every 5 years

Чонгук плохо спит этой ночью, поэтому к утру у него совершенно нет сил ни на что, особенно на то, чтобы соскоблить себя с мятых простыней, донести своё тело до кухонного стола через посещение ванной комнаты и соизволить позавтракать под всё ещё недобрым взором матери, пока отец пытается мягким голосом уговорить женщину отменить эту чёрствость по отношению к их сыну. Он гладит её по спине и всячески помогает с сервировкой стола, словно провинился не Чонгук, а именно он сам. Тэхён с Чимином бы сейчас сказали, что у Чонгука отец святой, на что сам Чонгук бы улыбнулся, качнув головой. Да. Папа у него лучший. — Проснулся? — госпожа Чон бурчит в свою чашку с кофе, буравя сына укоризненным взглядом из-под чёлки. На самом деле, она не такая жёсткая, лютая или злая. На самом деле, сына она любит не меньше, чем её муж, и в ней сейчас просто разрывается так и не притихшее чувство страха. Потому что других детей у них нет, Чонгук-и у них один, он ещё ребёнок, и с ним может случиться всё, что угодно. — Я не спал. — Я не удивлена. — Милая, — тут же встревает господин Чон. — Он уже достаточно получил ночью. Хватит его бранить. Пусть поест нормально. А Чонгуку в рот кусок не лезет, даже вода кажется на редкость вязкой, застревающей в пищеводе. Он просто колупает вилкой запеченный омлет и вяло рассматривает прижаренные кусочки капусты на своей тарелке, предпочитая просто маленькими глотками надпивать поостывший мятный чай. Ему кажется, что сейчас его организм отвергнет любую пищу, стоит ей протолкнуться вниз по сухой и сжатой глотке; и дело тут не в отходняке после вчерашней выходки с коктейлем в клубе, не так уж там много того алкоголя было. Нет, Чонгук сам себя наказывает за то, что его неудачная идея вынесла приговор не только ему, инициатору, но и Чимину с Тэхёном, тем людям, подвести которых он так боялся, но всё же подвёл, как бы они там ни оправдывались, что его вины во всём этом нет. Потому что есть. И он оплошал. — Как твоя голова? — интересуется господин Чон у притихшего сына, что без интереса мучает свой завтрак, размазывая кусочки по краям тарелки. — Не болит? Зачастую от алкоголя на утро голова кажется квадратной. — Па, я не тупой, я знаю все последствия, — Чонгук не пытается быть грубым, просто он совершенно не предрасположен к разговору со взволнованными родителями, которые только своими поучительными речами привнесут вклад в чонгуков стыд. Он шепчет короткое «прости» на тот случай, если его слова действительно несут в себе оттенок ненамеренных оскорбления и неуважения к старшим. Чонгук любит своих родителей очень сильно, и он не нуждается в ещё одном напоминании о том, что этой ночью он подвёл и разочаровал совершенно всех. Мыслями он не здесь, не за столом, а руки пытают еду вилкой лишь на автомате, без полного осознания и отчёта своих действий. Он думает о Чимине, которому не сможет посмотреть в глаза, который наверняка после всего не захочет иметь ничего общего, переосмыслив к утру всю сложившуюся ситуацию. И плакали их чувства. Чонгук после содеянного не заслуживает Чимина, из-за него теперь неприятности у всех. Он думает о Тэхёне, которого подверг опасности, и если бы он рассказал родителям о той части, где к Тэ клеился какой-то взрослый и не внушающий ни капли доверия штрих, уже ментально размазавший Кима по плитке одной из грязных туалетных кабинок, это не прибавило бы гордости в их глазах. Хорошо, что в том клубе оказался учитель Мин и всё разрулил, вытащив Тэ из затруднительного положения. Паршивей всего Чонгуку становится от того выражения лица, с которым студент смотрел исключительно на Тэхёна. Чонгук знает, что дополнительные уроки и странный ужин в доме у бабушки Тэ поспособствовали образованию какой-то необъяснимой связи, из-за которой Тэхён для Юнги выделялся среди их троицы, стал более значимым, и тот взгляд… Чонгуку становится дурно от мысли, что его нелепая, абсурдная, такая невзрослая идея могла послужить трещиной в этой совершенно неплотной связи, на которую Тэхён молился каждый чёртов день. — Может, пропустишь сегодня школу? — предлагает господин Чон негромким голосом. Наблюдая за тем, как Чонгук грустно изучает неизвестную точку пространства перед собой, занимаясь мысленным самобичеванием, госпожа Чон тоже уже более не способна злиться на сына, разменивая осуждающую агрессию на жалостливое милосердие. — Поможешь отцу в книжном, — более мягко поддерживает она слова мужчины и накрывает своей маленькой ручкой расслабленную ладонь мужа. — Всё в порядке… — Чонгук не поднимает на них потушенный взгляд при ответе — стыдно. Он не имеет понятия, каким образом переживёт этот день, как выдержит разрезающий тебя на пополам холодный взор обиженного и отрешённого Чимина, как перенесёт вид слезящихся глаз Тэхёна, но именно это он и заслуживает в наказание. Никакая милость в виде освобождения от школы и помощи отцу. Чонгук провинился, ему и платить по счетам. — Я буду в школе. — Ты не спал всю ночь, какая школа? — Мам, со мной действительно всё хорошо. Усталость не больше, чем после хорошей тренировки. Я расстроен не меньше вашего, поверьте. Похоже, я потерял единственных хороших друзей, которые у меня были. Сумбурный страх Чонгука подвергается сомнению в ту секунду, когда у него в кармане пижамных штанов вибрирует сотовый. Чимин не пишет в общий чат, видимо, хочет, чтобы его слова держались в некой тайне от Тэхёна, а Чонгук вообще не дышит от удивления, потому что тон сообщений, присылаемых Паком, ничем не похож на лёд и пронизывающее презрение. В них всё то же тепло, та же нежность, на которые Чонгук не рассчитывал. Чимин-а: зай, доброе утро Чимин-а: ты будешь сегодня в школе? Чимин-а: только не говори, что не будешь Чимин-а: я не выдержу там в одиночестве Чимин-а: надеюсь, ты хоть немного поспал, потому что у меня тут был разбор полётов Чимин-а: прикинь, мой отец посчитал, что смеет меня отчитывать Чимин-а: тот самый отец, который ни разу не принимал активного участия в моей жизни Чимин-а: мне смешно. лол Чимин-а: я вижу, что ты читаешь сообщения, почему не отвечаешь? Чимин-а: Кук-и Чонгук прикусывает губу, тяжко вздыхая. Не похоже, чтобы Чимин злился на него, и Чон не совсем понимает, чем заслужил скорое прощение, если вообще имелась хоть какая-то обида. Чонгук ведь послужил причиной ссоры Пака с отцом, почему он не будирует сейчас? Почему ведёт себя так, словно между ними всё без изменений?

я боялся, что ты на меня станешь яриться

Чимин-а: за что? за вчерашнее?

