Раскурочив все грани души, Ты всегда уходил по-английски, Унося этих чувств метражи И стакан с неразбавленным виски. Я смеюсь — и стучатся ножи Прямиком в позвоночные диски. Наше «мы» — теперь лишь миражи И тотальный внутренний выскреб.
***
У Тэхёна в ушах белый шум с самого утра, и раз у него такое состояние, то он даже ума не может приложить, что сейчас чувствует Чимин, над которым трясутся мама Чонгука и его собственная, оживлённо отстаивая свою точку зрения по части того, какими должны быть макияж и причёска. Каждая женщина по-своему всё видит, и Тэхён тихонько вздыхает на пару с женихом, стараясь поддержать обеих в равной степени. Только Чимин перед ними сидит молча, дёргается немного от напряжения, мучая пальцами тонкий кончик пояса шёлкового халата. — Может, пусть Чимин-и сам всё решит? — Тэхён осторожно преподносит идею на рассмотрение. «Мамы» на повышенные тона не переходили, но бесконечный поток ответных слов даёт понять, что конец их спору вообще никак не близок к концепции общего решения. — Это его свадьба, и ему решать, как выглядеть, всё-таки, — у Тэхёна под таким шквалом возмущённых взглядов моментально загораются от стыда уши, но он продолжает развивать свою мысль, пускай уже и не столь зычно, как начинал. — Если они захотят расписаться хоть в джинсах, мы должны будем принять их решение. «Их». Вот именно, что «их» решение, а не одного только Чимина. Чонгука не видно с самого утра, он пораньше встал от остальных, только объяснил своему жениху в записке, что хочет провести это время в одиночку (с «отцом»), и что подготовиться он успеет за час до церемонии, так что незачем порхать над ним с самой рани. — Да где это видано, чтобы люди давали клятву в джинсах? — в ужасе хлопает в ладони мама Чимина. — Это даже на обычную свадьбу не будет похоже. — Джинсы сделали бы её необычной, мам, — слабо улыбается женщине в ответ её сын, рядом с которым надёжно находится Тэ, чья тёплая рука на плече на успокаивающий манер восстанавливает повреждённые нервные клетки. — В этом-то и была бы фишка. Наша с Кук-и. Все в костюмах, а мы… Ну, прям совсем в джинсах они всё же не решились, и их парадные костюмы не столь кардинальны с виду, но и не навороченные, как у Мин Юнги, один пиджак которого по стоимости составляет почти половину свадебного бюджета — почему-то Тэхён уверен в этом без альтернативы. Ещё немножечко поспорив на эту тему, но осознав, что решение не на её стороне, чиминова мама опускает руки, отходя на шаг, вверяя всю процедуру подготовки своему же сыну и Тэ, присутствие которого сейчас, судя по тому, как Чимин цепляется за кимову футболку, куда предпочтимей и важней. Материнское сердце не смеет надеяться на большее; во всяком случае, Тэхён полностью заслужил право быть тем человеком, за которого Чимин будет цепляться в самые трудные секунды, когда будешь ощущать себя изнурённым даже ко вдоху. Такое уже было, и Тэхён удержал. — Спасибо, — губы Чимина двигаются в попытке выразить благодарность, но почти ни звука с них не слетает. Тэхён лишь подмигивает ему, взъерошивая пальцами ещё примятую после сна копну серебристых волос. Когда мамы уходят, до сих пор споря между собой о том, как всё должно выглядеть, хотя и понимая, что в этом плане их предпочтения учитываться не будут, Тэхён передвигает один из стульев к месту прямиком напротив Чимина и мягко обхватывает дрожащие тонкие чиминовы запястья. — Хорошо, а теперь сделай для меня глубокий вдох, ладно? Чимин подчиняется бархатным и завораживающе-спокойным ноткам голоса лучшего друга, и его плечи выпрямляются под давлением напора кислорода, что омывает стенки лёгких при том самом прошеном глубоком вдохе. — Отлично, а теперь расслабься. — Не уверен, что сегодня это возможно, ТэТэ. Ты видел глаза моей мамы? Не такой она представляла себе мою свадьбу. В её идеальной картине всегда было столько гостей, что и до утра не выслушаешь все пожелания, и я там был красивый, как после салона, и везде были бы цветы и всякие вкусности… И рядом со мной, если уж и Кук-и, то счастливый, улыбчивый, нежный… — Эй, ну, не нужно плакать… Чимин-и, ты очень красивый жених, и Кук-и любит тебя. Мы оба знаем это. Он любит тебя больше, чем что-либо в жизни. Я пойду сейчас и куплю много-много цветов, чтобы хоть как-то порадовать твою маму. И, если уж быть честным, если бы это была моя свадьба, мне было бы куда теплее и уютнее в компании самых близких, чем с тем количеством гостей, большинство из которых даже не знаешь. Но здесь выходит замуж не Тэхён, а Чимин, которому явно все эти слова не так сильно помогают. — Я так переживаю… — Чимин опускает опухшие глаза на места, в которых соединяются их руки. — Я почти не спал всю ночь, думая о том, как поведёт себя Чонгук, стоит нам обменяться кольцами… Стоит ему выполнить обещание, что он дал своему отцу. — Не думай об этом сейчас, хён, — Тэхён нарочито понижает голос, пытаясь звучать как можно убедительней и мягче. Он такую методику иногда применял на учениках во время школьной практики и получал неплохой результат, добившись если не полного контроля над чужим состоянием, так поспособствовав внедрению покоя в детские головы. — Просто не думай, хорошо? Ты слишком зациклен на том, чтобы всё прошло хорошо. Ты слишком много думаешь о том, что будет после. Прямо сейчас — просто живи каждой секундой, если ни ради кого-то ещё, так ради себя, ладно? Что бы ни случилось после, я тут, я с вами, и я никуда не уйду. Я всегда на вашей стороне, всегда поддержу и не позволю ничему плохому произойти. — Правда? — Конечно, правда. Тэхён вооружается бумажной салфеткой и бережно касается её краем уголков чиминовых глаз, чтобы устранить слёзы и их падение не спровоцировало аллергию на коже. — Давай сделаем тебя ещё более красивым, чем ты есть, окей? — У меня в самый неподходящий момент на щеке выскочил прыщик, — со смущённой улыбкой фыркает Пак, стараясь прикрыть покрасневшее пятнышко на коже своей маленькой ладошкой. Тэхён смеётся, копаясь в косметичке, где собраны все средства, которыми Чимин пользовался во время танцевальных выступлений. Здесь даже лак для волос с блёстками имеется. Странный и красивый лак, от которого волосы не становятся жёсткими, но переливаются на свету от блеска. — Знал бы ты, сколько раз я смущался перед хёном за свои прыщи, когда мне было пятнадцать. А хён во время наших занятий по английскому ещё и сидел так близко, что мог рассмотреть каждый. Меня тогда и дурацкая чёлка не спасала, — между текстом Тэхён придвигается ещё поближе, принимаясь наносить небольшое количество тонального крема на спонж и начиная лёгкими движениями распределять субстанцию по всей коже. — Кстати, как у вас с ним обстоят дела? — А как они должны обстоять? — Тэхён откладывает в сторону спонж и тянется за кисточкой и небольшой палеткой теней. — Не знаю, ты мне скажи, — Чимин безотрывно смотрит ему в глаза, словно если Тэхён не будет в силе выразить всё словесно, можно будет и так прочесть это по одному лишь взгляду. Но Тэхён просто пожимает плечами и разрывает зрительный контакт. — Никак, хён. Пока мы здесь, он, конечно, не ведёт себя так, словно мы на занятиях в университете, но ничего с его стороны не переходит дружеских рамок. — Мне так не кажется, — Чимин послушно зажмуривает веки, позволяя Тэ с почти профессиональной точностью и высокими навыками прорисовать тенями сиреневые едва заметные стрелки у внешних уголков глаз, отчего разрез век кажется более выразительным. — Он иногда так смотрит на тебя… — Как? — Не знаю, не могу объяснить точно. — Вот и я не знаю, Чимин-и. Вот и я не знаю, — повторяет он во второй раз с чуть более примечательным слуху слегка разочарованным вздохом. — Я видел, как он покидал ваш номер этим утром и выходил на пробежку, — Чимин немножечко меняет курс их обсуждения, думая о том, что Тэхёну может быть что-то об этом известно. — Мг, — это заставляет его немного опешить и сглотнуть, оттягивая момент, когда разбросанные мысли стянутся во что-то напоминающее логическое предложение. — Да, Юнги-хён занимается спортом и предпочитает в основном здоровую пищу. В то утро, когда я проснулся у него в квартире, он приготовил мне похмельный суп, а сам уплетал завтрак из одних легко усваиваемых продуктов с кучей всяких витаминов, минералов и протеинов. Это запросто объясняет, почему он так горяч в