АРМАГЕДДОН

Плохо отдавая себе отчёт, хватаясь последними силами за здравомыслие, двигаясь скованно, дерганно и нехотя, как марионетка в руках неумелого кукловода, Локи приблизился к Люсиль, отстраненно отмечая испуг в расширившихся глазах, всклокоченные волосы, а также листики и травинки (определенно, с улицы), зацепившиеся за растрепанную косу, ещё несколько часов назад заплетенную аккуратно самим асгардским богом… Лофт надеялся, что девочка развернется и убежит от него — догонять её он точно не будет! Но Люси никуда не убежала, а стояла, запрокинув немного голову… Локи поднял руку и ударил Люсиль по лицу: без размаха, но достаточно сильно, больно и унизительно. Девочка упала как подкошенная с тихим вскриком, прижав ладонь к лицу… Боги, она ведь ребёнок. Она безоружна. И этот взгляд… Он посмел ударить Люси. Не шлепнул, не дал подзатыльник — серьезно и страшно ударил по мягкой детской щеке, чуть не свернув тоненькую детскую шейку, выныривающую тростиночкой из широкого ворота свитера. Пальцы отчетливо помнили эту податливую теплую кожу, с неощутимыми волосками-пухом, мягкую и шелковистую, какая бывает только у детей. — Я ненавижу тебя, — бессмысленно, беспомощно, но чётким и твёрдым голосом прошептал Локи, словно оправдывая себя. Нет, он не ненавидел. Но этого чувства вины было слишком много для того, кого считали безжалостным и бессовестным. Люси не ответила — она зыркнула исподлобья, кривя дрожащие губы, и вдруг громко, безудержно зарыдав, бросилась наверх. От захлопнувшейся двери задрожал весь дом. Где-то что-то упало. Локи ненавидел нытьё и не умел никого утешать. Сам себе он запретил не то что плакать — показывать боль или грусть, и позволял себе подобные слабости только один на один с собою. Вот и теперь… Что делать? Идти утешать? Но даже тут, на первом этаже, отчётливо слышен плач, похожий на надорванный истеричный хохот. Люсиль просто сама не расслышет ничего. А надо ли что-то говорить? Ведь можно просто обнять — так, кажется, делают смертные… Так делает Алекс. Но Локи — не Алекс. Он не умеет… В конце концов, у него, полу-йотуна, холодные руки. Бог Коварства приблизился к камину и без сил опустился в кресло-качалку, положив руку на подлокотники и закрыв правой ладонью лицо. В Мидгарде он уже почти год, а всё никак не может привыкнуть к быстротечности жизни и событий. Может, от этого он теряет власть над собою? Просто не успевает адаптироваться к новой ситуации? — Скажи это кто другой, ты бы оскорбился. Локи выпрямился — кресло скрипнуло. Страшно было обернуться — не верилось. И с тем же, сомнений никаких не было — ну совсем никаких. Наконец, когда боязнь ошибиться достигла своего апогея, Локи медленно повернул голову. Рядом с ним стоял огромный, много больше мидгардских сородичей, златогривый лев и спокойно смотрел мудрыми золотистыми глазами прямо в бледное лицо трикстера. Локи поднялся на негнущихся ногах, сделал шаг к существу (не зверю!), но потом тихо и как-то обреченно опустился на колени, низко склонив голову. Этот голос: низкий, глубокий, с колокольной вибрацией, негромкий, но всегда хорошо, слишком хорошо слышный; эти пронзительные глаза, которые смотрели и находили самое сокровенное, самое глубинное, что есть в душе; родной, красивый запах цветов и ладана, свежего теплого хлеба и тягучего мёда — какой-то материнский запах; эта походка, тяжёлая, но неслышная царственная поступь; шёлк гривы и шкуры, от которого шло мерное, спокойное тепло и мягкое свечение, почти неприметное — всё это было так знакомо, но с тем же так ново!.. Локи только сейчас понял, что ему не хватало бесконечно долгие мидгардские дни, по чему тосковало беспокойное сердце, наслаждаясь несовершенными, временными утехами. — Локи. Сын Фригги. Почему ты не смотришь на меня? — Ты знаешь… — выдавил из себя Лофт, не решаясь поднять голову. Тёплое дыхание шевелило волосы на голове. Глаза бога Коварства были плотно закрыты. — Ты не должен был обижать Люсиль. Она виновата, что ушла без спроса, но она нашла нечто новое, и увлеклась этим. Люси твоя сестра, младшая сестра, и она любит тебя. — Я сказал, что ненавижу её, — Локи сел на пятки, положив симметрично руки, словно при каком-то ритуале. — Но это было неправдой. Я соврал, ей и себе. — Даже необдуманное слово является словом. Ты причинил Люси боль. Но она любит тебя, — повторил Адонай и коснулся носом бледного лба, обрамленного чёрными волосами. — Не бойся примиряться первым — это благословенный путь. — Не простит, — Локи, всё так же не поднимая век, поддался вперёд, боясь, что прикосновение разорвётся. — Будет нелегко, — согласился Лев. Немного помолчали. — Почему ты не помешал мне? — Потому что ты свободен, Локи, у тебя свободная воля. — Я боялся за Люсиль… Она исчезла, как в тот раз, мы играли… — Ты желал не научить, а проучить, заботясь не о ней, а о себе… Локи нервно сглотнул. В низком глубоком голосе послышались рычащие нотки: не гнева, скорее твёрдости, непреклонности, уверенности. Словно перед нотацией или наставлением. Но