every 5 years

Тэхён издаёт нервный полу-выдох; за временной отрезок, пока лифт преодолевает расстояние с первого этажа на второй, для самого Тэхёна успевает пройти целая Кайнозойская эра, не иначе. Кажется, выгляни сейчас в окно — и несомненно окажешься в будущем совершенно не постаревшим ни на секунду, пока тебя везёт этот проклятый лифт, издевательски медленно отщёлкивающий этажи. Он дышит неглубоко, ведь весь окружающий воздух резко пропитывается знакомым парфюмом, что шлейфом исходит от Юнги при слабой работе вентиляции, предательски направленной потоком в сторону самого Тэхёна. Всё, кажется, хочет, чтобы сегодня он сдох. Юнги стоит всё так же — плечом к плечу, вплотную, даже прижимается чуть больше и малость сильней обычного, хотя места в кабине хватит ещё на семерых с половиной. Если спросить, зачем так жмётся — ответит, что в любой момент к ним может кто-то зайти. Хотя такой ответ, если быть честным, вообще никак не вяжется с тем, что вытворяет Юнги секундами позже. Тэхён обрывает своё существование, основанное на ожидании перехода от этажа к этажу, когда начинает ощущать тепло чужих пальцев на своей ладони. Юнги на него даже не смотрит, словно он и его руки живут разными жизнями и руководятся совсем не похожими друг на друга принципами. Он начинает всё медленно, осторожно, словно наугад, как будто силясь прощупать дно сложившейся ситуации и понять, какой будет реакция Тэхёна. Юнги просто поддевает его пальцы своими, нежно мажет подушечками по ребру ладони, поглаживает и щекочет центр, затем на секунду переплетает их руки, решив далее на этом себя не ограничивать. — Что ты делаешь? — Тэхён негромко спрашивает у него, звучит весьма надломанно из-за неровной пульсации сердечной мышцы, что оказалась почти у аорты каким-то чудом, да там и бьётся — в самом горле, — максимально усложняя процесс поглощения кислорода. — Ничего, — Юнги легонько качает головой, а сам обводит запястную косточку Тэ большим пальцем, принимаясь мучить манжет. — На «ничего» не похоже. Прекрати это. В какой-то миг, профессор Мин немного поворачивается к Тэхёну корпусом, переползая прикосновениями на поясницу. — Я серьёзно, хён… — Я тоже, Тэхён, серьёзно, — вторая его ладонь опускается на Тэхёнову грудную клетку, чуть словно подталкивая назад, и сам Тэхён даже не замечает, как делает тот самый заветный для Юнги шаг в намерении попятиться, чтобы позвонки обнаружили панельчатую гладь за тканью рубашки. У Тэхёна до чёртиков быстро сохнет во рту, когда Юнги так близко. Когда просто гладит его поясницу и слегка разминает напряжённое кимово плечо, вдавливая пальцами в правильные точки, от которых младший мужчина невольно прикрывает глаза в блаженном экстазе. Давно он не ходил к массажисту. Это ж надо было так истосковаться по прикосновению как таковому, чтобы не быть в силах отнять от себя руки, которые сделали больнее всего? — Ты когда-нибудь отдыхаешь? Тэхёну хочется послать Юнги к чёрту. Ибо, блять, нельзя спрашивать это таким низким тоном, заставлять собственные слова обогревать Тэхёну местность у линии подбородка, куда и приходится спокойное юнгиево дыхание. Всегда так было: Юнги перед ним спокойней штиля. Тэхён перед Юнги — опасней бури. — Какое тебе дело? — Значит, не отдыхаешь, — Юнги, кажется, и не обращает внимание на колкость инея в полученном ответе, и словно знает, что нужно в этом темпе и продолжать. Тэхён почти ненавидит своё тело. Разумом он знает, что ему хочется просто вернуться к себе в номер, собрать свои вещи и свалить нахуй куда подальше, пока ещё может. Пока связь с Юнги всё такая же непрочная, как и все эти пять лет. Пока сам Тэхён ещё способен сделать это: заблокировать его в мыслях навсегда и оставить только в сердце. Но тело… Тело дорвалось до чужого тепла, так охотно дающего то, что было под запретом так долго… Юнги умело загоняет его в состояние цунгцванга. Что бы Тэхён ни пытался предпринять, всё сводится обратно к одной точке — к руке Юнги что дразнит тканевую линию тэхёновых штанов и делает всё только хуже. — Прекрати… — Тэхён едва шевелит губами, потому что Юнги делает всю жалкую оппозицию максимально невозможной и нахрапом оставляет влажный и лёгкий поцелуй чуть левее тэхёнового кадыка, что при полученной капельке внимания аж дёргается под золотистой кожей. Юнги на достигнутом результате не останавливается, он пробует тэхёновы мурашки на вкус, касается пупырышек кончиком горячего языка, которым оставляет мокрый след вдоль линии воротника белой рубашки. — Ты вкусный… — Хён, перестань, кто-то может войти… Нас могут увидеть… — Мне плевать… — коротко шелестит Юнги и впивается в шею Тэхёна уже более ощутимым поцелуем, намеренно вбирая немного кожи в напряжённый рот — наутро там распустится сирень. — Ты больше не мой ученик, а я — не твой учитель. Поэтому мне плевать… Мы ждали этого десять долгих лет. Ты ждал… Тэхён издает что-то среднее между мычанием и мяуканьем котёнка, а ведь Юнги всего лишь с чувством оглаживает тазовую косточку и опасно близко располагает ладонь у паха, после чего применяет запрещённый приём, заставляющий Тэхёна привстать вслед за движением скользящей руки на носочки и заскулить в небольшое пространство, оставленное ему Юнги. Профессор Мин озорно лыбится уголками губ, довольствуясь голодной отдачей. А Тэхён едва заставляет себя посмотреть на счётчик этажей. Седьмой. Всего лишь седьмой, блять. — Бля-я-я-ять, — он шепчет с оттяжкой на выдохе, совершенно забывая, что филологи выражаться так не должны. Им присуще более культурное, высокопарное и витиеватое использование величайшего дара человечества, выделяющего их индивид среди остальных существ Земли. Он должен был сказать «чёрт возьми», «о господи», ну или на крайний случай «сука», раз почему-то это считается литературным. Но разменивается на глубокое и бархатное «блять», называет вещи своими именами, потому что, когда Юнги игриво