***
Уломать Тэхёна на совместный отпуск было непросто, потому что в ход холодным оружием пускались извечные железные аргументы, типа: «Я не могу оставить детей в школе так надолго». Юнги с трудом удаётся разбить тот бешенный график, в каком Тэхён привык жить, словно белка в колесе. Его мальчик до сих пор отказывается жить для себя, он долго привыкал к тому, что Юнги может послужить причиной его опоздания на уроки, к примеру, вынудив надеть чёртов свитер с горловиной, когда на дворе чёртов май. Тэхён долго не мог привыкнуть к тому, что в свободные часы он может делать, что ему хочется, потому что очень долгое время не знал, что такое понятие «для себя». И на совместный отпуск он соглашается так, словно в чём-то провинился перед Юнги: потому что Юнги этого хотел, а Тэхён частенько отказывал ему в этом. — Ты, — Юнги внезапно хватается ладонями за его лицо; глаза его мальчика вдруг распахиваются шире, становятся какими-то невинно сосредоточенными из-под веера длинных трепещущих ресниц. Тэхёном резко забывается всё понимание первичного мироздания, потому что в такие моменты центром всего сущего для него является Юнги. Он сразу же и открытый космос, и жизнь, и взрывы сверхновых звёзд, и даже антиматерия, что заглатывает Тэхёна куда-то в самую гущу липкого мрака. С Юнги всегда так. Он и вакуум. Он и кислород. Он и радость, он и слёзы. Он и мечта, он и её осколки. Он — мгновение, и он же — вечность. Юнги знает, как сделать так, чтобы Тэхён его не просто слушал, но слышал. Всеми струнами его души резонировал любому слову, что срывается с юнгиевых губ. Чтобы эти слова не просто на «пять минут» разрыхлили и сотрясли почву под разложенными по полочкам мыслями, но и добрались до самых глубинных мест, самых тёмных окраин и закоулков тэхёнового сознания, куда Юнги ещё не успел ворваться с ярким светом в руках. С Тэхёном по-прежнему нужно работать, и Юнги делает это, не покладая рук. — Для себя, Тэхён. Для меня не нужно. Для себя. У Тэхёна дыхание рваное, горячее, заполошно толкается в рёбра сердце, а взгляд — того самого пятнадцатилетнего мальчишки, которому открываются двери перед какой-то жизненно важной истиной. Поэтому Тэхён повторяет перед зеркалом, что в Америку они улетают, потому что он давно хотел там побывать, но надёжно прятал все свои желания подальше. Его охватывает трепет перспективы хорошего отпуска вместе с Юнги, но он до сих пор стесняется признаться в этом даже себе — всё кажется, что неправильно это, эгоистично. Но, чёрт, как же его разрывает от самой мысли… О том, что Юнги можно будет открыто взять за руку и поцеловать. Кажется, даже факт того, что Намджун с Сокджином едут с ними, и это что-то «двойного свидания на две недели», не портит ему предвкушение. Ещё одна вещь, от которой Тэхён всё ещё не может отвыкнуть, так это от того, чтобы постараться не видеть в друзьях Юнги своих бывших учителей. Он всё норовит поздороваться с ними, как делал это, будучи студентом, несмотря на то, что оба разрешили ему обращаться простым «хён». Когда Тэхён так и делает, врываясь в пространство с громогласным «хён», внимание в их троице на него обращает и Юнги. Потому что привык, что тэхёново «хён» — особенное. — Если бы я имел в виду тебя, — Тэхён мягко целует его в покрасневшую щеку и упирается в скулу кончиком носа, — я произнёс бы это томно, вот так, — и двигается пантерой ближе к мочке уха, за которую кусает с жарким выдохом. — Хё-ё-ён… Юнги чувствует ревность к этому «хён», как бы он ни мечтал, чтобы его мальчик и Намджун с Сокджином подружились. Это он хён. Это его Тэхён так называет. Е г о. — Ты ревнуешь?.. — Нет, — Юнги тянет обидчиво и сухо; врёт. Потому что он не ревнует к тому, как на его мальчика смотрят другие. Потому что ему абсолютно всё равно, кто и какие комплименты делает его несравненному, бравому, неземному мальчику. Он выше этого. Он выш… Блять, да он, на хрен, звереет, когда у кого-то имеется наглость заигрывать к Тэхёну. У него на глазах. Он не контролирует ситуацию в такие моменты и усилием воли борется с тем, чтобы не скомандовать таким людям проваливать куда подальше, пока Юнги ещё добрый. Потому что где-то внутри сидит страх того, что есть и имеются люди получше, чем сам Юнги. Люди, которые не провели бы Тэхёна через всю ту боль, пока десять чёртовых лет лишь расчехляли в себе ответные пылкие чувства. Ревнуют малолетки, а взрослые люди уже давно умеют здраво посмотреть на ситуацию без чёртового эмоционального выгорания. Только Юнги виноват, что его темп принятия чувств н а с т о л ь к о, мать его, медленный и совершенно неторопливый. Что, когда Тэхён уже давно определился со всем, Юнги только-только обозначил для себя ориентиры, к которым развернул всю свою жизнь. Поэтому, да, он, блять, в свои тридцать с хвостиком куксится не хуже подростка в пубертате, которого колошматит от первой любви. Потому что страшно. Что, если к моменту, когда в Юнги разгорятся чувства до максимума, тэхёновы уже перегорят? — Ревнуешь, — почти злорадно констатирует Тэхён. — Блять, да! Я ревную! Всегда ревновал. Всегда тайно сердцем желал его для себя одного, как бы ни возникал и ни отнекивался на это разум. Юнги изо дня в день проверяет себя, тестирует свои чувства, и кажется, что Тэхён ему негласно в этом помогает, всячески потешаясь с самым невиннейшим обликом. Как и сейчас, пока Юнги скрипит зубами и пасёт своего мальчика в компании кучки новообретённых тэхёновых друзей, у которых улыбка у всех как на подбор — белозубая, ровная, прям сверкает. Тэхён зависим от обмена энергией, опытом, он зависим от человеческих взаимодействий, тактильного контакта, и Юнги прекрасно понимает: он не сможет заменить Тэхёну весь мир одним лишь собой. Поэтому всякий раз душит в себе собственнические притязания и даёт Тэхёну свободу. Вот как сейчас, сидя у бара в одном из клубов в Сан-Франциско и сжимая в пальцах стакан с вермутом так сильно, что тот сейчас треснет. Юнги