***
Двумя днями ранее. Дни начинают тянуться привычной чередой, новости о прогремевшем взрыве в центре города постепенно снижают обороты, затихают, как круги на водной глади осеннего озера. Растягиваются, размазываются по киноленте несвежим фаршем, их можно уложить в пятнадцать минут, но режиссер вынужден тянуть время, потому что заявленная длина фильма — час сорок. Первое время мириться с присутствием качка удается с трудом — Джин диким котом шипит по поводу и без, хмурится, недовольно огрызается и в целом выглядит откровенно недовольным ситуацией, крайне скептически относясь к тому, что на него кто-то в самом деле может устроить покушение. Он пытался найти в этом зерно рациональности: кому и с какой целью такое может понадобиться? Да, он богат и знаменит, вот только одно дело, если бы его покусителям были нужны деньги, в таком случае они уже сто раз напали бы на него при выходе из его собственного дома или и вовсе подорвали бы его. Тарик ходит и отмалчивается, а на все вопросы виртуоза неоднозначно пожимает плечами, и Хада от этого бесится еще больше. Неопределенность всегда заставляла его чувствовать себя не в своей тарелке, а если это начинало касаться непосредственно его персоны, то градус недовольства повышался автоматически. Через два дня Джин получил приглашение для съемок в журнал «Gold Fashion», и на их студию пришлось ехать вместе с Тариком. Честно говоря, певец даже начал находить некоторые… плюсы этого вынужденного сотрудничества: качок, как и обещал, никаким образом не лез в его личное пространство, молчаливой тенью маяча постоянно где-то неподалеку. Хада периодически ловил себя на том, что стоит ему задуматься о чем-то, как взгляд сам по себе натыкается на Тарика, чаще всего подпирающего дверной косяк с лицом, диапазон эмоций на котором колебался на уровне среднестатистической табуретки. В такие моменты Джин долго и задумчиво разглядывал своего телохранителя, пока не натыкался на встречный вопросительный взгляд, после чего фыркал и отворачивался, возвращаясь к своим делам. В студию, принадлежащую журналу, они прибывают к часу. Помещение уже подготовлено для съемки, но виртуоз все равно придирчиво решает осмотреть реквизит, саму площадку, свет и только после этого отдает себя в руки визажисту — молодой смуглой девушке с дредами, количеству пирсинга на лице которой позавидовал бы сам Железный Рольф³. — Люциан! — оборачивается она, жестом руки подзывая мужчину, который возится с лампами, пока Джин усаживается перед зеркалом. — Добавь сюда еще света, дорогой. Мужчина, которого назвали Люциан, молча тащит к ним одну из профессиональных ламп на длинной ножке, и Хада отмечает, что лицо того тоже украшено кусочками металла, хоть и не в таком количестве, как у его напарницы. Когда лампа занимает свое место, визажист принимается порхать над лицом дивы, готовя того непосредственно к самой съемке. У них запланировано несколько образов, и Джин надеется, что это не займет много времени. Тарик же, одетый в этот раз в гражданское и совсем не похожий на телохранителя, занимает место у входа, сложив руки за спиной, и готовится терпеливо ждать, время от времени бросая взгляд на часы или поглядывая по сторонам, но по большей степени с легким любопытством наблюдая за приготовлениями. Бывать, так сказать, за кулисами жизни знаменитости ему еще не доводилось, и это можно было расценивать как новый опыт. Только вот хороший или плохой — он пока еще не определился. Впрочем, вряд ли кого-то в этом помещении интересует его мнение в самом деле. Джин, не терпящий прикосновений к своему лицу, напрягается, когда чужие руки осторожно убирают выбеленную челку, открывая взору бледный змеистый шрам, рассекающий кожу сверху вниз через правый ослепший глаз. Девушка никак не показывает ни удивления, ни отвращения, лишь слегка приподнимает брови и наклоняет голову на бок, сосредоточенно что-то прикидывая в уме, а потом принимается за работу, и Хада убеждается, что она действительно мастер своего дела. Он почти не ощущает прикосновений ее рук к себе, лишь едва уловимую щекотку от кисточек, и