я собираюсь на ужин с Джису и Давон
Чимин-а: ты гонишь Кук-и: да ладноя не шучу
сегодня вечером я ужинаю с ними в доме госпожи Ким
в семь часов
Кук-и: видимо, ты серьёзен Чимин-а: нам стоит знать, что за этим стоит? зачем всё это?хёна там не будет
Кук-и: отлично Кук-и: нам сразу же стало от этого легче Чимин-а: ты уверен?думаю, да
если его там не будет, не вижу, что может пойти не так?
Кук-и: держи нас в курсене хочу вас отвлекать
у вас сегодня может быть особый вечер
а со мной всё будет в порядке
Чимин-а: я тебе не верю -_- Чимин-а: но я тебе поверю***
Тэхён приглаживает свои тёмные отросшие волосы и нервно дышит себе в ладонь, чтобы удостовериться, что изо рта у него ничем не пахнет. Тщательный подход к оценке внешнего облика странным образом влияет на его сердечный ритм успокаивающим образом. Стоило бы догадаться, что Джису проживает с дочерью где-то в Каннаме; Тэхён навскидку прикидывает, в скольких кварталах отсюда располагается квартира Юнги и как далеко от этого места до Итэвона, в котором он и Чимин снимают себе двухкомнатное жильё. Он посчитал некрасивым прийти в гости с пустыми руками, поэтому по ходу прибытия приобрёл небольшую корзинку с фруктами — бабушка всегда говорила, что такой дар окажется беспроигрышным. Квартира Ким Джису по дизайну интерьера и новейшим веяньям технологии ничем не уступает квартире Юнги, но тут немного иная атмосфера, что ли… Другой запах, другие эмоции… — Проходи и располагайся, — Джису мягко приглашает его вглубь своей обители, забирая из его рук небольшой презент, которому точно обрадуется Давон. Сама Давон до сих пор не выходит из своей комнаты, просит у матери ещё парочку минут на что-то своё. — Нуна, может, давай я тебе чем-то помогу пока по кухне? Я, конечно, во всём, что касается готовки, кошмарен, но я могу… М… Заняться сервировкой стола, скажем… — с каждой секундой бездействия Тэхёну становится ещё более неловко, и ему кажется, что частичная занятость делом как-то повлияет на внутренний мандраж успокаивающим образом. Джису соглашается не сразу, конечно, но отпирается этой идее недолго, очевидно, догадываясь, что Тэхёну н у ж н о себя чем-то занять, куда-то себя деть. Для неё всё ещё остаётся загадкой, сколько сил и смелости у него ушло на то, чтобы взять и действительно приехать к ним на ужин. На кухне пахнет так, как когда-то пахло в бабушкином доме. Это невольно перекидывает Тэхёна в те времена, когда он возвращался со школы, а бабушка уже ждала его с чем-то вкусненьким, приготовленным для него. Он невольно думает о её тёплых руках, о её надёжных объятиях и пытается воссоздать по памяти звуки её голоса. Он помнит, как она переживала о том, чтобы в университетском общежитии он не голодал, её сердце всегда болело за то, каким худеньким он приезжал к ней по выходным, а их ничтожно не хватало, чтобы откормить ребёнка как следовало, а Тэхён ещё и считал позорным забирать с собой то, что она ему так усердно наготавливала. Он бы вернулся в прошлое только ради неё. Он бы вернулся, чтобы поцеловать её руки, отведать её вкусные, горячо любимые им хотток. Он бы хотел провести с ней хотя бы ещё один день и сказать, как сильно он по ней скучает. Расставляя небольшое количество приборов на низенький столик, он позволяет себе улыбнуться. Возможно, этот вечер действительно не так плох… Раздаётся приглушённый дверной звонок, на который Джису реагирует малость обескураженно. Тэхён отрывается от расставленных неглубоких мисок и бросает на неё осторожный взгляд. — Я пойду гляну, кто там, а ты пока закончи с сервировкой, хорошо? — её голос усердно старается сохранять спокойствие и дружелюбный тон. Тэхён молчаливо кивает. А на сердце почему-то становится немного неспокойно. Джису выходит в коридор, взаправду не имея представления о том, кого могло принести в этот час на порог её квартиры. В первую очередь, ей неудобно перед Тэхёном, потому что она пообещала ему, что никакого Юнги сегодня не будет, и она не солгала. Юнги даже не знает о том, что они ужинают, и она была полностью убеждена, что у Юнги этот вечер был достаточно загружен, поэтому риск того, что за дверью стоит именно он, по логике вещей, должен быть крайне низким. Джису дорожит тэхёновым доверием, правда, и доверием Юнги она тоже дорожит, и ей меньше всего хочется сделать что-то такое, что навредило бы им обоим ещё сильнее. Юнги и так мучится. Мало говорит об этом в последнее время, но всегда ходит с тяжёлым лицом и тяжёлым сердцем. Возможно, это их соседка снизу. Давон очень хорошо подружилась с её правнучкой… Ей можно было бы простить её старческое, конечно. Когда Джису тихонько отворяет дверь, подтверждаются её самые ужасные догадки и предположения. И не зря. На пороге стоит уставший Юнги со встревоженным лицом. Выглядит всё так, словно он прибыл по щелчку пальцев, сорвался и покинул все свои дела, чтобы приехать сюда. Не то чтобы отсюда было так далеко до его дома, но всё же… — Ю-Юн?..