Страшная сказка

Миссис Миллер, когда наутро Пол с извинениями занес ей ее покупки, только махнула рукой и вручила ему контейнер с пирожками — уже холодными, но все равно восхитительно вкусными, как часом позже выяснили они с шерифом. — Надо и мне наладить отношения с соседями, — с набитым ртом проговорила Свон, закидывая ноги на стол и разворачивая утреннюю газету. Пол улыбнулся, стряхивая крошки с рук. Как раз загрузилось окно федеральной базы данных. Он положил руки на стол, ненадолго задумался и принялся быстро стучать по клавиатуре. Какое-то время спустя в кабинете шерифа раздался телефонный звонок. Разговор состоял из одних коротких «да», «нет» и «понятно», после чего шериф быстро собралась и сняла с крючка ключи от одной из машин. — Я в город. У мистера Голда в ломбарде опять что-то пропало, — бросила она. Пол рассеянно кивнул: он как раз составлял запрос в муниципалитет Пайн Прейри штат Луизиана, где, насколько можно было разобрать по ксерокопии водительского удостоверения, родилась бывшая миссис Хаттер. Написанный Джефферсоном номер телефона молчал, а дом с адреса на обратной стороне открытки судя по онлайн базам данных недвижимости несколько лет назад был отдан под снос. Следующие пару дней Свон весьма кстати почти не появлялась в участке, всецело занятая судьбой пропажи. Пол же провел их, ругаясь по телефону со всевозможными согласующими инстанциями, которые в подробностях выпытывали у него, с чего это помощнику шерифа из какой-то дырищи в штате Мэн понадобились данные человека, не проходившего ни по федеральной, ни по местным базам правонарушений. К концу третьего дня запросы со скрипом одобрили, и Пол, положив раскалившуюся за трехчасовой разговор трубку на рычаг, со стоном уронил голову на руки. Телефон немедленно зазвонил вновь. Пол посмотрел на него испепеляющим взглядом, но, так как с аппаратом ровным образом ничего не произошло, снял трубку и устало пробормотал: «Полицейский участок Сторибрука слушает». К его облегчению, это оказалась шериф Свон, которая сообщила, что закончила дело, что в качестве компенсации моральной травмы ей полагается крепко выпить и что в участок она не вернется. Пол бросил взгляд на часы — было начало четвертого, — со вздохом поднялся и поставил вариться новую порцию кофе. Когда кофеварка перестала ворчать, до краев наполнив стеклянный кофейник темно-коричневой бурдой, Пол налил себе кружку, подумав, прихватил кофейник тоже и вернулся за стол. Он запустил программу, ввел номер своего значка, пароль, ненадолго задумался и начал с того, с чего начал бы в любом другом деле. Семейные деньги Хаттеров были вложены в ценные бумаги и вращались далеко от Сторибрука. Линия по производству модной детской одежды, хоть и работала последние три с половиной года без эскизов Джефферсона, приносила стабильный доход, но и близко не была единственной или уникальной на рынке в своей возрастной и ценовой категории. Другой недвижимости, кроме семейного особняка на Форест-стрит, триста шестнадцать в Сторибруке, у Хаттеров не было, и последние сто пятьдесят или около того лет ни этим участком, ни землями в радиусе пяти миль окрест никто не интересовался — никаких проектов автострад, мега-маркетов или линий электропередач. Ничего. Пол полагал имя «Присцилла» достаточно редким, только до того, как фейсбук выдал ему на запрос несколько сот тысяч результатов. Сортировка по англоязычным пользователям и полному совпадению имени и фамилии сузила область поиска, но часть аккаунтов была закрыта, часть давно заброшена, а оставшиеся, судя по имеющимся фотографиям, никакого отношения к бывшей миссис Хаттер не имели. У нее могло не быть аккаунта вовсе, или она могла использовать совершенно другое имя или ей принадлежал один из тех закрытых профилей — и это не было никакой возможности выяснить. Напротив Хаттеров, в доме триста семнадцать по Форест-стрит, жила состоятельная пожилая пара. Ну, как жила — дом служил им чем-то вроде летней резиденции, официально они оба были зарегистрированы в Джорджии. Пустовавший номер триста четырнадцать уже много лет был выставлен на продажу. Пол помнил этот дом — аккуратный светлый особняк в колониальном стиле, окруженный бурно разросшимся садом. В триста восемнадцатом