дразнит сквозь слои одежды его член, только вот такое вот «блять» на языке и вертится, и никаким менее красноречивым эвфемизмом его не заменишь. — Х-хён… — Юнги, — тут же исправляет его профессор Мин, зачем-то даже призывно глядя в глаза, чуть отстраняясь. — Меня зовут Юнги… Он произносит это так горячо, так интимно и пламенно, словно для него нет ничего ближе, чем если бы Тэхён называл его по имени. Не достопочтенным «учитель Мин». Не холодным «аджосси». Даже не персонально дозволенным «хён». Он просит называть себя просто «Ю н г и», и Тэхёну кажется, он сейчас и тут же на месте кончится. — Юнги… — он проворачивает его имя меж приоткрытых губ почти на автомате, невдумчиво, смазывая слоги, как в бреду. И Юнги подхватывает эту необъяснимую лихорадочную агонию вместе с ним: — Да… Да! — Юнги целует даже ярче, чем в тот раз, не менее страстно, но ещё более живо, вкусно, пылко. — Да, Тэхён… — Юнги… Вкус тех самых губ всплывает в памяти несколькими мгновениями раньше самого поцелуя. Мозг как будто готовит тело к шоку, напоминая, что данный этап уже был когда-то пройдён, маленькая смертная казнь, причинённая одними лишь поцелуями, не была такой страшной. Юнги в этот раз не призывает Тэхёна подавиться им, не толкается языком поближе к гландам, а уделяет больше внимания самим губам, отчего их кромка начинает приятно жечься. Он кусается, облизывает, оттягивает, сосёт, выпускает для ничтожной попытки вдоха, а затем снова атакует поцелуем — всё ещё на порядок нежней того, какой они делили на свадьбе у Чонгука и Чимина. Где-то посредине всех этих прикосновений и липко-сладких губ, в уголках которых чувствовалось то самое вино, бокал которого они разделили на двоих, к Тэхёну и приходит осознание всего этого пиздеца. Они, похоже, с Юнги не могут пока иначе. Без хождения по краю, без ненасытности, без жажды, и в более романтических и не таких тривиальных местах, как лифт. Не могут без пожара, без потопа, без пустыни, не без воздуха. Не умеют, ведь до этого и не знали, как. — Юнги, перестань, пока не поздно… Но для Юнги, кажется, «поздно» было уже в тот момент, как он только увидел Тэхёна в списке участников треннинга. Тэхён кусает свои губы вместо Юнги, пока тот даёт ему небольшую фору и снова возвращает свой интерес к тэхёновой шее. Сам Тэхён не считает это чем-то хорошим, и уж точно не тогда, когда рука хёна проворно цепляется за край его просторных брюк и ныряет под молнию одежды, скатываясь касаниями по низу живота к новой преграде — слою нижнего белья. — Нам стоит остановиться… — Почему? — Юнги уверенно зажимает в ладони выпуклую твёрдость, чуть двигает рукой, выбивая из Тэхёна красивейший из стонов. Тэхён не может объяснить, почему они должны оторваться. Он это понимает где-то глубоко внутри, но собственные руки только покрепче вжимают в себя обманчиво хлипкого Юнги, что без стеснения намеревается послушать, какие ещё ноты способен вытянуть Тэхён, если прикоснуться к нему, скажем, без препятствий одежды? Он решается проверить свою догадку и легко и ловко проскальзывает туда, где Тэхёну сейчас жарче всего. — Потому что я долго не продержусь, хён… У меня… У меня давно не было близости… Если ты не прекратишь, я… — Если захочешь кончить, — Юнги только понадёжней скрепляет свои пальцы вокруг болезненно пульсирующего органа Тэхёна, — кончай. Если ты мне позволишь, это будет далеко не последний твой оргазм за эту ночь, Тэхён. Учитель Ким пытается собрать себя в кучу, но каждое становящееся ритмичным движение напряжённой ладони у паха развинчивает любые попытки к бегству. Юнги как будто чувствует, когда замедлиться, когда прекратить просто надрачивать и перейти к не менее чувствительной головке, поддев влажную от предэякулята уретру с небольшим давлением. — Если… — Тэхён едва ли может что-то продуцировать в плане речи. — Если… Это какой-то способ отплатить… Мне за тот минет… — он глушится новым поцелуем, который разрывает усилием воли, чтобы закончить свою мысль: — Ты мне ничего не должен… Ю-Юнги… Ах! Лифт наконец останавливается на нужном Тэхёну этаже, двери медлительно раздвигаются в стороны, и рука Юнги замирает этому под стать у Кима в штанах. Профессор Мин малость подаётся назад корпусом, чтобы воссоздать зрительный контакт с запыхавшимся Тэхёном, томно взирающим на него из-под веера длинных тёмных ресниц. Момент истины. Тэхён уйдёт к себе или останется с ним? Юнги словно даёт ему право выбора, не провоцирует и ни к чему не принуждает, не склоняет в сторону своих желаний. Только Тэхёну выбирать, что произойдёт далее: поломанный оргазм, жестокий отходняк и трезвость ясного ума на утро, которое начнётся с попыток отчуждения; или красочный взрыв с неизвестными последствиями, что приведут к вероятной роковой ошибке, после которой Тэхёну будет уже не встать? И вопрос решается сам собой, когда двери снова закрываются, а Юнги довольно целует его в уголок губы и с новой силой приводит своё наверняка свёдшееся судорогой запястье в амплитудные рывки. Тэхён знает: ему не миновать самогрызни и утренних сожалений. Он будет разбит и опять закроет битое стекло от других, как делал это годами. Но сейчас Юнги подводит его к черте. Сейчас Юнги сочно целует его, вкусно кусается и дрочит ему так восхитительно, что Тэхён готовится к полёту на Марс даже без ракеты. — Я должен тебе столько поцелуев, столько оргазмов и столько любви, что и не счесть, Тэхён. — Ю-Юнги… Тэхён предупреждал, что не протянет долго. Он весь дрожит, будучи во власти любимых рук, что и заносят катану к шее, и дарят чувство величайшего освобождения, тайно желанного десятками лет. Юнги зажимает воротник его рубашки в кулаке, тянет Тэхёна на себя и выходит вместе с ним через приоткрывшиеся дверцы лифта на этаж номеров класса VIP. Тэхён распадается на частицы урана, уже будучи припечатанным к стенке красивого коридора. Юнги не выглядит довольным тем, что ему приходится