***
Тэхён думает, что он почти научился не задыхаться и выдерживать зрительный контакт с Юнги около пяти секунд без стремительного желания тут же замяться, стушеваться, просочиться сквозь половицы в классном помещении. А вот с самоконтролем всё ещё до сих пор туго. — Тэхён. Всего два слога. Его голосом. Почти тихо, почти для него одного, так, словно за ними нет целого класса учеников, что ожидают от Кима каких-то действий. Тэхён обнаруживает себя у доски с мелом в трясущихся пальцах. Учитель Мин стоит на расстоянии вытянутой руки, сегодня он в ретро-очках с тонкой металлической оправой и прозрачными стёклами, тёмно-синем свитере под горло и чёрных карго. Смотрит, по привычке, в упор, с тем лишь исключением, что по-особенному засматривается на тэхёнов вид — оценивающе, поглощающе, но так же безудержно холодно. — Тэхён, — повторяет уже чуть громче. А у Тэхёна горло на ощущение деревянное, когда он пытается тугую слюну протолкнуть вниз, что скопилась ему в ротовой полости. Собственный корявый почерк начёркал что-то на доске по-английски. Максимально несобранный и расхлябанный во всех смыслах, Тэхён не способен здраво оценить то, что написал. — Тэхён, если ты не знаешь ответ, зачем тогда поднял руку и вызвался к доске? А он вызвался? Боже. Адекватная часть Кима прекрасно понимает, и наверняка знает правильный ответ на всё, что бы его ни спросил учитель. Но адекватной части сейчас нет, она вышла из чата. Есть лишь та, до одури нелепая, из-за которой Тэхён по классике жанра выставляется каким-то дауном, не способным трезво мыслить. — П-повторите… Пожалуйста… З-задание, учитель… Слышится чей-то смех. Слышится чиминово «рот свой завали». Слышится бешеный тэхёнов пульс и то, как Мин Юнги, спустя пару мгновений, прочищает чуть охрипшее горло и повторяет задание для него одного: — Я диктую тебе предложения по-корейски, твоя задача перевести их на английский, используя соответствующий условный тип, и записать на доске. Всё просто. Нет. Всё очень сложно. Очень и очень. Тэхён начинает усиленно дышать, ощущая внезапную лёгочную недостаточность; из класса будто разом выкачали весь воздух. — Повторите, пожалуйста, предложение… — думая, что хуже уже быть не может, его обычно глубокий голос съезжает на фальцет. — Хорошо, Тэхён. Становится сложно игнорировать чужой смех за спиной и чонгуково «прекрати». Становится ещё сложней, когда одно резкое «тишина» от Юнги погружает класс в абсолютное беззвучие. И тогда Тэхён чувствует себя ртутью в разбитом термометре, что собирается на полу в скатанные шарики. Собирается и пробует ещё раз. Он знает ответ. Он же его знает. Он очень много работает над собой, он вкладывает все силы в то, чтобы стать лучше. Он не даун, не умственно отсталый. Он просто влюбился. Когда рука Тэхёна приходит в движение, он закрывает глаза, чтобы не видеть Юнги даже боковым зрением, и когда последнее слово дописано, он с ужасом разлепливает веки, ожидая услышать ещё несколько отпущенных шуток. У Юнги уходит десять секунд на проверку, после чего он вновь воссоздаёт зрительный контакт с Тэхёном, отбирая ещё какой-нибудь щит из рук. Разве Тэхён перед ним ещё не полностью обезоружен? Разве ещё есть чем защищаться и давать отпор? — Очень хорошо, Тэхён. Перевод верен. Можешь вернуться на своё место. Тэхёну в пору рвать на себе волосы клоками, запутавшись в них пальцами. В пору сорвать себе голос от собственной безобразности всякий раз, когда он близко к Юнги. Нужно это прекращать. Нужно брать себя в руки и держать в кулаке. Даже если невмоготу. Он садится за свою парту и падает лицом в свои ладони, а от накатывающихся слёз печёт в уголках глаз. Он роняет тихий вздох и приказывает себе не плакать. Возможно, через пару минут ему станет легче. Возможно, легче не станет никогда. К концу урока он твёрдо решает, что сумеет