обитали супруги Грэй с двенадцатилетней дочерью по имени Пейдж. Вероятнее всего, девочки дружили — Пол сделал мысленную пометку при случае пообщаться с соседями. С точки зрения правонарушений Грэи были до смешного чисты. За ними числилось несколько оплаченных штрафов за нарушение правил парковки и только. Ни на Хаттеров, ни на Грэев никаких жалоб не поступало — во всяком случае, зарегистрированы они не были. Пол побарабанил пальцами по столу и изменил параметры запроса, пробуя выяснить, были ли в городе какие-то происшествия с участием детей. Ничего. Он увеличил период анализа. Поскрежетав внутренностями, компьютер подал на экран несколько документов. Одним была довольно безграмотно составленная не то жалоба, не то претензия на возмещение ущерба: некто О'Райли жаловался на то, что дети постоянно залезают на старую автосвалку, приносят с собой спиртное и сигареты и безобразно себя ведут. Далее бумага становилась практически нечитаемой — Пол понял только, что этот О'Райли живет неподалеку от свалки и случившийся пожар лишил его «единственного источника дохода» — продажи запчастей на лом. К жалобе прилагалась заметка: «Имен назвать не может, в день происшествия посторонних поблизости от свалки замечено не было». Пол усмехнулся, сообразив, что речь идет о том знаменитом пожаре почти десятилетней давности, о котором нет-нет, да и принимались спорить в «Кроличьей норе» сторонники версии случайного поджога и не менее случайного удара молнии. Следующий документ был заявлением от миссис Эллиот, что содержала гостиницу и кафе «У бабули», по поводу разбитой футбольным мячом витрины. Виновные не отпирались, ущерб был возмещен родителями. А третьим была написанная изящным почерком на фирменном бланке жалоба на аморальное поведение некоей Мэри-Энн Мур пятнадцати лет. Пол сел прямее. Документ был зарегистрирован в две тысячи третьем году и подписан мистером Голдом. Пол поскреб подбородок. Имя последнего в Сторибруке было известно практически каждому, так как в городе не было ни одного более-менее значимого вопроса, который решался бы без участия этого джентльмена. Мистер Голд держал на Централ-стрит нечто среднее между ломбардом и антикварным магазином, занимался недвижимостью — как в городе, так и за его пределами — и, как сильно подозревал Пол, был не чужд ростовщических дел. Пол видел его мельком — мистер Голд наведался в участок через день или два после его приезда, обсудить с шерифом вопрос касательно организации осенней ярмарки. То был человек, не лишенный некоторого обаяния, пяти футов семи дюймов роста, худощавый, с длинными волосами, привычкой очень дорого одеваться и повсюду носить с собой крепкую трость из красного дуба по причине небольшой хромоты. В некрупных чертах его лица было что-то от лисицы, часами выслеживающей добычу и настигающей ту одним стремительным прыжком. Пол вернулся к базе, на этот раз муниципалитета. Мистер Голд проживал рядом со своим ломбардом и был женат на некоей Белль Френч, которая была на двадцать лет его младше. Последнее обстоятельство как-то не очень вязалось с жалобой на аморальное поведение молоденькой девицы. В базе правонарушений на Мэри-Энн ничего не было, кроме ссылки на тощее дело в службе опеки: рапорт о ненадлежащих условиях проживания, рекомендации к лишению родительских прав и водворении девушки под опеку властей, характеристика — не очень лестная, — еще менее лестная выписка из школьного табеля успеваемости и несколько фотографий. С самого свежего снимка, датированного июнем две тысячи третьего, смотрела худенькая девушка с не лишенными приятности острыми чертами лица, гривой темных волос, заплетенных с одной стороны в несколько косичек, и с черным лаком на обгрызенных ногтях. На ней был броский красный топ, скорее подчеркивающий отсутствие груди, чем ее показывающий, и длинная юбка с широкими разрезами по бокам. На лямках топа, вероятно вручную, были вышиты чередовавшиеся друг с другом черные и радужные значки «пацифик». На вид Мэри-Энн можно было дать как четырнадцать, так и двадцать. На родителей Мэри-Энн, точнее, на мать — миссис Селинду Мур — вывалилось целое досье: проституция, неоднократные нарушения общественного порядка, употребление запрещенных веществ, и множество