У тебя нет птенцов, у тебя нет гнезда. Тебя манит незримая миру звезда, А в глазах у тебя неземная печаль. Ты сильная птица, но мне тебя жаль.
Клетка выглядит пошарпанной, золотая краска местами слезла с прутьев, обнажая совсем обычный проржавевший металл. Джин оглядывается по сторонам, но рассмотреть комнату не получается, полумрак скрадывает очертания и углы, лишь неясный свет откуда-то сверху льется на стоящую перед ним клетку. Он делает шаг вперед и, вглядевшись за прутья, замечает сидящую на жердочке птицу. Она вся переливается жидким золотом на свету, но взгляд цепляется за ее крылья — маховые перья подрезаны неаккуратно, опахало по краям торчит неровной бахромой. Птица молча косит на него бусинкой черного глаза, и когда Хада тянется к дверце, то замечает, что замок заперт. Крутит головой по сторонам, хлопает себя по карманам, но ключа нигде нет, и почему-то — он не знает, почему, — становится нестерпимо важно найти этот треклятый ключ. — Не это ищешь? Джин просыпается резко, как от удара. Распахивает глаза — зрячий и незрячий, — и несколько секунд пялится в высокий потолок собственной студии, а потом садится на диване. Домой он так в итоге и не уехал, вырубился прямо тут, и теперь ноющее тело с радостью готово сообщить ему обо всех последствиях сна на твердой поверхности. Хада бросает взгляд на часы, показывающие девять утра, и досадливо морщится, припоминая, что на сегодня у него записаны несколько важных встреч, общение с журналистами по поводу произошедшего вчера и репетиция. Остро хочется плюнуть на все, поехать домой и выпить, но он прекрасно осознает, что за такое поведение Треш по головке его не погладит. Мужчина дергает плечом, остатки сна с золотистой клеткой еще стоят перед глазами, и голос… Кажется ему до боли знакомым, но Джин никак не может вспомнить, кому он принадлежит. Оно крутится на краю сознания, вьется маленькой серебристой змейкой, ты почти готов ухватить ее за юркий тонкий хвост, но в последний момент она опять ускользает от тебя. — Какие люди с утра пораньше! — дверь распахивается, являя на пороге продюсера, и Хада морщится так, словно выпил ведро уксуса, закусив килограммом лимонов. — Что-то определенно где-то сдохло, раз Хада Джин собственной персоной в кои-то веки пришел вовремя! — С твоей стороны наивно полагать, что я куда-то вообще уходил, — огрызается виртуоз, одергивая воротник смятой рубашки и приглаживая ладонью встрепанные со сна волосы. Треш хмыкает, подходя поближе и окидывая его внимательным взглядом, от которого певцу становится не по себе. — Сходил бы ты, привел себя в порядок, Хада. Выглядишь паршиво. — Что, на такого меня не встанет? — продюсер приподнимает бровь. — Не знаю, как насчет меня, но гостя бы постыдился. Не то чтобы Джина волновало, кто и что о нем подумает, особенно в девять, мать его, утра, но только сейчас он замечает, что Треш совсем не один. Взгляд падает на молодого мужчину в строгом темно-синем костюме за его спиной; длинные каштановые волосы собраны в аккуратный высокий хвост, на слегка удивленном лице дежурная дружелюбная улыбка, а в руках небольшой кейс. Мужчина кажется смутно знакомым, и в следующее мгновение до певца доходит. — Ты!.. — вскакивает с дивана, совсем неприлично тыча пальцем в сторону своего недавнего маньячного фаната. Как он там представился? Тарик? — Что он тут делает?? — вопросительно-требовательно переводит взгляд на Треша. — С сегодняшнего дня — работает на тебя. Хада, готовый было разразиться возмущенной тирадой, давится воздухом. — Какого ху… — вежливое покашливание шатена заставляет скривиться. — Зная тебя, ты и пальцем не пошевелишь, чтобы позаботиться о собственной безопасности. Поэтому я решил взять это дело в свои руки, все ради твоего же блага, — продюсер говорит с ним таким голосом, будто разговаривает с больным в психиатрической клинике. Будь молодцом, Хада, слезь с люстры, она устала. Люстре нужно пойти и поклевать зернышек. — Я об этом не просил! — едва не шипит разъяренной коброй, не хватает только капюшона, но вместо него — растрепанные белые волосы. — Разумеется, потому что когда ты додумаешься попросить, уже будет поздно. С другой