ты знаешь это была моя идея

Чимин-а: и все её ДОБРОВОЛЬНО поддержали Чимин-а: Кук-и, прекрати. я совершенно не злюсь на тебя

я поставил всех в затруднительное положение из-за меня вы с Тэ наказаны

Чимин-а: мне плевать на своё наказание от отца, который совершенно меня не знает Чимин-а: я волнуюсь за Тэ и за то, как твой папа воспримет всё случившееся

он не злится я думал, ты не захочешь иметь ничего общего со мной после вчерашнего я поступил неразумно, подбил вас с Тэ на дурость всё испортил а лицо учителя Мин… блять, я всё испортил, да?

Чимин-а: не говори ерунды. уверен, Тэ на тебя не злится тоже Чимин-а: ты очень дорог ему

я испортил ему отношения с этим Юнги ты видел, как он смотрел на Тэ? как будто нас не было

Чимин-а: давай поговорим об этом в школе Чимин-а: и если ты будешь винить себя, я тебя тресну книжкой при встрече

согласен тресни меня хоть за что-то, потому что я чувствую себя слишком дерьмово хотя бы за Тэхёна

Чимин-а: он, кстати, не берёт трубку. я волнуюсь за него Чимин-а: мне кажется, что после того, как учитель Мин нас с тобой отвёз, у них с Тэхёном потенциально что-то было

ты думаешь, этот Юнги упадёт так низко чтобы воспользоваться пьяным школьником, который не чает в нём души? это мерзко, хён

Чимин-а: я не думаю, что он вообще трогал Тэхёна в этом смысле Чимин: но он мог обидеть его в другом плане Чимин: ты же знаешь Тэ и его влюблённость в этого Юнги

ладно, мы поговорим об этом в школе

Чимин-а: я на тебя действительно не сержусь, малыш

мне очень нравится твоё «малыш» только я сижу сейчас за столом с родителями и невыносимо краснею, а они и не знают, что думать

Чимин-а: ну, ты же мой малыш, разве нет?

ты действительно хочешь прямо сейчас выяснить это, хён?

Чимин-а: нет Чимин-а: сначала я хочу убедиться, всё ли хорошо у Тэхёна

я себя возненавижу, если что-то не так

Чимин-а: Кук-и, не начинай

ладно. увидимся в школе, солнце

Чимин-а: мне нравится это твоё «солнце»

люблю тебя

Чимин-а: ??? ты? действительно? пишешь? мне? это? в? сообщениях?

как репетиция того, что я хочу сказать тебе при встрече

Чимин-а: … Чимин-а: я тебя тоже люблю

хён…

Чимин-а: как репетиция моего тебе ответа Чонгуку кажется, он умер от чего-то невероятно прекрасного.

***

Тэхёну совершенно не радостно от того, что бабушка не в обиде, что не сажает его под домашний арест так, как влетело Чонгуку, как за всю эту выходку сумел отгрести Чимин. Она наоборот суетливо возится над ним, запомнив его разбитые всхлипы, эхом гулявшие меж холодных ванных плит. Тэхёну не удалось быть тихим в своей боли, но он смог о ней солгать под отрезвляющим напором ледяной воды, от переохлаждения под которой потом не был в силах полночи согреться. Но это было далеко не первостепенной причиной отсутствия сна. Тэхёна нехило трясло, пока он стаскивал с себя узкие и липкие от собственной бледно-молочной сущности брюки, пока он вспоминал, как впервые кончил с именем Юнги на своих дрожащих губах и задумался о невероятной мерзости собственного поступка из-за эмоциональной крайности. Но хуже всего даже не то, что он передёрнул себе на образ в голове и на картинки, которых никогда не будет в реальности. Хуже то, что, даже через головную боль, Тэхён отчётливо п о м н и т, о чём и как просил Юнги в машине. Умолял, упрашивал, как горел перед ним. Горел для него. И как растерянно и в одночасье по-привычному холодно на него взирал учитель Мин. Тэхён жалкий. Подбив под себя одеяло и так и не сыскав тепла, он промучился наедине с самим собой до чёртового рассвета, отчего к утру его подушку можно было выжимать от слёз. Он просил Юнги о падении. О разрушении рамок. О том, за что могли бы и посадить, дойди дело до той невозможной близости. Ведь Юнги взрослый, совершеннолетний, а Тэхён — глупый юнец, не думающий о последствиях. А за рамками возраста кроется ещё и тот факт, что Тэхён Юнги просто элементарно даже не симпатичен. Он не вызывает ничего, кроме жалости, сострадания и раздражения. Ничего от нежности, ничего от симпатии, ничего от любви. Тэхён стоит у зеркала под взволнованный рикошет стуков бабушки о дверь ванной. Больше он уже не плачет за сегодня, ведь нужно взять себя в руки и как-то жить. Он растрёпанный, опухший, непривычно бледный; таблетки творят чудеса, маскируя нещадную головную боль, но мерзкое ощущение во рту и на душе им не завесить ширмой — мозг по-прежнему шлёт рецепторные импульсы. Он знает, Чимин с Чонгуком изводятся нервами, наяривая ему то с сообщениями, то со звонками, а Тэхёну от себя гадко, противно, мерзко, он не может сейчас взять трубку, потому что они услышат его голос и всё поймут. Они поймут это и по лицу, когда они встретятся в школе, просто Тэхён всеми силами оттягивает этот момент, хотя, наверное, всё лишь усугубляет своим молчанием. — Ты уверен, что хочешь пойти в школу? — бабушка с пяти утра не спит, готовила для него похмельный суп, который немного успокоил бы строптивый желудок, но ничто в её взгляде не намекает Тэхёну на разочарование, только на неоправданную нежность и любовь к своему внуку. — Сегодня важная контрольная по истории, ба. Её оценка повлияет на годовой итоговый балл. Я не могу пропустить это. — Конечно… Просто, если почувствуешь, что тебе станет плохо, сразу звони мне, я за тобой приеду, Тэхён-и. Тэхёну плохо уже. Ему давно плохо, ещё с первого дня, как только Мин Юнги появился на пороге их класса со своими мятной чёлкой, колким взором льдов Северного полюса и непоколебимым в уверенности голосом. Уже с того дня Тэхёна херовит до немыслимого. — Спасибо, бабушка. — Ладно. Беги переодеваться. Я завезу тебя в школу. В ту самую школу, где третьим уроком по расписанию английский. Английский с учителем Мин.

