострации. В библиотеку она пошла не случайно. Именно в этом обиталище знаний, посреди этого царства книг, среди запаха чернил и бумаги — как новоизданных сборников, так и старых фолиантов, она чувствовала себя в безопасности. Это было её убежище. Только там она была на своём месте. Там она была сама собой. Этот надоедливый зверь, похоже, как-то почувствовал, что ей нужно пространство и время наедине с собой, и дал их ей. Он не стал навязываться, как уже стало привычно, а в кой-то веки предоставил самой себе. В сердце Цинцю забрезжило что-то похожее на признательность. До чего она дожила! Она уже готова испытывать благодарность к своему тюремщику за ничтожную услугу и такое непривычное для него проявление проблеска понимания… Шэнь Цинцю провела в библиотеке весь день, выйдя из неё ближе к вечеру. И только тогда она поняла, что что-то не так. Ло Бинхэ не приходил, не навязывал своё общество и даже не настаивал на своевременном принятии пищи. Он практически целый день не давал о себе знать, позволив ей побыть одной так долго, как она сама решит. Осознав всё это, Цинцю испытала сильное удивление. Теперь, узнав мелкого зверя так хорошо, она понимала, насколько подобное не в его характере. Неужели он попытался быть понимающим? Это его проявление такта? Его способ выразить участие? Она мотнула головой и выкинула эти бредовые мысли из головы, посмеявшись над собой. Стоило ей выйти из добровольного затворничества, и зверёныш, что совсем не странно, был тут как тут. Тем не менее на этот раз он не кидался с объятиями или иными проявлениями навязчивых чувств, похоже, старался быть сдержанным. Ну-ну, посмотрим, насколько его хватит. В этот раз. Подобные благие намерения у этого зверька возникали от случая к случаю, вот только никогда долго не длились, не отличаясь маломальской продолжительностью, к сожалению… Однако маска сдержанности, вопреки желаниям лицедея, пошла глубокими трещинами почти сразу же: нет, тупое животное всё ещё изволило держать себя в руках и свои культяпки при себе, но вот совладать с то и дело расплывающейся по всей физиономии самодовольно торжествующей улыбкой ничего поделать не могло. Шэнь Цинцю так и подмывало ударом кулака, а лучше — заклинания или сырой духовной энергии стереть оттуда эту улыбку навеки. Эх, мечты-мечты… — Цинцин, тебя долго не было, я уже даже начал волноваться, — обратился Ло Бинхэ к своей императрице, как только двери библиотеки приоткрылись. — Кушать пора. Пошли к столу, ужин остывает. Шэнь Цинцю с трудом сдержала желание закатить глаза. Ну да, ну да, заклинания для поддержания продуктов питания в свежести и тепле уже не работают, конечно, или же знания о них внезапно по какому-то наитию начисто выветрились из головы этого прирождённого повара по какому-то странному недоразумению и насмешке судьбы, ставшему правителем мира. Пока Цинцю раздумывала не податься ли искушению и ответить что-то едкое на очередную глупость этого так называемого мужа, чтобы хотя бы чуть-чуть пригасить эту противную солнечную улыбку и радость будущего отцовства у этого… приличных слов на него нет, сдержанность Ло Бинхэ снова подвела, и он, как водится, накинулся с липучими объятиями на свою «жену». Объятия Ло Бинхэ были как никогда осторожными и нежными. Он обнимал Цинцю, как хрустальную вазу, которая может разбиться от малейшей неосторожности или если приложить чуть больше сил. Но вместе с тем его объятия были пылкими и полными чувств. Шэнь Цинцю даже подняла руки, чтобы оттолкнуть его от себя по привычке. Она знала, что в этот раз если она настоит, её точно отпустят, но почему-то в последнюю минуту не стала ничего предпринимать и лишь опустила бессильно руки, позволяя зверю и дальше держать себя в объятиях. Она не понимала свою реакцию, а точнее, отсутствие таковой. Не понимала в чём дело. Почему она не оттолкнула его, когда у неё