поймать губами тот самый горловой стон, который он предпочёл бы услышать во всей красе. Он ставит себе за цель вернуться к этому заданию в миг, когда Тэхён снова будет готов, когда мир сведётся до одного желания — желания кончить, а это Юнги словно обязуется Тэхёну обеспечить, если тот только согласится пойти с ним. — Стой… — Тэхён неуверенно тормозит себя у последней преграды, когда ощущает, как Юнги чистой рукой тянет его за запястье за собой следом. Он дышит хрупкими толчками воздуха, с небольшим ужасом наблюдая за замаранными спермой худыми пальцами Юнги. — Пойдём со мной, — смекнув, что к чему сразу же, он снова подходит к Тэхёну поближе и подносит его руку к своим губам, целуя в косточку большого пальца. — Прошу, Тэхён… На этот раз доверься мне ты, ладно? Тэхёну не хотелось, чтобы его расплавило одним жалким поцелуем в ладонь. Одним фантастически непроглядным, потемневшим взглядом с широкими, как у законченного наркомана, зрачками. Одним низким и гортанным «прошу, Тэхён». Если сердце и разум не считают это разумной идеей, так почему же он кивает головой и ведётся на кошачью улыбку? Почему позволяет увести себя? Верить Юнги нельзя, нет-нет, ни в коем случае. Тэхёну уже столько раз было больно от этой веры, особенно тогда, когда о ней не просили. Поэтому он следует за Юнги без веры. Без знаний о том, что будет завтра, когда он проснётся. Юнги отпускает его руку лишь для того, чтобы извлечь из кармана брюк ключ-карту от своего номера, которой он поспешно и нетерпеливо открывает дверь. Тэхён после этого заталкивается внутрь и снова целуется в рот до мелочного остатка кислорода в лёгких. Юнги кое-как включает свет в просторной студии с панорамным окном: вид отсюда — ебануться просто. Весь вечерний Лондон как на ладони, а Юнги такое любит, Тэхён помнит. Он убивает свою улыбку в новом поцелуе, что градом летит в его сторону. — Ты прекрасен, — констатирует факт старший из них, запускает чистую руку Тэхёну в волосы и нежно перебирает пряди между пальцами. — Ты так прекрасен, мой мальчик хороший… Тэхён всё ещё не рискует отзеркалить то же действие и пропустить пшеничные локоны Юнги через ладонь. Не то чтобы ему не хватает смелости, нет, её сейчас в нём так много, что её буквально через край, дабы согласиться на это безумие без здравой обоснованности своим действиям. Всё это не кажется ему сном, он вполне осознаёт, что Юнги тут, что без пошлых намерений касается тэхёновой шеи не до конца оттёртой первой попавшейся тканью от спермы рукой. Что Юнги обхватывает губами его кадык и слегка посасывает. Он знает, где он, в чьих ладонях, в ком растворяется. Просто что-то внутри не спускает с поводка даже сейчас, и Тэхёну кажется, что одного секса для этого будет мало. — Ты опять такой напряжённый под моим прикосновением… Почему ты такой зажатый? Натянутый… Куда-то долой девается дорогой юнгиев пиджак и пуговка за пуговкой расстёгивается тэхёнова бюджетная рубашка. — Погоди, я… — Тэхён прикладывает все остатки придушенной воли, упираясь Юнги в плечи и отстраняя его от себя. — Мне нужно… Мне нужно сказать кое-что… Юнги шумно дышит, но ждёт с пожирающим в глазах пламенем. И когда он смотрит на Тэхёна вот так, у Тэхёна и слов не находится, чтобы выразить, что хотелось. Он сменяет опору ладоней на захват рубашки, смятой в кулаках, и резким рывком тянет его поближе, возвращая такие нужные губы туда, где им место, где они желанны сейчас больше всего на свете. — У меня действительно… Ух… Не было нормального секса очень долго, хён… Я могу быть… Ну, тугим… Но я не сберёг для тебя ни свой первый поцелуй, ни свой первый раз… Юнги чуть подталкивает его ближе к шёлковым простыням на постели и целует в вилочковую впадину, а затем целует Тэхёна туда, где за костями шумно кровоточит сердце. — Зато ты сберёг для меня что-то поважней, — Юнги опять целует его туда же, в самое живое, самое раздолбанное и хрупкое. — Ты сберёг для меня своё сердце… — Ю-Юнги… — Я тебе больно не сделаю… Ты слишком дорог мне… — Не говори мне такие вещи… Не сейчас, прошу. Я слишком восприимчив к тебе такому. — Тогда я буду говорить их в разы больше. Тэхён хнычет, когда Юнги тянет за рукава рубашки и снимает раздражающую ткань, открывая для себя больше медовой кожи. Учитель Ким резко ёжится под взглядом чуть расширившихся глаз Юнги, зацепивших самый некрасивый тэхёнов изъян — уродливый молочный шрам от самого запястья и до локтя. Тэхён тут же механично трёт кривую полоску кожи и старается не смотреть чуть подвисшему Юнги в лицо. Но Юнги от шока отходит быстро, он ещё более деликатно перехватывает ту самую повреждённую руку и приникает к шраму ртом, очень нежно ведя кончиком языка прямо по линии травмы. Тэхён читает в нём недоумение и желание узнать историю этой некрасивой метки, но Юнги в итоге всё-таки не спрашивает и даёт Тэхёну право выбора: поделиться или промолчать. И Тэхён выбирает молчание. Ещё немного — и он пружинит спиной на королевских размеров постели, чуть ошалело наблюдая за тем, как Юнги крадётся к нему на четвереньках самым опасным хищником. Он сейчас даже не кот, он настоящая пантера, что исполняет прогиб в спине, а затем седлает тэхёновы бёдра, пришпилив тонкие запястья Кима по обе стороны от головы. И вот в таком положении он подолгу на него смотрит этим своим мутным расфокусом, словно запоминает каждую деталь наполовину обнажённого Тэхёна под ним. — У меня нет смазки, — в конечном счёте он признаётся практически шёпотом. Тэхён даже не сразу осознаёт сказанное, и только какое-то глухое эхо резонирует внутри картинкой, что у Тэхёна она есть. Он не собирался вообще… Это всё проказа Чимина с Чонгуком! — Я не могу… Не могу взять тебя в сухую. Особенно сейчас, когда ты признался, что у тебя давно никого не было… — У меня… У меня в номере… В мешочке на кровати… — Ты же сказал, что у тебя никого не было… — в такой невыносимый момент Юнги находит