стороны, охранять труп меньше мороки — он не огрызается, никуда не спешит и вообще ведет себя как примерный мальчик. Подумай об этом на досуге. Джин с вымученным стоном накрывает лицо ладонью и трет пальцами узкую переносицу, ему совсем не улыбается иметь под боком ходячий шкаф на ножках. — Может быть я сам буду решать, что мне делать со своей жизнью? — С тех пор, как ты подписал контракт со мной — нет, не будешь, — отрезает Треш, и Хада от безысходности едва не скрипит зубами, сверля мужчину откровенно ненавидящим взглядом. — Так что прекращай вести себя как избалованный ребенок, черт возьми, и вперед за работу. У тебя встреча с журналистами через полчаса. И сделай уже что-нибудь со своими волосами. Треш скрывается в соседней комнате, хлопнув дверью, и мужчины остаются наедине. Тарик пробует дружелюбно улыбнуться и завести разговор, но Джин прерывает его шипящим "даже не думай", косит на него хмуро исподлобья и уходит приводить себя в порядок. Ему в самом деле не помешало бы умыться и выпить кофе, а на случай вот таких вот непредвиденных ночевок у него всегда была сменная одежда в своем кабинете. Новоиспеченный телохранитель немного растерянно провожает его взглядом и присаживается на диван, с любопытством осматривая просторное помещение, которое построено определенно на заказ. Большой золотисто-черный зал условно разделен на две части: одна половина под музыкальные инструменты и стойки для записи, вторая же для отдыха, с длинными кожаными диванами, явно дорогого качества, и круглым столиком между ними. Вдоль левой стены простирается огромное, в его рост зеркало метра три шириною, а у противоположную целиком занимает здоровенный шкаф с многочисленными книгами, пластинками, дисками и различными дизайнерскими вещами на полочках. В общем и целом помещение вид производит весьма уютный и благоприятный, несмотря на то, кому оно принадлежит. Джин возвращается минут через двадцать, переодевшийся, причесанный, с чашкой пахучего кофе и выглядит уже гораздо менее потрепанным, если не брать в расчёт залегшие под глаза тени. Натыкается взглядом на Тарика и хмурится. — Ты еще здесь? — Боюсь, что да, — шатен неловко пожимает плечами с легкой улыбкой, но Хада на него даже не смотрит, проходит мимо и падает на диван напротив, закидывая ногу на ногу и бросая взгляд на часы — до приезда желтой прессы еще десяток минут. — Как ты там говорил тебя зовут? — отпивает из своей чашки и подпирает голову стальной рукой. — Тэдрик? — Тарик, — мягко поправляет, рассматривая певца. — Федеральное бюро, служба национальной безопасности, — и в качестве доказательства показывает подозрительно сощурившемуся виртуозу свое удостоверение личности. — Федералы? — брови Джина ползут вверх, он даже кофе на мгновение отставляет в сторону. — Что же федералам понадобилось здесь? — Я пока не могу ответить на этот вопрос, — удостоверение отправляется обратно в карман, а Тарик откидывается на спинку дивана и складывает руки на коленях. — Но это связано с вчерашним подрывом. — И причем здесь в таком случае я? — Притом, что вы, — снова улыбается мягко-мягко, от этой приторности аж зубы скрипят, — были его причиной. — Прекрасно, какие-то выжившие из ума придурки подрывают здания, а виноват я? — негодует, хмурясь. — Не… совсем так. Конкретно вас никто не обвиняет, — вздыхает. — Над этой ситуацией ведется активное расследование, но одно могу заявить точно — этим взрывом неизвестные пытались добраться до вас. На самом деле, он вообще не должен был произойти, но что-то пошло не так, — качает головой. — Кто-то из нашей группы не справился с обезвреживанием. Я должен был тихо вывести вас из здания, не поднимая тревоги… — Честно говоря, ты был больше похож на озабоченного маньяка, чем на секретного агента, — Хада передергивает плечами, припоминая их первую встречу, на что телохранитель тихо посмеивается. — Работа под прикрытием, что тут поделать. Певец задумчиво постукивает пальцами по кожаному подлокотнику дивана, и ритм мелодии кажется Тарику смутно знакомым. Между ними повисает неловкая тишина, или это шатену она кажется неловкой, потому как Джин вообще никакого дискомфорта не испытывает. Хмурится разве что каким-то своим мыслям да ногой покачивает в такт постукивающим пальцам. – Вы можете быть спокойны, – решает нарушить молчание Тарик, натягивая на лицо очередную бесячую улыбку. – Я уважаю право личной жизни и постараюсь не доставить вам проблем своим присутствием… – Одно только твое присутствие уже сплошная проблема. Телохранитель поджимает губы и глубоко медленно выдыхает, считая от одного до десяти и обратно. Да уж, это будет гораздо сложнее, чем он предполагал…***
