Роялистка

Вчера еще с этим, а сегодня уже с другим.       Мы, как помнится, еще ни разу не описывали Органный зал изнутри? Ах да, первое его упоминание свелось к изничтожению весьма искусно сконструированного инструмента, однако же, не бесполезному изничтожению. Его Величество порой осмеливался утверждать с высоты своего многогранного опыта, что ни одно его действие, сколь бы безумным оно не казалось, таковым не является, если идет на пользу его творчеству.       Дамы ввели Элевин под своды описанного помещения и исчезли, как только за ними с четким щелчком захлопнулись двери. Орган поблескивал в конце центрального нефа. Карниз огромной полукруглой апсиды был инкрустирован горным хрусталем, а окован чистым золотом. Потолок, устремленный в готическом стиле ввысь, захватывал дыхание, а освещенный всего лишь одной тонкой свечой в руке девушки, устрашал. Сентябрь подходил к концу, однако темнело уже достаточно рано. На стене таинственно поблескивали трубы.       Элевин подошла к мастерски обновленному уже сколько лет как инструменту и нерешительно открыла крышку; опустила руки на клавиатуру и, быть может, чисто от волнения и страха темноты стала играть уже засевшую в ее памяти мелодию. Она боялась забыть ноты на полдороге, ведь рядом с ней не было ее учителя, который ловил ее ошибающиеся руки и переставлял ей пальцы так, что их движения в конце концов сливались в красивую музыку.       Шло время, башенные часы пробили десять; другие руки внезапно опустились на ее, и она едва не закричала. Король вошел совсем неслышно, подобно юркой лисице, преследующей свою чуткую добычу; а быть может, девушка была всего лишь чересчур взволнована.       – На рояле училась, – констатировал он, и непонятно было, одобряет он это или нет.       – Как и было сказано, ваше Величество.       Король кивнул, но рук своих не опускал и ее рук не отпускал; в противоположность ее учителю он не вел ее, но следовал за ней пальцами.       – Цойбер, – сказал он, наклоняясь и многократно прижимаясь губами к пальцам Элевин. – Меня зовут Цойбер.       – Я до сих пор учусь, Цойбер, – послушно ответила девушка, внутренне безумно дрожа. Молодой красивый король стал ей симпатичен с самой первой встречи, но некоторые, а точнее, многие черты его характера, хорошо знакомые ей по слухам, пугали ее. Что бы на подобного рода поцелуи сказал ее жених, ее отнюдь не волновало, однако.       – Я буду учить тебя сам.       – У вас достаточно дел, кроме меня, и вам не стоит беспокоиться. Мой жених платит умелому музыканту...       Она не подумала, как эти слова могли задеть ее собеседника, но тот вопреки обыкновению не пришел в ярость, а напротив, погрустнел и заговорил только после того, как Элевин закончила.       – Жених у тебя уже есть, музыкант умелый учителем у тебя есть, а мне что ж останется? – проговорил король и несильно сжал ее руки. – Все обижаешь меня. А мы только познакомились…       – Вы гениальны, но вы не делали мне предложения, – Элевин пошла на откровенную лесть и не менее откровенный намек. – Еще не делали.       – Говори мне «ты».       – Вы должны это заслужить, Цойбер.       И король моментально захотел это заслужить.       Он оттеснил девушку от рояля и ударил по клавишам сам, и тогда, казалось, самый Шлез-Шенлаут содрогнулся до основания. Эта ода посвящалась Элевин, и, конечно же, ноты своей пьесы она должна была вручить ему. Это было, как минимум, высочайшим приказом.       – Я не хочу делить тебя ни с кем, как тебе неясно. Я уже влюблен в тебя, – она чувствовала его горячие губы на своей шее, и все у нее внутри трепетало, хотя отчего-то щипало в носу.       – Вы меня почти не знаете.       – А уже желаю тебя. Узнать.       – Я обручена, – твердо заявила наконец Элевин, не делая ни малейшей попытки вывернуться.       Мы ломаем себе голову, было ли то врожденное преклонение перед королем или же он действительно так ей нравился, что помолвка ее летела, как сказал бы Цойбер, к чертям? И мы даже не можем предположений делать, потому что король пополнел и притягивал девушку немного меньше.       