–её голос начинает предательски дрожать, оно и понятно, потому что она никак не ожидала этой встречи. Юнги тут не должно быть. Не сейчас, когда на её кухне Тэхён. — Ч-что ты тут делаешь?.. Они пересекаются недоумёнными взглядами, понимая, что встретили полную неразрешимость ситуации. По Юнги не скажешь, словно он знает о том, что его и Тэхёна сейчас разделает несколько стенок, но его лицо, тем не менее, всё же искажено толикой беспокойства. — В смысле? — он переспрашивает огорошено. — В смысле, что я тут делаю? Давон написала мне, что у вас тут какое-то ЧП. Я уже грешным образом подумал, что к вам вообще кто-то попытался вломиться. — Погоди… Давон? Написала тебе?.. — Да, — Юнги без задней мысли показывает ей переписку, датируемую недавним временем назад. — Я как раз только сел за концовку своей книги, а потом как получил это, так мигом же сорвался к вам. Джису растерянно делает шаг вглубь коридора, всё ещё удерживая Юнги на пороге. — Полагаю, никакого ЧП нет… — негромко сообщает Юнги. А затем откуда-то из кухни раздаётся голос, от которого Юнги практически ломает физически. Он бледнеет в мгновение ока, и даже кажется, что прекращает дышать. — Джису-нуна, я не могу найти салфетки… У Юнги дрожат ресницы, но он не моргает. Смотрит куда-то в коридор, а затем, словно в замедленном действии, переводит растерянный взгляд на Джису, что не поднимает головы выше уровня его кадыка. Этой ситуации вообще не должно было произойти. Джису же… — Это… Это, что… Т-Тэхён?.. — Юнги выталкивает из себя подобие вопроса, едва ли находя в себе силы, что разом ушли, стоило прозвучать любимому голосу рядом. Рядом. Да ещё и в таком месте. — Джису-нун… — Тэхён робко выходит в коридор, да там и застревает на расстоянии двадцати шагов от дверного проёма, в котором стоит неловко взирающий в его сторону Юнги. От одного лишь его взгляда ему делается одновременно то холодно, что аж сводит мелкими судорогами пальцы, то жарко — так, что он вот-вот сгорит. Тяжёлое молчание, давящее на передние стенки гортани, только накаляет обстановку. — К-как это понимать? — неуверенно уточняет Юнги, достаточно громким голосом, чтобы его услышал Тэхён. — Я не знаю… — Джису шепчет, не зная, в какую сторону ей развернуться, чтобы никто из мужчин не видел того, как сильно пылают её щёки от нелепости сложившейся ситуации. — Нуна… Ты сказала, что его не будет… — В-всё верно… Юнги не должен был… Не должен был приходить на этот ужин. — Какой ужин? — по поведению Юнги становится понятным, что он, как и остальные, ни сном, ни духом о том, что происходит. Он снова возвращает взгляд на бывшую жену и заговаривает к ней всё ещё нетвёрдым голосом. — Вы ужинаете? И ты мне?.. Ты не сказала об этом мне? — Ты не должен был знать… Зачем ты здесь? — она настолько не ожидала такого поворота событий, что спрашивает его ещё раз чисто из нервов. Тэхён ощущает себя так, словно прямо тут и сейчас выгорит перед Юнги. Таким уставшим, измотанным, явно о чём-то переживавшим, но таким красивым с этим своим андеркатом цвета вороньего крыла и неизменно тягучим взором пристальных глаз. — Давон сказала, что у вас что-то случилось. Я приехал так быстро, как смог… Слышатся небольшие торопливые шаги за спиной у Тэхёна, все трое взрослых оборачиваются на шум. Давон радостно улыбается им, а затем спешит к своему отцу и за руку проводит его внутрь квартиры. Юнги послушно двигается за ней лишь потому, что мыслями он немного ещё там, в первой секунде, когда он только услышал тэхёнов голос. — Папа пришёл, так что теперь можно начинать! — будь девочкины руки полностью свободны, она бы хлопнула в ладошки от восторга. — Давон, зачем ты позвонила папе, если знала, что у нас будет ужин с учителем Ким? — первой от шока начинает отходить Джису. Её голос звучит недовольно и строго. — Потому что папа должен быть здесь! — отвечает девочка, отпуская запястье отца. — Но мы с тобой обсуждали, почему нельзя было этого допустить. А ты всё равно взяла и позвонила? Ты поэтому три недели уламывала меня устроить это? Чтобы всё равно сделать то, что запрещалось? Ты хоть знаешь, чего учителю Ким стоит тут находиться? Ты знаешь, что я дала ему слово, что папы сегодня на ужине не будет? А ты действовала за нашими спинами, ещё и солгала отцу, что у нас здесь что-то критическое. — Но это же критическое, мам, — девочка сообщает ей так, словно пытается доказать свою правоту. — Они же поссорились, ты не видишь? Учитель Ким и папа поссорились, и ходят всё время грустными! Им нужно помириться, почему нельзя им просто помириться? Это же просто! Как ещё я могла исправить ситуацию? — Никак, Давон, потому что не тебе такое исправлять! — Джису, неожиданно для всех, даже для самой себя, повышает тон голоса до крика. Давон вздрагивает, по её бледным щекам начинают стекать слёзы, дразня кожу. Видимо, мама никогда особо не кричала на неё, а тут жёсткий тон сделал своё дело, вызвав в девочке прилив вины. Джису касается своих пылающих щёк, делает шаг ближе к дочери, словно с громким возгласом из неё вышла вся злость, а на её место встала осознанность своих действий. — Д-Давон… — она произносит имя дочери уже спокойней, нежней, но это лишь вызывает в малышке больше слёз. — Я всего лишь хотела, чтобы они помирились! Девочка торопливо разворачивается и стремится поскорее закрыться за дверью собственной комнаты, откуда слышится её громкий плач. — Давон! Тэхён не знает, куда себя деть. Он неловко мнётся на месте и только сейчас осознаёт, что теперь Юнги уже в не двадцати шагах от него, а максимум в трёх: протяни руку — и сможешь дотронуться. — Давон! — Джису следует к комнате дочери и безуспешно пытается в неё стучаться, потому что девочка отказывается открывать. — Милая, прости, что я накричала