Записки безумного гения (дневник W. W.)

12 декабря

      Откровенно говоря, я не выгляжу на свои двенадцать лет... До моего дня рождения ровно полгода, но мне мало кто дает даже одиннадцать — половина соседей вообще думают, что мне девять. Может быть, лет в сорок я буду радоваться этой своей особенности, но сейчас она иногда доводит до отчаяния! Я чувствую себя маленьким и незначительным, хотя знаю, что все иначе. Впрочем, свои преимущества можно найти даже в этом...       Детям прощают их страхи и слабости. Почему эта привилегия не распространяется на взрослых и подростков? Бояться могут все, и мы с отцом — живые подтверждения этому. Мой отец был на войне, но боится темноты, а я... Я точно не ребенок, но все же жутко боюсь боли и всего, что может ее причинить. Сегодня я еще раз убедился в том, что мои приключения после побега не закалили меня... Кажется, я даже стал еще мягче! Раньше я редко пугался настолько, чтобы вести себя как маленький, но сегодня...       Сегодня я пытался спрятаться, услышав о том, что мне придется пойти в больницу. Я еще не знал, что ждет меня там, но знал, что ничего хорошего! Городская больница — древнее здание грязно-серого цвета, и в ее коридорах раздается жуткое эхо... Уже эта атмосфера с запахом мокрой известки, спирта и дерева и непонятными звуками (акустика там такая, что скрип двери не отличить от крика) дает причину не любить это место! Оно необходимо, но я бы сделал все возможное, чтобы избегать его посещения... Даже спрятался бы в пальто на вешалке, что я и сделал.       Однако я понимал, что это не поможет. Отец с середины октября до середины апреля всегда носит одно и то же длинное черное пальто из плотной грубоватой ткани... Оно, кстати, очень теплое! Но мое вроде теплее, хоть на улице и не спасло. Разумеется, отец вытряхнул меня из укрытия и задал всего один вопрос: — Почему ты там спрятался? — и блики на его очках в этот момент напугали меня больше, чем его голос. — Я... не хочу идти в больницу! — я немного поколебался, но все же решился сказать правду. Заодно проверил, сдержит ли отец теперь свое обещание... Сдержал. — Могу тебя понять... Я тоже всегда терпеть не мог это заведение — чего стоит одна ржавая дверь! Я ведь работал там, когда здание было еще не таким уж старым, и дверь была ржавой уже тогда... — усмехнулся он, надевая пальто. — И все же нам придется туда пойти. Нужно обработать твою рану. Это для твоего же блага, понимаешь? — Понимаю... Но боюсь. — Я буду рядом и спасу тебя! Не переживай так. И... пожалуйста, не кричи, иначе опять голос потеряешь. Мы же этого не хотим, верно? — Да... А что, будет повод? — я сжался от волнения на этой фразе. Если отец просит "вести себя достойно" или не кричать, это значит, что меня ждет нечто действительно ужасное! Это я слишком чувствительный или дело в нем? Он, разумеется, ощущает свое тело хоть немного, но явно преуменьшает ощущения — и свои, и чужие. А ответом на мой вопрос было нарочито небрежное: — Я не думаю, что будет. Просто на всякий случай сказал.       Тем не менее по дороге (через тот самый парк, где меня нашли — заваленный снегом и буквально монохромный, ведь листьев на деревьях нет) я успел разволноваться еще сильнее, и входил в ту легендарную ржавую — вернее, насквозь проржавевшую — дверь с жуткой дрожью. От страха я плохо соображал и чуть не прошел до конца длинного мрачного коридора, хотя это было ни к чему... Отцу пришлось просто развернуть меня, взяв за плечи, и посадить на стул.       Немного придя в себя в очереди (как не очнуться, когда из приоткрытой двери напротив так несет нашатырным спиртом?), я увидел рядом с собой того мальчика, что узнал меня тогда! То есть... это был старший из малышей Крейн. Невероятная встреча!       