Цойбер в конце концов по-настоящему поцеловал Элевин, тепло и нежно, по какой-то причине сумев справиться со своей обычной несдержанностью.       – Твой жених продал тебя мне, – прошептал он так, как будто девушка была, скажем, изысканным заграничным ковром, а он был несказанно счастлив своим приобретением, – и знаешь, за что? За то, чтобы стать графом Южным, забирать оброк с... с полутора тысяч квадратных миль, еще это, свое богатство преумножить, а затем, как болтают, жениться на этой... на принцессе Зондрийской.       И Элевин сейчас же вспомнилось, как Эдель рассуждал о том, что по венчании отвезет ее вместе с ее семьей в Объединенную Зондрию на пасхальную седмицу. Кстати говоря, монархия в этом государстве давным-давно уже канула в лету, и никакой принцессы там не было и в помине. Но наша героиня не слишком хорошо разбиралась в государственном устройстве.       – И вы теперь сделаете его графом Южным, – беспомощно прошептала она, почему-то уже не столь расположенная к королю.       – Сделаю, ведь подарок мне очень нравится, – бессовестно заявил Цойбер, целуя девушку. Он не видел, как потемнели ее глаза от его слов. Он был очень занят. – Граф говорил, хороший слух у тебя. И голос, наверное. Спой для меня!       Король потянул ее платье за пояс и начал по одной расстегивать пуговки. Элевин задрожала, но не только от волнения: холодный осенний ветер прокрадывался в щели между глиняных кирпичей.       Эти встречи повторялись ежедневно, причем местом их встречи был далеко не всегда Органный зал; Шлез-Шенлаут был, как можно догадаться, полон музыкальными инструментами разнообразного толка и масштаба. Через некоторое время король показал Элевин свои собственные стихи, и теперь от нее требовалось исполнять именно их.       Звук взлетел крещендо, и тотчас же рухнул наземь. Это была обычная манера игры Цойбера, но Мадва попыталась все же вновь заняться естествознанием. Король редко захаживал в книжное царство, и обычно эти залы были надежным укрытием для нее.       – Читаешь, – сказал Цойбер, завершив свое представление. Он резво прошагал половину библиотеки, подошел ближе к девушке, нагнулся, посмотрел даже, чем она была так увлечена, полистал ее книгу. – Хочешь, привезут тебе этих самых тигров?       – Ваше Величество, я сомневаюсь, что погода Тонды будет им подходящей, – улыбнулась Мадва. – И они беспощадные хищники.       – Я сделаю для них отдельную комнату в Шенлауте. С печью и курами, – король вчитался в несколько строк. – Видишь, они нечасто убивают людей. А я прикажу страже охранять тебя с обнаженными мечами, пока ты будешь смотреть на них.       Мадва тактично промолчала, а король заставил ее подняться на ноги, поцеловал, прильнул к ее груди и на руках понес ее в тот самый укромный угол, где пряталось недавно приобретенное фортепиано.       – Ты говорила, немножко тоже умеешь, – сказал Цойбер, занимая высокий пуфик перед клавиатурой и усаживая девушку так, чтобы ей было удобно дотягиваться до клавиш, а ему – обнимать ее при этом коленями. – Надеюсь, не забыла, как, за пять лет.       – За семь, ваше Величество.       – Серьезно? И все семь я люблю тебя, – он прижался к девушке и отмахнулся романтической фразой. На самом же деле, Цойбер мало того, что был невнимательным, так еще и считал достаточно плохо и был уверен, что Мадве восемнадцать лет. И чувствовал себя при этом истинно возмужалым и опытным.       А Мадва действительно помнила уже очень мало из нотных тетрадей.       – Что это за трели?       – Пастушья колыбельная. Девочкой я ходила за стадом, и мы с подружками играли это на дудочках.       Цойбер снисходительно покачал головой.       – И как же ты, интересно мне знать, играешь это сейчас на клавишах. Дурочка, выдумщица...       