поговорить с учителем после звонка. Он готовится к этому событию и физически, и морально, настраиваясь на лучшее, и к мигу, когда приходит нужный момент, он сжимает свои пальцы в кулаки и делает глубокий вдох. — Идите без меня, — Чонгук и Чимин взволнованно переглядываются между собой, стоит им услышать такой решительный тон в голосе Тэхёна. Подрывать настрой не хочется, но видеть его в слезах не хочется ещё сильней. — Тэхён-и, ты уверен? — Всё будет хорошо, — он призрачно им улыбается и в два раза медленней, с оттяжкой во времени собирает свои вещи. Юнги по-банальному пялится на свои конспекты и оттирает узловатые пальцы от мела влажной салфеткой, и на автомате прощается с каждым учеником, что благодарит его за урок. А Тэхён пока ещё не готов уходить. Ему есть что сказать, если он только наберётся смелости открыть рот и поверит в себя. Когда в классе остаются лишь они двое, и последний вышедший ученик по воле удачи прикрывает за собой двери помещения, Тэхён чувствует, как его сердце бьёт по рёбрам, словно в гонг. Оглушительно, с громогласным звоном. — Я… — он начинает слабо, а затем успокаивается и молвит уже более спокойно. — Я не такой отсталый, на самом деле, каким кажусь. На секунду ему кажется, что в тёмных глазах Юнги мелькает удивление, когда он отрывает их от строчек своих конспектов и не скупится на взгляд. — Я не такой тугой. Я могу лучше. Просто всякий раз что-то идёт не так. «Не так» — это Мин Юнги. Повисает густое молчание, которое хоть ножом режь — затупишь. Учитель Мин облизывает уголки губ кончиком языка — ну точно на кота похож, хотя скорее на пантеру с этими вайбами спокойствия и опасности в одном флаконе, — но в остальном совершенно не двигается и ведёт себя крайне спокойно, словно нет перед ним никакого по уши влюблённого подростка, который не знает, куда себя деть. — Я не говорил, что ты отсталый, Тэхён. — Просто ребята в классе… — концовка его лёпета так и умирает у него на языке, образует кладбище незаконченных фраз. — Ты хорошо сегодня потрудился, Тэхён. — Неправда, — он тут же отрицает с ходу и опускается на парту прямо напротив учительского стола. — Я завис. Ужасно завис. Но я не такой на самом деле, не думай, хён. Я могу лучше. И буду лучше. У Юнги в задумчивости морщится лоб и забавно выгибаются широкие прямые брови. — Зачем ты мне это говоришь? — Не хочу, чтобы ты считал меня тупицей, хён. Так могут считать остальные, но не ты. Пожалуйста, только не ты. — Я не считаю тебя тупицей, Тэхён. Как учитель, соблюдая этикет, я никого не могу и не должен называть тупицей. Есть два вида учеников, в таком случае: обычные и со специальными потребностями. — Так вот я не со специальными потребностями, хён… Учитель Мин… — он путается в обращении, задыхаясь под невыносимым давлением льда в глазах Юнги. Иногда даже кажется, что они искрят кобальт синим при определённом заламывании света — ну точно лёд. — Могу я называть тебя «хёном»? Пожалуйста… Учитель. — Разве ты уже не называешь? Тэхён опять начинает паниковать, но усилием воли задвигает это чувство на задний план. — Х-хорошо… — расплывается в улыбке, счастливой-счастливой, как будто получил то, о чём давно грезил. — Как я и сказал, ты хорошо поработал сегодня, Тэхён. Я проверил тесты, что вы писали на прошлом уроке, — подход к их разговору с точки зрения Юнги — исключительно деловой, но Тэхёна это устраивает. Обсуждение классной рутины здорово осаждает и приземляет его обратно, внушая больше сил, чтобы научиться жить рядом с Мин Юнги. — Ты написал его лучше остальных, если тебе интересно. — Конечно, интересно, хён, — он улыбается ещё шире и мечтательно опускает подбородок на открытую чашу своих ладоней. Учитель Мин выглядит так, словно уже жалеет о разрешении называть себя «хёном». Юнги торопливо отыскивает конкретно тэхёнов листок среди кипы