пеной исходит внутри, пока тэхёновы новые американские друзья с раздражающими ‘may I’ и ‘would you like to’ тащат Тэхёна танцевать под какой-то джаз. Тэхён пытался утащить Юнги за собой, туда, в самую гущу, но танцы, к сожалению, входят в пятёрку тех навыков, что всегда позорили его. Он куда лучше играл… На фортепиано. — Друг, — Намджун обращается к нему с одно солодовым виски в руках, уже какое-то время просто наблюдая за переменой в и без того напряжённой реакции Юнги, — расслабься. Он всего лишь танцует. Юнги помнит: Тэхён и тогда лишь танцевал, чтобы нехотя клеить всяких обмудков, у которых было не пойми что на уме. Для Юнги это всегда начиналось с того, что Тэхён всего-то танцевал и творил с ним невообразимое. Юнги и бесится, и вскипает, и заделывается конченым паникёром, и очаровывается им так, как все вокруг. Потому что это невозможно. Невозможно на Тэхёна не смотреть, он привлекает к себе всё внимание этим неотразимым шармом. На этот раз на нём нет ничего вызывающе-кричащего, типа страз, блёсток или сетчатого топа, обнажающего пупок; он уже не тот подросток в кедах, и даже не тот молоденький студентик в джинсах в-долбаную-облипку. На этот раз он берёт зрелостью, взрослой красотой, познанной и признанной в себе сексуальностью. А ещё этой блядской леопардовой рубашкой с рукавами до локтя, отправляющей Юнги в самый аут. Он грех. Чистый. Желанный. Самый страшный из них для Юнги. Самый влекущий к себе. — Я спокоен, — цедит он Намджуну, лишь бы он отстал, и всё так же не отрывает глаз от Тэхёна. — Ага, я заметил, — в тон ему шутит тот, качнув головой и как-то по-детски хихикнув. — Ты ему совсем не доверяешь? — Я доверяю ему, — Юнги выпаливает на одном выдохе, совсем, кажется, не моргая — Тэхён так красиво двигается музыке в такт… Из него, наверное, помимо прекрасного учителя английского, ещё бы и танцор неплохой вышел. Может, даже певец. Айдол. — А вот всем, кто его окружает, нет. Бесят. Каждый. Намджун надпивает виски, прослеживает юнгиев взгляд. — Должен признать, он у тебя та ещё штучка, хён. Кажется, я говорил тебе уже об этом когда-то, но повторю сейчас. Как ты не сгораешь? А кто сказал, что Юнги не? Кто сказал, что от Юнги вообще что-то осталось? Пепел, да и только. — Всегда. Я всегда сгораю, когда он рядом. Всякий раз. — Тогда тебе, правда, нужно расслабиться, хён. Он с тобой, он твой, а ты его. Ты бы видел, как он на тебя всегда смотрит. Будто ты его персональный катарсис. Юнги хочется рассмеяться в голос. Чимин с Чонгуком бы сейчас, ой как, поспорили с этим. По их мнению, Юнги — чёртов Армагеддон. Да и сам Юнги всю свою влюблённую в Тэхёна в жизнь относил себя к чему-то такому. Он хорошо помнит, как гаснет пламя в тэхёновых глазах, хорошо знает, что делал это своими же руками — тушил в нём все искры, все костры и все пожары своими глыбами льда. — Я не знаю, счастлив ли он со мной, — намджунова наблюдательность выводит его на честность. — Я очень стараюсь, я хочу вылезти из кожи вон, чтобы он просто улыбнулся… Но мне страшно, Джун. Мне страшно, что ему может быть этого недостаточно… — Полагаю, предложение ему ты ещё не сделал, — это даже не звучит, как вопрос — сразу утверждение. — Я хотел сделать это на этом отпуске. Вытащил его из суетливой рутины, потому что он заслуживает, чтобы это было красиво… Даже думал тут же смотаться в Вегас и зарегистрировать брак, если он ответит, что согласен, а потом мне представилось, как его друзья по-живому вырезают мне печень, потому что их на торжество не пригласили. Тэхёну бы хотелось, чтобы они присутствовали. Они — его единственная семья. А я до сих пор не знаю, заслуживаю ли стать её частью. Юнги наконец отводит от Тэхёна взгляд — на случай, чтобы, если его мальчик захочет установить зрительный контакт, он не заметил, какую внутреннюю турбулентность испытывает уже какое-то время Юнги. — Ты не хочешь спросить у него? Вот так прямо? «Счастлив ли ты со мной?» «Достаточно ли тебе меня?» — Что, так и спросить? — Юнги косится на друга несколько обескуражено. — А что в этом такого? Мы с Джин-хёном всегда высказываем все свои тревоги друг другу. Мы высказываем всё, что нам не нравится, что нас не устраивает. И учимся искать компромиссы. Уверен, вы с Тэхёном делаете то же самое, только ты до сих пор прячешь от него свои страхи. — Да, потому что они связаны напрямую с ним, — быстро соглашается с этим Юнги, всё ещё не видя, куда ведёт нить мысли Намджуна. — Хён, ты каждый день помогаешь ему бороть свои страхи, большинство из которых связано с тобой. Он открылся тебе, поделился, и вот ты здесь для него, чтобы прогнать все кошмары, все мятежные мысли. Когда дело касается отношений, это в одну сторону не работает. Дай ему знать, что тебя грызёт. Позволь ему увидеть и твои слабости тоже, разреши развинтить все твои сомнения. А если Юнги услышит совсем не то, что хочет? — А если он скажет нет? Что, если я делаю недостаточно, чтобы он был счастливым? Как я могу предложить ему союз, в котором он не ощутит радости? — Хён, он буквально ждал тебя десять грёбаных лет. Даже если сейчас, когда вы уже вместе какое-то время, он не дошёл до той точки, чтобы назвать себя счастливым человеком рядом с тобой, скажи ему, что ты сделаешь для себя это целью номер один. Ты проживёшь жизнь, пытаясь. Задай ему этот вопрос потом, когда вам будет за семьдесят. Тогда он будет знать точно. Это… Это имеет смысл. — Ты таскаешься с кольцом уже более пяти месяцев и никак не решаешься обозначить свою роль в его жизни. Покажи, что ты готов, Юнги. Покажи, что ты готов стараться честно заслужить право быть частью его семьи, частью его жизни. Покажи, что твои планы на него — грандиозные. Потому что я знаю, что это так. Я вижу это в твоих глазах. Ты не готов отступиться, тебе всегда будет его мало, даже если он непосредственно рядом. Юнги не на шутку заряжается этим настроем упорной и твёрдой решительности. Кажется, что он настолько на этой