ни того, ни другого не последовало. — Не делай так больше. Локи не сдержался и пальцами коснулся львиного лица (слово «морда» звучало слишком грубо и даже кощунственно). Адонай тут же уткнулся носом в ладони. Это было блаженство: ничего не говорить, знать, что не осуждают, знать, что «не делай так больше» — равносильно оправданию и чуть ли не освобождению, прикасаться к существу, которое любит и которого любит сам Локи. Но надо было ещё очень важное сказать, уточнить, понять, пока Адонай не просто рядом, а во плоти… Лев сам разорвал чудесное мгновение, беря на себя эту маленькую вину. — Тебе нужно снова навестить Старка и откорректировать заказ. — Как бы не встретить засаду. — Не бойся. Это не твои враги. Ваш дом под надёжной защитой… Пока все четверо вместе и одно целое. — А Люсиль… Она останется семилетним ребёнком? — Это был её свободный выбор. — Она была в ужасе, как я помню… — Теперь — нет. Я предупредил её о последствиях. Она всё знает. Она решила. Локи осторожно запустил пальцы в густую гриву. — Правильно ли я поступил, что вообще обратился к Старку? — Ты хотел лишь утолить своё любопытство. Оно является неотъемлемой частью жизни; но когда любопытство неуемно, оно делает глаза и чувства слепыми. Люсиль едва не погибла из-за любопытства в том числе. А ты воспользовался её слабостью, чтобы узнать то, что тебе знать не следовало. — Почему? — Локи попытался подавить в себе возмущение и не смог. — Я хочу знать, что происходит с Алексом! Я — его брат, тот, кто всегда рядом, когда ему плохо. Как я должен помогать, когда не знаю недуга? Лев не рассердился на неожиданную вспышку. Он задумался, потом кивнул. — Я всего лишь хотел оградить тебя от очередной развилки, от необходимости делать сложный выбор. Но если ты столь настойчив — значит, так тому и быть. Я не мешаю идти, лишь предлагаю ходы. Трикстер успокоенно вздохнул, пропуская меж пальцев золотой гибкий шёлк. Сейчас беглый преступник, предатель, бог Коварства и Безумия снова стал тихим, доверчивым подростком, ласкающимся в нежности своей матери Фригги — будто и не было никакого ошеломляющего признания Одина, не было падения в Бездну, не было плена и пыток, роковой встречи с Таносом, фиаско в Мидгарде, асгардской тюрьмы и всего прочего, унизительного и озлобляющего. — И ты всегда будешь рядом, какой бы ход я ни выбрал? — Всегда так было, есть и будет, моя радость. Как было приятно, когда Адонай так называл: «Моя радость». — Так ты…скажешь мне, что с Алексом? Лев тихо засмеялся. — Тебе скажет Люсиль. Для этого вам волей-неволей придется помириться… *** Когда Мэри нашла работу (а это было в первую неделю существования в Мидгарде), Алекс подарил ей вязаное пончо с кисточками, с геометрическо-растительным орнаментом. Девушка крутилась перед изрядно расцарапанным зеркалом с непрекращающейся улыбкой. — Локи, тебе нравится? — Что именно? — тут же отозвался брат, складывая руки на груди. — Эта вещь или тот факт, что ты будешь пропадать на работе каждую неделю раз по пять — по шесть? — Не по пять и не по шесть, а меньше, — возразила Мэри, поправляя накидку. — Какая приятная ткань… И вообще, Локи, каждый человек, который может работать (умом или руками) — должен работать. Труд облагораживает, не даёт растечься бесформенной желейной кучей. — Этот дом дышит на ладан, — трикстер неопределённо развёл руками. — Здесь хватит работы ещё на несколько недель. — Но мы не можем совсем не работать, — мягко начала объяснять мисс Уолтер. — Нам нужно зарабатывать деньги, платить налоги, вести привычный этим местам и этому веку образ жизни… — Если только в этом проблема, я могу всё уладить. — Наколдованные деньги вскоре пропадут, и по нашей вине начнутся беспорядки. Я хочу делать посильную работу, чтобы не допустить хаоса. Локи вспыхнул. — По-твоему, моя магия сеет хаос? Мэри положила тонкие руки трикстеру на плечи. — Это один из побочных эффектов, я это хотела сказать… Локи. Твоя помощь безмерна, ты своей магией спас нас. Но я не хочу, чтобы мы злоупотребляли ею. Ты понимаешь? — Я хочу, чтобы ты всегда была рядом, — беспомощно проговорил Локи и прижал сестру к груди. Мэри даже не улыбнулась на эту детскую фразу. Пощекотала пальцами затылок и шею. — Со мной не так интересно, как с Люсиль. Разве она позволяет тебе скучать? — Мы скоро забьем весь подвал оружием. — И тогда найдёте другие способы времяпрепровождения. Фантазия твоей сестры не уступит твоей, и… я хочу попросить тебя: оберегай её. Она так импульсивна, так бесшабашна, что порой переоценивает свои возможности и не может остановиться. — Я присмотрю за ней, — кивнул Локи. Мэри вздохнула так, словно испытала облегчение, словно её отпустила болезненная тревога. И в этот миг Локи увидел Льва — в том самом покоцанном зеркале. Адонай кивнул ему с одобрительной улыбкой — Лофт от неожиданности моргнул, и видение исчезло. Это был первый раз после… спуска на Землю, когда Лев предстал зримо. Хотя присутствие Друга ощущалось почти всегда, особенно в минуты доброго настроя.