Роялистка

Помоги мне выйти из мертвой зоны, вытолкни меня из нее!       Шли дни, а уроки проходили где угодно, только не в маленьком домике без горничных и дворецких. И не то, чтобы Лидам теперь пришлось затянуть туже пояса, но все-таки Байфел часто приходилось теперь тратить на рынке сильно меньше, чем раньше. И, дорогой читатель, это вовсе не потому, что они стали меньше есть.       Цифал, разумеется, давал уроки не одной только Элевин, но граф был на оплату щедрее, чем все остальные. И хотя под руководством нашего героя девушка выучила всего половину произведения, в глубине души он чувствовал, что свои он деньги отработал, задачу свою выполнил.       Однако две вещи никак не давали ему покоя, и помочь избавиться от этой гнетущей тоски в обоих случаях ему могла помочь только его бывшая ученица. И вовсе не потому, что он испытывал к ней какие-то чувства, нет. Точнее, скажем так, не только поэтому.       И дело, которое активно проворачивал Лольф со своей компанией, тоже его терзало, как и то, что он в каком-то смысле был в нем замешан. Короче! И та, и другая проблема должны были разрешиться или, в худшем случае, разразиться под Рождество, в течение уже ставшего таким обычным фестиваля. И уже такого близкого.       Мы тянем эту резину, потому что хотим объяснить тебе, читатель, почему Цифал был в таком шоке, когда Элевин вдруг опять появилась на пороге его дома. Байфел невозмутимо улыбнулась ей и, ничего не спросив, проводила в кабинет мужа. Тот сосредоточенно разбирал за столом какую-то партитуру и едва ли поднял глаза, когда дверь отворилась.       – Спасите меня, – закрыв дверь, Элевин села вначале на корточки, а потом спрятала лицо у Цифала на коленях и несколько раз поцеловала их. – Я не могу так, не могу.       – Встаньте, дорогая моя, что вы творите, – он покраснел почти до самого ворота и заставил ее встать. – Что случилось, почему вы прибежали почти босиком?!       Цифал видел, как сбились носики туфелек девушки, как было забрызгано грязью ее платье, как она дрожала. Он сильно стиснул ее плечи, как будто для поддержки, но она прижалась к нему, как ребенок, и заплакала.       – Господи Боже, моя дорогая, кто вас обидел? И чем я могу помочь?       – Я хочу сбежать из этого города, из этой страны, я хочу бежать с вами, господин Лид, и нам никто не будет больше нужен.       – Во имя Господа Бога! – Цифал разволновался, сам на себя за это разозлился, решительно отодвинул от себя Элевин и строго посмотрел ей в глаза. – Вас обидели, оскорбили? Скажите, как вам помочь. Я сделаю, что могу.       – Я не привередливая, я из деревни, господин Лид. Вещи мне тоже не нужны, только то, что на мне. Я пойду за вами, куда вы скажете, только бы отсюда.       – Дорогая моя, да я не люблю вас! – раздраженно прошептал Цифал и перешел на противоположный край стола. – Вы хорошая девушка, но ежели не будете вести себя прилично, я выставлю вас из этого дома, – ему показалось, что это звучало слишком жестко, и он постарался сделать выражение лица мягче. – Что Цойбер вам сделал-то?       Элевин плакала, и ей почудилось, будто снаружи кто-то наблюдает за ними. Она раскрыла крышку рояля и заиграла то, что вроде бы помнила из четвертой симфонии.       – Вообще не то произведение, моя дорогая, – заявил Цифал к концу, хотя вначале одобрительно улыбался. – Половину помните верно, ну а дальше?       – Дьявол, – сказала девушка. – Дьявол.       – Ну, рассказывайте…       Элевин подошла к окну и выглянула на улицу. Темнело, накрапывал дождь со снегом. Снаружи было грязно, и прямо перед затянутым полупрозрачной пленкой окном мочился какой-то бородатый мужик; впрочем, это не было чем-то из ряда вон выходящим.       – Я хочу говорить с вами откровенно, – девушка почти прошептала это, не оборачиваясь. – Эдель рассчитал мою любимую служанку, и теперь мне даже довериться некому. Помогите мне.       – Всем, чем смогу.       – О Господи!       – Дот проснется, не кричите вы так. Ей совсем худо сегодня.       – Меня называют фавориткой, – Элевин стиснула виски и зажмурилась. – Но я никого важного не вижу, общаюсь только со старыми сплетницами, просто кукла красивая. На рояле играю, только чтоб Цойбер дошел до нужной кондиции, а потом сорвал с меня одежду. Потом отпускает, снова играю то же самое, а он меня щупает. Черт бы с этим, но он даже ни разу не довел меня до спальни. Шутка ли?       Цифал внимательно посмотрел на девушку, долго-долго сдерживался, а потом истерически расхохотался, начисто забыв про свою спящую дочку. Элевин залилась краской.       – Это все чаще всего в Органном зале, и я должна там играть и петь для него его же стихи, наизусть их учить, – выговорила наконец она, – мне страшно, мне холодно, господин Лид, он же в самой верхней башне! – она чувствовала, что Цифал все равно едва сдерживался. – Говорит, какая я красивая, как он хочет меня, а я играю, играю одно и то же часами, и дьявол, я устала и замерзла!       – Впрочем, что это я, – сказал Цифал и покачал головой. – Вы плачетесь мне, что король не хочет сделать вас своей любовницей, а еще предлагаетесь мне и плачете, что я вас не беру. И это все при том, что через месяц венчаетесь. Не стыдно вам, милая?       Элевин подбежала опять к роялю и забарабанила по нему кулаками. Цифал охнул, схватил ее в охапку, от греха подальше закрыл крышку и присел на нее.       – Господин Лид, это Эдель продал меня Цойберу за новый титул, – через минуту проговорила девушка. – А сам устроил любовь с моей новой горничной. А Цойбер целует, трогает меня, как ваш доктор Дот, наверное, но никак имени моего не запомнит, а то и Мадвой назовет... Ежели меня не хотят даже в постель, на жену можно и не замахиваться, правда?       – Дорогая моя, я же спрашивал вас давненько, нравится ли вам такая роль... – тихо засмеялся Цифал и снисходительно погладил Элевин по плечу, но потом посерьезнел и вернулся за стол к своим нотам. – Впрочем, здесь сложно говорить наперед. С королем Тонде не повезло, и что с этим делать, уже другой вопрос. Вопрос, что делать вам? Домой к папе с мамой в грязное село не хотите, как понял, жених вами пренебрегает, короля можно даже не считать. Все так сказал?       Элевин неохотно закивала, размышляя, что скажет Цифал, если она его сейчас поцелует. А в голове у того мешались мысли, связанные далеко не с личной жизнью его собеседницы. Мысли о том, как эту ситуацию можно использовать и мысли о том, что не обговорил это дело с Лольфом и «сладкой парочкой». Но, быть может, звезды сошлись бы так, что и он сам оказался бы прав.       – Столкнуться с королем я на этом свете не смогу, – рассмеялся он. – А значит, и за вас вступиться никак мне. Хотя, может, смогу, ежели сделаете так, что я буду участвовать в его поганом Рождественском фестивале, – высказал наконец Цифал. – В числе тех, кто будет играть в Шенлауте музыку. По очереди с королем. В сценке с этим дворецким. – Сделаете?       – Сделаю, – пылко согласилась Элевин, представляя, как Цифал Лид высказывает королю все, что о нем думает в связи с его отношением к ней, и тотчас же делает ей публичное предложение руки и сердца.       – Благословите меня, господин Лид, – Элевин быстро наклонилась нему и приблизила свое лицо к его.       – Какого дьявола вы творите!       – Благословите, я больше не вернусь.       – Благословляются не так, – Цифал вдохнул, выдохнул и перекрестил ее; Элевин обиженно поджала губы. Он цокнул языком и коротко поцеловал ее в лоб.       – Помните, я должен попасть именно в пьесу, – строго сказал он, решительно отстраняя девушку.       – Я обещаю вам это, Цифал.       – Дорогая, я ни бельмеса не смыслю в людях, но, ежели вам действительно нравится Цойбер, может быть, вам лучше поговорить с ним самим, – он заметил, что девушка впервые назвала его просто по имени, и постарался сразу переключить ее возможные мысли на что-то другое. – Попробуйте его соблазнить, не знаю. Но про фестиваль не забудьте.       – Не забуду, Цифал.       Элевин делала реверанс, когда в кабинет как обычно без стука влетел Лольф.       – Здрасьте, муза его Величества, – он демонстративно упал на одно колено и прижал руку Элевин к своим губам. – Разрешите на пару слов забрать Цифала?       Девушка вырвала свою руку и странно посмотрела ему в глаза. Она представила себе, что было бы, ворвись он минутой раньше, и ей стало стыдно.       – Лольф, убедите его, что мне нужна его помощь, – затараторила она, словно забыв все то, о чем только что говорила с Цифалом. – Я не так часто доверяю мужчинам, а мне нужна мужская поддержка, Лольф...       Элевин привычно захлопала глазками и довольно заметила, как уголок рта ее собеседника пополз вверх.       – Доверьтесь мне, ваше что-то, – неожиданно тот только засмеялся. – Меня вам осаждать будет попроще, ведь я жениться только собираюсь. Когда-нибудь. Может быть.       – Ах дьявол! – заорала Элевин, вырвала у Цифала его ноты и швырнула их в стену. – На свете не существует мужчин, нет их, ни одного нет. Вы все стремитесь либо использовать меня, либо просто глумитесь над бедной девушкой!       – Знакомы ли вы с Мадвой, ваше что-то? – Лольф перестал смеяться. Элевин удивленно покачала головой. – Так позвольте вас познакомить с этой обаятельнейшей особой. Думаю, вы точно найдете общий язык. В особенности насчет мужчин.       – Успокойся, Лольф.       – А с черта ли. Рад я! Еще одну в нашу теплую компанию завлекли, и кто бы думал, кто? Цифал Лид, пианист-учитель, жалкое подобие его талантливейшего Величества Цойбера I. Видать, зависть тебя сожрала?       – Меня никто никуда не завлек, – резко возразила Элевин и начала с демонстративным интересом разглядывать немногочисленные книги на полке. С места, впрочем, не двигалась.       – Не завлекаю и я, – Лольф скрестил руки на груди и вздохнул. – Но кое-что у меня есть, ежели вы раз – хотите познакомиться с Мадвой, два – ежели вас достал его Самоучительство. Так как?       Девушка задумалась, а потом вдруг заулыбалась от мысли, не высказанной Лольфом, но точно так же к ситуации подходящей.       – Я с вами, – сказала она наконец и хихикнула. – Только что вы делаете, я так и не поняла. Но с Мадвой познакомьте, а там погляжу.       – А вот Мадва и объяснит понятней, – торжественно пообещал Лольф и пожал Элевин руку, более не пытаясь приложиться к ней. – Для этого, однако, сядемте в мою повозку и направимся в сторону сельской местности.       Цифал при этих его словах странно вздохнул и снова окинул взглядом одежду девушки.       – Назад к себе вы как доберетесь, Элевин?       – Эдель пришел бы в ужас, узнай он, что я у вас. Он ничего не знает, – неопределенно ответила девушка, глянула на свои грязные туфельки и подняла голову на Лольфа. Тот снисходительно улыбнулся и кивнул:       – Докину, что уж...       И к великому облегчению Цифала, хотя, может быть, и некоторому его сожалению, оба в считанные минуты исчезли из его дома. Лольф накинул им обоим на плечи шерстяную накидку, и копыта хилой тонконогой лошади застучали по каменистой городской дороге.       Мы все о королевских фестивалях каких-то болтаем, а читатель и знать не знает, с чего бы это. Но мы, к сожалению, не можем вечно докладываться о Цойбере, как бы он нас не интересовал. Мы мыслим, ему бы не понравилось, кабы мы постоянно в Шлез-Шенлауте подле него находились.       – Мне нужен праздник, Элин, – как-то созрел наконец король после уже достаточно долгого времени их знакомства. – Я хочу рассказать всему миру, что нашел тебя, моя хорошая.       – Как вам будет угодно, Цойбер, – кокетливо морщилась Элевин, делая вид, что не замечает его всегдашней ошибки относительно ее имени. Во многом она была весьма терпеливым человеком, и, что ей придавало еще больший вес в глазах короля, моментально освободилась от «Величества» в пользу его настоящего имени. Однако, точно так же, как его предыдущая любовь, наотрез отказывалась называть его на «ты».       – Только когда назову вас мужем, Цойбер, – пообещала как-то Элевин, но король предпочел этот жест великодушия из головы тотчас же выкинуть. Более он этот вопрос не затрагивал, но, как утверждал, стихи посвящал уже только ей.       Стихи эти, как мы вынуждены признаться, в большинстве своем представляли собой строки со слабым намеком на рифму, хотя в них проглядывал смысл. В сочетании с музыкой, в исполнении Элевин текст неожиданно приобретал некую таинственную прелесть.

«Ты – под прицелом тысяч глаз, Среди которых нет моих. Ведь я один стою тени И вижу твой волшебный свет...»

      И все в том же духе, и так далее. Впрочем, Цойбер был действительно влюблен в героиню своей лирики.       Но героиня была нежданно-негаданно далека от своего поэта, хотя он и подумать о таком развитии событий не мог. Нажимая на блестящие клавиши, цокая каблучками по декоративным шенлаутским полам, исполняя стихи-песни короля и уже так привычно целуя его, Элевин вспоминала о своем знакомстве с другой его возлюбленной, леди или уже не леди Мадвой. Лольф слов на ветер не бросал и в описанный нами ранее вечер отвез Элевин в избу упомянутого выше алхимика, Висциния.       Девушка едва узнала бывшую фаворитку. Лицо Мадвы зарумянилось, хотя щеки ее и осунулись, похудели. Фигура как будто чуть округлилась, и это несоответствие показалось странным Элевин. Платье было тем же, того же роскошного красного бархата с золотым подбоем, но глаза были другими. Они оживились, и Элевин смогла заметить эту перемену в Мадве, хотя в былое время видела ее многократно, но только издалека. Вечеринки для тесного круга лиц аристократических кровей зачастую украшало так называемое представление, актерами в котором служили уже упомянутый нами дворецкий по имени Шашлер и... первая содержанка Тонды. Таким-то образом и увидела ее наша героиня.       Ты удивляешься нашей бездушности, читатель? Так это прозвище не мы выдумали, а в действительности именно так любили называть Мадву за глаза отдельные люди, например, леди Шойзань. Кстати говоря, подобное отношение ее к Мадве ничуть не помешало весьма близкой дружбе с последней. Та, разумеется, не догадывалась о том, как отзывается о ней подруга; леди Шойзань, искусная рукодельница, самоотверженно учила неприспособленную деревенскую девушку вышивать гладью и забалтывала ее при этом совсем. Сейчас Шойзань учила вязать Элевин, но речь мы совсем не об этом ведем. Как мы помним, у Мадвы была поразительная способность рисовать, поэтому вышитые миниатюры тоже оказывались произведением искусства. Однажды увидев одну из них, Цойбер бросил несколько коротких бездушных слов и тотчас же забыл об этом.       