волне всемогущ, что хоть прямо сейчас иди туда, к Тэхёну, в толпу, отгоняй всех поблизости и опускайся перед ним на колени. Но, нет. — Ты знаешь! Я сделаю это! — Юнги заявляет ему храбро. Он сделает это красиво, как и намеревался. Как того заслуживает Тэхён. — Сегодня! Я смогу! Намджун за это поднимает бокал. К ним в это время как раз возвращается Джин, что разбирался с музыкальным автоматом недалеко от барной стойки. Намджун встречает его с той же нежностью, какой на него смотрел всегда, и Сокджин отвечает ему чем-то прямо пропорциональным. Юнги же отворачивается от них, словно за чем-то личным подглядывает. Но, ничего, ему есть, куда смотреть. Ему есть, к чему стремиться. Сейчас он всеми силами пытается сконцентрироваться на том, что всё получится. Он не пускает в голову достаточно привычные мысли о вероятности того, что самый важный, самый нужный, самый желанный сердцем и душой, самый л ю б и м ы й человек может сказать ему «нет».***
Юнги сообщает Тэхёну, что хочет вернуться в номер. И хорошо, что Ким говорит, что побудет тут ещё часочек — со Стивом и Мартином взаправду интересно общаться. У Юнги как раз будет время подготовить всё. Романтичнее было бы с бутылочкой вина или шампанского, конечно… Но Тэхён до сих пор невыносимо упрям, когда речь заходит про алкоголь. Даже этому Стиву с его большущими глазами цвета чистой бирюзы и ангельским голоском не удалось подбить его даже на коктейль. В этом Юнги спокоен: Тэхён уж точно не вернётся к нему домой пьяным. Он хочет превзойти себя: набирает ванну с пушистой клубничной пенкой, заранее предчувствуя, что Тэхён заявится уставшим, вдоволь натанцевавшимся, с ноющими стопами и прилипшей от пота к коже рубашке. Чёртового леопардового окраса. Горячая ванна и массаж должны быть кстати. Юнги знает, Тэхён особенно любит, когда Мин настолько внимателен ко всем его потребностям. Когда включает в себе весьма редкий режим романтика и устраивает что-то необычное, типа ночи любви под летними звёздами или похода в горы с палаткой на выходные дни. Юнги усыпает их постель лепестками роз — видел такое в кино, и тогда это показалось ему достаточно красивым жестом, несмотря на всю его тривиальность. Некоторые вещи, несмотря на всё их клише, всё же остаются неизменимой классикой. Шагом номер три служат ароматизированные свечи. Они, конечно, прилично «выжрут» кислород за час своего горения и выбросят в пространство бензол и толуол, что весьма токсичны для человека и способный вызвать головную боль и бессонницу, но атмосферу они создают такую, какую лампочно-потолочный свет никак не передаст. Юнги заморачивается с музыкой. Хотя, возможно, к тому времени Тэхёна всё достанет настолько, что захочется банальной тишины, кто знает? К тому же, под руку попадаются одни и те же плейлисты, под которые только детей бы и заделывать. Поэтому Юнги дожидается его в умиротворённом беззвучии. Сначала он меряет шагами пол вдоль длинного балкона, нервно заведя за спину не перестающие потеть ладони. Затем присаживается на край кровати — всё же правды в ногах нет. Тэхён приволакивается домой на семнадцать минут позже от обещанного «часа». Вспотевший, разгорячённый, по-приятному выдохшийся, уставший, с чёлкой, что прилипла ко лбу. Но глаза задорно горят, он продолжает улыбаться куда-то в пустоту — фантомным Мартину и Стиву с их развязным «калифорнийским акцентом», явно скрасившим его вечер. Юнги уже оказывается на подлёте, чтобы помочь стащить пиджак и аккуратно разместить его на спинке стула. — Хён, — Тэхён растягивает обращение жарким голосом, вкладывая в благодарность чуть больше энтузиазма, чем нужно. — Устал? — Мгм, — с придыханием мычит в ответ Тэхён, поддаваясь прикосновениям таких родных, таких желанных рук. — Устал… Но я бы ещё потанцевал… Просто Стив и Мартин… Увлеклись друг другом… И я заскучал по тебе, хён… Хотелось тебя там… С нами… — Я набрал для тебя ванну, — Юнги мягко ведёт его за предплечье в комнату, где на стенах от пара уже давно осел конденсат, и помогает раздеться. — Блин, тут все пузыри уже полопались… — досадно констатирует факт Тэхён, приопустив голову, пока Юнги с чувством и неторопливостью миллиметр за миллиметром скатывает ткань леопардовой рубашки по солнечной коже достаточно хрупких плеч вниз. — Я задержался, да? — Ничего, мы всегда можем добавить пены ещё, — Юнги даёт ему понять, что это совсем не проблема, и помогает Тэхёну перешагнуть через бортик большой и глубокой ванны, что вместила бы их двоих, как только нижнее бельё сползает к щиколотке и остаётся на мягком ковре на полу. Тэхён погружается в слегка остывшую, но всё ещё приятную на прикосновение к коже воду и позволяет себе низко замурчать от удовольствия. Юнги же опускается на колени у бортиков и опирается на них локтями, жадно наблюдая за тем, как его мальчик жмурится от абсолютного кайфа, загребая ближе к себе остатки пенки. — Тебе хорошо? — Очень, хён… — Почему бы тебе не разрешить хёну потереть спину и помочь помыть голову? — Юнги даже не дожидается ответа, сразу тянется за шампунем с неброским ароматом цитруса. Волосы Тэхёна густые, мягкие, словно шёлк. Юнги пропускает их между длинных пальцев, вспенивает прозрачную жидкость и мастерски массажирует кожу скальпа. Он уже знает, такое всегда вводит Тэхёна в продолжительный балдёж. Он зависим от поглаживаний, от поцелуев, объятий. Он зависим от всего, что может дать ему его Юнги. — Хён… Так хорошо… — расслабленно лопочет его мальчик низким и приглушённым тембром голоса. — Залезай ко мне, пожалуйста… И Юнги даже не думает для этого раздеваться. Его худые бледные ступни голые, но он не парится с тем, чтобы оставить чёрные зауженные брюки и дорогую рубиновую рубашку рядом с тэхёновыми вещами. Он соседится к Тэхёну в ванную прямиком вот так, вынуждая Тэхёна засмотреться на себя, как под гипнозом зачаровано. Вода в секунду просачивается через тканевые волокна, сразу липнет к телу. Юнги первым же образом