нужным усмехнуться, чем заставляет разморенного и уставшего Тэхёна под ним покраснеть ещё сильней, чем вообще возможно. — Это не я… Я не собирался… Это всё Чонгук с Чимином… Сказали, чтобы я «отжарил какого-нибудь скучного англичанина». Юнги смеётся и понятливо кивает. — Сходишь? — Нет, — Тэхён под ним ёрзает в отказе, и Юнги вопросительно выгибает бровь. — Если я уйду, я могу передумать вернуться сюда… — Тогда, может… — Если уйдёшь ты, я не уверен, что всё ещё буду этого хотеть, Юнги… Профессор сдувает со своего лба влажную соломенную чёлку, а затем склоняется над Тэхёном для поцелуя, от которого тот уворачивается, подставляя острую скулу под тёплые губы. — Такого развития событий ты не предвидел, не так ли? — С чего ты взял? — Юнги заискивающе смотрит ему в глаза, касается подбородка, чтобы тэхёнов взгляд был сфокусирован лишь на одном нём. — Я же сказал, что хочу видеть тебя в своей постели. А подготовить тебя я могу и иначе. Для этого есть и другие способы. Доверься мне, ладно? Тэхён не думает, что у него есть какой-то выбор альтернативы. На этот раз Юнги всё ещё держит его за челюсть, чтобы строптивый Тэхён не посмел подставить ему щеку. Он опускает одну руку к пуговице на тэхёновых просторных брюках и тянет за собачку молнии вниз. Тэхён сдавленно сипит что-то несуразное, пока с бёдер стаскивается ещё один предмет одежды. Юнги мучительно последователен в каждом взмахе руки, бережливо стягивает ткань с длинных тэхёновых ног и мокро целует его в худую внешнюю косточку у пятки. Учитель отказывается воспринимать, насколько обнажённым во всех смыслах он находится перед Юнги. Юнги тратит несколько вечностей, чтобы просто осмотреть вид худых коленей, точёных загорелых ног и лёгкое вздрагивание тэхёнового члена с поджимающимся гладким мешочком яичек, реагирующего на всё вокруг: на мелкий сквозняк, тепло прикосновения ладони и даже сраные звуки о б ы ч н о г о голоса. — Ты очень красивый, — и если Юнги ранее за сегодня бросал это бегло, сейчас он отчётливо акцентирует внимание на слове «очень». — Ты всегда был очень ладным и аккуратным мальчиком, я помню. Но какой же ты красивый, когда вот такой… И Тэхён зардевается в щеках, ведь пальцы Юнги скользят по его губам, после чего немного проскальзывают в рот и пачкаются в вязкой слюне. Юнги осторожно сподвигает его перевернуться на живот, перехватывает рукой поперёк рёбер, немного пошире раздвигает дрожащие колени. Сначала он дразнит небольшим давлением на нужные гладенькие мышцы, хриплым шёпотом просит Тэхёна расслабиться, хотя и знает, что именно это и именно с ним даётся хуже всего. Тэхён упирается взмокшим лбом в подушку и сдавленно шипит — фаланга тонкого указательного пальца внутри. Ощущения не новые, но и он не вспомнит, когда в последний раз насаживался на собственные пальцы, поэтому дискомфорт кажется максимальным с каждым похожим на растягивание движением. В отвлечение Юнги целует ему лопатки и шепчет что-то очень-очень нежное в позвоночник, посылая ток в конечности, отчего тэхёнов наполовину возбуждённый член снова вздрагивает и сочится небольшим количеством смазки. Юнги не теряет это из виду, доводит Тэхёна до сорванного стона тем, что сгребает капельки на подушечки пальцев и применяет его же жидкость в качестве лубриканта, толкаясь поглубже уже двумя фалангами. Для общей плавности скольжения смазки всё же не хватает, поэтому Юнги действует неторопливо, внимательно следит за переменой ощущений у Тэхёна, вслушивается в каждый скулёж, каждый вздох, каждый хриплый стон. Это так правильно, что он не опошляет этот момент оперированием никаких фразочек по типу «ты такой узкий», «в тебе так хорошо» и подобными этим. Он просто размашисто трётся о тэхёнов затылок носом, имитируя соитие двумя своими пальцами. — Ю-Юнги… — где-то среди глубоких вздохов мямлит Тэхён едва разборчиво. Сам Тэхён едва может наклонить к нему голову, чуть не сворачивая себе шею, размазанным взглядом подметить, с каким обожанием Юнги целует его в отёкшую поясницу, подготавливая к внедрению третьего пальца. Тэхён снова шипит, а поэтому Юнги прекращает какие-либо действия, связанные с тэхёновой задницей, чуть более внимательно целуя его в бедро. Тэхён не привыкает к ощущениям быстро, но сорваться хочется уже сейчас. Хочется, чтобы Юнги не медлил, чтобы втёр его в наволочки, чтобы размазал тонким слоем по шёлку простыни и вырвал из Тэхёна всё живое. — Хён… Х… Да просто… Просто выеби меня… Выеби, как тебе хотелось пять лет назад. Юнги вынимает пальцы, заставив Тэхёна надсадно простонать от разочарования. Учитель Ким едва повинуется попытке перевернуть себя, почему-то изначально предполагав, что вот так его и станут брать со спины. Может, это было бы даже лучше — не видеть Юнги перед собой, но Юнги делает всё как раз наоборот — ему необходим зрительный контакт прямо сейчас. Он снова сидит у Тэхёна на бёдрах, снова поддевает его подбородок, чтобы Тэхён прекратил играть в эти догонялки во взглядах и способе жизни. Хватит бегать. Десяти лет разве не хватило? Он долго-долго смотрит на него, становится даже неловко от того, насколько это кажется личным, сокровенным. Юнги серьёзен. Тэхён всё так же напряжён, и речь идёт даже не о теле, что предало его с концами. — Нет, — Юнги отрезает негромко, но довольно жёстко. Тэхён под ним дёргается, поэтому хватка Юнги становится более ощутимой, как будто ему важно, чтобы Тэхён кое-что для себя уяснил и услышал его. — Я не хочу просто выебать тебя. Не хочу даже просто заняться сексом. Тэхён влажно дышит Юнги в ладонь, когда мужчина немного смягчается и принимается гладить своего мальчика по лицу. — Я хочу заняться с тобой любовью, а это — вещи разные. Понимаешь? Тэхёна больше не переворачивают на живот, но пальцы снова в нём и на этот раз даже глубже, чем доставали до этого. Он усиленно борется с собственными всхлипами и стыдливо не сдерживает надломанный