Система второго шанса

— А я Ваське и говорю: хватит братца своего защищать, доигрался он, — вдохновенно рассказывала Мара, опираясь локтями на верхнюю крышку пианино. — Эдька, он ведь постоянно сплетничает, болтает чепуху, а потом, как огребает, бежит ябедничать. А ты Ваську знаешь, он разбираться не будет. Это ж брат его младший. Я вот за Матвея тоже, знаешь ли… — А не ты первая над ним ржать начала, когда он по чаинкам Стаматину нагадал, что тот должен был в прошлый четверг умереть? — Над Матвейкой не подшутил — день зря прожил, — наставительно заявила Латышева. — И вообще, он мой брат, я имею право. Это другим нельзя. — Это все, конечно, замечательно, — Лаврентий раскрыл ноты на отмеченной странице и вгляделся в них, быстро читая, — но не могла бы ты свалить с инструмента минут так на двадцать? Я сюда репетировать пришел, а не лясы точить.       Мара деловито выхватила у него из-под носа еще одну тетрадь с нотами и взяла со стула футляр со скрипкой. Подмигнув брату, сидевшему рядом — «развлекайся» — она вышла из кабинета и побежала по своим делам.       Матвей же любовался Лаврентием. Его пальцы летали над клавиатурой, а сам Воронов, казалось, ни о чем другом не думал, кроме этой музыки, тяжелой, завораживающей. Казалось, мир сейчас сосредоточен только в этой точке, вокруг этой старой мелодии, которой сейчас будто подарили новую жизнь.       Латышев не сразу понял, что начал уплывать. Одно произведение сменилось другим, еще более тягостным, а в голову полезли нехорошие мысли. В чем вообще смысл их будней? Долгие уроки, шутки и развлечения на переменах начали казаться глупыми и абсолютно бессмысленными. Зачем все это нужно? Что будет потом? Однообразные дни в школе сменятся одинаковыми летними днями. И что он станет делать летом? Опять слушать музыку из магловских колонок так, что соседи станут жаловаться? Бегать в магазин на углу? Купаться в речке? Но зачем все это? Что он оставит после себя? К чему вообще существовать, если он, Матвей Латышев, не сможет подарить миру что-то подобной красоты? — Эй, — Лаврентий тронул его за плечо. — Ты чего? Я уже закончил, пойдем пройдемся, голову проветрим. — А? — Матвей не сразу понял, где он вообще находится, и тряхнул головой. Все потихоньку возвращалось на свои места: вот небольшой класс, вот пианино, вот стулья, вот стоит Воронов, непривычно встревоженный. — Говорю, голову тебе надо проветрить. Я минут десять уже как закончил, а ты сидишь, рот разинул. Пойдем погуляем, последний теплый день сегодня. На колени к тебе сяду, поцелую, хочешь? Ты чего? — Лаврентий снова тряхнул его за плечо. Такой задумчивости на лице Матвея он еще никогда не видел и действительно испугался. — Смысл целоваться, когда мы несемся на бешеной скорости в бескрайнем космосе в небытие? — выдал Латышев, по-прежнему глядя в пустоту. — В чем вообще смысл жить, если однажды это все закончится?       Матвей ждал чего угодно: что Лаврентий посмеется над ним, закатит глаза и скажет что-нибудь умное или вообще уйдет, оставляя наедине с пугающими мыслями. Однако Лаврентий лишь помог ему подняться и крепко обнял, прижимаясь к груди. — Знаешь, я так уже почти семнадцать лет живу. Прекрасно тебя понимаю. — Паршиво тебе, наверное, — растерянно произнес Матвей, рассеянно поглаживая аккуратно причесанные волосы. — Да я привык, — Лаврентий тяжело вздохнул, крепче обнимая его и утыкаясь носом в плечо. — С тобой-то что будем делать? Тебе бы проветриться.       С трудом заставив себя отстраниться, он собрал ноты и бросил их на полку, подписанную его фамилией — потом разберется и переложит, как надо. Сейчас важнее совсем другое. — Пойдем быстрее, пока ты про Сартра, Кафку и Камю спрашивать не начал.