всколыхнувшееся было недовольство снова залегает на дно. Затем наступает очередь одежды. Тарик предполагает, что это какие-то дизайнерские и жуть насколько дорогие шмотки, но на Джине они смотрятся как ни на ком лучше: темные брюки с завышенным узким поясом, в тон к ним идет шелковая черная рубашка с прямым воротником и полупрозрачной кокеткой⁴, покрытой золотистым узором, а довершают образ крупные треугольные серьги. — Сюда, пожалуйста, — визажист, наконец, заканчивает укладывать волосы дивы и жестом указывает в центр декорированной площадки рядом с самым настоящим роялем, который притащили специально для этого случая. — На этом моя работа закончена, оставляю его на тебя, милый, — подмигивает Люциану и упархивает в сторонку, чтобы не мешаться. Джин терпеливо вздыхает, бросает короткий взгляд в сторону своего телохранителя и натягивает на лицо дежурную полуулыбку, готовясь к двухчасовому аду с фотокамерами.***
— Я думал, у меня лицо сведет столько улыбаться и изображать из себя девушек за пятьсот йен в час, — жалуется виртуоз, устало потирая свое лицо, когда они едут по шоссе в сторону его дома. — Ненавижу камеры. Тарик пожимает плечами, глядя на дорогу. — А отказаться ты от этого не можешь? Ну, если тебе настолько это все не нравится, — звучит настолько легкомысленно и наивно, что Джин не сдерживает тихого смешка. — Это, — с нажимом повторяет за ним, — то, чем я живу. Быть звездой — штука на самом деле сложная. Чем больше ты знаменит, тем больше рискуешь. С другой стороны мне за то, чтобы покривляться перед камерами, недурственно платят, иначе не стал бы я терпеть все это безобразие… — Разве работа не должна приносить удовольствие? — А тебе? — следует встречный вопрос, от которого Тарик на мгновение теряется. — Мне?.. — Тебе твоя работа приносит удовольствие? — телохранитель замечает внимательный взгляд певца в зеркале заднего вида и передергивает плечами. — Мне не столько нравится моя работа, сколько — помогать людям и защищать их, — после недолгого молчания осторожно отвечает шатен, крепче обхватив руль. — Нравится быть полезным. Если я смогу сберечь и защитить хотя бы одну жизнь, значит я чего-то да стою. — Что-то лицо у тебя при этом совсем не радостное, — хмыкает. — Звучит так, будто ты пытаешься искупить свои грехи. Тарик от его слов вздрагивает как от удара и замолкает, до конца поездки не проронив больше ни слова. Не сводя с него задумчивого взгляда, Джин закуривает прямо в салоне, и только тихий звук выдыхаемого дыма нарушает повисшую между ними тишину. Неужели попал по больному? Хада отворачивается, стряхивает пепел и без интереса пялится в окно на размытые огни проносящихся мимо фонарей. Все так или иначе имеют за собой какие-то грешки, невинных попросту не существует. Этот мир прогнил уже очень давно и с неотвратимостью слетевшего с рельс поезда несется прямиком в ад. Какие же грехи ты прячешь за своей широкой спиной, рыцарь?***
Утро следующего дня начинается с противного пищащего звука, который спросонья Джин сначала принимает за будильник и слепо шарит в поисках оного, чтобы познакомить его со стеной. Спустя примерно минуту до него все же доходит, что никакого будильника у него нет уже последние лет двадцать, и мужчина бросает взгляд на электронные часы на тумбочке, показывающие половину седьмого утра. Звук повторяется снова и оказывается звонком его телефона, который Хада с хмурым выражением лица сверлит добрых секунд сорок, прежде чем взять в руки. Тринадцать пропущенных! И какой же самоубийца в такую рань решил бесславно окончить свою жизнь? — Джин!.. — в трубке звучит немного запыхавшийся и до зубовного скрежета знакомый голос, и певец с недовольным стоном закатывает глаза. — Проснуться от кучи звонков в гребанную срань — это явно то, чего мне хватало с утра, качок. — Прости, если разбудил, — Джин морщится от этого «если» и очень хочет съязвить, но голос Тарика отчего-то слишком серьезен. — У тебя есть какие-то планы на сегодня? — А что, — придерживая трубку плечом, дотягивается до сигарет на тумбочке и прикуривает, с наслаждением затягиваясь, — хочешь