стон, когда подушечки цепляются за нервы, от которых Тэхёна подбрасывает. Он выдаёт себя с концами, потому что Юнги, довольный, запоминает нужные координаты и метит в ту же точку, в последствии не столько вот прям толкаясь пальцами, сколько оглаживая сосредоточение тэхёновых вздохов. И Тэхён постанывает громче, сильнее кусает губы, пока Юнги с подлым наслаждением следит за тем, как изменяется лицо перед ним, как проступает пот, как двигается от судорожного сглатывания Адамово яблоко под кожей. — Я… я готов, хён… Ты можешь… — О, я могу и потерпеть ещё. Мне неожиданно нравится смотреть на то, как ты извиваешься от всего лишь моих пальцев внутри тебя. — Но я… Ты… — Если близок к тому, чтобы снова кончить — я тебе не запрещаю. Это не последний оргазм, который ты получишь со мной за эту ночь. — Ю-Юнги!.. Тэхён почти на грани полоумия. Он откидывается на подушках и вгрызается в конусоподобный кончик одной из них, когда Юнги нещадно продолжает стимулировать и проглаживать одну и ту же самую точку внутри. Он бьёт по простыням вспотевшей ладонью и спазматично дёргается в преддверии высвобождения, осоловело поймав взглядом физиономию Юнги. Второй оргазм от стимуляции одной лишь простаты длится продолжительней, оглушительней, Тэхёну кажется, он даже сознание вот-вот потеряет. Складывается впечатление, что на утро у него не будет голоса, что весь он сорвётся на одном единственном имени, которое Тэхён шепчет уже почти бессознательно, всё ещё чувствуя в себе пальцы. Он едва дышит вообще, только ощущает, как Юнги целует его в нос, и никак не может различить, что такого мягкого тот шепчет в кожу попутно поцелуям. — Ты такой красивый… — Юнги не прекращает осыпать его комплиментами, целовать всюду, куда может достать и увидеть. Тэхён себя сейчас таковым не считает, ведь лежит весь потный, с блёклыми пятнами своей же спермы на животе и груди то тут, то там, раскинутый в одной из самых неприличных поз — что уж говорить о звуках, что покидают сухое горло? — Я не уверен, что смогу ещё раз, хён… — сипло лепечет Тэхён, когда в него медленно проталкивается головка. — Сможешь, — Юнги целует его в родинку на кончике носа и немного подаётся бёдрами вперёд. Три юнгиевых пальца ни в какую не сравнятся с диаметром и длиной самого чуть выгнутого к верху члена, поэтому Тэхён морщится, пока Юнги пытается отвлечь его более интенсивными поцелуями и работой ладони, снова вернувшейся к изнурённому тэхёновому паху. — Сможешь, мой мальчик. Тэхён сипло рычит, когда Юнги в нём оказывается всё глубже, но всё ещё не входит до конца. Он дразнит толщиной, но не размером, хотя Тэхён не уверен, перенесёт ли новое прикосновение к месту, где он сейчас и до сих пор чувствительней всего. Юнги подаётся назад и медленным толчком вводит себя ещё поглубже. Тэхён не в силах раскрыть веки, он даже не видит, что его рука скребётся по той самой лопатке, где у Юнги есть тату в виде Сатурна. Он просто позволяет поцелуям и плавному покачиванию бёдер Юнги уносить его сознание. Ритм приемлем и совершенно не похож на простой секс, так Тэхёна ещё не трахали. Нет, пардоньте. С ним ещё так не занимались любовью. Видимо, есть что-то особенное в физической близости именно с любимыми людьми. Всё ярче, острей, мощней, чувственней. — Ю-Юнги… — Я здесь… — Ю-Ю-Юнги… Юнги прикусывает его за линию челюсти и тут же зализывает это место языком. Тэхён слабенько подаётся бёдрами в какой-то своей отзывчивости, наконец осмеливаясь сделать то, что не мог годами — собственнически запустить руку в пшеничные волосы Юнги, поразительно мягкие на ощупь. Он проводит ладонью по лицу профессора и получает поцелуй в самый её центр — мокрый и горячий. Юнги целует ему запястья, целует оставленный после Чонгука шрам, провоцируя амплитудный прогиб в спине у Тэхёна, протягивающего к нему руки. Профессор Мин укладывает его немного на бок и на пару с размашистыми, но ничуть не резкими толчками зажимает губами немного кожи на тэхёновой уже покрывшейся то тут, то там метками шее. — М-может, это и не первый раз для меня… — Тэхён шелестит под теплом чужих губ, что снова касаются подбородка. — Но в каком-то… В каком-то смысле ты всё-таки мой первый, хён… — Я первый, с кем ты делаешь это в Лондоне? Или первый после долгого периода воздержания? — Не-е-ет… — он протяжно стонет — Юнги задевает самое чувствительное. — Не-е-ет, ты… Ты мой первый по любви… — Для меня очень волнительно хоть в чём-то стать тебе первым. Я столько всего пропустил в твоей жизни… Каким был твой первый раз? — Юнги тихонько уточняет, плавно двигаясь и целуя Тэхёна в плечо. — Ты… Ты серьёзно хочешь узнать об этом сейчас, когда мы… Когда?.. — Когда занимаемся любовью? Я хочу знать, каким был твой первый поцелуй, кто был твоим первым, вторым, третьим, кто был твоим последним, — Юнги мягко касается его щеки и проникает кончиком языка в рот. — Кто оставил тебе тот блядский засос, на шее, которым ты наивно пытался вызвать во мне ревность во время твоей школьной практики, — договаривает он, самую малость отстраняясь. — Я хочу вычеркнуть для тебя всех, если это возможно. Эгоистично хочу оставить в твоей памяти лишь своё прикосновение… — Только твоё там и живёт… Все десять лет, все годы, что я имел к тебе это чувство… Только это там и жило… — Тэхён… Юнги вовлекает его в ещё один глубокий поцелуй и самую малость ускоряет темп своих бёдер. Тэхён конвульсивно сжимает его в себе сокращающимися мышцами, доведённый до третьего, уже сухого оргазма, и томно шепчет имя Юнги, пока тот продолжает совершать толчки прямо во время того, как Тэхён комкает под собой дорогие и эксклюзивные простыни. Юнги изливается внутрь — Тэхён чувствует, как там становится тепло и даже слишком скользко, а затем пусто, когда Юнги с хлюпаньем вытаскивает из него член, всё-таки немного с этим помедлив и малость задерживаясь в Тэхёне. Вновь скинутый с обрыва, вновь доведённый до прихода, до исступления, до разобранности по доскам, Тэхён более уже ничего не хочет, только лишь… — Поцелуй… Юнги немного медлит с просьбой, сам, похоже, возвращает рассудок после того, что произошло. — П-Поцелуй… — ещё более жалобно умоляет Тэхён с закрытыми веками. — Д-да… Да, конечно… И Юнги уже не целует с намерением вызвать тэхёнов язык на смертный бой. Его поцелуи максимально мягкие, сладкие, трепетные, и Тэхён постанывает вот только буквально от них одних, от того, как Юнги просто переплетает их пальцы, ложится на него всем корпусом, совершенно не переживая за то, что его бледная кожа перепачкается в Тэхёне. Тэхён помнит, что засыпает под теплом юнгиевого тела и губ, под хриплый и низкий голос, что шепчет что-то нежное, восторжённое, предназначенное только ему одному. И хотя бы в эту ночь, всего на один вечер Тэхён не думает о том, что будет завтра.