***

Чонгук с Чимином ни разу не верят в тэхёново «всё хорошо». Они напряжённо обмениваются взглядами и настойчиво уточняют у Кима снова и снова, потому что вид их друга вопиюще кричит об обратном. Всем, если честно, несладко, но Тэхён не готов рассказать даже друзьям о том, о чём просил у Юнги. Как клянчил для себя кусочек нежности, пытался выцыганить всего один поцелуй и провоцировал на интим, как перед ним плакал, морально разделся, обнажился до голого нерва. Как был готов отдаться ему прямо там, на заднем сиденье замызганного салона поддержанной машины. И как постыдно затем осквернил чиминовы брюки под протяжные стоны со слезами у уголков рта, потому что Юнги его отверг, потому что его рациональность даже не пошатнулась при виде изнывающего от желания к прикосновению Тэхёна. Он не готов рассказать о том, как проплакал всю ночь и как чувство вины вспарывает изнутри ему всю кожу. Вины перед Юнги за своё разнузданное, разухабистое и охальное поведение. Он не готов рассказать о том, что признался Юнги. Как вскрыл для него сердце и выпустил наружу три этих болезненных слова под пристальностью глаз цвета жидкой нефти. Как дёргался, тянул руки и был готов кончить от одного лишь взгляда, без единого должного касания хоть к чему-либо в себе. — Тэхён-и, ты можешь нам сказать, — Чимин меняет тактику выуживания информации, но не снижает давление и нажим в своём требовании. Потому что Тэхён закрывается в себе, прячется за проблесками улыбки и учебником истории, строчек которой всё равно не запоминает должным образом. — Если этот Юнги что-то сделал… — Хён. Он взрослый и рассудительный человек. Он меня и пальцем не тронул, не беспокойся. И, блять, не тронул же. Совершенно. Потому что Тэхён ему отвратителен, неприятен, противен. — Если вы оба не против, я хочу повторить параграф, чего и вам советую. У нас на носу контрольная, если вы не забыли. И не только контрольная. После неё Тэхён будет вынужден столкнуться с Юнги и найти в себе хоть какие-то слова для извинений. Чимин с Чонгуком, вообще-то, очень даже против, им вообще претит мысль того, что Тэхён им что-то не договаривает, темнит, и причин к ненависти в сторону Мин Юнги только добавляется, потому что это дико очевидно — он всегда та самая проблема, которая эмоционально дробит Тэхёна едва ли не до чёртовой пыли. И как бы им ни хотелось выбить из Тэхёна признание, они уважают его желание сделать этот секрет для себя чем-то личным, и больше не давят на одно и тоже, хотя сомнительных взглядов исподтишка не скрывают. Пусть смотрят недоверчиво, уж лучше так, чем узнают правду о том, каким нуждающимся и похотливым ничтожеством оказался Тэхён, стоило им с Юнги остаться в машине вдвоём. Тэхён закрывает лицо руками, оправдывается тупой головной болью и попыткой усвоить прочитанное. Ему, разумеется, не верят ни один, ни второй, но этот вопрос на ближайшие часа два уже не поднимают. Урок истории протекает довольно вяло, Тэхён выискивает остатки разума из любых закоулков черепной коробки, чтобы концентрироваться на тестах, а не на предвкушении от фатальной встречи со всеми своими страхами, всеми демонами и всеми желаниями во плоти. Он будет лихорадочно думать об этом на переменке, чтобы не пустить под откос учебные достижения, а в списке провалов осталась лишь личная разрушенная жизнь. — Мне кажется, я всё напортачил, — Чонгук как с языка снимает, хотя речь идёт всего лишь о контрольной. Для Чонгука слово «напортачить» также относится и ко всему, что случилось, хотя и Чимин, и Тэхён в унисон заверяют его в невиновности. Не Чонгук же заставил Тэхёна пить. Не Чонгук вынудил Тэхёна совершить признание. Не Чонгук сподвиг Тэхёна на толчки в кольцо собственных пальцев в тесных штанах и чувство безграничного унижения во время каждого «пожалуйста» и «поцелуй». — Не парься, Кук-и. История — не самый важный предмет. Твой конёк — это физра и литература. В них с тобой никому в классе не сравниться, — Чимин осторожно и на утешительный лад поглаживает Чона по плечу, следя за недвусмысленностью собственных прикосновений, потому что они находятся в школе и окружены кем-то большим, чем просто Тэхёном, который тыняется без дела рядышком, тяжёлым взглядом пытаясь проломить паркет под ногами. — ТэТэ, ты в порядке? — Всего лишь плохо спал. — Как и мы все, — тихонько выдыхает Чимин, стараясь найти опору в глади стенки за своей спиной. — Блин, сейчас этот инглиш… Неловко будет смотреть учителю Мин в глаза после вчерашнего… А уж как неловко это будет даваться Тэхёну?! Тэхён считает, что начнёт с кофе. Чимин с Чонгуком уже и не спрашивают больше, зачем Ким греет свои пальцы об напиток в своих ладонях, они знают, для кого он, и, возможно, даже подозревают, для чего. Когда начинается урок, Тэхён с не сгибающимися коленями проходит в класс и впадает в замешательство — на столе нет студенческих конспектов, на доске тема урока выведена учительским почерком, но никак не его. Тэхён не знает, что ему делать с тем кофе, что он купил для Юнги, который не счёл нужным сегодня провести занятие. Он бездумно отправляет его в мусор под заинтересованным взглядом Дженни, которая ни слова не сказала о вчерашней ночи, просто так же мило поздоровалась с Тэхёном без намёка на попытку пошутить или выразить свою обиду за его скорое покидание её компании. Почему Тэхён не может по-правильному, так, как у всех? Почему он не может себе позволить подойти к Дженни, неумело пригласить её на свидание и переубедить своё нутро, что н у ж н о именно так, а не к Юнги, которому он безразличен? Почему он давит в себе слёзы, избавляясь от кофе и возвращаясь к своей парте? Ну, почему? Почему Юнги? Потому что. Какой охренительный аргумент у сердца. Возможно, это даже к лучшему, что учителя Мин сегодня нет, у Тэхёна будет больше времени, чтобы подобрать слова в своё оправдание/извинение/сожаление. К моменту встречи он сумеет набраться больше храбрости, чтобы взаправду списать всё на действие алкоголя и взмолиться на ничтожный шанс возобновить их занятия.

***

Но судьба к Тэхёну довольно жестока и весьма неблагосклонна; Мин Юнги не приходит и завтра.