тянется вперёд, чтобы обхватить своего мальчика за челюсть и притянуть к себе поближе для поцелуя. Тэхён сегодня на удивление жадный, явно возбуждённый событиями этого вечера. Насмотрелся на этих своих американских знакомых и направился к Юнги в уже достаточно распалённом желании. Тэхён сразу хочет большего, двигается навстречу, однако Юнги разрывает их поцелуй, за ту же челюсть, что и несильно придерживал, отодвигает подальше чужое лицо, чтобы впиться мрачным взглядом. Есть что-то, о чём Юнги не знает? — Сначала мы тебя вымоем… — диктует он ново придуманные правила негромким голосом. — Ты пахнешь чужими людьми. Юнги не знает, как из желания взять Тэхёна здесь и сейчас он сможет перейти к тому, что собирается сделать. У него не было определённого сценария, как это устроить, но он понимает, что сейчас чистая импровизация ведёт его отнюдь не туда, куда нужно. Этот вечер должен быть о чём-то большем, чем о крышесносном сексе. Как бы Юнги ни хотелось задушить Тэхёна в собственных стонах. — Ты так не любишь, когда на мне чужой запах… Даже, когда я возвращаюсь от Чимина и Чонгуком, первым делом, вместо объятий отправляешь меня в душ, — Тэхён довольно хихикает и разворачивается к Юнги спиной по просьбе. Юнги не просто не любит. Он это ненавидит. Тэхён целых десять лет пах, кем угодно, но не им. Он пах невинностью, Чимином и Чонгуком, пах надеждами, сладкими духами Чеён и терпковатым ароматом одеколона Минхо. Он пах случайными встречными, безрассудством, болью. Он пах одиночеством, и этот запах всегда являлся особенно выразительным для Юнги, ещё с тех пор, когда его мальчику было всего пятнадцать. И только сейчас. Только сейчас Юнги может чувствовать на нём себя. — Ну, с Чимином и Чонгуком я уже свыкся. Просто хорошо, наверное, что то, как вы втроём зажимаетесь на кровати во время мальчишников, остаётся скрыто от моих глаз. А вот этот Стэн и Мартин — люди совсем для нас новые. Новые для тебя. — Его зовут Стив, а не Стэн… Юнги, честно говоря, до лампочки, как там его зовут. Для него имеет вес имя лишь одного человека. И это имя — Тэхён. Его руки мягко руководят мочалкой, что нежными штрихами слегка царапает кожу и оставляет на ней покрасневшие отметины. Он любит это в Тэхёне. Он любит то, как Юнги на его теле не сходит неделями, оставаясь под одеждой, где бы Тэхён ни был. Даже там, на танцполе. С той американской парочкой. Юнги был там, под сердцем, на ключицах, на тазовых костях. — Они классные ребята. — Я не сомневаюсь. Тэхёну под прямыми касаниями ладоней Юнги дышится тяжелей, жарче. Воздух словно плавится у него в лёгких, превращается в так и не остывающую магму, что прожигает органы и попадает в кровоток. Профессор Мин небольшим давлением на шею заставляет тело Тэхёна повиноваться и откинуться спиной на чужую крепкую грудную клетку. За это он получает от Юнги несколько мягких поцелуев в мокрые чистые волосы практически у виска. Чужие руки всё ещё плавно скользят по тэхёновому корпусу с мочалкой в пальцах. Юнги внимательно очищает каждую его ладонь, уделяет время шее, заставляя Тэхёна выгнуться и подставить под прикосновение как можно больше кожи. Тэхён не особо чувствителен в том, как Юнги касается ореола его сосков, по крайней мере, это не то, что может его хорошенько стимулировать, однако одинокое рандомное касание, когда Тэхён окажется прилично заведён, однозначно подкинет дров к медленному томлению, заставив и так не самое ровное дыхание окончательно сорваться. — Ю-Юнги… — Похоже, тебе взаправду понравились те ребята. — П-понравились… — едва ли не шепчет Тэхён и инстинктивно двигает бёдрами, когда скользящая по плоскому животу рука Юнги оказывается так близко к позитивно отозвавшемуся на всё это члену. К разочарованию Тэхёна или нет, Юнги не трогает то, к чему бы Тэхёну так хотелось прикоснуться. Он закусывает губу и расставляет ноги чуть шире. Мочалка остаётся на поверхности воды, тогда как большая ладонь Юнги опускается на нежную кожу внутренней стороны бедра, погребённой под водой. — И о чём вы разговаривали? — будничным тоном интересуется Юнги так, как будто подушечка его среднего пальца не скользит Тэхёну между ягодиц и не давит самую малость на сфинктер. Палец и на целую фалангу не проталкивается в сопротивляющиеся мышцы, лишь дразнит, но и этого достаточно, чтобы заставить Тэхёна заскулить. — Юнги… — Тот Стэн всё время что-то шептал тебе на ухо… — Его зовут… Стив… И это был… Это был не Стив, а Мартин… — Так о чём вы говорили? — Юнги не позволяет ему отойти от темы, зная, что Тэхён уже на порядок размазанный, и, если Юнги не вытащит из него палец, Тэхён насадится на него поглубже. И даже не на один. — Они… Они предложили мне… У Юнги что-то замирает в груди. — И что же они предложили тебе? — Нг, попробовать втроём… Юнги, похоже, даже не дышит. Он планировал сделать Тэхёну предложение, а тут кто-то зовёт его мальчика третьим в секс. — Я не согласился, — сразу же оправдывается Тэхён. — Я сказал им, что не один, у меня есть мужчина. Скажи это. Скажи, что тебе нужен только я один, и это расставит всё точки. Сделает всё понятным и унесёт мои тревоги. Скажи это. — Они предложили и тот вариант, в котором кто-то из них может оказаться третьим с тобой и мной. Стали рассказывать о том опыте, что у них был. Мне было интересно их слушать… Я ведь никогда не спал ни с кем втроём… Вспомнил, как ты говорил мне, что по молодости занимался чем-то подобным… Это было до тебя. Всё, блять, было до тебя, где-то совсем не в этой жизни, потому что эта — началась с любви к тебе. — Я подумал… Что это мог бы быть интересный опыт и для меня… У Юнги как будто разбивается сердце. Он собирался сделать Тэхёну предложение, показать ему, что в этой жизни для него есть только он один. А Тэхён… А Тэхён задумывается о появлении в их жизни кого-то… Третьего? — Что думаешь, хён? Юнги думает, что его только что убили и закопали. А мертвецы думать уже не могут. Пока Тэхён жмётся к нему — весь заспанный, весь сонливый, мягкий, чисто пушистый мишка, — Юнги уже пятый час пялится куда-то перед собой и здоровается с рассветом, так и не уснув; мысли не отпускали. Он думает о том самом «я люблю тебя больше всего на свете» и кольце, какое так и не поднялась рука преподнести Тэхёну вместе со всем своим изломанным миром в руках. Он думает о том, что Тэхён хочет кого-то третьего; одного Юнги ему недостаточно.***