***

Чимин ждёт свой чизбургер, пока Богом берёт себе шоколадно-черничный маффин и капучино. Он всё ещё ждёт свой чизбургер, пока Богом втирает ему что-то о концерте, на котором недавно побывал. Он до сих пор ждёт свой чёртов чизбургер, пока Богом почему-то делится с ним рецептом выпечки капкейков. Он продолжает ждать сраный чизбургер, и у него уже в клетке желудка не на шутку разбушевались львы, а Богом ни на секунду не умолкает, теперь трещит об опыте работы в подобном месте. Будь здесь сейчас Чонгук, своих чизбургеров они бы ждали вместе, недовольно фыркая на всё подряд. А так, выходит, всем не доволен только один Чимин, пока солнышко-Богом рассказывает, почему решил подарить Чимину лизиантусы. Чимин чуть не проболтался, что такие были в его свадебном букете, и после свадьбы он не особо жалует эти цветы чисто из не шибко приятных ассоциаций. — Ты любишь искусство? — Я люблю танцы, — Чимин уже буквально четвертует официанта взглядом, ведь никто так и не принёс ему его долбаный, мать его, чизбургер. — А я обожаю ходить в театр и музеи. А ещё я пишу стихи… Хочешь послушать один из них? У Чимина что-то неспокойно дёргается внутри. Ещё один писатель? Чонгук что, специально? Специально порекомендовал именно Богома? Кого-то, кто чем-то похож на него? Чимин откидывается на спинке своего стула, стараясь дышать ровнее, хотя всё под кожей так и рвёт и мечет от ярости. Чимин не хотел идти на свидание со вторым Чонгуком, он хотел кого-то, кто ничем бы не напомнил ему о муже и тем самым отвлёк вообще от принятия его существования. — Прости, я много говорю, наверное, да? Нет, Богом. — С чего ты взял? — Чимин нервно зачёсывает свои пепельные волосы непослушными пальцами. — Выглядишь взвинченным. Ты в порядке? — Богом позволяет себе найти Чиминову руку, пройтись подушечкой большого пальца по костяшкам на успокаивающий манер. Чимин соврёт, что его не подкидывает с непривычки. Нет, люди с ним весьма тактильны, но тот смысл, что Богом вкладывает в это поглаживание, кажется Чимину неправильным. Но, если неправильным, тогда зачем они вообще согласились встретиться? — Переживаешь, что тебе не принесли чизбургер? На самом деле, отсутствие заказанного чизбургера — лишь малое из всех бед, просто сейчас сподручно на этом выпустить весь накопившийся пар. — Нет… — Хочешь мой маффин? Мне не жалко, не переживай… — Правда, Богом-ши, не стоит. Я дождусь своего чизбургера рано или поздно. — Ты раньше не ходил на свидания через Tinder, да? — интересуется собеседник, делая для себя какие-то выводы. — Так заметно? — Не очень, но твоя зажатость говорит о том, что обычное общение тебе даётся не так уж и просто… — Богом тёпло и участливо улыбается ему и всё-таки разламывает свой маффин на две части, пачкая пальцы в черничном джеме. — Я не заж… — Чимин намеревается опровергнуть собственную оценку, но осекается, потому что всё звучит довольно честно и про него без лишнего. — Дело не в том, что я не умею общаться с людьми… — Может, тогда поведаешь мне, что тебе мешает отпустить все эти тяготы? — Мне пересказать тебе последние десять лет своей жизни? Богом заливисто смеётся, цепляется пальцами за кружку капучино и подмигивает Чимину: — Ну, если там будет что-то такое, что ты ещё не рассказал мне при общении и чего я не читал в твоём профиле, я с радостью послушаю тебя. Расскажи о себе что-то такое, что знает не каждый. «Я женат», — едва ли не сплёвывает Чимин тут же, но вовремя прикусывает себе язык. Он даже не знает чья история шокирует Богома больше: его или тэхёнова. — Если не хочешь говорить, не нужно, я не заставляю тебя. — Я думал, что ты предложишь нам где-то уединиться, там, не знаю… Вздрочнуть, всплакнуть и разойтись, думая больше не встречаться. Не подумай, что мне интересен сугубо секс… — Всё нормально, Чимин. Каждый от подобных знакомств имеет разные ожидания, и это нормально. — Не то чтобы я прям искал даже отношения… — Бывшего позлить? — Богом и сам не знает, что попадает в самое болезненное. — Плохие отношения могут вполне объяснять твою потерянность в моём обществе. И дело не во мне; будь на моём месте кто-то другой, твоё поведение было бы аналогичным. — Ты в профиле забыл написать, что специализируешься на психологии? — Чимин издаёт саркастичный смешок, получая в ответ широкую улыбку Богома. — Что ты, это лишь небольшое дополнения ко всем моим умениям. У меня самого есть опыт таких отношений, так что я понимаю тебя. — Прости, но вряд ли. Вряд ли кто-то может вообще понять, что я чувствую. — Попробуешь объяснить? — Богом с интересом подаётся туловищем вперёд. — Ну, если не займёмся любовью, так хоть поговорим о наболевшем и отпустим это. — Меня не отпустит даже после разговоров. Мои, как ты выразился, «плохие отношения» длятся уже десять лет, и я никак не могу завершить их. — Потому что не хочешь? — В смысле «не хочу»? Я испытываю к нему ненависть 24/7, он изуродовал нашего общего лучшего друга, который отдал нам всё. — Не знаю, по тону твоего голоса я слышу ещё остаточную