***
Джин надеялся, что занятия работой и суета в студии отвлекут его от всяких неправильных мыслей, но по ощущениям стало только хуже. Сосредоточиться не получалось категорически, в голову постоянно лезли непрошенные воспоминания. Спасением было хотя бы то, что Тарик на время пропал из его поля зрения. Сомнительная передышка для того, кто не привык, что в его личном пространстве кто-то находится столь долгое время. Первое время Джин старается держать привычный отстраненный вид, но стоит только отвлечься и задуматься, как мозг вкрадчиво подкидывает весьма недвусмысленные картинки, и Хада лезет за очередной сигаретой под недовольный взгляд своего продюсера. — Повторю в очередной раз, что если ты потеряешь свой голос из-за своих раковых палочек, то с этой работы вылетишь со скоростью пробки из бутылки, — Треш нависает над дивой, опершись о стол обеими руками. — Я оплачиваю все твои капризы не для того, чтобы ты меня подвел, Хада. — Не припомню, чтобы были прецеденты, — Джин хмуро пялится куда-то в одну точку на столе, поджав губы. — Во славу богам — не было. Однако не забывай, что я все еще твой и продюсер, и менеджер… — Залупенеджер, — огрызается в полголоса, на что у Треша дергается бровь. — Никто не любит хитровыебанных сучек, Хада. Их потом находят знаешь где? — наклоняется ближе, и виртуозу стоит больших усилий остаться на месте, вздрогнув от вкрадчивого шепота над ухом. — На дне озера. Так что если ты продолжишь идти вразрез с правилами шоу-бизнеса, то я заберу у тебя все. От последних слов по спине бегут мурашки, и Джину прямо сейчас очень хочется оказаться как можно дальше от этого человека и этого места. Даже не смотря на все то, что он для него сделал. Треш выпрямляется, с нарочитой заботой стряхивает пылинку с плеча певца и растягивает рот в улыбке, напоминающей добродушный оскал акулы: — Поэтому, на правах заботливого товарища и друга, — дива очень хочет скептически хмыкнуть на это, но молчит, — настоятельно советую тебе разобраться уже со своей ходячей проблемой и прекратить портить настроение окружающим. Для твоего же, Хада, блага.***
Собственные желания легче всего скрывать, когда они, желания эти, не маячат перед носом двадцать четыре на семь. Джин не успевает понять, в какой момент мысли из «как же он меня бесит» превратились в «какого черта он мне отказал?», и это злит еще больше. Себя не обманешь, Хада. Тебе понравилось. И тебе это не даёт покоя. Мысль шебуршится в мозгу подобно маленькому мерзкому грызуну с черными глазами-бусинками, мешает сосредоточиться и думать о чем-то другом. Джин сидит у окна с чашкой кофе, подперев голову металлической рукой, и не имеет ни малейшего понятия, какого черта он снова не спит в восьмом часу утра. Впрочем, одна из причин как раз вышла сейчас на пробежку вокруг его дома. — Разберись со своей проблемой! — передразнивает Хада, отпивая из чашки и наблюдая за разминкой качка на улице. Как он должен с этой проблемой разобраться? Подойти и высказать ему все в лицо? Но они уже поговорили на эту тему и выяснили, что виной всему алкоголь. Однако, чем больше виртуоз возвращается к этим воспоминаниям, тем сильнее сомневается, что дело было в выпивке. Серьезно? Хада, он же тебя с первой встречи бесит. Почему тебя так задел тот отказ? Уязвленное самолюбие, в этом дело? Думаешь, что ты для него недостаточно хорош? Да брось, вспомни, к а к он на тебя смотрел, к а к он тебя трогал. — Может, его просто не интересуют мужчины? — задумчиво склоняет голову на бок, не сводя взгляда с объекта своих мыслей, бегающего за окном. Весьма ладно сложенного объекта, должен признать. Зато тебя — очень даже. Прекрати, вряд ли дело в ориентации. Иначе такого мужика уже давным-давно захомутала бы какая-нибудь барышня, и у них родилась бы куча дитяток с глубокими глазами цвета неба… Хада отворачивается от окна и со стоном прячет лицо в ладонях. Это будет сложнее, чем ему казалось… Только вот Джин не догадывался, что сложно будет не только ему одному.***