пригласить меня на свидание? На той стороне слышится тихий страдальческий вздох, Джин почти видит, как его собеседник накрывает лицо рукой. — Пожалуйста, отмени их. — С хуя ли? — выпускает колечко дыма в потолок, хмурясь. Он терпеть не может, когда ему приказывают. Но больше этого ненавидит, когда его тщательные планы что-то нарушает. — Ночью… случилось кое-что, — слышно, что Тарик отвлекается на кого-то, прикрыв микрофон телефона ладонью, и коротко к кому-то обращается. — Это связано с тобой и твоей безопасностью. Я пока не могу приехать, поэтому, пожалуйста, постарайся без надобности никуда не выходить из дома, хорошо? — Случилось что именно? — Мы еще не до конца разобрались, поэтому не могу дать точного ответа. Я приеду вечером. Будь осторожен, мне нужно бежать, — Джин не успевает съехидничать, что это звучит, как наставления заботливого мужа, как голос телохранителя обрывается мерными гудками. В спальне повисает тишина. Хада чувствует, как по внутренностям разливается неприятный холод подступающей тревоги, но старательно гонит ее прочь, вдыхая успокаивающий никотин — скажем нет здоровому образу жизни. На сегодня у него была запланирована запись в студии, и он не понимал, какого черта он должен нарушить собственные планы просто потому, что там что-то случилось. Еще и качок толком ничего не объяснил, лишь запутал еще больше — как это было понимать? Раздраженно вдавив окурок в пепельницу, мужчина решает, что никто не вправе ему указывать, как поступать и что делать, особенно всякие там, поэтому... Поэтому переворачивается на другой бок и решение остаться дома принимает самостоятельно. Поработать над текстом своей следующей композиции можно и здесь, да и вообще взять отдых на денек и потратить это время на себя любимого будет не лишним. Однако крошечный червячок беспокойства все равно поселяется где-то внутри и неприятно шевелится между ребрами. Скука — самая страшная болезнь на свете, ибо со скуки совершается чуть ли не половина всех грехов человечества. Она толкает порой на совершенно немыслимые вещи, переворачивает вверх дном привычный уклад жизни и своевольно нарушает установленный порядок, и если бы существовал более страшный ад, где страдают, то это был бы ад, где грешники скучают. До вечера время тянется утомительно медленно, Джин помимо всяких мелочей успевает заказать доставку еды, выкурить почти целую пачку сигарет, поработать над текстом своей будущей песни — безрезультатно почти, потому что в голову ничего толком не лезет от смутного ожидания какой-то неизвестности. Утренний звонок не выходит из головы, и чем больше Хада о нем думает, тем сильнее нервничает. Когда вам говорят «подумайте о белом медведе»⁵, то вы легко представляете себе образ белоснежного зверя. Но когда вас просят о нем не думать, ты вы начинаете ловить себя на мысли, что эта белая дрянь не желает уходить из вашей головы. Поэтому когда к позднему вечеру наконец раздается дверной звонок, Джин заведен настолько, что готов стрелять на поражение и бить лежачих. На пороге он встречает Тарика снова в гражданском, обычно идеально собранные в хвост волосы слегка растрепаны — спешил. Бровь удивленно ползет вверх, когда тот замечает, что из одежды на виртуозе только черный халат да неизменная сигарета, зажатая между пальцев, но сам певец на этот жест никак не реагирует. — Привет. Все в порядке? — деловито интересуется шатен, старательно не замечая откровенно недовольное лицо перед собой. — Со мной — да. А вот с тобой будет сейчас не, если ты немедленно не объяснишь мне, что, черт возьми, происходит, — цедит Хада, скрестив руки на груди. — Обязательно, — вздыхает и трет шею, — для этого я и приехал. — Ты не мог объяснить по телефону? — Это не совсем телефонный разговор. И точно не на пороге. Так я войду? Неохотно посторонившись, Джин пускает его в дом, прикрыв дверь, одергивает полу халата и, витиевато выругавшись себе под нос, плетется в сторону кабинета. Тарик, с легким интересом осматриваясь по сторонам, — а посмотреть в самом деле было на что, не каждый день в доме такой знаменитости бываешь, — следует