Журналисты подъезжают к зданию студии ровно в половину десятого, и Хада испытывает совершенно по-детски дурацкое желание запереться в своем кабинете и сделать вид, что его тут нет. Но отмазаться не получается, и ему приходится пустить толпу незнакомых и так ненавистных людей внутрь, благо после чашки кофе он чувствует себя практически человеком. Тарик, как и положено порядочному телохранителю, занимает место за его плечом, молчаливым истуканом замирая позади и ловя на себе недоумевающие взгляды журналистов. Одним из первых звучит вопрос о нем, на что Хада скомкано и неохотно представляет его как своего нового телохранителя и объясняет это временной вынужденной мерой. – Сейчас довольно неспокойное время, вы сами понимаете... – вещает с важным лицом, но шатен замечает краем глаза, как мелко подрагивают пальцы виртуоза, лежащие на столе. Вопросы сыпятся на Хаду один за другим, как из бракованного рога изобилия, журналисты расспрашивают его о реакции на произошедшее, о том, как он выбрался из горящего здания живым и невредимым, интересуются, бывали ли ещё случаи нападения на известную диву и прочее, прочее в том же духе — певец едва успевает на них отвечать. Задают парочку вопросов касательно будущих работ, получают смазанный ответ, что работа над ними активно ведётся и к концу месяца будет закончена. Когда за надоедливыми любителями сенсаций, наконец, закрывается дверь, Джин падает в кресло и чувствует себя морально выжатым, как лимон — а ведь день только начался! Тарик, внимательно присмотревшись к измождённому лицу, молча приносит ему стакан воды, ставит на столик перед певцом и ловит на себе его удивлённо-недоверчивый взгляд. Дожидается короткого "спасибо", кивает и снова становится позади него, сложив руки. Виртуоза поначалу его присутствие нервирует до дергающегося глаза и желания курить каждые пять минут, спиной он почти физически ощущает на себе чужой пытливый взгляд, но когда оборачивается, Тарик смотрит куда угодно, только не на него. В конце концов, постепенно он свыкается с этим и даже перестает дергать плечами от незримой щекотки между лопаток, к тому же качок молчит, и за это Джин ему почти благодарен. На повестке дня еще несколько важных встреч. Когда они выходят из здания студии, Хаду моментально окружает очередная толпа журналистов, которые не получили официального допуска, поэтому решают подловить знаменитость у его работы. Джин хмурится, прикрывает рукой лицо от ярких вспышек фотокамер, игнорируя вопросы и микрофоны, которые пихают в его сторону с таким рвением, с которым счастливый жених пихает в не менее счастливую невесту всякие части тела в их первую брачную ночь. Кто-то особо ретивый решает подлезть вплотную с камерой, пока они идут к машине, и Тарик ловит наглеца на шкирку, словно нашкодившего котенка, оттягивая того от дивы. — Ты еще кто, бдядь? Руки от меня убрал, бугай! — дергается тот, пока шатен обманчиво спокойно наклоняется к нему и тихо, почти ласково говорит на ухо: — Если ты сейчас же не свалишь, я тебе руку нахрен сломаю, — расплывается в очаровательной улыбке, наблюдая, как неудачливый журналюга бледнеет на глазах. — И камеру твою тоже. Виртуоз косится на него краем глаза, но ничего не говорит. Только в зрячем глазу мелькает какое-то непонятное выражение, которое Тарик не успевает рассмотреть. День тянется невообразимо долго, словно прилипшая к подошве ботинка жвачка. Ближе к вечеру они снова возвращаются в студию для дальнейшей работы, хотя Хада уже выглядит так, будто готов послать к такой-то матери и работу, и музыку, и всех остальных. Не спасают даже излюбленные сигареты. Он обменивается парой фраз со своим продюсером и закрывается