Долгими ночами Когда надежда оставила меня Я все еще вижу звезды и знаю, Что Твой Свет с нами. Я слышала звук, Песню в безмолвии, Эхо Твоего голоса, Призывающего создания очнуться от забытья. Ты шёл рядом со мной По тропам, где тысячи стрел искали моей плоти. Ты был со мной, когда все остальные Оставили меня. Песнь Испытаний 1
Имперский тракт, у которого много где, особенно в Ферелдене и Вольной Марке, сохранились большие каменные арки на их пути то почти исчезает, то появляется снова. Дорогу поддерживают в надлежащем виде только там, где она нужна государствам, по территории которых она проходит. Дориан не замолкает о древнем Тевинтере и у каждой полуразрушенной крепости по пути следования тракта он успевает припомнить примерный век ее создания и рассказывает, что здесь находилось во времена, когда слово «Тедас» значило не весь континент, а только территории, которые не входили в Тевинтер. — Классическое образование в Тевинтере, — объясняет Дориан, когда Андерс шутливо закатывает глаза на очередную лекцию по истории где-то на территории Неварры, — очень… патриотично. Я бы не назвал это патриотизмом здорового тевинтерца, но уж какое есть. У нас еще все образование в высших учебных заведениях на тевене, представляешь, — жалуется он, закатывая глаза. — Весь Тевинтер говорит на торговом наречье, но все образование и правительственные дела будут вестись на тевене, просто потому что. Дориан не перестает ворчать. Дело идет к концу весны, но ночами еще холодно, и Дориан все напоминает Андерсу о том, что тот настоял на том, чтобы они ехали на лошадях без всякого сопровождения, чтобы привлекать как можно меньше внимания. Андерс не считает это за побег. Он не собирается обрывать все связи с Инквизицией, тем более, что Лелиана прекрасно знает, куда он отправился и с кем, и Андерс просто уверен, что за ними следят ее люди. Иначе как объяснить то, что она прекрасно знает, как и куда доставлять им весточки. Проходит время, и Соласа она так и не находит. Андерс жалеет, что так и не поговорил с ним сразу после избавления от Корифея. Солас пропал, буквально растворился, и никто нигде не мог его найти. Быстро Андерс убедился в том, что даже Справедливость не знает, куда он пропал, иначе объяснить расстроенное и подавленное состояние духа было просто нельзя. На границе Неварры и Тевинтера с трактом происходит что-то странное, как будто кто-то провел незримую черту: вот каменная дорога вся в выбоинах и сколах с обвалившимися арками, а вот она уже в идеальном состоянии, будто ее только-только возвели. И здесь впервые Андерс ощущает магию в воздухе, она исходит от древнего камня, из которого построен тракт, который впитал ее за тысячелетия своего существования. — Здесь дорогу поддерживают в приличном состоянии, — объясняет ему Дориан. — Обновляют заклинания, чтобы она служила дольше. А там, — он небрежным жестом указывает рукой назад, на юг, — никто этим не занимается. Ах, дом. С тракта они съезжают, когда он поворачивается на запад. — Мы обязательно съездим в Минратос, — обещает Дориан. — Но сначала надо показаться дома, в Каринусе. Мне матушка иначе голову открутит. Эта дорога далеко не такая удобная и безопасная, как охраняемый имперский тракт, но на это Андерсу быстро становится все равно, ведь быстро она подходит к самому побережью Нокена и идет вдоль него. Андерс никогда не видел столько воды. Серый холодный Каленхад кажется грязной лужей на дороге, которую то и дело расплескивают колеса телег. А море — огромно, и не видно его противоположных берегов. И вода в нем чистая и синяя-синяя, синее, чем небо, которое отражает воду и сливается с ней где-то далеко-далеко. Здесь высокие скалистые черные берега, и Андерс просит Дориана остановиться здесь ненадолго. Тут тепло, но с воды дует прохладный ветер, несущий запах соли. И высокое ясное солнце пляшет на волнах, которые отсюда кажутся маленькими. Здесь так тихо и безлюдно, и они только вдвоем, и когда Андерс смотрит вниз, ему даже не хочется упасть. — А море теплое? — спрашивает Андерс тихо. — Если я скажу, что нет, ты не будешь прыгать? Андерс фыркает, оборачиваясь на него. Дориан выглядит уставшим и взъерошенным, он уже который день жалуется и вздыхает, что ему срочно нужно привести усы в порядок, а в таких дорожных условиях это невозможно. — Ты же знаешь, что меня холод не останавливает. Солнце золотит Дориану кожу и блестит в его глазах. Смотреть бы и смотреть. Застыть вот так здесь и сейчас, чтобы ничего и никогда больше не существовало. Но впереди — не плаха и не тюрьма, как всегда Андерс думал, что закончит. Впереди — несколько прибрежных тевинтерских городов и в конце этого небольшого побережного тракта — Каринус. Дориан как-то упоминал, что вообще-то сейчас город переименован в Вентус, но жители все равно пользуются старым названием. — Там дальше по дороге берег станет низким, так что давай ты дотерпишь до этого момента. Как мне тебя здесь вылавливать? Андерс улыбается и снова поворачивается к морю лицом, запрокидывая голову к солнцу. Он все еще не знает, чем это заслужил. — Ты кстати как-то говорил, что ваше поместье не в самом Каринусе, — вспоминает Андерс потом, когда они возвращаются к дороге, и Дориан кривится. — Ну, это не единственный дом, который есть у моей семьи. Мама сейчас дома в городе, в своем доме. В поместье все равно делать нечего, там сплошной гадюшник из родственников, так что… если ты очень захочешь, я, конечно, могу провести тебе потом экскурсию, но я бы не хотел туда соваться без нужды решить вопрос жизни и смерти. — А твой отец?.. — Он сейчас должен быть в Минратосе. Ну, я очень на это надеюсь. — Ты не говорил ему, что приедешь? — Нет. Не хочу его сейчас видеть, не хочу снова с ним спорить про одно и то же и тем более не хочу, чтобы эти споры коснулись тебя. Дальше берег действительно снижается, пока спуск к воде не становится плавным, а побережье из черных скал обращается золотистым песком. И здесь так свободно дышится. *** — Я, конечно, рассказывал маме о тебе в паре писем, — признает Дориан медленно и как-то нервно. — Но это все-таки не то же самое, конечно, что вы встретитесь… ох. — Ты так волнуешься, мне тоже стоит начинать? Города Тевинтера не похожи ни на один другой прибрежный город, в котором Андерс когда-либо был, и Каринус не исключение. Здесь чистые узкие улочки, дома из светлого камня с коричневой черепицей и полным-полно магов, которые по мелочи колдуют прямо на улицах. И, конечно, ни в одном другом уголке мира на рынках не продают эльфов прямо рядом с рыбой и спелыми фруктами. На это никто не обращает внимания. Это — такая же обыденность, какими раньше во всем остальном Тедасе были Круги. И неприятно скребется внутри Справедливость от того, как это неправильно и жгуче. Поэтому, заметив его взгляд, Дориан очень быстро увел Андерса оттуда, пробираясь по знакомым улицам до нужного