футболке и без неё, — Тэхён сбалтывает как-то с руки, на автомате, и только потом понимает, что это уже нечто неуместное, не предназначенное для обсуждения, во всяком случае, в этом контексте. У Чимина от любопытства чуть расширяются глаза, он озадаченно приоткрывает пухлые губы, на которые Тэхён тут же, не теряя времени на собственное смущение и жар где-то в районе всего тела, наносит оттеночный матовый блеск тонюсеньким слоем, чтобы сохранять естественность всего образа, просто делая небольшой акцент на наиболее нужные места. — Опережая череду вопросов, сразу отвечу, что нет. Мы спим в одежде и не занимаемся ничем таким… Я просто увидел его без футболки со спины. И вот прям очень-очень сильно боролся с самим собой, чтобы перебороть нарастающее возбуждение. Чимин более не давит с дальнейшими расспросами, но по взгляду видно, что тема ещё не закрыта, и что он бы послушал тэхёновы рассуждения о том, каким выглядит Юнги-хён со спины без верхней одежды, потому что, очевидно, для Тэ это довольно важно. — Что ж, — закончив с макияжем, Тэхён уже начинает подступать к причёске, да вот только Чимин его останавливает. — Не беспокойся, с этим я справлюсь сам. — Уверен? — Конечно. Ты иди сам наводи марафет, ладно? И я могу попросить тебя найти Чонгук-и? Нужно напомнить ему о том, что мы должны быть в церкви к одиннадцати… Я бы и сам отправился на его поиски, не стал бы его беспокоить, но женихам до свадьбы лучше не видеться… Может, это была ещё одна из причин, почему он с утра пораньше решил уединиться?.. Тэхён тут же согласно кивает головой. — Без проблем, Чимин-и. — Если ему понадобится какая-то помощь, помоги ему так же, как и мне, хорошо? — Ты меня обижаешь, думая о том, что тебе я друг больше, чем ему. — Это не мои тревожности. Это в голову себе вбил Кук-и. — Какая чушь… — Не для него. Видимо, мы с самого начала всё-таки запугали его нашей с тобой связью. Он чувствовал приближение, но не близость, понимаешь? Тэхён, вообще-то, особо не задумывался об этом, и, может, в этом и была, в принципе, сама проблема. Он просто дружил с ними так, как умел: коряво, криво, странно, но близко, живо, пламенно, искренне. — Я поговорю с ним в какой-то из дней об этом. Не хочу, чтобы он так думал. Потому что от этого больно где-то у сердца. Тэхён выходит из номера, удостоверившись, что Чимин, как только оденется, найдёт мам и оставит для Кук-и возможность привести себя в порядок самостоятельно (ну или с помощью Тэхёна). Студент направляется к лестнице, решив начать свои поиски с той самой ресторанной веранды, где он увидел Чонгука вчера, но знакомых лиц там всё-таки не оказывается. Чтобы не терять лишний раз время и не петлять бездумно по всему отелю, уставая раньше нужного, он обращается к милой девушке на ресепшене, заговаривая к ней по-английски в попытке узнать, видела ли она его друга. Ему успешно сообщают место, в котором видели Чонгука в последнее время, и удача улыбается Тэхёну во второй раз, когда Ким обнаруживает Чона там же, где его и заметили другие. Чонгук сидит к нему спиной в белоснежной тенниске, пялится на внешний двор и воду в небольшом бассейне-лягушатнике. — Вот ты где… — с облегчением выдыхает Тэхён, но особо радоваться не спешит, заметив сконфуженные движения Чонгука от звуков его голоса в попытках что-то припрятать. — Уже вр… — Тэхён обрывает себя на самой середине реплики, меняя ход разговора. — Что ты там прячешь? — Ничего, хён. — Чонгук, — Тэхён подступает поближе, и произносит его имя с чуть более ощутимым настойчивым нажимом. — Покажи. Чонгук сопротивляется ещё несколько мгновений, но не выдерживает оказанного давления дольше, чем предполагал, поэтому он удручённо выставляет напоказ зелёненькую бутылочку соджу и наотрез отказывается смотреть Тэхёну в глаза, зная, что не найдёт там ничего одобрительного, а в лекциях и нотациях он сейчас не то чтобы очень сильно нуждался. Тэхён не спрашивает, откуда и как Чонгук достал корейскую водку в Бангкоке, не особо выбираясь куда-либо за границы отеля. Он не спрашивает о том, сколько выпил Чонгук, потому что по очевидно адекватному нежеланию посмотреть в лицо, Чонгук выпил столько, чтобы всё ещё отдавать отсчёт своим действиям. — Ну, и зачем ты пил? — Тэхён опускается рядом, выхватывая стеклянную бутылку алкоголя из рук второго жениха. — Почему ты не с Чимин-и? — ясность ума и логичность речи ставит окончательную точку в вопросе того, сколько Чонгук выпил. Он достаточно трезв, чтобы пичкать свои слова ядом осознанно и неосознанно. Тэхён понимает, что откладывать этот разговор на «лучшие дни» не выйдет. И пусть он не уверен в том, что прозрение явится к Чонгуку сразу же после их обсуждения проблемы, он должен попытаться всё исправить. — Разве ты не должен помогать ему одеваться, успокаивать его и быть рядом? — пользуясь тем, что Тэхён собирается с мыслями, Чонгук добавляет ещё больше шипящей кислоты. — Не надо так со мной, Чонгук. Я здесь, с тобой, потому, что я хочу этого. Ты мой друг. Мой лучший друг. У тебя сегодня свадьба, и я здесь потому, что люблю тебя. Может, я нечасто показывал это. Может, я вёл себя слишком эгоистично, ставя в приоритет свои чувства к Юнги-хёну, а не твои проблемы. Я далеко не самый идеальный друг, я знаю, и мне предстоит ещё много учиться этому. Но прямо сейчас я стараюсь, Чонгук. Я стараюсь для тебя. Не для себя, не для Чимин-и. А для тебя, потому что мне ценен ты. Если ты мне позволишь, я постараюсь развинтить все твои сомнения на мой счёт в будущем. Я сделаю всё, что в моих силах… И Тэхён даже не особо понимает, насколько его клятва является прорицающей. Он даже не имеет понятия о том, насколько будет нужен и сколько сил убьёт на то, чтобы ничего не развалилось. — Если ты позволишь мне, — он перехватывает чонгукову ладонь и слегка тянет на себя, чтобы парень, упрямо глядящий вдаль, обратил на него внимание, и Чонгук повинуется, хоть и без как такового энтузиазма. — Я всё сделаю, хорошо? Я обещаю исправить всё, Чонгук, что бы это ни было. Ты разрешишь мне сейчас помочь тебе и быть рядом, как лучший друг? Разрешишь помочь тебе собраться и сделать этот пасмурный день прекрасным? Про «пасмурность» Тэхён не на ходу придумывает. Небо этим утром не по-доброму скалится им сверху грязными тучами, и воздух такой насыщенно влажный, что в пору закашляться. Чонгук в нерешительности смотрит в лицо в упор, молча, не проронив ни звука, а потом всё-таки согласно поднимается на ноги и словно совершенно отключается от всего, просто позволяя Тэхёну делать то, зачем он сюда пришёл. Он не возражает, и не противоречит, когда его втаскивают в изысканный номер с шёлковыми простынями на постели и ведут сразу же к ванной, под чутким руководством заставляя ещё раз почистить зубы и разобраться с лёгкой щетиной. — Вот так, умничка, — его разум не принимает детскую удовлетворённую похвалу, и Тэхёна немного пугает то, как безропотно, холодно, методично, даже механизировано Чонгук выполняет всё, что ему ни скажешь. Он не отпирается, когда Тэхён касается пальцами лица, и вопреки крику застывшего, заторможенного под воздействием скорби разума, тело инстинктивно отзывается весьма позитивно на тёплые руки. — Чимин-и такой красивый… — Тэхён осознаёт, что диалог он этим не спровоцирует, и что Чонгук, таращащийся на него стеклянными глазами, создаёт прекрасное ощущение того, что все тэхёновы слова адресуются стенке. И всё же Тэхён верит в то, что краем сознания Чонгук его слышит, улыбается, трепетно ждёт встречи с любовью всей его жизни у алтаря. Эта мысль побуждает его не позволять тишине разбить его голос и задавить тяжестью собственных обломков голосовые связки. — И ты будешь очень красивым, ему понравится. Чонгук слепо доверяется Тэхёну во всём и не выражает никаких пожеланий, даже если когда-то раньше такие и имелись. Он не дёргается, пока кисточки щекочут ему кожу, пока Тэхён приглаживает его чёрные волосы и чудом приводит их в приятный глазу вид. — Мы сделаем много фотографий… Возможно, Тэхёну даже самому легче от того, что он продолжает говорить. Выдерживать напряжение становится легче, и он понимает, что ему предстоит много работы по возможности возвращения их Чонгука, который спрятался за всеми этими кирпичами изо льда. — Мамы будут в восторге… — Да, только отца, вот, не будет, — впервые за всю процедуру перевоплощения