И девушка снова не произнесла ни слова о своей музыкальной грамотности. А вообще она любила поговорить и много что могла рассказать о своей деревенской жизни. Не раз приходилось ей караулить стадо в одиночку, слыша пронзающий сумерки волчий вой. Однажды она брела по лесу и слышала, как медведь пробирался сквозь чащу и только чудом удалось ей избежать роковой встречи.       В детстве они с подругами часто прятались среди деревьев и наблюдали, как под гул охотничьего рожка мчался король со своей свитой; один раз им даже повезло настолько, что они видели, как били из луков куропаток. Попадая в цель, стрелы открывали путь фонтанчикам крови, и девочки дрожали, но внимательно следили за действом.       Когда ей было десять, вспоминала Мадва, она первой заприметила светлую голову мальчика в колеснице вместе с королем Сигером. С тех пор они с подружками всеми силами стремились привлечь к себе его внимание, но принц никогда их не замечал.       А еще Мадва действительно каждый воскресный день играла в церкви и сейчас судорожно пыталась вспомнить расположение нот в тактах. Получалось у нее это медленно, совсем неуверенно и как-то так заунывно, что Цойбер едва не взвыл.       – Говорю тебе, так будет лучше звучать, – он оттолкнул руки девушки и начал вдохновенно импровизировать. – Больше дави, сильнее... А теперь вот так, быстрее, быстрее... И вот! Брось руки! – Мадва улыбнулась, думая о том, как порой король похож на ребенка, и тогда он как с ума сошел. – О Боже, как я люблю тебя! – он исступленно сжал ее ногами так, что ей стало больно. – Больше любить просто невозможно, я умру из-за этого, умру из-за тебя прямо сейчас...       Мадва ждала, пока этот приступ пойдет на спад, не говорила ни слова и замирала от страха, когда понимала, чем это может закончиться. Это было не в новинку ей, ведь такие королевские истерики случались с завидной регулярностью. И каждый раз от признаний в любви он переходил к оскорблениям, а пару раз даже ударил ее в порыве страсти. И на коленях просил прощения. Казалось, это доставляло ему особенное удовольствие.       – Я обожаю тебя, – простонал Цойбер, будто что-то причиняло ему невыносимую боль. – Я хочу уничтожить этот инструмент, этот замок, это чертово государство, моя королева. Я хочу, чтобы мы стояли на развалинах, и пусть бы все горело огнем...       – Не надо говорить «обожаю», – сурово заметила Мадва, заставляя короля воззриться на нее, как на привидение. – Говоря так, вы нарушаете Первую и Вторую заповеди. Это смертный грех, и вам предстоит каяться в ближайшую субботу, ваше Величество.       Цойбер вслушивался в тишину, как будто желая удостовериться, что девушка в самом деле что-то говорила вслух, а когда поверил, то прямо-таки взревел и как-то весь обмяк. А Мадва наконец позволила себе выдохнуть.       Октябрь подходил к концу, и с каждым днем Элевин все больше свыкалась с придворной жизнью – с непрерывным праздником жизни.       – Поскольку нам поручили развлекать вас время от времени, как вы наверняка весь месяц замечаете, пройдемте нынче в галерею, – сказала Вихимп, как обычно задававшая тон беседе. Три другие дамы также были в наличии, однако Анели не выглядела особенно счастливой этим обществом. – Вы знакомы, к примеру, с художниками из Хайсетии? Говорят, тамошние не особенно их любят, а вот мы в Тонде...       С творчеством ни одного из художников-хайсетов Элевин не была знакома, однако в их государстве имена эти вечно были на слуху. Каждый тондеец с самого детства знал наверняка, что в жизни перед ним лежит особый путь, полный фантасмагорических событий и встреч. Это было именно потому, что тондейцы по природе своей исключительно чувствительны, сострадательны и восприимчивы, в противоположность тем же расчетливым зондрийцам.       Эмоциональность и восприимчивость, как известно, подкрепляется живым интересом к творчеству разного толка и масштаба. Дураком был тот тондеец, что ни разу не делал попытки творить. И сам король в то десятилетие был не бесполезным придатком монархического общественного уклада, но сам, своими ногами или, что точнее, руками и пальцами указывал народу путь.       