Тарик устало откидывается на спинку стула и трет лицо — он как раз закончил осмотр территории через камеры, перепроверил в сотый раз все замки и окна в доме, дождался, пока дива уйдет к себе в спальню, и только после этого позволил себе отдых. Голова гудит, но следовать примеру Хады и напиваться он не спешит, предпочитая находиться на службе в трезвом уме и доброй памяти. Одной ошибки уже хватило как-то раз, повторять события минувших дней ему совсем не хочется. Благо подумать ему есть о чем. И, чтобы отвлечься, хватает первую попавшуюся книгу. Но его хватает только на половину абзаца, а затем слова начинают расплываться перед глазами, и смысл прочитанного ускользает, пока до Тарика не доходит, что он читает одно и то же предложение уже в десятый, наверное, раз. Вместо этого приходят воспоминания о том, как в тот раз от Хады одуряюще приятно пахло цитрусовыми вперемешку с запахом сигарет и виски. — Боже, да не так уж и хорош был тот поцелуй… — со вздохом откладывает книгу в сторону и обводит взглядом спальню. Взор падает на мерцающий экран ноута, и шатен подтягивает его поближе к себе — надо отвлечься. Однако закон подлости, самый вопиющий и неправильный закон из всех имеющихся, радостно подсовывает ему первым же роликом на известном сайте последний вышедший клип с Джином. — Да вы серьезно что ли? — еще один тяжкий вздох. Несколько секунд он смотрит на превью видео. И черт пойми зачем жмет кнопку проигрывания. Из динамиков тут же негромко льется уже знакомая музыка — ее он слышал в тот день, когда виртуоз выступал на сцене. Взгляд задумчиво скользит по экрану, отмечает по-змеиному гибкие черты; Джин из клипа движется так грациозно и манко, что глаза сами невольно прикипают к его движениям. Оторваться сложно. Еще сложнее — не думать и не вспоминать о том, что произошло между ними. Как же сложно удержаться и не переступить черту.***
Говорят, когда чувствуешь в своей душе уныние, то стоит искать исцеления в труде. Наверняка и с навязчивыми мыслями это тоже должно сработать, по крайней мере Джину очень хочется на это надеяться, когда он в один из следующих дней прется в небольшой тренажерный зал, расположенный в задней части своего дома. Перспектива физически себя измотать до такого состояния, чтобы не было сил думать о посторонних отвлекающих вещах кажется ему весьма привлекательной. Ровно до того момента, пока его уединение не прерывается тем самым отвлекающим фактором, который с неловким выражением лица замирает у входа. — Какого черта ты здесь так рано? — Джин отпускает металлический поручень и устало садится на скамью, хмуро глянув на телохранителя. — Я, кажется, просил приходить после того, как я закончу. — Мне казалось, что ты уже, — вид у Тарика в самом деле извиняющийся, похоже тот действительно не рассчитывал столкнуться с виртуозом. Однако недовольства его это не унимает, лишь подстегивает, и удушливая волна раздражения поднимается откуда-то изнутри, покалывая внутренности сотнями незримых иголочек. — Да и чем мое присутствие тебе помешает? — Тем, что твои обещания не нарушать мое личное пространство — пиздеж чистой воды. — Я не нарушаю твое личное пространство, — выразительно вздергивает бровь — расстояние между ними порядка трех метров. — Ты нервируешь меня одним своим присутствием, — Хада поднимается с тренажера, подхватывая полотенце и вытирая виски, поправляет растрепавшиеся волосы, откидывая с лица белоснежные пряди. — Увы, но мое присутствие — это обязательная часть договора. К тому же, ты сам на это согласился. Ради твоей же… — Безопасности, да-да-да, — закатывает глаза, уже по горло сытый, что все вокруг носятся с ним, как с писаной торбой. Телохранитель не сдерживает тихого вздоха, мысленно считая до десяти и обратно. — У тебя имеются претензии конкретно ко мне? — уточняет, внимательно глядя на виртуоза. Джин встречается с ним взглядом, щурится нехорошо. — Если действительно так, то ты мог спокойно сказать об этом. Ну, знаешь, словами через рот, все-таки все здесь люди взрослые, — договорить шатен не успевает, потому что в лицо ему прилетает полотенцем. Ткань с тихим шорохом падает на пол, а затем в зале повисает просто гробовая тишина, в которой мужчины молча смотрят друг на друга. Напряжение пронизывает воздух подобно назревающей грозе, что вот-вот разразится молниями. Первым молчание нарушает Хада, высокомерно вздернув уголок губ: — Подними. Тарик как-то слишком быстро оказывается совсем рядом, широкая ладонь опускается на плечо, вжимая Джина спиной в стену, вырывая из легких хриплый шумный вздох. Смотрит