хмыкает Чонгук, глядя на копошащегося у него за спиной Тэхёна через зеркало. Возможно, он предположил мысль о том, что это заставит Кима умолкнуть, но Тэхён учится контролю эмоций у лучших, и он точно знает, что Юнги бы выкрутился даже в этой ситуации. — Да, — он кивает с тихим голосом. — Его не будет. Но мы всё сделаем так, как ему бы понравилось. Чонгук соглашается на помощь с одеванием, прекрасно понимая, что в таком расхлябанном и максимально разобранном состоянии он не просто не в силах будет завязать галстук, но и пуговки на рубашке застегнёт косо. Тэхён терпеливо помогает ему накинуть пиджак и увлечённо цепляет ему бутоньерку, доставленную этим утром, о нагрудный карман. — Я отведу тебя к бабуле, ты не будешь против? Мы с Юнги-хёном к вам скоро присоединимся. Уверен, он уже собран, так что он подойдёт к вам даже раньше, чем я. Чонгук едва заметно кивает, когда Тэхён перехватывает его руки и ведёт по коридору к лестнице. Бабушка сидит на веранде с книгой в руках — одним из тех адаптированных на корейский зарубежных романов о любви, на тезисах которых Тэхён вырос. Она с улыбкой принимает Чонгука в свои собеседники, и, пожалуй, только ей (и, наверное, ещё Юнги) и под силу разговорить вот такого забаррикадировавшегося от остальных человека. Он с первых минут даже начинает улыбаться женщине, поддаваясь её теплу и обаянию. Пытаясь взять под контроль, что только можно, Тэхёна ожидает практически тотальный успех во всём, что не касается его самого. Кто чувствует себя раздробленным и то и дело глотает нарастающее ощущение чего-то нехорошего (хоть и пытается втереть всем обратное), так это он сам. Дрожащие пальцы отлично справились с петлёй галстука Чонгука, но собственный кажется каким-то изощрённым, жестоким наказанием в Аду, как ни пытайся его завязать. Он может внушить спокойствие почти каждому, но никогда не выходит сделать этого с самим собой. — Позволь мне… Тэхён испуганно вздрагивает от хриплого низкого голоса у себя за спиной. Он так погрузился в свои проблемы, что совершенно не услышал щелчка двери, шагов по ламинату их номера-студии, и не заметил приближавшегося к нему при параде Юнги, что останавливается в шаге позади. Юнги выглядит великолепно, как всегда, и у Тэхёна, как всегда, язык заплетается в припадке высказать ему все комплименты, что только возможно и нет, но он не может. Нельзя. Между ними хрупкий покой именно тогда, когда Тэхён умеет себя сдерживать и не поддаваться воле сердца. — Ты слишком зациклен на мелочах, — Юнги мягко разворачивает его к себе за плечи и касается ткани галстука, без особого труда принимаясь завязывать эстетичную петлю, которая не стала бы Тэхёна душить. — Я хочу, чтобы всё было идеально… Всего лишь… — За это «идеально» ты отдаёшь слишком много себя, Тэхён. Так нельзя. Ты всегда вот такой, всегда в мыслях о всех, кроме себя самого, — Юнги вскидывает голову, чтобы установить зрительный контакт, и не выпускает из ладони уже завязанный галстук. — Ты очень быстро выгоришь, Тэхён. — Я не могу иначе… — Ты всегда такой напряжённый под моим прикосновением… — констатирует факт Юнги и, будто в подтверждении собственной теории, нарочито касается трапециевидных мышц сквозь тэхёнову рубашку. — Поначалу я думал, что ты такой потому, что не можешь выдержать на себе мои к тебе касания из-за того, что чувствуешь ко мне, но потом я понял, что ты всегда такой. Всегда напряжённый, всегда скованный, всегда зажатый, постоянно несёшь не только свои проблемы, но и чужие. Тэхён и не дышит под этим прикосновением, не осмеливается сменить положение, лишь бы Юнги только не убрал руки, пальцы которых слегка вминаются в мышцы на манер массажа, что пускает ток по заброшенным тэхёновым проводам. С искрами. — Почему ты так боишься расслабиться, Тэхён? Ты даже во сне кажешься постоянно сражающимся с чем-то, в твоей душе нет покоя даже тогда. Во сне? От одной лишь мысли, что Юнги может за ним наблюдать, пока он спит, его бросает и в жар, и холод в одночасье. Как много всего позволено Юнги по факту того, что всё не имеет значения. И как мало Тэхёну, ведь значения для него во всём слишком много. — Я боюсь, что, если расслаблюсь хоть на миг, я просто расползусь, хён. Я разлезусь по швам, а ран у меня много, ты знаешь. — Твои друзья ведь здесь, чтобы поддерживать тебя, не дать тебе упасть, не дать тебе, как ты выразился, «расползтись по швам». — Сейчас не время думать обо мне, хён. Сейчас я нужен им обоим, и они куда важней для меня, чем я сам. — А когда будет время «думать о тебе», Тэхён? М? Ты сможешь мне сказать? Когда ты собирался думать о самом себе? Тэхён молчаливо двигает головой, стараясь отвести взгляд, но Юнги тут же поддевает костяшкой пальца его подбородок и возвращает всё положение вещей в исходную. — Не отворачивайся от меня. — Почему тебя так волнует, думаю я о себе или нет? Тэхён за ним следит повнимательней, пытается понять, имеется ли у Юнги на это хороший, рассудительный ответ, думал ли он о том, что именно так может повести себя Тэхён в его руках. — Потому что я беспокоюсь о тебе. — Почему ты беспокоишься? — Тэхён… — Почему ты беспокоишься, хён? Скажи мне. — Я за тебя переживаю, — Юнги серьёзно считает, что этого достаточно? — Твои слова — равносильны тому, что ты сказал несколькими мгновениями ранее. Я хорошо осведомлён в синонимах, и это всё ещё не объясняет, почему ты беспокоишься, если в твоих глазах мы друг другу никто. Если пятнадцатилетнему Тэхёну можно было запудрить мозги чем-то подобным, то «сегодняшнего» Тэхёна так просто не проведёшь. Этому Тэхёну нужны факты, нужны ответы, нужны бинты на латание старых ран, нужна ласка и чёртовы поцелуи, которых Юнги никогда ему не дарил. — Прости… — практически шёпотом отзывается учитель Мин, и массажирующие движения на тэхёновых плечах прекращаются. — Ты просишь прощения за то, что беспокоишься обо мне? Или за то, что считаешь нас «никем». — Всё это, полагаю, — Юнги меланхолично кивает, поглаживающими взмахами ладоней расправляя на Тэхёне складки рубашки. — Ты меня боишься, хён? — Что? С чего ты взял? — в смехе Юнги ничего не ощущается от надсады, но Тэхён может заметить секундный проблеск смятения в глазах своего преподавателя, и над этим Юнги не властен. — Ты боишься меня, да? Вернее, не столько меня самого, как того, что я могу заставить тебя чувствовать, пока рядом. Тут не я постоянно напряжён, постоянно держу под контролем себя. Тут ты должен расслабиться, хён. Тэхён ожидает, что от такой резкой правды Юнги тут же разорвёт тактильный и зрительный контакты, потому что одна из его мин подорвётся в тревожном вое сирен. Тэхён вступает на территорию «красной зоны» сознания Юнги, и учитель довольно быстро мнётся и отстраняется. — Что это? — Тэхён наблюдает за тем, как Юнги пятится на добрый шаг и тут же принимается возиться со своими запонками, чтобы хоть куда-то деть свои руки и к чему привязать обескураженное, защищающееся сознание. — Ты пережил несчастливые отношения, и поэтому принципиально не позволяешь мне ничего? — Я позволяю тебе даже больше, чем должен, Тэхён, — Юнги специально вновь не смотрит в его сторону, словно один лишь взгляд способен вызвать термический ожёг с плачевным исходом. — Нам нужно поторопиться и спуститься к остальным. Такси вот-вот подъедет. Закрывается. Засупонивается. Ну уж нет. Тэхён поступает с ним так же, сокращает расстояние и касается лица, заставляя обратить на себя внимание. Не составляет труда понять, что Юнги наконец застигнут врасплох, что не дышит под хваткой тэхёновых пальцев у себя на подбородке, и что тушит, поглощает, убивает в Тэхёне всё, что возможно, этой своей тьмой в радужках его глаз. — Нет, хён. Не отворачивайся от меня. — Тэхён… — Может, и ты боишься рассыпаться, если позволишь себе испытывать что-то ко мне. Я бы не сделал тебе больно. Я бы ни за что не сделал тебе больно, хён. Только не тебе. — Тэхён, нам нужно идти… Это ментально отшвыривает студента куда-то на самый-самый старт. Он вновь настолько глуп, чтобы признаться Юнги в чувствах, и на этот раз Юнги опять отшивает его. Один про боль, другой про спешку… Использованные эвфемизмы и метафоры понимают оба, поэтому Тэхён до боли закусывает губу и оставляет Юнги в покое, сохраняя между ними ледяную дистанцию. — Мне не нравится то, что происходит, Тэхён. — Читай между строк: «Мне не нравятся твои чувства». — С твоими чувствами всё в порядке, но нам нужно поговорить об этом. Не считаешь? — Не понимаю, о чём тут разговаривать, хён. Всё и так понятно. Я тебя люблю, а ты меня нет. Мы поговорили, — этим студент ставит жирную точку в их попытке выяснить природу их взаимодействия, но не понимает, что ставит её лишь для самого себя. Он прихватывает свою бутоньерку и торопливым шагом направляется к двери, когда с ненавистью к себе замирает от слов, произнесённых любимым голосом: — Ты тоже лжец, Тэхён. Ты тоже мне солгал. Подобно тому, как я сказал, что мы друг другу никто, ты солгал мне о том, что больше меня не любишь. Тэхён просто горит изнутри, у него и впрямь сейчас лава прорвёт кожу. — Для тебя это всё равно ничего не меняет, хён.***