рапортов от службы опеки. Помимо Мэри-Энн, у миссис Мур было еще пятеро детей, и родительских прав в отношении троих она была лишена. Пол записал себе ее последний зарегистрированный адрес, потянулся налить себе еще кофе, но кофейник был пуст. Он поднял глаза от экрана — в темных окнах, исчерченных потеками непрекращающегося дождя, отражалось помещение участка, на часах было начало одиннадцатого вечера. Пол со стоном потянулся, только теперь почувствовав, как устала спина и затекла шея, сгреб из лотка принтера распечатки особо заинтересовавших его документов, засунул их в испещренный пометками блокнот и принялся собираться домой. Уже покидая участок, он подумал, что, может быть, начать следовало с самого очевидного — с Регины Миллс, человека, на которого указывал сам Джефферсон. Но, представив, как интересуется у мадам мэр, не похищала ли она часом дочь у одного из своих соседей, он не сдержал смешка. Вспышка веселья закончилась так же стремительно, как накатила. Пол уткнулся лбом в холодное стекло двери и заставил себя выдохнуть. Даты, имена, обрывки фактов медленно крутились в голове запутанным клубком разрозненных, наверняка никак друг с другом не связанных событий, не имевших ни малейшего отношения к маленькой Грейс Пенелопе Хаттер. Капли дождя оседали на стекле и скатывались вниз неровными дорожками. Надо было ехать домой и попробовать выспаться. Как так вышло, что Пол поехал не через центр, как обычно, а в объезд всего города, он не понял и сам, но, свернув на Форест-стрит в районе номера триста шестнадцать, сбросил скорость до трех миль и вытянул шею, вглядываясь в сторону дома. Ноябрь заканчивался, зеленая изгородь и кусты роз во дворе облетели, переплетение голых ветвей наводило уныние. Выходившие на фасад окна были темны, но под навесом подъезда горел свет. У двери, разглядел вдруг Пол, лежали завернутые в целлофан газеты. Он ударил по тормозам, сдал назад и подъехал к дому. «Какого черта я делаю?» — подумал он, глуша мотор, выбираясь из машины и по широким ступенькам взбегая на крыльцо. Газет было три — сегодняшняя, вчерашняя и датированная средой. Он повертел их в руках, оглянулся, надеясь, что хозяин волшебным образом появится из-за поворота, и нажал на ручку двери. Заперто. Хороший знак, решил Пол. По крайней мере, Джефферсон не тронулся настолько, чтобы бросать дом открытым нараспашку. Пол снова оглянулся, но видимая с крыльца часть улицы была совершенно пустынна. Дождь монотонно шуршал по скату крыши. Пол постучал в дверь. Ответом послужила полная тишина. Он выждал полминуты, постучал снова и только потом заметил аккуратную кнопку звонка. Мелодичную трель было слышно даже снаружи. Дом оставался тих. Пол спустился с крыльца — окна были по-прежнему темны, нигде не колыхнулась ни одна занавеска. Но тут дверь наконец скрипнула, отворяясь, и кто-то хрипло сказал: «Да?» Пол взлетел на крыльцо, перепрыгивая через три ступеньки. Выглядел Джефферсон ужасно — слезящиеся глаза, покрасневший нос и спутанные грязные волосы. Он зябко кутался в тяжелый черный халат, придерживая его рукой у самого горла. — Добрый вечер. Я проезжал мимо, увидел на крыльце газеты и… С вами все в порядке? Джефферсон с видимым трудом сглотнул. — Новости о Грейс? — Голос был сдавленным и сиплым. — Простите, офицер, я сильно простужен и не смогу угостить вас чаем, но вы можете войти и… — Джефферсон закашлялся, бессильно привалившись к косяку и едва не складываясь пополам. — Эй, — Пол сунул газеты в карман куртки, подхватил Джефферсона под локоть и осторожно коснулся спины там, где ходуном ходили ребра. — Тише, тише. Он переступил порог, позволяя Джефферсону опереться на себя, и закрыл дверь, оставляя снаружи холодный ветер и стылую морось дождя. Кашель утих, но рука Джефферсона, вцепившаяся в его предплечье, дрожала. — Прошу прощения, офицер… — просипел тот, но Пол мотнул головой. — Ничего, не напрягайте голос. Давайте лучше уложим вас… Джефферсон дышал хрипло, с присвистом, и Пол чувствовал, как при каждом вдохе что-то клокочет у него в груди. Пол помнил расположение комнат в передней части дома по предыдущим визитам и сейчас без труда отыскал гостиную. Он усадил Джефферсона на широкий угловой диван и, подложив ему под спину гору