Нам сложно вспоминать такие детали, противопоставляя их уже как бы вовсе другой женщине. Удивительно, но едва ли больше, чем за два месяца, лицо ее приняло другое очертание, глаза посвежели, повлажнели, приобрели краски. И Элевин была шокирована этим превращением. И ей стало несколько жутко.       Она, не отрывая глаз, следила за тем, что Мадва делала, как передвигалась по дому, как собирала на стол. Угощение было бедным, хлеб черным, суп жидким. Но хозяйка улыбалась этой бедности.       – Мы не знакомы? – неуверенно осведомилась Элевин. – Вы, наверное, ни разу не разглядели меня среди гостей. Не вспомню, что на мне было, но я ношу, знаете, такие ма-аленькие рюшечки на платье, их обычно замечают...       – У нас не так часто бывают гости, простите, не помню, – ответила Мадва и покосилась на запертую дверь. Она была дощатой и массивной, и из-за нее доносились какие-то странные звуки. – Висциний часто работает с такими вещами, к которым гостей просто нельзя.       – О чем вы, я в жизни не была у вас здесь! – ошеломленно воскликнула Элевин и еще раз вгляделась в лицо своей собеседницы. Темные волосы ее были заплетены в две тугие косы, и оттого оно казалось чуть непривычным. – Леди Мадва, я же придворная дама его Величества, и я не понимаю, зачем вы так ведете себя!       Мадва встала, прошлась по комнате, вздохнула и опять вернулась к столу.       – Меня в самом деле иногда путают с ней, Элевин. Но я в жизни не видела королевского двора даже издали, – она зачерпнула еще один половник и вновь наполнила миску своей гостьи. – Да, знаю, по всему королевству теперь ищет ее стража, и у нас, конечно, побывали уже. Бедняжка, ее следовало бы оставить в покое. Она наверняка настрадалась за десять лет.       – Соглашусь с вами, – со знанием дела ответила девушка, но вдруг хитро прищурилась, встала на ноги, подошла к хозяйке и заглянула ей в глаза. – Ее давно было пора отпустить на отдых.       Мадва заулыбалась, глаза потеплели.       – Знаете, где вы ошиблись, леди Мадва? – со смешком спросила Элевин. – По общему мнению Цойбер изгнал вас, чтобы сделать меня своей новой фавориткой, наскучили ему вы. А теперь вы говорите, первую содержанку Тонды ищет стража, и называете ее бедняжкой, как будто что-то вообще страшное знаете. Значит, знаете!       Элевин вовсе не была такой бестактной и безжалостной, но ей действовало на нервы поведение хозяйки, и она решила идти напролом.       – Значит, первая содержанка, – неожиданно губы Мадвы задрожали, но она не заплакала. – Хорошо, так значит, вы вторая. Что хотите от меня узнать? Как угодить королю в опочивальне?       Элевин вздрогнула, но только покачала головой и постаралась взять свою собеседницу за руку. Та же руки ей не подала.       – Вы обвенчаны теперь, Мадва? – Элевин чувствовала себя уже совсем скованно и растянула губы в доброжелательной улыбке. Мадва не удостаивала ее взгляда, хотя из-за стола по-прежнему не поднималась и сосредоточенно смотрела на ломоть хлеба. – Я не хотела вас обижать!       – И все же вы это сделали.       – Я не от Цойбера, клянусь. Я от Цифала Лида. Видит Бог, я хочу помогать ему. Я его ученица. Он учит меня играть на рояле. Он...       – Я знаю, кто он, и я знаю, чего он хочет, – заговорила Мадва, – знаю, чего он хочет от вас. Расскажите, что привело вас ко мне. Или, может, не ко мне...       Она подошла к запертой двери и постучала в нее.       – И да, я обвенчана, – Мадва повернулась и широко улыбнулась. Она даже сверкнула зубами, что было ей и вовсе не свойственно. И Элевин поежилась, но потом вспомнила, что Цифал Лид чего-то хочет от нее, и подумала, что Мадва может рассказать ей и об этом.       Тяжелая тугая ручка со скрипом повернулась, и на пороге возник мужчина в странной, наглухо запахнутой плотной накидке. Он был худ, несколько выше Мадвы, черноволос, бородат. Было ему под пятьдесят, и в волосах уже проглядывала седина. Это и был алхимик Висциний, тот самый, коему Мавро поставлял уголь, и тот самый, про которого говорила Мадва Цойберу в свой самый первый день во дворце.       – Лольф привез к нам Элевин. Сам он ждет в другой комнате, – объяснила Мадва и усадила за стол и мужа. Элевин же следила за этой необычной парой, как во сне, обе фигуры расплывались перед ней. Она не могла прийти в себя.       Она сравнивала Мадву в Шлез-Шенлауте и Мадву в этой маленькой избушке, и первая неизменно проигрывала. Как будто яблоко осенью, она налилась кровью, наполнилась соком и расцвела. Такая особа идеально подошла бы в качестве спутницы жизни его Величеству, но точно не этому несимпатичному человеку настолько ее старше. И Элевин стало противно.       – Висциний, – непринужденно сказала Мадва и подошла ближе к мужу, слегка прижалась к его плечу. – Для вас мастер Имих. Элевин Нишон, бывшая придворная дама короля.       – Почему бывшая? – у девушки вдруг задрожал голос, как будто ей только что огласили приговор. Она начала судорожно оглядываться в бесполезных попытках успокоиться, по-женски стремилась найти любой недостаток в обстановке, но замечала только блистательную в своей чистоте нищету. Ей напоминало это о детстве, и она все меньше и меньше понимала выбор Мадвы, если таковой был.       Та взглянула в глаза мужу, и оба странно засмеялись, что окончательно озадачило и огорошило нашу героиню. Хозяйка долго смеялась, глядя на лицо Элевин, а потом все-таки сжалилась.       – Причины две, милая, – сказала она, – как вы понимаете, и я с некоторого времени попросту придворной уже не была. Но важнее то, зачем вы здесь. Ежели вы пришли ко мне, то никак быть ей не сможете... Или чертовски паршивой будете, – Элевин вздрогнула от неожиданности, ибо Мадва славилась в народе тем, что никогда не сквернословила. – Или Цифал вам не сказал?       – О Господи! О чем?!       Мы поразмыслили и решили рассказать тебе, читатель, о том, что вообще происходило в Тонде в то десятилетие, о котором мы сейчас повествуем. Несладко приходилось простым гражданам, в особенности в деревнях. Ежели города обстраивались тщательней и практичней – а ну нагрянут важные люди из волшебной заграницы – то сельские поселения находились как будто бы за пределами всего благого, что порой все-таки случалось в государстве.       Школ было там очень мало, соответственно, можно было надеяться разве что на сельское хозяйство в качестве стимулятора развития торговли. Но и оно глохло, ибо зачастую люди предпочитали брать свое силой, не гнушаясь никакими методами. Да, в деревнях процветала преступность, и, более того, сам король вместе со своими советниками были в курсе этого...       Но Цойбер не был настолько уж безответственным и в последние годы начал все чаще заниматься государственными делами. И давно пора бы, казалось бы, да только всего двадцать лет было ему, когда груз ответственности за целое государство свалился на него. В момент нашего повествования же было ему уже под тридцать, и многие и в его окружении, и в народе начали болтать. Болтать.       За пять лет до описываемых нами событий Цойбер даже едва не ввязался в войну с упомянутой выше Хайсетией. Многие тондейцы по сей день благодарят Бога, что до этого не дошло. Знали и младенцы, что не воевали так давно, что копья затупились, мечи осыпала ржавчина. Благодарить, кстати говоря, следовало советника Сурдоя, потому что был он единственным, кто мог утихомирить короля, когда к тому же расходился отец Лунаи, второй советник короля Зелбер.       – Почему вы не состоите на службе у короля, мастер Имих? – поинтересовалась Элевин, наконец приходя в себя.       – С чего бы мне там состоять?       – Вы должны быть патриотом, мастер Имих. Каждый гражданин должен посильно служить Тонде.       – Вы, как я понимаю, в Шенлаутских опочивальнях посильно ей служите? – с откровенным смешком спросил Висциний. Элевин заметила его руку на талии Мадвы и как он глядит на нее с чем-то, что было, с ее точки зрения, похожим на нежность. Она тотчас же представила на его месте Цойбера, и ей стало неприятно от этого сравнения.       – Я говорю о том, что Тонде постоянно не хватает денег. Вы алхимик, и мой жених – граф Сребрегранный – говорит, вы умеете делать золото! Вам должно быть стыдно, – Элевин уже откровенно злилась на его поведение и раскраснелась. – Во имя Господа Бога, да почему вы так смотрите на меня?!       Висциний прикусил губу и задумался, поцеловал Мадву в макушку.       – Граф Эдель Сребрегранный, серебряный деятель, должен знать толк, – проговорил он. – Мы умеем это, правда? Сейчас даже покажем девушке. Приготовь мне мой хайсетский сундук...       Тяжелая дверь раскрылась, и взору Элевин предстала заставленная разной посудой комнатушка. Точнее сказать, разглядеть ее смогла она только тогда, когда Висциний отодвинул от окна очень плотную штору.       Два больших, ей по пояс, котла, кипели, и из одного тонкой струйкой поднимался оранжевый дымок.       – Чтоб тебя черти сожрали, – заявил ему мастер Имих и распахнул окно. Едкий запах несколько поутих, но Элевин стало совсем жутко, и она перекрестилась.       – Пахнет, как в аду, – смущенно сказала она, когда Мадва усаживала ее на низенькую табуретку возле дубового стола, также уставленного коробками, ящиками и котелками.       – О нет, любезная, в аду пахнет иначе, – в голос расхохотался тогда алхимик. Он взял шкатулку, высыпал из нее порошка на глиняный черепок и начал тереть камни огнива прямо над ним. Через несколько минут он выбил-таки искру, и порошок занялся, источая резкий дурманящий дух. – Как известно в народе, черти серу жгут. И травят грешников, стало быть. Заткните носик, милочка!       – Не надо звать злых духов, они же придут, – беспомощно попросила Элевин, не зная, как следует реагировать. – Вы обещали показать золото.       – Не пугай девушку, Висциний.       – Ада с чертями я не боюсь. После страшного суда я попаду опять в свою лабораторию, – подмигнул жене мастер Имих и усмехнулся. – А золото... Нескоро золото будет. Для ускорения потребуется душа благородного металла. Будет ли у вас что из такого металла?       Элевин смутилась, прикоснулась к мочке, но вспомнила, что сережки свои отдала Цифалу, и с сомнением вытащила крестик.       – Не знаю, наверное, серебряный. Подарок моего жениха...       Алхимик принял крестик, пощупал его, понюхал, попробовал на зуб и подозрительно хмыкнул.       – Ничего-ничего, Бог простит, – засмеялся он. Мадва отвернулась, когда он зачерпнул половником кипящей жидкости и бросил в него фигурку.       Из половника грянул вонючий коричневый дым, и Элевин вскочила на ноги.       – Это cатана, cатана, – она затряслась, попыталась выбежать из комнаты, но дверь оказалась слишком тяжелой для нее. Девушка обернулась и увидела, как загадочно улыбалась Мадва, доставая из маленького сундучка под столом одну склянку за другой.       – Милочка, спокойно, ангелы на подходе, – заметил Висциний, вымахивая дым из комнаты. – Сейчас Господь претворит ваше украшеньице в чистое золото, аки воду в вино... Силою морской державы Хайсетии.       Элевин закрыла лицо руками и задрожала. В половнике не осталось ни следа от ее крестика, и ей было очень и очень страшно. Эта полутемная комната с посудой непонятного назначения, непонятными порошками; вроде бы знакомая и одновременно такая чужая Мадва, и этот человек, которого она называла своим мужем – оба казались ей посланниками ада и приверженцами дьявола. Иначе каким же образом они тотчас же обратили в ничто ее крестик?..       Мадва мешала что-то в маленькой кастрюльке, а по щекам ее гостьи уже вовсю катились слезы. Она уже жалела, что сообщила Мадве о том, что заняла ее место, и ей казалось, что сейчас они с мужем так же посадят ее в один из котлов и уничтожат.       Висциний перелил половник в прозрачную кружку не то из горного хрусталя, не то какого другого материала и забрал у Мадвы ее кастрюльку. Та улыбалась, будто знала, что он задумал, и к Элевин ни малейшего сострадания уже не испытывала.       – Глядите, милая, а то скажете, я вас надул, – привлек внимание девушки алхимик, – или призвал cатану, пока вы не видели. Ну?!       Он перевернул кастрюльку так, что содержимое ее полностью очутилось в кружке, и Элевин на мгновение зажмурилась. Открыв глаза, она увидела, как золотые хлопья рассыпались по чашке и, поблескивая, оседали на дно.       – Господи, это ж ведь чистое золото, – прошептала она наконец, когда голос вернулся к ней, – и вы еще скажете, что не пойдете на службу к королю?       Мадва и Висциний поглядели в глаза друг другу и расхохотались. Мадва даже вытирала глаза кончиком пальца. Элевин присмотрелась к кружке и поняла, как мало осевший порошок походил на золото. Это даже не был металл. Ей захотелось плакать.       – Серебряный крестик, черт возьми, – саркастически улыбнулся алхимик, целуя жену, – дрянной свинцовый деятель выдал вам это, небось, за свадебный подарок? Много еще чего подарил?       Элевин залилась краской и закрыла лицо руками. Мадва пожалела девушку и вывернулась из объятий мужа, подошла к ней.       – Давно ходит слух, милая, что граф Сребрегранный попал под власть демонического свинца, – сказала она, обнимая Элевин за плечи, – но вы не сильно печальтесь, вы же еще не обвенчаны с ним. То, что сделал Висциний, показывает, что никакое это не серебро было, а дешевая обманка. Годится разве, чтобы вам так голову морочили?       – Господи, – всхлипнула Элевин и опустила голову, – что же мне, разорвать с ним помолвку из-за этого? И со двора уходить? И что ж тогда?       Мадва ничего не сказала, только вывела девушку из лаборатории мужа в переднюю, где на лавке скучал Лольф. Он отчего-то заулыбался, увидев плачущую Элевин.       Была у Цифала одна страстишка, и временами он о ней вспоминал. С тех пор, как закончилась их семейная эпопея с Рояль-роялем, несмотря на обилие учеников, иногда ему приходилось ему скучать. Поэтому он проводил время с дочерью один на один, позволяя Байфел отдыхать за чтением книг. Что такое этот Рояль-рояль был, тебе, читатель, узнать только предстоит!       И в общем, надо сказать, немаленькую роль сыграла эта страстишка для начала нашей истории; если бы не она, никто из весьма примечательной компании и не подружился бы с Лидами.       