дома. — Не знаю. Лучше не надо. Хватает того, что мне как-то нехорошо, — Дориан фыркает, встряхивает головой и расправляет плечи, занося руку, чтобы постучаться в двойные деревянные двери довольно большого трехэтажного дома. — Мама давно знает о том, что мне нравятся мужчины, да и судя по письмам она была не против того, что у меня теперь есть ты. Но… одно ведь дело письма. А другое… — Но ты ведь сказал, она дала позволение на то, чтобы я приехал тоже? — Да, конечно, — Дориан стонет. — Kaffas, Андерс, понимаешь, я никогда не приводил никого знакомиться с родителями. К маме обращайся alta Thalrassian. Госпожой лучше не стоит, она от магов такого не любит, магистрой тоже не надо. Есть в волнении Дориана что-то очаровательное, но в то же время Андерс и сам заражается этой странной тревогой, вдруг понимая, что первый и единственный раз своей жизни он знакомился только с матерью Мариан. Мысль об этом больно укалывает его, и Андерс торопливо ее отбрасывает, боясь думать об этом слишком долго. Мать Дориана, Аквинея Талрассиан, оказывается ненормально молодо выглядящей магой с кожей еще более смуглой, чем у сына. Она ненамного его ниже, и под ее взглядом почему-то становится тревожно. Может, потому что они бесконечно уставшие с дороги, длившейся неделями, и выглядят не лучшим образом, но она пожелала увидеть их сразу же. Она выслушивает, как Дориан здоровается, а потом торопливо подходит к нему, придержав подол темно-синего легкого платья непривычного фасона рукой, и быстро говорит что-то на тевене. Дориан закатывает глаза и упрямо отвечает ей на торговом наречье, а потом отступает на шаг назад и представляет ей Андерса, напоминая о том, что в этом просторном зале, залитом светом сквозь огромные окна, есть кто-то еще. Альта Талрассиан окидывает его долгим странным взглядом, и Андерс немного теряется, не зная, должен ли он сделать что-то еще для вежливого приветствия. Но потом она говорит на торговом, и звуки у нее выходят странно, немного непривычно. — Так вот каков знаменитый Вестник Андрасте во плоти, — говорит она, и из ее уст вместо «е» и «и» звучат скорее «эе» и «ыи». — Я же просил, — ворчит Дориан, и Аквинея кидает на него взгляд с каким-то мягким расслабленным снисхождением, а после снова переходит на тевене, говоря ему что-то, и Дориан закатывает глаза. — Ладно, послушай, мы ехали сюда очень и очень долго, и Вестнику Андрасте во плоти тоже надо отдохнуть. Уже когда Дориан подталкивает Андерса к выходу из зала, Аквинея переспрашивает: — Я так понимаю, комната для гостей не понадобится? Андерс впервые за все время, что они знают друг друга, видит, как у Дориана краснеют кончики ушей, когда он скомканно роняет свое «нет». — Мама не любит говорить на торговом, — сообщает Дориан потом, в комнате. Вокруг снуют рабы-эльфы, и от их здесь присутствия как-то тревожно, но Дориан совершенно не обращает на них внимания, и Андерс старается не обращать внимания тоже, хотя есть в этом что-то очень неправильное. — Она считает, что это язык простолюдин и… слуг. Она не любит, когда они понимают, о чем мы говорим. Андерс пожимает плечами и наконец получает возможность поцеловать Дориана, когда эльфы уходят, оставив их вдвоем. У Дориана здесь просторная светлая спальня на третьем этаже с нараспашку открытыми окнами, и легкие почти прозрачные занавески, которых подергивает малейшими порывами ветра. В Каринусе очень тепло, почти душно, и в спальне довольно жарко тоже, и ветерок не спасает. — Знаешь, как странно целоваться с мужчиной в родительском доме? — фыркает Дориан, притягивая его к себе ближе и прижимаясь лбом ко лбу. Потом бодается коротко, улыбаясь, и отстраняется. — Так. Сейчас ванна, потом ужин, потом отдыхать. Или ванна, отдыхать, ужин, потому что матушка нас просто замучает, будь уверен. И надо велеть подыскать тебе домашнюю одежду. И… — А мы можем просто полежать и ничего не делать прямо сейчас? — Нет. Еще минута в этой дорожной грязи и таком состоянии усов, и я с ума сойду. Вечером оказывается, что Дориан не врал, и Аквинея действительно собирается замучить их расспросами. Вернее сказать, обращается она в основном к Дориану, обосновав это тем, что не видела сына больше полутора лет и имеет полное право знать, чем он занимался и жил все это время. То и дело она начинает фразу на тевене, но обрывается, когда Дориан смотрит на нее недовольно, и переходит на торговое. Андерс старается слиться со стулом, не имея никаких сил оторвать от Дориана глаз, потому что в закатных лучах, косо падающих в окна столовой, облаченный в домашнее, он невозможно хорош. Одежда эта непривычная, и ткань настолько легкая, что Андерс не может отделаться от ощущения, будто он обнажен, или будто ткань задралась. — А отец не собирается приезжать? — спрашивает Дориан, и по тону понятно, что «я надеюсь» остается невысказанным. — Нет, — Аквинея мрачнеет. — Я не сообщала ему о том, что ты приедешь. — Правда? — Я решила, что ты сам скажешь ему, если захочешь, — голос становится совсем холодным. — Но я все еще предпочла бы не видеть его в своем доме. Все еще поверить не могу, что он… — она запинается и явно давит порыв перейти на тевене. — Андерс знает эту историю, ты можешь говорить при нем. Андерс поднимает глаза от тарелки, пересекаясь с Дорианом взглядами — они сидят друг напротив друга. Аквинея во главе стола коротко бросает Андерсу взгляд тоже и снова поворачивается к сыну. — Ему все еще не будут рады в этом доме после того, что он попытался сделать с моим сыном. Узнай я раньше, я бы убила его… — Мам. — Но не будем о грустном, раз все уже разрешилось, — улыбается Аквинея и поворачивается к Андерсу, и Дориан одними губами произносит ему «беги». *** — Твоя мама не такая уж страшная, как ты меня пугал, — говорит Андерс. Солнце давно уже село, и в спальне темно, а руки Дориана держат его так, как нужно, и под щекой — его грудь, а под боком — мягкая кровать, от которой не ноет поясница, и все это какое-то невероятное волшебство. — Серьезно? Я думал, она высосет из тебя всю душу своими расспросами. — Да ладно, вопросы как вопросы. Дориан стонуще выдыхает. — Но не когда она начала спрашивать про нас. Андерс улыбается, приподнявшись на локте, чтобы посмотреть в лицо Дориана. Слишком темно, чтобы можно было разобрать, покраснели ли его щеки. — Не смотри на меня так, — просит Дориан с усмешкой, но тихим-тихим шепотом. Точно смущается. — Я не каждый день вожу домой мужчин, я же тебе говорил. И никогда не… В общем, мне все это ново. Андерс лишь краткой вспышкой думает про Лиандру Хоук. — Мне тоже. — Вообще, — добавляет Дориан после поцелуя, — чувствуется некоторое шкодливое удовлетворение от того, чем я занимаюсь и где. Андерс хмыкает и снова укладывается на него. Дни с этого момента текут жидким горячим от солнца медом. Они наполнены сплошными прогулками у моря с утра до вечера, и ночными объятиями в общей