на тебя. Мне не стоило. — Я, наверное, пойду, — негромко сообщает Тэхён, скорее, больше для Юнги, чем для занятой в эту секунду более важным делом Джису. — Нет-нет, — Юнги торопливо его останавливает. — Это я пойду. У вас ужин, всё-таки. Ужин, на котором меня быть не должно. Прости за то, что сделала Давон. Я понятия не имею, чего тебе стоит выстраивать доверительные отношения с Джи. Я не знал ни о каком ужине, клянусь. Но не сердись, пожалуйста, на Давон из-за меня. Можешь меня ненавидеть, Тэхён, но не злись на неё. Его голос, да ещё и т а к о й, — просто ножом по сердцу. — Будешь просить меня не делать того, что делаешь сам? Я по твоим глазам вижу, что ты в бешенстве, хён. — Я родитель. И злюсь я на себя за недочёты в её воспитании, Тэхён. Только на себя. — Она не открывает мне, — к ним возвращается Джису, опуская руки вдоль туловища. Судя по её выражению лица, Тэхён понимает, что ситуация не из постоянных. Женщина сильно жалеет о том, как повела себя и что сказала ребёнку, у которого, наверняка, были лишь самые чистые намерения. — Юнги, я не знаю, что делать, — госпожа Ким заговаривает к бывшему мужу, словно он сможет как-то прийти ей на помощь. — Попробуй ты с ней поговорить. — И что я ей скажу? Меня она тоже не захочет слушать. Её сейчас всю насквозь прогрызает вина за враньё мне. Не думаю, что я тот, кого она впустит к себе. Тэхён думает, что девочка не захочет видеть его и подавно. Она, хоть и ребёнок, хоть и многого о мире ещё не знает, но размышляет она здраво и с умом. Иначе, как бы она смогла придумать весь этот нелепый план по примирению? Сейчас она, наверное, не сумеет и в глаза ему посмотреть без стыда. Тэхён это понимает, но всё равно зачем-то выдвигает свою кандидатуру: — Могу я… Могу я попробовать с ней поговорить? — негромко спрашивает он. Что Юнги, что Джису переводят на него недоумённые взгляды, но никто из них не запрещает Тэхёну попробовать. Тэхёна словно кидает в прошлое, и он вспоминает, когда на месте Давон однажды был он сам. Ситуация была другой, и он был младше, и на его месте был Юнги, конечно… Но что-то придаёт ему уверенности, что у него получится. Потому что тогда получилось у Юнги. Он помнит, как на нём был юнгиев свитер. Как саднила лодыжка, потому что он умудрился её вывихнуть, добираясь к себе после того, как бабушка рассказала Юнги всё. Он помнит, как тепло потом было тем вечером, когда Юнги сумел согреть простыми словами. Он размеренно стучится в двери, надеясь, что Давон его услышит сквозь собственный плач. Она по-детски спрашивает сопливым голосом «кто там?», как будто не знает, что кандидатов на диалог больше двух. Её отец не стучится к ней, а если и стучится, то не так. И пусть она понимает, кто за дверью, невинное «кто там?» просто дарит ещё несколько мгновений на то, чтобы подумать, как ответить Тэхёну и что делать далее. — Это учитель Ким. — Вы ещё з-здесь? — доносится её дрожащий от слёз голос. — А ты бы хотела, чтобы я ушёл? — НЕТ! — она почти его перебивает и всхлипывает ещё громче. — Но Вы бы ушли из-за папы… Я не должна была врать ему. Врать вам всем. Я только хотела, чтобы Вы с папой помирились! — Ты хочешь поговорить об этом, Давон? Юнги заметно напрягается, но затем что-то в нём распускает всё напряжение, как порванная резинка браслетика — бусинки. Тэхён знает, что делает. Нужно ему доверять. У него всё под контролем. — Если ты впустишь меня, мы поговорим об этом, обещаю. — Вы на меня не злитесь? — Я не злюсь на тебя, правда. Тэхён одурачен, разочарован, измучен, но не зол. Несколько долгих мгновений не слышится ничего, кроме подвываний, а затем среди этого раздаётся негромкий щелчок двери. Тэхёну кажется, что в самый ответственный момент он вот-вот растеряет всю уверенность, когда нужно быть максимально собранным и сконцентрированным. Он всего на секунду оборачивается к немного изумлённым Джису и Юнги, которые не совсем верят в то, что Тэхёну удалось убедить их дочь открыть двери. Он медлительно оттягивает ручку, а затем входит в светлое помещение. Найти Давон взглядом в большой и просторной комнате удаётся не сразу, поэтому складывается впечатление, словно девочка от него где-то прячется в своём безопасном месте, где чувствует комфорт и покой. Тэхён ищет её у кровати, а затем у огромного шкафа, и на секунду его даже посещает мысль, что дочь Юнги может быть там. Его сердце бьётся так громко и так быстро, что он едва улавливает за своей спиной торопливое шмыганье носом — Давон сидит под детским фортепиано, прижав к себе коленки, в которые зарылась заплаканным лицом. Попробовать уговорить её встать будет не самым верным началом, поэтому Тэхён решает немного уподобиться ей и выстроить мостик контакта, начиная с того, что присядет на ковёр рядом с девочкой, оставляя ей, разумеется, личное пространство. — Давон, — мягко обращается он, немного погодя, когда всхлипывания становятся с каждым разом всё тише. Возможно, девочка уже понемногу успокаивается. — Учитель Ким, простите! Я не хотела сделать Вам больно! Я видела, как Вы холодны к папе, как вы оба ходите расстроенными после каждой встречи. Вы же друзья! Я хотела как-то вас помирить! Хотела, чтобы папа снова улыбался, как делал это, рассказывая мне о Вас. Вы многое для него значите! Я не совсем понимаю, что, но этого чувства очень много! Пожалуйста, не злитесь на