Да, Цойбер I не просто был рожден перстненосным, но, позволим себе оксюморон, как король служил путеводной звездой для каждого своего подданного. И неизменно к черту отправлялись рассуждения о том, куда этот путь ведет, ведь знаменательность его состояла в том, что он был особ и Богом благословен. Ну, точнее, сэром Ристером Тарбом.       – Эти растения, похожие на огромный лук, называются пальмами, – рассказывала Вихимп каждый раз, видя интересный экземпляр на полотне. – Эта огромная лужа называется морем, но только в том случае, коли Бог растворил в ней соль.       – Этот мужчина, который держит вместе с еще одним мужчиной на плечах этого импозантного старца, называется раб, – церемонно вмешалась Шойзань и скорчила рожицу. – Ему не платят деньги за такие покатушки, а только кормят, чтобы он мог продолжать катать. В древние времена такие люди были повсеместно, а в нашем обществе мы избавились от них.       – Мы молодцы, правда? – вдруг воскликнула Луная, и Анели странно посмотрела на нее при этом.       – Сейчас не кормят, а доказывают, что верный гражданин должен довольствоваться сотворенной с целью пропитания травой, – тихо сказала она, и на этом беседа, к несчастью, прекратилась. Вихимп оскорбленно замолчала, и Элевин вновь почувствовала себя не вовремя и не в том месте.       Такие остановки всегда повергали ее в депрессию. Она никак не могла понять, какую остальные три дамы играли при короле. А это было делом первостепенной важности. Элевин старалась быть как можно более расчетливой девушкой, чтобы затем добиваться поставленных целей.       Но удавалось ей это далеко не всегда. Например, с течением времени Элевин сходилась все ближе именно с Анели, чье положение представлялось ей более всего неопределенным.       Граф Сребрегранный все не спешил способствовать переселению своей невесты в Шлез-Шенлаут, хотя устно активно одобрял такое развитие событий. Каждое утро он добросовестно доставлял Элевин к десяти часам ко двору, но к восьми вечера неизменно появлялся опять. Король, однако, нервничал все сильнее и даже начал больше времени уделять делам; с вдохновением у него перестало ладиться.       Дома же у Элевин все менялось далеко не в лучшую сторону. Кое-какие подозрения начали у нее появляться уже давным-давно, но подтверждения не получали. Когда ее привычную Серр сменила новая девушка по имени Леба, она удивилась, а после того начала невольно подмечать изменения в облике той. Блестящая подвеска, слишком вычурные сережки или платье дорогой ткани – все это было более, чем очевидно.       – Я хочу назад мою Серр, ты должен рассчитать Лебу, – сказала Элевин своему жениху без лишних отступлений. – Я недовольна ей.       – Чем же именно, милая? – спокойно поинтересовался Эдель, улыбаясь, будто это было всего лишь глупым женским капризом. Но Элевин не отвечала ему улыбкой.       – Моя комната остается все время нечистой, и мои платья неотутюженными. Она ленивая и нечистоплотная, и это я еще мягко говорю. В ее положении так нельзя.       – Полы в твоей комнате начищены до блеска, юбки накрахмалены, шелк отполирован, – резонно возражал Эдель по каждому пункту. – А положение – вещь поправимая...       Граф знал, зачем это говорил, знал, как отреагирует на такие его слова его невеста, и спокойно улыбался. Элевин же помнила дубовую избу и ледяную воду, жесткие льняные полотна и вкус каши на воде. И с трудом сдерживала слезы в эту секунду.       – В конце концов, она меня оскорбляет, – жестко сказала девушка, выпрямилась и топнула ногой. – Ты должен сделать так, как я говорю.       В ответ на удивленно приподнятые брови Эделя она даже не смогла ничего ответить, но вместо этого из ее глаз все-таки брызнули слезы. Тогда глаза графа слегка закатились.       – Тебе не на что жаловаться, милая, и никакой жалости ты не заслуживаешь. Она тебе попросту не нужна, – заявил Эдель и как будто ласково погладил Элевин по плечу. – Я знаю про твои шашни с королем. И я тоже имею на это право.       