Мамы не особо согласны с тем, как проходит дальнейшее празднование свадьбы. Дело в том, что их консервативные взгляды довольно отрицательно воспринимают весьма американизированный способ отметить это грандиозное событие, но они достаточно умны, чтобы держать при себе свои недовольства, просто радуясь тому, что их дети такие красивые и так счастливы (насколько это может быть) в этот день. С момента заключения брака официально проходит несколько часов, которые проводятся на берегу Сиамского залива. Погода не особо ласкова к молодожёнам и гостям, всё больше туч собираются непосредственно над их головами, грозясь обрушиться проливным дождём, окончание которого можно ожидать лишь к ночи. Тэхён даже при таком положении вещей не отказывает себе в удовольствии пройтись босиком по прохладному песку, подкатав штанины брюк до коленок. Он чувствует себя немного оторванным от остальных, потому что тревожить Чимина с Чонгуком, гуляющих подальше от всех, будет с его стороны некрасиво (они ведь только-только обручились, пусть прочувствуют это до конца, пусть между собой решат, есть ли в этом что-то большее, чем просто исполненное обещание, данное человеку, который не смог присутствовать сегодня). Возвращаться к бабушке, мамам и хёну тоже не хочется: женщины впервые зацепились в разговоре за что-то, что не приводит их к спору, а Юнги составляет тэхёновой бабуле компанию, водя её за руку вдоль береговой линии. Судя по тому, как двигаются их губы, они ведут оживлённый диалог, который прерывать также будет невежливо. Тэхён просто опускается на песок и обхватывает себя за коленки, абстрагируясь от постороннего шума. Сам пляж пуст по тому факту, что никому не горит промокнуть под тем дождём, который передавали по прогнозу ещё вчерашним вечером. Тэхён не переживает за себя, он беспокоится о бабушке, на чьих хрупких плечах находится тэхёнов простенький, но самый презентабельный пиджак из всех, что имелись у него в гардеробе. Они, конечно, прихватили зонт, но её обувь совсем не предназначена для того, чтобы ходить в ней в ливень. Он просто настраивается на шум волн, стараясь не думать о том, про что совещаются приглушённые голоса Юнги и его бабушки. А беседа у них идёт очень интересная… — Я не устану благодарить тебя за то, сколько всего ты даёшь моему Тэхён-и, Юнги-ши, — женщина с тёплой улыбкой смотрит на внука, одиноко сидящего на песке почти у самой линии воды, и Юнги инстинктивно отслеживает траекторию её взгляда. — Сказать по правде, я ничего ему не даю. Он всё сам делает. Все его достижения — полностью его заслуга. — Ты всё такой же скромный, каким я тебя помню. Только волосы у тебя тогда были мятные… — она с почти материнской нежностью дарит Юнги тёплый взгляд, отчего мужчина практически теряется, не в состоянии понять, как реагировать на такого рода комплименты, которые не касаются профессиональной темы. — Прошло пять лет, а ты так о нём заботишься… Для меня нет ничего более важного, чем его счастье, и он никогда так не улыбался, как с ребятами и с тобой. Спасибо тебе за это. Юнги тихонько хмыкает, бережливей перехватывая руку тэхёновой бабушки. — Я куда чаще заставляю его плакать, чем смеяться, — честно сознаётся он, но никакой агрессии не встречает. — Я знаю, что он питает слабость к тебе, тянется за тобой. Мы все это видим, Юнги-ши. Тэхён-и страдает от многих вещей, и множество из них лишь у него в голове, с ним нужно много работать, он ведь на самом деле всё ещё тот чуткий, чувствительный и нежный мальчик, каким ты его узнал пять лет назад. И он до сих пор хранит светлые чувства к тебе, не ругай его за это, прошу. Ему тяжело с самим собой… — Я никогда не… — неожиданно для самого себя, Юнги запинается, поэтому начинает сначала, прикусив губу: — Я никогда не смеялся над его чувствами и никогда его за это не ругал… — В один день меня не станет, и мне бы очень хотелось, чтобы в этот момент ты был рядом с ним. Он становится сильнее, когда с тобой, он залечивает все свои ссадины. Будь ему другом, если не можешь быть чем-то большим. Юнги снова поднимает взгляд на Тэхёна и недоумённо заламывает брови. — Я не знаю, каким образом развернётся будущее… — Я же не прошу тебя дать мне клятву. Это просто просьба старенькой женщины, всего-то, — бабушка Тэхёна накрывает юнгиеву ладонь своей — сухой и тёплой. — Это нормально — желать заботы для тех, кто останется, когда ты уходишь. А ещё нормально то, что чувства могут быть безответными… Юнги приоткрывает рот, чтобы как-то возразить, но бабушка мальчика продолжает свою незавершённую речь: — Ты просто… Не делай ему больно, хорошо? — Мне кажется, из-за меня ему больно постоянно, и я не знаю, что с этим делать… — Ваши дороги переплелись ещё раз неспроста. Может, вещам суждено было так сложиться… — Что ж это за судьба, в которой я не могу дать ему то, чего он от меня хочет? Мне тяжело вот так, с ним, со всем этим. Я и понятия не имел, как сложно ему приходилось, когда я ушёл, и насколько сильным было то чувство, которое он успел развить ко мне за краткое время наших взаимодействий в классе и вне него. Если бы я знал, как это по нему ударит, то предупредил бы его. — В вечер, когда ты исчез из его жизни на долгих пять лет, он ведь признался тебе в чувствах, верно? Смею предположить, что одна из возможных причин, почему ты ушёл, была боязнь, вызванная его словами. — Да, — Юнги мягко кивает, решаясь хоть на самую малость приоткрыть завесу тайны той самой ночи, в которой Тэхён был готов отдаться ему прямиком на грязном заднем сиденье старенькой подержанной машины. — Паника имела не последнее место быть. В смысле, до Тэхёна, я никому вот так интересен не был, или вернее сказать, никто не признавался мне в любви. Тогда всё казалось максимально табуированным и аморальным, мы натыкались на все запреты и осуждения по всем фронтам. Ему было тогда всего лишь пятнадцать, он был моим учеником. И я, будучи двадцатилетним нищим студентом, живущим впроголодь, не мог ничего дать ему. Я не испытывал к нему тех же чувств, что и он ко мне, поэтому вариант, в котором я ухожу без объяснений, показался мне менее болезненным, чем тот, где я смотрю ему в глаза и говорю, что не чувствую того же. Возможно, мне просто было легче не видеть, как разбивается его сердце, чем лицезреть, как это происходит непосредственно у меня на глазах. Он был очень ранимым и впечатлительным ребёнком, у которого имелись проблемы в общении со сверстниками и огромнейшее бремя той утраты и мнимой вины, которую он был вынужден нести один. Я ошибся, думая, что смогу вычеркнуть себя так, чтобы это не оставило ещё один шрам. Я не знал, что он был так серьёзен на мой счёт. — Это у него от отца… — женщина печально улыбается. — Все мужчины нашей семьи влюбляются только раз вот так сильно. — Выходит, я его обрёк? Я всякий раз чувствую себя крайне мерзко, когда вижу и чувствую, как сильно он нуждается в том, что дать ему я не способен. Всё слишком сложно. Все вокруг полагают, что я сделан из камня, что меня ничем не тронуть, ничем не задеть. Но мало кто знает, что на самом деле я вскипаю под кожей, у меня кости плавятся просто. И здесь либо Тэхён догорит, либо я. — Ты не обрёк его, ты подарил ему то, за чем он хочет следовать. Он восхищается тобой с точки зрения профессионализма. Каждый раз садился учить английский так, как его бы ему преподавал ты. Ты просто открыл для него мечту, Юнги-ши. Юнги отводит взгляд, внезапно осознав, что во время небольшой исповеди напостой и безотрывно пялился на профиль Тэхёна, умудряясь даже не моргать. Женщина это подметила, поэтому ласково поглаживает учителя по руке. — Кем бы ты ни был, будь ему хотя бы другом. — Это немного не то, чего он ждёт. — Не испытывай ты чего-то к нему, тебе было бы всё равно на то, что он ощущает. — Я не… — Ты просто не разобрался, Юнги-ши. Хорошо это или плохо, у него имеется всё время мира, чтобы позволить тебе разложить по полочкам то, что между вами. У него может быть кто угодно, но мы все знаем, кому принадлежит его сердце. Ты просто… Не делай ему больно. А если и сделаешь, то пообещай исправить это. Юнги опускает глаза ниже фигуры Тэхёна куда-то на песок; он чувствует, как на кожу щеки попадает первая капля дождя.***