и очень сильную любовь. Вау! Я даже завидую твоему бывшему. — В каком-то смысле мы до сих пор вместе… Но я хочу уйти. Богом доедает свой маффин, а Чимину наконец-то подают его чизбургер с бесплатной картошкой фри в качестве извинений за задержку. Чимину уже есть расхотелось: все львы посдыхали от голода. А Чонгука сейчас как-то ещё больше, чем в обычное время. Не об этом Чимин хотел разговаривать на первом свидании с кем-то, кто не был Чонгуком. Соответственно, всё подгоняется под те же стандарты, которые присутствуют в памяти — под уютные кофейни, чтение стихов и прогулки под дождём — за окном как раз пасмурно. Для Чимина именно такие свидания кажутся идеальными. Ведь в каждом из них — был Чонгук, и вокруг него и создавалась атмосфера. — Я немного разочарован и огорчён тем, что у тебя есть такие сильные чувства к кому-то, Чимин-ши. — Я, собственно, и завёл себе Tinder, чтобы вычеркнуть из себя всё, что чувствую к нему. И, прости, я всё испоганил… Ты милый и заслуживаешь лучшего, — Чимин так и не притрагивается к своему чизбургеру, совершенно перегорев к ароматной булочке с плавленым сыром и вкусной говяжьей котлеткой. — Ну, я же сам сказал, что мне не всегда важно занятие любовью, — Богом радушно пожимает плечами и складывает руки на груди. — Обмен опытом общения тоже ценен, как по мне. — Да я всё испортил. Чисто теоретически, мы могли бы «заняться любовью» где-то у тебя прямо сейчас… — Но ты будешь представлять со мной другого, не так ли? И что тебя так передёргивает от красоты фразы «занятие любовью»? Лично мне она нравится куда больше, чем обычное «секс». — Пиздец, ты похож на него сейчас… Он тоже стихи пишет, тоже иногда вот так разговаривает и толкает мне про любовь красивую чепуху. Богом удивлённо приподнимает брови, допивая свой капучино. — Это одна из причин, почему ты пригласил меня встретиться? Я напоминаю тебе его? — Мне меньше всего хочется, чтобы его мне напоминал кто-либо, — Чимин закатывает глаза, подальше отодвигая тарелку с остывающим чизбургером. — Ты так его любишь, что подсознательно выбираешь похожих на него людей… — Да он сам, блин!.. — Чимин чуть не пробалтывается, что это именно Чонгук сподвиг его на встречу, отправил с напутствующим пожеланием хорошо провести время. Чимин ненавидит его, терпеть не может. Какое, нахуй, «хорошее время», когда он там болеет? Когда перед Чимином сидит какой-то недо-Чонгук и пытается вправить ему мозги? — Я, наверное, лучше пойду. Богом не пытается его остановить. Свидание и так прошло на десять из десяти хреново, незачем хотеть его продолжения. Незачем и спрашивать о чём-то вроде второго шанса, ещё одной встречи. Каждый платит сам за себя и они даже не прощаются, потому что разъярённый Чимин тут же вылетает из милой кофейни, злясь на всё, что может, и первая вещь в руках — клинящий зонт. — Да ёб твою! Он думает позвонить Тэхёну, надеясь услышать его голос и успокоить шалящие нервы, но запрещает себе набирать его номер, потому что понятия не имеет, какой сейчас у него там час: может, он спит ещё, может, сейчас занят и как раз на своём треннинге, а, может, скулит в чьей-то постели, что на самом деле маловероятно, потому что это Тэхён. Он всё равно не смеет звонить, а ярости тем не менее, кажется, становится только больше. Чонгука не было на этом свидании, но он как будто сидел рядом, дышал в затылок, наблюдал из каждого возможного угла. Сидел и смеялся над Чимином, портил ему всё, как испортил их отношения. Чимин зол и ему хочется дать об этом Чонгуку знать. Знать, что он попытается снова и снова, он будет гулять с другими до тех пор, пока не получится, потому что, блять, он не вернётся. Там всё ещё повсюду осколки. Чонгук всё ещё умудряется сделать больно одним лишь взглядом, и как же Чимину хочется отнять это право. Вывести себя из состояния, когда сенсор улавливает лишь одно определённое звено всех его желаний и всех его потерь, его источник, его пропасть, долбаная воронка, в которую Чимина затягивает из раза в раз все десять лет. А ведь Богом был милым. Богом бы хорошо «занялся с ним любовью» и зачитывал на утро свои стихи о весне, первом снеге и красоте осеннего солнца. Богом бы смог стать всем, если бы это «всё» уже не имелось давно у Чимина. Он ненавидит Чонгука. Ненависти на него просто не хватает. Какого чёрта он отправил его на свидание с кем-то, кто имеет его черты? Чимину хочется его придушить, прибить, изничтожить, убрать с глаз долой, потому что он будет пытаться. Он будет портить свои свидания и дальше, и пусть эфемерная улыбка Чонгука всё время будет перед лицом, Чимин не остановится, потому что к прошлому он не вернётся. Ни за что, блять, на свете. Нет! Он врывается в квартиру Чонгука ещё более раздражённым, чем пришёл сегодня часами ранее, громко гремит дверью. — Чимин-и?.. — Чонгук, не на шутку испуганный внезапным появлением, подскакивает с постели и тут же подлетает к своему мужу, моментально осматривая на наличие каких-то вероятных повреждений. Чимин целее целого и разбитей сломанного. Толкает Чонгука обратно на постель и поспешно снимает с себя рубашку сразу через голову — нет ни сил, ни желания, ни времени, ни уж тем более — терпения, чтобы справиться с пуговицами. Чонгук пытается привстать, ошалело шепчет чиминово имя, пялясь широкими, как монеты номиналом в пятьсот вон, глазами в чиминовы — чёрные, маленькие и бесконечно холодные. — Хён, что ты?.. Чимин методично и максимально быстро работает руками — спускает чонгуковы домашние спортивки ближе к коленям и интенсивно бьёт Чонгуку по рукам за попытки сопротивляться. — Заткнись! — Чимин… — Я не люблю тебя! Не люблю тебя, ты знаешь? Я тебя! Не! Люблю! — Чимин как будто его и не слышит, хотя кому он чешет? Голос Чонгука всегда здесь, всегда внутри, даже если сам Чонгук не рядом. Чимин с трудом стягивает с себя джинсы и перекидывает коленку через тонкую талию своего мужа, ещё