***

Она ещё более бессердечна к нему, когда учитель Мин так и не появляется в школе до конца недели. А Тэхён врёт. Себе, бабушке, друзьям, даже Дженни. В с ё в п о р я д к е. Нет, мать его. Никак не в порядке даже и близко. Он наконец решается спросить у учителя Го об отсутствии Юнги. Может, он заболел, а, может, он не приходит сюда именно из-за Тэхёна, потому что не знает, как повести себя с влюбившимся подростком, который в пьяном состоянии требовал от него физической близости. Если так, если Тэхён стал причиной, почему Юнги не может спокойно вычитать свою практику, то Тэхёну будет от себя ещё более противно в бесконечное число крат. — Учитель Го, — у него тихий и несмелый голос, и спиной он ощущает переживающие, сосредоточенные на нём взгляды Пака и Чона, что жмутся к двери в ожидании своего друга. — Я хотел просто спросить… Тэхён всегда хочет «просто спросить». «Просто спрашивать» ему и остаётся. — А где учитель Мин? Госпожа Го смотрит на него с таким сочувствием, будто знает, будто видит, не может не замечать, как Тэхёна всякий раз колошматит от Юнги, как Тэхён воспалённо внемлет всем речам студента-практиканта, тянется к нему всем, что есть под костями. — У Юнги-ши закончилась практика. З-закончилась… — В смысле? — он едва ли может сообразить скоропалительный ответ, не впуская под кожу ступор от услышанного. — Уже неделю. Я подписала всю документацию, что нужна была ему по практике. Он успешно сделал всё, что от него ожидалось, и вернулся к занятиям в университете. Вернулся. К занятиям. И практика закончилась. Тэхён нарочито не спрашивал об этом у Юнги, хотя и знал, знал, блять, что его пребывание в их школе не вечно. А упав в своё увлечение, он даже забыл о том, что рано или поздно эта практика должна была подойти к концу. И она подошла. В самое неподходящее время. — Закончилась… — он шепчет едва различимым голосом. И Юнги ему не сказал, не предупредил. Юнги с ним даже не попрощался, не оставил ни номер сотового, ни электронную почту, куда можно было бы написать. Юнги просто ушёл. И забрал всё. Выскреб последнее. — Ты можешь не переживать о дополнительных занятиях, Тэхён-ши. Я буду с тобой заниматься, если ты всё ещё хочешь поступить на педагога или переводчика. Я помогу тебе, чем смогу. — С-спасибо, учитель Го. Тэхёна ломает в момент низкого и уважительного поклона, хочется упасть на пол и уже больше не подниматься, свернуться на нём в клубочек, притянув к груди острые колени. Он кое-как добирается до Чимина с Чонгуком, которые крайне обеспокоено следят за переменами выражений на его лице. — Ну, что она сказала о Юнги? — Чонгук вкрадчиво уточняет мягким голосом, получая недовольный вздох от Чимина, который надеялся, что Тэхён им сам всё расскажет, когда захочет, но, поскольку Тэхён молчит и врёт в лицо, он вынужден пойти на радикальные меры хотя бы в этом. — Она сказала, что вы оба можете быть рады, — у Тэхёна звенит в ушах, и общее хреновое состояние ещё пока что не позволяет совершенно расползтись по шву. — У Юнги уже с неделю как закончилась практика. Чимин резко бледнеет, Чонгук же приоткрывает рот, но так ничего и не говорит, не сумев отыскать нужные (а такие вообще есть?) слова. — Ура, — монотонно и отнюдь нерадостно цедит Тэхён. — Мы его больше не увидим. — К-как ты? — Всё в порядке, — завсегдатая ложь, что становится лучшим другом. Потому что он больше не увидит Юнги. Потому что Тэхёну теперь просто невъебенно паршиво.

***

Кук-и: нужно что-то делать, хён Кук-и: с Тэ Кук-и: это ненормально

Чонгук-и, ему разбили сердце конечно, он ведёт себя ненормально

Кук-и: не просто разбили, а вырвали с мясом Кук-и: Тэхён ведь был не последним человеком для Юнги Кук-и: он мог бы хотя бы попрощаться

мы не знаем, что между ними произошло, Тэ не раскалывается

Кук-и: и всё же. Юнги должен был хотя бы сказать Тэ об окончании практики Кук-и: я такой из-за этого злой Кук-и: ты видел лицо Тэ?

видел и у меня самого костяшки чешутся вломить Юнги ну, в принципе, это было ожидаемо, я и не думал, что у них с Тэ что-то выйдет но, да, учитель Мин мог бы просто попрощаться для приличия

Кук-и: Тэ уходит в себя, что будем делать?

будем ему друзьями? как всегда

Кук-и: хён, наша неспособность узнать, что случилось между ними, никак не скрашивает ситуацию Кук-и: а Тэ фигово уже сейчас

и что ты предлагаешь? побьёшь его, пытаясь узнать о том, что случилось в машине?

Кук-и: я никогда не подниму ни на одного из вас руку

где ты, кстати?

Кук-и: уже почти у тебя Кук-и: ты уверен, что твоя мама не вернётся раньше восьми вечера?

уверен и я попросил своего знакомого прикрыть меня с занятием по танцам так что у нас есть время до вечера

Кук-и: мне не нравится лгать родителям о том, что я якобы на тренировке Кук-и: но если это единственный способ проводить с тобой время… Кук-и: мы будем что-то смотреть, хён?