Ближе к вечеру Тэхён чувствует себя ощутимо пьяным. Об этом ему дают понять обострённое физическое восприятие окружающей среды и притуплённая логика мыслей. Он мокрый, да в принципе, как и все, но даже чуть больше других, потому что все три зонта, которые они не забыли прихватить, смогли уместить под собой лишь по двое персон. Всё-таки найдя корень раздора в дальнейшем общении, мамы до ресторана добирались молча под зонтом, каждая уставилась в разную сторону. Чонгук с Чимином делили на двоих один зонтик, а Тэхён уж никак не мог позволить, чтобы хён или, не доведи Господь, его бабуля простудились. Тэхён отвлекается на входящее сообщение и просит его извинить, когда встаёт из-за стола и направляется на улицу, где по-прежнему идёт дождь. Он зачёсывает влажные пепельные волосы наверх чисто инстинктивно, немного вздрагивая от вечерней прохлады, что обдувает липнущую к его спине мокрую рубашку, а забрать у бабушки свой пиджак он и не думал, ей, похоже, очень комфортно в этой ткани, что мешком висит на её узеньких плечах. Открывая на сотовом приложение через VPN и нужный чат, он обнаруживает сообщение от Минхо: Минхо: привет Минхо: у Чимина с Чонгуком сегодня свадьба Минхо: передавай им от меня мои искренние поздравления, хорошо? Минхо: надеюсь, вместе они смогут преодолеть всё Минхо: очень жаль, что праздник происходит при таких обстоятельствах Тэхён немного медлит с ответом, облизывая кончиком языка свои пересохшие губы. С момента их прошлого разговора — того самого, где Ли Ноу попросил его подумать о будущем, — прошло порядком дней, за которые они совершенно не общались. Для всех остальных — Тэхён оправдался бы тем, что пауза в отношениях влекла за собой именно время, которое они должны были провести наедине без связи друг с другом, чтобы самим для себя всё решить. Для себя — Тэхён с ужасом признаёт, что настолько в последние дни замотался, что элементарно забыл об обещании серьёзно подумать над тем, что ему в последний раз сказал Минхо. Эта вновь всплывшая тяжесть неразрешённости с существенным усилием начинает давить Тэхёну на диафрагму и приводит его к состоянию, близкому к тошноте. Ему и холодно, и жарко, и хорошо, и дико, просто очень страшно. Он не торопится отвечать, стараясь стратегически продумать весь текст, но ударивший в кровь алкоголь порядком путает ему все мысли. Минхо: не знаю, должен ли говорить это, но я скучаю по тебе Минхо: это никак не должно повлиять на то решение, которое ты примешь Минхо: просто хочу, чтобы ты знал, Тэхён Скучает ли он по Минхо так же? Внутри определённо жжётся, но Минхо ли всё это время бьёт ему по больному? Тэхён заглядывает в окно маленького ресторанчика, отыскивая взглядом Юнги. И без того неспокойное дыхание совсем сбивается, стоит вернуться воспоминаниями в это утро, когда Тэхён обнаглел и потерял себя настолько, чтобы почти силой заставить Юнги не отворачиваться от него. Прямо так же, как это сделал с ним сам учитель Мин. Вопреки тому, что Тэхёну понравилось вестись на всё, что делает с ним Юнги (может, потому, что с самого начала знал, как именно ему хочется хёна и в какой роли), свои действия того же характера кажутся совершенно неправильными уже лишь по одному тому, что учитель Мин ему дорогой и уважаемый хён, он старше, опытней, зрелей и куда более сильней морально, чем студент. Тэхёну бы найти нужный момент и извиниться за своё поведение, Юнги должен будет понять его: всё это было сгоряча, необдуманно, по наитию инстинктов и резкого гормонального скачка. Юнги обязательно поймёт, что Тэхён не хотел грубости. Ему тяжело со всеми этими чувствами, о которых все знают, и ничего с этим не поделаешь. Но извиняться нужно не сейчас, когда мозг работает не в том направлении. Тэхён сможет (и даже должен) сделать это завтра, когда всё будет в порядке, а в первую очередь — ясность его ума. Иногда Тэхёну кажется, что было бы лучше, если бы Юнги в его жизнь не возвращался, если бы их дороги больше не пересекались. Он был почти уверен, что отпустил Юнги к тому моменту, когда тот снова попался на глаза в той аудитории с новым амплуа ещё более жёсткого преподавателя, чем он был до этого. Тэхён почти успел забыть черты его лица, лелея в памяти только нарисованный сознанием образ двадцатилетнего мальчишки с мятной чёлкой, от вида которого у Тэхёна стремительно цвели все его сады под рёбрами. Тэхён уверен, что, не объявись Юнги снова, он бы безоговорочно попытался построить своё будущее, напрямую связанное или с Минхо, или с Чеён. Ведь, когда есть Юнги… Когда есть Юнги, Тэхёну никто другой не нужен. Ему вдвойне больней перечитывать сообщения Минхо и понимать, что сердце-то правду знает, и можно обмануть даже сознание, но не своё четырёхкамерное, которое вот просто з н а е т, что нужно. Кто нужен. Тэхён ещё раз поднимает взгляд на Юнги в окне, и у него в глазах неумолимо щиплет. Он прячет свой сотовый обратно в карман, потому что не хочет на нетрезвую голову наломать дров. Он решает всё это оставить на завтра, когда будет более-менее в состоянии на адекватные действия, а сейчас просто нужно привести себя в порядок и вернуться к остальным, пока его не начали искать. Тэхён торопливо утирает капельки слёз и шмыгает носом, а тремор, что жил в его груди ещё с самого утра и не улетучился даже под прикосновением Юнги, даёт о себе знать с каким-то ощутимо болезненным ударом. Тэхён толкает дверцу ресторанчика прямо в тот момент, когда Чонгук на заплетающихся ногах пытается выйти где-то к середине помещения, чтобы привлечь к себе побольше внимания (словно у него этого сегодня в недостаче). — Чонгук-и, не нужно… — Чимин кое-как норовит ухватить своего мужа за рукав пиджака, но основательно подвыпивший и нарочито больше, чем все остальные, Чонгук двигается чуть быстрее, из-за чего проливает на себя немного шампанского. — Почему это не нужно, М-Мин-и? — у Чонгука медлительная речь, сразу видно, что он прикладывает почти все усилия, дабы следить за тем, чтобы, если его не поняли, он хотя бы звучал внятно. — Я хочу кое-что сказать… — Ты выпил… — Мне есть… Мне есть что сказать… Тэхён замирает прямо на полпути к своему месту, уставившись на Чонгука чуть припухшими и покрасневшими глазами. Чимин обеспокоено двигается к своему мужу, чтобы схватить за руку, потому что Чонгук стоит на ногах совершенно нетвёрдо, а Тэхён не смеет двигаться куда-либо, немного ошарашено следя за каждым взмахом руки, что совершает один из виновников торжества. — Тост! — громким возгласом заявляет Чон, отшатываясь назад с непривычки; хорошо, что Чимин рядом. Рядом, держит и ни на кого больше не смотрит с пылающими от стыда щеками. — Чонгуки, пожалуйста, давай присядем… Ты едва стоишь… — Тэхён-и! — ещё громче восклицает Чонгук, как будто впервые видит своего друга за весь вечер. — Тэхён-и! У тебя же совсем нет бокала в руках! Как же ты выпьешь за тост?! — Малыш, прошу, не кричи так, тебя все слышат… — Чимин заговаривает к нему максимально вкрадчивым голосом, очень осторожно поглаживая по руке. Тэхёна потряхивает от нездорового предвкушения того, чем обернётся чонгуков тост, который явно не сулит ничего хорошего. Мамы не смеют двинуться с места, они просто поражённо наблюдают за всем со стороны, с ужасом осознавая, что прямо сейчас ничего нельзя исправить: настал тот период, когда после исполненной клятвы отцу Чонгука окончательно порвало. Тэхён ловит на себе встревоженный взгляд Юнги, за руку которого нервно цепляется тэхёнова бабуля. «Хорошо, — щёлкает отдалённо в черепной коробке, — хорошо, что здесь больше никого нет и никто больше не видит Чонгука таким». Чонгук пьяно и приглушённо смеётся, с переменным успехом пытаясь добраться