за ним. Кабинет виртуоза представляет собой небольшое, но просторное помещение в серо-черных тонах, оформленное явно под вкус своего владельца. Одну стену целиком занимает огромный шкаф от пола до потолка, полностью заставленный разнообразной литературой; ближе к окну стоит заваленный бумагами широкий стол из черной древесины, столешница которого покрыта эпоксидной смолой с золотистыми вкраплениями. Чуть поодаль на высоком резном столике располагается небольшой аквариум с подсветкой. Тарик, присмотревшись, не сдерживает удивленного вдоха, когда различает в воде силуэт рыбы, подозрительно похожей на пиранью. Вот уж кому как нельзя точно подходит такой домашний питомец… Каким-то задним чувством догадываясь, что разговор предстоит, скорее всего, не самый приятный, Хада выуживает из бара бутылку виски, ловко откупоривает ее машинальным движением, — шатен только головой мысленно качает, но молчит, поджимая губы, — и щедро плещет себе в стакан. — Ну-с, — падает в кресло за столом и отпивает виски. — Я тебя очень внимательно слушаю. Тарик медленно вздыхает, как перед прыжком в ледяную воду, а затем достает из-за пазухи плотный конверт и протягивает его Джину. Хмурясь, тот забирает конверт, и на стол сыпятся глянцевые квадратики. Фотографии. Отставив стакан в сторону, Хада склоняется над фотокарточками, присматривается недоверчиво, пока до него не доходит, что на них он видит самого себя. — Что это? — в горле моментально пересыхает, и вопрос звучит как-то хрипло, отчего мужчина тянется к стакану и почти залпом его осушает, даже не почувствовав вкуса. Телохранитель складывает руки за спиной и выдыхает. — Сегодня ночью моей группой была поймана подозрительная личность, которая ошивалась рядом с твоей студией. Зовут Ричард Андерсон, — протягивает еще одно фото, на котором щуплый усатый мужчина с мерзким крысиным взглядом. — Сомневаюсь, что имя настоящее, его документов мы так и не нашли. При осмотре его жилища мы обнаружили много интересных вещей, но эти, — кивок в сторону фотографий, — заинтересовали больше всего. О том, зачем ему эти фото и с какой целью были сделаны — не говорит, также умалчивает и о заказчике. — Мне это имя ни о чем не говорит, — даже если в его окружении кто-то и водился бы с таким именем, маловероятно, что Джин запомнил бы этого человека. — Кто-то организовал за тобой слежку. Как я и опасался, дело принимает серьезный оборот, — Тарик со вздохом опирается ладонями о его стол и опускает голову. А Джин все никак не может оторвать взгляда от глянцевых кусочков бумаги, чувствуя, как расползается по спине холод, забирается под кожу и впивается во внутренности ледяными иголочками, мешая дышать. Любопытные папарацци и фанаты — это неизменные спутники любой мало-мальски известной личности, однако в этот раз что-то подсказывало, что фотографии были сделаны не с этой целью. — Может просто какой-то извращенец? — интересуется с вялой надеждой, подцепляя одно из фото и брезгливо откидывая в сторону, как какого-то мерзкого жука. — Мы не нашли никаких признаков того, что над фотографиями было совершенно что-либо… неприличное. — Да на них даже ничего компрометирующего нет, для чего они ему? Денег за такие фото много не заработаешь, скандал не раздуешь, репутацию мне не испортишь… Немного помолчав, Тарик снова пожимает плечами. — Ответа на этот вопрос мы также не получили. Однако очень похоже на то, что кто-то пока что просто собирает информацию о тебе. Кто-то, кто смог подобраться достаточно близко, дабы остаться незамеченным. Ты понимаешь, что тебе может грозить серьезная опасность? — поднимает взгляд на виртуоза, когда тот снова тянется к бутылке. — А что я еще должен делать? — огрызается, плеснув в стакан янтарной жидкости. — Бегать вокруг в панике и кричать «о нет, боже мой, за мной следят!»