в глаза, стоя почти в упор, из-за разницы в возрасте выглядит не так внушительно, но прочувствовать чужую силу виртуоз успевает сполна. Он едва ли не шипит, стальной ладонью упираясь в чужую грудь, но отодвинуть качка — все равно, что бодаться с горой. — Руки от меня… — Я — не твоя вещь, не мальчик на побегушках и не твоя прислуга, — голос Тарика тихий-тихий, обманчиво спокойный, но в потемневших глазах напротив творится самая настоящая буря. — Я такой же человек, как ты. И заслуживаю человеческого к себе обращения. Хотя бы из уважения к тому, что обеспечиваю безопасность твоей высокомерной тощей задницы. Джин давится возмущением, вскидывается, но в следующий момент его уже отпускают, и шатен, не сказав больше ни слова, выходит прочь из зала. — Охуеть… — только и может выдавить певец, провожая его охреневшим взглядом. Плечо неприятно ноет от чужой хватки — наверняка на тонкой коже останутся следы. Где-то глубоко внутри снова просыпается нечто, похожее на чувство… вины?***
После утреннего инцидента они больше не пересекаются, хотя присутствие телохранителя где-то поблизости ощущается на каком-то ином уровне. Джину нужно время, чтобы остыть и не натворить глупостей, уж больно сильно чесались руки дать ему по его красивой мордашке. Негодование не утихает, даже когда время переваливает за поздний вечер — да как он посмел с ним так обращаться! Затем догоняет запоздалое — «это у меня-то задница тощая?!», с которого певец бесится еще больше. Какая-то часть разума, виновато шаркая ножкой, напоминает ему, что сам Хада отнюдь не ангельского поведения. Поэтому реакция Тарика на его выходки была вполне закономерной — человек просто-напросто не выдержал. Да кто угодно бы не выдержал находиться едва ли не круглосуточно в обществе такой гадюки. Взгляд неожиданно падает на чужой пиджак, сиротливо позабытый на спинке кресла. Джин хмурится, в одно мгновение приходя в недовольство — просил же убирать за собой! Раздражённо хватает чужую одежду, чтобы отнести и швырнуть Тарику, заодно отвесив пару колких комментариев по этому поводу, но замирает через шаг. Сжимает в руках плотную, не дорогую, но все же качественную ткань – шатен в вопросах одежды, как он успел отметить, предпочитает скорее комфорт и удобство, чем стиль и моду. С другой стороны, он не так часто видит Тарика в каких-либо других вещах, чтобы об этом судить, вряд ли спортивный костюм, в котором тот выходил на пробежку, можно считать разнообразием. Джин задумчиво мнет ткань пиджака в руках, так и замерев посреди кабинета; до него долетает едва уловимый запах чужого одеколона. Подносит вещь чуть ближе к лицу и осторожно, будто то ли опасаясь, что та укусит в ответ, то ли беспокоясь, что кто-то может увидеть его в этот момент, вдыхает. Запах не приторный и не резкий, похожий на утреннюю свежесть, когда стоишь у приоткрытого окна, за которым мягкими хлопьями сыплется снег. Уют. Так пахнет уют и спокойствие, Хада запоминает этот запах, прикрывая глаза на одно долгое мгновение и поводя носом над тканью. Точно так же пахло от телохранителя утром во время происшествия в зале. Джин вздрагивает от воспоминания, яркой вспышкой озарившего сознание, жмурится и отодвигает от себя пиджак, сверля несчастную одежду исподлобья, словно та была виновата во всех его бедах. — Да что с ним такое… — бормочет, решительно распахивая дверь, чтобы отнести пиджак Тарику и выбросить наконец прочь из головы все ненужные мысли. Но вот незадача, мысли не разделяют желания своего хозяина и, разумеется, никуда деваться не хотят, ехидно потирая лапки, отчего виртуоз в какой-то несвойственной для него нерешительности замирает перед дверью в спальню качка. Нужно просто зайти и отдать чёртов пиджак, пригрозив, что если ещё раз найдет его вещи у себя, то просто сожжёт их. Но вместо этого Джин выдыхает, проходит мимо и запирается в собственной спальне. Прислонившись спиной к двери, долго смотрит на чужую вещь в своих руках, ещё толком не определившись, что собирается делать, но смутно чувствуя, что поступает неправильно. Под ребрами все заходится волнительной дрожью, когда он снова прячет лицо в складках плотной ткани. Скулы обжигает жаром от одной только мысли, что... Нет-нет-нет, Хада, ты же не из тех извращенцев, которые… Которые