до Тэхёна. — Возьми мой! И раз ты пропустил прошлый тост, пока выходил, выпей сейчас за то, что было сказано! За нашу с Чимин-и долгую и счастливую… Ну, ты понял… — Чонгук-и, не нужно… — Чимин отчаянно трясёт его за плечо, но сам Чонгук как будто его и не слышит. Сам Чонгук не тут. Тэхён с подозрительным прищуром смотрит Чонгуку в глаза, и самого Чонгука, их Чонгука, он там не видит совсем. Он сейчас не ведает, что творит, но можно ли его винить за это? Он наглым образом подносит свой бокал к подрагивающим губам Тэ и упирается кромкой стекла, чуть накреняя за тонюсенькую хрустальную ножку. Тэхён не хочет, чтобы шампанское, от которого у него неприятно шипит в желудке, пролилось ему на рубашку, поэтому он принуждённо приоткрывает рот и чуть не закашливается, делая непомерно большой глоток. — Чонгук, — серьёзным голосом обращается к нему Юнги и даже встаёт из-за стола. Новая порция алкоголя щиплет Тэхёну в горле и почти сразу же ударяет в мозг. — Тэхён-и, ты плакал? — Чонгук всем вокруг афиширует состояние своего друга, распознав признаки расстроенных чувств по покрасневшему носу и влаге, что осталась на нижних веках. — Чонгук, пожалуйста, — Тэхён и сам пытается как-то его урезонить, но муж Чимин-и вовремя уворачивается от прикосновения. — Нет! Я хочу сказать! Я хочу говорить… — Чонгук, ты много выпил и перебрал. — У меня сегодня свадьба, мне можно! Он впаривает Тэхёну свой бокал, в котором почему-то осталось ещё порядком жидкости, и сам уже на мелочную порцию алкоголя не разменивается, он дотягивается до только начатой бутылки шампанского и берётся пальцами прямиком за тёмно-зелёное горлышко. — Мне есть что сказать… — постановляет Чонгук уже чуть более спокойно, когда больше никто из присутствующих не пытается отобрать у него слово. Тэхён кратко обменивается с Юнги напряжёнными взглядами; преподаватель Мин так и не может более заставить себя опуститься на свой стул, внимательно наблюдая то за реакцией Тэхёна, то за тем, как разглагольствует Чонгук с Чимином под боком. — Я хочу сказать, как дошёл до этого дня… И пусть все вы сейчас смотрите на меня с отвращением… Каждый из тех, кто здесь находится, помог мне прийти сюда… Ладно, начало не самое худшее, но расслабиться Тэхён всё равно не в силе, это не отменяет чувства графитной стружки в лёгких при каждом вдохе. — Я тогда был новеньким, во многом неуверенным в себе… Пацаном без друзей в незнакомом большом городе, в школе, где таких, как я, новичков, втирали в стены. Во второй день со мной буквально произошло чудо, в меня врезался мой будущий муж, и на тот момент я вообще не представлял, что всё повернётся настолько круто. Я не имел совершенно никакого понятия о любви, меня тогда больше спортзал интересовал да ручка с бумагой, где я мог выписать все свои мысли… Чимин-и… Чимин-и стал первым, в чью сторону дёрнулось сердце, до этого я просто узнавал о любви от Тэхёна. Я прям чётко помню, как он говорил, что он смотрит на своего «особенного человека» — а у него как будто фейерверки в солнечном сплетении взрываются. Тэхён смущённо отводит взгляд и хлопает длинными ресницами. Блять. Юнги же знает, догадывается, понимает, что речь идёт о нём. — Он не знал, куда себя деть… Он… Он покупал ему кофе в попытке узнать, какой его любимый, тратил последние деньги на свои никому не нужные ухаживания, а я присматривался… «Никому не нужные». Ну, да, это в точку. — Чонгук, — Юнги встревает снова, словно не выдержав той части, в которой речь идёт непосредственно о нём. — Это, вообще-то, о тебе, Юнги-хён… Я так тебя ненавидел за то, сколько Тэхён из-за тебя плакал… Но… Ну, щас, щас… Щас я подступлю к моменту обо мне и Чимин-и, потому что я пришёл ко всему, основываясь на неудачах тех проб, которые наблюдал со стороны. С Чимин-и мне не хотелось ошибаться, обжигаться, делать ему больно или самому себе. Поэтому я присматривался… Присматривался и злился, потому что получалось у меня, но не получалось у близкого мне человека. Тэхён не может поверить в то, что Чонгук говорит это. Почти полностью раскрывает Юнги все переживания влюблённого пятнадцатилетнего мальчика, который впервые отдался чувствам — и сразу с пощёчиной по лицу был отправлен со своей любовью куда-подальше. — Сначала мне было страшно, что Чимин-и мне не ответит тоже. Что так же будет вот так играть со мной, но я не могу описать словами, насколько я был и являюсь счастлив тому, что мои чувства оказались взаимными… Чимин, опустив голову вниз, тихонько роняет на пол слёзы и кусает себя за губу. — Чимин-и — мой свет, моё тепло, мой покой. И я абсолютно, совершенно, ни капельки не заслуживаю его, — Чонгук грустно улыбается, а затем наугад находит губами чиминов лоб и оставляет там лёгкий поцелуй. — Вообще не имею понятия, почему он со мной, почему даёт мне всё. Но, знаете, я люблю его… Я о-о-о-очень сильно люблю его. Я люблю его так, что у меня буквально разрывает сердце… И мне бы хотелось, чтобы этот день был другим, чтобы всё было иначе… Чтобы Чимин-и сейчас улыбался, а не плакал на моём плече… Чимин только сильней вжимается в него и всхлипывает чуть громче. — Я хотел бы, чтобы сегодня здесь был мой папа… Папа очень ждал этого события, папа очень хотел увидеть нас в «красном и синем». И я… — Чонгук неожиданно вздыхает, и как будто ему совершенно не хватает воздуха. — Я… — он начинает чаще дышать, словно это сможет как-то заполнить дыру внутри. — П-п-п… — Кук-и? Чонгук торопливо моргает уже совершенно заплывшими от солёной жидкости веками, мельком посмотрев на свою маму. Он знает, что она плачет, знает, как ей больно, как ей пусто, как невыносимо тоскливо без отца… — Простите… Я ужасен… Чонгук с силой выдёргивает руку из хватки своего мужа и шатающимся шагом добирается до двери, выходящей на улицу. Его фигура тут же скрывается под пеленой непроглядного дождя, что следом поглощает и Чимина, направившегося за ним. — Чонгук! Подожди! Там дождь! Чонгук! Тэхён не замечает, как слёзы обжигают ему щёки. Он просто на каком-то автомате добирается до уборной, и в пьяном, изнурённом, измученном сознании как будто ничего и нет. Больше, чем пустота. Он цепляется за умывальник и почти нависает над ним, включая ледяную воду, но больше к ней не притрагиваясь. В голове начинает неистово гудеть, поэтому он прикрывает веки, пытаясь побороть этот нарастающий рой у себя под висками. — Тэхён… Г о с п о д и Худшее, что сейчас может произойти — встреча с Юнги. Разговор с Юнги. Любой контакт с Юнги. Сам Юнги — это худшее, что может быть в этот момент. Самый ужасный расклад из всех возможных. — Тэхён… — у Юнги довольно размазанная речь, из-за чего очередное «Тэхён» становится ещё более маняще-тягучим, липким, пристающим к коже — не отодрать. Устраняется только с мясом. Юнги закрывает за ними дверь и смотрит на него слегка несобранным взглядом, мутным таким, тёмным, практически исподлобья. Раньше казалось, что Юнги и алкоголь не возьмёт, но вот он, учитель Мин, с пылающим лицом и неудачной попыткой контролировать всё, что ещё, якобы, осталось под контролем. — Х-хён… — Как ты?.. Тэхёну хочется засмеяться и зарыдать. Осесть вот тут на пол и зарыдать, обхватив коленки. Если Юнги не знает его, как облупленного, тогда он искренне не понимает, что ещё могло бы остаться такого важного, з н а ч и м о г о в тайне. — Как ты думаешь, как я, хён? — Я не знаю… — низким шёпотом отзывается Юнги. — Я не знаю… Тэхён это не контролирует. Он больше ничего не держит в руках: ни своё тело, которое сокращает между ними дистанцию, ни свой разум, всё ещё кричащий где-то на задворках рассудка одуматься, ни то, каким уродливым, наверное, выглядит его опять заплаканное лицо. — Ты всё знаешь, хён… — выдох слов приходится Юнги в висок, и он ощутимо вздрагивает рядом с Тэхёном, не в силах выставить перед собой руки, чтобы избежать этой иррациональной близости. Они оба пьяны, и это худшее, что может случиться. Худшее, о чём можно только жалеть. Но, блять, как же Тэхёну хочется допустить эту ошибку… Он сейчас просто истлеет. Тэхён ловит юнгиево дыхание, бьющееся ему в кадык, и на секунду даже кажется, что сейчас он ощутит там и губы, которые Юнги кусает в нерешительности. — Тэхён… Я не могу… — Почему?.. Тэхён позволяет себе положить свою ладонь на грудную клетку Юнги и прощупать пульс через рубашку — стучит ритмом поезда. — Кто