не совсем, но я надеюсь, что это и тебе, и мне понравится

Кук-и: ??? Кук-и: лечу, хён Чимина изрядно трясёт, и успокоиться не позволяют даже тёплый душ, даже чай с ромашкой, даже мамины бесценные-капли-от-стресса. Чимин всё равно волнуется, всё равно чувствует в пальцах дрожь и как становится «гусиной» влажная кожа, обдаваемая лёгким и тёплым сквозняком из окна. Чонгук вот-вот придёт, а Чимин резко становится не уверенным в том, что хочет попробовать. Опыт наблюдения за процессом оказался плачевным и вызвал больше негативных эмоций, чем позитивных, но Чимин уверен, что всё должно и может быть не так. Будет лишь образом, где есть место нежности и заботе, искренним чувствам. Когда Чонгук наконец оказывается на пороге — такой красивый, смущённый, открытый перед ним, готовый к обсуждению самых постыдных тем с не менее вспыхнувшим от смущения лицом, — Чимин открывает в себе какую-то смелость и уверенность в происходящем. С Чонгуком правильно. И, наверное, правильно даже сейчас, почти в шестнадцать. Когда любится сильно, до ярких пятен, до глухоты, до онемения и самого прекрасного тремора в конечностях от одного лишь чужого голоса. — Может, ты хочешь кушать? — предлагает Чимин, решая начать с гостеприимности, потому что Чонгук совершенно и не в курсе, что у Пака на уме. — Нет, хён, я не голоден. — Что ж… Тогда… Идём ко мне в комнату… Ты же сделал, как я сказал? Чонгук до сих пор не может понять чиминовой просьбы хорошенько принять душ перед приходом сюда, хотя мысли некоторые у него закрадываются на этот счёт. Зачастую они любят прикосновения друг к другу в совершенной чистоте, это минимизирует шанс вызвать какую-то гадливость, оставляя место лишь для непорочности, вопреки всему, чем они занимаются. — Зубы я почистил дважды, не переживай. И если я выйду на солнечный свет, то начну сверкать, — Чонгук подавляет своё волнение в броском сарказме, пытаясь в добавок улыбнуться. — Я хочу попробовать что-то большее, чем руку, Чонгук-и. Думаю, я готов, и я хочу, чтобы это был ты. Но я не обижусь, если ты к этому не готов. Слово «готов» имеет слишком огромный смысл и вес. Ты можешь убеждать себя в готовности и путать с элементарным желанием. Можешь утверждать о готовности, но на деле принимать её за резкую вспышку уверенности. Готовность — это долгий путь через длительную подготовку и переосмысление. И когда и Чимин, и Чонгук на деле оба говорят, что к этому готовы, где-то внутри скручивается в кольца неуверенность. Они накрываются одеялом с ног аж до самого подбородка, оставаясь всё ещё в одежде. Сердца отплясывают самые животные танцы, затрудняя дыхание, а маленький приступ страха заставляет Чимина нащупать ледяную руку Чонгука под одеялом и зажать. — Что бы ни случилось, Чонгук, я тебя люблю… Чонгук нервно смеётся, а Чимину охота заехать ему по лицу и сильно-сильно обидеться. Он ведь здесь ему в чувствах признаётся, а этот болван смеётся. Они всего за один шаг до невозвратной пропасти, а ему истерически смешно. — Ты так говоришь об этом, хён, словно мы вот-вот погибнем. Может, Чимин и погибнет в этих руках. Может, под градом невесомых поцелуев его и не станет, он растворится, станет диффузией, букетом разнокалиберных чувств. — Я говорю о том, что, даже если мы ничего не ощутим сейчас, я всё равно люблю тебя, — Чимин до сих пор впивается в его руку с обидой и пытается расслабиться. Это же Чонгук, что сдувает с него пылинки, что улыбается ему по-кроличьи и слагает стихи о нежности чиминовых ладоней, что поднимает его на руки, как пушинку и подолгу таскает на своей спине. — Это не репетиция признания, так что ты можешь сказать мне это в ответ. — Я тебя люблю, хён. И для Чимина этого достаточно, чтобы отдаться пробе. — Как ты хочешь? — Спрашиваешь так, будто мы уже не раз всё опробовали и в разных позах, — Чимин закатывает глаза и натягивает одеяло на кончик носа. — Я не знаю, как хочу, а ты? — Хочу быть сверху, — уверенно озвучивает Чонгук. — Я, вообще-то, тоже, — Чимин приподнимается на локтях и смотрит на Чона сверху-вниз. — Облом, Кук-и. К тому же, я твой хён. Чонгук приподнимается с подушки тем же способом, выравниваясь с Паком. — Тогда у нас проблема, хён. — И ты не уступишь? — Я готов честно сыграть в «Камень-ножницы-бумага». Чимин издает громкий и несуразный смешок, прикрываясь одеялом так, словно под ним он уже обнажён. — Погоди, ты серьёзно предлагаешь мне разыграть свою задницу в чёртовой «Камень-ножницы-бумага»? Это до нелепого, до глупого, до идиотического и бестолкового смешно. — Не только твою, хён, но и свою тоже. Или ты не готов? Страх ударить лицом в грязь и показаться слабым всколыхивает в Чимине только волну жёсткости. — Уверен. А вот ты, Кук-и, кажется, боишься, что твой маленький хён одержит победу. — Я тоже готов, хён. Идея сама по себе не самая удачная, если основана на азарте и желании выиграть, но оба упёрлись в своё, зная, что, каким бы ни был итог, он постарается быть максимально нежным и мягким. — До трёх побед. — Хорошо. И когда Чимин проигрывает дважды, смысла играть третий раз уже нет, потому что всё очевидно, и он проспорил свой первый раз самым тупым образом. Чонгуку. Радует, что хотя бы ему, такому родному, доверчивому, милому, который, если и рад своей победе, не выказывает это аж никак, стараясь считать в глазах Чимина хоть какое-то желание. — Хён, мы всё ещё не обязаны, — он аккуратно находит руку Пака на ощупь, поглаживает подушечкой пальца бархатную кожу, чувствуя, как Чимин на самом деле бесится от такого исхода. Но всё взаправду честно, без махинаций, и Чонгук одержал победу заслужено, потому что у него были ровно такие же шансы проиграть. Какой дебил вообще проспорит свою девственность в «Камень-ножницы-бумага»? Это уму не постижимо. — Ладно, — Чимин немного резок, и вот как раз оттого, что он резок, до конца на самом деле и не готов, всё катится к чертям. — Давай сделаем это. — Хён, я тебя не обижу, — Чонгук молвит не сразу, очень и очень тихо, почти шёпотом в чиминов подбородок. И Пак действительно, взаправду хочет верить, что готов. Во всяком случае, приятная тяжесть чужого нависающего тела не дарит ощущение дискомфорта. И дальше всё должно быть так же, ведь так? — Помни, что я люблю тебя, хён. — Ага, — Чимин подставляет тонкую шею под мокрые поцелуи. — Помню-помню. — Хён, это не репетиция. Так что ты можешь сказать это мне в ответ, — Чонгук требовательно прикусывает его за линию челюсти и тут же очень нежно касается кожи кончиком языка. — Я тоже тебя люблю, Кук-и.