подушек, устроил в полулежачем положении. Губы Джефферсона шевельнулись, но с них не сорвалось ни звука. Он по-прежнему придерживал ворот халата у самого горла. Пол оглянулся и стянул с себя куртку. Сложив ее на кресло, он нашарил выключатели стоявших на декоративной тумбе за диваном и на рояле светильников. Джефферсон вздохнул, болезненно щурясь и отворачиваясь от света, и подобрал под себя длинные ноги. На нем были носки с вышитым вензелем, а изнанка халата оказалась отделана красным шелком. Пол оглянулся и, заметив на одном из кресел толстый белоснежный плед, укрыл им бедолагу. Было совершенно очевидно, что домой он сегодня не попадет. Пол сбегал к Ленд Роверу за аптечкой — машина скорой помощи на весь Сторибрук была одна, и полиция зачастую добиралась раньше, — повесил куртку по соседству с элегантными пальто Джефферсона, запер дверь и замер, положив руку на защелку замка. «Какого черта я делаю?» — беспомощно спросил он себя. Одно дело — разыскивать мать, которая увезла девочку. Он верил (ну, хорошо — надеялся), что возможность поговорить, а может, и увидеться с дочерью поможет Джефферсону выбраться из иллюзорного мира, полного злых королев и заколдованных городов, в котором тот заплутал, пытаясь справится с травмой разлуки с ребенком. Но выхаживать его, пока он болеет? «Не вздумай влипнуть, Диско, — сказал кто-то у него в голове голосом, подозрительно похожим на офицера Ладлоу. — Даже не думай. От парней у тебя вечно одни только неприятности». Из гостиной донесся слабый кашель. Замок щелкнул, проворачиваясь до конца. Пол отправился на кухню в надежде, что, когда хозяину дома станет лучше, он не подаст на него в суд за самоуправство. Черный электрический чайник, в гладких боках которого отражалась золотая отделка кухонного гарнитура, закипел, пока Пол сражался с настройками незнакомой варочной поверхности. Панель мигала красными огоньками, недовольно пищала, но в конце концов соизволила активировать одну из конфорок. Вздохнув с облегчением, Пол водрузил на нее кастрюлю с водой, опустил туда куриное филе из найденной в двухдверном монстро-холодильнике упаковки и оставил закипать. Как и подавляющее большинство полицейских, он жил на фаст-фуде, однако это совершенно не означало, что он был беспомощен у плиты. В аптечке среди множества разных лекарств были не только порошки от простуды и леденцы от боли в горле, но и несколько коробок антибиотика общего действия. Пол высыпал в кружку две упаковки порошка, прихватил блистер и, убедившись, что вода в кастрюльке еще не кипит, пошел в гостиную. Белоснежный ковер с густым длинным ворсом гасил звук шагов, но каким-то образом Джефферсон почувствовал его приближение и приоткрыл красные воспаленные глаза. — Офицер… — Просто Пол. — Он присел на край дивана, поставил кружку на журнальный столик и вытряс на ладонь пару таблеток из блистера. — Это нужно принять. Джефферсон сел повыше, прочитал на блистере название — амоксициллин, — закинул таблетки в рот и потянулся к кружке. Он все еще придерживал одной рукой халат у горла, и Пол потянулся помочь ее удержать. После двух или трех глотков Джефферсон отстранился, тяжело дыша, но Пол покачал головой. — Постарайтесь допить, пока горячее, скорее поможет. Джефферсон кивнул. Под конец, когда он едва мог держаться прямо, а вцепившиеся в кружку пальцы дрожали, Пол пересел, подставляя ему плечо и придерживая под спину, и держал кружку, пока Джефферсон медленными глотками не осушил ее до конца. — Спасибо, — прошелестел тот, укладываясь обратно и устало прикрывая глаза. — Все в порядке. — Пол натянул плед ему на плечи, помялся немного, переступая с ноги на ногу. — Я пойду проверю, как там бульон, — неловко сказал он, но Джефферсон уже спал. Капризную варочную поверхность удалось спасти буквально в последнюю секунду, и Пол еще долго шипел, тряся обожженными пальцами, которыми сдернул с кастрюли угрожающе подпрыгивающую крышку. Он подержал руку под холодной водой, убавил температуру на плите и щедро насыпал в бульон лаврового листа, шалфея и тимьяна. Теперь, когда тот не бурлил, закипая, стало слышно, какая в огромном доме царила тишина. Не тикали часы, не шумел телевизор, не поскрипывали сами по себе доски дорогого дубового пола. Капли