действительно была такая возможность? Почему позволила и дальше обнимать себя? Шэнь Цинцю не хотела себе признаваться, но она уже не особо возражала против объятий и иных проявлений нежности со стороны Ло Бинхэ… Не слишком ли легко она привыкла к прикосновениям и присутствию в её жизни этого мелкого зверька? А всё вторая половина, эта проклятая лисья сущность виновата! Разомлела от ласк этого… ученика, начав самостоятельно ластиться к его рукам, подобно домашнему питомцу, с готовностью принимая из его рук любое подношение будь это еда или поглаживание. Забыв о какой-либо гордости пусть даже если и не человека, то хотя бы божественной расы, она позволяет себя обнимать и как домашний щенок всегда рядом с проклятым демоном. И посмотрите, что из это вышло! Теперь даже в человеческом виде прикосновения зверёныша не кажутся чужими и отталкивающими… Если бы Шэнь Цинцю только могла выпороть или по уставу Цинцзин наказать это неразумное вздорное создание… Мало бы ей тогда не показалось! Цинцю бы посмотрела, насколько ей ещё хватило бы этого легкомыслия…***
Последние несколько дней белый лисёныш носился по своему бамбуковому лесу с самого наступления заката до того, как утренняя заря окрашивала своими лучами небосвод, постепенно переходя в полноценный день, а затем за горизонтом закатывался сверкающий диск солнца. Впервые лисёнок был не так беззаботен и игрив, как это обычно случалось. Наоборот, казалось, он сильно чем-то обеспокоен и не находит себе места. В этот раз даже двуногий знакомец, который всё время ошивался где-то поблизости, почти не беспокоил. Он приходил лишь три раза в день и оставался ненадолго, пока лисёнок поедала принесённые им вкусности. — Вот, Цинцин, съешь эту грушу, она сладкая, как мёд, — неизменно проговаривал он, как только лисичка заканчивала свою основную трапезу. Он откуда-то знал, что груша была её самым любимым фруктом. Скосив один глаз на лакомство, она в очередной раз не могла устоять. После сытной трапезы лисичка с удовольствием складывала маленькие лапки на свой округлившийся после еды животик. Мужчина ещё немного оставался, усаживаясь рядом, но на приличном расстоянии, время от времени устремляя на неё сладкий и тёплый, как танхулу, взгляд. В последнее время лисичка не хотела его поглаживаний и долгого рядом нахождения, в это время запутанные эмоции становились ещё запутаннее, но он, как ни странно, это понимал и вскоре уходил, предоставив её саму себе. До следующего приёма пищи. После его ухода ей даже отчего-то становилось немного жаль, что он ушёл…***
Прошло две недели и бунт лисёнка завершился. Шэнь Цинцю вернулась домой и всё снова было по-старому. Нет, не совсем по-старому. Забота и внимание Ло Бинхэ стали ещё более ярко выраженными и всеобъемлющими, но, как ни странно, менее навязчивыми. Он окружил её своей чуткой опекой, как пуховым одеялом. Это неимоверно раздражало Шэнь Цинцю и вместе с тем… не совсем. Наверное, сказывалось то, что они с лисёнком, по сути, одно существо, ясное дело, что если лисёнку хорошо в обществе этого демонического зверя, то и человеческой половине не может быть слишком плохо или неприятно рядом с ним, в который раз пыталась оправдать собственное поведение и реакции в своих глазах Шэнь Цинцю. А ещё у неё образовалось больше свободы. Теперь, когда она была в положении, но не сразу, а примерно с четвёртого месяца, когда начал намечаться живот, Ло Бинхэ больше не считал возможным тягать её за собой на утреннюю аудиенцию. Даже потом он с готовностью предоставлял ей возможность уединиться и отдохнуть от него. И как раз именно это, как в последствии осознала Шэнь Цинцю, и было самым пагубным — свободное время наедине с самой собой. Так пролетело время под заботливым неусыпным вниманием Ло Бинхэ, который ловил каждый её жест, и раздвоенностью эмоций Шэнь Цинцю, которая не переставала спорить с собой и