? — Тебе нужно усилить охрану. Джин поджимает губы и сдавливает стакан металлической рукой до тихо скрипнувшего стекла. Ему и так приходится мириться с присутствием телохранителя где только возможно, а теперь тот говорит, что этого не достаточно! — Так, качок, к чему ты клонишь? — Тарик отводит глаза и трет шею. — Так как это входит в мои обязанности, я могу обеспечивать твою безопасность двадцать четыре часа в сутки. С твоего, разумеется, согласия, — тут же поспешно добавляет, видя, что Джин готов разразиться возмущениями. — Пойми, это существенно снизит риск возникновения угрозы для твоей жизни. Я не всегда могу оказаться рядом в нужный момент. А если что-то случится, когда меня не будет? — хмурится, серьезный какой, поглядите. Между бровей залегла складка, губы поджаты, а синие глаза полны решимости. Хада молчит, и шатен продолжает. — Сначала подрыв, где погибли люди, в числе которых мог оказаться и ты. Теперь эти фото. Дальше что? Я найду твое обезглавленное тело в твоей же ванной? — виртуоз на этих словах вздрагивает невольно и зябко поводит плечами. — Уж поверь мне, если до тебя захотят добраться, то никакие замки их не остановят. Между ними повисает долгое молчание, нарушаемое лишь тиканьем часов да шумом от фильтров в аквариуме. Джин колеблется. С одной стороны это будет нарушением его личного пространства, которое он так ревностно оберегает уже не один десяток лет. С другой — на кону может стоять его собственная жизнь. Ему приходится неохотно согласиться, что Тарик в чем-то даже прав, но какая-то его часть упорно противится такому вторжению в его маленький мирок. — И сколько времени, — он подает, наконец, голос, сверля взглядом край столешницы, — может на это понадобиться? — Пока угроза не будет устранена, — шатен позволяет себе легкую ободряющую улыбку. — Мы поймаем их, даю тебе слово. — Фу, — морщится Хада, и Тарик облегченно выдыхает, понимая, что буря миновала. — Звучит как в дешевом сериале, не говори так больше. — Значит, ты согласен? — А у меня есть выбор? — Свой выбор у каждого человека есть всегда, надо только… — Я тебя сейчас ударю. Телохранитель хмыкает и собирает разбросанные по столу фотографии, чтобы убрать обратно в конверт, ненадолго задержавшись взглядом на одной: на ней Джин в точно таком же халате в пол-оборота стоит у окна, с такого ракурса видно точеные линии его профиля и острое плечо, едва прикрытое тканью. Смотрит на эту замершую во времени красоту несколько секунд, после чего убирает фото к остальным и отправляет конверт за пазуху. — В таком случае мне будет нужен доступ к камерам наблюдения вокруг твоего дома, — из обеспокоенного тон Тарика снова становится по-деловому официальным — сразу видно человека, занятого своей работой. — Еще не помешало бы сделать осмотр самого дома на наличие каких-либо посторонних устройств, я со своей группой могу заняться этим завтра, — мысль о том, что совершенно чужие люди будут шариться по его жилищу повергает виртуоза в суеверный ужас, но он лишь молча скрипит зубами, понимая, что это для его же блага. — И еще мне придется где-то спать… — Не то, чтобы я был в восторге от этой идеи, — трет висок и вздыхает, — но, так и быть, ты можешь занять гостиную. Что-то еще? — Согласовывать все свои передвижения со мной, ставить в известность о всех звон… — Чтобы член почесать, мне тоже тебя в известность ставить? Тарик давится воздухом и едва не закатывает глаза — Хада в своем репертуаре. — На это, так и быть, — отвечает в тон ему, — разрешение выдам сразу. Могу даже в письменном виде. — Какая щедрость, с ума сойти, — кривая ухмылка разрезает смуглое лицо, когда дива поднимается из-за стола, прихватив бутыль, и направляется в сторону выхода. «Да с тобой кто угодно с ума сойдет…» — страдальчески думает шатен, но благоразумно решает промолчать. — Джин, — виртуоз на мгновение замирает и бросает на него вопросительный взгляд через плечо. — Мы поймаем их. — Делай свою работу, качок. И выходит из кабинета, прикрыв дверь. _______________________________________________ ¹ Джордж Карлин, американский стендап-комик. ² Black & Gold — сигареты класса люкс, одни из самых дорогих. ³ Железный Рольф, самый пирсингованный человек в мире. ⁴ кокетка — отрезная деталь рубашки, блузки или платья, которая притачивается к спинке и образует её верхнюю часть. ⁵ «эффект Белого Медведя» — психологический эксперимент Вегнера