Возможно. Юнги допускает мысль о том, что, в о з м о ж н о, он понял Тэхёна не так. Хотя, что в желании Тэхёна попробовать «втроём» неясно? Всё предельно понятно, на первый взгляд, несмотря на то, что от самой мысли Юнги колотит так, как при землетрясении в двенадцать баллов по шкале Рихтера. Ему казалось, что вдвоём им хорошо, что они н а к о н е ц — т о перестали друг от друга убегать. Казалось, что они нашли друг друга, и дорога у них теперь одна на двоих. Казалось, что с ним Юнги наконец может построить будущее, построить что-то ценное, крепкое, до самого, мать его, конца. Построить семью. Но это «втроём»… Юнги чувствует себя обесточенным. Электричество возвращается в тело с тэхёновыми поцелуями, прикосновениями, разговорами по душам, его улыбками, адресованными Юнги. Но провода периодически обрываются назойливыми мыслями, что производят под черепной коробкой самый настоящий мятеж, даже если сам Тэхён «ту самую тему» больше не поднимает по возвращении в Сеул. Кажется, жизнь стала прежней: совместный ужин, завтраки в постели, обсуждение трудовых будней, сон в крепких-крепких объятиях и встречи с Чимином и Чонгуком, на чьих лицах так и читаются беззвучные вопросы о том, почему Тэхён до сих пор не прислал им приглашение на торжественное бракосочетание, а, если отказал, то какого чёрта они до сих пор вместе. Но, вместе с тем, что-то становится не таким, как всегда. И Юнги просто сгорает от недопонимания, от поцелуев, в которые Тэхён может вкладывать что-то большее, чем к нему одному. Он действительно хочет впустить в их сексуальную жизнь кого-то ещё? Даже будучи осведомлённым в том, что Юнги его делить ни с кем ещё не станет? Не сможет? Себе не разрешит? Даже, если понимает, что это доставит боль? Возможно, этого Тэхён и хочет. Возможно, это плата, какую Юнги следует заплатить за то, чтобы Тэхён наконец отпустил целых десять лет той обиды, что скопилась слоями и под самый конец взялась толстой коркой, которую просто так не проломить. Возможно, в его глазах, Юнги слишком мало, для того чтобы от неё не осталось и следа. Юнги хочется проверить, узнать правду. Может, тогда ему самому станет легче. Он готовится. Тэхёна не предупреждает, хочет сделать сюрприз. Возможно, у его мальчика пропадёт всё желание, или, может, он насытится всем этим, Юнги не знает, не может ответить точно. Но жить с кучей неопределённостей он больше не может. Он хочет Тэхёна всячески, как только можно хотеть, и хочет дать ему всё, что Тэхёну нужно, и, если ему нужно это, Юнги даст. Столько, сколько сможет. Столько, сколько у него найдётся. Юнги начнёт с малого, потому что знает: Тэхён осведомлён обо всём лишь концептуально, образно. Он не знает, как к такому нужно быть готовым, как морально, так и физически. Но Юнги поможет, он научит. Он научит Тэхёна всему, если тот захочет, а долго просить Юнги уже не нужно: у них ушло долгих десять лет на то, чтобы отныне для Тэхёна больше в плане Юнги не существовало ни одного «нет». Потому что теперь всегда «да», всегда «я люблю тебя больше всего на свете», даже если ты кричишь об этом не просто словами, но и всем своим существом, каким тянешься к нему, каким жаждешь его. И, если Тэхёну нужно, Юнги сделает это. Он сожмёт для него весь свой мир до атомов. Он принаряжается — нужно, чтобы это было феерично и памятно, поэтому натягивает всё то, что безотказно возбуждает в его образе Тэхёна: чёрные зауженные брюки и рубашка того же цвета, что восхитительно смотрится в контрасте с бледной кожей Юнги. Тэхён почти теряет дар речи, когда Юнги заходит в их спальню таким. Галстук сразу вяжется криво, пальцы путаются друг с другом. Душит. Собственная горловина верхней одежды душит, нещадно давит на местность под кадыком; тот тоже двигается с тяжестью. У Тэхёна всё с тяжестью, когда Юнги вот такой, и даже не скажешь, что ему за тридцать. Он взирает на него в отображении зеркала у себя за спиной: глаза — чистый мрак, зрачков не видно, выбритые в андеркате виски, пара пуговиц расстёгнута — обнажает грудную клетку, рукава подкатаны почти до локтя. — Куда-то собираешься? — интересуется Юнги будничным тоном, оказавшись совсем за спиной; в затылок бьётся выдох его разгорячённого дыхания. Они продолжают удерживать зрительный контакт через призму зеркала, когда Юнги опускает свои руки на его плечи. — Я хочу встретиться с Югёмом и Ибо, — пытаясь сохранить твёрдость в голосе, отвечает ему Тэхён. — Как жаль, что сегодня ты занят, — с наигранным разочарованием и досадой выдыхает Юнги, затем его горячий поцелуй приземляется на тэхёнов затылок у самой линии воротника. — Я не знал, что у нас с тобой планы на этот вечер, хён… Тэхён роняет тихий выдох. Он скучал по прикосновениям Юнги, их как будто никогда не бывает достаточно, а последние несколько дней были для них обоих довольно выматывающими и напряжёнными в плане работы: хотелось лишь притащиться домой и уснуть под мягкие поцелуи. Тэхён соскучился по другим поцелуям. Дурманящим, сладким, липким, глубоким. Тем, что вынуждают трясущиеся коленки в конец подсечься. И по Юнги соскучился тоже; у них неделю не было секса, а Юнги уж точно знает, как привнести огоньку ко всему этому и выжать из ожидания максимум. — Юнги… — Тш… Ничего не говори, — и на Тэхёна высыпается целый дождь практически беспорядочных поцелуев, что, то приземляются бабочками на тело через ткань, то на саму стремительно подогревающуюся под прикосновением кожу. — Сегодня мои планы — ты. — Я обещал Ибо и Югёму… — Они легко переживут