Система второго шанса

— Салазар Слизерин покровительствовал амбициозным и хитрым, которым были важны их собственные цели, а не общее благо, — рассказывал Вадюша. — Вы знаете историю основателей школы лучше меня. Какое-то время все жили в мире и гармонии. Потом случился конфликт между Гриффиндором и Слизерином, и Слизерин покинул школу. Ходили слухи, что перед своим уходом он создал Тайную комнату, которую сможет открыть только его наследник. В этой Комнате заточен ужас, который способен расправиться с теми, кто, по мнению наследника, недостоин обучаться секретам колдовства. Но это только миф. И прошлые директора Хогвартса, и Калерия Валерьевна проверили школу сверху донизу, и никаких секретных помещений не обнаружили. — Но вы же сами сказали, что комнату может открыть только наследник? — тут же поднял руку Кирилл. — Вы не думали, что ее не нашли только… — Достаточно, — прервал его Вадюша. — Вернёмся к проверенным фактам, а не сомнительным легендам.       Уже через пару мгновений весь класс снова погрузился в полусон, пока не ударил колокол. И только на перемене Катя, наконец, заговорила. — Этот Салазар просто долбаный псих, как по мне. Хорошо, что мы не на его факультете, да?       Ее брат поморщился. Слизерин славился тем, что в основном из него выходили темные маги, будущие предатели, и, естественно, никому не хотелось попадать под подозрение с первого же курса. Но Шляпа предлагала ему. Он до сих пор помнил ее вкрадчивый шепот.       «Слизерин приведет тебя к величию, даст тебе все, что ты хочешь, ты должен только согласиться…»       Аксаков не согласился из-за чистого упрямства. Он терпеть не мог, когда в споре кто-то становился на его сторону, и моментально менял точку зрения. Ещё до распределения он твердо был уверен, что пойдет на Слизерин и станет там самым отпетым злодеем, грубияном и хамом. Но, стоило кому-то предложить ему такое, он тут же передумал и оказался за столом Гриффиндора, который разделял совершенно противоположные ценности. Факультет Кириллу не нравился, как и одноклассники, но он даже за тысячу галлеонов не признался бы, что Шляпа всерьез хотела отправить его к будущим предателям. — Знаешь, — задумчиво продолжала Катя, — говорят, что Салазар Слизерин был безумно красив. Наверняка женой обзавестись ему было проще простого. Может, даже успел парочку наследников оставить. — Ты ещё скажи, что я — один из его потомков, — невесело хмыкнул Кирилл. — И этого тоже нельзя отрицать, — весело ответила Кошанская. — Знаешь, что про тебя говорят? Эдик Добровольский утверждает, что это ты открыл Тайную комнату и напал на Сун Ланя. А Матвей говорит, что это все Сюэ Ян. — Бред какой-то. Ты что, реально веришь этому придурку Добровольскому? Вчера он утверждал, что это я открыл Комнату и напал на Сун Ланя. А завтра вообще скажет, что младшая миссис Дункан решила устроить театральный кружок, и позовет записываться, — фыркнул Кирилл. Эдик его раздражал одним своим видом и способностью подлизаться буквально к кому угодно. Даже обычно нервная Эстер Дункан улыбалась младшему Добровольскому и останавливалась в коридорах поговорить с ним. — Он сегодня как раз об этом в коридоре говорил, я перед трансфигурацией подслушала. Только театральный кружок будет в следующем году. Сейчас ей и старшей миссис передали оркестр и хор.