остальных, сложенных в идеальной стопочке, и поправляет очки на переносице с важным видом какого-то крайне влиятельного политика. — Меня удивил выбор твоих слов для перевода предложений. Далеко не каждый твой одноклассник употребил что-то подобное. Ты осведомлён в разных грамматических конструкциях, что впечатляет, и твой лексический запас будет побольше, чем у твоих сверстников. У Тэхёна внутри распускаются целые одуванчиковые поля от количества похвалы ровным и непоколебимым голосом. Интересно, что будет с Тэхёном, если эта похвала прозвучит хоть немного с чувством? Что, если эта похвала ударится шёпотом Тэхёну в губы перед поцелуем? Первым, сладким, лёгким. Хоть прямо сейчас, здесь, в пустом классе английского. Интересно, каковы на вкус губы Мин Юнги? Это кофе, корица и яблоки. Нет. Это шоколад, персик и лаванда. Нет? — Я хотел спросить, хён… — Спрашивай. Легко сказать. Тэхёна бьёт дрожью всякий раз, стоит ему обмозговать предложение Чонгука поговорить с учителем Мин об индивидуальных занятиях. — Я хотел узнать… Можно ли будет взять у тебя дополнительные? — Нет, — студент отвечает тут же. Негромко, не импульсивно. Таким же тоном, каким он и ведёт урок. Ровным. Спокойным. Отсутствующим. — Это не жест доброй воли, я буду платить за уроки, — неугомонный Тэхён пробует ещё раз, бьёт своей просьбой наотмашь, думая о том, что всё пока что идёт не так плохо, как он себе представлял: по крайней мере, он не мямлит, и слова довольно чётко проворачиваются языком во рту между зубами. — Я не занимаюсь репетиторством, Тэхён. — Почему? Ты очень хороший учитель. На этот раз Юнги косится на него так, как будто Тэхён только-только сморозил ахинею. Кажется, будто уголки его рта вот-вот расплывутся в улыбке, и Тэхён весь подбирается в ожидании лицезреть такого Юнги впервые, но ничего не следует; учитель Мин снова приковывает взгляд к своему плану урока, выписывая себе что-то в заметках. Стоический и холодный, как перечная мята. — У меня нет на это времени. Студенческая жизнь не такая лёгкая, какой её видите вы, школьники. — Ладно… Всё равно спасибо за ответ. — Тебе пора на следующий урок, — не отрываясь от своих конспектов, протягивает практикант. Лихорадочно промямлив «да» и покраснев в кончиках ушей, Тэхён сгребает со стола свой рюкзак и силится уже подняться на ноги, когда следующая формирующаяся у него в голове мысль просится на свободу. — Можно… — он с ужасом запинается, потому что сдавать назад уже некуда. — Можно я иногда буду хотя бы вот так после урока оставаться и спрашивать тебя о чём-то… Об английском… На этот раз Юнги затягивает с ответом, как будто оценивает положение вещей, ну или ему нравится наблюдать за тем, как Тэхён жарится в собственном смущении, как томится в нём и подгорает, делаясь каким-то ничтожно маленьким перед ним. — Да. Это моя работа как учителя помогать ученикам. Если я смогу как-то таким образом научить тебя — пожалуйста. — Спасибо, учитель Мин… Хён. — Не злоупотребляй этим «хён» при остальных. Я всё ещё твой учитель. Учитель Мин. У Тэхёна горит лицо, как будто его окунули в лаву. Раз — и кожи на нём нет. Да и костей тоже. — Хорошо, учитель Мин. И та дистанция, которую удалось за сегодня сократить, снова ощущается невозможно далёкой. Тэхён уже практически в дверях, уже стоит к Юнги спиной, когда тот практически властно окликает его, но снова негромко, почти интимно, более лениво и непринуждённо растягивая его имя по слогам, нет, по букве: — Тэхён. Тэхёну хочется во что-то вжаться и зажать себе рот рукой от едва различимого писка, что слетает с его губ. Он вот-вот кончится от того, как низко, как н е в о з м о ж н о л и ч н о звучит собственное имя на губах учителя. Непростительно, нелегально, собственнически. Юнги нужна всего одна фраза, чтобы Тэхён официально объявил себя мёртвым. Всего одна, чтобы всему наступил конец. — Двойной американо со сливками, но без сахара. Кофе. Он говорит ему о сраном кофе, и это становится ебучим финишем. — Я люблю двойной американо со сливками без сахара. У Тэхёна мир перед глазами разламывается на кусочки, всё темнеет. Юнги знает. Юнги, блять, знает обо всём.***