бы до меня ни разбил тебе сердце, я обещаю, что не сделаю тебе больно, хён… Никогда… — Тэхён… — Просто доверься мне, прошу… Тэхён не выдерживает, касается губами его скулы и невесомо «мажет» линией к маленькому аккуратному носу. — Тэхён… — Я тебя люблю, хён… Я всё ещё тебя люблю, и мне кажется, что это чувство никогда не исчезнет… Что бы я ни делал, как бы я от тебя ни прятался, ты внутри, Юнги. Я ни за что не сделаю тебе больно, просто доверься мне… Прошу, доверься… Тэхён уделяет внимание виску, линии челюсти, даже целует в прикрытые веки и линию волос — всюду, куда может достать, пока Юнги отчаянно борется с этим чувством и рвано выдыхает от нового прикосновения шершавых губ. — Т… Голос Юнги стихает в ту секунду, когда их губы соприкасаются. И это просто самое трепетное, что Тэхён ощущал в своей жизни. Это ещё не совсем поцелуй, но эйфории в обычном прикосновении хватает, чтобы погрузить с головой, окутать, окунуть. И утопить к чертям. Утащить на дно. Кажется, будто Юнги на финальной стадии отрицания сдаётся: чуть двигает головой, чтобы поцеловать Тэхёна глубже, сильней, яростней, агрессивней, и практически с первых секунд это теряет присущую данному мгновению нежность, потому что нетрезвый ум видит в этом «страсть» куда более чётко, чем юношеский трепет, которому было место пять лет назад. У Тэхёна шарики за ролики заходят, обесбашенность ощущений языка Юнги на кромке собственных зубов напрочь срывает все черепицы, весь шифер, всю крышу. — Доверься… — он едва успевает вставить между поцелуями рваным шёпотом и так же рвано втянуть воздух, потому что Юнги насытиться ему кислородом не даёт, он снова целует — с силой, с жадностью, с безрассудством, с чёртовым языком, которым давит на нёбо, с оттяжкой нижней тэхёновой губы, что вызывает подобие сиплого рыка. По всем сосудам — намагниченный ток от того, как Юнги меняет позицию своих ладоней на мокрой от дождя тэхёновой спине. Назад уже н е к у д а. Да и впереди н и ч е г о нет. Тэхён упорно не хочет признавать, что всё это неправильно, нехорошо, неправдиво, не здраво. Он просто воет Юнги в рот, пока Юнги кусает, сжимает, предательски-напористо толкается языком меж припухших и саднящих губ. — Я люблю тебя, Мин Юнги… Юнги припечатывается спиной к холодной глади кафельной стены и эстетично откидывает голову назад, подставляя Тэхёну больше кожи, к которой тот тут же припадает низкой влажных от смешанных слюней поцелуев. Руки Юнги покоятся у Тэхёна на плечах, немного грузно давят к низу, и Тэхён послушно кусает Юнги за ключицу, вдоволь намучив кадык под бледной кожей. Тэхён не хочет думать, что с ним сейчас не тот Юнги, которого он знает, которого он любит, боготворит, которому молится во мраке ночной тишины. Ему не хочется думать, что Юнги в здравом уме не разрешил бы ему, не подпустил, не позволил бы упоительной и стравленной выдержке отступить и допустить это. Допустить «их». Похоже, они думают о том же, когда Тэхён заставляет свои колени подогнуться, а затем и вовсе опуститься на них, руководимый нечётким давлением венистых ладоней и помутнённым, неосознанным, но пиздецки тягучим, всепоглощающим взглядом ониксовых глаз Юнги, что хрипло выдыхает какими-то несуразными, неполезными для дыхательной системы толчками через приоткрытый рот. У Тэхёна перед глазами по-прежнему всё размыто, он попутно с ошеломляющими ощущениями умудряется продолжать беззвучно рыдать, поэтому у уголков рта солоно, да и их первый поцелуй был со вкусом слёз. Тэхён понимает, что с Юнги не будет всех этих пошлых фразочек, подстёгивающих его к полному повиновению, но то, как Юнги хрипло дышит и постанывает авансом, мягко гладя его по щеке ледяными пальцами, пока Тэхён пыхтит над найденной на ощупь молнией ширинки преподавателя и дурацкой, просто ненавистной пряжкой дорогущего кожаного ремня, ни в какую не сравнится даже с лучшим порно. Он кратко смотрит на хёна вверх из своего исходного положения и неуверенно приспускает ткань, удовлетворяя свой давнишний, самый постыдный, самый сокровенный интерес. Последнее, о чём он думает, — о том, насколько низкопробно будет делить такой ответственный, важный, неземной и, скорее всего, единственный и — в буквальном смысле в будущем — неповторимый момент в уборной ресторана. На чёртовой свадьбе его лучших друзей, где всё полетело к хренам. Тэхён чувствует, как его кожа горит, как пылают жаром мокрые и блестящие при свете тусклых лампочек щёки, и как заведомо дёргается в его ладони внушительно немалый член, чуть изогнутый по форме. У Тэхёна немного расширяются глаза и даже становится трудно представить, способен ли он взять в рот до конца. Проверку своих догадок он начинает с лёгких, чуть причмокивающих, адски дразнящих поцелуев малость покрасневшей головки. Тэхён никак не может назвать себя специалистом в подобном, но отчасти он рад, что данный опыт у него имеется. Хочется сделать Юнги хорошо. Хочется забрать у Юнги всё это напряжение, разрядить его в ноль, как батарейку Duracell. — Б-блять… — низко ругается Юнги и больно вонзается зубами в свои же побелевшие костяшки, пока пальцы свободной руки приглаживают влажные тэхёновы волосы и возвращаются к нежным, с проявленной на коже от слёз аллергией щекам. Тэхён целует его в тазовую выпуклую косточку, вылизывает её кончиком языка, пока мокрая ладонь дразнит крайнюю плоть до образования сочащегося предэякулята, что в последствии подлавливается губами и наконец-то растекается по ротовой полости, когда Тэхён заглатывает головку, беспокоясь о том, как упрятать собственные зубы и приберечь их до момента, когда у Юнги в приступе сумасшествия не выдержит позвоночник. Тэхён берёт поглубже, чувствует пульсацию вздутых вен прямо своим языком и слегка подаётся назад, создавая напряжение в челюсти. Юнги осторожно зарывается пальцами в его волосы и инстинктивно делает выпад бёдрами, толкаясь в тёплое, узкое и максимально расслабленное горло. Тэхёну в пору кашлять, он даже забывает, что делать вдохи нужно небольшие и обязательно через нос. Рвотный рефлекс у него вызывается раз через раз, и прямо в этот миг поддевание маленького нёбного язычка играет с ним не самую приятную шутку, если учесть количество выпитого спиртного, что болтается у него в желудке. Но Тэхён гонит эти мысли. Он гонит их и исправно двигает головой, кончиком носа достигая линии волос в паху, стараясь вобрать так глубоко, чтобы вырвать из Юнги всё, что можно, выпотрошить его на все стоны, все протяжные гласные надломанным голосом, все чёртовы монофтонги, что приглушённым криком таят у Юнги в кулаке, чтобы только никто их не услышал. Звуки липкие, мокрые, влажные, и Тэхён не только весь в собственных слезах, он и со слюной на подбородке, и с горьковатым вкусом во рту от предсемени. И когда Юнги кончает в тесные стенки горячей глотки, Тэхён не хочет думать о том, как сильно не любит глотать. Всё, чего ему хочется, это сделать Юнги хорошо, сделать ему отлично, и высосать всю хренову душу. И, да, он глотает, кашляет, но глотает всё, что дают. Игнорируя горечь, с которой у него нелады (отсюда и нелюбовь к кофе), Тэхён проглатывает всё до капли и ещё немного мучает наполовину возбуждённый член чувствительными поцелуями, продляя для Юнги отходные от довольно сильного оргазма секунды. Тэхён всё ещё умудряется плакать, и теперь даже не уверен, виной ли этому слова Чонгука во время тоста. Он плачет, всё ещё удерживая дрожащими руками теперь уже опавший член, пока Юнги что-то там шепчет о каком-то боге и утирает испарину с висков. У Тэхёна саднит в горле, и любые попытки издать какой-то звук увенчиваются крахом. Конечно, он даже не уверен, стоит ли вообще что-то говорить в этот момент, пока заваливается на пятую точку и опускает в пол заплаканные глаза. Юнги дышит громко, дышит жадно, словно испытывает серьёзную лёгочную недостаточность или заходится в припадке аритмии. Может, сейчас самое время ещё раз признаться ему в любви. А, может, для этого время никогда так и не будет подходящим. Тэхён обессилено отползает к противоположной от Юнги стенке и смотрит на него этими своими огромными заплаканными глазами, пока Юнги кое-как застёгивает обратно свою ширинку и подставляется под холодную струю воды прямиком лицом. Блять. Тэхёну кажется, он немножко умер сейчас после всего. Съёживается вот так, на полу, стараясь