твоё отсутствие на один вечер, — вкрадчиво парирует Юнги, неустанно целуя его плечи на дразнящий лад. — Мы не виделись около месяца… — Тэхён всё ещё пытается как-то аргументировать свои сборы, хотя и знает: он проигрывает. Он уже проигрывает Юнги под этими поцелуями, под руками, что уже смело и по-хозяйски оглаживают тело, находят открытые участки кожи. Пальцы Юнги находят висящий, кое-как завязанный галстук, а затем наматывают его на кулак. — Юнги… Профессор Мин не разрешает ему закончить предложение, что бы там ни было. Он разворачивает его к себе лицом, крепче ухватившись за галстук, и впивается в чужие губы с голодной жадностью, какую всегда испытываешь, если достаточно долго не касаешься своего мальчика. Тэхён податлив, хрупок, гибок. Он никогда не составляет Юнги компанию ни в утренних пробежках, ни в зале, поэтому разница роста компенсируется различием телосложения. К тому же, Тэхён всегда от такого балдел, ему всегда хотелось оставаться маленьким в руках Юнги, всегда хотелось в них растворяться в сплошной эфир и рассыпаться звёздами, прятаться в них от всего окружающего мира. Ведь Юнги — дом. Он уют. Он сердце всего тэхёнового существования. — А если я скажу, что у меня для тебя есть сюрприз? — Юнги добивает его тоном — завлекающим, сексуальным, низким. — Уйдёшь — и подарок не получишь. — Даже если меня не будет всего час? — Даже если ты выйдешь из квартиры на миг и тут же вернёшься. Юнги безотрывно смотрит в саму душу, сам тэхёнов стержень. При нынешнем заламывании света у него в глазах мечутся золотистые искорки — сплошное чарующее дно, куда Тэхён проваливается с концами. Юнги без резких телодвижений высвобождает одну свою руку, чтобы потянуться к своему заднему карману узких брюк и вытащить широкую атласную ленту чёрного цвета. Тэхён ни за что не признается в том, что подобные вещи его не на шутку заводят. Он клялся себе в том, что не станет познавать всю эту херню с БДСМ, пока Чонгук не рассказал ему о том, сколько власти можно передать в руки Чимину. Это не означает, что Тэхён побежал изучать про плети и флоггеры, однако перспектива того, чтобы Юнги над ним доминировал… Чёрная лента. Как много всего Юнги мог задумать с ней? — Ты меня свяжешь? — Тэхён громко сглатывает. Картинок в воображении становится слишком много, и оно с каждой секундой рисует ещё. Юнги нечасто ведёт себя настолько властно. Он может выказывать это в быте, показывая, кто главный, но Тэхён просто течёт, нахер, когда это переносится на канву постели. Ибо Юнги — сосредоточение похоти, олицетворение всех его кинков во плоти. Тэхёну хватает лишь одного тягучего, тяжёлого, тёмного взгляда, чтобы взвыть, взныть, забиться в припадке от желания. Он сводит его с чёртового ума. — Бери выше, — псевдо-нежным голосом советует ему Юнги и отрицательно качает головой. Выше? — Прикуёшь меня к кровати? — А-а, — Юнги мокро исцеловывает его по линии точёной челюсти. — Я подскажу тебе, мой мальчик: сегодня ты будешь опираться на мой голос и мои касания, но для тебя весь мир будет в темноте. У Тэхёна глаза тут же чёрными становятся — жгучие, пылкие, там пожары сразу в пепел. Взгляд тёмный. И Юнги ему сегодня не разрешит смотреть, как их затушат. Юнги не мелочится, ловкими пальцами перехватывает мягкую и скользкую ленточку, подносит поближе к тэхёновому лицу, трёт ею щёку, позволяя Тэхёну привыкнуть к текстуре ткани. А затем делает так, чтобы последнее, прежде чем ослепнуть, был вид на его прекрасное, любимое, самое родное лицо. И для Тэхёна весь мир исчезает, погружается во мрак. — Ты веришь мне, — науськивающий голос шепчет в ухо, обжигает раковину. Тэхён инстинктивно тянется на звук, совершенно ничего не видящий, имеющий в арсенале лишь приблизительные нечёткие образы под веками. Он весь становится словно в несколько раз чувствительнее, из-за лишения возможности видеть, обостряются все остальные органы чувств: вибрации воздуха чувствуются мощнее, чужой выдох на коже кажется в сотню раз жарче. — Я верю тебе, — Тэхён шепчет в пространство. Какие-то мгновения он совершенно не ощущает Юнги, не понимает, где он: за спиной, сбоку, перед ним. Хочется выставить перед собой руки с вслепую отправиться искать его тепла. — Где ты?.. — Я здесь, — и Юнги оказывается рядом как по волшебству. — Давай снимем с тебя всю эту кучу бесполезной одежды? Сегодня она уже не нужна тебе. Тэхёна почти одолевает желание хотя бы написать Югёму с Ибо, что сегодня у него не получится встретиться с ними, но сделать это сейчас — разорвать всю феерию, происходящего. Сейчас, когда Тэхён оказывается совершенно обнажённым, плотность атмосферы комнаты кажется, как будто намного гуще. Он покрывается мурашками от самого лёгкого дуновения ветра, созданного искусственно Юнги посредством банального перемещения. — Вот, возьми мою руку, — Юнги оставляет свою ладонь у Тэхёна на щеке, чтобы его мальчику было проще найти его на ощупь. Тэхён послушно хватается за неё и доверчиво следует за Юнги. Когда он упирается коленкой в мягкий матрац, он понимает, что Юнги остановил его прямиком у самой кровати. Следуемый за этим поцелуй несколько выбивается из заданного настроя, но не убивает его. Это какой-то нежный, ласковый, полный восхищения, очарования, страсти поцелуй. Как будто по отзывчивости на него Тэхёна Юнги поймёт, действительно ли тот ему доверяет. — Ты так прекрасен… — он ловит чужой голос затяжным выдохом у себя на подбородке, и уже хочется ответить тем же, когда в голову приходит осознание: он не видит, каким сейчас выглядит Юнги, он не видит, как тот на него смотрит и чему тут быть прекрасным. Это добавляет какого-то невиданного раньше масла во что-то максимально интимное, когда полностью полагаешься на него. Тэхён чувствует невесомость, падая на мягкие простыни. Кровать дополнительно пружинит — и именно так он понимает, что Юнги неторопливо, с томной выдержкой опускается к нему на постель. — Юнги… — Мой жаждущий, мой