Тьма в отражении

Кларисса не раз просыпалась, вздрагивая, среди ночи. От ужаса холодело в жилах, но, быть может, это был могильный холод? Если и так, то он исходил от Меделин, сидящей вон в том темном углу, в том самом белом платье, в котором её похоронили. Она прямо сейчас смотрит на Клариссу, безмолвно шепча её имя. В глазах мертвой виден укор, холодный и бесчувственный, как и вся она сейчас. Она, в отличие от Клары, навсегда осталась девочкой. Мертвой девочкой. Вдох-выдох. Кларисса пытается успокоится, но в ужасе замирает, и впрямь видя что-то белое в углу комнаты. Темнота становится почти осязаемой: она обволакивает с ног до головы, словно шелк; все звуки тонут в ней, кроме учащенного сердцебиения, которое заглушает все вокруг. Испуг сдавливает Клариссе грудь, становится трудно дышать. Это «что-то» снова шевелится и женщина понимает, что это была всего лишь занавеска. В такие моменты она злилась сама на себя: она давно выросла из страха темноты и призраков, а всё ведёт себя как маленькая! Но оттого менее жутко не становилось. Кларисса зажигает свечу и внимательно осматривает комнату — никого. «Конечно. — думает она. — Конечно тут пусто! Никакой мертвой сестры, никакого загробного шёпота и погребальных платьев тут и быть не может.» Но если Меделин нет тут, то это не значит что её нет вообще. Непременно, среди живых её не было и быть не могло, но она всегда была рядом: на черно-белой старой семейной фотографии, в воспоминаниях её родителей и, навеки, в их с Рианной кошмарах. Меделин была для Клариссы и её сестры настоящим воплощением Дьявола. Девочки поняли это когда после очередного посещения церкви Рианне приснился сон. «Меделин… Меделин была там! — объясняла она в ту ночь, сквозь рыдания, — Она ждет нас, она сказала, что ждёт нас!» Где именно ждёт их старшая сестра объяснять Клариссе не пришлось, даже будучи ещё ребенком, она поняла сама. Меделин ждет их в аду. И там они не будут вариться в котлах — это было бы слишком милостиво с её стороны. Там они будут постоянно болеть, плакать из-за убитой отцом мухи, а потом пить «лекарство» приготовленное самой старшей, умирать, а потом повторять всё заново. Единственным успокоением Клариссы в ночи кошмаров стала дочь. Она вставала, проходила за ширму, где находилась кроватка малышки и садилась в кресло, стоявшее рядом. Тихое сопение младенца успокаивало, кошмары исчезали сами собой, будто Клэй была оберегом от них. В такие ночи, тихо напевая почти забытую колыбельную, Кларисса осознавала, что любит это дитя. Она любит эту девочку, так безмятежно спящую в колыбели, к которой в её кошмарах тянула руки мертвая Меделин. Она любит свою дочь и желает ей лишь лучшего. А лучшее полагается лишь лучшей. Она и будет такой, Кларисса уж постарается.