в звукозаписывающей комнате, оставляя телохранителя маяться от скуки в общем зале. Впрочем, Тарику не привыкать. Он быстро находит себе занятие, получив разрешение пользоваться книгами из шкафа у стены. Ближе к десяти Треш заглядывает к нему, чтобы попрощаться, и уходит, попросив проследить, чтобы Хада в этот раз ночевал дома, а не на жестких диванах студийной. Устав маяться бездельем, шатен решает осторожно заглянуть к тому в комнату, где Джин обнаруживается в наушниках, что-то сосредоточенно вычерчивающий на листке. Телохранителя замечает не сразу, тонкие брови сведены над переносицей, краешек губ закушен, а ручка едва ли не порхает над бумагой — загляденье. Наверное, именно так выглядит то самое вдохновение, толкающее виртуоза на создание его работ, от которых многомиллионная публика в лютом восторге. — Качок? — Тарик чуть морщится от такого обращения, когда певец, наконец, обращает на него внимание. — Просто решил напомнить вам о времени, — кивает в сторону часов. — Уже довольно поздно. Джин со вздохом откладывает ручку и устало проводит ладонью по лицу, будто снимая налипшую за день паутину, откидывается на спинку стула и какое-то время молчит, глядя куда-то сквозь своего телохранителя. Думает о чем-то, прикидывая в голове, затем машинальным выверенным жестом достает пачку сигарет из кармана и прикуривает. — Ты пьешь? Алкоголь в смысле. Тарика неожиданный вопрос заставляет удивиться. — Нет. Работа обязывает находиться в трезвом состоянии, — Хада чему-то кивает, стряхивая пепел прямо на пол. — Машину водишь? — Звучит как допрос с пристрастием, — улыбается, наклоняя голову на бок. — Вожу. — Отлично, — хлопает ладонью по столу и поднимается со своего места, прихватив сумку. — Поехали. — Могу я поинтересоваться, куда? — Можешь. — Так… куда? — Джин игнорирует вопрос, вызывая тихий вздох, и направляется к выходу, по пути гася свет. — Прекрати мне выкать, я не настолько стар. — Ох, — Тарик плетется за ним, почесывая в затылке. — Прости. Тогда — Хада?.. Певец какое-то время молчит, пока они идут к стоянке с припаркованными автомобилями. — Можешь звать меня Джин.***
В баре, в который они приехали по указанию Джина, немноголюдно. Играет какая-то ненавязчивая джазовая мелодия, приятно пахнет свежей кожаной обивкой и чем-то, похожим на запах цитрусовых. Тарику в таких заведениях бывать приходилось редко, и он удивлен, что здесь все довольно цивильно и прилично. Впрочем, зная виртуоза, тот просто-напросто побрезговал бы ехать в какое-то дешевое сомнительное заведение. Страшно даже представить, сколько тут стоит стакан воды… Они занимают свободное место у стойки. Вернее, занимает Хада, телохранитель же молчаливо остается стоять за его спиной, пока виртуоз, закатив глаза, не дергает его за рукав — сядь, не беси. Приходится подчиниться. Джин заказывает себе виски и, судя по количеству алкоголя, планирует прилично так надраться, на что Тарик чуть хмурится и неодобрительно поджимает губы, но молчит, сам от предложенной барменом выпивки отказывается. Кто-то говорит, чтобы время тянулось быстрее, его нужно заполнять событиями, разбавлять какими-то действиями. Но из событий у них только Джин, который с одинаковой периодичностью опрокидывает в себя рюмку за рюмкой, подпирая голову металлической рукой. — Знаешь, качок… — подает голос после третьего или четвертого шота, гоняя пальцем по стойке каплю, но его внезапно прерывает громкий оклик со спины. — Да это же Хада Джин! — шатен косится на какого-то не совсем трезвого парня, который едва ли не обоссаться готов от счастья при виде знаменитости в шаговой доступности. Хада тяжело выдыхает, пальцы до тихого скрипа сжимают стопку. Тарик с нарочито спокойным лицом поднимается со своего места и закрывает его спиной: — Сегодня я за него, — улыбается мягко и открыто, складывает руки за спиной. — Простите, но никаких вопросов, фото и автографов. — Ты еще кто? — парень фокусирует на нем презрительно-возмущенный взгляд и бесцеремонно тычет пальцем в широкую грудь. — Не смей мне указывать! — Я не указываю, — выдержке и спокойствию Тарика позавидовали бы ледники в Антарктиде. — Всего лишь напоминаю, что существует