***

Чимин сидит максимально с краю, притягивает к себе побольше одеяла, и пялится перед собой. Чонгук полностью отзеркаливает его действия за тем лишь исключением, что одеяло он не дёргает и даже не реагирует, когда ткань перетягивают на себя. Тишина относительна из-за назойливо щёлкающей стрелки часов и редких сообщений Тэхёна, наконец ответившего в общий чат о том, как он. Чонгук почему-то думает, что снова увидит «я в порядке», и глухо хмыкает, заставляя Чимина медленно повернуться к нему лицом. Никто не знает, с чего начать разговор и нужно ли, чтобы всё не стало ещё хуже, чем есть сейчас. Где-то у ног поверх одеяла валяется разорванная обертка от защитной резинки, на которую Чонгук потупил взгляд. Больше никто из них не срывается на «я люблю тебя», которое посчитали способным заполнить все дыры. Потому что, нет. Не заполнило. И только теперь оба приходят к мысли, что всерьёз спутали готовность с кратким желанием, так и не изучив до конца все стадии процесса, но ведь сделанного уже не вернёшь, и первый раз остаётся первым разом, даже если таким. И почему-то запомнится им надолго, где-то отбив желание пробовать снова в ближайшем будущем. — Прости, — Чимин отчётливо решает, что это его вина в том, что Чонгук не получил никакого удовольствия, но Чимин, в свою очередь тоже его не получил и стерпел больше дискомфорта. — Это я должен просить прощения. Нам нужно было просто всё прекратить ещё в самом начале, хён. Может, было дело в том, что Чимин отказывался расслабляться, а Чонгук сильно перенервничал, и не спасали даже поцелуи. Ну или первый раз всегда такой — не самый приятный, не самый хороший и от него мало удовольствия. — Да, но я решил, что готов, а поэтому утянул тебя в эту трясину, Кук-и. Прости. — Хён, ты не виноват. Мы оба решили, что готовы, хотя это оказалось не так. В таком случае будет самым обидным сказать это клишированное «давай забудем», но об этом думают оба, просто не озвучивают свои мысли. Это не то, что хотелось бы помнить, трепетно хранить в памяти, даже если в эти секунды они были одним целым. — Мне всё ещё не нравится секс. Ни по видео, ни по собственным ощущениям. Чимин какое-то время терпел это очень странное и не самое приятное чувство толчков, думая о том, что за всем этим взаправду должно стоять что-то большее, что-то стоящее, что-то великое, достойное всех секунд неприятного жжения. У него было своё виденье, своё представление ощущений, но ничего так и не подтвердилось, а, быть может, они просто не смогли дождаться. Чонгук думает о том же, что в том, как больно его зажимал Чимин, было мало приятного, и ярчайшего финиша никто из них так и не встретил, остановившись почти сразу после минуты мучений для них двоих. Всё не должно быть так. Просто не может. Если бы это было правильным для всех, никто бы добровольно подобное не практиковал. — Я знаю, хён. — Возможно, нам нужно ещё немного подождать, привыкнуть. Заняться чем-то иным. Я не думаю, что буду готов к этому через неделю или две, но я всё ещё хочу, чтобы в следующий раз это был ты, Кук-и. Возможно, как раз время им и нужно. Время и мысли о таком положении вещей, когда отдаваться будешь не по проигрышу, а по невероятному желанию отдать и именно вот так — позволить взять над собой верх, передать контроль в чужие руки, а не решить наспех перед самим действием. — Если ты этого хочешь всё ещё со мной, конечно… — Хён… Мои глаза и без этих минут в постели смотрели бы только на тебя. Для меня никого больше, кроме тебя, не существует, — и это объясняет Чимину всё, заставляя слабенько улыбнуться. Настроение порядком подпорчено, но до конца не убито, и это вселяет надежду… — Ты останешься на чай? — Если только на чай. Родители будут ругаться, что я задержался после тренировки. Я же под домашним арестом. — Хорошо отбываешь наказание, — Чимин позволяет себе лёгкий стёб, на который Чонгук реагирует более отходчиво и активно — закатывая глаза. — Ты встать сможешь? — обеспокоено интересуется Чон и пытается распознать любые намёки на ложь в чиминовых движениях, потому что знает, что помимо дискомфорта во всём этом была ещё и боль для них обоих. — Чонгук-и, ты не так уж меня и отжарил, чтобы я совсем немощным стал. Чонгук густо краснеет и одаривает своего партнёра по постельным недо-утехам испепеляющим взглядом. — Ты, кажется, только что заживо похоронил моё достоинство, хён. — Ты моё тоже похоронил, так что мы квиты, и это прекрасно. А теперь два лузера в сексе идут пить чай. — Хён… Чимин поворачивается к нему у дверного проёма, за который инстинктивно хватается ладошкой. — Да, Чонгук-и? — Я всё ещё тебя люблю. — И я тебя, детка. — Чёрт, Чимин. Называй меня как угодно, но только не «деткой». — Ладно, де-е-етка. Пойдём пить чай.

***

На часах подбирается к девяти вечера, когда Чонгук ломает голову над домашкой с корейского и получает тревожное сообщение от бабушки Тэ. По её словам, Тэхён с самого момента возвращения из школы не выходит из своей комнаты и почти никак не реагирует на её голос. — Бля-я-ять… — Чонгук стонет протяжным шёпотом, рывком поднимаясь с кровати, отчего где-то меж рёбер до боли сводит непривычно расслабленные мышцы. И ведь родители же его не отпустят. Потому что он соврал. Потому что наказан. И потому что поздно. Чонгук всё равно собирается впопыхах, ищет в шкафу свою худи, которую натягивает прямо поверх домашней футболки. Он уйдёт, даже если придётся вылезать через окно и прыгать со второго этажа в траву. Но он уйдёт и даже со сломанными ногами он доползёт до дома Тэхёна, потому что сейчас он нужен ему. Они с Чимином не позволят ему закрыться. Ну уж нет. Чимин, к слову, пишет ему в личные сообщения, будучи уже осведомлённым обо всём случившемся: Чимин-а: ты придёшь?

конечно. мы нужны ему

Чимин-а: как ты ускользнёшь от родителей?

скажу им правду. скажу, что нужен Тэ, и что у него сейчас трудное время я больше не хочу врать им а ты как?

Чимин-а: пф. как будто меня чем-то можно удержать от Тэхёна Чимин-а: я пришёл к нему даже тогда, когда он сильно болел

я скоро буду, хён

Чимин-а: хорошо Чонгука выдаёт скрип половиц, и это привлекает взгляд суетящейся на кухне госпожи Чон, что готовит юккедян на завтра. Стоит ей увидеть своего сына одетым в уличную толстовку, как женщина тут же оставляет всё и торопится к сыну, громогласно спрашивая о том, куда он собрался в такой поздний час. — Мам, послушай, мне действительно очень нужно… К спору вскоре подключается и господин Чон, что мирно смотрел телевизор, пока не услышал задатки конфликта во вспыхнувших словах жены. — Милая, что происходит? — Спроси у своего сына. Мне он, куда он собирается идти, говорить не хочет. — Это не так, мам, но мне очень нужно… К Тэхёну. Ты даже можешь позвонить его бабушке… — В тот раз ты тоже говорил, что я могу позвонить его бабушке, и я поверила тебе на слово, хотя ты пошёл в клуб и напился, — она холодно складывает на груди руки. — Так что раздевайся, потому что ты никуда не пойдёшь, а твоё наказание — это не просто пустой звук. В этом доме слова всё ещё имеют вес. — Мама, ты не понимаешь! Я нужен Тэхёну. Ему сейчас очень плохо, он переживает плохие времена. — Но у Тэхёна есть бабушка, которая ему в этом поможет, Чонгук, — женщина стоит на своём и ни на каплю не смягчается в голосе. — Так что не лги мне, прикрываясь Тэ. Он хороший мальчик и никак не заслуживает того, чтобы ты прикрывался его проблемами. — Но я не вру! — Чонгук-и, успокойся, — господин Чон осторожно опускает свою ладонь на плечо сына, но тот вспыльчиво уходит от прикосновения. — Сколько раз я ещё должен сказать вам, что мне жаль? Сколько должен попросить прощения? Я знаю, что моя ложь вылезла боком всем, но я пытаюсь быть хорошим, сделать хоть что-то правильно, и сейчас правильно — это быть с Тэ и быть ему другом, стать его поддержкой. Я не вру! — Не врёшь?! — госпожа Чон всё так же недоверчиво подходит к нему на шаг ближе. — Но ты ведь так и делаешь, Чонгук. Мне сегодня звонил тренер, спрашивал о том, как ты себя чувствуешь, потому что ему сказали, что ты заболел. А я и не знала, что ответить, потому что мой сын снова мне солгал. Так где же ты был, не скажешь мне? Чонгуку надоела вся эта паутина. Он знает, что обманом не заставит родителей ему доверять, знает, что мама на самом деле не злая, не чёрствая, просто она слишком обижена на то, что собственный ребёнок ей не доверяет и идёт на ложь. — Если у тебя какие-то проблемы, если ты во что-то ввязался, то не молчи! Мы разберёмся с этим как семья. — Я был с Чимином, — он выпаливает смущённо, но его слова воспринимают очередным враньём: — Опять врёшь! Может, мне позвонить маме Чимина и уточнить? — Я был у него дома, и мы… — И что вы? — женщина продолжает давить, ожидая ответа, но получает совершенно не то, о чём думает. — Трахались, мама! Я чёртов пидор! Я встречаюсь с Чимином и вру о тренировках потому, что хочу побыть с ним, ведь я наказан, ведь вы презираете меня за ложь, а теперь ещё и за то, какой я, узнав правду. Да, я люблю Чимина, и вы можете на меня злиться, можете на меня кричать, не принимать меня, отвернуться, отречься, нанять мне психотерапевта, запереть хоть на десять замков, хоть до конца моих дней посадить под домашний арест, но сейчас я действительно нужен Тэхёну. И если вы меня не пустите — я всё равно сбегу. Я вас люблю, люблю очень сильно, но я уже не маленький мальчик, и мне жаль, что я делаю вам больно, — а ведь делает. Прямо сейчас у его матери глаза блестят от слёз, а отец и не знает, что сказать, застыв в немом шоке. — Я больше не хочу врать и скрываться. Мне очень нравится Чимин, до чёртиков нравится, и сегодня я был у него дома, и если вы хотите честности, то это был наш первый паршивый раз, а сейчас я взаправду нужен Тэхёну, потому что он невероятно ранимый на самом деле, и потому что один мудак раскурочил ему сердце и даже не попрощался. Поэтому мне нужно быть рядом, чтобы Тэ не ушёл в себя. Отпустите меня, умоляю. Я больше в жизни вам не солгу. Чонгук в спешке целует маму в щеку и приобнимает отца, так и не дожидаясь ничего в ответ от них. На это и времени-то нет, он пулей вылетает из подъезда и бежит к остановке изо всех сил, к которой уже подъезжает нужный автобус. И только в момент, когда он едва успевает запрыгнуть в закрывающиеся дверцы, он судорожно перебирает в памяти всё сказанное. — Пиздец… — шепчет он сам себе, покрепче цепляясь за отвесную ручку на металлическом поручне.