своей лисьей сущностью. Беременность протекала гладко и почти незаметно, начав беспокоить лишь когда начал расти живот, а ноги — опухать. Да и то не сильно, так слегка. Однако для Шэнь Цинцю это всё было довольно тяжело. В моральном аспекте. Давило психологически. Хотя Шэнь Цинцю и признавала, что в женском облике ей было очень комфортно и вольготно, но к беременности она всё же была не готова. Не говоря о том, что это была вынужденная беременность, и она даже к самой возможности подобного ни дня в своей жизни психологически не готовилась, Шэнь Цинцю прожила практически всю жизнь в теле мужчины. Она никогда даже в мыслях не имела завести ребёнка, не то, что самой выносить и родить. Уже от одной этой мысли, что она готовится привести в этот мир новую жизнь, Цинцю чувствовала, что её голова готова взорваться. Поэтому она всё отодвигала подобные мысли и старалась внушить себе, что этого всего попросту нет. Глушила эмоции и отворачивалась от действительности. Впервые в жизни она старалась убежать от чего-то. Однако это стало невозможным, когда стремительно начал расти живот. Только тогда Шэнь Цинцю, скрепя сердцем, признала, что беременность — это факт, и от него никуда не деться. Но тем не менее, она отказывалась думать о том, что внутри неё зреет новая жизнь. Отгородилась от действительности и даже не позволяла себе признать существование этого ребёнка. Но даже когда ей пришлось смириться с тем, что ребёнок всё же есть, всё чаще и чаще ощущая удары его крохотных ножек и ручек, она настоятельно подчёркивала себе, что это просто ребёнок. Не её ребёнок, а какой-то чужой ребёнок, который к ней, Шэнь Цинцю, не имел отношения никоим образом. Ей просто следовало выносить и родить его. Это всё. Всё это самовнушение лопнуло, как мыльный пузырь, на последнем месяце беременности. Денно и нощно её стали изводить кошмары и дурные мысли, одолели всевозможные страхи и тревоги. Весь день ей не было покоя, и только в темноте поздней ночи она находила какое-то странное успокоение в тёплых объятиях Ло Бинхэ. Лишь в те часы, когда Ло Бинхэ окружал её своим тёплым надёжным присутствием, а в мире сновидений всё чутко контролировал, она могла наконец выспаться и отдохнуть без кошмаров. В тот момент он каким-то образом стал якорем спокойствия среди бушующего океана эмоций. А Шэнь Цинцю незаметно для себя стала цепляться за это спокойствие. В последствии она даже думала, что, возможно, именно тогда она начала нуждаться в нём и в его присутствии в своей жизни… Хотя, к своей чести, она могла сказать, что ей удавалось от начала до конца держать себя в руках настолько, что такое её эмоциональное состояние не стало очевидным для других. «Муженька», то есть. Хотя, возможно, он догадывался, она не могла знать доподлинно. Как бы там ни было, он ни разу не дал понять, что ему что-то известно. И так в этой круговерти нарочитого спокойствия и периодически налетавших, как необузданный смерч, сильных всплесков эмоций и прошло оставшееся до родов время.***
Ло Бинхэ ждал у родильной комнаты вот уже несколько часов. Он сидел в кресле с чашкой чая в руках, а вокруг хлопотали евнухи и прочие слуги, чтобы создать ему всяческий комфорт. Весь последний час он с трудом удерживался, чтобы не вскочить и не начать метаться взад и вперёд. Он знал, что роды — это дело не лёгкое и тем более не быстрое. Однако эта гробовая тишина уже давно давила на нервы. Нет, было совсем не тихо, а очень даже шумно. Бабки, повитухи и имперские целители всем составом заседали тут же и носились туда-сюда с горячей водой, с чашечками каши с размолотыми в них кусочками женьшеня, с тазиками с окровавленной водой, и одни небеса знают ещё с чем. Однако того единственного голоса, услышать который Ло Бинхэ стремился, снова и снова напрягая слух, слышно не было совсем. Ло Бинхэ знал, что весь процесс родов довольно болезненный. Он