Старшая сестра Байфел общаться с ней не особенно стремилась, но исправно присылала подарки на Рождество. Однажды та получила от набор причудливых фигур с подробными инструкциями, как следует обращаться с ними; подарок оказался дорогой хайсетской игрой. Кстати говоря, при доставке игральная доска была украдена. Цифал считал с описания, какой она должна была быть, и вознамерился возвратить ее жене в том же виде. Столяр оказался уже знакомым нам Гегеном, сразу разболтался с Цифалом, а по окончании работы пригласил его на кружку пива. Там и познакомился тот с Лольфом.       Байфел мужа поблагодарила, но увлекся подарком именно он. Игра сама по себе оказалась очень увлекательной, и вскоре Цифал сам начал приглашать к себе Лольфа уже не для пьянки. Со временем тот стал приводить и своих друзей, но уже не для игр.       Каждый из соперников владел своим набором фигур, которые символизировали королевскую чету, советников, придворных дам, армию с лошадьми: прямо истинную картину королевского двора давали. Каждая из фигур имела право двигаться только по своим определенным правилам, и задача состояла в том, чтобы победить в сражении при учете этих правил. Лольф счел очень забавным, что проигравшим считается тот, чей король погибает, и вскоре навострился в игре так, что Цифалу с трудом удавалось его побороть.       К чему мы об этом? Закончив с обучением друга, наш герой выбрал своей ученицей Дот! Только представьте себе: еще едва научившись говорить, девочка умело переставляла своих солдатиков и била солдатиков отца, но еще с большим восторгом выкидывала отцовского короля с доски, как только он там появлялся. Это не соответствовало правилам, но очень веселило Цифала.       – Лошадка ходит так, а солдатик так, – двигал он ручку Дот, размышляя, удастся ли ему когда-нибудь купить лошадь. – А еще лошадка может убивать солдатиков, так.       Она оказалась бы очень к месту, если бы опять появилось что-то вроде Рояль-рояля. А ведь и три года не такой уж долгий срок... Может быть только, Хейль больше не захочет ничем подобным заниматься.       Или если научить Дот ездить верхом, можно будет надеяться на выгодную партию в будущем, думал Цифал и хмурился, с отвращением вдруг понимая, кто в Тонде является выгодной партией.       – Так, – заявила Дот и радостно сшибла солдатика с доски. Влезла на колени к Цифалу и очень серьезно что-то залепетала. Вначале тот слушал, переспрашивал, а потом прижал дочку к себе и надолго задумался. Гладил ее по голове, двигал ее ручки с лошадкой и солдатиком. Они показалась ему холодными, и он засунул их себе за пазуху.       Цифал пришел в себя, только когда Дот как обычно начало трясти от кашля. Байфел услышала это из соседней комнаты, но, когда пришла, Дот уже оплевывала кровью пол.       – Когда же это закончится, – одними губами произнесла женщина. Она привыкла держать наготове чистый платок и вскоре уже обтирала дочери лицо. – Отнеси ее поближе к печи, в тепло, – она передала дочь мужу и отвернулась. – Я там воду греть поставила, умой, и пусть руки там подержит...       Она уронила голову на стол, когда Цифал вышел, и заплакала. Вот уже почти три года назад она наконец смогла испытать радость материнства, а год спустя пришла горечь болезни ребенка. Слезы, нищета и ощущение собственного бессилия – разве что не впервой было ей это все.       Едва появившись на свет, Байфел уже знала, что она хуже. Она всегда была на вторых ролях. Отец был крайне к ней равнодушен, мать часто забывала о ней. В семье их и так не особенно деньги водились, а если и появлялись, то она их не видела и не чувствовала.       Красивые игрушки доставались старшей сестре, потом игрушки сменили красивые платья, развлечения и молодые люди. Позже ее забрали, и она вскоре вышла замуж, после чего Байфел с ней не пересекалась.       Она знала, что с учетом их материального положения ей хорошей партии не сделать, и дай Бог, если вообще удастся выйти замуж.       Байфел много времени проводила в одиночестве, приучилась читать книги. Книги были развлечением богатых господ, и она приучилась воровать их из городской библиотеки. Допускались в нее только ученые мужи по специальному пропуску, но Байфел научилась находить обходные пути через окна. Через некоторое время дома у нее скопилась внушительная коллекция шедевров литературы разного толка. Слава Богу, думалось ей, король Сигер очень большое значение придает учению, и такие места вообще существуют.       Внимание всегда сосредотачивалось на сестре, и Байфел не удавалось найти себе подходящий круг общения. Молодые люди из таких же бедных городских семей в большинстве своем не умели даже читать.       