Чимин не лгал, когда говорил, что Чонгуку понравится мальчишник. Помимо двухчасовой едва останавливаемой тэхёновой истерики, их ожидают вкусные оладьи, приготовленные бабушкой Тэхёна — самой великодушной женщиной на свете, — настольные игры, что притащил Чимин, и просмотр первого сезона ситкома «Друзья» на языке оригинала — потому что Тэхён окончательно решил стать лучшим в классе английского. У Тэхёна на мокром месте глаза, тело бьёт как будто стариковским нервным тиком, а ещё голос совершенно неровный, когда он рассказывает им о Юнги и двойном американо со сливками и без сахара. Чимин косится на Чонгука, ищет его успокаивающий взгляд почти по делу привычки, словно пытается удостовериться, что не один сейчас будет стараться унять бурю страха и страстей, что рвёт Тэхёна в клочья. — Он знает, — Тэ обнажает зубной ряд, до характерных болезненных следов кусает собственные костяшки и намеревается ударить себя чем-нибудь за необдуманную и опрометчивую неосторожность. — Он знает. Он знает, он знает. Знает, что кофе для него покупал я… Чимин пялится на него жалостливо, сев по-турецки на обширной части вместительной кровати Кима, на которой расположились все трое разом без чувства тесноты. Над его приподнятыми бровями образуются две глубокие ямочки, и сам он выглядит так, будто вот-вот сорвётся на слёзы, видя Тэхёна в таком отчаянии. Чонгуку непривычно. Он как будто подглядывает за чем-то личным, но когда Чимин снова поворачивается к нему в поисках поддержки в чонгуковых глазах, отчего-то становится куда более спокойно. Он здесь. Он важен. Его поддержку принимают. Его поддержки ждут. — Я не могу вернуться в школу. Не теперь. Как… Как я ему в глаза посмотрю? Судя по тэхёновым словам, влюбляться — это всё равно что попасть впросак. Терпишь только поражение и унижение, и ещё кучу всего, что никак не греет сердце. Глядя на страдающего Тэхёна, уже не особо хочется думать о романтике, потому что её убьют на твоих же глазах. Ну или ему просто не повезло влюбиться в Мин Юнги. — Он знает. Знает, что я в него по самые не балуй. — Он что-то сказал по этому поводу? — негромко уточняет Чонгук, пытаясь прояснить несколько моментов. Он не уверен, что ему можно так же: быть по одну из сторон от Тэхёна, как Чимин, и крепко держать его руку в своих ладонях у линии губ, дуть на неё успокаивающим горячим дыханием и каким-то образом вычитать из него все тревоги, забирая разницу себе. Чонгуку кажется, что словами он делу поможет больше. — Ч-что? — растерянное в ответ робким голосом. — Учитель Мин что-то сказал об этом? О том, что всё понял. Что против этого… У Чимина с надеждой и благодарностью горят глаза, когда он снова глядит на Чонгука, и Чону кажется, будто он едва шевелит губами в немом «спасибо». — Н-нет… — Тэхён смотрит куда угодно, но только не в глаза. Он изучает чонгукову переносицу, бровные дуги, родинку под губой, линию челюсти, но не может собраться для храбрости и посмотреть прямо. — Он… Он только сказал, какой кофе любит… — И он разрешил тебе называть его «хёном», так? — Он сказал не злоупотреблять этим при остальных, но… — Но он разрешил, — Чонгук победно стоит на своём, и под напором утвердительных фактов рваное и неспокойное дыхание Тэхёна немного выравнивается. — Разрешил ведь? — Он не сказал это точно… В расстроенных чувствах Тэхён шмыгает заложенным носом, жидкость собирается ему над верхней губой, поэтому он скоропалительно тянется за салфеткой, чтобы утереть отвратительную смесь слёз и соплей, что застревает