постели, и Андерс даже не проверяет письма, полученные от кого-то из Инквизиции, которые приходят за это время. Он настолько не хочет возвращаться из этого идеального мира, похожего на сон, что просто боится трогать что угодно, что касается внешнего мира и каких-то его дел. Через пару недель становится гораздо жарче, приходит лето, и дышать в городе теперь тяжело. — У нас есть маленькая загородная вилла, — говорит Дориан, заправляя прядь волос Андерса за ухо, задевая серьгу, ту самую, которую Дориан дарил ему перед Халамширалом. Рыжие волосы снова сильно отрасли с того бала и обстригать их не хотелось. Дориан снова может плести ему косы, чем и занимается перед сном. — Прямо на берегу, на отвесной скале, балконом в сторону моря… тебе понравится, я уверен. Что ты думаешь о том, чтобы сбежать туда на неделю? Или две? — С тобой куда угодно, — отвечает Андерс просто и честно. — Там, правда, недалеко от семейного поместья, так что если кто-то из родственников узнает… продыху не дадут. — Твои родственники меня не слишком пугают. — А зря. Они гораздо страшнее Корифея. Андерс улыбается на выдохе. Перед отъездом он все же проверяет пришедшие письма и ожидаемо не находит ничего от Соласа, но все равно почему-то тянет внутри тоскливо от его пропажи и молчания. Тут есть письмо от Варрика, Жозефины и Лелианы. Первые два не содержат ничего делового, а Лелиана пишет о своем скором официальном назначении, и Андерс выдыхает. Перед тем, как уехать в Тевинтер, он успел поддержать ее перед Церковью, но не стал дожидаться самих выборов. С облегчением в письме он не находит ни слова о Ваэле. *** «Загородную виллу» Дориан назвал маленькой, но впечатление она производит такое, будто здание больше, чем дом альты Талрассиан в Каринусе. Она заметно отличается от городских строений, и Дориан объясняет, что здание выполнено в стиле со сложным названием на тевене, а потом добавляет «это значит, что под старину». Она и правда стоит на отвесной скале на берегу моря, и Дориан обещает, что к нему есть спуск, и они туда обязательно сходят утром. Сюда же они приезжают уже к ночи, и солнце село, так что пейзажи рассмотреть пока что невозможно. Дом представляет собой большой прямоугольник, три стороны которого одноэтажные и только та, что смотрит на море, обладает вторым этажом. Со стороны дороги он выглядит не так уж примечательно: светло-кремовые стены, коричневая скатная крыша, маленькие окна, но потом они въезжают в полукруглые арочные ворота, и внутри оказывается большой внутренний двор с большим количеством хозяйственных помещений и еще одна стена, разделяющая прямоугольник дома надвое. Дориан оставляет рабов разбираться с их вещами, а сам тянет Андерса в еще один вход, в уже жилой господский дом. Внутри большого прямоугольного зала неожиданно светло — в качестве освещения здесь магия — и через колоннаду видно небольшой внутренний сад. Когда Дориан приводит его в спальню, Андерс первым делом обращает внимание на гигантский балкон. В комнате так приятно и сильно свежо пахнет морем. Комнату от балкона не отделяют ни стекла, ни стены, его границу обозначает только колоннада, и от легкого ветра покачиваются занавески приятного пастельно-фиолетового цвета из какой-то воздушной ткани. Сама спальня просторная и, пусть тут и каменные светлые стены, она кажется такой… теплой. Тут большая кровать, даже шире, чем двуспальная, или так просто кажется, письменный стол, диваны и кресла вокруг журнального столика, а на балконе — тоже стол и плетеные стулья и лежаки. Ужинают они на этом самом балконе, когда уже совсем темнеет, и огромное звездное небо отражается от такого же огромного приятно шумящего моря, и Андерс не может оторвать от ночного горизонта взгляда. Ему хочется увидеть это место при свете солнца, и он знает, что ему это удастся всего лишь через несколько часов, и так хорошо на душе, так незаслуженно спокойно. После ужина они долго лежат, лениво целуясь, переодевшись в домашнее. Постель достаточно широкая, чтобы удобно развалиться на ней. Одеяло тоже большое, но очень тонкое, хотя здесь толще и не нужно. В комнате тепло, хотя завернуться хочется все равно, просто чтобы было уютнее, поэтому Андерс натягивает ткань поверх их голов, прячась от всего остального, и Дориан улыбается, целует его в губы крепче, скользит губами по вздрагивающему горлу, и Андерс улыбается. Не может перестать. Через какое-то время ленивой возни друг о друга, Андерс тянет Дориана так, что тот, поняв намек, забирается сверху, придавливая своим весом. Так Андерсу тяжело дышать, но по-другому и не хочется. Дориан горячий, улыбчивый, жгучий, как крепкий алкоголь, и под кожей у него солнце, и Андерс захлебывается, а Дориан щекотно скользит пальцами по его ребрам и цокает языком. — Тебя вообще не выходит откормить, — жалуется он, и Андерс смеется, сильно втягивая живот, так, что пространство меж ребер проступает жуткими черными провалами на коже. — Чем тебе так не нравится, что я худой? — На тебе лежать неудобно. О, до меня тут кое-что дошло. — М? Дориан сдвигается, трется кожей о кожу, и прижимается губами к горлу Андерса, щекоча. — Дошло, что мы наконец-то одни. — Ты на что-то намекаешь? — Андерс улыбается в потолок и зарывается ладонью в его волосы и ерошит пальцами свежебритый затылок. От жаркого вздоха Дориана по всему телу прокатывает мурашками, и так хорошо становится, хотя казалось, что уже некуда. И снова мысль жжется, что Андерс ничего этого не заслуживает. — Я не намекаю. Ты же знаешь, что я всегда достаточно прямолинеен, когда вопрос касается тебя. Прикосновения искорками рассыпаются по груди, и мысли, подпалившись, исчезают, когда на ухо звучит задушенное жаркое «amatus». *** Просыпается Андерс от того, что его сильно встряхивают. Он рвется из чужих рук всем телом, потому что спросонья они видятся ему страшным капканом, и кричит от ужаса и полуяви. Потом — слышит торопливый перепуганный шепот голосом Дориана, чувствует поцелуй в висок и такие крепкие родные руки, держащие его поперек груди, и Андерс хватается за них заполошно, крепко жмуря глаза. Ресницы мокнут, и тошнота давит на горло, дышать не дает. И все такое липкое, и собственное тело кажется, принадлежит не ему. Оно, кажется, в общей живой бурлящей массе скверны где-то глубоко под землей, и Андерсу требуется полминуты, чтобы понять окончательно, что это не так. И чтобы понять, что руки он сжимает слишком крепко, и Дориану, наверное, больно от того, как Андерс в него вцепился. — Прости, — на выдохе, и Дориан слегка разжимает руки, перестав стискивать его так крепко. Андерс, опомнившись, тоже отпускает его и осторожно оглаживает плечо, чувствуя следы от своих ногтей. — Прости. — Amatus, ты так меня напугал, — говорит Дориан шепотом, целует его в лоб и натягивает тонкое покрывало обратно на их плечи. Андерсу сейчас кажется, что этого покрывала недостаточно. В