дождя бесшумно оседали на окнах и, складываясь в причудливые узоры, сползали вниз. Пол поглядел на себя в отражении темного стекла — форменная рубашка с нашивками и блестящим значком, тяжелый пояс с кобурой, наручниками и рацией — на фоне белой с золотом вычурной кухонной мебели и начищенных до блеска хромированных поверхностей. «Мне здесь не место, — подумал он, — совсем не место». У отражения сделался недоверчивый вид, и Пол поспешил повернуться к плите. Ночью Джефферсон просыпался несколько раз. Пол напоил его куриным бульоном, снова развел порошки и уговорил проглотить еще пару таблеток. К утру он настолько вымотался сам, что задремал, свернувшись калачиком в одном из красных кресел, странно удобных, несмотря на причудливый вид. Когда он открыл глаза, в высокие окна эркера уже лился свет. На часах было десять утра. Садясь, Пол поморщился от боли в затекшем от сна в неудобной позе теле. Джефферсон крепко спал, и в груди у него при каждом вдохе клокотало теперь чуть меньше. Пол встал, потянулся до хруста в позвонках. Нужно было умыться, разогреть бульон, соорудить себе пару бутербродов. Он подошел к дивану и коснулся тыльной стороной ладони лба Джефферсона. От того еще исходил жар, но уже не такой сильный, как вчера — антибиотики делали свое дело. Пол опустил руку и замер. Полы халата ночью разошлись, обнажая горло, и в мягком утреннем свете стал хорошо виден грубый рубец свежего — не старше года — шрама, охватывающего всю шею и исчезающего сзади под волосами. Ох же черт… Джефферсону стало получше настолько, что к вечеру Пол рискнул скормить ему легкий омлет и влить пару кружек горячего чая с медом. Тот хрипло благодарил, кашлял, просил не утруждаться, извинялся, предлагал любую гостевую комнату, которых в доме, насколько понял Пол, было штук восемь, не меньше, и в конце концов вырубился снова и на сей раз проспал до самого утра. Пол полночи промучился в кресле и в итоге плюнул и устроился на второй половине большого углового дивана. Благо, при его конструкции они с Джефферсоном друг другу нисколько не мешали. Проснулся он с четким ощущением, что проспал, правда, не мог сообразить, куда именно. Наполовину разрядившийся телефон показывал одиннадцать утра воскресенья, он лежал в незнакомой гостиной и был укрыт незнакомым клетчатым пледом. В комнате сладко пахло чем-то травяным. — Я хотел дать вам выспаться. Вы были так добры, офицер. Пол сел, приглаживая встопорщенные со сна волосы, и оглянулся. Джефферсон стоял на пороге с таким видом, словно не решался зайти в собственную гостиную. На нем были мягкие домашние брюки, плотный вязаный кардиган и бежевый шарф. В руках он держал чашку, от которой и исходил тот сладкий запах. В желудке у Пола забурчало — он с пятницы жил на бутербродах, — и Джефферсон встрепенулся. — Завтрак готов, если хотите. Пол улыбнулся. — Хочу, очень хочу. Джефферсон был еще слишком бледен, кашлял время от времени и зябко кутался в свой кардиган, так что Пол закрыл окно, из которого тянуло свежестью, включил над плитой вытяжку, проследил, чтобы вместе с оладьями хозяин дома принял лекарства, и отправил его в гостиную полежать — последние четверть часа тот клевал носом, грея о полупустую чашку длинные пальцы. Пол вымыл посуду, нашел все в той же аптечке дозатор с разбивкой по часам и дням недели и, наполнив его антибиотиками и порошками, оставил сверху записку «Прими меня» со смайликом. Он оглянулся, взъерошив волосы: его куртка аккуратно висела на спинке стула, собранная аптечка стояла в углу. Телефон показывал час с небольшим пополудни, и пора было возвращаться домой. Он отнес аптечку в холл, бросил на нее куртку, снова застегнул на поясе тяжелый ремень с табельным оружием, запасными обоймами, рацией и наручниками и пошел прощаться. Джефферсон не спал — сидел, обхватив себя руками, а перед ним на журнальном столике лежал раскрытый на середине фолиант в дорогом кожаном переплете. Пол подошел поближе. Это было что-то вроде семейного фотоальбома, оформленного вручную. Страницы из дорогой плотной бумаги были оформлены ленточками, открытками, обрезками ткани, засушенными цветами и перьями птиц. Фотографии чередовались с рисунками, многие были сделаны явно детской рукой, кое-где Пол узнал