на уголках его красивого рта. У него блестят большие глаза и длинные ресницы слипаются от солёной воды, что на щеках образует покрасневшие дорожки раздражения. Это тот момент, когда Чонгук понимает: пускай Тэхён красивый даже тогда, когда рыдает, Чон не хочет ещё раз увидеть его в таком состоянии. Никогда. Но пока Тэхён любит Мин Юнги, это невозможно, наверное. Потому что Мин Юнги, кажется, любит, чтобы из-за него плакали до диких головных болей, до кромешной опустошенности и раздробления каждой кости. В будущем иногда будет казаться, что только сломанный Тэхён ему и нравится. Только сломанный Тэхён, с этим неистовым воплем, наждаком рвущим глотку, ползающий на коленях, швыряющийся всем, что окажется под рукой, только и может разворошить что-то внутри Мин Юнги. Разворошить и раскурочить окончательно. — Но, смотри… Он разрешил тебе называть его «хёном», но сказал не обращаться к нему так при других. Ты не думаешь, что это что-то, типа, персонального разрешения? М-м-м… — Чонгук прикусывает внутреннюю сторону щеки, сам не понимая, что городит. Ему просто хочется, чтобы Тэхёну стало лучше, поэтому он цепляется за любые неровности в диалоге между его другом и учителем, пытаясь интерпретировать всё по-своему и вывернуть всё позитивной нотой наперёд. — Типа, он позволил называть себя «хёном» только тебе, чтобы никто другой не имел права. — Или не знал, что мне можно, — мрачно цедит Тэхён. Чимин ласково гладит его меж крыльев лопаток по спине высвободившейся рукой, водит ладонью по атласной тёмно-синей ткани с принтом машинок из мультика «Тачки». На самом Чимине не менее «взрослая» пижама салатового цвета с Баззом Лайтером во всю длину спереди на футболке и тёплые носки, что греют его маленькие худые ступни. Чонгук подавляет смешок, оценивая собственную пижаму — детскую до невозможности: с коалами и деревьями баобаб, — и смеяться хочется ещё больше, когда он резко думает о том, как они, в таких ну совсем пацанячьих пижамах, обсуждают любовные дела, что потянут на какой-нибудь малобюджетный роман. — Посмотри на это с иной стороны. Может, он хочет только твоего «хён» и ничьего больше. Возможно, таким образом Чонгук делает лишь хуже, заставляя Тэхёна искать «зелёный свет» своим чувствам в действиях и словах Юнги, но на сейчас — Тэхён слабо улыбается и быстро возвращает себе настроение. — Да, а вдруг, он не может ничего сделать во время учебного процесса, но тоже что-то к тебе питает, — вклинивается Чимин, чем очень помогает Чонгуку. — Он сегодня на тебя смотрел как-то иначе, когда ты был у доски. — Он смотрел на меня, как на безмозглого идиота. — Нет, хён, — Чонгук мягко обхватывает друга за запястье, опускает голову, но не взгляд, удерживая зрительный контакт. — И его слова о кофе… — Чимин закусывает губу, подбирая необходимые слова. — Что, если он принимает твой способ оказать ему «десять знаков внимания»? Может, он хочет, чтобы на следующий раз ты принёс ему именно двойной американо со сливками и без сахара? Он не кажется тем, кто так легко заявит об этом… Или он просто любит иметь Тэхёну его влюблённый мозг. — Вы, правда, так думаете? — Тэхён смотрит на Чимина так, словно он сейчас является гравитацией, что не позволяет Тэхёну улететь. Чонгук думает, что ещё не заслуживает такого взгляда, но он будет пытаться, он бу… Но Тэхён в следующий миг смотрит на него так же, слишком открыто, слишком доверчиво… Так, словно Чонгук становится Солнцем тэхёновой галактики. — Мы, правда, так думаем, — Чимин касается кончиком носа его плеча, укладывает на него лоб и улыбается мягко-мягко. Он не смотрит прямиком на Чонгука, когда вслепую нашаривает потной ладошкой лацкан чонгуковой пижамы, призывая того придвинуться к ним поближе и заключить их с Тэ двоих в объятия. Ему до сих пор странно от всего, что происходит. Странно, и так