Тевинтере теплые, душные даже ночи, но ему хочется укрыться, завернуться во что-то тяжелое и шерстяное. Ему холодно, и он пытается согреться о Дориана, который бережно оглаживает его по плечам горячими ладонями, а после и по бокам, вызывая легкую мурашечную дрожь. — Что тебе приснилось? Сон уже гаснет, тает, и обрывки, которые он мог вспомнить секунды назад, расползаются кривыми маленькими кляксами по памяти, которые тут же растворяются. Но общую картину этих снов Андерс знает, она слишком в его память въелась. — Это… просто Зов, — отвечает Андерс. Он чувствует, как Дориан вздрагивает и всем телом каменеет, и потому спешит объяснить: — Нет, все в порядке, просто… Такие ночные кошмары неотъемлемая часть жизни Стража, тут никуда не деться. — У тебя раньше не было… Ну, без влияния Корифея, я имею в виду. — Сами по себе они очень редки. Пока что… ну, поначалу, когда ты только становишься стражем, то кошмары снятся чуть ли не каждую ночь, а потом все реже и реже, пока не пропадают на годы… И потом, под конец жизни они снова возвращаются чаще. Андерс мрачнеет. Он слегка отодвигается от Дориана, чтобы проще было дышать, потому что его уже не колотит так сильно, хотя ему по-прежнему холодно, но от того, что он лежит на боку, сердце бьется неприятно. Дориан же придвигается ближе и приобнимает его, переплетает пальцы и прижимается лбом к виску. Его дыхание щекочет щеку. Порой Андерс забывает, что он Страж. И раньше забывать было гораздо проще. В Киркволле кошмары не мучали его вовсе. С момента его призыва прошло… сколько… чуть больше десяти лет? Обычно Стражи живут в качестве стражей не больше тридцати, если им конечно везет пережить все сражения, прежде чем отправиться на Глубинные Тропы. Андерсу всегда казалось, что это очень и очень далеко. Что его Глубинные Тропы далеки настолько, что никогда и не настанут. Тринадцать лет назад он был молод и все, что его волновало, это побег из Круга и свобода. Он получил все это, и кошмары казались не такой уж страшной платой, в самом деле. Кошмары мучали его и в Круге тоже, пусть не так часто, но Андерс не видел в них ничего катастрофичного. А потом они ушли, потом он сбежал от Стражей, слившись со Справедливостью, и кошмары и вовсе стали очень и очень редки. И в те годы занимало его совершенно другое. После о Зове напомнил Корифей… и после еще раз Корифей. И вот теперь… теперь кошмары с ним снова. Учитывая то, что это первый за много-много лет, если не считать тех, что были вызваны Корифеем, то Андерс не увидит очередной такой же ближайшие годы точно. Сколько ему осталось? Еще десять лет? Пятнадцать? Это много или мало? Сейчас кажется, что так много, но он больше всего боится, что моргнет — и окажется в этом загадочном и далеком «через пятнадцать лет», когда Зов сводит с ума и выедает последние крохи разума. — Я умру раньше тебя, — говорит Андерс тихо-тихо, и Дориан фыркает. — Ну это ты брось загадывать. — Я не загадываю, я знаю, — Андерс крепче сжимает его ладонь, смотря в потолок. — Я Страж. Я слишком часто об этом забываю. Я просто… — он чуть поворачивает голову. — Мне кажется, это нечестно по отношению к тебе. Дориан целует его в висок и в лоб. — Эти кошмары будут повторяться. Сначала раз в несколько лет, потом раз в несколько месяцев и потом раз в несколько дней, и потом… Зов сожрет меня за десять-пятнадцать лет, это просто неизбежно, и… — Amatus… — Нет, дослушай меня, пожалуйста. Дориан послушно замолкает. — Когда Зов начинает сводить с ума, Страж уходит на Глубинные Тропы, чтобы погибнуть там. Я так не хочу. Должно быть, глупо вот так предполагать на годы, десятилетия вперед, но Андерсу так хочется верить, что это у них с Дорианом надолго, на «долго и счастливо». Он так же думал про Карла, он также думал про Хоук, но сейчас ведь… должно быть что-то иначе? — Не проси меня убить тебя. Андерс прикусывает губу. Это он попросить и хотел. Драматично и очень в его духе, но голос у Дориана убийственно серьезен, поэтому Андерс ничего больше не говорит. Дориан сдвигается и нависает над ним, глаза его в темноте блестят. — Amatus, — говорит он тихо и серьезно, — я занимался магией времени и еще кучей невозможных исследований. Неужели ты думаешь, что я просто оставлю тебя с этой… скверной один на один? Андерс улыбается. Это приятно. Это тепло и растекается жаром по груди, и Андерс, успокоившись, снова поворачивается набок, чтобы обнять его крепко и ткнуться носом в шею, дышать. — От скверны нет никакого исцеления, — говорит он все же тихо, и Дориан цокает языком. — И Минратос не сразу строился, — отрезает Дориан со всей серьезностью. — Тебе… получше? — Я в порядке. Давай спать дальше? Андерсу думается, что заснуть опять не выйдет, как обычно бывало давным-давно, но сейчас тепло и дыхание и близость Дориана убаюкивают его просто моментально. *** Когда день начинается с того, что Андерс выскальзывает на огромный просторный балкон, чтобы встретить рассвет, ему кажется, что он по-прежнему спит — и на этот раз сон счастливый. Ему кажется, что все происходящее слишком хорошее для того, чтобы быть правдой. Он опирается на балюстраду, глубоко вдыхая запах теплого моря, по которому блестят лучи солнца, слегка слепя глаза. Ему так хорошо. Он оборачивается, чтобы сквозь огромный арочный проем с легко покачивающейся тонкой светло-бежевой кисеей, оглядывает Дориана, еще лежащего на постели. Тот спит, обняв подушку, и солнце так красиво ложится на его кожу цвета коньяка. Андерс улыбается, стараясь помнить о том, что нужно дышать: в груди все затапливает такой сладкой дрожащей нежностью. Дориан такой красивый. Заставив себя сдвинуться, Андерс сдвигается и возвращается с балкона в комнату, присаживается на край постели, склонившись к нему, зарывается носом ему в волосы, глубоко вдыхая. Дориан что-то негромко мычит, ерзая, и Андерс улыбается шире, легонько прикусив кожу на его шее зубами. — Я отказываюсь вставать, — ворчит Дориан, пытаясь спрятаться в подушке. Когда он понимает, что от Андерса так просто не отвертится, то вдруг поворачивается, хватает Андерса за плечи и валит на постель возле себя. Андерс айкает и смеется тихо, утыкается носом ему в плечо и дышит, чувствуя себя неприлично счастливым, и ему так жгуче хорошо, что нечем дышать, и остается только держаться за него. — Amatus, в этом доме мы не встаем в такую рань. Дориан предпринимает попытку придавить его собой, чтобы не выпустить из кровати, но Андерсу удается сбежать. Он оставляет Дориана досыпать, а сам возвращается на балкон, дыша морем и летним тевинтерским солнцем, и отсюда холод гор кажется таким невозможно далеким, как какая-то сказка. Он устраивается на одном из плетеных стульев, наслаждаясь тишиной. Долго она не длится, сначала негромко скрипит кровать, потом слышен шорох ткани и шаги босыми ногами по полу. — Amatus, что я говорил про рань? — Это же не рань, — возражает