до сих пор помнит, как однажды во время миссии попал в одну деревню, где как раз в то время рожала жена одного из жителей. Она кричала так, что было слышно на другом краю деревни. Ло Бинхэ даже сначала подумал, что её убивают или даже пытают, а ещё очень даже возможно, что как раз разыскиваемая ими нечисть её доедает. Он чуть не ворвался в дом, чтобы спасти ту женщину, его остановили почти у двери и вовремя всё объяснили. Ему было известно, что Шэнь Цинцю человек стойкий и очень гордый. Но разве не должно было быть слышно если не крика, то, как минимум, какого-то жалкого стона? Хотя бы периодически. Но не было слышно ничего даже с его чутким нечеловеческим слухом. У Ло Бинхэ уже начинало складываться впечатление, что и Шэнь Цинцю, и ребёнок давно мертвы, а все эти люди специально создают видимость суеты, не осмеливаясь признаться в своей некомпетентности и страшась последствий оной. Спустя ещё четверть часа и так недолговечные запасы терпения императора-демона совершенно иссякли. — Куда вы, ваше величество? — всполошились разом все слуги и императорские лекари, стоило Ло Бинхэ встать и сделать шаг в сторону двери в покои рожениц. Он лишь зыркнул в ответ, чтобы все вспомнили с кем говорят и поняли, что их очередь ему прекословить ещё не настала и вряд ли когда-нибудь настанет, и, открыв дверь, стремительно вошёл в помещение. Когда Ло Бинхэ вошёл все движения в покоях прекратились, а находящиеся там застыли в подобострастных поклонах. Понадобился ещё один взгляд, чтобы всё опять завертелось, а целители с повитухами вернулись к своим обязанностям. Ло Бинхэ наконец смог вздохнуть с облегчением, получив возможность разглядеть получше хрупкую фигурку на постели. Шэнь Цинцю была очень бледной, в ещё худшем расположении духа, чем обычно, вся её аура так и полыхала чистой злобой и яростью, но она была точно жива. — Ваше величество, ребёнок лежит поперёк. Его надо бы как-то развернуть, — несмело привлёк внимание своего императора один из целителей и встал как столб в ожидании не то одобрения этого действия, не то какого-то определённого приказа. — Так разворачивайте! — рявкнул на него Ло Бинхэ, еле сдерживаясь, чтобы не испепелить тупого врачевателя демонической ци. Если бы он сюда не зашёл, они вообще собирались что-то делать, в крайнем случае выходить и что-то ему докладывать, в ожидании его решения или они намеревались просто ждать единственно остававшегося в таком случае естественного исхода — смерти матери и ребёнка? Когда это всё закончится, наверное, надо будет всех этих некомпетентных личностей казнить. Он подумает о помиловании, если они всё же исправятся и Шэнь Цинцю благополучно родит. И где в это время носит главного целителя! Вздумалось же ему слечь с какой-то хворью именно сейчас. В это время одна из женщин стала давить на живот Шэнь Цинцю, а другая принялась предпринимать какие-то действия по разворачиванию под простыней. Сегодняшний Ло Бинхэ довольно много знал о родах. Он заранее поинтересовался у своего главного целителя. Знание о том, что это гораздо более болезненное и опасное событие, чем он раньше думал, его крайне сильно обеспокоило. Ло Бинхэ даже как-то хотел задействовать свою демоническую кровь, чтобы обеспечить более лёгкий и гладкий процесс родов, но не был уверен не сделает ли хуже. Всё же он разбирался в этом вопросе не настолько хорошо. Поэтому с сожалением пришлось эту идею отбросить. Но происходящее здесь даже выходило за рамки обычной опасности, понимал Ло Бинхэ. Это заставляло его всё сильнее волноваться. Он уселся у изголовья и, осторожно разжав яростно вцепившуюся в простыни руку Шэнь Цинцю, взял её в свою в знак выражения поддержки. С одного взгляда Ло Бинхэ мог сказать, что ей приходилось нелегко. Лицо лишилось красок, а вены на лбу вздулись синим узором, но Шэнь Цинцю упрямо продолжала стискивать зубы и молчать. Ни единого звука ни сорвалось с её уст. — Ты можешь не сдерживаться, кричи, — предложил он от чистого сердца. Но на него зыркнули так, что он посчитал за лучшее умолкнуть. Через десять-пятнадцать минут проблема с разворачиванием была успешно решена, а минут ещё через двадцать ребёнок благополучно появился на свет. Это был мальчик, небесный демон. Но Ло Бинхэ в этом и не сомневался.***