по-родному тепло от того, как Тэхён хихикает сквозь слёзы Чонгуку в макушку, как лицо Чимина оказывается непозволительно близко от собственного. И от этого бросает и в жар, и в холод в одночасье. Через какое-то время Тэхён опять улыбается и глухо смеётся над шуткой Росса в одной из серий «Друзей», а затем переводит недоступный пониманию остальных юмор на корейский, чтобы Чонгук с Чимином посмеялись вместе с ним. Изначально весь вечер, казалось, имел в себе подтекст «всё для ТэТэ», но затем Чонгук начинает обнаруживать что-то для себя. Почему-то внезапно хочется поддаваться Чимину в играх на приставке, наблюдая за тем, какие милые потуги победить он делает. Тэхён орудует джойстиком беспощадно, а что-то в сердце Чонгука, вопреки желанию быть во всём первым, хочет уступить Паку. Перед сном бабушка Тэхёна приносит им чай с домашним печеньем, а ещё через минут сорок эмоционально выгоревший Тэхён уже тихонечко спит между ребятами, на удивление занимая довольно мало места и не закидывая ни на кого ни руку, ни ногу во сне. Чонгук максимально тихо сглатывает, рассматривает потолок в темноте и слышит небольшое шевеление со стороны Чимина. Пак аккуратно елозит по поверхности кровати, то укрываясь одеялом, то скидывая его с себя, всё так же не в силах найти умиротворённый сон. В тишине Чонгук может в одиночку задуматься о вопросах, ответы на которые ему ещё рано получать. Например, о семейных фотографиях в рамках в гостиной дома бабушки Тэ. Об их давности и отсутствии новых снимков. О том, как тема семьи Тэхёна до сих пор не поднималась, а Чонгук и не спрашивал в силу своей вежливости. Скрип. Чонгук разглядывает чиминову спину в мешковатой пижаме. Пак, будучи не в состоянии уснуть, натягивает на себя тапочки и тихо выходит из комнаты. Сначала Чонгуку кажется, что он вернётся через пару минут, что пошёл воспользоваться сортиром или выпить на кухне стакан молока. Но когда Чимин не возвращается около десяти минут, любопытство заставляет Чонгука бесшумно встать с кровати, предварительно убедившись, что уставший Тэхён всё так же спит крепко, и выйти из комнаты на поиски Пака. Ночь на удивление тёплая, вопреки тому, что днём по улицам рыскал прохладный ветер. Он находит Чимина сидящим на веранде у дома бабушки Тэ, наблюдающим за звёздами на чистом небе под мягким серебристым светом лунного осколка. Пак кутается в плед и, услышав треск половиц под ногами Чона, улыбается тому уголками губ. — Тебе тоже не спится, да? — голос до невозможности расслабленный, мягкий, спокойный. Он сдвигается в сторону и приподнимает худую руку вместе с пледом, отчего это со стороны похоже на крылышко, под которое он приглашает Чонгука греться. — Садись рядышком, Кук-и. Качнувшись на нетвёрдых ногах, Чонгук опускается рядом, и от вынужденной близости сразу становится как-то жарко, но льнуть почему-то хочется только ближе. — Тэ спит? — он спрашивает шёпотом, на что тот кивает легонько. — И пропускает весь звездопад… На небе действительно одна за другой скатываются звёзды. Чонгук краем глаза наблюдает за зачарованным небом Чимином, и что-то произвольно вьётся ему ужом под рёбрами. — Я могу спросить, хён? — голос Чонгука такой же неуверенный, как и решение сесть рядом с Паком вот так. Когда от реального прикосновения отделяют лишь два слоя одежды. — Я понимаю, что это нечто очень личное, и я не буду в обиде, если ты мне не скажешь… — О чём ты хочешь знать, Кук-и? — Я не знаю, будет ли правильным спрашивать о таком у Тэ… Я видел семейные снимки на полочке в гостиной… А Тэ каждый раз сторонится темы своей семьи… Он всё время говорит лишь о бабушке… Чимин в мгновение ока становится бледным, как Луна, и мрачным, как эта ночь. Он отвечает не сразу, и Чонгук уже думает снова извиниться за тупой вопрос, ответ на который ему ещё рано получать, но Пак сгребает себя