Андерс, слишком занятый солнцем, прыгающим на воде, а потом поднимает глаза на Дориана, и солнце на его коже оказывается гораздо интереснее. — Зачем ты завернулся в простыню? Андерс не жалуется, конечно, ведь в Дориан и в простыне выглядит так, что можно писать картину прямо сейчас: ткань закрывает одно его плечо и пропущена под другим, слегка приоткрывая грудь, и смуглая кожа золотится так, что его срочно хочется коснуться. Андерс себе в этом не отказывает: проскальзывает прикосновением вверх по его руке и слегка щекочет внутреннюю сторону локтя кончиками пальцев. Дориан вздрагивает, отодвигаясь, и волоски на его руке встают дыбом от мурашек. — Ты бы предпочел меня без простыни? — спрашивает он, садясь на соседний стул. — Необязательно задавать вопросы, на которые ты знаешь ответы. Дориан улыбается. — Вообще-то так ходили древние тевинтерцы, — сообщает он, и Андерс наклоняет голову вбок, окидывая складки ткани взглядом. — Не в простынях, конечно. Это называлось тогой… хотя что то, что это кусок ткани, но мы тут любим красивые слова, ты же знаешь. — А у древних тевинтцерцев из-под тоги тоже все было видно, или это твое маленькое новшество? Дориан фыркает и поправляет ткань так, что виднее становится еще больше. — Корифей, кстати, тоже в тоге наверняка ходил. Не представляй. — Отвратительно, Дориан, отвратительно. Андерс запрокидывает голову, подставляя лицо солнцу — тому, что в небе. Он прикрывает глаза и приоткрывает губы, чтобы что-то сказать, но Дориан обрывает его. — Если ты сейчас скажешь, что не заслуживаешь всего этого, я тебя стукну. Андерс смыкает губы послушно. Они остаются здесь гораздо дольше, чем одна неделя, о которой Дориан говорил сначала. Время тянется и тянется, и весь окружающий мир за пределами видимого побережья просто перестает существовать. Андерс почти не проверяет письма, слишком боится, что так порвется его маленький счастливый пузырь и соленого воздуха, солнечных лучей и смуглых рук вокруг плеч. Андерс не уверен, было ли когда-то так спокойно. Было ли когда-то так, что не нужно никуда спешить, когда он терялся в числах и днях недель, и в самих неделях терялся тоже, и иногда забывал, какой из летних месяцев завис над теплой водой. Зов ему больше не снится. Кошмары не снятся тоже. И все его мысли забиты только бесконечными прогулками у моря, песком, который приходится постоянно вытряхивать из одежды и волос, и звенящим золотом закатов. И Дорианом, конечно. Раз за лето на пару недель приезжает Аквинея, и, когда она дома, Дориан очаровательно смущается, стоит даже только коснуться его руки. Андерс не может наиграться. Потом они снова остаются только вдвоем, а осенью все же возвращаются в Каринус, где Андерс просит показать ему тевинтерскую церковь, и они заглядывают туда в один из вечеров. Внутри церковь как церковь, ничего из тех страшилок, какие ходят вне империи. Удивляет только, почти шокирует даже — куда сильнее, чем рабы, которых продают на рынках — ни одной женщины в клерикальных одеждах, только мужчины. Дориан роняет, что женщин в духовенстве Тевинтера очень мало. В начале осени Дориан предлагает съездить в Минратос. Там у них тоже есть дом, на этот раз принадлежащий магистру Павусу, и Андерсу все же немного странно от того, что супруги не живут вместе, да и даже по сути в каком-то смысле не считаются одной семьей. Даже фамилии носят разные. На вопрос об этом Дориан пожимает плечами и отвечает, что у альти не все так просто с созданием семей и наследованием. Как он говорит, сын наследует от отца, дочь наследует от матери, но дочерей у Аквинеи нет, так что за ее имущество потом будет спорить муж или сын и сторона Талрассиан. — Тебе понравится Минратос, — говорит Дориан, когда они уже недалеко, и солнце почти село. Всю поездку он был мрачен, потому что пришлось написать отцу, но у столицы, кажется, ожил. — Удачно, что мы приехали к ночи. — Удачно? — Увидишь. Город стоит не на самом материке, а на острове неподалеку от него. К нему ведет длинный широкий мост, освещенный магическим светом, а сам город… Андерсу сначала кажется, что зарево в ночной тьме — это пожар. — Говорят, по ночам Минратос видно в Тени из-за Завесы, — роняет Дориан как бы между прочим, а Андерс не может перестать смотреть на пылающий магией город. Он готов поверить в слова Дориана безоговорочно, потому что чувствует, как тонка здесь Завеса. Магией пропитан весь воздух до того, что впервые за долгое время Андерс чувствует искры Справедливости в венах. Никогда нигде Андерс не видел такой светлой и цветной ночи. Любые другие города мира, какими бы большими они ни были, темнеют, как только опускается ночь, гаснут, практически вымирают, обращаются непримечательным печальным сборищем домов. Но Минратос — это драконица из детских сказок, которая красуется драгоценными камнями, вдавленными в чешую ее брюха. Магия буквально искрится на пальцах, стоит неосторожно взмахнуть рукой. Дориан говорил, что Тевинтер далек от идеала и образца, и Андерс понимает, о чем он, но вот этим не может не восхищаться. Роспись разноцветных огней прямо в воздухе, которые складываются в слова и образы: так здесь выглядят вывески магазинов. Город шумит даже ночью, и на улицах много людей, так много, что им нет ни до кого никакого дела, и в этой толпе так легко потеряться. Дориан держит Андерса за руку, хотя и видно, как его смущает это, но никто не смотрит на них, все слишком заняты сами собой. Из-за обилия света небо беззвездно и мертво. И еще… — Дориан, это что? Дориан поднимает глаза, прослеживая за тем, куда Андерс указывает. — А. Это дворец архонта. Люди спешат по своим делам, не обращая никакого внимания на здание, парящее в небе, и Дориан говорит об этом так обыденно, что перехватывает дыхание. Когда они сворачивают к нужной улице, то натыкаются на какие-то строительные работы, приостановленные на ночь, брусчатка здесь снята, а улица перерыта, и Дориан ругается под нос. — Kaffas. Я тебе клянусь, я уезжал из Тевинтера, на этой самой улице перекладывали эту самую брусчатку. Приходится обойти с другой стороны. — Ты волнуешься, — замечает Андерс, и Дориан кривит губы. Со двора гораздо тише, чем со стороны улицы, и не так слепит глаза от магии, но фонари здесь огромные и яркие. — Да, ведь это отцовский дом, и он тут живет, и… Может, это была плохая идея, — Дориан вздыхает и крепче сжимает его ладонь. — Я не хочу, чтобы он навредил тебе. — Мне казалось, вопрос с ним решен. — Это не значит, что я буду доверять ему после того, что он пытался сделать со мной. Но Галвард спокойно относится к их появлению. Конечно, Дориан писал ему, но это не то же самое, что увидеть вживую. И очень поздний ужин проходит за спокойной светской беседой, и магистр Павус, кажется, осторожничает в выражениях и темах. Дориану все равно нервно. Андерс видит это по слегка сжатым губам, нарочито тихом и незаметном дыхании и