сильнее блокируя ему движения. На самом деле, стоит Чонгуку взаправду захотеть спихнуть с себя Чимина — ему не составит это огромного труда, потому что Чимин против него маленький, как ни крути, а Чонгук сейчас ударно тренирует мышцы. Тем не менее, его сознание пребывает в достаточном шоке, чтобы все защитные реакции тела достаточно оперативно пресекались. — Не люблю я тебя! — Хён… — шёпотом пыхтит Чонгук, когда Чимин начинает ёрзать обнажённой подтянутой задницей по его бёдрам. Чонгук даже смущённо краснеет от того, насколько быстро такой Чимин провоцирует болезненную эрекцию. — Я тебя ненавижу! Ненавижу, Чонгук-и! — Чимин приподнимается с помощью опоры коленей и резко перехватывает подёргивающийся чонгуков орган в потную ладонь. — Я ненавижу тебя, а это лучше и больше, чем любовь. Сейчас влюбиться может любой идиот, для этого особого ума не нужно! — Хён, не надо, ты сделаешь себе больно… — Чонгук срывается на хриплый всхлип, когда чувствует, как Чимин пытается протолкнуть в себя его член без совершенно никакой подготовки. Чимин до боли кусает свои губы, в глазах становится до мерзкого мутно от слёз. Вообще-то, вместе с ним плачет сейчас и Чонгук, потому что всё это подозрительно напоминает их первый не самый приятный раз. В нём узко, сухо, неудобно, в нём больно, в нём слишком давит. — Для любви… — Чимин выдавливает из себя обрывками, опускаясь на Чонгука порезче, пожёстче, поагрессивней. Больно обоим, но оба по-блядски низко и протяжно стонут, когда каждый начинает распознавать неправильное удовольствие от сомнительного характера действий. — Для любви не нужно многое… — Чими-и-и-ин… — А ненависть… — Чимин роняет ненавистные слёзы на чонгуков голый торс, испещрённый кубиками мускулов, и насаживается ещё грубей. — Ненависть ещё нужно заслужить! — Тогда мне это подходит, — Чонгук под ним (но в нём!) растеряно кивает, пытаясь как-то утереть с лица пот дрожащей ладонью, что прошиб его столь внезапно. Это слишком смахивает на их первый раз, вот только никто не останавливается. Чимин уже не так сильно сжимает его в себе и почему-то даже образовалась смазка, что смягчает скольжение. Им всё ещё определённо больно, но какой-то садистский задор приносит куда больше ярких ощущений, что отводят боль на второй план. Они ещё никогда не занимались этим так, без подготовки, без вспомогательных вещей, по голому, по сырому, когда возбуждаешься, уже находясь внутри. Насильно вызываешь в себе желание рвать, грызть и отдирать с кусками колотых костей. Чимин кладёт свои ладони Чонгуку на шею, немного смыкает пальцы, чувствует, как шумит вена пульса и бьётся прямо ему в подушечки. Зачаровывающее ощущение. Чонгук может сейчас с лёгкостью перевалить его, подмять под себя и раскромсать на шматы, но по какой-то причине он позволяет Чимину держать верх этого безумия. Их первый раз по прошествии последних пяти лет уж никак не должен был быть таким. Они должны были снова начать привыкать друг к другу медленно, с поцелуев, с робких касаний, переплетений рук. Но для Чимина не существует никакого «снова». А если нет никакого «снова», нет смысла и притворяться неженкой, когда внутри зверь, и он жутко, страшно, очень сильно зол. — Я ненавижу тебя… — Ненавидь… — Ненавижу… — Ненавидь изо всех сил… Они даже не целуются, и вряд ли именно это для Пак Богома значит «заняться любовью». Чимину не нужна любовь, сейчас он хочет Чонгука именно вот так, совершенно не нежным, не мягким, не слащавым. Он хочет его жёстокого, ненасытного, причиняющего боль. Больней, чем предать доверие, он всё равно не сможет уже сделать. — Я ненавижу… — Я уже понял… — И не смей говорить, что любишь… Я не вернусь к тебе, ты понял? Не вернусь! Я не могу вернуться, Кук-и, тут повсюду битое тобой стекло, куда я ни шагну! Тут везде воспоминания о том, как я умирал, как задыхался… Я не вернусь… — Я тебя люблю, хён… — Не смей любить меня! Я, блять, делаю тебе тут больно, так не смей меня любить! Я пытаюсь расстаться с тобой уже в какой, мать его, раз, но ты как-то смеешь возвращаться ко мне так или иначе! — Я всегда вернусь к тебе… — судя по тому, насколько гортанными становятся чонгуковы подвывания, он совсем скоро спустит. — Чимин… — Не смей кончать раньше, ты понял? Не смей. И не говори, что любишь, я не хочу этого, Кук-и. Я… Чимин давится воздухом, всё внутри подбирается. У него не остаётся сил больше на движения бёдрами, поэтому он валится на Чонгука всем телом, утыкаясь ему во взмокшую шею маленьким носом. Чонгук под ним кое-как сам заканчивает начатое и мощно вздрагивает от оргазма, пока Чимин всхлипывает и размазывает собственный эякулят между их животами. Окончательно измотанные, едва дышащие и едва живые, они вот так и замирают, будучи внутри и друг на друге. — Я не вернусь к тебе… — шепчет Чимин и почему-то только сейчас оставляет небольшой поцелуй Чонгуку в челюсть. — Я понял, — Чонгук перебирает пальцами его пепельные мокрые пряди, что-то рисует на голой спине до образования мурашек. — Чонгук-и… — Чимин приподнимается на ослабленных руках, в уголках его глаз поблескивают неогранённые бриллианты слёз. — Я нашёл для нас адвоката, который займётся нашим делом… Чонгук приоткрывает дрожащие губы, но с них не слетает ни слова. Они слишком измождённые, чтобы о чём-то говорить, и у Чимина нет выхода, кроме как остаться на ночь в их старой постели с тёплым Чонгуком, что прижимает его к себе. Чонгук понимает, что на утро не будет никаких подробных разговоров о процессе развода. Это останется неоспоримым и единогласным, даже если Чонгук против. Чонгук подтверждает свою догадку, когда на утро просыпается уже один, а днём по почте приходят те самые страшные бумаги на подпись… Он хмыкает и рвёт экземпляр в клочья с будничным настроением. Чимин плохо его ненавидит, думает, что всё будет так легко и быстро? Лентяй. Чонгуку маловато его ненависти. Пусть поненавидит его ещё.