в кулак и осторожно поворачивается к нему лицом, внезапно беря за руку, то ли для силы, чтобы суметь выговориться, то ли для поддержки, в которой он сейчас нуждается сам. — Хорошо, я тебе расскажу. Но ты должен пообещать мне, что не станешь ненавидеть Тэ за то, что узнаешь. Во всём, что случилось, нет его вины, и мы с его бабушкой очень долго трудились над тем, чтобы он сам поверил в это. — Я не стану. Чимин набирает в рот воздуха и становится непривычно серьёзным на вид. — Мне кажется, что в один день он бы сам тебе всё рассказал, но вывернул бы всё так, чтобы тебя оттолкнуть, чтобы ты подумал, будто он ужасный и отвратительный человек. Но это не так. Он выставляет себя анти-героем в том, что случилось, и иногда его заносит… Но ты должен знать, что наш Тэ — очень добрый, очень ранимый и впечатлительный, и что такого, как он, в мире больше нет. Он кажется взбалмошным, странным, импульсивным, восприимчивым ко всему, но такой Тэхён, поверь, гораздо лучше, чем тот, каким он был, когда не стало его родителей и младших брата с сестрой. Шок неприятно царапает Чонгуку пищевод, продолжительно и постепенно наращивая и темп, и силу нажима. — Мы тогда с Тэ уже дружили пару лет, но не так… Близко, как сейчас. Это случилось пять лет назад в конце января… Вся семья Тэ должна была поехать в Кванджу в отпуск, и этого события все очень ждали, потому что его родители всегда много работали… Но в тот период Тэ очень сильно заболел и был вынужден остаться здесь, с бабушкой. Меня к нему не пускали, но мы общались по телефону, и я знал, что он плакал и сильно скучал по ним, и жалел, что не мог поехать тоже. Папа Тэхёна хотел отменить всё, но Тэхён не мог лишить своих мелких шанса побыть с родителями и увидеть кучу исторических достопримечательностей, поэтому он настоял на том, чтобы они все поехали без него. Чонгук не дышит. Слушает, пропускает всё через себя. — Его отец решил не ехать на поезде, он воспользовался машиной… А в тот день было особенно холодно, оттаявший снег превратился в корочку льда… Тэхён в тот момент разговаривал с младшим братом по телефону, поэтому он всё слышал… Он слышал сигнал едущей навстречу фуры. Он слышал, как свистели шины на дороге, как вопили от страха его брат с сестрой и крошилось стекло, и ломались кости. Он слышал, как их машину перекидывало, металл издавал душераздирающий скрежет по скользкому асфальту — Тэхён насчитал три переворота… У Чонгука влага скапливается в уголках глаз, а хватка Чимина становится почти болезненной — немеет ладонь и становится неподъёмно тяжелой. — Его родителей не стало сразу… Сестрёнка не дожила до приезда скорой, а младший брат не дотянул до больницы. Чонгука нехило трясёт, как будто его заставили при выключенном свете посмотреть ужастик. — А Тэхён всё слышал… Он был там, с ними, по ту сторону трубки. У Чонгука горло горит, но никакие слова не могут здраво сформироваться во что-то нормальное. — Я не послушался своей мамы и направился к Тэхёну, потому что знал, что нужен ему, что у него больше никого не осталось, единственная его семья — бабушка и я. Я тогда заразился от него, заболел, но мне было всё равно, потому что Тэхён был важнее. Тебе бы ни за что не захотелось видеть его таким, поверь. Это хуже, чем всё, что делает учитель Мин. — Это ужасно… — всё, на что способен Чонгук. Нет, есть ещё кое-что: — Но… Но почему он считает… Почему он думает, что это его вина? — Потому что папа Тэхёна хотел всё отменить, но Тэхён сам настоял на том, чтобы они поехали без него. — Это же бред, а не причина… Это же несчастный случай… Как он может себя в таком винить? Чимин грустно улыбается ему, смотрит Чонгуку в глаза. — Это то, что мы с бабушкой пытаемся вбить ему в голову до сих пор. Он всё ещё иногда думает о том, что хотел бы оказаться там, с ними в машине, взаправду. У Чонгука