статья о нарушении личного пространства. Вы ведь не хотите иметь проблем с законом? К тому же советую чаще смотреть новости и оставить человека в покое. Пьянчуга щурится, недовольно поджимает губы, бормочет себе под нос парочку неразборчивых ругательств и отваливает, с трудом перебирая ногами. Джин, молча наблюдавший за этой короткой сценой, выдает задумчивое: — Занятно, — встречается с вопросительным взглядом своего телохранителя и пожимает плечами, отворачиваясь обратно к стойке. — А от тебя в самом деле есть толк. Тарик хмыкает от такой благосклонности, усаживаясь обратно, но краем глаза продолжая следить за обстановкой в зале. — Может, брать тебя с собой на всякие интервью? — в той же задумчивости продолжает Хада свой монолог, обращаясь скорее к стопке с виски, чем к своему собеседнику. — Просто раскидаешь всех этих глупых людишек, чтобы не лезли ко мне со своими идиотскими вопросами, — залпом опрокидывает в себя шот и чуть морщится. Шатен очень хочет ответить, что Джин тоже вообще-то принадлежит к расе этих самых «людишек», но стоически молчит, понимая, что тот уже выпил прилично, чтобы не совсем адекватно отреагировать на его слова. В какой-то момент Хаде начинает надоедать чужое молчание, он допивает остатки алкоголя, оставляет на стойке приличную сумму денег и поднимается. На ногах стоит вроде бы твердо, но Тарик замечает, что взгляд певца слегка плывет. — Знаешь, качок,— неожиданно смотрит шатену прямо в глаза, слегка щурясь. — Весь день думаю, как от тебя избавиться, но, пожалуй, не буду этого делать. Может быть из тебя еще выйдет толк, — и, договорив, направляется в сторону выхода. Телохранитель мысленно выдыхает протяжное «ну спаси-и-ибо», трет ноющий висок и следует за своим капризным подопечным, качая головой. Осталось отвести диву домой, и этот напряженный день, наконец, закончится.***
Тарик бросает осторожный взгляд в зеркало заднего вида, глядя на прислонившегося к окну певца. Джин спит. Его некогда надменное лицо с выражением холодной брезгливости, словно дива ненавидит все живое, сейчас выглядит непривычно спокойным, умиротворенным. И бесконечно уставшим. Уголок тонких губ опущен вниз, под глазами глубокие тени, подчеркивающие высокий разлет скул, острых до умопомрачения — тронь пальцем и порежешься. Телохранитель невольно замечает, какие же у Хады длинные ресницы, густые и темные, любая девушка сошла бы с ума от зависти. Все в нем, каждая черта, каждый изгиб расслабленного лица кричит о том, какой он красивый. Нет, не так. К р а с и в ы й. Тарик на мгновение испытывает едва ли не болезненное желание прикоснуться к этому точеному лицу, тронуть пальцами пятнышко родинки над скулой и разгладить складку возле губ. Сжав руль, шатен практически силой заставляет себя оторвать взгляд от спящего и уставиться на дорогу перед собой. Медленно выдыхает, считая от десяти до одного. Опасно. Слишком опасно. Остаток пути он пытается смотреть только на дорогу, прислушиваясь к чужому дыханию. К дому Джина они подъезжают, когда часы переваливают за полночь. Хада просыпается моментально, как только глохнет мотор, трет заспанное лицо и несколько томительно долгих секунд пытается сообразить, где он находится и который сейчас час. Натыкается взглядом на Тарика, молчаливо за ним наблюдающего с некоторой выжидательной осторожностью, и с лица дивы тот же час слетает вся расслабленность и умиротворенность, черты снова становятся резкими и надменными. Перемена оказывается слишком велика, словно перед ним два совсем разных человека. «Ну, здравствуй, злобный брат-близнец», — думает телохранитель, вздыхая. — Спасибо, качок, — коротко бросает виртуоз, отстегивая ремень и распахивая дверцу машины. — Свободен. Тарик приподнимает бровь на эту практически неприкрытую грубость и открывает было рот, чтобы что-то ответить, но Хада захлопывает за собой дверь: — Дальше я сам. И, едва не запнувшись о бордюр, но вовремя выровняв равновесие, довольно бодро вышагивает в сторону своего дома. Телохранитель провожает его долгим взглядом, затем выдыхает, устало трет переносицу и заводит мотор. Что-то подсказывало ему, что с этим взрослым ребенком он еще настрадается.