папу, что бы он Вам ни сделал! Её детская непосредственность творит что-то с Тэхёном. Он улыбается ей, хоть ничего в нём и не тянет на радость. — Давон, не нужно плакать. — Но я обидела Вас! — И чем? — Я пригласила Вас на ужин, зная, что приглашу и папу, хотя мама запрещала мне это. Вы нравитесь маме, и нравитесь мне. И я хочу, чтобы папа перестал грустить из-за вашей с ним ссоры. Тэхён с тяжестью сглатывает. Подбирать нужные слова выходит в этот момент необычайно трудно. — Мы с ним не ссорились. — Тогда почему вы перестали дружить? Почему в ваших глазах столько тоски, когда вы смотрите друг на друга? Когда вы здороваетесь друг с другом, мне кажется, что на улице так холодно, словно вот-вот упадёт снег! Тэхён обескуражен, обезоружен. А каждая восьмилетняя девочка поймёт, что такое «тоска»? Это очень мощное слово, которое иногда и взрослый не знает. — Конфликты взрослых нельзя решить так же, как это получается у детей, к сожалению, — он вновь предпринимает попытки заговорить с малышкой. — Взрослые люди иногда не могут просто пожать друг другу руки, взяться за мизинчики и забыть всё. Мы с твоим папой так не можем. — Почему? Всё же просто. Это так просто — сказать «прости». — Это непросто, Давон. Прощение — это одна из самых сложных вещей, на которую способен человек. Это так же сложно сказать, как и «спасибо», как и «прощай». — Если взрослая жизнь такая — я не хочу взрослеть! Никогда! Взрослая жизнь — отстой! В ней нет места для «прости»! — девочка снова всхлипывает, бунтарским образом опять зарывается лицом в свои колени. — Но во взрослой жизни есть и хорошие вещи. — Нет, если из-за этого люди вот так грустят! Если Вы с папой не ссорились, тогда что случилось? Хороший вопрос, на который ответить будет труднее всего. — Понимаешь, иногда люди не сходятся в точках зрения и характерах… — Но ведь существует же компромисс! — с этим и не поспоришь. — Почему вы не можете пойти на компромисс? Я всегда с кем-то иду на компромисс, можно же найти что-то, что подойдёт и Вам, и ему! Он очень грустит из-за Вас, учитель Ким! Я никогда его таким расстроенным не видела. Я не хочу, чтобы папочка грустил, и не хочу, чтобы грустили Вы! — Грусть — это лишь временное чувство. Он знает, что лжёт, но сейчас нужно. Нельзя в ребёнке разом рушить всё то, во что она верит. Юнги ему не простит, если Тэхён убьёт в ней её веру. — Но папа грустит уже давно! — Это скоро прекратится, вот увидишь, Давон. Компромисс работает не всегда. Иногда бывают случаи, при которых компромисс бесполезен, он никак не исправит ситуацию. Но твой папа скоро перестанет грустить. — Вы мне обещаете? Это невозможно. У неё взрослых взглядов напополам с детскими, и это делает сложным подобрать нужные слова. На что-то слишком простое она не купится, она дочь Юнги до мозга костей, а что-то с тяжким смыслом она не поймёт в силу возраста. Тэхёну нужно это уважать. Не ему давать такие обещания. Обещания, которых он не сможет сдержать. Не ему давать слово, что Юнги прекратит трещать из-за него по швам. — Никто не может дать таких обещаний. — Тогда это всего лишь слова. — А это нужно исправлять не словами, а действиями, Давон. Ты можешь помочь своему папе не грустить. — Я могу?.. — Конечно! — он старается закончить этот разговор чем-то позитивным. — Будь с ним почаще, почаще делай для него что-то приятное. Что-то хорошее, побольше говори ему, что любишь его. Папа у тебя один, другого у тебя не будет, так что уважай его, заботься о нём. И со временем… Со временем он перестанет быть таким грустным. — Но кто тогда позаботится о Вас?.. — Не беспокойся об этом, хорошо? Со мной всё будет хорошо, это я точно могу тебе пообещать. Вот что, давай мы с тобой умоемся пойдём, как ты на это смотришь? Девочка застенчиво ему улыбается, утирая покрасневшие щёчки маленькими ладошками. — А потом? — она интересуется планом действий, как будто у Тэхёна на уме что-то есть. — А потом ты подойдёшь к маме с папой и попросишь у них прощения. Никогда им больше не ври, пообещай мне. Или папа останется таким же грустным. А мы не хотим, чтобы он грустил, верно? Родители — это самые близкие люди тебе. Цени их. — Учитель Ким, а Вы останетесь на ужин всё-таки? Даже если с папой?.. — Только если твой папа будет не против. И Юнги не против, собственно. Юнги только и делает, что прижимает к себе Давон, что с этой же секунды заобожала отца ещё больше, чем можно. Он понятия не имеет, что такого наговорил ей Тэхён, но, судя по тому, что девочка снова улыбается, помогает маме, ухаживает за папой и спокойно сидящим с ними за столом Тэхёном, ему не обязательно знать, о чём был разговор, если всё завершилось вот так относительно хорошо. Иногда они пересекаются взглядами — недолгими, не пристальными, но многозначительными. И Юнги даже не нужно шевелить губами, чтобы передать Тэхёну своё «спасибо» — это видно по его искрящимся глазам, в которых теперь любви к Тэхёну, кажется, только больше.***