Девушка шмыгнула носом и выровняла дыхание, хотя это далось ей тяжело.       – А я знаю, что ты будешь граф Южный. Из-за моих шашней.       – Кто я буду?.. – Эдель опять приподнял брови, но на этот раз был уже не столь равнодушен. Он нежно притянул к себе девушку и поцеловал ее. – Я плохой человек, я знаю. Но мне тяжело здесь, когда я знаю, что Цойбер играет для тебя в Шенлауте...       Мы, как признаемся, не слишком хорошо знакомы с графом Эделем, и поэтому его поступки нам сложно трактовать и объяснять. Но в отношении Элевин он был не совсем прав, как и не совсем ошибался.       Текло время в замке Шлез-Шенлаут. Как будто нарочно для своей новой дамы сердца Цойбер повелел выдраить большинство комнат и каждый божий день устраивал в ее покоях маленькие пиры для нее, себя и нескольких приближенных, которые с Элевин общаться не особенно стремились. Столы каждый день ломились от яств, и каждую ночь охотничьи псы устраивали кутеж.       – Я чувствую себя определенно не в своей тарелке, милая Анели, – сказала Элевин как бы между прочим. – Ничего и никого не знаю, даже королей, что на стенах... Который вот этот?       Девушка указала на изображенного на полотне перед ней, и тотчас же ей стало несколько совестно.       Глаза короля были того же голубого цвета, что и те глаза, которые теперь так часто находились так близко от ее собственных, хотя и были ощутимо мягче, и форма их была несколько отличной.       – Простите, – негромко произнесла она и покосилась на свою собеседницу. Та же и бровью не повела, перевела взгляд на портрет и ровно-ровно вздохнула. – Каким он был, Анели?       – Умным, наверное, – как-то без особого энтузиазма ответила девушка и моргнула, – храбрым, мужественным, честным, порядочным... – она выпрямилась и наконец заговорила твердо. – Я ведь почти не знала его. Мне было всего девять, когда появился законный наследник, и я отошла на второй план.       – Он не?..       – Он поселил маму в хороший дом, дал ей денег, чтобы ее взяли замуж, – Анели проговаривала это четко и спокойно. Слишком четко и спокойно, чтобы Элевин могла подумать, что ей было все равно. – Он еще до моего рождения был помолвлен и отказаться от своего слова не мог.       – Вы с ним не общались после этого вовсе?       – Элевин, можно подумать, вас совсем не учили, как следует вести себя в обществе, – со странным выражением произнесла Анели и вдруг заулыбалась. – Впрочем, я кое-что скажу вам, коли вы так уж непосредственны, – и вздохнула. – Сигер IV дал мне все то же самое, как ежели бы я и в самом деле была принцессой. У нас не бывало недостатка ни в чем, и я закончила Академию. И, ежели мне чего-то не хватало, например, я хотела учиться рисовать, писать красиво или, черт возьми, музыке, мне стоило лишь высказать это в переписке. Я была счастливым ребенком, Элевин, и это все, что я скажу вам об отце.       – А с его нынешним Величеством вы близки? – девушка практически перебила свою собеседницу, едва отреагировав на ее речь коротким кивком. Анели внимательно посмотрела на Элевин и фыркнула.       – В наше сумасшедшее время я спрошу вас для начала, в каком смысле. Я хорошо знаю его, милая. Что вы хотите узнать?       Элевин опустила глаза вначале, а потом опять взглянула на портрет старого короля. На его руке было даже изображено кольцо с известной гравировкой, и, судя по картине, сидело как влитое. С пальца Цойбера оно пару раз на ее памяти соскальзывало, когда он особенно сильно увлекался игрой.       – Не смущайтесь, Элевин.       – Я не знаю, как...       – Я постараюсь ответить.       – Но как же вы...       – Я никому не скажу, милая.       Элевин закрыла лицо руками, покраснела и слабо хихикнула.       – У него точно все хорошо с мужской силой?!       Анели внимательно заглянула Элевин в глаза, задумалась, перевела взгляд на портрет Сигера IV и пожала девушке руку. И откровенно расхохоталась.       – Думаю, нам не стоит говорить при всем честном народе? – сдержанно улыбнулась наконец Анели, «академик, каллиграф, художник, бастард». Элевин показалось естественным, что король может испытывать к ней нечто вроде братского доверия. – Я покажу вам библиотеку. Очень богатый выбор книг там, ежели вы, конечно, интересуетесь. Сигер IV большое внимание уделял литературе.       – И там, конечно, никого? – попробовала пошутить девушка, прощупывая почву.       – Удивительно, ежели было бы иначе, – последовал отчего-то раздраженный ответ. – Кабы люди интересовались чтением, они бы думали сами, а не по приказам других. И королей бы не было, хотя вы, наверное, думаете, что мне не о чем сокрушаться. Вы интересуетесь литературой?       – Конечно, – поспешила заверить Элевин, которая едва ли прочитала за всю свою жизнь больше десяти книг. Это, тем не менее, казалось ей очень внушительной цифрой. Впрочем, и то, что она читала, тщательно выбирал старый граф, отец Эделя, так что вряд ли можно было утверждать, что здесь обошлось без приказов.       Они шли мимо каскадов блестящих от чистоты полок, что могло показаться удивительным. Вот уже семь лет король и не думал следить за благосостоянием библиотеки: сам он время от времени брал себе книгу-другую, но ему и в голову не приходило позаботиться об уборке. Впрочем, ему, как мужчине, в вину ставить это было нельзя; и эту роль приняла на себя леди Мадва, бывшая долгое время единственным человеком, могущим заставить Цойбера предпринять хоть что-нибудь, кроме бесконечной игры. А она любила библиотеку. И слуги по старой памяти продолжали полки драить.       – Что за человек его Величество? Чем я могу занять его, кроме музыки?       Анели задумалась; ее губы застыли в полуулыбке, и Элевин приняла этот ее жест за презрительный.       – И, может быть, есть что-то, чем я могу обидеть его? О чем говорить не надо?       Элевин, знавшая, по сути, что при дворе свои мысли принято скрывать и облегать в удобоваримую форму, зачастую терпела в этом неудачи. Отсутствие аристократического воспитания давало себя знать, и Анели беззастенчиво смеялась над этим.       – Хотите знать, как избежать участи леди Мадвы, – констатировала она, опускаясь за застеленный бархатной скатертью стол. Тотчас же зажгла масляный светильник, и полутьму рассеяло тихое теплое сияние.       – Хорошо, ежели вы так это зовете, – Элевин мужественно улыбнулась, – да, я хочу знать, как выйти замуж за короля. Можете вы что-нибудь мне посоветовать?       Анели всплеснула руками и покачала головой, вздохнула и выудила из шкафа какую-то книгу.       – Откуда же вас граф привез, прости Господи. Счастье ваше, что говорите вы со мной, а не с леди Шойзань, например. Она бы, конечно, всеми силами убеждала вас, что помогает вам, но потом о ваших намерениях каким-то образом узнал бы и сам Цойбер. Надо оно вам?       – О...       – Вот и думайте впредь, что и кому говорите, моя милая, – наставительно заметила Анели, но погладила девушку по щеке. – Впрочем, пока спрашивайте меня, о чем захотите. Только ежели это вам не очевидно, я с братом не спала.       – Господи Боже, ну конечно же, нет, – густо покраснела Элевин.       – Детьми мы не встречались, во взрослом возрасте я стала придворной дамой и ко всеобщему удивлению заслужила доверие, – Анели смотрела в сторону и проверяла, что ни один человек в библиотеке незаметно для нее не появится и не подслушает их диалог с новой фавориткой. Вопреки тому, чему только что учила она девушку, Анели говорила чистую правду, подкупленная непосредственностью своей собеседницы. – Мне льстит, что он посылает за мной каждый раз, когда ему хочется излить душу. И да, о Мадве я также знала все.       Элевин раскрыла глаза и прислушалась так заметно, что Анели опять залилась смехом. Элевин покраснела.       – Что же... Цойбер по Мадве, как говорят в народе, откровенно сох. Кучу денег на нее спускал. Жизни без нее себе не представлял. Я в этом могу вам поклясться.       – Это хорошая черта для мужчины, – осторожно сказала Элевин, размышляя, «сохнет» ли по ней Эдель и «сохнет» ли Цифал по Байфел.       Ни в одном из случаев она не могла сказать определенно да или нет, а, впрочем, зря. Читатель наверняка уже давно заметил, что граф Сребрегранный к своей невесте относился достаточно прохладно, но она, как и любая женщина, не признавалась в этом даже себе самой.       – Благодаря Мадве в Шенлауте образовалось ученое сообщество, – перечисляла Анели. – Конечно, и отдаленно не похожее на какое-либо зондрийское: Цойбер в противоположность отцу не считал нужным давать им много денег. Но хоть иногда собирались ученые мужи, которым почему-то было очень интересно общаться с первой леди.       – Вы первая, кто назвал ее первой леди, – улыбнулась Элевин. Анели презрительно хмыкнула и закатила глаза, но продолжила.       – Из-за Мадвы Цойбер иногда давал денег на что-то для церквей. Хотя он считал, ее благочестие доходило порой до абсурда.       – Вот как!       – Да, я об этом тоже знаю, – на сей раз порозовели щеки уже у Анели. – Например, на время духовной подготовки, как она это называла, постов, например, она короля к себе подпускать отказывалась. И Цойбер, конечно... сильно расстраивался, – Элевин демонстративно обхватила голову руками, потому что ей такие вещи были неведомы. К Богу она особенных чувств не испытывала и только временами была обязана присоединяться к старой графине во время церковных служб. Старушка настаивала на компании, а сын никогда ее не сопровождал.       – Вы осуждаете ее, конечно? – поинтересовалась Элевин. – Как леди Шойзань, помните? Глупой женщиной назвала. И содержанкой все зовут ее. Мадва глупая?       – Господи, конечно, нет, – зло выплюнула Анели, поднялась на ноги и с силой запихнула книгу обратно на полку. – Ежели позволите, надеюсь, это дальше не пойдет, но круглым дураком был именно мой брат. Как и в том, что выкинул ее отсюда, а сейчас мучает вас. Ему следовало давно жениться на бедной девушке. А сейчас…       Элевин промолчала, думая, как убедить Анели в том, что теперь Цойберу следует жениться именно на ней. Вот уж точно таких смешных оправданий для отказа она находить не стала бы, а выпрашивать денег на церкви и ученые собрания – тем более. Вряд ли мужчина сможет отказать любимой женщине в капризах вроде красивых нижних юбок, а больше ей ничего и не надо.       – Что примечательно, он не следовал в этих случаях примеру других мужчин, а просто уходил в запой, – Анели поднялась на ноги и прошлась по рядам между шкафов, проверила их видимую пустоту. – Я сама ему советовала сделать так, но каждый раз он отмахивался. Удивительно, правда?       – Может быть, – лаконично отреагировала девушка, чувствуя вдруг какое-то уважение к королю.       – И, милая, возможно, я даже найду ответ на ваш вопрос, – нехотя сказала Анели, помолчав с минуту. – Он говорил мне, не может так. А почему, отвечать отказывался. Может быть, конечно, верность. Но я же закончила Академию, Элевин...       Она опять замолчала, и девушка тогда уже не могла найти себе места.       – Я полагаю, дело именно в том, что вы не она. Не Мадва, – подвела наконец итог Анели и подтолкнула Элевин под локоть, как бы показывая, что ей уже пора. – А теперь вам предстоит с этим смириться, милая.       Анели хорошо знала, как ведет себя мужчина, который женщину любит – женится, как можно скорей женится. Как князь, чтобы оградить ее от нападок других дам. И эта женщина – академик, каллиграф, художник, бастард и счастливая в браке княгиня Изумрудная, расплылась в как будто бы понимающей улыбке. Она очень любила Мадву и надеялась, что та сможет повлиять на Цойбера как на правителя Тонды, а вот по поводу Элевин в той же роли очень сомневалась.       – Вы ему тоже нравитесь, – смилостивилась она на полпути к выходу. – Он очень переживает из-за того, что вы учились у настоящего музыканта.       Элевин вспомнила, как настаивал на ее обучении Эдель, и промолчала.