что? Проводит подушечками пальцев по темной поверхности воротника, кожей ощущая его шероховатость. Он ведь ничего такого не собирается делать, верно?.. Никто ни о чем не узнает, если он будет предельно осторожен. Мысли о неправильности того, что задумал виртуоз, все ещё скребутся на затворках сознания, пока он, бросив злосчастный пиджак на постель, проверяет окно, плотно задвигает шторы и запирает дверь. Думает мимолетно о том, что надо было забрать с собой остатки виски из кабинета, но возвращаться за бутылкой не хочется. Вместо этого стягивает с себя футболку, присаживается на постель и осторожно трогает кончиками пальцев рукав распластавшегося по простыни пиджака так, словно тот живой. Затем тянет к себе и, помедлив немного, накидывает на плечи, сразу же утопая в чужой вещи не по размеру, которая болтается на нем как на вешалке. С тихим вздохом откидывается на постель, чуть поворачивает голову, чтобы уткнуться носом в воротник, где запах ярче всего. Если прикрыть глаза и обхватить себя руками, то можно представить, что это другой обнимает его со спины, осторожно и мягко. Он опускает руки, касаясь собственной груди, контраст прохладного металла и живой плоти посылает ворох мурашек по коже. Интересно, какими были бы его руки? Джин отчётливо помнит, как осторожно и нежно чужие теплые ладони обнимали его талию, широкие и большие настолько, что запросто могли заключить ее в кольцо пальцев. А сегодня утром эта же ладонь сжимала его плечо так сильно, что едва не оставила след на тонкой смуглой коже, и Хада с ужасом ловит себя на мысли, что это ему понравилось не меньше. Помнит, как жар этих рук обжигал даже через одежду, и, о боги, как бы он хотел ощутить их на себе без мешающей ткани. Ладони медленно скользят вниз от груди по лесенке ребер, пробегаются подушечками пальцев к низу живота и замирают у кромки домашних штанов. Джин прикусывает краешек рта и тихо выдыхает, не спешит, потому что он тоже не спешил бы. Он медленно опустился бы руками к бедрам и ниже до колен. Я помню этот взгляд, которым он смотрел на мои ноги, невозможно было не заметить. Да, они определенно ему понравились. Хотел бы я, чтобы он зашёл дальше? Ладонь опускается ниже, пальцы накрывают пах, поглаживая через ткань, и Хада, понимает, что да, хотел бы. С губ слетает тихий томный вздох, стальной ладонью он хватается за воротник пиджака, притягивая ближе к лицу и жадно вдыхая чужой запах, его запах, почти ощущая, как чужие руки ложатся на бедра, обхватывают и медленно поднимаются выше, выглаживая смуглое тело и заставляя его податливо выгибаться на простынях. Каким бы он был со мной сейчас? Бесконечно, просто невыносимо ласковым или позволил бы себе быть грубее? Джин тут же давится вздохом, стоит только представить, как это сильное тело вдавило бы его в постель, не давая воли, заставляя едва ли не таять под собой. Пальцы оттягивают резинку штанов, приспускают ниже, разгоряченную кожу облизывает прохладой, посылая толпу мурашек по позвоночнику вверх. Горячей ладонью обхватывает себя покрепче и проводит пару раз вверх-вниз, размазывая клейкую влагу по длине. Хочу уткнуться в его плечо, пока он будет истязать меня своими руками. Боже, это самое настоящее преступление, иметь такие руки… Шумно втягивает воздух носом и откидывает голову назад, затылком упираясь в постель. Белоснежные волосы разметались вокруг, грудь тяжело вздымается от частых вдохов и выдохов, краешек губ закушен, а брови заломлены вверх над плотно зажмуренными веками с подрагивающими ресницами. Разум, сдобренный алкоголем и окутанный чужим запахом, щедро подкидывает картинки одна другой откровеннее, заставляя смуглое тело беспокойно ерзать на постели, выгибаться, сбивая простыню под собой. Чужие губы накрывают его шею, жадно скользят по доверчиво подставленным изгибам золотистой кожи, а Джин едва не умоляет не оставлять на ней следов. Слышит тихий утробный смешок, от которого мурашки табуном разбегаются по спине и бросает в жар; этот большой мальчик знает, что делает… Нет, он не оставит следов, он дразнит, каждый раз сжимая зубы чуть сильнее дозволенного, заставляя со стоном впиваться в его плечи ногтями, в отместку помечая их царапинами. Которые утром будут напоминать обоим о том, что произошло… Хада сжимает зубы, гулко