тому, как он постоянно нервно бросает на него взгляды. После ужина Галвард говорит, что велел подготовить гостевую, и на несколько секунд повисает тяжелая тишина. У Дориана слегка вздрагивают губы, он сжимает их еще плотнее, а потом, прочистив горло, произносит серьезно и твердо: — Она не потребуется. Андерс не смотрит на Галварда, но краем глаза замечает, как тот поджимает губы, но так ничего и не произносит. В ту же ночь он впервые заговаривает с Андерсом о политике, бормоча о «старых пнях» в магистерских креслах и о необходимости делать хоть что-то. Андерс выслушивает его, а потом тянет к себе ближе, заставляя лечь и заснуть уже. Дома в Тевинтере не такие, как в Каринусе. Здесь так же по-морскому жарко, но нет гигантских окон и больших открытых пространств, залитых солнцем, и вместо арочных проемов — нормальные настоящие двери, а в комнату Дориана Галвард никогда даже не стучится — если ему нужен сын, он присылает слугу. В Минратосе Дориан знакомит Андерса со своими друзьями — такие же дети магистров, как и он, из благородных семей, но в то же время они… обычные. Люди как люди, а не страшные малефикары. Андерса Дориан представляет не как лорда инквизитора, конечно, а просто как знакомого по общему правому делу. Это странная новая жизнь, наполненная светскими дружескими встречами в красивых одеждах и украшениях. Дориан наконец исполняет давнюю мечту и все-таки достает для Андерса черно-золотой костюм, а потом долго вгоняет его в краску, поставив перед зеркалом в полный рост и шепча на ухо… всякое. В его духе. *** — Amatus, у меня для тебя подарок, — зовет Дориан, его прикосновение ласково ложится на лоб, и Андерс сонно шевелится, пытаясь спрятать лицо в подушке. Открывать глаза не хочется совершенно, но солнце совсем не способствует продолжению сна. — Прямо с утра? Они пробыли в Минратосе пару месяцев и вернулись в Каринус. Поверить в то, что уже вторая половина осени, просто невозможно, солнце по-прежнему по-летнему яркое и жаркое, разве что подниматься стало немного позже, чем раньше. — Прямо с утра. Ну просыпайся, давай. Андерс мученически вздыхает, приоткрывает глаза, а потом, заметив, что… вернее кто имелся в виду под подарком, торопливо привстает на локте, часто моргая, как будто не верит собственным глазам. У Дориана на руках маленький бледно-рыжий котенок с редкими полосками более темной, коричневой почти, шерсти. Андерс приоткрывает губы, смыкает их и садится прямо. — Ты как-то сказал, что всегда хотел девочку полосатую, — роняет Дориан тихо и как-то смущенно, протягивая ему котенка. Андерс берет ее заторможенно, и почему-то вдруг становится так много — всего. Прямо как в первый раз, и он часто-часто моргает, сглатывая комок в горле. Шерсть такая мягкая. — У нее есть имя? — спрашивает Андерс все еще немного растерянно, бережно держа котенка в руках. Она ухоженная, не боится человеческих рук, так что очевидно, что рождена она была не на улице. Андерсу странно, он привык к уличным кошам, доверие которых еще нужно завоевать, да и то не факт, что такая кошка дастся в руки… А эту он садит себе на колени, и она так заинтересованно вертит головой и тычется носом ему в ладонь. — Я подумал, ты сам захочешь ее назвать. Дориан присаживается на постель рядом. Андерс пытается дышать, и дышать ему почему-то так сложно. — Адора, — решает он сразу же. Они говорили о том, что они будут делать дальше, и Дориан сказал, что неграждане не могут учиться в Кругах, а заниматься медициной в Тевинтере без тевинтерского образования нельзя. Есть специальные курсы, но все, что связано с медициной, связано и с тевене тоже, и Дориан пообещал найти учителя, если Андерс захочет. Андерс пока не знал, хочет он или нет, потому что было слишком неловко: он и так у них живет, а требовать еще что-то… Но в любом случае, он успел нахвататься некоторых фраз и слов на тевене. Поэтому Адора. — Адора Павус, — добавляет он, и Дориан мягко смеется. — Почему Павус? — он протягивает руку, чтобы ласково почесать девочку за ухом. Та сразу же хватается за его пальцы маленькими когтистыми лапками. — Потому что это теперь наша кошкодочь, и ей лучше носить фамилию знатного рода. — Кошкодочь? — повторяет Дориан сквозь смешок, а потом они оба притихают, наблюдая за умилительной возней. Внутри от счастья просто пузырится. Андерс не верит, что это происходит с ним. Столько месяцев прошло, а все еще не верит. Ему до сих пор иногда кажется, что он проснется и увидит не светлую комнату, а черные тесные стены, пропахшие сыростью и затхлостью. Но все обходится, и каждое утро бьет его под дых так, что он не может дышать от того, как внутри топит щекотным теплом. Заслужил ли он? Наверное, нет. Ладонь Дориана ложится на его шею сзади и подтягивает к себе, вынуждая немного наклониться, и на лоб ложится поцелуй. — Тебе бы тоже носить фамилию знатного рода, — говорит он тихо, а Андерс дергает уголком губ, не воспринимая это всерьез. — Андерс Павус? — спрашивает он в шутку, но, заставив себя оторвать глаза от котенка, смотрит на Дориана и смущается. У того слишком серьезный взгляд. — Было бы приятно, — отвечает тот, прячась за смехом. — Но ни одна Церковь Тедаса этого не позволит. — Да все равно. Нам не нужно позволение Церкви, чтобы быть вместе. — Я знаю. Дориан подтягивает его к себе ближе, чтобы поцеловать, и Андерс, забывшись, вздыхает громко, почти стонуще, и Дориан между прикосновениями шепчет: — Ох, Создатель, обожаю, какой ты громкий. Андерс задушено смеется, плавясь. — Не приплетай сюда Создателя. И тихо-тихо, стой, — добавляет он торопливо, уперевшись рукой Дориану в плечо. — Не при ребенке. Дориан цокает языком и не настаивает. Он немного сдвигается и укладывается в кровать рядом, и Андерс ложится тоже, укладывая кошку себе на грудь, не переставая улыбаться так, что сводит щеки. Хорошо. — Дориан, — зовет он шепотом, и тот сдвигается ближе, прижимается к боку и складывает голову на плечо. — Спасибо. Дориан смазано целует его в щеку. Усы щекочут. — Я тебя люблю. *** Конечно, просто гладко месяцы в Тевинтере не идут, и меж дней, которые наполнены ленивым едва ли заслуженным счастьем, все же вклинивается что-то, что обязательно напоминает Андерсу о жизни за пределами их общей спальни. Иногда это кошмары. Один раз, через два года после предыдущего, Андерсу снова снится связанное с Зовом, и теперь он пугает до смерти не только Дориана, но и кошек — уже двух. Иногда это письма, приходящие из Скайхолда. Лелиана подписывается как Лелиана, а не как Виктория, и несколько раз всплывает имя Ваэля, который так и не получил то, что ему было обещано, хотя Лелиана уверяет, что несколько раз обращалась к нему от имени Виктории. Каждая такая новость тревожит. О Соласе по-прежнему ничего не слышно. От Варрика за все это время приходит только одно письмо, где он делится последними новостями и о том, что вернулся в Киркволл. На