— Он подозрительно тих, — Чонгук отмечает в голос, лишний раз проверяя сообщения на сотовом. Навязываться самому не хочется — Тэхён ещё подумает, что они с Чимином лишний раз наводят ненужной суеты там, где не стоит. Но он же бы написал им, случись что-то серьёзное, правда? — А это значит, что всё либо слишком хорошо, либо слишком плохо. Чимин небрежно разравнивает полотенце после того, как вытер об него руки, и озадаченно пожимает плечами. Они с Чонгуком оказываются хорошей командой: Чонгук приготовил для них что-то типа романтического ужина, а Чимин вызвался прибраться сразу же после готовки, чтобы можно было без задней мысли и со спокойным сердцем заняться чем-то своим, не думая о состоянии их кухни. — С годами мне становится всё труднее и труднее его понять… Это… Это как если бы Чонгук согласился на ужин с Хёншиком. Было бы то же странное послевкусие необъяснимости. — Ну, судя по его словам, жена Юнги-хёна не такая и страшная, а очень даже милая. Если ей верит ТэТэ, то, полагаю, верю и я. Просто переживать за него стало нашей с тобой привычкой, и мы параноидально начинаем видеть плохое во всём. — Может быть, — Чимин упирается пятой точкой в столешницу и поджимает губы. — Думаю, нам стоит чуть больше ему доверять и прекратить отслеживать каждый его шаг. Если он каким-то образом пытается наладить свою жизнь, нам не стоит давать свою точку зрения на всё, что он делает. Иногда он о ней и не просит, а мы навязчиво диктуем ему, как и что. — Я просто боюсь за него, вот и всё. Хотя и понимаю, что ты совершенно прав. Нам нужно позволить ему дышать и прекратить оспаривать каждый его шаг. Вряд ли этого он хочет от нас. — Это делает нас паршивыми друзьями… — с толикой грусти надсадно выдыхает Чимин. — Когда мы в последний раз говорили ему, что у него всё получится? Чонгук приоткрывает рот, словно собирается вот-вот назвать дату, но судя по скрипучей работе усердно вращающихся шестерёнок мыслей, он не в силах припомнить такого, поэтому его рот как открылся, так и закрывается обратно. — То-то и оно, — как будто в назидание, подытоживает Пак, отталкиваясь от столешницы с помощью ладоней. — Он никогда не говорил, насколько не одобряет наши решения. Он всегда был тут, чтобы их поддержать, какими бы они абсурдными ни были. — Бля, мы действительно галимые друзья… — Я бы оправдался тем, что это мой способ обезопасить его от всего, что принесло бы ему боль, но я таким оправдываться не стану. Да и в принципе оправдываться тоже. Чонгук молчаливо хмыкает и опускает взгляд на стынущую еду в мисочках. — Я предлагаю как-то на неделе сделать что-то для него. Его день. День ТэТэ, где мы скажем, как сильно им гордимся, как сильно любим, и как впредь будем поддерживать любое его решение. — Хорошая мысль, хён. Можно будет это как-то устроить в моём книжном… Помнишь, как когда мы были подростками? Те невинные воспоминания заставляют их улыбнуться друг дружке. Решено: они устроят Тэхёну прекрасный день, в котором постараются всячески сделать его счастливым. — Сколько у нас времени до его возвращения? — Чонгук прикусывает губу, после чего кратко её же и облизывает, взирая на своего хёна. Чимин, защищающий их ТэТэ, — его персональный кинк, давящий на что-то внутри действенным образом. Он обожает этот огонь в чиминовых глазах, то, как сексапильно у него бьётся на шее венка от эмоционального перевозбуждения. Чимин и сам будто увеличивается тогда в размерах, становится восхитительно грозным, опасным и таким притягательным. — Думаю, у нас ещё чуть больше двух часов. Пока он выберется из Каннама и доедет сюда… — Чимин сдвигает брови к переносице, пытаясь вспомнить, какое расстояние между двумя районами хотя бы приблизительно. — А что? Чонгук снова кусает свою губу. На этот раз сильнее — для профилактики, чтобы держать себя в руках. Так приходится делать всё чаще, потому что с каждым моментом близости удержаться от чего-то крайне серьёзного становится всё тяжелее. Ведь Чимин восхитительный, как пиздец. Восхитительный и весь его. Весь его, чтобы смаковать по ломтику того доверия, которое они выстраивают, подавая друг дружке кирпичи и подбирая их размеры для идеальных стенок дома. Их дома. Иногда они могут долго-долго целоваться на кровати, валяясь в домашней одежде, пропуская фильм, что играет на ноутбуке чисто фоном. Иногда они могут просто спать в обнимку или до умопомрачения рассматривать один другого, пока спят. Иногда они могут позволить себе капельку большего, вдаваясь в прикосновения и заново исследуя свою чувствительность, что не переходила бы рамок. У них до сих пор не было секса, но ни для кого это не было прям делом жизни или смерти. А сейчас, когда Чимин такой зазывной, великолепный, уверенный в себе, до боли красивый, до боли изумительный, Чонгуку всё ещё не хочется секса, нет. Чонгуку хочется любви. — Я кое-что хочу, хён, — его голос становится ниже, тише, глубже, интимней по мере того, как близко он подходит к Чимину. И нет ничего более охуенного в эту секунду, чем Чимин, взирающий на тебя распахнутыми глазами с пушистыми ресницами снизу-вверх. — И чего же ты хочешь, Чонгук-и? И когда Чимин спрашивает об этом вот так, Чонгуку кажется, что у него сейчас под кожей что-то громко треснет от напряжения. Какая-нибудь кость, хрящ, а, может, и что-то поважней. — Тебя, хён, — Чонгук опаляет теплом своего дыхания раковину чиминового уха до ощутимой дрожи. Чимин всегда знал, что прикусанные мочки, хрящики и поцелуи за ушком однажды доведут его до инфаркта, а если Чонгук полностью об этом осведомлён, Пак вообще находится в зоне риска. Язык на коже ощущается слишком горячо, он щекочет кожу по кромке, дразнит без дальнейшего нажима, но интенсивности хватает, чтобы с корнем выдрать из