утереть рукавом испачканные в слюне и естественной смазке уголки рта. Он отводит взгляд в сторону и только краем глаза подмечает, насколько Юнги трясёт, и как это сказывается чем-то слишком непривычным для восприятия в каждом движении. Не проходит и минуты, как он выбирается из уборной, не обронив ни слова и до конца так и не приведя себя в порядок. Как если бы можно было отойти от того, что произошло, за пару ничтожных мгновений. На это, кажется, и жизни всей не хватит. Когда к остальным выходит Тэхён, он ни битого кусочка самого себя ни склеил, он просто на автопилоте вызывает для мам и бабушки такси, что доставит их к отелю, а сам всё так же в растерзанном состоянии уходит остужаться ливнем. Трезвость, пожалуй, наступает раньше, чем хочется, оставляя после себя послевкусие шампанского, сладких губ Юнги и горечи воспоминаний о том, что случилось в чёртовом туалете. Дождь прекращается ближе к двенадцати. Телефонные звонки от бабушки продолжаются примерно до часу ночи. Ближе к двум Тэхёна тошнит всем, что он употребил за данный вечер. К трём он магическом образом добирается до пустого пляжа, оставив весь ночной движ далеко за спиной — даже гула машин почти не слышно. В четыре уже на горизонте занимается рассвет. Тэхёну кажется, что отсчёт пятого часа утра он снова проплакал. Весь шестой час он пялится на волны и просто отключается от всего, даже не чувствуя, как кожа зудит от влажного песка. В семь голоса прибывающих к пляжу людей заставляют его покинуть это место. К восьми Тэхён почти добирается до их отеля неторопливым шагом. Он открывает многочисленные сообщения, оставленные ему его бабушкой, и читает каждое. Бабушка: Просто скажи, что с тобой всё хорошо. Бабушка: Ты не вернулся, я очень переживаю. Бабушка: Чимин-и и Чонгук-и здесь, а ты нет. Прошу, вернись. Бабушка: Просто сообщи мне, когда ты примерно будешь тут, ладно? Бабушка: Тэхён-и… Тэхён устало выдыхает, смаргивая влагу у век — просто остатки роскоши, потому что ему кажется, будто за эту ночь у него все слёзные железы высохли к чертям; так сильно и долго он проплакал.я тут, бабуль прошу, не беспокойся
Бабушка: Хвала небесам! Бабушка: Ты в порядке? Тэхён уже никогда в порядке не будет.да, всё хорошо просто нужно было подумать прости, что заставил переживать, я не хотел
Бабушка: Зайдёшь ко мне?конечно только узнаю, как хён…
Бабушка: Хорошо, милый. Тэхён не знает, что чувствует, если быть честным, когда думает о встрече с Юнги. Он вообще о ней не думает, а в номер нужно просто за тем, чтобы сменить одежду. У случившегося может быть лишь два исхода: либо стены между ними больше уже не существует, либо теперь она ещё выше, чем когда-либо была, и выбор лишь за Юнги. Выплакав всё, что было возможно, Тэхён почти пришёл к миру с тем, как круто развернулся вчерашний вечер, по крайней мере та его часть, что напрямую касалась случившегося в уборной. Он был пьян. Они были. Но Тэхён не жалеет, что выбил оставшиеся глыбы льда к чёрту, ведь это решит всё. Тэхён устал от неопределённости. Он откровенно заебался чувствовать так много, что просто охота разом вырубить всё, перекрыть питание. Он задолбался любить и вечно жалиться о каждое «люблю». Что-то в Юнги хотело целовать Тэхёна так, словно через минуту мира больше не станет. И Тэхён скулил в поцелуях. Что-то в Юнги хотело поставить Тэхёна на колени, он осознанно или неосознанно давил руками студенту на плечи вниз. И Тэхён встал. Теперь просто была или не была: либо Юнги принимает это, либо он продолжит убегать. Тэхён не выдержит. Хотя, не понятно до конца, кто из них сдался раньше, кто выгорел быстрей. Замочная скважина легко поддаётся ключу, и вскоре Тэхён уже тянет за ручку, прислушиваясь к абсолютной тишине, царящей в номере. Их общая постель застелена всё так же аккуратно, как и прошлым утром, и совершенно ничего в помещении не выдаёт вероятного присутствия Юнги. Лишь всё ещё отдалённо пахнет его стойким одеколоном, но нигде не видно ни одной вещи, которая потенциально могла бы принадлежать Юнги. Ни ноутбука на столе. Ни книги на прикроватной полочке. Ни бережливо висящей на спинке стула рубашки. Ни даже самой сумки в углу рядом с вазоном алоэ. У Тэхёна что-то подпирает изнутри к гортани, царапает в кишках; всё, что в номере осталось от Юнги, — лишь его запах и аккуратно свёрнутая записка на тэхёновой части кровати. Студент не уверен, что хочет знать её содержание. Первая мысль — выбросить её в мусорный контейнер, разорвать на мельчайшие частички и слить в унитазе. Ему совершенно не горит узнать, почему Юнги снова ушёл, ведь для Тэхёна ответ и так очевиден: Юнги не принял всё это. В глазах опять влажно, но как таковых слёз нет, этого мало, чтобы снова выжать то, что осталось. И Тэхёну почему-то кажется, что содержательный клочок бумаги всё-таки сумеет отобрать у Тэхёна последнее. Наверное, он совершенно отбитый мазохист, тянущийся к самобичеванию, потому что весь мир сужается до пары блядских строчек самым красивым, самым любимым почерком на всём треклятом свете. И Тэхён не сдерживается. Нужно себя дожать. Нужно узнать, что же такого великодушный Юнги, на этот раз позаботившийся о предупреждении, оставил ему напоследок. У Тэхёна дрожат руки и сильно жжётся в лёгких, потому что пока он разворачивает записку, так, чтобы её не порвать, он напрочь забывает втягивать ртом воздух. «Прости меня. Я обещаю тебе. Я обещаю себе. Если мы встретимся снова — я ни за что больше от тебя не убегу, Тэхён. — Юнги» Чернила начинают растекаться уродливыми кляксами, и Тэхён инстинктивно слизывает слезинки с уголков дрожащих губ. — А если твоё «снова» наступит уже завтра? — он формирует вопрос охрипшим голосом, который к утру хоть и стал немного лучше, но до конца так и не восстановился. Но есть теория и похуже. — А если твоё «снова» не наступит никогда? — звучит следом, полосуя горло ножами. Как если бы Юнги его мог слышать и уже готовился к резонному ответу. Тэхён утилизирует послание. Не без труда, не без боли, не без агонии и не без грусти. Он не может в таком состоянии показаться бабушке, поэтому дольше, чем нужно, принимает душ, оттирая кожу от чувства любимых рук и расходует весь тюбик зубной пасты, чтобы рот на какое-то время забыл ощущение чужого языка, умело блуждающего внутри, и те самые кофейные губы. Перед тем, как зайти к бабуле, он решает на минутку заскочить к ребятам, чисто убедиться, всё ли у них в порядке. Чистая и свежая одежда не приносит никакого комфорта, никак не утешает, как в неё ни кутайся. Вопреки тёплому солнцу, норовящему опять раскалить воздух до невозможного, Тэхён облачён в овер-сайз свитер, в рукавах которого он прячет свои ладони, словно он за ночь перемёрз и никак не может согреться. В глазах по-прежнему влажно, а отёк в гайморовых полостях так и не увенчался успехом сойти, чтобы можно было дышать легче. Когда Тэхён добирается до крыла с номерами люкс-класса, ему даже не нужно стучаться по поверхности нужной двери: та отворена, и пустой коридор делает не возможным для других людей шанс пройти мимо и заглянуть чисто случайно в содержимое. Для всех, кроме Тэ. Когда он заглядывает внутрь номера его друзей, взглядом он находит только Чонгука. Свернувшегося на дорогом ковре в положении зародыша с пустой бутылкой шампанского у его лица. Тэхёнов слух цепляется за тихие всхлипывания, доносящиеся из-за угла. Чимин сидит там, на лестничных ступеньках и плачет в свои ладони, согнув спину так, что создаётся ощущение, будто его хребет вот-вот сломается. Тэхён приоткрывает рот, но даже не знает, что он должен сейчас сказать. Какие-то слова определённо давят на гортань, но так сразу и не понять, какие именно. Он на автомате опускает взгляд и обратно смыкает губы, что снова горят от того, как сильно их искусал ему Юнги — до мелких трещинок. Сейчас всё это не к месту. И он для себя решает, что впредь места для этого больше не будет никогда. Не тогда, когда всё так. Не тогда, когда всё развалилось полностью. Тэхёну некогда ожидать нового юнгиевого «снова». Ему совершенно не до этого «встретимся». Тэхён ещё раз мечется мокрым взглядом от дрыхнущего Чонгука к рыдающему на ступеньках лестницы Чимину, а затем грубовато утирает свои слёзы сжатым кулаком. Тэхёну некогда ломаться. Тэхёну нельзя ломаться. Тэхёну запрещено ломаться опять. У него много работы. Очень много.