от переизбытка эмоций проступают слёзы, он всегда был слишком сентиментальным к чужим проблемам. Чимин жмётся к нему ближе, пытается успокоить и успокоиться самому. — Тэхён только кажется лёгким на подъём, общительным, ярким, улыбающимся и всегда весёлым. На самом деле он вынужден просыпаться каждое утро с мыслью о любви к себе и всё время бороться с предположением о том, как сложилось бы всё, будь он там, с семьёй в той машине. Но его бы тоже не стало… — У него очень нелёгкая жизнь. И я оберегаю и опекаю, и забочусь о нём, как только могу, потому что он для меня — всё. И я для него — тоже. И я рад, что теперь есть ты. С тобой легче, Кук-и. Я вижу это. Вижу, как он тянется к кому-то ещё. И я рад, что есть этот учитель Мин, как бы он мне ни не нравился, потому что я откровенно боюсь того Тэхёна, пять лет назад, и я не хочу его возвращения, и если этот Мин Юнги как-то влияет на Тэ, заставляя его что-то чувствовать, то я дико этому рад. — Я рядом… Я… — Чонгук перехватывает руку Пака в ответ и восстанавливает зрительный контакт. — Я буду рядом, если ты и он мне позволите… Я хочу помочь… Красивые звёзды не те, что падают с небес, а те, что Чонгук сейчас видит в тёмных радужках глаз Чимина. И эти звёзды до невыносимого прекрасны. Что-то внутри переворачивается и щекочет у гортани в тот миг, когда Чимин смотрит на него н а к о н е ц - т о так же тепло, как на Тэхёна. Улыбается невесомо и широко, а затем отворачивается к лунному свету, и жмурит глаза, наслаждаясь лёгким ветром, ласкающим его милые, целовабельные округлые щёчки. — Я могу задать личный вопрос тебе, хён? — Чонгук ловит себя на полушёпоте. — Спрашивай, Кук-и. Отныне тебе можно всё. Всё? А признаться в любви мелким, едва заметным веснушкам на твоём маленьком носике можно? — Тебе нравится Тэхён-ши? — он мямлит, наблюдая за Чимином как-то гипнотически зачаровано. — В том смысле, каком Тэхёну нравится учитель Мин. — Тэхён-и — моё всё, но не настолько. Я люблю его всей душой и всем своим естеством, люблю очень нежной любовью, но не так… И Чонгуку почему-то предательски хорошо от такого ответа. Он чувствует, как у него пылает лицо, словно он держит его над костром, но темнота играет ему на руку, не давая Чимину это заметить. Потому что Чонгук впервые вот так горит. Горит, и ему с л и ш к о м оттого здорово. — А тебе? — Чимин выпаливает быстро, подкладывая ладошки себе под ягодицы и принимаясь болтать ногами в воздухе. — Что? — сидящий рядом с ним Чон глухо каркает в воздух, давясь собственной слюной. — Тебе нравится? Тэхён… В этом плане… Чонгук не думает. Вернее, он не думал о Тэхёне вот так всё это время. — Нет, я… Он замечательный… — Он лучший, — поправляет его Пак. — Да, он лучший, но я не… — Это хорошо, — Чимин ёрзает от неловкости рядом, отчего создаёт ещё больше физического контакта между ними, и Чонгук снова чувствует этот электрический разряд, что проходит вдоль хребта. — В смысле, что ни у кого из нас таким образом не будет разбито сердце, — он почему-то смущённо выкладывает торопливые объяснения и улыбается оттого, что не знает, что ещё сказать. — Вот… Чимин возвращается к своим звёздам и своей Луне, а Чонгук уже не возвращается ни к чему. Он притопал к месту, из которого не выйти. Это случается при самых непредвиденных обстоятельствах, после самого мрачного рассказа, который он слышал в жизни. Это случается посреди ночи под одним пледом на двоих, когда ночной ветер играет с прядками их взлохмаченных волос. Это происходит в момент, когда на них не по возрасту детские пижамы и спящий в доме Тэхён, не подозревающий о том, что его друзья его оставили. Чонгук не знает ничего о тех фейерверках в солнечном сплетении, о которых говорил Тэхён. Но при взгляде на Чимина после этой ночи что-то явно с чувством долбит ему по сердцу. И он однозначно не против.