Чимина сорванный и беспокойный выдох откуда-то из начала лёгких. — Я хочу тебя. — Не на кухне же… Загнанная птица-сердце мечется в клетке костей. Чимин… Чимин не против?.. Он тоже думает, что, может, им пора?.. Чонгук облегчённо выдыхает, оказывает на чувствительное ухо Чимина больше жаркого тепла, вызывая ещё одну волну дрожи — более сильную, более захлёстывающую. Чонгук знает, что с ним самим будет нечто подобное, если Чимин дорвётся до чонгуковых ключиц. Если искусает их до властных отпечатков зубов, заходя на территорию сильной шеи. Чонгука тогда ожидала бы та же погибель. Они чудом перемещаются в комнату и парочкой сильных, долгих, утягивающих по принципу трясины поцелуев проверяют своё решение на прочность. С зычным и мокрым звуком, Чонгук отрывается всего на несколько коротких мгновений, сразу находит чиминовы глаза, стараясь прочитать в них что-то, чего не услышишь на словах. И огня в них более чем достаточно, чтобы выжечь к чертям все сомнения. Чимин хочет его настолько же сильно. Если даже не сильнее. Чимин опускается на край кровати и обхватывает чонгуковы кисти, подтягивая его тело поближе к себе. Чон почти оседает перед ним на корточки, оказывается между его разведённых ног, кожа которых от прильнувшего жара начинает немного липнуть к джинсам. Хочется их поскорее снять уже. Чтобы кожа к коже и больше ничего. Может, только матрас под спиной и пара подушек для удобства. Он закидывает Чонгуку на шею свои руки и небольшим захватом снова тянет на себя, заставляя несопротивляющееся тело лечь на него сверху, придавив к кровати. Тяжесть как раз такая, под которой поразительно ещё и дышать умудряешься без трудностей. Задыхаешься лишь потому, что град поступающих поцелуев не даёт времени на восстановление. Под такой бомбёжкой ни одна чиминова крепость не выдержит, всё будет в обломах, а затем заново выстроено из любви. — Хён, я хочу тебя… — Чонгук почти скулит, зажимая в кулаке подол чиминовой футболки. — Сейчас, мой хороший, — горячим шёпотом отвечает ему Чимин, принимаясь оттягивать пальцами пояс чёрных карго Чона. — Сейчас, мне нужно немного подготовиться… Я давно не… — Хён, я хочу тебя… В себе. Чимин задерживает дыхание и замирает телом. — Ч-что? — он растерянно мямлит, пытаясь переварить чонгукову просьбу. Но… Ему казалось… — Я хочу тебя в себе, хён… Хочу, чтобы ты вошёл в меня. Чимин не хочет влезать в прошлое, чтобы вспомнить, сколько раз Чонгук добровольно предлагал ему что-то подобное. Тогда это было по интересу. Чисто чтобы понять разницу и узнать, почему Чимину это так нравится, почему он кончал ярче и дольше, и мощней. Но сейчас… — Хён… — Т-ты уверен? — На всю тысячу процентов. Хочу, чтобы ты занялся со мной любовью. Чимин рвано выдыхает с тихим рыком. — Хён, пожалуйста, люби меня… И когда Чонгук просит его т а к… Чонгук не противится, когда Чимин скидывает его с себя, и они меняются позицией. Есть что-то чарующее в том, чтобы отдать Чимину в руки весь контроль, чтобы позволить ему довести себя до грани собственной уязвимости, когда хочется, чтобы всё одновременно закончилось и продолжалось вечно. Чонгук хочет его вот так, в себе, хочет так сильно, что что-то внутри разорвётся аневризмой. Чимин внимателен, волнителен, поступателен, и где-то — мучительно неспешен во всём, что делает. Он точно знает, как и куда целовать, и когда под прицелом, на линии огня оказывается чонгукова шея — пиши пропало. — Я волнуюсь, — Чимин шепчет ему в губы, уже самозабвенно понаставляв отметин на чонгуковой воспалённой коже. Чонгук под ним неправильно большой, массивный, мускулистый, а бёдра — чистое произведение искусства. Его бёдрами можно любоваться часами, неделями, всю чёртову, блять, жизнь. И всё это — чиминово. — Не волнуйся, хён. Я люблю тебя… Они ещё не говорили друг другу эти слова до сих пор. Это оставалось понятным и без чёткой формулировки, ранее выражаясь другим образом, типа «одевайся теплее», «я приготовил тебе кимпаб там, поешь», «я по тебе скучаю» и «не засиживайся долго, я волнуюсь». Чонгуку дико страшно не услышать этих слов сейчас в ответ, но он поймёт, если с этим было всё слишком спешно. Можно было бы сослаться на то, что его разрывает от эмоций и ощущений, но ни на что ссылаться он не станет. Если Чимин не готов ответить ему тем же, это ничего. Но Чонгук не станет отрицать того, что только что произнёс, он не стесняется своих чувств. Не тогда, когда Чимин занимается с ним любовью, сдувая с него пылинки так, как будто хрустальный тут он. — Я тебя люблю, Чимин, — он заставляет себя звучать твёрже, уверенней, повторяет на тот случай, если Чимин вдруг подумал, что ему почудилось. — Люблю… И Чимин пока ничего не говорит, но целует настойчивей, глубже, серьёзней. И вот таких серьёзных поцелуев Чонгуку сейчас вполне достаточно. Чимин, на самом деле, уже пару недель как хранит в своём прикроватном ящичке новую купленную в аптеке банановую смазку. Они с Чонгуком не обсуждали примерную дату, когда отважились бы попробовать заняться сексом, но внутренний настрой словно подсказывал ему, что наличие смазки просто не помешает. Чонгук сипло выдыхает и пытается расслабиться всем телом, игнорируя первые секунды внедрения пальцев в своё тело. Распирающее изнутри ощущение потихоньку сходит на нет, потому что Чимин трудится в поте лица, чтобы всячески его отвлечь, и