стремительный, но аккуратный, будто стежки умелого портного, почерк Джефферсона. — Грейс обожает этот альбом, — тихо сказал тот. — Часами может с ним возиться, вырезает, рисует, раскрашивает. Я даже не знаю, что люблю больше — помогать ей или наблюдать. Всегда, что бы мы ни делали, спрашивает — мы же запишем это в альбом, да, папочка… — голос у него дрогнул. Он невесомо коснулся пальцами страницы. — Эта появилась, когда я однажды простыл. Пол подошел поближе. На развороте было смазанное фото самого Джефферсона с всклокоченными волосами и с градусником во рту. Рядом была наклеена аккуратно вырезанная картинка из какой-то детской книжки: какое-то смешное существо в нелепой шляпе лежит в кровати с шарфом, обмотанным вокруг горла, а кругом столпились кролики, птицы, большая гусеница и девочка в ярко-голубом платье — картинка была черно-белой, но платье и нелепая шляпа были раскрашены вручную. — Это из «Алисы»? — спросил Пол, уже подозревая ответ. Джефферсон кивнул. — Ее любимая книга. Когда была совсем крохой, хорошо под нее засыпала. А подрастая просила все больше и больше историй про Шляпника, Алису, Рыцаря и Королев. Мы любим придумывать их вместе. — Джефферсон покачал головой. Его пальцы проследили аккуратные, хотя и слегка неровные строчки, выведенные детской рукой: «Поправляйся скорее, папочка!», погладили служившую фолианту закладкой длинную оранжевую ленту с вышитыми на ней зелеными листьями и маленькими золотыми цветами. — Это ее? — спросил Пол, и Джефферсон кивнул. — У нас их было много, она обожает вплетать их в волосы или завязывает хвостик. Осталась вот — одна. Пол сел, оставив между ними пару футов — теперь, когда хозяину дома было лучше, откуда ни возьмись появилась неловкость, словно он нарушал неписаные правила, переступал невидимые границы. — Я сделал несколько запросов для розыска бывшей миссис Хаттер, — сказал он, и Джефферсон кивнул, не отводя взгляд от альбома. — Ваши соседи — Грэи. Какие у вас с ними отношения? Брови Джефферсона на миг сошлись над переносицей и снова разгладились. — Соседские. Грейс и Пейдж иногда вместе возвращаются из школы, меняются игрушками, книгами. Пару раз устраивали пижамные вечеринки. Сейчас, правда, мы почти не общаемся… Он не уточнил причину, но Пол и так догадался. — А что дом выше по улице? Триста четырнадцатый. — Там давно уже никто не живет. — Было видно, что Джефферсон с трудом отвлекается от болезненных воспоминаний. — Я имею в виду, не было проблем с незаконным проникновением? Долго пустующие дома привлекают бродяг и асоциальных личностей. Джефферсон бросил на него странный взгляд. — В Сторибруке нет бродяг, а самой асоциальной личности под пятьдесят и его зовут Ворчун, хотя вы знаете его как Лероя. Пол против воли улыбнулся. — Я приму это как «нет». Джефферсон снова перевел взгляд на лежащий у него на коленях фолиант, осторожно поглаживая пальцами угол страницы. — Вы не там ищете ее, офицер, — мягко сказал он голосом человека, смертельно уставшего убеждать окружающих в своей правоте. — Грейс в Сказочной стране, в замке Злой Королевы. Его пальцы с крупными, холодно поблескивающими перстнями вдруг замерли. Он тяжело сглотнул и поднял голову. Серые глаза были темными и перепуганными. — Как вы думаете, Регина же кормит ее, правда? Должна кормить, она… не думаю, что она желает Грейс смерти. Причинить боль мне — да, но у… вредить Грейс она не станет. Ведь так же, офицер? Пол постарался улыбнуться, как можно более ободряющей и успокаивающей улыбкой. — Думаю, вы знаете мисс Миллс лучше моего, и на ваше суждение вполне можно положиться. Джефферсон медленно кивнул и снова перевел взгляд на альбом. Пальцы его еле заметно дрожали. Выйдя на крыльцо спустя пару часов, когда Джефферсон наконец успокоился и уснул, Пол плотно прикрыл за собой дверь и несколько минут стоял, втягивая студеный воздух, пахнущий хвоей и мокрым асфальтом. Здесь, где уже был неразличим царивший внутри липкий шепоток безумия, перекликались нахохлившиеся птицы, лаяли собаки, шумели двигатели проезжающих машин, но яснее всего слышалось, как стонет в ветвях холодный северный ветер. Небо было затянуто серым маревом низких облаков, в воздухе кружились первые редкие снежинки. На Сторибрук надвигалась зима.