***

Тэхён просыпается от навязчивых и раздражительных, а главное безостановочных ударов по двери. В дымке сна ему кажется, что за дверями он слышит голоса Чимина и Чонгука, а ещё перепуганные охи бабушки. Он трёт глаза, стараясь прогнать сонливость, и насчёт голосов за стенкой всё-таки не ошибается. Его друзья тут, пытаются пробраться к нему в комнату, в которой Тэхён заперся, не желая, чтобы бабушка застала его плачущим, а затем приспал себя собственными всхлипами. И сейчас, физически опустошенным, он бредёт к двери на ватных ногах. — Тэхён, пожалуйста, открой! — Ким Тэхён, если ты не откроешь, я сломаю эту чёртову дверь, а затем придушу тебя! Тэхён открывает вяло, неохотно, до конца так и не оправившись после сна, в котором ему ничего не снилось. — Да что вы орёте? У бабушки не на шутку испуганный вид, Чонгук не шевелится и старается вернуть бледной коже привычный оттенок, а вот Чимин напротив — дышит, словно разъярённый бык и мигом влетает в комнату Тэхёна, позволяя себе ударить его в плечо. — Ты это сейчас, блин, серьёзно, Тэхён? Почему мы орём? Может, потому, что ты не отвечаешь на наши звонки? Не реагируешь на стук в дверь от бабушки? Может, потому, что ты запер себя в своей же комнате и не подаёшь никаких признаков жизни? Потому, что твой Юнги свалил, даже не сказав тебе прощай, хотя и знал, он знал, что ты его любил? Может, потому, что ты врёшь, что с тобой всё хорошо? Потому что ни хрена не хорошо, Тэхён-и! Мы орём потому, что переживаем и нам всем не всё равно! — Чимин срывается на повышенный тон, от которого бабушка Тэхёна хватается за сердце. — А теперь ты сядешь, и мы поговорим. — Да, блин, я просто спал… Я уснул, а вы раздули из мухи слона, — Тэхён только сейчас начинает понимать, что из-за него случилось, поэтому торопится обнять свою бабушку и прошептать несколько мягких «прости» в кольце её тёплых рук. — Только не говори, что мы здесь напрасно, Тэхён, — Чонгук становится на сторону Чимина и перенимает ту же твёрдость в словах. — Я всё ещё под домашним арестом, а теперь, наверное, буду до конца своих дней после того, на что я пошёл, чтобы сейчас оказаться здесь. Так что не злись, но ты минимум торчишь нам объяснения. Тэхён роняет тяжкий вздох и трёт лицо. — Тэхён, здесь собраны люди, которые желают тебе только добра и для которых ты важней всего на свете. Не хочешь открываться нам — откройся хоть кому-нибудь, но в себе не держи. — Я сделаю вам чай… — успокоившись, произносит бабушка Тэ, решая, что её присутствие будет не нужным сейчас. — Ты расскажешь нам, что случилось в машине после того, как вы с Юнги остались одни? И не говори, что ничего. Твоя бабушка сказала нам, как нашла тебя плачущим в ванной комнате под холодным душем. Это не похоже на «ничего», — настоятельно язвит Чимин, чем заручается поддержкой Чонгука, что касается пальцами его предплечья. Тэхён понимает, что выхода у него нет и что при мысли о той ночи у него снова глаза на мокром месте. — Только не говори, что Юнги что-то тебе сделал. Я его урою, если это так, — Чонгук сжимает ладонь в кулак до слышимого хруста. — Идёмте на улицу, сядем на качель. Я расскажу вам. — И без лжи, Тэхён. Не покрывай ничего, что он сделал. — Я не буду лгать, обещаю. Воздух на улице до того прогрет, что уже весьма комфортно сидеть вот так вне дома на задатке ночи. Все трое аккуратно опускаются на качель — ту самую, у которой Чонгук по уши влюбился в Чимина, наблюдавшего за свечением бледной луны на небосводе, — и никто не ждёт, пока Тэхён соберётся с мыслями, первый вопрос повисает в воздухе почти сразу: — Что он сделал? — Ничего, — Тэхён пожимает плечами. — Он ничего не сделал. Вот просто от слова совсем. Он просто сидел, смотрел разочаровано и ничего не сделал, хотя я очень сильно хотел. Мне бы хотелось стереть это из памяти, оправдаться алкоголем, но я помню, и там было куда больше меня, чем затуманенных мыслей. Когда мы остались одни, я признался ему. Сказал, что он мне нравится, и даже более — что я люблю его. Потому что я люблю, и мне неимоверно больно от этого. А он ничего не сделал. Я… — у Тэхёна начинают подрагивать плечи от возобновившихся всхлипываний. Ну вот, он снова в слезах, соплях, и слюнях. Восхитительное зрелище. Наверное, только таким Тэхён Юнги и мил, когда растерзан, разворошен, изничтожен. — Я просил у него о поцелуе… Чимин с Чонгуком слушают его напряжённо и внимательно, не пропуская ни слова. Тэхёну и хорошо, и плохо от двух пар этих сосредоточенных ушей. — Я… Я умолял его всего лишь себя поцеловать, но был готов отдаться ему. Я настолько сильно хотел всего одного прикосновения, что потерял голову… Я… Я, разве, так много просил? Ему необязательно было испытывать ко мне что-то. Я знал, что наши занятия он проводил не от сильного желания подтянуть меня в английском, а просто из жалости. Потому что мальчик без семьи, мальчик с огромезным каньоном в груди влюбился. Я хотел впервые поцеловаться с кем-то по любви. Если не по обоюдной, то хотя бы по моей собственной, потому что во мне этих чувств хватило бы на нас обоих, если бы он согласился. Но он лишь холодно ответил «не могу». — Т-Тэхён… Чимин придвигается поближе, успокаивающим образом поглаживает тэхёнову лопатку и утыкается ему в плечо открытым лбом. — Он отвёз меня домой, пожелал доброй ночи. И я смотрел на него и плакал, и до последнего ждал, до последнего