сглатывает, чтобы не застонать в голос, суетливо подаётся бедрами навстречу собственной ладони, уверенно и резко скользящей по напряжённой плоти. Внутри все переворачивается, дрожит и сводит от почти болезненного возбуждения. Он теснее сдавливает кольцо пальцев под головкой и в несколько быстрых движений с тихим стоном доводит себя до разрядки, судорожно цепляясь металлическими пальцами за край пиджака. Удовольствие прокатывается по телу оглушительной волной, а затем вместе с ним приходит опустошение. Хада разлепляет глаза и с трудом фокусирует взгляд, косится на свою испачканную ладонь. Вот же ж блять. Его хватает максимум на то, чтобы вытереть ее о смятую простыню, после чего, завернувшись в чужой пиджак, он утыкается лбом в подушку. Этой ночью впервые за долгое время ему ничего не снится. На утро Джин очень долго не может сообразить, какого черта вообще на нем чужие шмотки и что ему с этим делать.***
Следующий день начинается с череды проблем в студии. Сначала ломается звукозаписывающая аппаратура, и им приходится в срочном порядке вызывать мастера для починки. Затем практически сразу за аппаратурой в негодность приходит кофемашина, что совсем не способствует поднятию настроения. Все это сопровождается не самыми содержательными комментариями Хады и его попытками доебаться до Зеда, попутно игнорируя Тарика и воспринимая того как часть интерьера. Один из таких разговоров обрывается осторожным стуком в дверь. Джин, недовольный тем, что их прервали, несколько секунд сверлит дверь хмурым взглядом, вопросительно косится на Треша, который в ответ пожимает плечами. На пороге вежливо улыбается молодая девушка с собранными в хвост волосами, судя по форме и бейджику — из фирмы доставки. Взгляд падает на букет цветов в ее руках, и дива вопросительно изгибает бровь. — Доставка для Хады Джина, — улыбкой девчушки можно сражать толпы неподготовленных к такой красоте юношей, но Хада остается безучастным, лишь хмурится пуще прежнего, скрестив руки на груди. — Я ничего не заказывал. Тоненькие брови доставщицы в непритворном удивлении ползут вверх. Девушка с особой тщательностью проверяет приложенную к букету записку, сверяя указанный в ней адрес. — Ошибки быть не может, адрес указан именно этот, — вежливо отвечает и протягивает букет, который Джин из соображений безопасности не спешит брать. Во взгляде девушки, не ожидавшей такой реакции от знаменитости, сквозит искреннее недоумение, и она, хлопая своими длинными ресницами, открывает было рот, но на выручку приходит Тарик: — Позвольте-с, мисс, — мягко забирает цветы, бросая взгляд на записку — имя действительно указано верно, как и адрес студии. — Может быть, кто-то из твоих фанатов? — телохранитель оставляет девушке чаевые и закрывает за ней дверь, после чего возвращается к настороженному Джину, который сверлит букет взглядом так, словно тот может превратиться в гадюку в любой момент. В свете последний событий он не удивился бы, случись что-то подобное. — Я не люблю цветы. Тем более черт знает от кого. — Тебе бы радоваться таким знакам внимания, а ты носом крутишь, — подает голос Треш, качая головой. Хада зыркает на него возмущенно, и режиссер пожимает плечами. — Кое-кто просто зажрался. — Зажрался — это когда я начну требовать подарки деньгами. Или хотя бы выпивкой… — О! — Тарик заглядывает внутрь букета, осторожно подцепляет пальцами и выуживает из-под лепестков небольшой темный конверт с золотистым теснением по краю. — Кажется, это действительно твой фанат, Джин. — Что там? — виртуоз косится на конверт, пока телохранитель прощупывает тонкую бумагу. Даже на вид та кажется дорогой, кто-то действительно постарался со своим «подарком». — Не могу ничего нащупать, — Тарик чуть хмурит лоб. — Возможно, письмо?.. — Дай-ка сюда, — закатив глаза, выхватывает конверт из чужих пальцев, машинально проводит подушечками по довольно приятной на ощупь поверхности и решительно надрывает край. Но никакого письма внутри не обнаруживается. На подставленную ладонь высыпаются несколько… прядей белоснежного цвета, издевательски аккуратно перетянутых золотистой ниткой. Джину хватает всего пары секунд, чтобы понять, что он держит в ладони. Противный холодок осознания ползет по позвоночнику, заставляя кожу покрыться колкими мурашками.