очаровательный, мой требовательный мальчик. Тэхён тихо ойкает оттого, каким резким ощущается вес чужого тела на его собственном. Юнги не щадит ни его, ни себя, кусается, рычит, пускает в ход язык. — Юнги-и-и… Юнги мягко опрокидывает его на живот, льнёт грудной клеткой к спине и прикусывает чувствительный хрящик. — Бесподобный… — Хён… — Восхитительный… Тэхён тает. Он размазывается по простыням от жара всех этих слов, его лицо неистово горит. — Мой нежный… — Юнги не отлипает от его лопаток — острых, красивых, на одной из которых Тэхён набил себе малюсенький Титан — самый большой из спутников Сатурна. — Мой… Его. Просто его. Юнги аккуратно мнёт его ягодицы, не скупится на смазку, какую использует в качестве массажного масла. Тэхён рвано и громко дышит, слегка приподнимает наверх пятую точку для удобства обоих. Юнги дразнится пальцами: то давит на эластичные стенки заднего прохода, то оглаживает мошонку. — Юнги… Пожалуйста… — Мой нетерпеливый… — обращается к нему Юнги по-новому. Тэхён выдыхает от облегчения и старается максимально расслабиться — в него мягко и неторопливо толкается скользкий палец, раскрывая мышцы. — Ты такой горячий, такой узкий… — Юнги… — Тэхён сейчас задохнётся одним его именем, подавится каждой буквой, что вырывается из него по частям. К первому добавляется второй. — Скучал по мне? — Юнги подаётся корпусом вперёд, чтобы прошептать Тэхёну на ухо. И сам знает, что Тэхён не просто скучал — его на куски рвало от тоски. — Такой отзывчивый… — Нг… Тэхён пытается шевелить бёдрами, дабы те сокровенные три пальца, что в нём, уже наконец-то прикоснулись там, у плотного комка нервов, но Юнги как будто специально ставит себе за цель не стимуляцию, а именно растяжку. Он не хочет, чтобы Тэхён кончил раньше, чем он задумал. План совсем не таков. — Господи! Юнги! — Тэхён матерится вслед после упоминания бога, когда Юнги толкается в него четырьмя пальцами — длинными, тонкими, охуенными пальцами, на которых Тэхёну уже охота распасться. В Тэхёне становится пусто, а тишину развинчивает одно лишь его тяжёлое дыхание, больше похожее на хрип. Он кусает губу от предвкушения. Он теряется в догадках, каково будет ощущать Юнги вот так, идти за ним вслепую, руководясь одним лишь голосом, одними движениями. Слушая лишь тело, слушая лишь сердце. — Юнги! — но входит в Тэхёна не Юнги. Это что-то прохладное, неживое, хотя, нужно признать, повторяет настоящий член отменно — ярко выраженная головка, вьющиеся сети вен разной толщины. Вещь упирается туда, куда Тэхёну нужно, вызывая сразу и стон наслаждения, и недоумённый смешок с его уст. Он улыбается куда-то в пространство, не понимая, с какой стороны находится лицо Юнги. — П-подожди… Что это? Игрушка несколько меньше члена Юнги, Тэхён для неё растянут так хорошо, что её движение в нём не доставляет абсолютно никакой боли. — Тебе нравится? — слышится голос Юнги где-то справа. — Это… Это очень странно… Оно неживое, но… Ох… Да, вот там… Сделай так ещё раз… И если Тэхён думал, что на этом всё, он жутко заблуждался. Его аж подкидывает, когда на пару с игрушкой в него снова проталкивают палец. Растяжка не окончена. — Юнги?.. — А теперь расскажи хёну подробнее, мальчик, — Юнги снова опаляет мочку его уха жаром и на этот раз надолго задерживается рядом, кончиком языка вычерчивая контур. У Тэхёна ушки по-милому большие, у Юнги достаточно много площади, где можно прикусить, где подразнить своим дыханием, — говоря о сексе втроём, ты хотел третьего в нашу постель? — его рука смыкается вокруг тонкой тэхёновой шеи, вынуждая младшего потянуться подбородком вверх; к первому пальцу и игрушке он осторожно прибавляет второй — и Тэхён сдавленно мычит, стиснув зубы. — Или ты просто хотел в себе сразу два члена? Тэхён забывает, как дышать. Юнги выуживает из него лишь самые отборные стоны. — Хё-ё-ён… — Поделись с хёном. Хён хочет знать, Тэхён-и. — Б-блять… — «Блять» не ответ, мой мальчик. Мне нужны твои рассуждения. Тэхёну не до рассуждений. Ему так хорошо, что мозг, кажется подтекает. — Два члена в себе принять, ой как, непросто, золотце, — Юнги заговаривает с ним обманчиво мягким голосом, насквозь пропитанным ревностью. — Это требует подготовки… Требует времени. В Тэхёна никогда и ничего шире члена Юнги не входило. Иногда Юнги мог для контраста добавить ещё и один палец, от чего Тэхён срывал себе всё горло в криках и стонах, но сегодня… Сегодня его растягивают так, как никогда. — Требует сил, — продолжает Юнги всё тем же тоном. Тоном, что гонит по всему тэхёновому существу электричество. — Юнги, пожалуйста… — О чём ты меня просишь, мой мальчик? Тэхён и сам не знает. Ему одинаково хочется избавиться от незнакомого давления, как и прибавить к нему ещё. — Мне пригласить сюда третьего или трахнуть тебя? У Тэхёна всё в голове взрывается от того, с какой ревностью и собственническими нотками ставит перед ним ультиматум Юнги. Да нахуй ему не упал кто-то третий. Есть только Юнги. Только он был, есть, и всегда будет. Ему хочется, чтобы Юнги заменил игрушку собой, чтобы Тэхён увидел всю Вселенную под веками, образование новых молодых звёзд. — Так о чём же ты меня просишь, м? Тэхён захлёбывается в нём, таком сильном, крепком. И до чёртиков обиженном. — Юнги… Я хочу тебя… Прошу… Тэхён уверен, что плачет, вся чёрная атласная лента пропитана его слезами и потом. Его потряхивает от того, как сильно сейчас хочется Юнги. Хочется увидеть его, прижаться, поцеловать, утопить его в себе. Хочется всего его. До сумасшествия. — Хён покажет тебе, Тэхён-и, не переживай. И Тэхён буквально охреневает от этой жизни, когда, вытащив пальцы, Юнги проталкивает в него головку. Медленно. Аккуратно. Не забывает следить за тем, чтобы не переборщить. — Всё хорошо, мой мальчик, — Юнги как будто забывает о том, что ему отведена сегодня жестокая роль. Он гладит Тэхёна по спине, отвлекает поцелуями в тот Титан, что был набит парой к Сатурну Юнги. — Тише, всё хорошо, — он