письмо Андерса он не отвечает. В сорок четвертом году приходит письмо о Священном Совете, который объявляет верховная жрица Виктория для решения судьбы Инквизиции, и Жозефина пишет, что присутствие лорда инквизитора, который так надолго пропал из виду, просто обязательно. Андерсу страшно не хочется туда возвращаться, оставлять кошек одних и тем более уезжать без Дориана, ведь сейчас тот помогает отцу с работой в Минратосе, где они и оставались последние месяцы. Тот обещает, что поговорит с отцом и обязательно присоединится позже. — У меня для тебя подарок, — говорит Дориан как-то вечером, достав из кармана небольшой красный кулон на золоченой цепочке. — Я сделал для нас с тобой, как только узнал, что нам придется ненадолго расстаться, — он подступает к Андерсу ближе и сам надевает кулон ему на шею. Он оказывается легким, а цепочка слегка холодит шею там, где ее касается. От кулона веет Тенью, ощутимо, но легко и ненавязчиво. Дориан не отступает назад и коротко касается губами губ Андерса. Прикосновение легкое, бережное и ласковое, и ему еще сильнее теперь не хочется уезжать. — Если ты очень по мне соскучишься, всегда можешь использовать его. Случится магия, и я тебя услышу. И даже смогу ответить, — Дориан улыбается жутко самодовольно, и Андерс эту улыбку обожает. — Я никогда раньше о таких зачарованиях не слышал, — говорит Андерс, и Дориан слегка щурится. — Правильно, не слышал, потому что… эм, это вроде как случайно получилось, но я вроде как это изобрел. Андерс приподнимает брови. — Какой ты у меня умный. Дориан смеется и целует его. — А то. Если я не смогу ответить, он загорится желтым. Но если так случится, я обязательно свяжусь с тобой позже, как освобожусь, — Дориан оглаживает его плечи и целует еще раз, и Андерс вздыхает, взявшись за него в ответ. Прижаться хочется ближе и не ехать никуда. Возвращаться в Скайхолд, а потом ехать в Орлей ему не слишком-то и хочется, с Дорианом теплее и спокойнее, сколько бы он ни пугал Андерса тем, какое высшее общество Тевинтера коварное и опасное. Перед самым отъездом через несколько дней Андерс никак не может расстаться с кошками. Адора выросла не самой ласковой, но даже Флокку, появившуюся позже, он уже достал своим вниманием. — Ты любишь их больше, чем меня, — заявляет Дориан, и Андерс поднимает на него мученический взгляд, с трудом оторвавшись от двух кошечек в своих руках. — Нельзя заставлять выбирать между тобой и детьми. К тому же, тебя я смогу слышать через амулет, — жалуется он. — И мы снова увидимся через месяц. А с ними… — он стонет громко, когда одна из кошек спрыгивает с его рук на пол, и тогда обнимает вторую покрепче и прижимается носом к мягкой шерсти. — Как же они тут без меня… — Можешь не сомневаться, что им будет обеспечен лучший уход, — отвечает Дориан мягко, усмехнувшись, и Андерс стонет опять. Потом отпускает завертевшуюся кошку с рук и протягивает ладонь Дориану, вынуждая того подойти ближе и встать рядом. — Что если я приеду туда, и… — говорит Андерс медленно, с опаской, и Дориан мрачнеет. — Ты боишься, что они могут закрыть тебя в камере и выдать в Стархкевен? — переспрашивает он осторожно, тихо, и Андерс кивает, мученически сведя брови к переносице, приподняв их. Этот страх не дал ему нормально заснуть сегодняшней ночью. И вот теперь, когда у него уже собраны вещи и для него готов экипаж, чтобы отправиться в Скайхолд, страх жжется с новой силой. Он ведь далеко не безоснователен. У Инквизиции были проблемы с Себастьяном из-за того, что тот так и не получил Андерса на свой суд — Жозефина писала об этом, но как-то очень украдкой и смазано, не вдаваясь ни в какие подробности, сколько бы Андерс не спрашивал ее о том. — Лелиана… Виктория теперь Верховная жрица, и она может… может велеть мне, что угодно. Может… — Андерс. Андерс замолкает послушно, и Дориан присаживается ему на колени. Живой вес тела ощущается так приятно, и этот отвлекающий маневр работает безотказно. Андерс обхватывает его за талию, придерживая под бедра. — Они не посмеют. Ты слышишь? К тому же, если советницы позволили тебе уехать сюда и никак не намекали о том, что тебе пора бы вернуться раньше… нет, они точно не собираются выдавать тебя Старкхевену. — Мередит может. — Помимо Мередит есть еще три… две, наверное уже, раз Лелиана теперь не Лелиана. Андерс вздыхает дрожаще и прижимается лбом к его плечу, закрыв глаза. Дориан прав, конечно, но все тревожные мысли возвращаются с новой силой. За эти месяцы… годы, проведенные вместе, вдали от всех проблем, вдали от той части мира, что ненавидит магов, вдали от той части мира, где он взорвал церковь, чтобы положить начало хоть какому-то движению… за все это время он совершенно не думал ни о чем плохом. Ну, думал, конечно. Были дни, когда тени из прошлого возвращались, давили, были дни, когда он просыпался от кошмаров, были дни, когда Справедливость жегся в его венах. Все это было. Но сейчас душит с новой силой. Андерс привык к безопасности. Привык к тому, что здесь он любим и ценен. Привык к тому, что здесь можно не прятать свои магические силы, что здесь они в порядке вещей, привык к тому, что все в Тевинтере дышит Тенью… А в Скайхолде — снега, от которых Андерс отвык, как и от необходимости в теплой одежде. В крепости непривычно пусто, удивительно мало людей. Андерса встречает Жозефина, улыбается ему лучезарно и пересказывает последние новости. Она говорит, что на Совете Ее Святейшество Виктория официально объявит о полном упразднении Кругов и независимости магов от Церкви. Но слухи об этом по Орлею ходят уже давно, так что Вивьен успела собрать вокруг себя тех, кто ратует за восстановление старого порядка, и Андерс мрачнеет, снова думая о ней, как о предательнице. Он почти уверен, что Мередит должна понравиться эта затея, но ее он находит здесь же, в Скайхолде, и они даже перекидываются несколькими фразами. И когда Андерс упоминает Вивьен, Мередит кривится. А потом говорит: «У меня есть дела поважнее, чем возиться с магами, Андерс». Смотрит на она в этот момент на Жозефину, пересекающую зал. Они не задерживаются в Скайхолде надолго и скоро выезжают в Орлей. И Андерс боится, что на Совете объявится Ваэль, но этого не происходит. Он связывается с Дорианом каждый день, тот уже выехал из Тевинтера и будет здесь со дня на день, и все идет гладко, пока в один из вечеров за несколько дней до Совета, тот не звучит по магической связи так тревожно и убито, что сразу становится ясно, что что-то произошло. — Только что получил новость о том, что отец мертв, — говорит Дориан устало, и Андерс с трудом вдыхает. За последние месяцы отношения Дориана с отцом стали гораздо лучше, они много работали вместе, но вот… — Убит. — Дориан, мне жаль, — выдыхает Андерс растерянно, сжимая в пальцах амулет так крепко, как только может, как будто Дориан сможет это ощутить. И это так больно, просто дышать