Шэнь Цинцю наконец разжала судорожно сжимавшую ладонь Ло Бинхэ, как она только сейчас в замешательстве осознала, руку. Улыбавшийся целитель протянул приведённого в порядок и нарядно одетого новорождённого Ло Бинхэ, но тот знаком дал понять передать ребёнка Шэнь Цинцю. Когда Шэнь Цинцю вложили в руки этот маленький комок плоти, в её душе царил полный разброд. Она даже не знала, что думает или чувствует. Оказавшийся у неё на руках младенец внезапно открыл свои, до того крепко сомкнутые, мутные ещё глазки и внимательно на неё посмотрел, словно знакомясь. По крайней мере Шэнь Цинцю так показалось. В душе Шэнь Цинцю поднялась целая буря… В тот момент она поняла, если она не уйдёт сейчас, то скорее всего она не сможет уйти никогда. Бросив на ребёнка ещё один последний взгляд, она передала его одной из повитух и попросила унести. Когда его отняли от неё, младенец разразился надрывным плачем. Он не плакал даже когда родился, но сейчас он кричал так безутешно… Когда он появился на свет, Шэнь Цинцю даже в первую минуту показалось, что он родился мёртвым из-за этой противоестественной тишины, но её быстро заверили, что её сын не только жив, но и абсолютно здоров. Её сын… Почему он так плакал? Быть может, он почувствовал, что его мать отказалась от него… Но Шэнь Цинцю запретила себе думать об этом. Ей хотелось лишится слуха, чтобы не слышать этот плач, который стоял у неё в ушах ещё долго после того, как ребёнка унесли. — Ты хотел ребёнка и теперь он у тебя есть, — произнесла Шэнь Цинцю немного хриплым глухим голосом. Она прочистила горло и более привычным для неё тоном продолжила. — Настало время и тебе выполнить наш уговор. — Этот муж помнит и не собирается нарушать своего обещания, — ответил Ло Бинхэ тихо и, подумав мгновение, добавил. — Цинцин, ты уверена, что сейчас подходящее время? Может тебе стоит окрепнуть немного, да и побыть с ребёнком в его первые месяцы. И только после этого думать о том, чтобы уйти. Ты ведь знаешь, что не сможешь забрать Ло Фэйюня. Ло Фэйюнь — это теперь его имя. На этом моменте Ло Бинхэ как будто бы неловко замолчал, не зная, что ещё сказать. — Нет, я хочу уйти прямо сейчас. Что касается ребёнка, как и было условлено, он твой. У меня нет никаких претензий, — выговорила с трудом Шэнь Цинцю слова, которым противилось всё внутри. — Шицзунь уверена? — только и спросил Ло Бинхэ. Впервые с начала этого странного брака он обратился к ней как к учителю. Это обращение даже как-то неприятно резануло слух. В этот раз взгляд его тёмных, как безлунная ночь, глаз был совершенно нечитаем. Лицо же было полностью лишено ставшего привычным мягкого выражения, застынув вместо этого отстранённой холодной маской безразличия. Он казался совсем чужим. Другим человеком. Словно перед Шэнь Цинцю сейчас был отнюдь не тот мужчина, с которым она прожила почти целый год, а сущий незнакомец. На миг ей даже стало абсолютно не по себе. Она передёрнула плечами, чтобы сбросить это наваждение. — Хорошо. Раз таково решение учителя, то так тому и быть, — отчуждённый голос единовластного повелителя трёх царств нарушил длительное молчание. — Письмо о разводе будет у тебя уже к завтрашнему утру. Встав и неторопливо поправив свои одежды, Ло Бинхэ напоследок проговорил, даже не бросив в её сторону взгляд: — Если у тебя будет такое желание, ты всегда сможешь повидать Сяо Юня. После чего он ушёл. Наутро же перед ней лежало письмо о разводе. Всё было подготовлено к её возвращению в Цанцюн.