желал нежности. Я желал её даже после того, как его машина скрылась из виду. Я желал его до того, что получил разрядку в теле, касаясь себя и думая о нём, о том, как если бы мои руки были его. Я желал его настолько, что уже не смог сдержать своих слёз, и тогда меня услышала бабушка. А дальше вы и так всё знаете, мне больше нечего скрывать. Нечем его оправдывать. Потому что Юнги ничего не сделал. Он всего лишь Тэхёна не любит. И это нормально. Он не обязан. — Я вынашивал в себе слова извинений несколько дней, пока его не было в школе. А как оказалось, он в неё возвращаться и не собирался. У него закончилась практика, и он не счёл нужным мне об этом сказать. Чонгук покрепче перехватывает тэхёнову ладонь сидя по другую сторону от Чимина с Тэ, чтобы Ким сейчас находился как раз между ними и ощущал себя окружённым людьми, которые не скажут ему холодное «не могу», не оттолкнут и не сделают больно. — Он лишил меня даже возможности попросить прощения, — Тэхён шмыгает носом и зажмуривает веки. — Даже просто попрощаться… А я всего лишь хотел один поцелуй… Какой же я глупый, Боже мой! Бестолочь! — Пожалуйста, не говори так, Тэхён, — Чимин поднимает на него глаза — теперь тоже слезящиеся и блестящие от слабого света фонарей. — Почему? Но ведь я такой и есть. — Нет, Тэхён, — Чонгук не чувствует себя на грани слёз, но он переживает подобное на ином уровне сознания. — Ты не такой. Ты самый светлый и самый добрый. Самый удивительный человек. Чимина подбрасывает почти внезапно, когда его озаряет весьма нетривиальная мысль. — А хочешь, я поцелую тебя, Тэхён-и? Тэхён сконфуженно глазеет на него заплаканным взглядом, не понимая, что к чему. — Ты ведь хочешь поцелуй по любви, а я тебя люблю. Не знаю, будет ли это так же, как у меня выходит это с Чонгук-и, но я смогу попробовать. — О, — спохватившись тут же, вмешивается Чонгук, — и я могу попробовать. Я тебя знаю не так долго, как тебя знает Чимин-а, но ты значишь для меня всё, и я за тебя горой. А на Юнги забей. Мне он никогда не нравился. — Да, учитель из него так себе. Это ложь, потому что Юнги толково и доходчиво излагает материал. Бывает, без души и задора, но дети его понимают. Тэхён его понимает. Понимал. И любил. Чимин просто пытается разрядить обстановку, показать, что на Юнги мир не сошёлся. Тут есть люди, которым Тэхён дорог, которыми искренне любим. — Вы же встречаетесь… — Ким бурчит тихонько, недоумённо поглядывая то на одного, то на второго. — Поскольку мы с Кук-и оба хотим подарить тебе нежность, для нас это не будет изменой друг другу. — Нисколько, — Чонгук тут же с ним соглашается. — Мы тебя любим, ТэТэ. Возможно, не так, как тебе бы хотелось быть любимым, но мы любим тебя и мы сделаем ради тебя всё, — Чимин придвигается поближе, осторожно касается своими маленькими пальчиками мокрой от горячих слёз тэхёновой щеки, очень мягко поворачивая к себе, чтобы его лицо оказалось поближе. — Да, — Чонгук по другую сторону тоже теснится к Киму, чтобы между ними троими не было ни миллиметра зазора. — Если ты захочешь, мы с Чимином найдём твоего Юнги и притащим силком, чтобы он нормально попрощался. — Не нужно, — в нос гудит Тэхён, адресуя Чимину призрачную улыбку, а затем малость поворачивается корпусом. Пак кратко смачивает свои губы кончиком языка, успокаивающим образом поглаживает тэхёнову челюсть, пока Чон с той же бережностью касается предплечья Кима, мягко растирая кожу поверх лоскута одежды. — Закрой глаза, — Чимин горячо шепчет, и Тэхён ловит выдох его слов на уголке своего рта. Он задерживает дыхание, полностью позволяет Чимину вести, отдаётся безоговорочно и послушно отклоняет голову вправо, чтобы при поцелуе им не мешали носы. У Тэхёна сердце вот-вот напрочь выбьёт ему рёбра, когда Чимин мягко припадает к его искусанным и сухим губам своими пухлыми, тёплыми и влажными. И целует. Осторожно, медленно, совершенно неглубоко и почти целомудренно, самую чуточку поддевая верхнюю. Тэхён остатками покидающей логики регистрирует движение Чонгука у себя за спиной, который очень нежно касается тэхёновой шеи и легонько тянет на себя, прервав поцелуй с последующим тихим-тихим щелчком. — Моя очередь, — Чон наклоняется вперед, тянется к тэхёновому лицу и приникает к чуть покрасневшим губам своими на тот же лад — неглубокий, лишённый любого намёка на пошлость, но самый тёплый, ласковый, нежный. Раз Тэхён нуждается в любви, его нужно в неё погрузить с головой, а они с Чимином взаправду любят его. Тэхён теряется в водовороте ощущений, прикосновений и поцелуев, потому что Чимин ненасытно, но сдержанно отрывает его от Чонгука, чтобы снова подарить ему любовь. А Чонгук не сдерживается, ему кажется, что было мало отдано Тэ, поэтому он снова разворачивает его к себе, как безропотную куколку, и целует. И в итоге Тэхён обзаводится не одним поцелуем. Ему дарят аж целых четыре. И на пока что /всего на пока что/ этого достаточно, чтобы приглушить одиночество, чтобы пережить болезненное «после» в образе Мин Юнги. — Я тоже вас люблю, — у него неистово горят щёки от стыда, тепла и изобилия чувств — таких ярких, таких светлых, таких дружеских. — Мы всегда у тебя будем, Тэхён. Как бы ни повернулась жизнь, мы трое — всегда будем вместе. И это далеко не самое плохое «после», с точки зрения Тэхёна. С этим «после» можно смириться. С этим «после» можно продолжать расти и двигаться вперёд.