Но были и те, кто располагал неверными сведениями о ее средствах и все-таки стремился добиться ее руки. Например, несколько молодых людей, из каменщиков, что по повелению Сигера наводнили город для его украшения, долго и настойчиво ухаживали за ней. Отец надеялся, что дочь наконец слезет с его шеи, но в конце концов она отказала каждому из женихов.       Придя в отчаяние, в какой-то из дней они подстерегли девушку вне дома, избили и жестоко надругались над ней. Отец Байфел отреагировал удивительно спокойно, словно так и должно было быть. Быть может, в следующий раз дочь призадумается, размышлял он.       Но следующий раз пришел довольно-таки нескоро; минуло почти десять лет, и Байфел исполнилось уже тридцать. Время текло достаточно медленно. Повседневность ее несколько скрашивала только литература, но нельзя сказать, что жизнь ее была однотонной. Некоторое разнообразие, неприятное, но все же, вносили, например, неоднократные столкновения с библиотечной стражей. Нередко ей приходилось голодать седмицами, чтобы выплачивать штрафы, оставляя отца в неведении.       – Я получил весточку, что Лайхель преставился, – сказал Цифал, возвращаясь к жене. – Я того и ждал, что уж...       – Значит, скоро и ее очередь, – Байфел приняла дочь на руки и прижала к себе. Голос ее был уже совсем ровным, и она даже не всхлипывала. Цифал погладил ее по голове, обнял, но она не двинулась.       – Знаешь, может быть, у нас и появится опять доктор, – сказал он, вспоминая, что охотников получить сережки не нашлось. – Моя ученица обещала, что я буду играть на фестивале под Рождество. В самом замке, в представлении короля...       – А церковь обещает блаженство тем, кто живет праведно, – ровно ответила Байфел и бровью не повела. – После смерти.       – Может быть, Цойбер послушает ее, – деланно воодушевленно сказал Цифал. – Я к тебе стараюсь прислушиваться, так может, и он...       Байфел устало помотала головой.       – Даже ежели будешь, он не заплатит тебе ни гроша, потому что ты должен сам получать удовольствие от игры, – вдруг зло проговорила она, прямо глядя в глаза мужу. – И потому еще, что в казне денег нет. Все на твою Элевин уже спустил. Фести-валь в ее честь?       – Фестиваль в честь Рождества, как всегда, – Цифал хотел было рассказать в шутку жене о том, что думает по поводу его намеченной игры в Шлез-Шенлауте Лольф, но промолчал.       Лицо ее застыло с тех пор, заледенело, окоченело. Если бы Цифал сам не был так расстроен, он непременно бы успокаивал свою жену, но сейчас он молчал. А ей были так необходимы его добрые слова в те дни. Казалось, земля уходила из-под ее ног; болезнь дочери совсем подкосила ее. Она перестала спать, не могла есть и катастрофически худела. Цифал мельком увидел это, постарался помочь, но после первой же неудачной попытки бросил эту затею. Он и сам был не в сильно лучшем состоянии, разве что упорно продолжал работать. Последние годы он подрядился колоть дрова для ближайшего из угольщиков, партнеров Мавро, а теперь это хорошо забивало голову.       Были первые числа ноября. Цифал начал часто исчезать из дома, и у Байфел, думал он, начали проглядывать исконно женские черты. Главным ее достоинством, по его мнению, было именно их отсутствие в прежние времена.       – Куда ты идешь опять сегодня вечером?       – Сколько это будет еще продолжаться?       – Ежели опять вернешься после полуночи, только посмей мне разбудить малышку.       В доме Лидов было всего-навсего две комнаты: единственная спальня и кабинет. И тогда он начал ночевать у себя в кабинете, на столе, чтобы не вызывать раздражения Байфел. Это имело совершенно противоположный эффект.       – Как ты думаешь, у людей, хоть как-то связанных с аристократией, есть какие-то проблески совести? – как бы невзначай интересовалась она. – Хоть намеки?       – Были бы, не присвоили бы себе тондейские рудники.       – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.       – Байфел, не надо... – да, Цифал понимал это.       Мы скажем в его оправдание: он не видел нашу героиню вот уже несколько седмиц и все это время упорно гнал от себя мысли о ней. Но ему казалось, Байфел читает в его душе, как в раскрытой книге. Будь же оно в действительности так, она знала бы, что сокрушаться ей не о чем. Каждый раз Цифал сознательно перебарывал свое желание перейти границу, умом понимая, что есть настоящее, истинное и бесценное, а что преходящее, импульсивное. Почти театрально сдержанная Байфел, подошедшая бы на роль настоящей леди, выдайся ей такая возможность, и кукольная, почти по-взрослому суровая, в него рыженькая дочь. Любимый ребенок, больной ребенок.       Но зачем же, спросите вы, он уходил так часто из дому, если не из-за непреодолимого любовного влечения на стороне? А вот это уже совсем новый разговор, и мы его начнем уже в следующей главе!