если он ещё не выразил своё «я люблю тебя» вербально, за него это миллионы раз делают бережные поцелуи. Чимин переживает. Он всегда переживал из-за того, сможет ли подарить Чонгуку должное удовольствие. Всё-таки, там они с Чоном разные, и, если Чонгук подкупал охуенной глубиной проникновения, Чимин надеялся выдрать из Чонгука всё живое обхватом. Чонгук под ним уже весь в поту, уже кусает губы и цепляется за него такими неправильно-мускулистыми руками, стараясь прикоснуться как можно нежней. Его восхитительные бёдра почти задают собственный ритм навстречу тому, что организовали целых четыре двигающихся внутри него пальца. — Может пятый? — нагловато интересуется Пак, взирая на него потемневшим взглядом. Он знает, Чонгук сейчас такой податливый, что смог бы и ладонь принять после столь щепетильной растяжки. Какой он эластичный, если брать во внимание факт, что минимум лет пять не принимал в себя член. — Нет… — он низко хрипит и издаёт что-то похожее на уставший смешок. Чимин ещё даже не принялся за настоящую работу, а Чонгук уже почти на грани того, чтобы в обморок упасть от сверхстимуляции. А когда Чимин ещё и что-то делает с его членом — оказывает пару интенсивных оглаживаний, например, — становится вообще лихо. — Не хочешь пятый? — Пак наигранно дует губы от досады. — А если подумать? — Х-хён… Не дразнись… Чимин оставляет короткий поцелуй на кончике его носа и вытаскивает пальцы. — Только не кончай раньше меня, хорошо? — он удобней располагается между этими несравненными бёдрами, которые — без сомнений — проектировали сами боги, и перехватывает его полусогнутые ноги под коленками, чтобы разместить их на своих плечах. Чонгук безбожно краснеет от приданной ему позы, расплывается по простыням тихими мычаниями, чувствуя, как Чимин осторожно проникает в него, делая пару неспешных толчков на пробу. Четыре пальца растянули его до того идеально, что нет как такового сопротивления в мышцах, но при этом остаётся волшебная тугость, подбивающая Чимина на позорный стон. — Я, конечно, потом могу сыграть и соло, но было бы клёво сделать всё вдвоём. — Для такого тебе не нужно было меня мучить, хён. Ох… — Чонгук резко вдыхает, потому что небольшой выпад погружает Чимина в него целиком. Требуется минутка, чтобы перевести дух, научиться дышать от такой близости. Чимин такой красивый сейчас, такой зацелованный, раскрасневшийся, почти смущённый. — Я уже и не помню… Не помню того, как в тебе может быть хорошо, — Чимин выдыхает ему в подбородок, да тут же и целует туда же. — Не вспоминай, хён. Просто научись чувствовать меня заново. — А ты мне позволишь? — Я позволю тебе всё, Чимин. Всё, что ты захочешь… Опасно предлагать такое. Чимин может и слово с него взять — сейчас, когда он такой расслабленный, податливый, открытый ко всему, полностью доверчивый. И вот это кажется совершенно новым. Доверие, выстроенное не на интересе, а на желании отдать всё, что имеешь, — ему. — А позволишь мне себя любить, Чонгук-и? Чонгук улыбается, безуспешно пытается сдуть со лба прилипшую прядку волос, но Чимин приходит ему на помощь, зачёсывая своими маленькими аккуратными пальцами его волосы. — Я хочу этого больше всего на свете, хён. Чимин целует его. Опять. И так, словно никогда не сумеет насладиться вкусом чонгуковых губ. Так, словно никогда не сможет устать от этого чувства. — Я тоже люблю тебя, Чонгук-и. Я тоже… — Х-хён…***
Тэхён молчит, но ему кажется, что его друзей как будто подменили. Он не задаётся вопросами, что с ними стало и почему они так резко прекратили воспринимать большинство его действий негативно, сменив это на пламенную поддержку. Не то чтобы он как-то давал им в прошлом знать, что ему было неприятно, и не то чтобы он что-то имел против перемен в их отношении… Просто это… Необычно. Они зачастили устраивать что-то на троих, и в такие дни они зажимают Тэхёна между собой так, что почти не продохнуть. Ему это нравится, конечно, но оттенок удивления всё равно шлейфом тянется за всем этим. Они часто спрашивают у него, счастлив ли он, находясь рядом с ними, и Тэхён понимает, что каждое новое «да» всё меньше и меньше походит на самовнушение. Он учится быть счастливым с нуля, учится жить без любви, получая её в иных формах и многочисленных дозах, что стали его неотъемлемой частью. И вот так проходит день за днём… В персональном исцелении всеми средствами, которые только можешь достать. Тэхён всё чаще засыпает с улыбкой, чувствует всё меньше пустоты, хотя и не может толком сказать, чем таким смог её заполнить. Скорее, он просто вытеснил её, сдвинул на край сознания. — Меня тут снова зовут обратно в Китай… — Ибо вбрасывает новую тему в и так оживлённый диалог. Югём тихо выпускает отрыжку после баночки выпитого пива и на расслабоне откидывается на спинку стула. — И ты поедешь? — он переводит охмелевший взгляд на друга, вскинув голову. — А что, будешь по мне скучать? Тэхён прыскает от смеха в свою ладонь и потягивает из соломинки безалкогольный коктейль. — Конечно. Куда же я без тебя? Я же люблю тебя, чел! — Напиши об этом книгу, — Ибо закатывает глаза и опрокидывает в себя ещё одну стопочку соджу. — Говоря о книгах… Югём осанится, поджимает губы и задумчиво глядит на Ибо, словно о чём-то его спрашивая без конкретных слов. Судя по тому, как тот начинает качать головой, они друг друга хорошо