***

      Обе новые преподавательницы действительно занимались музыкальным кружком и кардинально поменяли абсолютно все. И если раньше на этих занятиях можно было увидеть лишь учеников с факультатива Гусу Лань — музицирование было одной из их обязанностей, — то сейчас в новый кружок стремились попасть практически все. Хор набрался очень быстро, оркестр остался тем же составом, но хвалили и ругали по-прежнему одних и тех же. Настоящей гордостью миссис Дункан стали трое: Матвей Латышев, Эдик Добровольский и Алёна Шевченко, второкурсница с Хаффлпаффа с очаровательной улыбкой, пшеничными кудряшками и мелодичным голоском. Каждый раз после репетиции Катя выходила сама не своя и клялась завязать с пением раз и навсегда. Получалось у нее неплохо, иногда перепадала пара-другая улыбок от Эстер, но куда чаще она работала только с тремя лучшими голосами, а остальных просила не отсвечивать.       От скуки Кошанская развлекалась как могла: строила рожи Лаврентию, хихикала над Марой и придумывала, как смешнее переделать заунывную «Прекрасное далеко», которую они пели по настоянию старшей миссис.       Едва стихла последняя нота, как горе-певцы зашушукались, а Эстер Дункан принялась распекать их: — Воронов, сделайте лицо попроще, такое ощущение, что вы кого-то хороните. — Откуда вы узнали, профессор? Я хороню свои надежды о прекрасном далеко. — Давайте похороним еще и надежды на Кубок школы, минус пять очков Рейвенкло. Кошанская, а вас вообще хвалить нельзя. — Я-то что, Эс… профессор? — искренне изумилась Катерина. Называть так бывшую соседку по комнате и когда-то подругу было дико, но нарушать правила не хотелось. За эти два месяца младшая миссис Дункан успела наладить отношения со всеми деканами, и даже суровый Лю Цингэ всегда вставал на ее сторону. Про отца и говорить нечего, он вообще любой повод найдет, чтобы оставить после уроков. — Мне кажется, мандрагоры все-таки повредили ваш слух. В песне не поется «бессмысленно, жестоко, напрасное далеко». — Но, профессор, это не песня, это моя жизнь! — тут же заспорила Катерина, но тут же осеклась: усталый взгляд миссис Дункан не предвещал ничего хорошего. — Минус еще десять баллов Рейвенкло. Идите с глаз долой, пока я не сняла еще сотню, — устало махнула рукой она. — Кыш, кому сказала!       Словами «кыш», «брысь» или «идите с глаз», а зачастую всеми вместе, обычно и завершались занятия хора. Мара Латышева утверждала, что оркестр разгоняли точно так же, и попадало порой даже ей, первой скрипке. — Она порой сама не знает, чего хочет, — жаловалась третьекурсница в гостиной после очередной репетиции, пока расставляла фигуры на шахматной доске. — Говорит, мол, громче играй. Я играю. А она нотами замахивается и ноет, что мы ей сейчас мигрень сделаем, если продолжим так голосить. — А, это мы знаем. «Надо тихонечко, как котик лапочками», — закивал Лаврентий. — Котики, блин, лапочками своими топочут, как армия слонов. — Как в Карфагене? — оживилась Катерина, отрываясь от «Войны с Ганнибалом». Римская история не слишком занимала ее до этого, но Воронов столько раз с умным видом цитировал латинские афоризмы или отсылался к античной истории, что выбора попросту не оставалось. — Именно, — со скучающим видом подтвердил Лаврентий, передвигая фигуру на шахматной доске. — Наконец-то хоть кто-то меня понимает. Мат, Латышева. — Да чтобы тебя понимать, надо все мировые библиотеки наизусть знать, — не осталась в долгу Мара. — Давай еще одну партию. — Вы вообще когда-нибудь определитесь, кто из вас лучше играет? — Кошанская уже отложила книгу и с интересом наблюдала за баталией. — Даже наш препод в магловской школе понять не мог, а он был мастером спорта, — засмеялась Мара. — Мы всегда по очереди друг у друга выигрываем. — А, когда надоедает, сводим в ничью, — кивнул Лаврентий. — Иди погуляй, Кошанская, а то я из-за тебя опять проиграю.

***

      Не найдя в себе ни сил, ни желания спорить с Вороновым, Катерина взяла кейс с флейтой и направилась в пустующий музыкальный зал. Последняя репетиция с Сичэнем была катастрофой. Он никогда не кричал, не кидался нотами, не обзывал ни одного из своих горе-флейтистов криворукими тупицами, все замечания озвучивал мягко и вежливо — и все равно впечатление оставалось тягостное. Катерина раз за разом обещала себе, что хотя бы сегодня не будет лажать, и каждый раз с треском проваливалась. Те жалкие три мелодии, которые они изучили на первом курсе, она играла сносно, но новые давались ей с огромным трудом. На флейте Лань Сичэня колыбельная была нежной и убаюкивающей. На Мельпомене эта же мелодия звучала пронзительным будильником.       После общего занятия Сичэнь не стал ругать Катерину, лишь попросил прийти позаниматься самой и отрепетировать некоторые моменты. Подводить его не хотелось, и она раскрыла ноты, просмотрела обведенные места и принялась разбирать их. — Тебе не надоело?       Катя вздрогнула и обернулась. За спиной стояла Нинель и рассматривала ее, но не сказала больше ни слова. Пожав плечами, Кошанская вновь уставилась в ноты, шепотом проговаривая нужный порядок нот. Ми-соль-ре-фа-соль-ми-ми… — Ты не думала заняться чем-то другим? — А ты не думала, что сюда люди репетировать приходят, а не херней маяться? — резко поинтересовалась Катерина, отнимая флейту от губ. — Дай мне доиграть.       Ми-соль-ре-фа-соль-ми-ми… Уже лучше, а первые несколько нот даже не режут слух. Еще раз. И еще. Уже лучше, можно разбирать дальше. Что там в нотах? Ре-до-си-до-ре-ля… — Как будто кошка под окном кота просит, — фыркнула Нинель. Катя тяжело вздохнула, бережно отложила флейту и развернулась. — Слушай, — сказала она совсем тихо, — если ты пришла рассказывать, как херово я играю, то поверь, я сама знаю. Еще что-нибудь?       Вместо ответа Нинель за руку притянула ее к себе. Катерина даже возмутиться толком не успела: чужие губы резко накрыли ее собственные, а пальцы зарылись в волосы и больно сжали, мешая отстраниться. Она послушно замерла и прикрыла глаза, не сопротивляясь, но и не отвечая. Нинель целовала ее настойчиво, прикусывала губы и скользила по ним языком, самозабвенно прижимая девушку к себе. Легко толкнув ее в плечо, Катерина отстранилась и тут же коснулась губ тыльной стороной ладони, вытирая их. — Ты голодная? Так нечего меня жрать, ужин скоро, — фыркнула она, приглаживая растрепанные волосы.       Нинель опешила. С трудом справившись со смятением, она пробормотала: — Дура ты, Кошанская.       Катя тяжело вздохнула и сама крепко обняла ее, потерлась щекой о плечо и быстро поцеловала в уголок губ, тут же отстраняясь. — Просто в следующий раз будь аккуратнее, ладно?