В тот день, когда я помог его брату вернуться домой, мне было не до его внешности, и заметил я только его серьезные черные глаза и бледное лицо... Я не запомнил ни бинты на его бледных руках, ни какую-то обреченность во взгляде. Почему у меня такая избирательная память на внешность? — Привет! Помнишь меня? — не лучший способ начать разговор, конечно, но в тот момент соображал я не намного лучше, чем по дороге. — Кажется, да... — ответил мальчик, подняв глаза. — Тебя зовут Уильям, верно? — Зови меня Вилли. А тебя как зовут? — Лучше обращайся ко мне по фамилии: я ненавижу свое имя. Мне его отец дал, и оно... и странное, и имеет глупое значение, хотя мне и подходит. — Даже любопытно, какое имя можно настолько ненавидеть, чтобы не называть его! — Что ж... меня зовут Икабод Крейн. Пожалуйста, не смейся, Вилли! — кажется, мой новый знакомый испытал настоящие страдания, произнося свое имя. Я даже не рискнул спросить, что за значение: я ведь не садист! Не хотелось лишний раз мучить бедного парня. — А многие смеялись? — Почти все... Ты знаешь, каково это, когда над тобой все насмехаются? — Я бледный тощий ребенок со странной фамилией. Разумеется, знаю! Так завязался наш разговор... Я узнал, что Крейну семь лет (а казалось, что не меньше девяти, — но только из-за взгляда, ведь он довольно мал ростом), что он жутко боится крови и что с радостью убежал бы из больницы...       Я предложил ему сбежать, потому что его мать отошла, а мой отец был полностью погружен в чтение очередной скучнейшей книги, но он печально вздохнул и показал мне свои забинтованные ладони... Повязка была пропитана кровью. — Это необходимо, хоть и неприятно... Мне нужно сменить повязки. Да и тебе, видимо, тоже нужна помощь. Не просто же так тебя привели, верно? — произнес Крейн скорбно. — Да я просто порезался слегка. Даже не болит, если честно! — соврал я. На самом деле болит, но я уже привык.       Крейн явно со страхом ждал своей очереди, и, когда он выходил из кабинета (миссис Крейн постоянно гладила его по плечу и тихо повторяла, какой он герой), я заметил на его лице следы от слез. Он плакал... Как ему удается делать это совершенно беззвучно? И почему он не кричал? Он очень стойкий и немного странный ребенок, надо сказать. (Будто я не странный! Я тоже как будто старше своих лет, но молча терпеть, когда мне больно и страшно, не умею... Насколько полезно это умение?..)       А когда очередь дошла до меня, я впервые в жизни радовался тому, что выгляжу младше своих лет... Врач — полная дама в пенсне (кто вообще их носит в наше время?) немного ниже меня ростом — отнеслась с пониманием к моему страху. Я слышал, как кого-то она стыдила за то, что он боялся... Голос у нее просто отвратительный, надо сказать! Но меня это обошло стороной — правда, отцу все равно пришлось держать меня, потому что по своей воле я бы не дался. Порез пришлось промывать каким-то жгучим раствором... Зачем, если все и так было в порядке? Оно бы само зажило... Но у этой старухи были свои представления. И ей было плевать на мои слезы! Это садизм или обыкновенное равнодушие? Могла бы хоть объяснить, что делает и почему это так необходимо... Она даже почти не обращалась ко мне! С другой стороны, это лучше, чем выслушивать лекцию о том, что я не имею права бояться, потому что я слишком взрослый.       Теперь у меня рука болит сильнее, чем до похода в больницу... Когда это закончится? (Хорошо, что нам не придется возвращаться в больницу! Я бы не вынес всего этого во второй раз...)       Зато я встретил Крейна и смог его поблагодарить! И... возможно, мы с ним стали приятелями. Во всяком случае, он мне понравился. Я в любом случае постараюсь с ним подружиться! И он, кажется, не против. У меня никогда не было друзей, но я буду настолько хорошим, насколько смогу. Обычно это помогает добиться успехов... Или я просто такой талантливый и везучий? P. S. А отец не удержался от довольно долгого разговора с миссис Крейн, когда увидел ее... Теперь я почти уверен в том, что он в нее влюблен! Что ж, я буду рад, если она станет моей мачехой. По матери я не скучаю, ведь совсем ее не помню, но все же жить наедине с отцом — пусть он и стал понимающим и хоть немного ласковым — как-то... пусто. Будто чего-то или кого-то не хватает! Может быть, миссис Крейн и ее сыновья (я, кстати, так и не узнал, как зовут младшего!) заполнят эту пустоту?