целует Тэхёна в затылок, подсовывает под вспотевшее тело Кима свою ладонь, чтобы найти изрядно текущий член и попытаться отвлечь им Тэхёна от боли. — Ещё немного, потерпи… Ещё чуть-чуть. Юнги мягко толкается внутрь — Тэхёну остаётся только выдохнуть. Он ничего не видит, но его глаза под чёрной лентой широко распахнуты. Имитация того, что в нём сразу двое, до невозможного реалистична. Несколько плавных толчков шевелят в Тэхёне и игрушку, создавая диссонанс в движениях. Юнги держит его крепко, нежно, шепчет на ухо что-то ласковое, восхваляющее, поклоняющееся. Тэхён привыкает к распирающему чувству внутри себя, срываясь на стон, когда член Юнги подталкивает головку игрушки к простате. А затем и вовсе кричит, когда от той самой головки начинает исходить вибрирующий импульс. — Ю-Юнги! Вибрация дополнительно стимулирует как Тэхёна, так и Юнги, что продолжает размеренно подаваться бёдрами в узкое тепло. — Мой великолепный, смелый, выносливый… — Юнги кусает его в плечо, с горячим чувством признаётся ему в любви. — Мой чудесный. Тэхён кончает раз, затем второй. Игрушка вынимается из него так быстро, что он не успевает даже вскрикнуть, быстро сжавшись вокруг одного только Юнги. — Хён очень любит тебя. Очень. Юнги толкается в него ещё несколько раз — с чувством, размашисто. Стаскивает с его глаз повязку и долго-долго целует. И на этом Тэхён изливается снова, мощно и ярко, кусает Юнги, даже пытается ударить от переизбытка чувств. Юнги кончает в него следом и продолжает сладко целовать, невзирая на уставшие возмущения. Тэхён не знает, он теряется в чувствах и ощущениях: ему хочется навсегда запретить Юнги делать что-то подобное. Ему хочется попросить Юнги повторить такое ещё раз. Хочется к чёрту его послать или притянуть к себе поближе. — Я знал, — шепчет он сорванным осипшим голосом. — М? — Юнги лежит рядом и выводит на его плече невидимые линии паутин кончиками своих пальцев. — О чём ты знал, мой мальчик? — Что сильно задел тебя тогда. Разговорами о ком-то третьем, — отвечает Тэхён, устало улыбнувшись. — Если знал, что заденет, зачем говорил? Тэхёну сложно сказать. Он многого ожидал от Юнги. Но, возможно, больше всего, каких-то активных действий? — Ты знал, что я не смогу тебя ни с кем делить, но всё равно захотел… — А если бы я действительно хотел этого, ты бы взаправду не позволил? — Тэхён приподнимается на локтях, пытаясь посмотреть Юнги в глаза. Юнги намеревается отвернуться, но что-то не позволяет ему. Тэхён хочет контакта, хочет открытости, и Юнги это ему даст, как бы ни было для себя неудобно. — Я бы позволил тебе всё, несмотря на то, насколько мне было бы от этого больно, Тэхён. Я десять лет открывал тебя для себя. Десять лет забирал всё самое прекрасное в том, что может дать тебе молодость. Ты сконцентрировал её на мне… И для меня более чем понятны твои пожелания попробовать что-то новое… Это… Это задело во мне тревогу за то, что тебе меня может быть недостаточно. — Когда ты уже поймёшь наконец, хён? — Тэхён находит в себе силы привстать, сесть и обхватить лицо Юнги ладонями. — Мне ничего в этой жизни не было настолько нужно, как ты. Ты был нужен мне десять лет назад, ты нужен мне сейчас и будешь нужен! Всегда ты. Ты это понимаешь? Я всегда буду выбирать тебя. Юнги требовалось только это, чтобы урезонить все свои океаны, погрузить их в штиль, омыть ими тихую гавань. Тэхён всё ещё выбирает его, и будет выбирать. Большего ему не нужно. — Я нашёл кольцо, Юнги, — Тэхён сбалтывает нечто страшное, нечто, что испортило, наверное, весь момент, разрушило всю его магию. — Как? — Юнги отвечает ему не сразу помрачневше-взволнованным голосом. — Где-то месяца три назад ты забыл свой телефон в кармане пальто, и тебе звонила Давон. Ты уснул на диване в гостиной, и я не стал тебя будить, отправился за твоим телефоном. Начал искать его по карманам, а там нашёл кольцо в коробочке… Ты… Ты носишь его в кармане… Каждый день… — Я не могу… Не мог найти нужный момент. Всё пытался сделать это, чтобы всё было идеально, но каждый раз что-то было против меня. А ты заслуживаешь этого, ты заслуживаешь, чтобы я попросил твоей руки красиво, но, похоже я всё испортил. Я хотел сделать это раз семь, я считал. В Сан-Франциско… А затем ты сказал мне, что хочешь попробовать секс втроём, и моя вера в то, что я важен тебе всё так же сильно, несколько пошатнулась, — Юнги взваливает на него свои переживания, рискнув открыться. И его смятения встречаются доброй, ласковой улыбкой. — Юнги, мне не нужно идеально. Ни ты, ни я не такие. Идеала не существует, и мне не нужно быть близко к нему. Я хочу неидеального тебя, со всеми сколами, трещинами, царапинами. Мне нужен мой Юнги, мой хён, тот, что разжигает во мне бурю. — Такой в наличии есть, — глухо смеётся Юнги, кивнув устало. — Поэтому, если тебе есть, что у меня спросить, — спроси. Если тебе нечего, и ты не готов, я подожду. Это не Тэхён снова должен ждать, нет. Больше он ждать не будет никогда, потому что для себя Юнги уже давно знает. Для себя он уже давно решил. — Ким Тэхён, я встретил тебя разбитым мальчиком с миллиардом звёзд в глазах. И ты подарил мне каждую. Ты научил меня этому чувству, и с тобой я не просто ощутил, что любим. С тобой я ощутил чувство покоя, дома. Ты моя жизнь, Тэхён. Ты моё «до» и моё «после». Я люблю тебя так, как ещё не любил, и никогда больше никого не полюблю. Для меня было бы огромной честью стать твоим партнёром по жизни, — Юнги тянется за ручкой шуфлядки у прикроватного столика и достаёт ту самую бархатную коробочку. — Ты разрешишь мне стать твоей семьёй? У Тэхёна глаза на мокром месте. Щёки уже в слезах, губы дрожат. Он не планировал реагировать так плаксиво, но он не думал, что Юнги выскажется ему вот так. Это гораздо мощнее любого «выходи за меня». Юнги предлагает стать его семьёй. — Я разрешу тебе всё, Юнги. — Мой мальчик. Моя любовь. У Сатурна всегда есть Титан. У Тэхёна теперь есть своя, настоящая семья.