поняли. — Югём, нет, — в конечном итоге Ибо начинает выражать своё недовольство уже словесно. — Но, почему? Это же безобидная инфа, нет? — тот лишь удивлённо приподнимает бровь, заставляя и без того не понимающего, что происходит, Тэхёна озадачиться ещё больше. — Безобидная? Ты серьёзно? — Вы о чём вообще? — Тэхён недоумённо смеряет взглядом то одного, то другого. — Да так, ничего, — хмыкает Ибо, силясь вообще закрыть разговор. — Видишь, ругаешь меня за то, что я называю это «безобидным», когда сам называешь «ничем», — с обидой в голосе пытается оспорить Югём. — Может, вы уже скажете мне, в чём дело? — Давай скажем. — Сдурел? — Парни, — с нажимом выдавливает Тэхён. –Говорите уже, ну. — Давай ты, умник, — Ибо цокает языком, холодно перекладывая все полномочия на Югёма. — Я в этом не участвую. — Оке-е-ей, теперь я обеспокоен, — Тэхён усмехается немного нервно, но в основном старается оставаться бесстрастным и непоколебимым. — В этом действительно нет ничего такого, я считаю, — немного неуверенно начинает Югём, покачав головой. — Не знаю, почему Ибо считает это чем-то запретным. Ты всё равно сам бы мог рано или поздно узнать о таком. В общем, Мин Юнги написал книгу, о ней все только и говорят в наших, преподавательских кругах. Книга. Точно. — О, да, — Тэхён выдыхает, как будто в этом действительно нет ничего необычного. — Я знаю. — Ты знаешь? — переспрашивает Ибо, словно услышать это один раз ему было не достаточно. — Такую завезли Чонгуку в книжный магазин. Он хотел сам выкупить экземпляр и сжечь, — немного разъясняет Тэхён ровным голосом. — Ты не читал? — интересуется Югём. — Не думаю, что узнал бы что-то новое… По правде сказать, Тэхён избегает этой книги. Чонгук куда-то вообще спрятал её от глаз, чтобы и самому не видеть. Иногда Тэхён натыкается на её рекламу в метро, слышит, как о ней говорят другие педагоги школы, в которой он преподаёт. На сколько он понял, там рассказывается что-то о взаимодействии с учениками, пока ты студент, затем — учитель и так далее выше по научной степени. Он же профессор, к нему будут прислушиваться. — Хух, хорошо, а то Ибо тут уже в штаны наложил, раздумывая над тем, как тебе рассказать на тот случай, если ты не знал, — Югём снова вальяжно откидывается на спинку своего стула, пока Ибо метает в него взглядом ножи. — Ничего я не наложил. Я, вообще-то, забочусь о состоянии друга, придурок. — А я не забочусь? Утаивание правды не всегда приведёт к чему-то хорошему, между прочим, — в свою защиту процеживает Югём. — Вы сейчас ссоритесь на пустом месте. Я тоже, как бы, преподаватель, и его книгу все вокруг уже обсуждают несколько недель. Повисает молчание, за которое напускная суровость Ибо сменяется чем-то более спокойным, а Югёма развозит от пива ещё сильней. — Мне она, кстати, понравилась, — Югём молвит и снова выпускает через рот отошедший воздух. — Югём! — Ибо выпаливает достаточно громко, чтобы привлечь к себе внимание посетителей с соседнего столика. — Что? Но там действительно много полезной инфы. Чего ты на меня взъелся? — Ибо, всё в порядке, — Тэхён касается его плеча, пытаясь как-то успокоить. Ему приятно то, как за него вступаются, правда. Но по правде сказать, он не чувствует себя преданным Югёмом. В смысле, это было бы невзросло — запрещать ему читать книгу лишь потому, что её написал Юнги. Судя по тому, как о ней отзывались окружающие, она действительно хорошая, а, зная Юнги, мысли там будут изложены так, что закачаешься. — Югём, ты имеешь полное право на то, чтобы восхищаться книгой. Я ничего не имею против. Потому что Тэхёну… Всё равно? Самое забавное заключается в том, что книга продолжает преследовать Тэхёна. Иногда он натыкается на её рекламу в интернете, слышит от Чонгука о том, что её покупают взаправду хорошо. Тэхён рад за Юнги. Правда. Может, это то, от чего он прекратил бы грустить. И было бы не так смешно и больно, если бы это не вернулось к Тэ с новой силой в виде подарка от коллектива их школы — книги авторства Мин Юнги. Директор широко улыбается, говорит, что гордится, что Тэхён — ученик автора этой великолепной книги. Ммм… Чувствуется та же энергия, что ли… Тэхёну хочется проржаться в голос тут и сейчас, под взором всех его коллег, что не поняли бы его поведения. Он забирает книгу с собой и наконец смеётся со всего этого уже перед Чимином и Чонгуком, что озадачено думают, как уничтожить экземпляр. — Походу, этот сраный мир так и хочет, чтобы я её прочёл, — он весело зарывается пальцами себе в волосы и безудержно давится от смеха ещё минуты три, пока не начинает болеть пресс. Тэхён честно избегал её чуть больше двух месяцев. Честно не поддавался на провокации, на зазывную обложку и пиздецки красивого Юнги на форзаце в конце его долбанной книжки. Он честно смог как-то прожить два месяца без того, чтобы Юнги не смотрел на него с цветного фото в своих очках. И прям в душу, блять. Как всегда. Смотрит в самую основу даже сейчас. Тэхён выдыхает, отыскивает в себе терпение и садится в кресло. Книга взирает на него с полочки, тянет к себе чем-то незримым, не даёт покоя, забивает собой все мысли. — Чёрт с тобой, — шепчет Тэхён, хватая её обратно в руки и снова усаживаясь обратно в кресло. Юнги на грёбаном форзаце теперь как будто улыбается ему. Радуется, наверное, что всё-таки книга попала в руки того, для кого и о ком она писалась.