невозможно, и он очень хотел бы быть сейчас рядом, потому что слова ничего не дадут, потому что сейчас Дориана нужно держать в руках. — Liebchen, мне так жаль. Дориан недолго молчит. — Все в порядке… Я приеду завтра, — отвечает он в итоге только и обрывает разговор. Андерс встречает его днем, после полудня, обнимает крепко и целует в губы, не волнуясь о том, что здесь есть, кому их увидеть. Тот не выглядит убитым горем, что понятно, но все-таки волнение хорошо заметно в чертах лица и линии плеч. — Я в порядке, — повторяет Дориан. — Просто… теперь мне придется занять его место в магистериуме. И неизвестно пока, чем все это кончится… Ладно. Пока что я просто тевинтерский посол, и нужно как-то пережить этот Совет. Жозефина обрисовала Андерсу ситуацию еще в Скайхолде. Ферелден хочет роспуска Инквизиции. Орлей хочет, чтобы Инквизиция была передана под управление императорской семьи. Андерс… понятия не имеет, что лучше. То, из-за чего Инквизиция была создана, больше не угрожает Тедасу, и он не видит, какая в ней может быть нужда, особенно если она перейдет под чье-либо начало. С другой стороны, если Инквизицию просто распустят, он опасается, что останется без всякой защиты. Но его опасения развеивает Ее Святейшество. Он находит ее в одном из тихих уголков внутреннего сада Халамширала, и сначала речь заходит об Инквизиции и о том, что будет дальше, а потом Андерс упоминает Ваэля, и Виктория окидывает его долгим взглядом. — Как Ее Святейшество Верховная жрица я имею право на многие вещи, — говорит она мягко, и Андерс слегка наклоняет голову вбок, прищурившись. — Индульгенция среди них. А принц Старкхевена против Церкви пойти не посмеет. До Андерса доходит не сразу. Когда доходит, то он давится воздухом, чувствуя только сердце, которое колотится в висках, и поверить не может. — Что? То есть… — То есть ты свободный человек, Андерс, — отвечает Виктория, и он задыхается. — Твоя жизнь вне опасности, и никто не арестует тебя, не усмирит и не передаст Старкхевену, а Его Высочество принц Ваэль обяжется отказаться от претензий на твою жизнь. Андерс смотрит на нее. В ее спокойные глаза, в которых теплится жестокость прошедших лет, и пытается осознать то, что только что услышал. Пытается поверить в это и поверить не может, вдруг с ужасом понимая, что он понятия не имеет, как это — на самом деле быть свободным. Даже за годы в Тевинтере он по-прежнему порой терзался мыслью о той сделке с Себастьяном: история с Корифеем кончается — Андерс больше не нужен миру — Андерса отдают Его Высочеству Ваэлю на суд за все-все хорошее. Андерса преследовал Круг, преследовала связь со Стражами, опять преследовал Круг, а потом и весь мир. И вот… Он понимает, что не дышит, и делает медленный глубокий вдох. — Ваше Святейшество, могу я попросить еще кое о чем? — спрашивает Андерс пересохшими губами, и во рту у него пересыхает тоже, и язык плохо слушается, и сердце заходится стуком во всем теле разом. Идея приходит так резко и спонтанно, но он не дает себе времени на то, чтобы подумать. Она окидывает его взглядом и мягко кивает. — Насколько далеко вы планируете зайти в либерализации Церкви? Она приподнимает брови. *** — Amatus, я не слишком люблю сюрпризы, куда ты все-таки меня ведешь? — Помнишь, ты сказал, что не веришь в Церковь, но веришь в меня? — отвечает Андерс вопросов на вопрос, и Дориан шумно фыркает. — Помню, конечно. Это как-то связано? Андерс приводит его в сад, где оставил Викторию ждать, и Дориан окидывает ее подозрительным взглядом, а Андерс резко тормозит и поворачивается к нему лицом, на какое-то долгое мгновение теряя все слова, потому что не знает, как сказать правильно о двух мужчинах. — Что? Андерс берет его за руку. — Ты обвенчаешься со мной? Дориан размыкает губы, смыкает, смотрит на Ее Святейшество, и потом снова возвращает взгляд Андерсу. Его ладонь в руке безвольна и расслаблена, и это долгое мгновение молчания грозится оставить дыру в груди. — Ты… fasta vass, Андерс, ты вот… таких как ты, просто не бывает, — говорит Дориан, наконец. — Ты согласен? — повторяет Андерс. Губы плохо слушаются. Он знает, что в Тевинтере это ничего не будет значить, да и на территории всего остального Тедаса — тоже. Но судя по взгляду Дориана, это неважно. Достаточно того, что это значит для них. — Да. *** — Помнишь, ты спрашивал, как меня звали по-настоящему? В комнате темно, свечи не помогают. Сегодня был последний день перед началом Совета, и завтра должна решиться судьба Инквизиции. Здесь и сейчас очень тихо. — Помню, — отвечает Дориан мягко, немного настороженно и взволнованно. Он у зеркала, стирал подводку с глаз, но, услышав вопрос, замер и теперь смотрит на Андерса через отражение. — Ансельм, — собственное совершенно забытое имя ложится на язык, как чужое. Андерсу кажется, что тот мальчик, живший в крошечной деревне Андерфелса, это кто-то… кто-то другой. Не он. Этот человек никогда не ощущал магии в своем теле, он вырос там, женился на той, кого выбрали родители, и у него давно уже есть дети. — Родители назвали меня Ансельм. все хорошо, mein Liebchen, все будет хорошо Дориан разворачивается, встает, подходит ближе и змеей соскальзывает на его колени. Андерс подхватывает его под бедра, придержав, и потом обнимает за талию. Живой вес приятно ощущается на теле, но почему-то ему становится так тревожаще пусто. Дориан берет его лицо в ладони бережно, прижимаясь теснее, оглаживает по скуле и шепчет: — Ты предпочтешь «Ансельм Павус»? Андерс медленно выдыхает. Он не чувствует, что речь о нем. — Нет. Я… У меня нет связи с этим именем. Я не произносил и не слышал его очень и очень давно. Это не я. Я просто… я я просто хотел, чтобы ты знал, но не более того. — Хорошо, Андерс, — отвечает Дориан мягко. — Как скажешь. Как захочешь. Завтра будет Совет, завтра решиться судьба Инквизиции. Он не уверен, что ему есть какое-то дело до того, что будет с Инквизицией дальше. Ведь здесь и сейчас Андерс отклоняется назад и роняет мужа на постель рядом с собой.Послесловие
Спасибо всем, кто поддерживал меня в нелегком процессе написания, и спасибо всем, кто читал. Говорю сразу, что продолжения о событиях «Чужака» не планируется. Я не вижу никакого смысла писать дальше, ведь я высказала в этом тексте все, что так хотела высказать, ни больше ни меньше. На данный момент это самая масштабная моя работа, и давалась она мне довольно тяжело, было много сомнений и страхов, и получилось в итоге то, что получилось. Всем спасибо. Да пребудет с вами Создатель.20 июня 2020 — 27 марта 2021
Послесловие 2.0
Первое послесловие я написала 27 марта 2021, когда положила эту главу в черновик и выставила дату выкладки. Это послесловие пишу 16 октября 2021. Могу сказать, что сомнений насчет работы поубавилось! После того, как я ее перечитала спустя столько времени, оказалось, что она очень мне нравится :). Еще раз спасибо всем поддерживавшим!